Драгоценности леди Элизабет (гет)

На пустынном участке тракта, окруженного густым еловым лесом, в час, когда распускается звонкий дурман и опутывает паутинками-листьями старые деревья, на нас напали.

Я уснула, не очень удобно устроив голову на плече дремлющего Артемуса. Шея затекла почти сразу, но усталость, нервное напряжение и умиротворяющее присутствие Хранителя сморили меня прежде, чем я уговорила себя немного поменять позу. До Города оставалось всего лишь около полусуток пути, и идея хотя быть часть времени провести во сне оказалась слишком заманчивой.

* * *

Мы встретились в Боне, на одном из приемов Барона Уэрвика. Под подобные мероприятия в его доме обычно маскировали встречи, где лорды, не вызывая подозрений, могли договориться о продаже краденых драгоценностей, покупке дурманящих смесей, о возможной будущей жертве. И о прочих не слишком законных или совсем незаконных делах. Все об этом знали, но поделать ничего не могли — любой лорд обладал неприкосновенностью, пока его вину не утвердит король. А если в сокровищнице оказывалось больше, чем пять горстей золотых, то до короля и вовсе ничего не доходило.

Достать приглашение на такой вечер было очень сложно, но заказчик — инкогнито — взял на себя все хлопоты. Мне был предложен и спутник, чрезвычайно удобный, ни о чем не спрашивающий и выполняющий любые указания, но мне стало слишком неловко и неуютно от такой перспективы.

В итоге меня встретил Рихард, старый знакомый Мафусаила — немолодой, богатый, любящий поволочиться за юбками мужчина: идеальный вариант. Мне оставалось лишь достаточно правдоподобно играть до безобразия счастливую, глупую провинциалку.

Я заметила Артемуса, когда откинула влево голову, смеясь над колкой шуткой леди Рут.

Он смотрел на меня так тяжело, что это можно было ощутить, даже когда нас разделяло несколько футов. В окружении знакомых и незнакомых мне мужчин, со стаканом виски в руке, Артемус выглядел просто чудовищно. Чудовищно обыденно, странно и смешно. Он смотрел на меня всего пару мгновений — просто убедился, что не остался для меня незамеченным, а потом отвернулся.

— О, я вижу, вы узнали мистера Фоула! — голос Рихарда привел меня в чувство, и я радостно улыбнулась.

— Нет, что вы, мы с родителями живем уединенно и никого почти не видим, кроме соседей. Хорошо еще, если летом приедут дети богатых лордов отдохнуть от городской жизни. Но я видела его однажды! Давным-давно случайно столкнулась с ним, когда была в гостях в Городе.

— Какая у вас великолепная память, мисс Энн!

Я чуть не скривилась от такого обращения, но вовремя успела вновь растянуть рот в улыбке — на этот раз благодарной.

Одинокой, некрасивой, двадцатисемилетней девушке, отчаявшейся выйти замуж, положено заглядывать в рот тем редким мужчинам, что готовы отпускать им комплименты.

Когда я снова перевела взгляд на Артемуса, его уже не было.

— А кто он такой — мистер Фоул?

— О, он очень хитрый старик — один из помощников лордов Великих Семей в Городе. Не слишком важный, — спохватился Рихард, когда я вновь нашла Артемуса в толпе. — Но держится на своем месте уже больше десяти лет, а то и двадцати.

— Ну почему же он старик? — рассеянно спросила я, обдумывая новую информацию. Честно говоря, я всегда считала, что Артемуса просто-напросто не существует, как и других Хранителей. Ну надо же.

— Право, Рихард, деточка дело говорит, — сварливо заметила леди Рут. — Он ненамного старше тебя самого.

— Но у меня нет седины, миледи, — в тон ей ответил Рихард, и мне пришлось сдержать рвущийся наружу смешок.

Пробыв здесь неделю, я успела оценить здешнее общество и искренне к нему привязаться.

— У вас еще много чего нет, мистер Дейдон. К счастью, этой милой девочке нужно вовсе не это. Я бы на вашем месте не упускала свой шанс.

Я постаралась изобразить улыбку вежливого непонимания и сделала шаг назад. Но Рихард все же оглянулся на меня, и я быстро перевела взгляд вглубь зала, делая вид, что заинтересовалась кем-то еще.

В Боне, к моему удивлению и недовольству, правила позволяли несколько более фривольное поведение, чем я к тому привыкла. Это доставляло много неудобств в общении с Рихардом, но и давало немного преимуществ.

Я рассматривала молодого мистера Пейра — фаворита какой-то местной старушки — слащаво прекрасного, и мне неосознанно захотелось хлебнуть свежей воды. Ровно подстриженные волосы — славно вьющиеся, огромные глаза и пухлый рот. Ни о чем таком я не могла бы никогда мечтать, но мальчик был чудовищно прекрасен. Здесь его любили именно за внешность, а также за умение угождать.

