Безликие (гет)

Тяжело дыша, она сидела на корточках, прикрыв глаза, буквально зарываясь в свои волосы, чтобы совершенно точно не видеть ничего. Темнота давала такое нужное спасение, почти забвение, и ей казалось всего на минуту, что она и вправду забывалась. А потом реальность била ее обухом по голове, и Лили начинала тяжело вздыхать, обнимая себя.

На полу валялась выкраденная папка. И чем дольше она всматривалась в нее, тем сильнее Лили мучали сомнения. Не совершила ли она ошибку? Не сделала нечто неправильное?

И ведь, право, она даже не могла понять, что именно ее так терзает: предчувствие или здравый смысл — ведь очевидно же, очевидно, что этот Нотт должен был попасть в страну незамеченным для авроров. И удивительное дело, дата его прибытия совсем рядом с той, когда начались теракты. Совпадение?

Лили усмехнулась, уткнувшись пальцами в лоб. Она всегда была просто маленькой, сахарной принцессой, за которой постоянно все делали, не позволяя ничего самостоятельного, но даже так она все еще могла видеть очевидное: не было здесь никаких совпадений. И тот факт, что Малфой был связан с Ноттом, говорил о многом… и не был ли в таком случае, Розье тоже каким-то непосредственным образом замешенным во всем этом?

Только вот от него ничего не осталось, умер. И нигде, совершенно нигде не было никакой информации: лишь в криминальной хронике она заметила небольшую заметку о найденном трупе мужчины и повисшей над ним черной метки Темного Лорда.

Распахнув широко глаза, Лили прямо посмотрела на папку. И, не удержавшись, она подскочила на ноги и стремительным движением схватила ее с пола, внимательным взглядом поглядев.

Вторая Магическая Война была окутана туманом. Да, в Хогвартсе проводились памятные мероприятия, на уроках истории им говорили о ней, но ничего конкретного, особенно о них, о бывших. Их называли помешанными на чистоте крови ублюдками, выстроившими свою идеологию исключительно на деньгах и власти, которые длительное время находились в руках некоторых родов. Но что это были за роды, кто был их наследником и самое главное — где они сейчас, об этом никто и никогда не говорил, упоминая лишь зачистку, которая началась спустя десять лет после окончания самой войны. Поговаривают, что именно в те годы Англия навсегда лишилась всех чистокровных родов.

И Лили бы, наверное, было плевать, если бы ни одно но: Скорпиус Малфой и был как раз бывшим. Это его семью выкорчевали из Англии, его род пострадал более всего — он лишился не только власти, денег, но и своего отца, убитого при попытке задержания лично ее отцом.

Чертова ирония эта ваша жизнь. Потому что по всем параметрам выходило, что… Хаос и был… кто? Кто был Хаосом?

От одной мысли у нее похолодели ладони, и, смяв папку в руках, она резким движением схватила сумку, пальто, и, накинув его по пути, быстрым движением выбежала из дома. Ей нужно было увидеть отца, расспросить у него про семью Малфоев, о бывших, о том, зачем они решили уничтожить тех, кто был уже и без того разбит и повержен. Но более всего ей хотелось спросить — зачем он убил Драко Малфоя? Что такого он сделал?

И вот уже спустя десять минут она сидела, немного смущенная, в гостиной дома своих родителей, и, под тяжелым взглядом Джинни, чувствовала, как у нее начинают потеть руки. Говорить с матерью было бессмысленно — для нее Лили всегда была ущербной и глупой, а таким едва ли стоило что-либо объяснять. Поэтому она ждала отца, которого еще в обед просто взяла и бросила, побежав на работу.

«Что я делаю?», — мысленно вопрошала Лили, смотря исключительно на свои пальцы. Хотелось запустить их в волосы, и, дергая за пряди, попытаться себя успокоить.

— Я думала, что ты придешь на обед, — как бы невзначай сказала мать. — Но ты не пришла, поэтому я немного обескуражена твоим приходом сейчас.

— Отец… он очень занят? — не поднимая головы, спросила Лили, с удивительным вниманием разглядывая свои пальцы.

— Не знаю, сейчас пойду, скажу ему, что ты пришла.

Она встала и вышла, и именно в этот момент что-то торкнуло Лили — она подскочила с места и уверенным шагом направилась к лестнице, на третий этаж, в чердачное помещение, которое было полностью заставлено книжными шкафами. На чердаке хранились старые, а порой и запрещенные фолианты, которые были тесно связаны с прошлым — с Темным Лордом, с нападениями… с чистокровными семьями. Эти книги ее отец оберегал и отчаянно добывал со всех стран — возможно, в память о тех событиях, которые когда-то сам пережил.

Ступеньки предательски скрипели, но самой Лили было все равно. Она ровным шагом поднималась вверх, слыша где-то сбоку голос матери, которая говорила явно с некоторым раздражением.

