Легенда о Чхве Ёне (гет)

Разбудила Инсу тупая ноющая боль в виске. Этот человек прижимал её голову к своему плечу собственной головой и отлежал ей висок:

— Чхве Ён-сси, ты мне голову отлежал, — проговорила Инсу, реакции не последовало. — Чхве Ён-сси!

— Командир, командир, очнись…

Услышав знакомый голос, Инсу открыла глаза — Токман стоял над ними и трепал Чхве Ёна по плечу. Инсу обрадовалась, увидев гвардейца:

— Токман-сси, Токма-сси-к, — гвардеец проигнорировал её и продолжал звать своего командира, но Чхве Ён не отвечал, и Инсу забеспокоилась. — Любимый! Ён, Ён-а! — ответа не последовало. Инсу опустилась на колени между его ног и погладила его по голове. — Идём сюда! — произнесла она, притягивая его голову к своему плечу — тело безвольно подчинилось, голова уткнулась ей в плечо:

— Он мёртв, я опоздал, — проговорил Токман и опустился на колени. — Я сделал невозможное, казалось, я загнал трёх лошадей, я ехал день и ночь, не делая ни минутных остановок — я доскакал за сутки, но опоздал. Он не повесился, расправился с убийцами и выжил, а я опоздал. Я похороню его на вершине холма, там, куда светит солнце.

Инсу зажала пальцами сонную артерию мужа, пульса не было.

— Чхве Ён-сси! Что ты сделал, что? Ты согрел меня ценой собственной жизни и ничего не сказал мне? — слёзы потекли из её глаз. — Глупый, ты согрел меня сегодня, а завтра мне опять будет холодно. Тебя не будет рядом, что будет со мной? Ты не можешь умереть и оставить меня одну.

— Небесный лекарь, отойдите, я похороню его и доставлю вас во дворец, — Токман взял Инсу за плечо, — она вздрогнула всем телом и крепче обняла мужа.

— Похоронишь? Он жив! — Инсу зажала сонную артерию мужа: «Он жив, а значит, я сейчас услышу его пульс. Надо успокоиться, я же Небесный лекарь, так, сколько мы проспали, он мёрз, проспали долго. Ты так замёрз, любимый? Гипотермия. Пульс — тридцать пять, сорок ударов в минуту, дыхание поверхностное, оно и так было поверхностным из-за переломов, а под бинтами вообще не чувствуется. Вот, вот он: раз, два, три, четыре, — ещё давай быстрее, — пять, шесть, семь… тридцать… сорок… сорок пять».

— Отойдите, Небесный лекарь! — гвардеец приложил силу и оторвал жену от мужа, тело Чхве Ёна потеряло опору и сложилось пополам. Токман поднял своего генерала на плечо.

— Токман, его нельзя нести так, у него перелом рёбер. Так нельзя, удальчи, он жив, опусти его, мерзавец! — Инсу бежала вслед за гвардейцем.

Токман аккуратно опустил своего командира на лесную тропинку, склонился над ним, приник к его груди и прислушался:

— Я не слышу биение его сердца, не чувствую дыхание, я больше вашего желаю, чтобы он был жив, — Токман поднёс руку к лицу генерала и проверил пульс на шее, — но это не так, вы издеваетесь над мёртвым телом, хватит мучить его. — Он опять взвалил тело себе на плечо, Инсу бежала за ним следом, проклинала и ругала его.

— Слушай лучше, ты что глухой? Он жив, жив, ты хоронить его собрался? Что за придурки королевская гвардия! Изуверы! Изверги! Проклятие! Послушай меня, нам — в другую сторону, нам — в деревню, нам — хотя бы развести костёр, чтобы согреть его!

— Вы хотите сжечь тело генерала? Этого не будет! Король захочет посетить его могилу. Я не смогу закопать его, поэтому просто заложу камнями. Сделаю высокий холм. Не волнуйтесь, ни одно животное не подберётся к нему, я уложу камни очень плотно.

— Придурок! Дебил! Ты совсем не слышишь меня? Пульс редкий, дыхание поверхностное не чувствуется под бинтами, зажми артерию и слушай, а ты пальцы прижал, секунда и всё, дальше пошёл.

Ругаясь, они добрались до вершины холма, и Токман опустил свою ношу туда, куда светило солнце. Инсу добралась до мужа: «Так, согреть его. Согревать надо, начиная с груди. Костёр не развести. Может, это и неплохо, а то в исступлении могу обжечь его».

Инсу попыталась раздеться, но это было сделать невозможно, он так плотно привязал одежду к её телу, что она просто не смогла развязать узлы, разрезать одежду не хотелось, хотя свой кинжал она и нашла в ножнах на лодыжке. Инсу расстегнула широкий ремень, развязала завязки на одежде мужа, осторожно разрезала бинты на его груди и стала согревать дыханием и растирать его. Токман таскал камни — она не обращала на него внимание. Солнце освещало его и помогало ей. «Медленно, слишком медленно, так его не согреть» — думала Инсу.

— Небесный лекарь, приведите в порядок одежду командира и поднимайтесь, — проговорил гвардеец, и Инсу оглянулась — ноги её мужа выше колена были заложены камнями.

— Придурок! — Инсу накинулась на Токмана с кулаками. Он вынес все побои, не пытаясь защититься и не сопротивляясь, склонился над своим генералом, проверил биение сердце, дыхание и пульс на шее, поправил одежду, положил меч под руку и стал выкладывать камни вокруг его тела. — Ты что творишь?! — воскликнула Инсу. — Хоронишь? Тогда вместе хорони, ну давай! — она легла мужу на грудь, ногами отпихнула камни с его ног, обняла шею руками и спрятала лицо в его волосах. Токман тяжело вздохнул, повернулся и стал спускаться с холма. — Куда пошёл? — окликнула Инсу гвардейца. — Раз камней натаскал, очаг сложи и огонь разводи, камни греть умеешь уже, воды тащи, камни водой будешь обливать, чтобы он не обжёгся.

Токман тяжело вздохнул и стал выполнять приказание.

— Он мёртв, лекарка, смиритесь!

— Ты там чего-то бурчишь? Молчи и работай. Как только камни нагреешь, в деревню иди к кузнецу. Приведёшь кузнеца с братом на подмогу, носилки у них есть, захватишь одеяла, телегу или повозку оставишь на опушке и скажи, пускай готовят нам тёплую комнату, пускай протопят, две койки, низкий столик, белой ткани побольше, и койки, и столик должны быть закрыты, понял меня? — Токман промолчал. Инсу зажала сонную артерию на шее мужа, нет не сорок, уже шестьдесят, его тело было абсолютно холодным. — Ты успел, Токман-а, вовремя разбудил нас и помог, не переживай. Кровообращение не остановилось, — произнесла она, когда удальчи подошёл ближе. — Твой командир будет жить. — «А ты, любимый, получишь от меня взбучку, как только очнёшься, чтобы больше таких финтов не было». — Я вместо одеяла, — Инсу осталось только распоряжаться процессом. — Ещё к ногам камни и можешь идти в деревню, поспеши, нужны одеяла, а то меня простудишь. — Гвардеец ушёл, и Инсу проверила пульс — организм задействовал механизмы самовосстановления, пульс был частый, нитевидный, для того, чтобы сердце справилось, нужна кровь, а крови нет. Поторопись Токман, зачем поторопись, а я здесь на что, так, кошелёк с иглами — вот он, любимый, и сердцу так часто сейчас биться не надо, поэтому иголку сюда. Как же сюда? А как же кровоснабжение конечностей? Всё это палка о двух концах: одно лечишь, другое калечишь. Так, как пульс? Сто ударов, пускай будет так. Сейчас я эти бинты, разрезанные, уберу и приведу одежду в порядок, теперь тебе сесть надо — лежать нельзя, тебе так и дышать легче будет, обещаю. Значит, сидим по старой схеме: голову на плечо клади, под спину я тебя поддерживаю, вторую руку — на живот. Он пошевелился и застонал, этот его стон судорогой прошил тело Инсу от пят до макушки — она прижала его голову к себе и разрыдалась. — Ты — живой, живой же, — говорила она сквозь слёзы, покачиваясь, как умалишённая, и баюкая его тело.