— Ну разумеется, леди Рут, кому как не вам об этом знать. Мисс Энн, позволите пригласить вас на танец?

Он обернулся ко мне и так проникновенно улыбнулся, что я на миг даже поверила в свою привлекательность. Ладонь, затянутая в кружевную перчатку, легла в его руку, и мы вышли на середину зала, провожаемые пренебрежительным взглядом старушки-леди.

Мне не выпало ни единого шанса пообщаться с ней на равных, но ее ехидная манера говорить окружающим правду приводила меня в восторг.

Музыканты уже давно играли что-то не слишком быстрое, и я ощутила, как руки Рихарда сжимают мою талию.

— Вам он нравится? — мягко спросил Рихард и в ответ на недоуменный взгляд, пояснил: — Нортон Пейр.

— Да Трикстер с вами, — возмутилась я. — Этот слащавый мальчишка?

— Рад, что вы со мной согласны, мисс Энн. Но, к сожалению, не все так разборчивы, как вы…

— Нет уж, давайте не будем говорить о нем вообще. Скажите мне, а что такого в том, что мистер Фоул двадцать лет служит у лордов? — спросила я, желая прогнать от себя неприятные ощущения и разговорить Рихарда хотя бы в более-менее нужном направлении.

Он искусно вел меня, ожидая, что в бальном зале я буду такой же профанкой, как и в светском общении, но я решила пощадить свое самолюбие.

— Видите ли, мисс Энн, быть помощником одного из лордов Великих Семей — очень опасное занятие.

Я задумчиво кивнула и наморщила лоб.

— Последний, кажется, продержался около года всего лишь…

— И что с ним стало?

— Ну… я живу здесь, а не в Городе, поэтому могу ошибаться… Кажется, он утонул…

Вскоре под размытым предлогом мне удалось покинуть Рихарда, чем он не преминул воспользоваться и тут же оказался в компании других мужчин.

Музыка резала слух неумелым исполнением, пары танцевали на блестящем паркете, слуги, бледные и вовсе не выглядящие счастливыми, разносили вино, шампанское и легкие закуски. Я вслушивалась в разговоры, пока медленно шла до уборной, но услышать хотя бы часть правды даже не надеялась.

Я пробыла в Боне несколько дней, достаточно общалась с леди и лордами, насколько мне позволяло мое положение, но так и не смогла понять, откуда пошли слухи о драгоценностях.

* * *

Однажды на меня вышел невзрачный, но очень вежливый мужчина. И попросил осторожно выяснить, действительно ли украденные кое у кого драгоценности находятся в Боне. И если так — узнать, у кого они находятся.

Тогда только появились слухи об этом, очень общие и размытые. Но с каждым днем люди все больше говорили о Бароне. Что об этом думал сам Барон, я, разумеется, не знала.

А потом о том, что барон Уэрвик украл фамильные драгоценности у леди Элизабет, заговорили все — лорды, леди, а больше всего слуги. Но меня больше интересовало, кто пустил эти слухи. Одно дело, когда обвиняют Барона во всех грехах только потому, что недовольны им, но другое же — такая абсолютная всеобщая уверенность в его вине.

— Вина, миледи? — на меня серьезно смотрел Салли — такой же, как я, приемыш Мафусаила.

Устроить его на место слуги на неделю оказалось почти ювелирной работой, но связи Мафусаила всегда потрясали мое воображение. Я краем глаза наблюдала, как мимо нас проходит тучный лорд Ренфилд, подхватывая с подноса изящный бокал и, даже не удостоив нас взглядом, удаляется к одному из балконов.

— Не покажешь, где здесь сад? — невинная просьба, даже если бы ее услышали, ни у кого бы не вызвала вопросов.

Сад встретил нас вечерней свежестью и запахом астр — баронесса Уэрвик их особенно любила, и я не могла не разделять ее пристрастий.

— Что говорят слуги?

Салли опустил поднос на лавку и сел, блаженно вытянув ноги.

— Много чего, но все уверены, что драгоценности в доме. Кто-то умный даже пытался искать их по ночам, но стража здесь бдит.

— А откуда идут слухи, ты смог выяснить?

Он безнадежно покачал головой, и я поняла, что мне больше нечего здесь делать. Никто не просил меня найти драгоценности и привезти их в Город. Я выяснила уже достаточно, чтобы дать ответ заказчику. Нерешенным оставался только один вопрос, но он был не настолько уж и важен.

— Хочу остаться еще на пару дней, — сказал Салли, лениво вглядываясь в испещренный прожилками ствол дерева. — Может быть, смогу выяснить еще что-то. Дельце, честно говоря, страшно интересное.

— Какая странная идея, Салли. Не чуешь, как здесь пахнет интригами?