Но что ей было до того, когда перед ее глазами в момент появились старые, дубовые шкафы, застилавшие собой все стены. В детстве она любила это место лишь из-за того, что здесь можно было спрятаться, но в то же время именно библиотека пугала ее больше всего — как только сумерки опускались на улицу, комната становилась столь мрачной и темной, что она начинала дрожать от одной лишь мысли, что кто-то мог оказаться позади нее.

Детство прошло. А страх остался.

Она любовно перебирала книги, складывая ее в стопку на пол, перебирая фолиант за фолиантом, отчего-то боясь быть пойманной. Не хотелось, чтобы ее уединение прервала мама, которая, скорее всего, уже заметила, что она куда-то исчезла — не хотелось, чтобы хоть кто-то нашел ее здесь. Потому что, кажется, впервые уже за долгие годы она ощутила неописуемый азарт, и, наслаждаясь странной душевной силой, появившейся вдруг, Лили хотела вкусить ее полностью.

Громкий звонок в дверь, заставил Поттер вздрогнуть именно в тот момент, когда ее рука потянулась к маленькому, изысканному томику. Обложка его была украшена драгоценными камнями, и сам он был столь тяжелым, что Лили присела на пол, всматриваясь внимательно.

Снизу послышались чьи-то голоса, но для Лили их не существовало. Был лишь этот том, на лицевой странице которой значилось: «Священные двадцать восемь».

Лили чувствовала себя преступницей, маленьким, нашкодившим ребенком, листая страницы этого тома. Потому что боялась признаться себе в том, что еще с детства ее намного больше увлекала не сторона победителей, а та, другая. Ей нравились рассказы бабушки о Беллатрисе Лестрейндж, нравилось слушать в который раз вульгарный, в рамках комедии пересказ приключения с крестражами.

Ей нравилось все это. И, листая страницы, она почувствовала, как участилось биение ее сердца, когда перед глазами ее появилась страница с красивым вензелем «м».

«Малфои», — протянула Лили, тяжело вздохнув, вспоминая этот бездушный, выцветший взгляд.

— Вот ты где! Почему ушла?

На высоких нотах голос матери заставил ее вздрогнуть и тут же закрыть книжку. Подняв глаза, Лили улыбнулась своей фирменной улыбкой, слегка склонив голову набок.

— Я же могу здесь посидеть? Хотя бы немного?

— Сиди сколько хочешь, — нахмурившись, явно не одобряя ее поведение, молвила она. — Твой отец все равно сейчас занят. К нему пришел… гость.

Не почувствовав сильного расстройства, Лили подождала, пока дверь за матерью не закроется, и тут же открыла книжку на нужной странице. Она еще долго всматривалась в одни и те же надписи с перечислением состояния и активов Малфоем, смотрела и вспоминала старинный, разрушенный особняк, в котором лишь однажды побывала.

Такой диссонанс, так… некрасиво. Ей бы хотелось оживить это место, вернуть ему великолепие и пышность прошлых лет, но отчего-то Лили казалось, что это уже было невозможно: потому что одни только повадки Малфоя говорили о том, что он мертвец. А такому ничего не нужно. Кроме?

«Смерти… или хаоса», — подумалось Лили, когда она продолжала листать страницы дальше.

Ее догадки подтвердились: и Нотты, и Розье, и Малфои были бывшими. Они принадлежали прошлой элите, священные чистокровные, возвратившиеся на родину спустя столько лет. Зачем? Зачем им это нужно было?

Тяжело вздохнув, Лили положила книгу на пол, а потом подползла к своей сумке и вытащила папку. Она отдаст ее отцу. Пускай он сам решает, что с ней делать, главное было лишь одно — все это так или иначе было связано с теми терактами, что происходили в городе, и Поттер была бы слишком неправильной дочкой, чтобы оставить такое при себе.

Она была полна решимости, выходя из библиотеки. Шла так, словно действительно все для себя решила — и все равно ей, пострадает от этого Малфой или нет, замешан ли он в этом или нет. Какая ей разница?

Она шла, а потом просто замерла, как будто ноги ее вросли в землю — потому что из комнаты ее отца выходил он. Человек, о котором так отчаянно хотелось не думать, но чье присутствие она замечала во всех своих думах. Скорпиус Малфой был живым воплощением ее помешанности и болезни — он был тем, кто напоминал ей о том, какая она пропащая.

Странное чувство появилось в ее душе: оно было похоже не то на обиду, не то на тихую злобу, ведь воспоминания ее еще были свежи, и Лили помнила ту странную женщину рядом с ним. Она еще слишком отчетливо понимала, что он был сплошной загадкой, которую ей никогда не разгадать.

