Драгоценности леди Элизабет (гет)

Мне не удалось затащить Артемуса на крышу — никакие уговоры не помогли. Он вдруг сделался слишком серьезным и суровым и не отпускал мою руку. Тянул меня по темным улицам, а в ушах звучали грохотом наши шаги. Он бывал таким иногда — когда думал, что я ничего не понимаю и все испорчу. Становился бескомпромиссным, властным и неразговорчивым. И я не сопротивлялась, зная в глубине души, что ему нравится моя покорность. Мне она нравилась самой — иногда, и столь часто пугала до онемения пальцев, что поначалу мне казалось, будто он на меня чем-то воздействует. И только потом поняла, что Артемус выше этого, что это я сама такая.

— Куда ты меня тащишь?

Оказалось, что к себе домой. Дверь в квартиру он отпер, не выпуская моей ладони, мягко втолкнул внутрь, за плечи довел до угла, где была кухня, и усадил на высокий стул. И прежде чем отвернуться к шкафам с продуктами, долго-долго смотрел в глаза, отчего я растерялась.

Я привыкла к разному Артемусу — мягкому, иронично-злобному, серьезному, нежному и отстраненному. Несложно было подстроиться под него, понимая причины поведения — а он их всегда озвучивал, пусть и порой с опозданием. Сейчас я его не понимала — почему он ведет себя, словно со мной что-то не так? Будто я сказала о чем-то слишком нестандартном и непохожем на меня.

А потом он силой влил в меня что-то отвратительно горькое и держал, пока я пыталась вырваться из жесткого захвата рук. Мне показалось — первая мысль, что он меня отравил, боясь моей болтовни о драгоценностях. Что он соврал мне о не слишком большой политике, а использовал и убрал. Но я не умирала и не умирала, шло время, силы не оставляли, а попытки вырваться я все усиливала, пока не решила использовать магию. Огонь в руках он погасил, даже не моргнув, подтащил к кровати, положил меня на нее и прижал руки поверх головы. Там я и потеряла способность двигаться вообще — Артемус оказался слишком тяжелым.

— Зачем? — прошептала я. — За что? Почему?

— Сейчас поймешь, — голос спокойный, ровный, безэмоциональный, без злобы и раздражения, и вдруг защемило в сердце.

Что я пойму? Почему он такой печальный и почему держит меня — и ничего не делает, раз уж я в его власти. Я затихла, пытаясь понять, но мысли сбились в одну большую кучу, переплелись и кричали об опасности.

Почему-то захотелось заплакать. От непонимания и растерянности, от неконтролируемой власти надо мной. Все вдруг ухнуло в яму — даже прежняя жизнь, как мне показалось, утекла, и я не смогла ее задержать, лишенная подвижности. Мафусаил как-то сказал, что кто-то из нас обоих однажды доиграется в дружбу: либо я, либо Артемус. Видимо, доигралась я.

— Не понимаю, — сказала я. — Ничего не понимаю. Что ты со мной хочешь сделать? Почему силой? Разве я тебе сопротивлялась когда-то?

— Ничего не собираюсь, — ответил он кратко.

— А зачем держишь так крепко?

— Чтобы не вырывалась.

Логика показалась безупречной, но понятнее ничего не стало, только одежда под грудью неожиданно оказалась липкой и мокрой.

— Не плачь, — неожиданно попросил он. — Подожди еще немного, и я тебя отпущу.

— …что?

Я окончательно поняла, что Артемус ведет себя очень странно. Я не плакала! Хотела, но не видела смысла, слезы никогда не действовали на Артемуса так, как на Гаррета или Мафусаила. Да и плакать в таком положении довольно унизительно.

— Я не плачу!

— Действительно?

Захотелось его легонько ударить, чтобы пришел в себя и не нес чушь. И отпустил. Трикстер, да что происходит? Он словно сошел с ума. Но когда Артемус немного переместился, и на открытые руки что-то тяжело капнуло, я вздрогнула.

Кровь на белой коже выделялась очень отчетливо и ярко. И неуместно. Откуда она? Артемус поранился, когда взбирался по веревке вверх? Тогда должны кровоточить ладони, а капало с... я снова вздрогнула.

Капало с глубокой раны в плече. И Артемус был не серьезен и безэмоционален, а бледен. И ему было больно. А по моим щекам текли слезы.

Откуда? Что?

— У тебя кровь?

Он вдруг улыбнулся — устало.

— Какое открытие, думал, не заметишь.

— Откуда?

Он поморщился и спросил:

— Оглянись и скажи, что видишь.

— Зачем?

— Делай, что я говорю! — запястья он сжал с такой силой, что я выгнулась от боли. И тут же он ослабил захват.

— Твоя квартира, огонь в камине — когда ты его развел, я не видела. И зачем — лето ведь. Я на кровати, а ты на мне, держишь мои руки.

— Ты видишь себя на кровати?