Он усмехнулся — совсем незаметно.

— Никому не интересен официант, их сюда нанимают на каждый прием разных. Езжай домой, Энни, и передай заказчику, что драгоценности где-то в доме Уэрвика. Я в этом почти уверен…

— Только не ищи их, ладно?

— Как скажешь, дорогая.

* * *

Прием закончился с уходом хозяйки особняка, и лорды, среди которых я углядела Артемуса, собрались в саду. Нам туда теперь хода не было, да и услышать что-то важное при таком разнообразии я не надеялась. На Бон давно упала бархатная, теплая ночь, и я приняла предложение Рихарда проводить меня до постоялого двора. Я в очередной раз одарила его счастливой улыбкой, а он долго предлагал мне переехать к нему в огромный, роскошный дом, но вспоминая его руки на своей талии, я отказывалась, делая перепуганное лицо.

Широкие улицы и запах фруктов будоражили кровь и голову — хотелось гулять до одури и приятного нытья ног, и я даже подумала, что так и поступлю — как только избавлюсь от провожатого.

Мы распрощались с Рихардом совершенно довольные друг другом — я получила от него возможность легально побывать в доме Барона, а он — внимание молодой провинциалки. На большее рассчитывать не решились ни он, ни я, поэтому Рихард легко покинул меня у двери постоялого двора.

И пока я доставала ключ, за мной спиной, словно сотканный из ночной тьмы, появился Артемус — бесшумно, но предсказуемо. Я улыбнулась, когда он легко коснулся моего плеча, и обернулась.

— Здешние вечера приносят слишком много сюрпризов, — он осмотрел меня, словно не сделал этого в зале, где я была вынуждена танцевать.

— Но ты вовсе не выглядишь удивленным. Скорее недовольным.

Но несмотря ни на что, видеть его я была рада. Мы расстались с месяц назад, еще в начале лета, в его квартире. И с тех пор времени навестить друг друга не было то у него, то у меня. Дни сменялись чередой лиц, событий и проливных дождей, и образ Артемуса за ними немного потускнел.

И теперь я смотрела на него, пытаясь найти его заново, и когда Артемус поморщился и прислонился к стене, а потом взглянул на меня слишком виновато, все встало на свои места.

— Я не ожидала тебя здесь встретить, — мягко сказала я и легко пожала его ладонь. — Где угодно, но не на великосветском приеме.

— Тогда ты можешь понять мое удивление, — отозвался он с досадой. — Энни, — Артемус поднес к губам мою руку, все еще затянутую в кружевную перчатку, и легко поцеловал. — У меня совсем немного времени. Я лишь хотел попросить позвать меня, когда ты отправишься обратно.

— Завтра, я еду завтра. Повозчик должен подъехать совсем рано, около пяти утра. Все места выкуплены мной, так что… ты успеешь?

Он серьезно кивнул, сделал шаг ко мне, и тяжелые руки опустились на плечи.

— Артемус, это лишнее…

Обниматься на людях могли себе позволить лишь женатые пары. Но я, только что распрощавшаяся с одним мужчиной, а теперь позволяющая прикасаться дольше положенного другому, выглядела неприлично даже среди местных вольностей…

— Знаю. Подожди меня у третьего перекрестка на тракте, хорошо? А теперь можешь смело дать мне пощечину, но уверяю, нас никто не видит.

* * *

Проснулась я от громких криков, тяжелого удара двери о косяк, и не успела ничего сообразить, как чужие, сильные руки выволокли меня из повозки и тут же скрутили так, что сообрази я воспользоваться магией, ничего бы не вышло.

Руки невыносимо больно выворачивали, рот зажимали, и я изо всех сил пыталась вырваться из враждебного захвата, но в итоге только получила сильный удар по голове и тут же прекратила сопротивление.

Меня с силой приложили лицом о ствол дерева, и я вскрикнула от обжигающей боли.

— Будешь открывать рот, когда велят — тебя не тронут, — пригрозил-пообещал мне мой похититель, резко развернул к себе и в нос ударил запах старого перегара. — Поняла?

Я кивнула и снова получила удар, на этот раз слабее. Но все равно согнулась в его руках, жадно глотая воздух.

— Где драгоценности?

Его говор был правильным, без обычных речевых ошибок неграмотных крестьян или бездомных.

— Откуда я знаю? — прохрипела я. — Там, где до этого лежали, видимо.

Мне не поверились и схватили за волосы.

— Будешь ломаться — долго не проживешь. Я три раза спрашиваю тебя, где драгоценности. И если после последнего не узнаю, то мы с тобой прощаемся. Договорились?

Слишком правильная и слишком вежливая речь. Я никогда не слышала, чтобы обыкновенные разбойники так разговаривали.

— Где драгоценности?