В ней все сильнее поднималась злоба, и, сообразив вдруг, что она держит в своих руках, Лили завела их за спину и хотела было сделать шаг. Не тут-то было. Потому что, когда Скорпиус поднял голову и посмотрел на нее таким странным взглядом, Лили осеклась и поняла очевидное.

Она не пойдет к отцу. Не отдаст ему папку. Не скажет о своих догадках.

Лили просто не сделает этого, потому что… почему? Неужели из-за того, что была совершенно больна, или из-за странной тяги к ним, к маргиналам, к проигравшим? Из-за чего?

Испугавшись своих мыслей, она быстро спрятала папку в сумку и стрелкой спустилась по лестнице, надеясь, что ему хватит благоразумия оставить ее в покое и не идти дальше, не терзать своими вопросами, не смотреть так. Чтобы душа ее хотя бы сейчас нашла покой и успокоилась.

— Куда же вы так спешите? Мне казалось, что наши отношения предполагают определенный уровень общения. Или вам уже наскучила наша игра?

Она оцепенела, хмыкнув громко, стискивая в руках сумку. Она не хотела с ним разговаривать, не хотела думать ни о той женщине, ни о Марлен — но не думать о них уже не могла. Всякий раз, вглядываясь в ее лицо, Лили все больше убеждалась в собственной никчемности, ненужности. Она не может быть ни любимой, ни желанной — она поломанная. Так почему бы ему не выбрать тех, других?

Вот, о чем она думала, глядя в его по-особенному злые глаза. А потом, боясь утонуть в пучине ненависти к себе, она развернулась и просто хотела сбежать. Куда угодно, но подальше.

— Ты убила Балдера?

Вздрогнув существенно, Лили обернулась и посмотрела на него слегка прищуренным взглядом. Ей многое хотелось сказать: начиная от того, что подвернись хоть любая возможность, она бы непременно убила бы его, своими собственными руками измучила до состояния, когда бы он молил о пощаде; и заканчивая тем, что она почти, слышите? — почти совершила этот шаг.

— Вот опять, ты напрягаешься, хотя я всего лишь шучу. Я же знаю, что ты не убивала.Ты не могла.

Эта была отправная точка ее отчаянья — неужели он, как и все, считал ее сахарным дитем, не способным на жесткость? Неужели он тоже принижал ее? Этого стерпеть Лили просто не могла, и, подойдя к нему, склонив слегка голову, она внимательно поглядела в его лихие глаза, наполненные дьявольским отчаяньем.

— Уверен?

Ей хотелось, чтобы в ее взгляде он прочел все: все то, что она сделала тогда, и заметив, как всего на мгновенье дрогнули уголки его губ, слегка приподнимаясь, Лили лишь кивнула головой на прощание и быстрым шагом направилась к себе.

Ей хотелось спрятаться, и, поднимаясь по ступенькам в свою квартиру, она чувствовала, что задыхается. Лили губили ее же воспоминания, этот рой мыслей, что своей тяжестью почти припечатывал.

Меньше всего ей хотелось вспоминать, но более всего — его. Потому что она боялась просто сорваться и броситься прямо сейчас к Марлен, чтобы чуть ли не на коленях умолять ей рассказать, наконец, подобие его истории.

Лили просто устала отрицать очевидное: она помешалась на идее узнать его историю. Как будто прошлое Скорпиуса Малфоя и он сам могли стать не то спасительным кругом, не то удушающей веревкой. И Лили боялась этих лавинных эмоций, сносящий грани рационального, ведь Поттер всегда была игроком, терявшим свои позиции в середине игры, но никогда не становилась жертвой с самого начала.

Сев на диван, она в который раз взглядывала в папку в своих руках, бессмысленно рассуждая. Что, если и покушение, и смерть Балдера, и все, что произойдет далее, — это и был Скорпиус. Кем он был по-настоящему? Просто настрадавшимся отпрыском проигравших, вернувшихся на родину в надежде исправить свое положение, или потерявший все человек, желавший только мести. Но мести кому? Обществу или же… ее отцу?

Вертя папку в руках, Лили казалось, что она просто глупая идиотка, никогда не умевшая правильно анализировать ситуацию, и когда с губ ее сорвался тихий вздох, ознаменовавший ее полное, литургическое отчаянье, в ее почти необетаемой комнате вдруг раздался громкий звонок, заставивший ее прямо вздрогнуть.

А на пороге стояла, скрестив руки, Роза, смотревшая на нее, как всегда, презрительными льдинистыми глазами, которые так и говорили об отвращении к своей младшей кузине.

— Что? — максимально спокойно спросила Лили, не собираясь пропускать ее дальше порога. Потому что, право, отвращение-то было обоюдным.

С минуту Роза просто стояла и смотрела, а потом губы ее исказились в какой-то даже гнусной улыбке.