— Вижу, что ты держишь, — я решила снова подчиниться. Артемус медленно истекал кровью и, наверное, бредил. Чем скорее он получит от меня, что желает, тем скорее я перевяжу ему рану. — Вижу столик с книгой «Маятник бессмертия», потолок, тебя, стул, бумаги на полу валяются и кружка тоже, лужа воды…

Он вздохнул тяжело и отпустил меня, упав на кровать рядом. И простонал:

— Отойди от меня. Посиди где-нибудь, подожди, пока в голове прояснится, и только потом — слышишь меня? Только потом можешь ко мне прикасаться.

— Я не понимаю… — но тело послушалось, и я оказалась на кухне, ища бинты или чистый таз для воды. — Ты ранен! Тебе…

— Я ранен не слишком сильно, могу помочь себе сам. А ты отравлена дурманом до сих пор, я не думал, что он так на тебя подействует. Это ты ударила меня своим кинжалом. Не веришь? — он поднял голову от подушки и кивнул на что-то, лежащее на полу. — Посмотри сама.

Мой кинжал валялся около стула, куда изначально усадил меня Артемус — весь в крови, а бумаги на полу и кружка с отколотым краем — все говорило, что мы боролись. Но ничего из этого я не помнила. Опустив взгляд на руки — а они уже сжимали бинт, пачкая кровью, я вдруг поняла, что не помню, как его нашла. И не помню, как шла от кровати к столу. Не помню, как мы спускались по веревке вниз.

В голове застучало и в груди от волнения. Я закрыла рот ладонью, смотря на пол, на Артемуса и отказывалась понимать хоть что-то.

— Я напоил тебя противоядием, скоро все пройдет. Такое иногда бывает с людьми, дурман действует по-разному, я не сразу понял, что ты до сих себя не контролируешь. Думал, ты играешь со мной.

— Я на тебя напала… на тебя!

— Не истери! Сядь, что это у тебя в руках? А, вижу, положи на место, я тебя к себе не подпущу. Сядь, налей себе воды и пей, пока не затошнит. И пока не сможешь четко вспомнить все свои действия, даже не приближайся.

— Но ты истечешь кровью… Давай я помогу тебе хотя бы рубашку снять, — я чувствовала странную беспомощность.

То, что говорил Артемус, не могло быть, это же чушь — я напала на него, ткнула кинжалом! Я — я его недавно целовала и желала продлить ночь, не отпускать в привычный мир. Но кинжал, кровь и беспорядок говорили о другом. И Артемусу не было смысла врать. И я не помнила свои действия.

— Энни…

— Посмотри, у меня ничего нет в руках. Я подойду и расстегну тебе рубашку, а потом помогу снять. Если я что-то… попытаюсь сделать, ударь меня. Тебе хватит силы остановить меня.

Он молчал, пристально на меня глядя, морщился, и я вдруг поняла, сколько же у него выдержки так спокойно и рассудительно объяснять.

— Хочешь, я буду повторять то, что делаю, каждый шаг? Но ты должен мне позволить тебе помочь.

Он кивнул, выждав в молчании около минуты, медленно перевернулся и смотрел на меня, пока я, комментируя каждое свое действие, подошла, села на кровать и трясущимися руками расстегивала мелкие пуговицы. Они плохо поддавались неуклюжим пальцам, и я все говорила и говорила. А Артемус смотрел не отрываясь — тяжело и пристально. Мне не верилось в его слова, все казалось бредом, чушью, я ничего не помнила и понимала, что не могла его ударить. Я никогда не испытывала такого желания, как бы сильно мы не ругались порой — слишком сильно была привязана.

— Ты замолчала.

— Осталась последняя пуговица, прости. Потом я сниму с тебя рубашку — осторожно, чтобы не причинить много боли.

— Куда уж больше.

— Прости, прости… Я не знаю…

— Говори по делу.

Вероятно, я заслужила такой тон и такой взгляд. Нужно было вспомнить, как я это сделала и почему, и какой была мотивация. Но память по-прежнему утверждала, что Артемус лжет. Не трогала я его, не хотела убить, не хотела причинить боль. Проклятая голова…

— Ты можешь приподняться? — тихо спросила я, осторожно отрывая ткань от раны.

Он зашипел, но привстал на локте здоровой руки, и я начала снимать рубашку, открывая взгляду белое, голое тело.

— Я помню все, что делаю. Пожалуйста, позволь промыть рану и перевязать? — голос, оказывается, дрожал, и я почувствовала, что мне нужно время собраться с силами и мыслями. — Или позвать кого-нибудь, если не доверяешь.

— Позвать, чтобы ты еще кого-нибудь прирезала на улице? Энни, я дал тебе противоядие, но когда оно подействует полностью, неизвестно — может, завтра, может, через час.

— Прости…

— Прощу, — согласился он. — Чуть позже.

Рубашку я отбросила на пол и вздохнула — рана оказалась глубокой и кровавой.