Я вдруг осознала, что мои руки свободны, а значит, свободна и я.

Взвыл ветер, и вместе со щелчком в руках появилась сила, а он разжал руки, разинув рот в беззвучном крике. Заросшее лицо покраснело, тело, словно изломанное, опустилось на землю, руки судорожно обхватили живот, и разбойник повалился на землю, страшно дергаясь, но по-прежнему не издавая ни звука.

Заклинание в моей руке — достаточное для того, чтобы отбросить от себя человека, осталось неиспользованным. А напротив меня стоял Артемус.

Только взглянув на него, я отшатнулась и спиной наткнулась на дерево. Ненависть, злоба и холодная, но слепая в своей безнаказанности ярость исказили его лицо так, что сквозь человеческие черты стало проглядывать что-то другое.

Никогда раньше я не видела у Артемуса такого выражения лица, и никогда раньше он не пытал людей на моих глазах. Разбойник корчился на ковре из старых листьев, бессознательно разгребая их руками, сжимал пальцами горсти земли и выл, выл, выл. Беззвучно и оттого страшно.

Медленно темнеющий лес замер, сомкнул богатую зеленую крону на над нами, придавил к земле оглушающей тишиной, и я заткнула уши в тщетной попытке заглушить ее.

Заклинание все еще теплилось в моей руке, бессмысленно выцеживая из меня силы, но и бросить его в Артемуса я не могла.

— Энни! — голос донесся через закрытые уши, и я вздрогнула. — Прекрати стоять столбом! Я не знаю, сколько их тут!

Разбойника рвало и трясло, но проклятие Артемус снял и теперь смотрел на меня с раздражением и нетерпением.

Заклинание угасло, и лес вдруг вновь ожил — задышал жизнью и стрекотней сверчков.

Я развернулась и сделала несколько шагов, с облегчением скрываясь с глаз Артемуса. Мне не было жаль разбойника, ведь он сам выбрал себе такую судьбу, но бессмысленное насилие повергало в шок.

Я ничего уже не видела в стремительно темнеющем воздухе, но слух, пусть даже не обостренный, когда луна находилась всего в начале пути, позволял различать шорохи леса и чужие шаги. Замерев у дерева, слившись с его тенью и тенью других, я закрыла глаза и сосредоточилась. Я растворилась в звуках леса, щебете ночных пташек, треске веток, порывах ветра в листве.

— Не нужно делать глупостей, — слова Артемуса долетели до меня с порывом ветра. — Ты уже знаешь, на что я способен.

Надо мной вспорхнула мелкая пташка и скрылась в кроне дерева в северной стороне. Она что-то потревожила, и вскоре послышался мягкий стук.

— Кто тебя послал?

Ответ был слишком шипящими и хрипящим, чтобы разобрать его с такого расстояния. Затем последовал удар, вскрик и снова шипение сквозь зубы.

— Я дам тебе возможность уйти еще дальше. Или повторю. Выбор за тобой.

Ложь, Артемус лгал, и разбойник это наверняка знал. Живым ему отсюда не выбраться, ведь Артемус был чем-то разъярен. Чем?

Год назад я подумала бы, что он испугался за мою жизнь. Но это тоже было ложью.

— К нему кто-то приходил? Откуда он узнал о драгоценностях?

— Приходил. Я его не знаю.

— Он заказал нас найти?

— Не знаю…

Единственное, в чем я была уверена — любой Хранитель пойдет на все, чтобы достигнуть цели. Чем же могли помешать несколько разбойников Артемусу?

Вдалеке — где-то на грани между слухом и ощущением — призывно закричали, и я сосредоточилась, пытаясь услышать ответ и определить сторону света. Ответный вскрик долетел до меня быстро — видимо, он был рядом, в паре-тройке милях на юг от нас.

Потом с огромным удивлением для себя я услышала удаляющиеся шаги, как раз с того места, где разбойник собирался меня допрашивать. Другие шаги размеренно и спокойно приближались под стук моего сердца, все учащающийся.

— Ты его отпустил, — заключила я, не оборачиваюсь, но видя, как он подходит ко мне, как смотрит.

Словно чужой.

— Ты бы предпочла его смерть?

— Нет. Но я удивлена. Остальные сбежали, я слышала двоих — далеко на юге. Видимо, возвращаются в Бон.

Я повернула голову и с наслаждением увидела, как отшатнулся — всего на миг показал свой страх: мои глаза наверняка горели желтым, как у оборотня в полнолуние, а лицо казалось восковой, неживой маской. Это была месть за мой страх, за тщательно подавляемые порывы сбежать от Артемуса.

— Идем, — ровно сказал он. — Твой повозчик любезно покинул нас, и нам придется добираться до Города пешком. А пока найдем небольшую поляну и заночуем.

