Драгоценности леди Элизабет (гет)

Мы уже около часа блуждали по чужому лесу, путаясь в удушливом аромате дурмана. Голова странно кружилась, подхваченная тупой болью в затылке и неясным потрясением глубоко в душе. Я шла за мрачным Артемусом, чье недовольство сейчас превращало меня в безропотную, послушную мышку. И думала, что мне стоило в свое время увлечься кем-то более безопасным и более молодым. Сколько приключений свалилось на мою голову, стоило только появиться ему в моей жизни тихой поступью, неся за собой шлейф тайн.

Он не сказал ни слова с тех пор, как мы отправились в путь, только взглядом велел держаться за его спиной. И шел теперь, придерживая хлесткие ветки, спешащие выбить глаз.

Лес — шуршащий тихим шепотом ночных насекомых — расступался перед нами древними, покрытыми мхом стволами вечнозеленых деревьев. Пел нам тихую песнь клекотом птиц и тонким звоном крыльев над головами. Убаюкивал разум запахом красных соцветий, обещал сладостные, вечные сны на толстом ковре из опавших, узких листьев.

— Если мы не разведем костер в течении получаса, дурман нас отравит, — тихо сказала я, глядя Артемусу в спину.

— Разведем, — с досадой отозвался он. — Здесь должна быть поляна, но я не могу ее найти. Ночью все деревья одинаковы.

— Ты знаешь лес так далеко?

— Я много чего знаю, Энни.

Я замолчала, чувствуя, как он сдерживает раздражение. Незачем его провоцировать. Особенно после того, что я увидела сегодня — каким он может быть. Страшным, жестоким и чужим, с проглядывающей бесчеловечностью под знакомыми чертами. Откровенно говоря, я понимала, что преувеличиваю, ведь мне вовсе не было жалко того разбойника, но Артемус всегда казался мне человеком, проявляющим свою жестокость только когда нет другого выхода — и более изощренно. Не так прямо и вульгарно, как пытки под заклятием немоты. И поэтому я чувствовала себя страшно несчастной — что новые грани оказались слишком острыми.

Заклятием…

Он смог использовать два заклятия одновременно, и ничего, живой. Не без сил, не шатается от усталости, не хватается за ветки руками, стараясь удержаться на ногах. До сих пор я была уверена, что никому не под силу такая концентрация, такой запас силы. Недоброй памяти Вольфгант, считающийся одним из самых сильных магов нашего времени, так не мог.

И я нахожусь наедине с этим человеком — в глухом лесу.

Я шла за ним, с ужасом глядя в спину, и теперь благодарила свое глупое сердце за нежность, так неожиданно появившуюся несколько лет назад. Такого человека лучше держать рядом — на расстоянии поцелуя, постели или невинной скромности. Или вовсе ничего не знать о нем.

— Почему ты на меня злишься? — спросила я, хватая рукой проворную еловую ветку, тут же впившуюся в ладонь злыми колючками. — Разве я сделала что-то плохое?

Он ответил чуть погодя, дав тишине между нами настояться тяжелым ароматом дурмана. Гроздь ярко-красных соцветий сорвалась на землю пеплом, когда шар света случайно задел их горячим боком и, повинуясь движению руки, взмыл чуть выше.

— Я не злюсь на тебя.

Ответ, не предполагающий следующего вопроса.

Мне стало одиноко и пусто. Боль в голове билась затянутым в кровавую тряпку молотом — тяжело, но терпимо, а лес вокруг обнимал нас негостеприимными ветвями, опутанными опасным обманщиком.

Вдалеке задумчиво проорала какая-то птица и тяжело сорвалась с ветки. Я слышала, как рассекают воздух ее широкие крылья.

— Тогда поговори со мной, — попросила я, нарочно отпуская интонацию следовать настроению. — Ты молчал весь день, чего-то ждал, и теперь молчишь, будто я чужая, лишняя здесь.

Он обернулся, и шар мельком осветил его лицо, показавшееся обманчиво старым и оттого еще более родным. В глазах залегли непроглядные тени, и я даже не смогла понять, с каким чувством он обернулся. Потому что голос был по-прежнему спокоен.

— Не лишняя, Энни, — он протянул руку, зовя к себе. — И не чужая. Пожалуйста, пойдем дальше.

Я не решилась прикоснуться к нему, и Артемус отступил, продолжил идти.

Дурман делал свое дело — путал сознание, изменял зрение, дарил больше теплого, красноватого света. Лес постепенно менялся, становился мягче, ласково шелестел над головой зеленой кроной, просил меня остановиться и протягивал к телу тонкие, гибкие стебли. Но я отмахивалась, переступала и глубоко дышала, зная обманчивость здешнего воздуха. Знакомые действия, малая на них сосредоточенность давали иллюзию контроля над разумом. И Артемус — высокий и прямой — казался ориентиром в уютно расползающемся на соцветия мирке, главной его частью, центром, без которого хаос галлюцинаций был бы бессмысленным и пустым.