— Хорошо, промой ее. Травы знаешь, где лежат. Воду нужно нагреть, помнишь же?

Я помнила, но зато абсолютно не помнила, как Артемус развел огонь и для чего — для своей раны или чего-то другого? Спрашивать не стала, вешая чайник на металлический штырь, но попыталась сосредоточиться. И резкий окрик заставил отвлечься.

— Ты замолчала!

— Но я…

Думала, что у камина, далеко от него, а оказалась рядом — сидела на кровати, протягивала руку к ране. Снова хотела сделать больно. Трикстер, Трикстер! Здесь нужен кто-то другой, не я, я слишком опасна. Я себя ненавидела.

— Говори что-нибудь, — приказал он. — Что угодно. Занимай мысли, это помогает тебе.

В голову не пришло ничего умнее, чем спросить, сильно ли ему больно, но Артемус терпеливо ответил и снова потребовал говорить. И я говорила — о какой-то ерунде сначала, потом начала рассказывать историю нашей позавчерашней встречи, запнулась на описаниях ночи у костра, а Артемус все бледнел.

Наконец закипела вода, и я кинулась разводить ее холодной и заваривать травы. Больше всего я боялась, что будет воспаление, и потому в спешке ошпарила руки кипятком. Артемус вскинулся от крика и отмахнулся от объяснения. Но боль чуть притупила мутные мысли, растерянность и чувство вины. Промывание раны он перенес молча, наблюдая за мной, позволил обработать рану настоем из трав и сделать повязку, смоченную в них же, но отобрал ножницы и разрезал бинты сам, спрятав их потом под матрац.

— А ты не можешь залечить рану сам? Ты ведь умеешь.

— Себя не могу, — чуть заметно скривился. — Но что делать с тобой? Я не могу тебя отпустить на улицу. И не могу не уснуть.

— Связать? — растерянно предложила я, сама убедившаяся, насколько себя еще не контролирую.

— Отличная идея.

— Или выпить еще противоядия, — собственная мысль мне не понравилась.

— Отравишься уже им. Веревка есть в шкафу в прихожей, и не забывай разговаривать.

Я не забывала — описала ему все, что лежало в шкафу, мимо чего проходила, вспомнила, что нужно его чем-нибудь напоить или накормить. Потом поняла, что придется иметь дело с ножами при готовке, и возненавидела себя еще больше. Снова попросила прощения, зная, что этого недостаточно, зная, что нужно как-то пережить ночь — ему и без моей помощи. Хотя этой ночи-то оставалось несколько часов. И может быть, завтра его кто-нибудь хватится? Придет и поможет, хотя кого я обманываю?

Артемуса никогда не теряла даже я.

Связывал руки за спиной он сам, веревка оказалась тонкой и прочной, а рана у него хоть и болела, но не помешала ему сплести ее так, что я не смогла бы даже ничего наколдовать. Потом Артемус упал на кровать и закрыл глаза. Я шипела от боли в обожженной руке, но на вопрос, в чем дело, ответила, что все в порядке.

— Ляг рядом, — тихо попросил. — И поговори немного еще для меня. Когда ты болтаешь, у меня получается делать боль фоном.

Я легла, неуклюже подвинулась и виновато пояснила:

— Я помню все, я просто хочу прикоснуться. Можно?

— Можно.

Я поцеловала его здоровое плечо и глубоко вздохнула. Вина жгла внутри, и я никак не могла понять, что здесь исправить можно, как загладить, как понять то, что произошло. И почему он пропустил удар от меня? Не заметил или не ожидал?

Я ведь могла напасть на леди Элизабет, она там была одна. Я могла столкнуть его с высоты стены и оставить умирать — если бы не умер сразу. Масштаб того, что могло произойти, медленно раскрывался передо мной ужасающей картиной.

— Прости меня, я не знаю, почему это сделала. Не помню, помню только, что ты потащил меня сюда, усадил на стул и влил противоядие. А потом я пыталась вырваться, использовать магию и помню, что ты перетащил меня в кровать и придавил. И все. Я даже не видела твою рану. Прости, прости, пожалуйста. Артемус…

— Я знаю, что ты не помнишь, — прошептал он и с трудом повернулся на бок. — Звонкий дурман так и действует — никаких воспоминаний о поступках, только действия других.

Он был совсем бледный, и мне стало так его жалко и так бесило свое бессилие, что я сжала зубы.

— Не драматизируй. Рану я завтра покажу, кому нужно, и ее залечат. Мне нужно, чтобы ты пришла в себя к обеду и привела сюда целителя.

— Я все сделаю.

— Не сомневаюсь, — Артемус устало закрыл глаза, осторожно передвинул руку, и квартира наполнилась тягостной тишиной.

Я пыталась нарушить ее, говорить и говорить, рассказывать, но Артемус заснул, не слыша меня, и я замолкла на глупой истории про Гаррета и Железную Нэну.