Мы уже около часа блуждали по чужому лесу, путаясь в удушливом аромате дурмана. Голова странно кружилась, подхваченная тупой болью в затылке и неясным потрясением глубоко в душе. Я шла за мрачным Артемусом, чье недовольство сейчас превращало меня в безропотную, послушную мышку. И думала, что мне стоило в свое время увлечься кем-то более безопасным и более молодым. Сколько приключений свалилось на мою голову, стоило только появиться ему в моей жизни тихой поступью, неся за собой шлейф тайн.

Он не сказал ни слова с тех пор, как мы отправились в путь, только взглядом велел держаться за его спиной. И шел теперь, придерживая хлесткие ветки, спешащие выбить глаз.

Лес — шуршащий тихим шепотом ночных насекомых — расступался перед нами древними, покрытыми мхом стволами вечнозеленых деревьев. Пел нам тихую песнь клекотом птиц и тонким звоном крыльев над головами. Убаюкивал разум запахом красных соцветий, обещал сладостные, вечные сны на толстом ковре из опавших, узких листьев.

— Если мы не разведем костер в течении получаса, дурман нас отравит, — тихо сказала я, глядя Артемусу в спину.

— Разведем, — с досадой отозвался он. — Здесь должна быть поляна, но я не могу ее найти. Ночью все деревья одинаковы.

— Ты знаешь лес так далеко?

— Я много чего знаю, Энни.

Я замолчала, чувствуя, как он сдерживает раздражение. Незачем его провоцировать. Особенно после того, что я увидела сегодня — каким он может быть. Страшным, жестоким и чужим, с проглядывающей бесчеловечностью под знакомыми чертами. Откровенно говоря, я понимала, что преувеличиваю, ведь мне вовсе не было жалко того разбойника, но Артемус всегда казался мне человеком, проявляющим свою жестокость только когда нет другого выхода — и более изощренно. Не так прямо и вульгарно, как пытки под заклятием немоты. И поэтому я чувствовала себя страшно несчастной — что новые грани оказались слишком острыми.

Заклятием…

Он смог использовать два заклятия одновременно, и ничего, живой. Не без сил, не шатается от усталости, не хватается за ветки руками, стараясь удержаться на ногах. До сих пор я была уверена, что никому не под силу такая концентрация, такой запас силы. Недоброй памяти Вольфгант, считающийся одним из самых сильных магов нашего времени, так не мог.

И я нахожусь наедине с этим человеком — в глухом лесу.

Я шла за ним, с ужасом глядя в спину, и теперь благодарила свое глупое сердце за нежность, так неожиданно появившуюся несколько лет назад. Такого человека лучше держать рядом — на расстоянии поцелуя, постели или невинной скромности. Или вовсе ничего не знать о нем.

— Почему ты на меня злишься? — спросила я, хватая рукой проворную еловую ветку, тут же впившуюся в ладонь злыми колючками. — Разве я сделала что-то плохое?

Он ответил чуть погодя, дав тишине между нами настояться тяжелым ароматом дурмана. Гроздь ярко-красных соцветий сорвалась на землю пеплом, когда шар света случайно задел их горячим боком и, повинуясь движению руки, взмыл чуть выше.

— Я не злюсь на тебя.

Ответ, не предполагающий следующего вопроса.

Мне стало одиноко и пусто. Боль в голове билась затянутым в кровавую тряпку молотом — тяжело, но терпимо, а лес вокруг обнимал нас негостеприимными ветвями, опутанными опасным обманщиком.

Вдалеке задумчиво проорала какая-то птица и тяжело сорвалась с ветки. Я слышала, как рассекают воздух ее широкие крылья.

— Тогда поговори со мной, — попросила я, нарочно отпуская интонацию следовать настроению. — Ты молчал весь день, чего-то ждал, и теперь молчишь, будто я чужая, лишняя здесь.

Он обернулся, и шар мельком осветил его лицо, показавшееся обманчиво старым и оттого еще более родным. В глазах залегли непроглядные тени, и я даже не смогла понять, с каким чувством он обернулся. Потому что голос был по-прежнему спокоен.

— Не лишняя, Энни, — он протянул руку, зовя к себе. — И не чужая. Пожалуйста, пойдем дальше.

Я не решилась прикоснуться к нему, и Артемус отступил, продолжил идти.

Дурман делал свое дело — путал сознание, изменял зрение, дарил больше теплого, красноватого света. Лес постепенно менялся, становился мягче, ласково шелестел над головой зеленой кроной, просил меня остановиться и протягивал к телу тонкие, гибкие стебли. Но я отмахивалась, переступала и глубоко дышала, зная обманчивость здешнего воздуха. Знакомые действия, малая на них сосредоточенность давали иллюзию контроля над разумом. И Артемус — высокий и прямой — казался ориентиром в уютно расползающемся на соцветия мирке, главной его частью, центром, без которого хаос галлюцинаций был бы бессмысленным и пустым.

