Сквозь кости (гет)

В полумраке сумрачного сада Третий Хокаге кажется ещё более старым, уставшим и отрешённым от всего, что происходит в мире, чем обычно. На просьбу Какаши пройти в дом он отвечает коротким отказом; оперевшись на витый ясеневый посох, морщится как будто бы от боли в ноге и прислоняется к скрипучему устою, связующему настил, со стекающими каплями талого снега, и деревянный, с прорехами, пол. В полупрофиль и с задумчивостью в сосредоточенном взгляде Третий Хокаге напоминает Асуму.

Разговор он начинает с простого:

— Я чувствую чакру Обито в твоём доме, — и слова его не звучат остерегающе, скорее, как очевидная констатация факта.

С самого появления на пороге Третьего Какаши решил, что не станет скрывать от него обнаружение Обито и что тот прячется тут, в стенах дома. Наверняка Третий Хокаге немало вовлечён в дела Корня, врезавшего своё влияние во все сферы жизни Конохи, но отдавать на растерзание того, за кого некогда голосовал при определении кандидата на роль Пятого, он не станет — по крайней мере для того, чтобы не упасть в грязь лицом перед самим собой. Какаши убеждён: ровно для того, чтобы оградиться от такого выбора, Третий и не явился на голосование, где решался вопрос об отстранении Обито от должности Хокаге.

— Я знаю, что вы воевали бок о бок с Данзо во время Первой мировой войны шиноби. Но сомневаюсь, что вы поддерживаете то, что происходит сейчас, — медленно произносит Какаши.

Утром от Асумы пришла ещё одна весть: на время, пока новый Хокаге не выбран джонинами и не утверждён даймё, управление деревней передано отцу; и Какаши неясно, зачем Хирузену-сама, наверняка по горло занятому делами, являться к нему домой.

Внезапно Третий ухмыляется и, глубоко задумавшись, принимается поглаживать сухо-сморщенными пальцами короткую седую бороду. Промозглый ветер шевелит полы его белого плаща.

— Вот поэтому, Какаши, мне всегда и хотелось, чтобы ты покинул АНБУ. — Перенеся вес на правую ногу, он вновь болезненно кривится. — Конечно, нет ничего более простого, чем быть частью места, где делать надо только то, что велят, но в тебе всегда скрывались возможности для того, чтобы не бояться сложного. Как раз остерегаясь таких опасностей, мы и обнаружили, что, оказывается, позволили Данзо упростить нам наши жизни без нашего же ведома.

— Мне нет до этого дела, Третий-сама, — проговаривает Какаши с осторожностью. Внутри неосознанно нарастает гнетущее напряжение. — Я лишь делаю то, что считается правильным. Такой человек, как Данзо, не должен стать Хокаге.

— Мы все, — задумчиво протягивает Третий, вглядываясь в темнеющий сад, — я, Обито, Четвёртый — мы позволили Данзо распространить влияние Корня, потому что после нападения Кьюби боялись новых потрясений, поджидающих Коноху. Корень гарантировал защиту, в том числе тщательно расследуя всё, что касалось заговора клана Учиха, а мы не задавали ему вопросов.

О чём-то подобном Какаши не раз подозревал — Старейшины во главе с Данзо могли настоять, что доверять обычным подразделениям АНБУ небезопасно из-за капитанского положения Итачи, сына главы клана, как бы лоялен он ни был к Конохе. Но не до конца уверенный, к чему клонит Хирузен-сама, Какаши его не прерывает, и спустя чуть затянувшееся молчание тот переводит на него взгляд тёмных, с нависшими веками глаз и тише прежнего, точно касаясь лишь острых пиков каждого слова, говорит:

— Ты не хочешь, чтобы Данзо стал Хокаге. Но его поддерживают абсолютное большинство джонинов. Многие из них считают, что мягкая сила Третьего, Четвёртого и ученика Четвёртого впридачу довела Коноху до упадка. К тому же после нападения Кьюби к Конохе упало доверие, сократилось число миссий, а основные средства Обито бросил на то, чтобы заново отстраивать все разрушения, особо не думая ни о голоде, ни об обнищании, ни о количестве бездомных.