Ребёнок внутри напомнил о себе болью, и она спохватилась:

— Всё, милый, всё, мама больше не нервничает, папа живой, а ты потерпи немного, сегодня тебя ещё не кормили. — Ребёнок внял увещеваниям, и Инсу благодарно погладила живот. — Какой ты у меня чуткий, терпеливый и понимающий, — похвалила она сына, — а ещё никогда не сопротивляешься, когда я тебя убиваю, вот, смотри у меня, будешь лапки складывать, — проговорила она и показала своему животу кулак. Мужа она положила на землю и стала складывать порядком поостывшие камни горкой: «Я с одной стороны, он с другой» — Инсу оперлась о каменное изголовье и выдохнула с облегчением — боль в животе отпускала, она ощупала себя — нет, всё нормально, пульс в норме, никаких выделений, ещё раз благодарно погладила живот. — «Любимый мой, а ты меня не видишь сейчас, и как там тебе живётся?» — Инсу завела руку за каменное изголовье и нащупала его ладонь. Пульс через бинты было сложно почувствовать, но теперь для неё, Небесного лекаря, не было ничего невозможного, — она могла сделать биохимический анализ крови на глаз, определять переломы без рентгена… Пульс был сорок ударов в минуту, замирал, Инсу вскрикнула, вскочила на ноги и обежала изголовье. Этот человек сидел и смотрел в небо пустым мёртвым взглядом, её появление изменило его состояние за одно мгновение — Инсу не позволяла себе отпустить его запястье и чувствовала теперь, как его сердце отчаянно бьётся. Её глаза увлажнились. — Вот псих! — воскликнула она. — Придурок! Если под спиной тёплые камни, значит, я где-то рядом, и чего психовать сразу. — Она прижала его к себе. — Успокаивайся, сейчас я иголку уберу, сможешь пошевелиться. — Он зажмурился и сжал зубы, его сердце навёрстывало удар за ударом. — Ну, ты чего? — воскликнула Инсу. Его тело осветилось изнутри, рубашка на груди задымилась, и молния тут же померкла. Он закашлялся и сплюнул на землю кровавый сгусток — молния не помогла. — Ты так пытался согреть нас? — Он закрыл и открыл глаза. — И, как давно не получается? — Он застонал. — Всё, всё, это не помогает, будем лечиться по-другому, я же сказала, что спасу тебя, значит, так и будет, ты же мне веришь? Веришь? — он закрыл и открыл глаза. Инсу рассмеялась, слёзы катились из её глаз, не останавливаясь, она не могла их контролировать. Он поднял руку и погладил её по щеке, пытаясь стереть их. — Ты хоть знаешь, что, если бы мы проспали ещё хотя бы час, ты бы умер? Ты хоть знаешь… — Инсу схватила одной рукой его руку и прижала его ладонь к своей щеке, а другой стала колотить его в грудь. Он зашёлся кашлем, сплюнул кровавый сгусток, струйка крови потекла по подбородку, она разрыдалась, он прижал её к себе. — Прости меня, слышишь, прости, прости, прости… — Инсу повторяла это слово как мантру, он поцеловал её в щёку своими кровавыми губами, оставив кровавый след, и тут же стёр его. Она вытерла слёзы и постаралась ему улыбнуться, наверное, не получилось — осталась только какая-то болезненная гримаса. — Ты видишь, что у тебя в руке? — спросила она. Он скосил взгляд. — Токман нашёл нас и принёс Квигом с собой, ты рад? — Чхве Ён убрал аккуратно уложенную Токманом руку, и драгоценный меч покатился по земле. Инсу подобрала оружие, с трудом сдвинула ножны и посмотрелась в зеркальную поверхность. Меч отразил красный от слёз глаз. — Значит так, чтобы я таких финтов больше не видела, слышишь меня? — Чхве Ён удивлённо посмотрел ей в глаза. — Ты носишь этот меч как часть своего тела и не вздумай рисковать своими конечностями, понял меня? Вот, так. — Она задвинула клинок в ножны, положила его на место, и накрыла меч его рукой. — Значит так, любимый, план у нас такой. Сейчас дождёмся Токмана с кузнецом, они принесут носилки, ты сам идти не можешь, они на носилках донесут тебя до опушки, там на телеге мы доедем до дома кузнеца или кого-то ещё из местных жителей, кто нас примет, и будем у них прятаться. Ты понял меня? — лицо Чхве Ёна исказил ужас, он замотал головой и попытался подняться, это ему удалось с трудом. Он накинул себе на плечо рюкзак, обнял её за плечи и сделал несколько неуверенных шагов, опираясь на меч. — Стой да постой ты, — Инсу удержала его за руку, он покачнулся и зашёлся кашлем, Инсу прижалась к нему и поддержала под руки, — давай ложись обратно, ложись осторожнее, вот так. Ну, что ты за человек? Разве так можно? Совсем никому не доверять? Ты даже представить себе не можешь, что ты сделал для этих людей, и как они тебе обязаны. Ты же свою землю им отдал, вот… — Инсу хотела сказать ему что-то обидное, но сдержалась. — «Ни сеять, ни пахать не умею» — передразнила она. Он дёрнулся, пытаясь подняться, и в отчаянии ударил кулаком в землю. — Всё, всё, ты мне веришь? — он кивнул. — Значит, нам просто помогут, ты понял меня? — он замотал головой и посмотрел на неё несчастным, затравленным взглядом, примерился к мечу, снял и снова надел на него ножны и покачал головой, Инсу легла к нему на плечо и приласкалась. — А ты почему не разговариваешь? — он захрипел и показал рукой на горло. — Вот же, нельзя было разбудить?! Больше так не делай. Ну, может, поспишь немного? Не нравится мне твоё настроение, давай, просто спи, любимый. — Он взял её за руку и закрыл глаза, Инсу лежала и слушала его тяжёлое неровное дыхание, теребя свободной рукой его одежду на груди.

— Небесный лекарь, — Токман с мечом в одной руке и носилками под мышкой в сопровождении четырёх мужчин поднялся на холм, и Инсу приложила палец к губам, призывая к тишине.

— Он спит, — прошептала она.

Токман положил носилки на землю.

— Небесный лекарь, — проговорил гвардеец, не понижая голос, — вам тяжело идти, эти люди донесут вас до деревни. Не сопротивляйтесь, иначе я буду вынужден связать вас, это приказ короля. Я похороню командира и вернусь за вами, мы поедем в Кэгён.

Чхве Ён открыл глаза и, тяжело опираясь на каменное изголовье, поднялся. Это явление произвело на присутствующих такой же эффект, как если бы мёртвый на их глазах встал из могилы. Кузнец с братьями и Токман застыли на месте:

— Токман-а, — прохрипел Чхве Ён, — не заставляй с тобой биться, я не могу позволить тебе убить меня или заковать в цепи, поэтому просто уходи и забудь о том, что ты видел меня живым.