Я даже не сразу заметила, что мы вышли на небольшую поляну, идеально круглую, заросшую по пояс дикими травами. Дурман расцепил паутинки листьев, отпуская нас без сожаления, с легкой печалью молодой зайчихи, отпускающей детей в поле.

— Здесь я когда-то ночевал, — сказал Артемус, вырвав меня из неуютной задумчивости. — Она была намного больше, но не настолько круглая.

— Почему здесь?

— А почему нет? — пожал он плечами. — Мальчишкам все равно, где спать, когда забрался далеко в лес.

— Ты был здесь так давно? — спросила я, представляя длинноногого, босого мальчишку, с самодельной рогаткой.

Но Артемус уже скрылся за деревьями — в удушливую темноту отравленного, зачарованного леса — за мертвыми деревьями, способными прогнать мороки. Я постояла лишь секунду на краю поляны, ощущая мягкий ветер в ставших почти колом волосах, щекотку на открытых руках и снова нырнула под сень леса.

Ветки лежали под ногами — сухие, легко ложащиеся на сгиб в локте. Я собирала их, пока не поняла, что не унесу все, не рассыпав по дороге половину, и вернулась на поляну, где среди трав уже горел новорожденный костер. Артемуса не было, но ведь костер должен гореть всю ночь, изгоняя запах звонкого дурмана. И я вернулась обратно за второй частью собранных веток, волоча самые длинные из них по земле, сквозь мороки слыша, как бессильно старое дерево пытается вспахать скованную корнями трав землю, как идет на другой стороне Артемус и точно так же тащит длинную ветку, как кричат покинутые птенцы в гнезде. Как дышит мир — я все это слышала, борясь с восхищением в себе, борясь лениво за свой разум и бодрствование.

Звонкий дурман умело дарил взамен смерти красоту живущего леса.

Поляна ликовала огнем, а рядом, дожидаясь меня, стоял Артемус. Я была вознаграждена за послушание коротким поцелуем и тяжестью рук на плечах. Я потянулась ближе, но красноречивый взгляд на огромную и все-таки недостаточную кучу дров погнал в лес.

Пара глотков очищенного воздуха рассеяли красноватый туман перед глазами, дали больше свободы.

Гора веток, смявших гибкие травы, росла, но Артемус все гнал и гнал меня под сень отравленного леса, пока, наконец, негромко не остановил.

— До утра должно хватить. А там выберемся на тракт, и будет не так опасно.

Огонь радостно обнял дерево, пожирая его горячими языками, и дал сноп искр, когда принялся за высохшую, желтую хвою.

— Поспи, Энни, — голос Артемуса стал мягок. — Если завтра нас не подберут, придется идти целый день.

— Дурман меня проглотит, стоит только лечь, — отозвалась я, понимая, что речь стала похожа на неторопливо-тягучие мысли. — Не хочу. Спи ты, я посторожу огонь.

Я снова получила в награду поцелуй — не знаю, за что, но мягкий и знакомый. Потянулась рукой к шее, не желая отпускать от себя, и снова получила то, что хотела — теплые руки на спине, горячее дыхание, знакомый запах пыли и бумаги, которым, казалось, пропахли все до единого Хранители.

Он отступил спустя пару секунд, огляделся и небрежно взмахнул рукой. Вокруг нехитрого лагеря тут же вспыхнул перламутром щит. Я завистливо вздохнула — мне такое никогда не станет по силам.

— Я совсем забросил тебя, да? Все в последнее время куда-то спешит. Прости.

Он сел на корягу, широко расставив ноги, и посмотрел на меня.

— На кого ты злишься, Артемус? — вспомнила я незаданный вопрос.

— Не на тебя, — мягко сказал он.

— Но это не ответ, — я опустилась совсем рядом с ним, на землю, чувствуя под коленями узелки тонких корней.

— И больше не злюсь, проклятый дурман действует не хуже, чем на тебя. На себя, Энни, я злился на себя. Я хотел тебя уберечь и допустил оплошность.

Костер затрещал особенно громко и Артемус опустил ладонь на бухающий молотом затылок.

— Болит, да? Прости, нужно было залечить тебя сразу, а не гнать через лес.

Я громко дышала ему в живот, пока голову окутывало неестественное тепло, ломающее, казалось, череп. Лечение Артемуса всегда было сквозь боль, сквозь гаснущее сознание, но после наступало облегчение и утешение.