Тощими пальцами Третий впивается в деревянное основание посоха. Его неотрывный взгляд заставляет Какаши ждать, не задавая вопросов, и наконец, когда сад полностью накрывается смоляной ночью и слышатся характерные уханья птиц, трель сверчков и холодный шелест листьев, Хирузен-сама произносит:

— Это очень опасно, Какаши, ставить перед собой беспрекословные цели, не задаваясь лишними вопросами. Столь же беспрекословно гоняясь за своим бывшим учеником, я забыл о всяком благе для Конохи.

В мыслях оживают воспоминания об измождённом лесе, о несущейся за спиной Анко, с треском опускающейся на ветви деревьев после каждого прыжка, о поиске по наводке Третьего логова Орочимару — Какаши тогда сравнил постоянное безрассудное выслеживание Хирузеном-сама следов бывшего ученика везде, где только можно вообразить, с тем, как и он сам ищет Мадару.

А в конечном счёте оказалось, что многие годы беспрекословной целью Какаши было следование за тенью, которую ему нарисовали те, кто пользовался его слепотой.

— Думаете, Орочимару и Данзо сотрудничают? — спрашивает он, таким образом показывая, что понял, о чём среди прочего Третий пытается сказать.

— Я не могу быть уверен. Но ещё до того, как Орочимару сбежал из деревни, он над чем-то работал вместе с Данзо. Над чем именно — мне неведомо.

Густые брови Третьего смыкаются на переносице, сухие изломы морщин вдруг отчего-то кажутся глубже обычного. Он переводит взгляд на застывший в дали сада содзу, у верхов поражённый дремучей хвоей тенистых деревьев: вода отчасти вычерпалась, а неубежавшие остатки покрылись инеем, отчего коромысло встало на месте, как неподвижная кромка льда.

День, когда Орочимару покинул Коноху, Какаши помнит со всей отчётливостью — он возглавлял группу АНБУ, обнаружившую подземную лабораторию, в которой тот проводил эксперименты, всем казавшиеся бесчеловечными. Сам Какаши как тогда, так и сейчас до конца не уверен, как относиться к наработкам Орочимару, — в конце концов, благодаря его экспериментам с клетками Первого Хокаге в руках Тензо появилась Древесная техника, позволившая восстановить Коноху с руин, а много лет назад, когда Обито вернулся с того света, именно Орочимару помог ему ужиться с теми изменениями, что произошли в его теле после заточения в пещере Мадары.

— Когда я был Хокаге и выполнял свои ежедневные задачи, мне не было нужды думать ни о чём больше, — со старческой сиплостью голосе говорит Третий и застывши всматривается в даль. Тени настила накрывают его серебрящийся под луной профиль. — Как только благодаря Четвёртому и Пятому мне удалось отойти от дел, я стал искать Орочимару везде, убеждённый, что действую во благо деревни. — Дерево под ногами дробно трещит — Хирузен-сама спускается с энгавы на влажную землю, и теперь серые очерки луны сливаются с тем же цветом его лица, волос, взгляда. — Но когда ты и Анко попали в ловушку в тот злосчастный день, я подумал: почему я вообще следовал за Орочимару?

— Вы не просто думали, что действуете во благо. Вы действовали во благо — перед бегством Орочимару говорил, что уничтожит Коноху. Он собирает вокруг себя нукенинов, и это может быть опасно. — Что-то во взгляде Третьего вынуждает Какаши произнести слова поддержки, хотя он и не верит в сказанное: с того дня, как Орочимару нашли в его секретной подземной лаборатории Конохи и вынудили бежать, реальной попытки напасть на родную деревню он не предпринял ни разу.

— Нет, Какаши. Вопрос куда менее обширен, чем ты думаешь, — понижает голос Хирузен-сама, ещё крепче хватаясь пальцами за посох. — Почему, не справившись сам с поимкой Орочимару в тот день, я вообще решил посоветовать Обито отправить туда именно тебя, а не кого-то другого?