Я даже не сразу заметила, что мы вышли на небольшую поляну, идеально круглую, заросшую по пояс дикими травами. Дурман расцепил паутинки листьев, отпуская нас без сожаления, с легкой печалью молодой зайчихи, отпускающей детей в поле.

— Здесь я когда-то ночевал, — сказал Артемус, вырвав меня из неуютной задумчивости. — Она была намного больше, но не настолько круглая.

— Почему здесь?

— А почему нет? — пожал он плечами. — Мальчишкам все равно, где спать, когда забрался далеко в лес.

— Ты был здесь так давно? — спросила я, представляя длинноногого, босого мальчишку, с самодельной рогаткой.

Но Артемус уже скрылся за деревьями — в удушливую темноту отравленного, зачарованного леса — за мертвыми деревьями, способными прогнать мороки. Я постояла лишь секунду на краю поляны, ощущая мягкий ветер в ставших почти колом волосах, щекотку на открытых руках и снова нырнула под сень леса.

Ветки лежали под ногами — сухие, легко ложащиеся на сгиб в локте. Я собирала их, пока не поняла, что не унесу все, не рассыпав по дороге половину, и вернулась на поляну, где среди трав уже горел новорожденный костер. Артемуса не было, но ведь костер должен гореть всю ночь, изгоняя запах звонкого дурмана. И я вернулась обратно за второй частью собранных веток, волоча самые длинные из них по земле, сквозь мороки слыша, как бессильно старое дерево пытается вспахать скованную корнями трав землю, как идет на другой стороне Артемус и точно так же тащит длинную ветку, как кричат покинутые птенцы в гнезде. Как дышит мир — я все это слышала, борясь с восхищением в себе, борясь лениво за свой разум и бодрствование.

Звонкий дурман умело дарил взамен смерти красоту живущего леса.

Поляна ликовала огнем, а рядом, дожидаясь меня, стоял Артемус. Я была вознаграждена за послушание коротким поцелуем и тяжестью рук на плечах. Я потянулась ближе, но красноречивый взгляд на огромную и все-таки недостаточную кучу дров погнал в лес.

Пара глотков очищенного воздуха рассеяли красноватый туман перед глазами, дали больше свободы.

Гора веток, смявших гибкие травы, росла, но Артемус все гнал и гнал меня под сень отравленного леса, пока, наконец, негромко не остановил.

— До утра должно хватить. А там выберемся на тракт, и будет не так опасно.

Огонь радостно обнял дерево, пожирая его горячими языками, и дал сноп искр, когда принялся за высохшую, желтую хвою.

— Поспи, Энни, — голос Артемуса стал мягок. — Если завтра нас не подберут, придется идти целый день.

— Дурман меня проглотит, стоит только лечь, — отозвалась я, понимая, что речь стала похожа на неторопливо-тягучие мысли. — Не хочу. Спи ты, я посторожу огонь.

Я снова получила в награду поцелуй — не знаю, за что, но мягкий и знакомый. Потянулась рукой к шее, не желая отпускать от себя, и снова получила то, что хотела — теплые руки на спине, горячее дыхание, знакомый запах пыли и бумаги, которым, казалось, пропахли все до единого Хранители.

Он отступил спустя пару секунд, огляделся и небрежно взмахнул рукой. Вокруг нехитрого лагеря тут же вспыхнул перламутром щит. Я завистливо вздохнула — мне такое никогда не станет по силам.

— Я совсем забросил тебя, да? Все в последнее время куда-то спешит. Прости.

Он сел на корягу, широко расставив ноги, и посмотрел на меня.

— На кого ты злишься, Артемус? — вспомнила я незаданный вопрос.

— Не на тебя, — мягко сказал он.

— Но это не ответ, — я опустилась совсем рядом с ним, на землю, чувствуя под коленями узелки тонких корней.

— И больше не злюсь, проклятый дурман действует не хуже, чем на тебя. На себя, Энни, я злился на себя. Я хотел тебя уберечь и допустил оплошность.

Костер затрещал особенно громко и Артемус опустил ладонь на бухающий молотом затылок.

— Болит, да? Прости, нужно было залечить тебя сразу, а не гнать через лес.

Я громко дышала ему в живот, пока голову окутывало неестественное тепло, ломающее, казалось, череп. Лечение Артемуса всегда было сквозь боль, сквозь гаснущее сознание, но после наступало облегчение и утешение.

Вспышка перед глазами, стиснутые зубы и теплые руки, что должны приносить утешение.

— Иначе оно мучило бы несколько дней, — сказал он, когда ночь перестала мигать иллюзорными огнями. — Все, Энни, все, посмотри на меня.