— Бедняжка Лили Поттер, что не ухажеры, так либо мертвы, либо убийцы.

Закатив глаза, Лили Поттер тут же почти мило улыбнулась, сильнее прижавшись щекой к двери, хватаясь пальцами за спасательный металл ручки. Лишь бы не выйти из себя, лишь бы не впечатать это омерзительное лицо напротив прямо в дверь.

— Дорогая кузина, я бесконечно рада твоему беспокойству, но не могла бы ты перестать лезть туда, куда тебя не просят…

— Надеюсь, он станет твоей окончательной гибелью, — перебив ее, резко сказала Роза, отдернув свои руки, и в одной из ее ладоней Лили увидела газетный лист. — Полюбуйся. Только маргиналов и притягиваешь, принцесса.

Она бросила газетный лист прямо ей в ноги, и, содрогнувшись отчего-то, Лили увидела черную первую полосу, озаглавленную: «Коррекционка и бандитизм. Новые увлечения старой элиты?».

И с листа прямо на нее смотрели бездушные глаза Скорпиуса Малфоя, только более молодого — на вид ему едва ли можно было дать лет двадцать, скорее меньше. На нем был школьная форма, но, право, взгляд у него был далеко не подростковый — такой серьезный, тяжелый, словно прожигающий насквозь.

Она едва слышно выдохнула, подняв голову и посмотрев упрямо на Розу, что смотрела на нее с непередаваемым превосходством.

— Тогда… Балдер тоже маргинал? — холодно процедила Лили, стараясь не оскалиться. — И ты, значит, полюбила отброса, Рози?

Хмыкнув, она дернула головой, словно стараясь даже невербально опротестовать эту мысль, а потом, приподняв бровь, лихо заметила:

— С Малфоем не сравниться. Какая же удача, что в Англию вернулась его одноклассница, многое мне пришлось нарыть о нем, чтобы найти ее. Эта Марта Новак какая-то сумасбродная идиотка, но с превеликой радостью согласилась дать интервью моему репортеру.

Дернувшись, Роза сделала шаг навстречу двери, и, склонившись, ехидно заметила:

— Наслаждайся, кузина.

А потом, бросив на нее последний, уничижительный взгляд, она развернулась и степенным шагом пошла к выходу, оставляя Лили, неподвижно стоящую возле двери, хватающую пальцами холод металла.

Треск. Она не сдержалась, быстрым, нервным движением схватила газету, валявшуюся у ног и с громким звуком захлопнула дверь.

Не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, Лили наугад зашла в квартиру, оперлась рукой о выступающую стену, и спустилась медленно на пол, отсчитывая про себя секунды. Буквы сливались воедино, а глаза выхватывали лишь обрывки фраз — она не могла ничего нормально прочесть.

«Когда я познакомилась с ним, Скорпиус был забитым, молчаливым мальчиком. Вы знаете, он ведь в школу поступил лишь в пятнадцать лет».

«Родители? У него их не был. Лишь опекун, но, кажется, он сильно издевался над ним — во всяком случае, я часто видела гематомы на его теле, а его глаза всегда были красными от лопнувших сосудов. Уж не знаю, что там происходило, но видок у него был не ахти».

«Что? Вы спрашиваете, знаю ли я, чем именно он занимался до? Не имею ни малейшего понятия. Но он всегда был очень отстраненным — молчал в тряпочку и ни с кем не пытался подружиться. Прятался на задних партах коррекционного класса и сидел ниже травы, тише воды».

«Нас со Скорпиусом связывают самые тесные отношения! Мы вместе с ним почти с самого первого дня его появления в Дурмстранге. Мы были оба бедными и оба загнанными в чужую страну, мы не знали немецкого. Малфой и говорить ни с кем не пытался, потому что не понимал языка. Я думаю, он очень смущался остальным ребят. Боялся их, потому что не понимал».

«Вы не знаете, что такое коррекционный класс? У вас такого нет?! Ха, многое теряете. Коррекционка — это сборище отбросов. Низший социальный класс, дети, находящиеся на карандаше у органов, наркоманы, либо те, кто употребил магию во зло. Несовершеннолетние преступники, которым все же нельзя было отказать в образовании. Поэтому и было создано это ответвление. Но больше всего коррекционный класс насаждают сироты — это уже потом они становится теми, кем становятся».

«Был ли Скорпиусом опасным элементом? Да вы смеетесь. Он был самым сильным из всех на нашем курсе. Он довел до смерти первого вожака коррекционного класса и занял его место, и чтобы вы понимали, у него не было палочки. Никто из нас ее и в руки не брал. О нем знали все в школе, из-за одной драки нас, коррекционный класс, закрыли почти на два месяца. Никто с ним не здоровался, никто не пытался к нему подойти — его боялись».