Внутреннее напряжение нарастает, стирает собой окружающие звуки заросшего сада.

У Какаши возникает чувство, словно он подобрался к чему-то важному, сокрытому теперь одной лишь ширмой из тонкой рисовой бумагой, которую можно разрезать лёгким касанием-росчерком куная.

— Вам посоветовал так поступить Данзо? — срывается вопрос.

И с той же готовностью даётся и ответ на него:

— Да.

В ночь истребления клана, приставив лезвие к горлу обмякшей от яда Сакуры, Итачи говорил теневому клону Какаши, что в этот самый момент его основное тело уже заточено в ловушку Данзо. В дальнейшем, после всего, что произошло, и после всех воспоминаний о прошлом, в которые пустил Итачи, у Какаши не было весомых оснований усомниться, что именно Данзо, а не кто-то иной заточил его в подземной тюрьме, отлучив от происходящего в Конохе в ту ночь.

Но могла ли тень руки Данзо уходить ещё глубже? Мог ли он…

— Мог ли Данзо водить вас за нос, вынуждая во всём видеть след Орочимару и не обращать внимание на происходящее в политике Конохи?

Студёный ветер онемело замирает и отпускает полы плаща Хирузена-сама. Взгляд же его, обведя замёрзшую до блёклости зелень, доходит до Какаши с отпечатком усталости — чрезмерной, точно бы не имеющей уже почвы из-за количества прожитых лет.

— Полагаю, что да, — отвечает Третий, и второй рукой тоже накрывая посох, как для удержания ускользающего равновесия. В этот момент Какаши впервые задаётся вопросом, сколько же ему на самом деле лет.

— И вы не догадывались? — спрашивает без особой цели.

— Когда хочешь обмануться, весь мир играет в сообразности с твоими ожиданиями. — Старческое лицо трогает мимолётная улыбка. — Я пришёл к тебе, чтобы дать совет, пока я ещё в силах это сделать. Я знаю, что ты рекомендован на роль Шестого Хокаге. Нет, не делай такое лицо…

— Вам прекрасно известно, что я не тот, кто может управлять деревней. Я обычный шиноби АНБУ.

Сделав осторожный шаг навстречу, Третий настойчиво продолжает:

— Ты не сумеешь вернуть Обито пост Хокаге — это вызовет недовольство и может стать причиной мятежа, даже если доказать его непричастность к резне. Так что, хочешь победить Данзо — должен будешь готов занять то место, на которое метит он.

— Я…

— Какаши, — мягко прерывает Третий, — мой истинный совет только в том, чтобы ты перестал обманываться узостью того мира, которым себя окружил. Или позволил окружить.

Лунный блик загорается в узких чёрных глазах. Какаши слышит, как дрожит, раскачиваясь на ветвях, хвоя, и ощущает, словно ожившую в его жилах, чакру Сакуры: в эту самую секунду за стеной она направляет лечащую технику в тело Обито, лежащего на футоне.

Если не будет иного выхода, он и правда готов взять на себя такую ношу, как управление Конохой. Но что тогда станет с Сакурой? Какой миссией объяснить людям то, что она живёт в одном доме с Шестым Хокаге?

Когда Третий растворяется в облаке Шуншина, кажется, что трескает, надламываясь, иней под содзу.

Какаши шагает к фусума, раскрывает их с мерзлотным дребезжанием и впадает взглядом в малиново-ситцевую спину Сакуры. Обито, над которым она склонилась, леча его из последних сил, улыбается Сакуре с блеском в сощуренных от тепла глазах.

* * *

О том, что Шисуи на самом деле можно использовать Котоамацуками в любое время, а не раз в десять лет, скорее всего, не было известному никому, кроме самого Шисуи и Итачи.