Тени прочно залегли на его лице, скрывая широкие глаза и кипучую в них жизнь.

— Зачем ты ездила в Бон, глупая?

Сегодня я готова была быть сколько угодно глупой, если он останется рядом хотя бы до утра.

Я дышала, чуть приоткрыв рот, изгоняла из себя клочки боли, и судорожно сжимала его ладонь.

— Я слышал, что тебя спрашивал тот идиот. Как ты связана с пропавшими драгоценностями?

— Никак, — голова встала на место. — Меня только попросили осторожно проверить слухи. Значит, их снова украли из дома Уэрвика? Кто?

— Я. Они уже давно лежат в моем столе, сегодня с утра, пожалуй.

— Значит, барон послал разбойников за всеми, кто выехал вчера из Бона, да? Ты знал и поэтому напросился ехать со мной.

— Не барон. Вернее, не барон Уэрвик, он даже не знал, что драгоценности лежали в его доме. В остальном ты права. Я подсел к тебе, боясь, что их пропажа обнаружится и отдача заденет всех, кто попадется на глаза заговорщикам.

— И пропустил нападение… — голове на его коленях было нестерпимо неудобно, но хорошо.

— Именно. Пропустил. Твою фляжку с водой наполнял повозчик, да?

— Ну конечно, нет… я никому не доверяю своей воды. Но вещи, в том числе и фляжку в повозку укладывал он. Трикстер!

Артемус удержал меня, когда я попыталась вскочить и обнял, за что я почувствовала благодарность.

— Ты ведь сделал всего глоток, я видела. Они хотели меня убить.

— Не обязательно, милая. Твой повозчик не показался мне умным человеком, возможно, он просто не просчитал дозы снотворного. Им невыгодно убивать кого-то, пока драгоценности не сыграли свою роль.

— Почему? Разбойник прямо спросил меня о драгоценностях, а не просто обшарил сумку. Ведь я…

Но Артемус меня прервал, спускаясь с коряги. Теперь наши лица были на уровне, и я могла поцеловать его, забыв о разговоре почти на несколько секунд.

— Это Эд-убийца, подручный местной преступной гильдии. Информация о драгоценностях уже давно им поставляется почти напрямую. Их манили деньгами и готовили как дополнительный вариант защиты. Понимаешь? Им просто сказали, что драгоценности пропали и едут в Город. Это, скорее всего, инициатива главы гильдии. Я собираюсь выяснить этот вопрос, как только доберусь до дома.

Сидя меж его ног, смотря, как он говорит, было легко представить, что можно делать так всегда.

— Подкинь дров в костер, — со вздохом попросила я. — Дурман немножко мешает мне думать. Артемус, ты хочешь сказать, что вокруг драгоценностей не просто обычная местная политика, а гораздо более…

— Не настолько, как ты подумала, — улыбнулся он, кидая пару веток в огонь — одну за другой, чуть склоняясь ко мне. — Но достаточная, и я бы хотел, чтобы ты оказалась от нее подальше. К сожалению, поздно.

— Но если похитителям драгоценностей невыгодно нас убивать — даже с помощью наемников… откуда об этом узнают наемники? И Эд-убийца…

— Известен тем, что имеет пунктик на ценности каждой человеческой жизни. Это прозвище-насмешка, сарказм. Он отпустил бы тебя.

— Тогда зачем ты…

— Мучил его? Хотел сохранить нам кучу времени. Мы бегали бы по лесу, выискивали, дрались. Он сильный маг, Энни, и не привык отступать от своей цели. Чем скорее ему покажешь силу, тем быстрее отделаешься.

Он замолк, а я ждала, жадно рассматривая его лицо.

— Я все объясню тебе, как только буду иметь полную картину. Ты… ведь поможешь мне? Я не попрошу ничего опасного и невыполнимого, — он знал, что я отвечу.

Всегда знал об этом, каждое мое «да» и «пожалуйста, я не хочу в это впутываться» — настолько редкое, насколько редко мое желание от него освободиться. Но всегда спрашивал, потому что помнил, насколько я люблю свободу выбора.

— Помогу, — сегодня я была готова сделать для него что угодно. — Сам знаешь, что помогу.

Он обнял меня, привлекая к себе осторожным движением, поцеловал в висок и глубоко вздохнул, замолчав.

Ночь вилась вокруг нас запахом дыма, яркими звездами в небе и красноватым маревом соцветий, опутывающих лес вокруг поляны. Утро было еще совсем далеко, нас разделяло несколько долгих часов вдвоем, и я решилась.

Поцеловала его сама, не отстраняясь ни на миг, позволила рукам гулять по телу. И гнала, гнала от себя смущение, сомнения, встающие на пути стены из привычек и собственного комфорта.

Ведь я не позволю себе покориться окончательно. А все остальное можно будет похоронить в воспоминаниях, оправдать глупыми словами и оставить себе самое главное.