— Командир, ты — живой! — воскликнул гвардеец, на его глазах выступили слёзы.

Чхве Ён замотал головой, пытаясь удержаться в сознании, и сдержал кашель, струйка алой крови потекла из угла его рта к подбородку, Инсу вскрикнула, он свободной рукой завёл её к себе за спину.

— Эта женщина со мной, оставьте нас, мы будем здесь до тех пор, пока я не смогу идти. Мы ничем вас не побеспокоим.

— Командир, — Токман пошёл навстречу своему генералу, до конца не веря глазам, и Чхве Ён закрылся от него мечом.

— Токман-а, не подходи, стой, где стоишь, — Квигом с мелодичным звоном вышел из ножен, его хозяин зашёлся кровавым кашлем и покачнулся.

— Командир! — закричал гвардеец и полез под замах меча, пытаясь удержать генерала Корё под руки.

— Не лезь, не лезь, — прохрипел Чхве Ён, в последний момент он отпустил уже готовый рубить плечо Токмана меч, Квигом зазвенел, рассекая воздух, и, подчинившись воле хозяина, воткнулся в землю. — Я так не могу, — прошептал Чхве Ён и потерял сознание.

— Быстрее! — закричала Инсу. — Кладите его на носилки, закутайте в одеяла, ну, сколько можно повторять: «Тише, тише». Он весь согрелся, а вы заставили его подняться. В его состоянии на него дунуть страшно, а вы? Вот, теперь проверяй! — Она схватила рыдающего Токмана за запястье. — Дыхание слышишь, сердце бьётся, тронешь его — я тебя сама закопаю, понял? Медленно несите, медленно, спешить некуда, ещё не хватало, чтобы продуло по дороге, и так простыл, с его сломанными рёбрами и лёгочным кровотечением ещё и простуда. Гляди, удальчи, что не так — прокляну. — Токман с кузнецом уложили тело генерала на носилки и закутывали в одеяло, пока Инсу суетилась вокруг, проверяя содержимое рюкзака и демонстрируя кузнецу сохранность его сокровища. — Эй, меч его не забудь! — гвардеец с компанией уже спускался с холма, унося на носилках своего закутанного в одеяла командира, когда Инсу окликнула их. Меч золотился в свете солнца и звенел под ветром, ножны лежали рядом. Токман остановился, тело генерала опустили на землю, Квигом вернулся в ножны и оказался под рукой у хозяина.

Судьба была мудра. История сделала ещё один поворот. Инсу не могла до конца понять замысел провидения, она во второй раз шла по лесу, прислушиваясь к его сердцебиению, только на этот раз он не просил её оставить себя и не уверял, что выживет «как-нибудь», он был без сознания. Третьего раза он не переживёт. В тот раз этот человек не ценил жизнь, свою собственную жизнь в грош не ставил, судьба заставила его захотеть жить и не остановилась в своей жестокости, пока он не усвоит урок. Инсу шла по лесной тропе, проверяя его пульс и поправляя одеяла, она стала мудрее, поняла, чем живёт этот человек, уяснила законы его мира, она, наконец, стала лекарем, научилась любить, теперь осталось только спасти его. Закрытая циновкой телега въехала во двор дома кузнеца, Токман откинул циновку, приник к груди своего командира и прислушался, Инсу хотела сделать то же самое, но гвардеец опередил её.

— Сердце бьётся! — воскликнул он.

— Несите аккуратнее, быстрее в тепло, — распоряжалась Инсу. Токман подхватил своего командира на руки и с трудом внёс тяжёлое тело в дом, кузнец открывал перед ним дверь за дверью, Инсу бежала следом, поддерживая голову мужа. Он тяжело перенёс дорогу и всё больше походил на труп, кожа желтела на глазах. Токман внёс его в светлую комнату, оба окна которой выходили на бесконечное вспаханное поле, и уложил на кипельно белое бельё — две койки, низкий по уровню коек столик — всё было убрано белой тканью. Простыни лежали на столике. Все распоряжения Небесного лекаря были выполнены с точностью. — Токман-а, помоги мне раздеть его, — хозяин дома постоял немного в дверях и ушёл, на него не обращали ни малейшего внимания. Тёплая одежда была снята, и этот человек остался лежать чёрным пятном на белых простынях. Инсу присела на койку, погладила его по голове: «Нужна кровь. Господи, как же нужна кровь. Как же мне страшно переливать ему чужую кровь здесь в четырнадцатом веке».

Токман, отдышавшись, поднялся с соседней койки и, склонив голову, проговорил:

— Милостью Небесного лекаря я буду ждать, когда генерал очнётся. Я умоляю милостью небес сказать мне о том, как только тэогун откроет глаза.

— Доспех снимай, — проговорила Инсу.

— Что? — переспросил гвардеец.

— Вас всех один человек говорить учил? Почему, как он, переспрашиваешь? Снимай доспех и на соседнюю койку ложись. Ай, помогу я тебе, сам ты точно не справишься. — Панцирь Токмана был значительно легче, чем тот, что носил её муж, и Инсу быстро сняла его. — Нательную рубашку не снимай, я отрежу тебе рукав, не волнуйся, потом пришью обратно и проколю руку такой вот тонкой иглой, больно не будет, — Инсу достала шприц и показала его гвардейцу. Токман лёг на койку и кивнул. Инсу аккуратно распорола его рубашку по шву и оторвала рукав. — Руку на столик клади, хочешь, усыплю? — гвардеец покачал головой. Инсу проделала аналогичные манипуляции с рукой мужа. «Так, сперва проверить реакцию» — думала она про себя, та операция, что она собиралась сейчас сделать, была описана только в истории медицины, и современной практикой признавалась весьма опасной. Реакции не последовало, кровь переливать было можно. Инсу с беспокойством перевела взгляд с мужа на гвардейца и проговорила: «Я перелью ему немного твоей крови, меньше литра, от ста пятидесяти до семисот пятидесяти миллилитров, это как три чашки. Ты отдашь ему свою кровь?»

— Я обязан ему жизнью, — ответил гвардеец.

«Другого ответа я и не ожидала», — подумала Инсу, — «хорошо, что ты не знаешь, чем рискуешь».

Она работала за двоих, за врача и медицинскую сестру одновременно, перемещаясь от одной койки к другой. Две огромные руки, привыкшие к мечу, — жёсткие ладони, развитые, невооруженным глазом заметные вены, — лежали на закрытом кипельно белой тканью столике. Кровь тонкой чёрной ниткой, ниткой жизни текла от одного к другому. Инсу прервала процесс, лицо её мужа посветлело, а губы приобрели естественный свойственный им оттенок.

— Ты должен беречь себя, — проговорила она, обращаясь к Токману, — сразу не вставай, полежи немного, а потом иди и очень плотно поешь. Мне тоже принеси, если всё прошло хорошо, он скоро очнётся, если нет… — Инсу не хотела думать об этом. — Ты должен беречь себя, ему ещё понадобится кровь. — Токман лежал на койке и напряженно вглядывался в лицо своего командира. — Любимый, открой глаза, мне страшно, — прошептала Инсу. Чхве Ён застонал и повернул голову на бок. Инсу и Токман одновременно облегчённо вздохнули. — Иди и поешь, Токман, можешь вставать, не забудь про меня и попроси хозяйку приготовить жидкую кашу, даже если он в ближайшее время не придёт в себя, я должна найти способ накормить и напоить его, еда ему необходима. — Гвардеец послушно вышел и затворил за собой двери.