Незадолго до того, как Шисуи сумел бы, согласно созданной им самим легенде, после десятилетнего перерыва вновь использовать Котоамацуками, его труп нашли в реке, а глаза оказались вырезаны из орбит лезвием, которое могло принадлежать только ниндзя Конохи: угол, острота попадания, следы, оставленные на черепе, — всё указывало на то, что шаринган вырезали не чужеземным оружием. Такими не обладают даже самураи Страны Железа — их ограниченные ресурсы не позволяют им отстроить те же заводы по изготовлению оружия, что есть в Стране Огня.

На трупе Шисуи не обнаружилось никаких других намеренно нанесенных увечий, и причиной смерти ирьёнины назвали необратимые повреждения головного мозга, вызванные ударами о каменистое дно на высоком течении незамерзающей реки.

Зачем кто-то вырезал глаза самоубийцы — это не тот вопрос, который в первую очередь встал перед полицией. Среди жителей поползли слухи, что осквернение трупа Шисуи подобным образом — акт возмездия со стороны одного из многих, кто убеждён: именно они, Учихи, выпустили Кьюби на волю и виновны в смерти Узумаки Кушины и тысячи других невинных жителей Конохи.

Спустя не так много времени — едва только истекли отмеренные десять лет со дня последнего использования Шисуи техники своего Мангекьё шарингана — случилась ночь резни клана Учиха.

Всё это Какаши излагает Обито сразу после того, как Сакура, получившая вместе с призывным животным Цунаде-сама известие о необходимости сейчас же явиться на тренировочный полигон, покидает дом.

Точнее, из всего этого он утаивает одну-единственную деталь: секрет Котоамацуками, поведанный Какаши и Сакуре через воспоминание Итачи.

Внимательно выслушав, Обито приподнимается на месте и устало припадает к стене, высунув руки из-под одеяла. Цвет его лица уже приобрёл здоровый оттенок, и Какаши лишь сейчас в полную меру осознаёт, что последние сутки действительно пёкся о его здоровье.

— Ты думаешь, что при помощи техники глаз Шисуи Данзо заставил вырезать Итачи собственный клан?

— Больше похоже, что Итачи действовал осознанно. Он сказал моему теневому клону, что у него не было иного выбора. Данзо глаза могут быть нужны для того, чтобы повлиять на решение джонинов или даймё. Его основная цель — кресло Хокаге.

Обито не кажется удивлённым или пораженным. Устало вздохнув, он говорит:

— Кто бы мог предположить, что мы будем думать о противостоянии одному из Старейшин… Сакура сказала, что он пользуется большой поддержкой среди джонинов. Не думаю, что это из-за Котоамацуками.

Прислонившись к стене со скрещенными на груди руками, Какаши всеми силами старается не выдать напряжения при виде безмятежности друга.

— Обито, — цедит он, — если Данзо прибрал к своим рукам глаза Шисуи, то до этого он мог прибрать и другой шаринган какого-нибудь Учихи, безвестно убитого на миссии. Тогда он бы сумел управлять Кьюби.

На губах Обито скользит тень улыбки.

— Ты себя слышишь? Да у него в жизни бы не хватило на это чакры. Ты единственный не Учиха, кому удаётся уживаться с шаринганом. — Словно в подтверждение к сказанному он тычет пальцем в нацепленную Сакурой ткань, прикрывающую его пустую глазницу. — Сначала тебе мерещился Мадара, теперь — Данзо… Мне кажется, нам — тебе — пора остановиться.

— Остановиться?.. — ошарашено переспрашивает Какаши, невольно подаваясь вперёд. — Обито, ведь сенсей…

— Хватит, Какаши, — перебивает он голосом, которым Хокаге обычно обращается к безымянному АНБУ. Всё, что у того есть, это маска, приколоченная к лицу, и позывной клич.

На какой-то миг Какаши чудится, что Обито встал, подошёл вплотную и действительно нацепил на него эту самую маску — так, что не отодрать.

— Ты слепо доверился словам Итачи, сказанным перед тем, как он вырезал свой клан, — стальным голосом проговаривает Пятый Хокаге, с особым усилием нажимая на три последних слова. — Помнишь, ты с таким же пылом доказывал мне и сенсею, что мы обязаны повязать Шисуи, потому что он прислуживает Мадаре? И что? Теперь Шисуи стал несправедливо ушедшим из жизни героем?