«Что-что? Боялась ли я его? Намеренно ли он держал меня рядом? Нет. Чушь. Мы с ним вместе, не понимаете, что ли? У нас тесные отношения. Очень тесные?».

«Кем я работаю в Марселе? Ну, я проститутка, а что? Вы не видите, что ли, эти меха, думаете, они с неба упали? Скорпиус? У него нет работы. Кажется. Вроде. Не помню».

Рука ее дрогнула, и, скомкав газетный лист, Лили почувствовала, как участилось ее сердцебиение. Все это было не то. Казалось, что эта женщина совершенно, совершенно не понимала ни Скорпиуса, ни его историю.

Странная ярость и даже ненависть обуяла ее. И она не отпускала даже дни спустя, когда Лили казалось, что уже и нечего было так терзать себя думами, странными чувствами и этой нелепой реакцией на слова… какой-то шлюхи.

Да, именно. Эта Марта была всего лишь шлюхой. Но почему же тогда, черт возьми, он переписал на нее дом? Не была ли она чем-то большим?

Сомнения и думы обуревали ее все сильнее, и, стуча пальцами по столу в своем офисе, Лили старалась, правда, начать работать. Но не могла. Потому что то и дело косилась на газетный листок, что лежал у нее под столом. Руки чесались схватить его и опять, опять начать вчитываться в строки и представлять его. Скорпиуса Малфоя, с его тяжелым взглядом, с его крепким телом, что сидел на последней парте и, скалясь злобно, не замечал никого вокруг, потому что не считал за равных.

Ей нравилось думать о нем тогда. А еще это совсем немного откликалось с ее прошлым. Потому что Лили в школе тоже была загнанным ребенком, над ней в тихую всегда издевались, и в свои годы ей не помогали даже излюбленные кузины. Она была одинока. И хоть знала английский, как и все ученики, но все равно не пыталась завести знакомства — потому что видела лишь презрение из-за фамилии и лживое участие, прикрывавшее те козни, что распускались за ее спиной.

Лили Поттер не была стервой. Она даже не была типичной избалованной дочкой национального героя. Но за свою фамилию ей пришлось получить сполна: никто не упускал возможности ткнуть ее носом в ее несовершенством. Она не умела играть в квиддич, провалившись в трех отборах три года подряд; не была лучшей, самой умной в классе; даже зельеварение не было ее талантом. Все это видели, и все этому радовались. Потому что так проще было ее ненавидеть: жалкая, глупая Лили Поттер. Ничтожество, что не смогло опрадвать свою фамилию.

Можно ли было сказать, что он тоже не смог? Что он тоже не стал типичным Малофем?

Она думала об этом. А потом понимала очевидное: ей хотелось, до отчаянья, до скрипа, поговорить с Марлен и узнать ее версию события. Очевидно же было, что ни она, ни Марта никогда бы не смогла ей раскрыть полную картину, но хотя бы по частям… хотя бы так узнать его, прикоснуться к его прошлому.

«Помешанная, больная идиотка», — плюнув про себя, подумала Лили. А потом, нагнувшись за палочкой, уж собралась было выходить из кабинета, чтобы непременно направиться к Марлен, но ее опеределили.

Дверь распахнулась и вперед вышла Марлен Дитрих, чье лицо скрывала черная сетка вуали. С громким хлопком она закрыла дверь, и, презрительно фыркнув, подошла к дивану, что стоял у стены, и элегантно села на него, перекинув ногу на ногу. Она посмотрела на нее долгим, упорным взглядом все то время, что Лили молчала, так и замерев на своем месте. Дитрих была чрезмерно эксцентричной и всегда заставляла Поттер удивляться.

— Я разочарована, — говорила она на идеальном немецком. — Вы должны были непременно прийти и умолять меня рассказать о Малфое. Но вы не пришли.

Склонив голову, Марлен выжидательно поглядела на Лили, а потом, фыркнув, смахнула верх вуаль, показывая свое лицо. Идеально бледное, без единого изъяна, с ровной ухоженной кожей… дикий контраст с той женщиной, с этой Мартой. Это было почти забавно: то, насколько разные женщины были в его жизни.

Отмерев, Лили поерзала на месте, а потом, положив руки на стол, нахмурилась.

— Откуда такое рвение, фройляйн Дитрих? Отчего вы так сильно желаете мне это рассказать?

— Видела эту желтушную газетенку? — кивнув головой в сторону, равнодушно поинтересовалась Марлен. — Какая-то сука за моей спиной связалась с этой… дрянью, которая тоже проскользнула мимо меня! Чертово блядство! — сжав пальцы, облаченные в кожаные перчатки, Марлен так поджала губы, что не оставалось сомнений — она безумно зла. — Если бы не мои связи, в этой помойке могло появиться моя имя! Мое! И все из-за этой шлюхи, не умеющей держать язык за зубами.