— Только не в цепи, слишком тяжело, — простонал Чхве Ён.

— Любимый, любимый мой, — вскрикнула Инсу, — никаких цепей. Инсу взяла его за руку, прижала его ладонь к своей щеке и стала растирать руку выше локтя. Она встала с койки и подошла к его ногам, согнула их в коленях.

— Пи-иить, — застонал он и открыл глаза.

Инсу подбежала к нему и обняла его голову:

— Потерпи, сейчас Токман придёт, и я попрошу его принести воды, — она наклонилась и поцеловала его в губы.

— Хорошо, — проговорил он.

— Хорошо? — переспросила она и рассмеялась. — Хорошо, когда на фоне голодания, кровопотери на грани выживания, лёгочного кровотечения и простуды тебе пить хочется, или хорошо, когда при всём при том тебя целуют?

— Хорошо, что ты цела и осталась со мной. Я думал, что после того как в цепи закуют, тебя прогонят или уведут.

— Какие цепи, любимый? Ну, какие цепи? Что ты опять себе напридумывал? Ты руки и ноги не чувствуешь? Так, надо сесть. Ну, я тебе всё покажу. — Она взяла его за руку и поднесла ладонь к своему лицу. — Вот видишь, никаких кандалов. — Он смотрел на неё, и в его глазах стояли слёзы. — Давай, садись, о стену опирайся, ноги с постели спускай. — Он с её помощью сел. — Ну, ноги закололо? — Он кивнул. — Сейчас Токман придёт, поесть принесёт, только есть сразу не будешь, сначала попьёшь, хорошо? Будешь пить, пока жажда не пройдёт, а потом поешь.

Чхве Ён опёрся о столик и попытался подняться, это у него почти получилось:

— Ну, зачем ты меня раздела? Где одежда? Где твоя сума? Хватай всё, и бежим.

— Ну, куда ты, командир?

— Сбежим, пока Токман не пришёл и цепи не принёс. Он на службе и приказ короля выполнить должен. Где мы? — он распахнул завешенное белой тонкой бумагой окно и посмотрел на поле, в протопленную комнату ворвался морозный воздух. — По полю не уйдём, под ногой мягко, хотя, если подморозило, тогда я окно выставлю. Нет, догонят быстро. — Он схватился за голову и упал обратно на кровать.

Инсу залезла на койку и обняла его за плечи:

— Командир? Ну, послушай меня, командир, никто не закуёт тебя в цепи, нам просто помогают, твой Токман, кузнец… — он схватил её за руку, и Инсу сама не поняла, как оказалась у него на коленях, он прижал её к себе. — Ну вот, теперь я знаю для чего тебе нужны такие большие руки, чтобы обниматься, а меч тут совсем ни при чём.

— Не исчезай, слышишь? Я должен тебя видеть, — прошептал он ей в ухо.

— Небесный лекарь, я вхожу, — послышалось снаружи, и Токман с тарелками в руках вошёл в дверь. Чхве Ён отпустил Инсу, и она села рядом с ним на постель.

Токман застыл в дверях и покачнулся, увидев своего командира сидящим на кровати, и Инсу вскочила на ноги, чтобы забрать еду у него из рук.

— Командир, ты — живой! — воскликнул гвардеец и не устоял на ногах, удальчи упал на колени и пополз к кровати. Чхве Ён равнодушно смотрел в глаза воину, сидел на койке, скрестив руки на коленях. — Командир! — Токман не смог сдержать слёзы. — Командир! — он дополз до кровати и обнял Чхве Ёна. Генерал тяжело вздохнул, сдержал стон от пережавших грудь могучих объятий и, успокоительно похлопывая гвардейца по спине, проговорил:

— Токман-а, не расстраивайся, я всё понимаю. Не тяни, делай, что должен, приказ короля выполняй.

Воин не мог говорить от сдерживаемых рыданий. Инсу сидела рядом и, равнодушно обозревая душераздирающую сцену, уплетала принесённую гвардейцем еду.

— Токман-а, воды принеси, он пить хочет, кувшин тащи, хотя сейчас он, может, и ведро выпьет, — произнесла она, облизывая пальцы. — Кстати, ты сам-то поел? Хорошо поел? Эй, эй, ну хватит уже обниматься, в глаза мне смотри, ты поел? Ты должен хорошо питаться, без твоей крови ему не выжить. Позже, недели через две я сделаю ещё одно переливание, и про кашу не забудь, ему сейчас грубая пища не подойдёт. Слышишь меня, удальчи? — Токман отпустил своего командира, вытер слёзы и кивнул. — Ну, вот и хорошо. Выполняй, старайся.

— Приказ мне был найти лекарку и командира, без них не возвращаться. Если командир мёртв, найти, где его могила, и похоронить с ним меч. Мы сразу поедем в Кэгён? — Чхве Ён посмотрел в глаза гвардейцу. Во второй раз объятия были более тёплыми, Инсу сидела рядом с мужем и страдала от недостатка внимания — он, будучи в сознании, не смотрел на неё уже минут пять. — Приказ о помиловании генерала Корё Чхве Ёна был обнародован больше недели назад. Ты, командир, полностью оправдан, доказательства твоей вины признаны ложными, король просил передать, что слова Небесного лекаря забыты. — Чхве Ён закрыл глаза руками. — Поедем в Кэгён, командир? — спросил Токман.

— Какой Кэгён? — воскликнула Инсу, заталкивая в руки гвардейца пустые тарелки. — Что я тебе сказала? Кувшин воды принеси, он и больше выпьет, но есть тогда не сможет. Кашу приготовить просил? Его перевозить нельзя, чудо, что сидит и на тебя, мерзавец, смотрит. Ты забыл уже, как его живьём хоронил? Три, нет, четыре недели, не меньше. Нет, два месяца будет лежать здесь, никуда не пущу.

— Как же, Токман-а, в убийстве стражников меня не обвиняют? — спросил Чхве Ён.

— Стражников, командир? Каких стражников? Знаю, что убийц к тебе подсылали, три могилы за домом твоим нашёл. Гэук, мерзавец, который приказ о помиловании доставить должен был, тебя повешенным видел, только, когда мы с Чхусоком тебя в цепи закованного в той душегубке бросили, ты, тэогун, уже ни преступником, ни рабом не был.

Чхве Ён сглотнул и покачнулся. Инсу вскрикнула и подхватила мужа под затылок, проверяя его пульс.

— Пошёл прочь, мерзавец, что творишь? Не видишь, он жив едва.

— Милая, посиди тихонечко, — прохрипел Чхве Ён и взял жену за запястье, отстраняя её руку от своей шеи. — Что же стражники, Токман-а? Те, что меня в кузню водили, те, что секли и били каждый день?

— Не было стражников, командир, никто не должен был тебя, генерала Корё, в кузню водить, сечь и бить.

— Вот, я — дурак, — застонал Чхве Ён. Инсу смогла вырвать руку из слабеющей хватки мужа и зажала артерию на его шее, Чхве Ён зашёлся кашлем, кровь фонтанчиком забила из его рта.

Инсу не смогла сдержать слёзы:

— Смилуйся, Токман, уходи, не видишь, плохо ему, сердце заходится. Любимый, ты чего? Что случилось, любимый?

— Командир, командир, ты чего? — закричал Токман, в свою очередь схватив генерала за запястья.