— Правда никогда не бывает простой и очевидной. — Какаши сглатывает закипающий гнев. Напарываясь на непонимание Обито, он впервые не чувствует опустошающего бессилия. — Ты предлагаешь вручить Коноху Данзо?

— Я предлагаю согласиться с законным решением, которое примут джонины и даймё, и не устраивать никаких всполохов. Потому что я уверен, что Данзо непричастен к резне клана.

— Что? — только и может переспросить Какаши. — Уверен?

Вместо ответа Обито, упираясь ладонями в колени и одновременно морщась, на ослабленных ногах поднимается с футона. На мгновение слышится, как трещат косточки и задеревеневшие мышцы.

— Помнишь, того парня, который работал с Сакурой? — произносит он. — Учиха Наоки.

Дойдя до токономы, замирает, стоя спиной. Как будто опасаясь взгляда Какаши.

А Какаши молчит — не прерывает. И борется с гневом, мешающимся со страхом неизбежного.

— Я помню снег, — говорит Обито, — и магазинчик в родном квартале, где покупал овощи у Хино-сан, но Хино-сан в тот вечер нигде не было видно, а овощи были разбросаны по прилавку.

Вчера Какаши спросил у Обито: «Откуда ты знал, что той ночью там были я и Сакура?» — и так и не получил ответа на вопрос.

Прочитав письмо Асумы и встретившись с пустым взглядом Сакуры, Какаши ни о чём больше его не спрашивал — всю ночь Сакура провела рядом с Обито, и Какаши малодушно не хотелось, чтобы она стала свидетельницей не то заданного им вопроса, не то ответа, который выдаст её сенсей.

— Воспоминание похоже на сон, — продолжает Обито, — и там был он — Учиха Наоки. Прежде чем я его убил, он сказал мне: «Это ты, Тоби?»

Сон. Хорошо бы, будь это и вправду лишь сном.

— Молчишь? Не пронзишь меня со спины катаной? — тем временем произносит Обито с непоколебимой уверенностью и ясностью.

— Это неправда, — выговаривает Какаши, давясь от ускоренного сердцебиения и пересохшего горла.

Нет, пересохло не только горло. До рези саднит в глазах, в пальцах рук, во всём теле.

Спина Обито прижигает к его лицу маску собаки, которую когда-то хотелось надеть и до самой смерти не снимать.

— Кровь, которая была на моей одежде, когда вы меня нашли, это кровь Учихи Наоки.

— Тебе это приснилось этой ночью?

На том самом месте, где стоит Обито, в детстве Какаши обнаружил труп отца. Наверное, не стоило возвращаться в эту комнату. Не стоило надеяться, что он проживёт без той отупевшей, омертвевшей вместе с Рин цели, удерживавшей его на плаву четырнадцать лет.

— Нет, я это вспомнил, — не поворачиваясь, произносит Обито. — Что с тобой? Разве не ты вчера не снимал катаны со спины? Я думал, ты поверишь без труда.

На том самом месте, где он стоит, с Какаши медитировал сенсей, выскребая из него скорбь по отцу.

И стоит только об этом вспомнить, как Обито довершает пазл:

— Это я убил сенсея. Точнее, это сделал Тоби. Моими руками.

* * *

— Всё запомнила?

— Не понимаю, Цунаде-сама, к чему такая спешка, — произносит, тяжело дыша, Сакура и тут же валится без сил на землю. На полигоне трава расчищена от таящего снега, что усиливает ощущение подступающей весны. Днём здесь слышно щебетание оживших в лесу птиц.

— А для промедлений ты видишь причины? — требовательно спрашивает Цунаде. Её фигура возвышается над головой, в свете полной луны, и изумрудная печать на лбу переливается перламутром даже в ночи.

— Мне нужно ухаживать за Обито-сенсеем.