Вспышка перед глазами, стиснутые зубы и теплые руки, что должны приносить утешение.

— Иначе оно мучило бы несколько дней, — сказал он, когда ночь перестала мигать иллюзорными огнями. — Все, Энни, все, посмотри на меня.

Тени прочно залегли на его лице, скрывая широкие глаза и кипучую в них жизнь.

— Зачем ты ездила в Бон, глупая?

Сегодня я готова была быть сколько угодно глупой, если он останется рядом хотя бы до утра.

Я дышала, чуть приоткрыв рот, изгоняла из себя клочки боли, и судорожно сжимала его ладонь.

— Я слышал, что тебя спрашивал тот идиот. Как ты связана с пропавшими драгоценностями?

— Никак, — голова встала на место. — Меня только попросили осторожно проверить слухи. Значит, их снова украли из дома Уэрвика? Кто?

— Я. Они уже давно лежат в моем столе, сегодня с утра, пожалуй.

— Значит, барон послал разбойников за всеми, кто выехал вчера из Бона, да? Ты знал и поэтому напросился ехать со мной.

— Не барон. Вернее, не барон Уэрвик, он даже не знал, что драгоценности лежали в его доме. В остальном ты права. Я подсел к тебе, боясь, что их пропажа обнаружится и отдача заденет всех, кто попадется на глаза заговорщикам.

— И пропустил нападение… — голове на его коленях было нестерпимо неудобно, но хорошо.

— Именно. Пропустил. Твою фляжку с водой наполнял повозчик, да?

— Ну конечно, нет… я никому не доверяю своей воды. Но вещи, в том числе и фляжку в повозку укладывал он. Трикстер!

Артемус удержал меня, когда я попыталась вскочить и обнял, за что я почувствовала благодарность.

— Ты ведь сделал всего глоток, я видела. Они хотели меня убить.

— Не обязательно, милая. Твой повозчик не показался мне умным человеком, возможно, он просто не просчитал дозы снотворного. Им невыгодно убивать кого-то, пока драгоценности не сыграли свою роль.

— Почему? Разбойник прямо спросил меня о драгоценностях, а не просто обшарил сумку. Ведь я…

Но Артемус меня прервал, спускаясь с коряги. Теперь наши лица были на уровне, и я могла поцеловать его, забыв о разговоре почти на несколько секунд.

— Это Эд-убийца, подручный местной преступной гильдии. Информация о драгоценностях уже давно им поставляется почти напрямую. Их манили деньгами и готовили как дополнительный вариант защиты. Понимаешь? Им просто сказали, что драгоценности пропали и едут в Город. Это, скорее всего, инициатива главы гильдии. Я собираюсь выяснить этот вопрос, как только доберусь до дома.

Сидя меж его ног, смотря, как он говорит, было легко представить, что можно делать так всегда.

— Подкинь дров в костер, — со вздохом попросила я. — Дурман немножко мешает мне думать. Артемус, ты хочешь сказать, что вокруг драгоценностей не просто обычная местная политика, а гораздо более…

— Не настолько, как ты подумала, — улыбнулся он, кидая пару веток в огонь — одну за другой, чуть склоняясь ко мне. — Но достаточная, и я бы хотел, чтобы ты оказалась от нее подальше. К сожалению, поздно.

— Но если похитителям драгоценностей невыгодно нас убивать — даже с помощью наемников… откуда об этом узнают наемники? И Эд-убийца…

— Известен тем, что имеет пунктик на ценности каждой человеческой жизни. Это прозвище-насмешка, сарказм. Он отпустил бы тебя.

— Тогда зачем ты…

— Мучил его? Хотел сохранить нам кучу времени. Мы бегали бы по лесу, выискивали, дрались. Он сильный маг, Энни, и не привык отступать от своей цели. Чем скорее ему покажешь силу, тем быстрее отделаешься.

Он замолк, а я ждала, жадно рассматривая его лицо.

— Я все объясню тебе, как только буду иметь полную картину. Ты… ведь поможешь мне? Я не попрошу ничего опасного и невыполнимого, — он знал, что я отвечу.

Всегда знал об этом, каждое мое «да» и «пожалуйста, я не хочу в это впутываться» — настолько редкое, насколько редко мое желание от него освободиться. Но всегда спрашивал, потому что помнил, насколько я люблю свободу выбора.

— Помогу, — сегодня я была готова сделать для него что угодно. — Сам знаешь, что помогу.

Он обнял меня, привлекая к себе осторожным движением, поцеловал в висок и глубоко вздохнул, замолчав.