Чхве Ён с трудом перевёл взгляд на лицо жены:

— Милая, какой же я дурак.

— Любимый, не делай так, сердцебиение за сто двадцать перевалило, я тебе переливание сделала, меньше литра перелила, при твоей кровопотере это крохи, в надежде, что остальное организм сам восполнит, а ты уже половину того выплюнул. Любимый! В твоём состоянии необходим полный покой, сердцебиение не выше шестидесяти, горизонтальное положение. Сядь рядом с ним, голову держи, уложи его в постель, Токман. — Инсу бросилась к своему рюкзаку в поисках анестезии.

Удальчи сменил её возле больного, подхватил того под голову, приподнял ноги и уложил в постель.

— Я врагу землю отдал, а он через неё весь Сансон под себя подмял. Земли плодородные, продовольствие в столицу и в армию идёт.

Инсу накинула на нижнюю часть лица мужа чистую тряпицу:

— Я усыплю его, Токман, уходи, не действуй на нервы, — гвардеец поднялся и, утирая слёзы, со страхом наблюдал, как его командир заходится кровавым кашлем. Белая тряпица на лице Чхве Ёна окрасилась кровью. — Успокойся, любимый, умоляю, — закричала Инсу.

— Останься, Токман, я сам за себя постоять не смогу, — Чхве Ён сбросил тряпицу с лица.

— Магистрат провинции Сансон милостью генерала Корё Чхве Ёна просит принять его, — донеслось снаружи.

— Магистрат? Магистрат? — переспросила Инсу шёпотом. — Отлично, переезжаем к магистрату, впусти его, скажи, чтобы свою повозку дал.

Чхве Ён приподнялся на локтях.

— Я, тэогун Чхве Ён, не желаю видеть магистрата провинции Сансон, — рявкнул генерал, — и запрещаю ему и его прихвостням появляться на моих землях. Если магистрат нарушит мой запрет, мой меч остановит его, — проговорил он и откинулся на подушки, Инсу ткнула мужа иголкой. — Милая, — прошептал он, удерживаясь на краю сознания, — стражники магистрату подчиняются, увидит он меня — убийц подошлёт, не увидит — может, подумает ещё...

Инсу и Токман переглянулись, замерли на месте и замолчали, Чхве Ён дёрнулся и отключился:

— Магистрат провинции Сансон милостью генерала Корё Чхве Ёна нижайше просит простить его за беспокойство. Я, магистрат провинции Сансон, хотел предложить генералу свою помощь, я слышал, что его здоровье пошатнулось. Возможно, скромное жилище магистрата генерал найдёт более удобным, чем хоромы кузнеца. Моя повозка ждёт снаружи.

— Ты не слышал, что сказал мой муж, магистрат! — вскричала Инсу. — Мой муж находится на своей земле и не нуждается в твоей помощи, он абсолютно здоров, я именем Небесного лекаря подтверждаю это. А, пока мой муж не взял в руки меч, чтобы выпроводить тебя, убирайся сам по добру по здорову.

Инсу усвоила главный урок, она научилась слышать его ушами и видеть его глазами, она могла себе изредка это позволить. Замысел провидения открылся ей в своей простоте и жестокости, в прошлый раз этот человек отказался от жизни, а в этот раз он отказался от земли, жестокая судьба будет пытать его до тех пор, пока он не научится ценить и первое, и второе. Инсу знала, что будет с ним впредь, в третий раз этот человек откажется от власти, и этой третьей пытки судьбы ему не пережить.

— Магистрат просит прощения за беспокойство, — донеслось снаружи, и удаляющиеся шаги говорили о том, что чиновник покинул дом кузнеца.

Гостеприимный хозяин вошёл в двери с тарелкой каши на подносе, поставил поднос на столик, взял ложку, зачерпнул кашу из миски, отправил в рот, проглотил и сел на пустовавшую койку. Инсу оглядела помещение затравленным взглядом, этот мир всё больше пугал её:

— Я не могу сейчас привести его в сознание, чтобы накормить, — проговорила она. — Токман, принеси воды, пока он без сознания, придётся поить его напёрстком, чтобы не возникло аспирационной пневмонии.

— Я заберу окровавленную простынь и сожгу её так, чтобы никто не видел, — проговорил кузнец, поднимаясь с койки.

Инсу всхлипнула и вытерла нос:

— Объясни, почему ты помогаешь нам, кузнец? — спросила она.

Её вопрос застал хозяина дома в дверях:

— Генерал не помнит меня, но я когда-то был его врагом и пытался проткнуть его копьём, не многим так повезло, как мне, но я был одним из немногих, кого тэогун Чхве Ён пощадил. Моя мать будет помогать тебе, женщина, ходить за мужем.

— Чхве Ён-сси? Чхве Ён-сси, любимый, очнись, ну давай, хватит спать, кушать пора. Чхве Ён-сси? — генерал открыл глаза. — Выспался? — спросила Инсу. — Не пугайся, я тебе иголки поставила, чтобы не психовал, поэтому двигаться ты сейчас не можешь. Сейчас я тебя усажу поудобнее и, как маленького, покормлю с ложечки. — Инсу поднялась и привалила мужа спиной к стене, а его ноги опустила на пол. — Ну, чего ты такой недовольный? Рот открывай, ну, ты чего?

— Милая… — простонал тэогун.

— Значит так, слушай меня внимательно, любимый. — Инсу отложила тарелку, и Чхве Ён проводил её голодным взглядом. — План у нас такой. Я сделала тебе переливание крови, чтобы восполнить кровопотерю, и нервничать тебе нельзя совсем, понимаешь, любимый, где-то внутри у тебя дырка, когда кровь течёт спокойно, она через эту дырку не переливается, а когда сердцебиение учащается, у тебя начинается лёгочное кровотечение. В общем, воин Корё, слушай мой приказ, милостью Небесного лекаря приказываю тебе, чтобы твоё сердцебиение было не чаще шестидесяти ударов в минуту. Выполняй, воин Корё, старайся. Не слышу ответа? Ну ладно, ты не в настроении. Я сама за тебя скажу. Генерал Корё Чхве Ён приказ исполнит. Теперь главное гидратация, ты должен много пить и хорошо питаться, как только я пойму, что кровопотеря восполнена, начнём медикаментозную терапию. Три укола внутривенно через день, гемостатики, так как гемостатики очень опасны для твоего сердца, то всё это время ты будешь спать под анестезией.

— Милая, Токмана позови…

— А вот и не позову. Ты есть хочешь? — он кивнул. — Ну, тогда рот открывай, открывай, кому сказала.

— Милая…

— За тётю, за дядю, за Тэма-сси-ка, за жену его и детишек, за Токма-сси-ка, — знаешь, я решила, что если всех буду перечислять, то ты лопнешь от обжорства.

— Ты про себя забыла, но впредь я буду есть сам, — недовольно пробурчал Чхве Ён, с усилием проглотив еду.

— Я тебе руки мазью намазала, — Инсу продолжала кормить его, не позволяя перевести дух, — чтобы лучше заживало, бинтовать не стала, тот же гемостатик только поверхностно, ну, если ты, конечно, хочешь добавить эту мазь в кашу, то я не против, только сомневаюсь, что будет вкусно. Твои руки — это что-то с чем-то, страшно мне на них смотреть. Всё, каша закончилась, а жаль, теперь водички пей.

— Ты издеваешься надо мной, — заключил Чхве Ён и посмотрел в глаза жены нежным преданным взглядом.