На последних словах Сакуры Цунаде грозно оглядывается по сторонам и с тихим недовольством шипит:

— Тише, девочка. Тут у нас нет барьеров, как в доме твоего АНБУ.

Хотя виновность сенсея ни в чём и не доказана, Какаши, Сакура и сам сенсей пришли к единогласному решению: лучше ему пока никому не показываться. Цунаде-сама — единственная, кому Сакура рассказала, что они нашли его в измерении Камуи (утаив, правда, что тот был весь в крови и ничего не помнит). Не разреши Какаши ей этого, Сакура всё равно бы обо всём поведала Цунаде-шишо.

— Вы знаете, что часть джонинов рекомендовала его на должность Шестого Хокаге? — не переставая тяжело дышать, спрашивает Сакура.

— Наслышана. — С осмотром местности Цунаде поканчивает — можно подумать, зрительный контакт ей так уж и необходим для того, чтобы обнаружить чьё-либо присутствие, — и переводит задумчивый взгляд в сторону леса.

— Думаете, он справится?

— Вполне. Если перестанет гоняться за призраками прошлого.

— А вы разве знаете много шиноби, которые не цепляются за прошлое? — глотая досаду, говорит Сакура.

— Только не говори, что влюблена в него, — насмешливо фыркает Цунаде, не удостаивая Сакуру взглядом.

— Думала, вы уже знаете.

— Что ты с ним спишь? Да пожалуйста. Можешь наслаждаться, раз так сильно хочется. Но любить человека, живущего мыслями об умершей двенадцатилетней сокоманднице? Поберегись, девочка. Ввязываться в их с Обито историю — это одна сплошная головная боль. Если тебе мало тренировок, то ты скажи — я из тебя эту дурь разом вытряхну.

Обычно Сакура в такие моменты стыдливо отвечала, что будет больше стараться. Но сказанные шишо слова придавливают её к земле. Тело становится свинцовым, перед глазами мутнеет луна, застилает обзор бликами.

— Вы можете мне рассказать то, что вам известно, Цунаде-сама? — надломано просит Сакура. Пальцами нащупав влажную траву, она врезается в неё со всей силой. Ногти продавливают ладони, и от этого мысли становятся чуть более ясными.

Взгляд шишо, вперившись в Сакуру, становится немигающим, насыщенно-охристым. Светлые брови приподнимаются в немом вопросе, и, словно найдя ответ в непродолжительной борьбе собственных суждений, она говорит:

— Их сокомандница, Нохара Рин, была ирьёнином, как ты. Я её помню — прилежная девочка. Вы и правда во многом похожи. Когда я впервые увидела тебя в кабинете Обито, подумала, что не зря он выбрал тебя в свою команду.

Дыхание застревает в глотке, и шишо, наверняка замечающая глубокую растерянность Сакуры, не останавливается, как будто только и хочет, что добить её до конца:

— Слышала от Шизуне, что они оба, Какаши и Обито, были в неё без памяти влюблены. Не так, как обычно влюбляются дети, а так, как влюбляются те, у кого больше никого нет.

Как порой влюбляются те, у кого больше никого нет, Сакуре объяснять не надо. Лучше многих она знает, как именно — болезненно, разрушающе, бесплодно. Находя положительное влияние только в том, что, следуя за своим безымянным объектом, заставляешь внешнюю свою оболочку стать подобающей.

— В то время, когда все думали, что Обито умер на Третьей мировой войне шиноби, Какаши и Рин должны были отправиться на совместную миссию. Но Какаши задержался в Конохе — спас семью гражданских от набега шиноби Кири, — и Рин отправилась на миссию в одиночку. Там она и умерла. Вражеская группировка — кажется, тоже из Кири — сделала её джинчурики Санби, чтобы, вернувшись в Коноху, Рин превратила родную деревню в руины — но во избежание этого она собственноручно лишила себя жизни.

«Спас семью гражданских от набега шиноби Кири».