Подскочив с места, Марлен скрестила руки позади спины, и, посмотрев в окно, слегка опустила голову, словно что-то обдумывая. Это заставило Лили отчего-то насторожиться и начать внимательно наблюдать за ней. Она больше ничего не могла с собой поделать: интерес был слишком велик.

— Вы знаете Марту?

— О, — выгнув губы в букву, она обернулась и блеснула глазами. — Так ты уже и с ней познакомилась? А Малфой времени зря не теряет. Что, Лили Поттер? Нравится он вам? Вы заинтересованы, заинтригованы? — отойдя от подоконника, она медленно шла к ней навстречу. — Дайте угадаю, вы в смятении от того, что прочли. Ведь, как это… вы же правильная, не так ли, слишком правильная для него. Поэтому я и хочу вам все рассказать: рассказ Марты безжалостно изломан цензурой, а я… я могу рассказать все. Лишь бы вы почувствовали к нему отвращение и бросили. Потому что он не заслуживает ничего: ни счастья, ни покровительства. Слышите?! Он вытрет об ваше расположение ноги, бросит с кривой улыбкой, словно получил все, что хотел. А мы, богатенькие, избалованные, которых так и манит эта его изувеченная неправильность, останемся ни с чем.

Вздохнув протяжно и тяжело, Марлен остановилась прямо возле стола, за которым сидела Лили, и, со скрипом выдвинув стул, почти плюхнулась на него, совершенно позабыв о манерах.

Поттер сидела, боясь пошевелиться, смотря во все глаза на Марлен, которая даже сама, видимо, не заметила, как перешла на английский. Настолько ей хотелось донести до Лили все, настолько ее разрывали слова.

— Знакома ли я с Мартой? — повторила, словно смакуя Марлен. — Конечно. Она была местной подстилкой еще в школе. Но, ничего не скажешь, тогда она была очень хороша собой. За что над ней и издевались: нельзя быть такой хорошенькой и наивной, мисс Поттер. Таких первых же ломают.

Подняв голову, она прямо посмотрела на Лили.

— Ей не повезло лишь в одном: из-за всей ее этой якобы чистой ауры, ее заприметил местный лидер. В коррекционном классе как в детском доме — жесткая иерархия. Есть лишь один человек, заправляющий всем, и мелкая сошка. Тот, кто главный, — контролирует все и всех. Поток наркотиков, которые эти недоноски таскали из своих грязных районов; у лидера есть связи со всеми — с публичными домами, с теневыми поставщиками контрабанды, буквально со всеми. Потому что тот, кто заправляет коррекционным классом, тот выходит в преступный мир вожаком по определению. В общем-то, только с вожаком мы, детки из элитного корпуса, и общались. Он поставлял нам все, что мы хотели в замен на поток денег и некоторые связи. Очевидно же, что кто попало вожаком никогда не становился: и просто так возглавлять класс тебе никто бы не дал. Чтобы стать самым сильным, ты должен был убить самого сильного, только в таком случае власть могла оказаться в твоих руках. А теперь представьте, Лили, что будет с той, кого заприметит такой человек? Что с ней станется?

— Он начал преследовать ее? — тихо спросила Лили, почувствовав, как оледенели пальцы рук, как прошиб озноб ее тело.

Марлен усмехнулась.

— Нет. Милая Лили Поттер, не думайте, что если он был вожаком, то умел только применять насилие. Он был стратег и придумал кое-что лучшее. Сам он с ней вел себя самым нежным образом: ухаживал за ней, дарил ей дорогие вещи, всегда улыбался. А за спиной отдавал приказы своим собакам издеваться, втаптывать ее в грязь, чуть ли не избивать. Над ней измывались все: никто не хотел перечить вожаку. И бедная, загнанная в угол Марта, была до того забитой крошкой, что в какой-то момент слух о возлюбленной вожака и о ее несладкой участи расползся по всему Дурмстрангу. Думаю, он хотел выиграть на контрасте: заполучи он ее, непременно и сам бы стал измываться, но так как она упорно не давалась ему в руки, берегя свои представления о чести, то у него и не было возможности показать весь свой характер.

— Так причем здесь Скорпиус? — немного раздраженно произнесла Лили, слегка нахмурившись.

— Потому что примерно в то же время на арену вышел новый герой, — фыркнув, видимо, наслаждаясь ее нетерпением услышать о Малфое, просто сказала Марлен. — Ведь понимаете ли, такие люди, как Марта, на самом деле не чисты и не имеют никакого понятия о чести. Эта сука самый лучший манипулятор, потому что совершенно не догадывается о своих ниточках. Ведь ей хотелось привлечь внимание самого сильного, ей хотелось под него лечь. Просто старый вожак был другого уровня, понимаете? Такие люди, как она, интуитивно чувствуют, кому стоит продаваться, а кому нет. Эта сука раньше всех разглядела Скорпиуса Малфоя, приметила в новом ученике то, чего не заметил никто.