— Ну, немножечко, пока здесь никого нет, могу же я генерала Корё покормить с ложечки, — Инсу деловито завозилась вокруг мужа, вытерла его рот, умыла и стала расчёсывать. — Кроме того, если ты думаешь, что первый раз так ешь, то сильно ошибаешься. В следующий раз приготовлю тебе супчик, сама приготовлю, а то наши хозяева приносят еду и при нас её пробуют, у меня каждый раз сердце кровью обливается, когда я вижу это. Так еду жалко. Ты улыбнулся, ну, только посмотри на себя, ты же улыбнулся.

— Милая, иглы свои убери, я приласкать тебя хочу, — проговорил Чхве Ён.

— Ну знаешь, у тебя в жизни три счастья: спать, есть и ласкаться. Потерпишь, давай обратно спать.

— Милая…

— Вот заладил…

— Токмана позови. Где он? За дверью стоит, охраняет? Токман-а… — закричал Чхве Ён, собрав все силы.

— Вот же, разорался, и откуда силы только берутся, я сказала — спать, не надо было тебя в себя приводить, был бы блендэр или детское питание готовое, того лучше.

— Токман-а…

— Звал, командир? — гвардеец вошёл в комнату и плотно затворил за собой двери.

— Как же не звал? Звал. Его величество знает, что я жив, как думаешь?

— Думаю, что нет, командир, — последовал ответ.

— Плохо. Давай, пока магистрат не очухался, скачи в Кэгён, лошадей не жалей, королю всё расскажи, и второй отряд попроси сюда отправить. Я — дурак, землю врагу отдал, а он свои щупальца до самого Сансона дотянул, магистрат ему служит, уверен я в том, только доказательств нет.

— На спине у тебя доказательства, — Инсу не позволила мужчинам долго абстрагироваться от её присутствия, — только тебе же не видно, уж сколько я слёз пролила, раны твои зашивая, только ты же не видел. Ты же и шею свою не видишь, у тебя, изверг, кожа с шеи напрочь сорвана.

— Милая, иголки свои убери, я подняться хочу, на ноги встать.

— Ты слышишь меня, любимый, или оглох? — Инсу повысила голос, показав, что и у неё есть связки. — Токман здесь останется нас охранять, покуда ты на ноги не встанешь, приказ ему был без нас в Кэгён не возвращаться, или ты пытаешься его заставить королевского приказа ослушаться?

— Милая, послушайся меня, а не то убьёшь ненароком, — проговорил Чхве Ён.

— А ты, любимый, хорошо подумал, прежде чем приказ отдавать. Если считаешь, что хорошо, то подумай ещё раз, потому что, покуда ты спал, у нас тут совет был, мы все варианты просчитали, после того как вводные от тебя получили. Вот, ты Токмана в Кэгён отправляешь мало того, что в нарушение приказа, так уверен ты, что он доскачет, а если магистрат узнает о том, что ты гонца отправил, и убийц к нему подошлёт?

— Токману одно делать надо, лошадь гнать, чтобы не догнали. Милая, иголки убери, — терпение генерала подходило к концу, и голос звучал раздражённо.

— Хорошо, допустим, его не догонят, а если на нас тут без него нападут? — привела ещё один довод Инсу.

— Вот, я и говорю, иголки убери, добром прошу…

— Любимый, не уберу, как ни проси, а будешь нервничать — ещё одной ткну — сознание потеряешь. Сердцебиение не выше шестидесяти — мой тебе приказ, которого ты уже один раз ослушался, теперь я тебе не верю. Да и коли не добром, ты же сделать всё равно ничего не можешь, — Чхве Ён закрыл глаза и сжал зубы. — Ну, ты чего, чего? — воскликнула Инсу и зажала артерию на его шее: сердце навёрстывало удары — Чхве Ён открыл глаза и рот, стараясь отдышаться, молния так и не зародилась, и он был очень этим расстроен.

— Твоя взяла, жена, уложи меня в постель, — проговорил генерал.

— Ну, чего ты так расстроился, ну чего? Ты вообще хочешь на ноги встать, чтобы меч держать и не падать, чтобы молниями своими врагов бить, чтобы жить и не кашлять в конце концов? Хочешь? — он кивнул. — Вот, если хочешь, то слушайся меня. Я тебя на ноги поставлю. — Говорила она, укладывая его на койку, выпрямляя его тело и поправляя одежду. — Твой организм сам восполнит кровопотерю при нормальном питании, ну, в худшем случае через неделю. Потом надо вязкость крови обеспечить, чтобы ты во время операции кровью не истёк — это от трёх до шести дней, потом я тебе грудную клетку вскрою и повреждённые сосуды зашью, сами они не заживут, и о том, чтобы на ноги встать на следующий день, даже не мечтай. После операции я тебе ещё одно переливание сделаю, для этого Токман нужен, а после этого ему самому восстановиться надо сутки, как минимум, вот тогда можешь гнать его на все четыре стороны.

— Тогда поздно будет гнать, — обречённо проговорил Чхве Ён.

— Так, любимый, всё только от тебя зависит, лежи, отдыхай, чем лучше отдохнёшь, тем быстрее я тебе операцию сделаю, может, за неделю управишься или к рассвету?

— Всё одно поздно будет, — заметил генерал.

— Ладно, поздно, а что ты на моё возражение скажешь про то, что на нас без Токмана нападут.

— Ничего не скажу, — вздохнул Чхве Ён и отвернулся. — Скажу, всем троим ехать надо верхом и лошадей гнать.

— Ну, совсем не так. Меня беременную на лошадь посадить собираешься? Я, может, и доеду, только без ребёнка, а ты сам не доедешь точно.

Чхве Ён тяжело вздохнул и посмотрел в потолок:

— Гонца к королю отправить нельзя, так может его к кому другому отправить. Что Тэман мой в Чханвон уехал, как я и завещал?

— Болел он очень сильно, поломали его всего. Тоги-я обложила его досками, как в тесный гроб положила, он пошевелиться не может, а она сидит нам ним и только плачет. Чхусок ему то, что ты просил, сказал. Он, как услышал, обмер, в Тоги вцепился, вот, ни на шаг её не отпускает — одному ему страшно — смотрит и молчит.

Чхве Ён тяжело вздохнул и отвернулся к стене. Инсу легла рядом с ним и стала гладить по голове:

— Остаётся только одна надежда, что тебя, Токман, в Кэгёне дня через три хватятся. Что его величество?

— Не знаю, вроде, как совсем не в себе был, выл во сне, тебя ночами звал, может, уж оклемался.

— Токман, мерзавец, ты как про короля говоришь? — гвардеец поднялся и махнул на своего командира рукой. — Ну, и пусть бы я помер, — воскликнул Чхве Ён, — неужели, изменилось от этого чего? Солнце что ли не встало?

— Для тебя, командир, ничего бы и не поменялось, а для нас… — Инсу, с беспокойством наблюдавшая за мужем, подала гвардейцу условный знак. — Я — спать, — проговорил Токман и упал на соседнюю койку.

— На посту его, видать, сменят, раз он средь бела дня спит, на той койке, я думал, жена моя спит, оказывается он, жена моя, выходит, спит со мной, хоть одно счастье, — недовольно пробурчал Чхве Ён, обречённо вздохнул и закрыл глаза.

* * *

— Её величество будет участвовать в Совете? — спросил Конмин, остановившись у покоев жены.

— Её величеству сильно неможется, и мы опасаемся, как бы болезнь не была заразной, — проговорила дама Чхве, склонившись перед королём. — Принцессу уже отвели в ваши покои.