— Сдаётся мне, во всём этом замешан Учиха Мадара, — Цунаде задумчиво кусает нижнюю губу, — потому что в тот же день Четвёртый Хокаге вернулся в Коноху не только с телом Рин, но и с выбравшимся из заточения Мадары Обито.

По ладоням Сакуры вдруг стекает густая, обжигающая горечью кровь, и она разжимает кулаки.

— Вы же знаете, что он спас меня, — шепчет она, норовя рассмотреть лицо шишо через мутные очертания, вставшие в глазах.

— Знаю, — строго одёргивает Цунаде, и ромбовидная печать мерцает в темноте в такт наклону головы. — Поэтому и говорю тебе — поберегись.

Сакура не помнит, как встала, отряхнула платье, размазав по подолу собственную кровь, что сказала Цунаде-шишо на прощание и сказала ли вообще, как вышла на дорогу, залитую гудящим электрическим светом, и как вдыхала стылый воздух и вдыхала ли вообще.

Насколько часто, глядя на неё, обнимая, прося не уходить, — насколько часто Какаши представлял Рин?.. Часто ли, когда Сакура назойливо прибегала к нему три года назад, он думал, что лучше бы вместо этой пристающей без конца девушки оказалась жива другая, кого он на самом деле любил?..

На пустынной, замершей в ночной тиши дороге ей встречается призрак Саске. Бледный, с испугом в вязком чёрном взгляде.

Когда она слышит, что на его плече пищит крыса, то едва сдерживает смех. Подходит, останавливается напротив и ждёт, когда Сай — так, кажется, его зовут — произнесёт то, ради чего ждал её здесь всё это время.

Что бы он ни сказал — угрозы Данзо, признания Данзо, что угодно, — Сакура уже приняла решение, от которого не вправе отказаться.

* * *

Выйдя из дома, Какаши оцепенело шагает в неизвестном направлении сквозь глухую темноту. Потерянными движениями одеревенелых ног, невидящим взглядом — ему нужно лишь двигаться дальше и ни в коем случае не останавливаться на месте.

Стоит осесть, как всё внутри затухнет и увязнет в осмолившемся вдруг мире.

Но в мареве мыслей снова вспыхивает она — Сакура, Сакура, Сакура…

Наверное, дело в их связи. Или в том, что он тоже, как и она его, любит, — Какаши находит её след, ведущий к подлеску недалеко от полигона. Даже чувствует так неосмотрительно оставляемый ею шлейф из цветочного мыла, густо-тонкого запаха кожи, призрачных отзвуков шагов, и теперь всё то, что окружает его дома, впитывается и в этот застывший от мёрзлости подступающей весны лес.

Такой же застывшей Какаши обнаруживает и Сакуру — ярко-малиновым пятном на фоне тёмно-серого дерева, утратившего в ночи всю зелень. И только в её волосах, от усыпленной луны, играют радужные отблески.

Вместо того, чтобы позвать по имени, Какаши молча встаёт напротив и тянет к ней руку, переплетая их пальцы. Рассказать о том, что только что услышал от Обито, он не может — боится снова встретиться с отчуждением во взгляде.

— С сенсеем всё в порядке? — спрашивает Сакура, точно прочтя все его мысли. Её голос слетает с побелевших губ тихим настойчивым шёпотом. Зелёные глаза влажными переливами вмечиваются в темноту.

— Почему ты здесь? — Вести себя как ни в чём не бывало — в этом любому АНБУ нет равных. Крепче, почти намертво переплетая их пальцы, Какаши вдыхает её терпко-тонкий аромат и впервые с того момента, как вышел из дома, смотрит на реальность трезвым взглядом. — У тебя была тренировка?

— Да. — Свободной рукой Сакура приспускает маску с лица Какаши: очерчивает подбородок самыми кончиками пальцев, шуршит листовой под сандалиями, подступая ближе на полшага или даже меньше. И спрашивает так, как будто от ответа на вопрос зависит вся её дальнейшая жизнь: — Обито-сенсей что-нибудь вспомнил?

— Ничего, — тут же выдаёт Какаши, не дрогнув от лжи, однако внутренне ознобившись от едва уловимых касаний пальцев к коже.