Задумавшись, тяжело вздохнув, Марлен откинулась на спинку стула, перекинув ногу на ногу. Странная тень пробежала по ее лицу, и чем больше секунды ускользали сквозь пальцы, тем тоньше и как будто бледнее становилась ее улыбка.

— Это правда, он попал в школу в пятнадцать лет. Чем именно он занимался до этого времени, мне не удалось узнать даже тогда, когда я смогла получить доступ к хранилищу документов. Его как будто не существовало все эти пятнадцать лет, понимаете? Словно мертвец, который был случайно обнаружен и вытащен в мир.

Нагнувшись чуть ближе, Марлен буквально впилась в нее своими бледными, желтыми глазами, и тихо прошептала:

— Но мы, детки элитного корпуса, узнали о нем лишь полгода спустя. Это была весна. Вы знаете, возле Дурмстранга простилается огромный лес, черный, мрачный, никто, совершенно никто туда не ходит. И вот однажды прямо в этом лесу в схватке сцепились вожак и Скорпиус Малфой. Как думаете, кто тогда победил?

Лили нервно сглотнула, тоже слегка поддавшись вперед, чувствуя, как мелко трясутся ее пальцы. Ей буквально было страшно прохрипеть единственный верный ответ, сложно и одновременно восхитительно.

Выпрямившись, Марлен вернулась к своему прежнему состоянию и равнодушно поглядела на Лили.

— Как мне рассказывали потом, когда я им по-настоящему заинтересовалась, в самом начале своего поступления в Дурмстранг, он был обычной, типичной сошкой. Молчаливый, мрачный, он сидел на последних партах. Эта дура Марта написала, что он просто смущался ребят из-за незнания языка, я думаю, что он просто был человеком, которому никто не нужен. Вот, почему за годы прибывания в Германии, он так и не выучил язык. Да и к тому же, скорее всего, так или иначе, он его все же понимал. Просто опять же, ему незачем было ни с кем дружить. И, право, наверное, он бы стал главной подушкой для битья, из-за такого своего характера, если бы… что? Я не знаю. Не знаю, что именно вдруг изменило его в одночасье, не знаю, кто был тем, что освободил его демонов. Но однажды он бросил вызов вожаку. Он выдвинул свое право на Марту.

Цокнув, Марлен слегка покачала головой.

— Так что да, все случилось из-за одной шлюхи. Эта она столкнула их. И ведь знаешь? Марту Скорпиус не любил, там не было даже влюбленности. Может, он просто видел в этом затравленном слабом создании себя, а может, он просто ублюдок, что вечно любит спасать жертв ради их дальнейшего использования.

Положив руки на свои колени, Марлен слегка качнулась назад, застывшим взглядом смотря подле себя. Казалось, она что-то обдумывает, нечто такое далекое и отчего-то важное, из-за чего лицо ее то и дело словно мрачнело.

— Чтобы стать вожаком, нужно убить вожака, — наконец решила нарушить тишину Лили, отчаянно серьезно поглядев на Марлен Дитрих, которая от звука ее голоса отмерла и резко подняла голову. — Значит, Скорпиус убил его.

— Эти отбросы не являются волшебникам в настоящем смысле, — тихо сказала Дитрих, яростно сверкнув глазами. — У них нет палочек, их не учат варить опасные зелья — они словно магглы, знающие только власть силы и обладающие умением подчиняться. Поэтому их драки по-настоящему страшны для нас, обычных людей. И поверьте, Лили, в тот день, когда Скорпиус вызвал его на бой, он не вел себя, как человек. Я помню эту драку, и Малфой в ней был скорее зверем, с такой чудовищной яростью терзавший своего соперника, что ты невольно начинал ему сопереживать.

Выпрямившись, Марлен спокойно улыбнулась, словно, выплеснув эту историю, она потеряла и всякую ярость; словно ей по-настоящему стало легче и даже веселее, отчего желтые глаза ни на шутку блеснули.

— Ах, Лили, правильная девочка, вы-то никогда не сталкивались с таким, как он. Вы-то не знаете, как ужасно страшны бывают такие люди. Он действительно убийца. Я не видела никого беспощаднее его, и, право, когда он стал заправлять, когда он стал лидером, он сделал то, чего не делал никто до него — он наплевал на нас, на элиту. И даже когда его класс закрыли на два месяца после этой драки… ведь прийди Малфой к нам с повинной, мы бы уговорили руководство отменить наказание. Но он не пришел. Демонстративно. И даже когда весь коррекционный класс попытался устроить бунт против его власти — он не сдался, не прогнулся. За это, право, мы его ненавидили. И совсем немножко даже восхищались. Потому что когда смердь кусается, это настолько дико, что даже забавно.