— Пустите меня к ней, — простонал Конмин.

— Ваше величество, милостью короля не рискуйте своим здоровьем, её величество не хотела бы этого.

Конмин закрыл лицо руками, отвернулся и пошёл к залу приёмов.

— Его величество милостью короля готов выслушать чиновников Совета.

— Чиновник второго ранга Могун И Сэк просит позволения высказаться.

— Слушаю, — проговорил Конмин и опустил голову на ладонь.

— Чиновник второго ранга Могун И Сэк милостью короля готов представить проект плотины на реке Хан. Плотина позволит избежать затопления плодородных участков по весне и раньше приступить к посевам, а излишки воды после сброса в искусственное озеро могут использоваться для орошения полей.

— Чиновник первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хён просит выслушать его.

— Говори, — взгляд Конмина на секунду оживился и тут же померк.

— Строительство плотины на реке Хан возвеличит ваше имя в народе.

— Приказываю выделить деньги на строительство плотины из королевской казны, — проговорил король.

— Ваше величество…

— Ваше величество…

Причитания чиновников вызывали у короля тошноту, и он поспешил вернуться в свои покои, где его ждала дочь, по дороге Тойча всунул ему в руки проект плотины, который совсем недавно вызвал бы у монарха живой интерес.

Конмин вошёл в свои покои, дочь подбежала к нему и с разбегу бросилась на плечи. Глаза короля увлажнились, он взял девочку на руки и прижался щекой к её макушке:

— Скучала без меня, доченька? — Бора кивнула, и Конмин посадил принцессу за свой письменный стол, он уже давно научился бережно относиться к своим зарисовкам, именно они были главными игрушками дочери. Принцесса делала на рисунках отца пометки, что-то дорисовывала или украшала края своими каракулями, пытаясь скопировать отдельные изображения. Это занятие, по мнению матери, воспитывало в юной принцессе усидчивость и всячески поощрялось. И сейчас, просматривая проект по строительству плотины и украдкой поглядывая на дочь, Конмин замечал, что Бора старается копировать за ним каждый жест и каждое движение.

— Что ты рисуешь, папа? — спросила девочка, её ещё не учили дворцовому этикету, а воспитание заключалось в полнейшей вседозволенности и потакании прихотям, чем Конмин был очень доволен.

— Это плотина, доченька.

— Плотина? — переспросила девочка.

— Да, видишь, милая, в реке пророют канал и сделают два таких больших озера, укрепят берега крупной галькой и вот здесь сделают стену из толстых, толстых брёвен, в стене будет окно, которое будет закрываться сверху вот такой перегородкой. Когда воды в реке будет много, перегородки будут открываться, и вода будет выливаться в искусственное озеро, а крестьяне будут брать из него воду для полива. — Бора клюнула носом и закрыла глазки. — Ты устала, доченька? — спросил Конмин.

— Я очень скучаю, — проговорила девочка.

— Скучаешь по маме?

— Нет, мама скоро придёт, — ответила принцесса. — Я скучаю по генералу. Он обиделся на меня и больше не играет со мной. Папа, со мной никто не играет, только генерал играл. Почему он обиделся?

— Доченька, генерал обиделся не на тебя, — Конмин постарался приласкать ребёнка.

— Но почему тогда он не играет со мной? — удивилась девочка. — Дама Чхве назвала меня «своенравным ребёнком». Генерал обиделся из-за этого?

Конмин прижал к себе дочь и поцеловал её в висок:

— Генерал обиделся не на тебя, милая, он обиделся на меня, я очень его обидел, он обиделся и ушёл.

— Ушёл, папа? А когда он вернётся? Я попрошу у него прощения, мама сказала, что мне достаточно попросить у человека прощения, и он больше никогда никогда не будет на меня обижаться.

— Генерал не вернётся, доченька. Он ушёл туда, откуда не возвращаются, — проговорил король и отпустил дочь.

Девочка пожала плечами.

— Я не знаю такого места, папа. Я думаю, генерал просто спрятался. Я позову его, чтобы он покатал меня на плечах. Когда он катал меня, я видела всё вокруг — далеко, далеко.

Конмин поцеловал дочь:

— Я тоже видел всё дальше и лучше, милая, когда этот человек был рядом.

— Папа, я хочу спать, — проговорила принцесса, она уже не могла бороться со сном. — Только ты посиди рядом, пока я не усну.

Король взял дочь на руки, перенёс в альков и уложил в свою кровать, девочка положила его руку себе под голову, и Конмин лёг рядом, его тоже тянуло в сон.

Конмин шёл по берегу искусственного озера. Берег был обрывист и укреплён крупной галькой. Вокруг озера сгрудились крестьяне, и король, проходя между ними в сопровождении евнухов и удальчи, заглядывал своим подданным в глаза, надеясь уловить в них благодарность и сочувствие, но они все прятали взгляд, и сердце Конмина сковывал страх, он чувствовал исходящую от этих людей угрозу. Он шёл один по обрывистому берегу искусственного озера, и каждый из этих людей вокруг хотел столкнуть его.

— Откройте плотину, — скомандовал король, и стражник, размахивая флажками, побежал, давая сигнал рабочим.

Конмин остановился, наблюдая за тем, как тяжело поднимается мощная перегородка, и вода сначала медленно, а потом всё более уверенно прорывается на свободу. С поверхности озера, почувствовав приближающийся мощный водный поток, с мерзким карканьем взлетела стая воронья, и король перевёл взгляд. В центре озера прикованный к столбам за руки висел человек. Он приподнял голову, и Конмин, не видя его лица, изуродованного гримасой боли, узнал его:

— Ён-а, — закричал Конмин, нахлынувшая вода захлестнула этого человека с головой, и король очнулся от собственного крика.

* * *

— Ён, Ён-а, любимый, проснись, кушать пора, — проговорила Инсу, целуя мужа в щёку.

Чхве Ён недовольно заворочался и открыл глаза:

— Что ты делаешь со мной, жена, я же уже не знаю ночь или день сейчас. Опять сама кормить будешь?

— В окно посмотри, когда не знаешь ночь или день, а кормить буду с ложечки, пока руки не заживут. Скажи спасибо, что бужу, а то глотательный рефлекс ещё никто не отменял, а пищу можешь есть только жидкую.

— Хорошо, хорошо, корми, когда тебе это так нравится, я уже сдался, ты только иголкой меня на ночь не тыкай, чтобы я хоть соображать мог, а то я уже себя забывать стал.

Инсу усадила мужа и опустилась на койку рядом с ним на колени:

— За меня надо две, а лучше три, и это опять за меня, а вот это за наследника, ну, что ты на меня так смотришь? Любишь меня, когда я тебя не кормлю, а когда кормлю — ещё больше.

— Нет, просто жду, когда тебе мучить меня надоест.

— Ах, вот ты как заговорил, ну, погоди же у меня, про иголку не забывай, а у меня, кроме иголки, ещё и анестезия есть. Всё, умница, доел, теперь водички, и ты чего там в прошлый раз хотел — приласкать меня? Иголки не выну, а приласкать приласкаюсь, соскучилась немного. — Инсу потёрлась о плечо мужа.

— И это всё? — спросил он.

— А как, по-твоему, к тебе можно приласкаться, когда у тебя из спины рёбра торчат, я уже молчу про то, как тебя исполосовали. Да, тебя даже целовать боязно с твоей шеей. Эй, муж мой, как вешали, рассказывай.