Столь же едва уловимо она влезла внутрь него, осела там вместе со связью и без неё, и, сама того не осознавая, помогала переступать через все кости бесконечно умирающих людей.

— Но попросил меня согласиться с любым решением, которое будет принято по вопросу избрания следующего Хокаге, — добавляет, чтобы не затеряться во лжи, когда Сакура так открыто и прямо на него смотрит.

— А ты против?

— Я против того, чтобы Данзо стал Хокаге.

— Вот как.

Ладонь Сакуры замирает полу-касанием на его щеке, и он — по привычке уже — льнёт к её линиям и разветвлениями, словно в них же и потерявшись.

— Отпустишь меня? — Вполголоса и с разломанным шорохом листьев под сандалиями. — Ты обещал, что отпустишь, когда мне станет слишком сложно. Сейчас мне очень сложно.

Слово «отпустишь» бьёт Какаши по лицу в те самые участки кожи, где лежит, пульсируя и не шевелясь, ладонь Сакуры.

— Нет.

Каждое слово — будь то ложь или мольба на последнем издыхании, — всё звучит равно, когда Какаши говорит с Сакурой здесь, в этом подлеске, дыша бесконечно её присутствием напротив.

— Мне всегда казалось, я тебя знаю вдоль и поперёк. Но зная о тебе всё, я понятия не имею, кто ты на самом деле такой. Я очень от этого устала.

Несколько дней назад, когда Какаши пытался сказать ей то же самое — что Сакура понятия не имеет, кого видит перед собой, — она прижимала его к себе в крепких объятиях и говорила, что она здесь, с ним, с Хатаке Какаши, и что всё будет хорошо.

— Дело в Обито? — выговаривает он, не в силах вздохнуть под её отрешённым взглядом. — Я не причиню ему вреда. Мы его обезопасим. Тебе не о чем беспокоиться…

— Ты обещал, Какаши, — безучастно прерывает она. — Когда мы начинали, ты сказал, что отпустишь, как только я захочу.

— Ты не можешь этого хотеть.

Меньше всего на свете Какаши желает злиться на Сакуру, но, договорив, понимает: сорвался на гортанно-хриплый, нечеловеческий голос, врезавшийся в неё до встрепенувшихся от страха век.

Выпустил её пальцы из своих.

Припал вплотную, как будто только так может разглядеть, и в солнечном сплетении ощущая, как вздымается от волнения её грудь.

— Я тебя совсем не знаю, — проговаривает Сакура с противоречивым спокойствием. — Я просто любила, как дети любят, АНБУ в маске собаки, а когда смотрю на тебя сейчас и когда мы говорим, порой даже вздохнуть боюсь.

Какаши думает: та маска, которую на него нацепил Обито около получаса назад, её словами сдирается с кожи. Думает: если ему не стоило никогда вступать в ряды АНБУ лишь ради того, чтобы сейчас же расшевелить губы Сакуры в улыбку и заставить возвратиться ту её, что посыпалась рядом, зыбкой мглой распластывая на подушке тонкие волосы, то он готов прямо сейчас всё своё прошлое бросить к её ногам, натыкающимся о сухие листья.

Подступающая весна врезается порывисто-свежим ветром ей в руку, и она убирает её с лица Какаши, прижав к груди до стиснутого кулака.

— Ты можешь хотя бы обещание своё выполнить? — говорит с трещинами в словах. — Наоки умер, все умерли, мне тяжело, невыносимо смотреть ещё и на тебя — незнакомца, которого я боюсь…

Сказанное ею имя отшвыривает Какаши на шаг назад — то ли неумирающим знанием того, что сотворил Обито с этим самым Наоки, то ли ещё чем-то другим, от чего хочется раскрошить весь этот поганый лес, чтобы ничего вокруг не осталось.

И стоит ему отойти — даже ненамного, — как Сакура мигом выскальзывает из поля зрения, смешавшись с колким ветром, и исчезает в ночи, оставив Какаши одного.