Улыбнувшись сильнее, Марлен с превосходством взглянула на Лили.

— Вот тогда-то я и заинтересовалась им. Слишком это было необычно. Но, впрочем, он всего лишь отброс, который не ценит хорошего отношения. Ведь это я, слышите? — она нагнулась, сверкнув глазами, — я вывела его из этой клоаки в нормальный класс. А он просто взял и ушел после выпуска. Ублюдок.

— И также, когда он получит что-то важное, он бросит и меня? — спокойно поинтересовалась Лили, даже ради приличия не пытаясь выбить в своем лице то ли ужас, то ли праведный гнев, то ли удивление. — Вы к этому ведете?

Заметив это, Марлен внимательно посмотрела на Поттер, слегка сузив глаза, словно пытаясь понять ее мысли. Но она не понимала — невиданной силы удивление было в ее глазах, когда она нервным движением дернула вуаль вниз, пряча свои глаза за сеткой.

— Вы странная, фройляйн Поттер.

— Да вы тоже, фройляйн Дитрих, — мрачно ответила Лили, тихо добавив: — Ведь родили от него сына, и, видимо, вам было не больше восемнадцати на тот момент.

Даже сквозь сетку вуали можно заметить, как взметнулись вверх брови. Возможно, Марлен с ее непомерной гордостью могла стерпеть много колких речей из уст Поттер, но это явно переходило границы. Ведь признаться себе, чьими именно генами обладал ее сын и на кого он был так похож было слишком сложным… и слишком позорно. Ведь Скорпиус — отброс. Не сама ли Марлен повторяла это постоянно?

— У моего сына нет отца, — холодно сказала Марлен на немецком и резко встала с места, вынуждая подняться и Лили. — А вы, Лили Поттер, еще глупее, чем я считала. Ведь мне хватило благоразумия вовремя соскочить с него…

— Вернее, это он соскочил с вас, — спокойно заметила Лили, вынуждая Дитрих сморщиться.

— До встречи на баллу, — резко, грубо, очень холодно процедила Марлен, тут же развернувшись и демонстративно покидая ее офис.

Который тотчас съела странная, пустая, больная тишина, бившая по перепонкам, переворачивавшая внутренности. Лили села на место, бездумно вглядываясь в бумаги перед собой. А потом, не выдержав, быстро поднялась, схватила верхнюю одежду и вышла, спасаясь странным бегством от своих мыслей.

В след ей кричала что-то Клара, но Лили ее как будто не слышала, шла прочь, понимая, что в который раз просто использует свою фамилию, дабы уйти с работы раньше положенного. Но только сейчас Поттер это не волновало.

Все, чем она жила в эту минуту, были мысли. И мысли эти были о нем, о его прошлом.

Версия Марлен была почти забавной и даже не совсем отличалась от версии Марты. Но только вот они смотрели на него так однобоко, так… что Лили, чувствовавшая некоторую близость своей истории с его, понимала: что-то было в его жизни, то, о чем никто не знал и не догадывался.

То, что сделало его убийцей.

То, что связало его с Хаосом.

У Лили больше не было сомнений. Он был не просто связан с терорром, он и был террором. Это он убил своего друга или… товарища. И это он, зачем-то, ограбил свою ячейку, стараясь сбить с себя след.

Это был Скорпиус Малфой. От которого пахло кровью, чьи костяшки были сбиты в кровь, кто смотрел на нее так дьявольски вызывающе, и в чьих глазах она никогда не видела смеха.

Это был Скорпиус Малфой. Насильной депортированный с Англии, потерявший свою семью, ставший сиротой, переживший ужас коррекционного класса.

Это всегда был он. И он пришел сюда, чтобы отомстить всем. Если можно сказать — он пришел отомстить всему миру за его несправедливость; и мир этот он видел в лице лишь одного человека. Ее отца.

Обессиленно упав на колени, Лили зарылась рукой в волосы. А потом, обратив внимание на окно, заметила единственное письмо лежавшее в железной корзине, висевшей прямо возле окна.

Дрожа, предчувствуя что-то, она отварила окно, впуская в комнату ноябрьский холод и оледеневшими пальцами схватила конверт, несуразно маленький. А в нем записка, написанная на удивление красивым, изящным почерком.

Ей писал Скорпиус, писал с просьбой о встрече. И, всматриваясь в его размашистые буквы, такие витиеватые, Лили понимала лишь одно: о своей догадке ей, отчего-то, не хотелось говорить никому.

Хотелось взращивать ее в своей голове и лелеять; хотелось смотреть в его глаза и понимать — что-то да она знает. Знает о безликом Скорпиусе Малфое.

А это, право, возвышало. Или внушало еще большее помешательство. Да и какое дело? Ведь Лили больная, слышите?

А больным можно все.