— Ты хотя бы позволь мне обнять тебя, — последовал ответ.

— Руки свои видел, испачкаешь меня, а у меня, между прочим, обновка вместо твоих тряпок. Кстати, ты как мне одежду к телу примотал, ведь развязать узлы не смогла, пришлось разрезать. Любимый, ты целовал меня, когда переодевал? Целовал? Всю расцеловал с ног до головы? Вот, за сегодняшний день ты второй раз улыбнулся, я считаю. — Инсу вскочила с кровати и покрутилась перед мужем. — Гляди, какое кузнец мне платье подарил, правда, похоже на ханбок, я думаю, здесь это последний писк моды, и ткань такая приятная, хотя и не китайский шёлк, конечно.

— Про китайский шёлк это я понял, остальное — не совсем. Так, жена, говори, что я ещё проспал, кузнец тебе одежду подарил, значит, а я всё думаю, зачем ты меня обездвиженным держишь.

— Ну, ты чего? — Чхве Ён тяжело вздохнул и отвернулся к стене. — Мне же даже на улицу выйти было не в чем. Ты же траур мой порвал.

— А ты его ещё надеть хочешь? — генерал смерил жену осуждающим взглядом, и Инсу испугалась, что обидела его.

— Любимый, ты чего? — она аккуратно обняла его под руки и прижалась лбом к его подбородку. — Он и тебе новое бельё принёс. Я как раз тебя переодеть собиралась.

— Ложись рядом со мной, поговорить надо, — произнёс Чхве Ён и ухитрился поцеловать жену в губы, опустив голову. — Я придумал, как нам сообщить королю о том, что я жив. Значит, говоришь, гонца мы послать не можем. Я согласен. Хотя, когда сразу Токмана отправили бы, он бы успел и доехать, и вернуться, пока магистрат не очухался.

— Токман-а, — закричала Инсу, — идём на совет, — гвардеец не заставил себя ждать и опустился на соседнюю койку. Чхве Ёну стало неудобно, что Токман видит его в обнимку с женой, и Инсу крепче обняла мужа, чтобы скрыть неловкость. — Наш генерал придумал, как с магистратом расправиться.

Чхве Ён опёрся головой о стену.

— Значит, если гонца мы послать не можем, так пускай сам магистрат съездит в Кэгён и расскажет всё обо мне королю.

Инсу помолчала несколько минут, посмотрела на мужа, потом на Токмана, и опять перевела взгляд.

— Ну, Ён-а, ну, голова, — сказала она, наконец. — Как мне самой такое в голову не пришло, конечно, этот человек к тебе убийц подослать должен, со дня на день ждём, он твою смерть засвидетельствовал и вот приедет к королю и скажет: «Здрасте, ваше величество, я генерала Корё бил, не добил и вот своими подвигами похваляюсь». Ну, ты даёшь! — Чхве Ён удовлетворённо фыркнул. — Этак ты, муж мой, фырчишь или смеёшься, а?

— Видишь ли, милая, я, генерал Корё, главнокомандующий северо-восточной армией, чиновник третьего ранга, подсуден только королевскому суду и высочайшему Совету. Так вот мне надо как-то так магистрату досадить, чтобы он поехал в Кэгён жаловаться. Вот, милая, чем магистрат в провинции занимается? Первейшая его обязанность споры решать да суд творить, на это при нём стража есть.

— Ну, это понятно, он судья и прокурор в одном лице, а при нём полиция, — прокомментировала Инсу.

— Так вот, мог бы я тяжбу с янинами затеять, когда их без моего ведома на земли мои записали. Этот вопрос, кроме короля и Совета, точно никто решить бы не мог.

— Слушай, здравая мысль, хорошо, что тебя по голове не били, — произнесла Инсу и погладила мужа по голове.

— Только я не хочу это делать.

Инсу тяжело вздохнула и с сочувствием посмотрела мужу в глаза.

— Чем ещё магистрат занимается, знаешь ли, жена?

— Налоги собирает, — бойко отрапортовала Инсу.

— Вот, правильно говоришь. Что, если я налог откажусь платить, время сбора вот-вот подходит, куда побежит магистрат и что скажет?

Инсу поцеловала мужа в губы:

— Любимый, любимый мой, и ведь ничего у тебя не получится. Ты пожизненно от уплаты налога с этих земель освобождён, и крестьяне эти, покуда ты жив, налог не платят. А всё ты сам виноват: «Ни сеять, ни пахать не умею».

Чхве Ён помолчал минутку:

— Ну, тогда остаётся, только бунт поднять. Долго, конечно, хлопотно, но думаю, мы с Токманом за неделю управимся.

— Что ты сказал, что? Жить надоело? Цепей давно не таскал? Так ты только скажи, я тебя ими вмиг обеспечу, — Инсу отвесила мужу чувствительный подзатыльник.

— За что бьёшь меня, милая? По-моему, план не плох, ты хоть знаешь, сколько стражи осталось в Ханяне? Ни за что не угадаешь — пол сотни, и армии на границе нет, я с твоим кузнецом поговорил, так волосы встали дыбом, ведь и тем не платят, а магистрат жирует на их деньги, от того они и злые. А как армию на усмирение посылать из Кэгёна, кого пошлют? Удальчи или королевскую стражу, другого войска в столице нет. Командиром кого поставят? Чхусока или Анчжэ — оба знают меня. Так что, как магистрату не врать, как не изворачиваться, всё одно узнает король, что я жив, а как армия придёт, я эту армию на магистрата и натравлю. Так что, милая, иголки свои убирай, мази смывай — некогда лежать, дело надо делать, а то так и до смерти долежаться можно. — Чхве Ён прижался к жене, Инсу не смогла сдержать слёзы и разрыдалась. — Милая, что с тобой?

— Не смей, слышишь, не смей, любимый, в петлю лезть сам, — говорила она сквозь слёзы, тяжело вздыхая и вздрагивая всем телом при каждом вздохе.

— Да что ты, милая? — воскликнул Чхве Ён.

Инсу билась в истерике:

— У меня живот растёт, скоро будет и под ханбоком не скрыть, а он, а он — всё лезет мечом махать. Ведь точно убить хочет и меня, и ребёнка, — от страха Чхве Ён сумел пошевелить парализованными при помощи игл руками и обнял жену.

— Ну что с тобой, милая?

— Ты хоть знаешь, что я за этот месяц пережила? — Инсу схватилась за низ живота и застонала, иглы больше не сдерживали Чхве Ёна, огонь пробежал от его груди к рукам, и иглы повылетали из них. — Мне есть было нечего, мне спать было негде, муж мой у меня на руках умирал, сын — в животе, каждый день — одно страдание, мне было холодно и нечем согреться, я исстрадалась вся.

— Милая, милая, что с тобой, где болит? — Чхве Ён положил руку жене на живот и маленькие молнии заплясали на кончиках пальцев, Инсу без сил упала ему на плечо:

— Обещай мне, что жизнью рисковать не будешь. Мне нервничать нельзя, плакать нельзя, расстраиваться, ребёнка своего не жалеешь, меня не жалеешь, мучаешь меня, пытаешь…

— Милая…

— Обещай, — прошептала она.

— Обещаю всё, что только скажешь, обещаю… Жизнью клянусь, что бы ни сказала, всё исполню.

— Себя беречь и меня слушаться, лежать, когда скажу, есть, когда скажу, спать, когда скажу, — прошептала она и потеряла сознание.

— Милая! — закричал Чхве Ён.