Ночь вилась вокруг нас запахом дыма, яркими звездами в небе и красноватым маревом соцветий, опутывающих лес вокруг поляны. Утро было еще совсем далеко, нас разделяло несколько долгих часов вдвоем, и я решилась.

Поцеловала его сама, не отстраняясь ни на миг, позволила рукам гулять по телу. И гнала, гнала от себя смущение, сомнения, встающие на пути стены из привычек и собственного комфорта.

Ведь я не позволю себе покориться окончательно. А все остальное можно будет похоронить в воспоминаниях, оправдать глупыми словами и оставить себе самое главное.

Иногда Артемус заставлял меня не быть собой, находить в себе то, что было спрятано под ложными определениями, ужасаться собственных желаний. Но я продолжала приходить к нему, позволяла гораздо больше, чем то, что накануне. Позволяла себе гораздо больше. Я была уверена, что Артемус вовсе не замечает изменений.

Особенно часто это проявлялось, когда дела и обучение отходили на второй план, не давали сознанию зацепиться за факты и конфликты, тогда я немного отпускала себя.

Мы уже давно лежали, сминая высокую траву, я ощущала приятную тяжесть его тела, руки у себя на бедрах, поцелуи на обнаженной шее. Это было странно — руки на бедрах или груди. Приятно, но страшно некомфортно, опасно.

Артемус нравился мне всегда, даже когда я была с ним не согласна или в ссоре, даже когда желала придушить его от злости и бессилия, но нравился, нравился, был нужен. Но больше всего я любила Артемуса-Хранителя, потому что тогда он был безопасен, находился в давно установленных мной рамках и нарушал их изредка, не пересекая незримую черту моего комфорта.

Мысли путались, приводили в тупик, и я отбросила их, закрывая глаза и отдаваясь рукам.

Он уже остановился, не пугал напором — держал давно данное слово, лениво целовал плечи и тяжело дышал.

— Спасибо, — прошептала я, и он перекатился на бок, сел и помог подняться мне.

Снова поцеловал — безопасно, но слишком сильно, едва не оставляя синяки на плечах.

А может быть, я ошибалась, и он все замечал, все знал, как любой Хранитель. Использовал на благо себе и не обделяя меня.

— Глупости какие, — фыркнула я.

— Прости?

Его пальцы на своей щеке я поцеловала, не сводя с него взгляда, ища капли смущения, но он только улыбался. Артемус никогда не смущался по-настоящему, и меня немного пугало его прошлое.

Но не сейчас.

— Мысли вслух.

— Все хотел задать не слишком правильный вопрос, — вдруг сказал он, и я кивнула. — Тебе действительно нравится окружать себя людьми сильно старше тебя или это совпадение? Я, твой Мафусаил… К слову о твоем спутнике на приеме.

— Я достаточно окружена людьми своего возраста, просто тебя не слишком интересует моя жизнь вне тебя. А спутник — это просто спутник, он был мне удобен, — я могла поклясться, что улыбка у меня вышла не хуже Гаррета насмешливой. — А вопрос смешной.

— Когда я последний раз интересовался твоей жизнью, ты кинула в меня каменную чернильницу, — хохотнул он.

— Но ведь не попала?

— Чернильницей — нет… Энни, нам действительно завтра придется очень много идти, тебе бы поспать.

— День пути — это немного. Я хочу побыть с тобой, уже давно ты не был только со мной, без твоих дурацких книжек, послушников, преданно заглядывающих в глаза.

Я потянулась и поцеловала его плечо, затянутое в дорожный плащ, ощутила глубокий вздох и теплые пальцы на шее. Мы снова целовались через пару секунд, которые потребовались, чтобы удобно сесть и не вытягивать шею. С его руками на лице, крепкими поцелуями я терялась, сквозила где-то вне себя и все-таки хотела большего, неосознанно прижимаясь к нему.

— Ты сильно преувеличиваешь мою выдержку, милая.

Я вздохнула, но в целом была согласна. Сегодняшней странной ночью я превзошла сама себя и себя же перехитрила.

— Свою тоже. Хорошо, что завтра я буду страшно мечтать о постели и думать забуду, как сложно будет смотреть тебе в глаза. Будь немного снисходителен, не заглядывай туда слишком часто, ладно?

— Сделаю, все, что смогу, — кивнул он, прислоняясь спиной к коряге, от которой мы немного отдалились. — Иди ко мне.

Я легла, положив голову ему на колени и подтянула к себе его ладонь — к ней всегда было хорошо прижиматься щекой.

— Вот видишь, я с тобой, рядом, и ты сможешь поспать.

Костер вспыхнул жаром, и я чуть отодвинулась, смеясь.

— Это вроде ты меня перехитрил?

— Это вроде мой тебе несколько завуалированный совет…