Иногда Артемус заставлял меня не быть собой, находить в себе то, что было спрятано под ложными определениями, ужасаться собственных желаний. Но я продолжала приходить к нему, позволяла гораздо больше, чем то, что накануне. Позволяла себе гораздо больше. Я была уверена, что Артемус вовсе не замечает изменений.

Особенно часто это проявлялось, когда дела и обучение отходили на второй план, не давали сознанию зацепиться за факты и конфликты, тогда я немного отпускала себя.

Мы уже давно лежали, сминая высокую траву, я ощущала приятную тяжесть его тела, руки у себя на бедрах, поцелуи на обнаженной шее. Это было странно — руки на бедрах или груди. Приятно, но страшно некомфортно, опасно.

Артемус нравился мне всегда, даже когда я была с ним не согласна или в ссоре, даже когда желала придушить его от злости и бессилия, но нравился, нравился, был нужен. Но больше всего я любила Артемуса-Хранителя, потому что тогда он был безопасен, находился в давно установленных мной рамках и нарушал их изредка, не пересекая незримую черту моего комфорта.

Мысли путались, приводили в тупик, и я отбросила их, закрывая глаза и отдаваясь рукам.

Он уже остановился, не пугал напором — держал давно данное слово, лениво целовал плечи и тяжело дышал.

— Спасибо, — прошептала я, и он перекатился на бок, сел и помог подняться мне.

Снова поцеловал — безопасно, но слишком сильно, едва не оставляя синяки на плечах.

А может быть, я ошибалась, и он все замечал, все знал, как любой Хранитель. Использовал на благо себе и не обделяя меня.

— Глупости какие, — фыркнула я.

— Прости?

Его пальцы на своей щеке я поцеловала, не сводя с него взгляда, ища капли смущения, но он только улыбался. Артемус никогда не смущался по-настоящему, и меня немного пугало его прошлое.

Но не сейчас.

— Мысли вслух.

— Все хотел задать не слишком правильный вопрос, — вдруг сказал он, и я кивнула. — Тебе действительно нравится окружать себя людьми сильно старше тебя или это совпадение? Я, твой Мафусаил… К слову о твоем спутнике на приеме.

— Я достаточно окружена людьми своего возраста, просто тебя не слишком интересует моя жизнь вне тебя. А спутник — это просто спутник, он был мне удобен, — я могла поклясться, что улыбка у меня вышла не хуже Гаррета насмешливой. — А вопрос смешной.

— Когда я последний раз интересовался твоей жизнью, ты кинула в меня каменную чернильницу, — хохотнул он.

— Но ведь не попала?

— Чернильницей — нет… Энни, нам действительно завтра придется очень много идти, тебе бы поспать.

— День пути — это немного. Я хочу побыть с тобой, уже давно ты не был только со мной, без твоих дурацких книжек, послушников, преданно заглядывающих в глаза.

Я потянулась и поцеловала его плечо, затянутое в дорожный плащ, ощутила глубокий вздох и теплые пальцы на шее. Мы снова целовались через пару секунд, которые потребовались, чтобы удобно сесть и не вытягивать шею. С его руками на лице, крепкими поцелуями я терялась, сквозила где-то вне себя и все-таки хотела большего, неосознанно прижимаясь к нему.

— Ты сильно преувеличиваешь мою выдержку, милая.

Я вздохнула, но в целом была согласна. Сегодняшней странной ночью я превзошла сама себя и себя же перехитрила.

— Свою тоже. Хорошо, что завтра я буду страшно мечтать о постели и думать забуду, как сложно будет смотреть тебе в глаза. Будь немного снисходителен, не заглядывай туда слишком часто, ладно?

— Сделаю, все, что смогу, — кивнул он, прислоняясь спиной к коряге, от которой мы немного отдалились. — Иди ко мне.

Я легла, положив голову ему на колени и подтянула к себе его ладонь — к ней всегда было хорошо прижиматься щекой.

— Вот видишь, я с тобой, рядом, и ты сможешь поспать.

Костер вспыхнул жаром, и я чуть отодвинулась, смеясь.

— Это вроде ты меня перехитрил?

— Это вроде мой тебе несколько завуалированный совет…

В сплошной темноте июльской ночи, где факелы бессильно освещали лишь дюймы, и даже такому любителю тьмы, как Гаррет, не было нужды их гасить, разглядеть чужую фигуру было сложно. Она притаилась, сжимая нож и готовя удар — если он понадобится.

Что-то происходило вокруг обычной истории, но узнать, что, мне не позволили, просили только помощи — сказать слова, передать весть и, исчезнув с глаз, проследить.

Ночь колола глаза темнотой, но проклятый дурман, давно оставшийся в лесу, еще будоражил кровь, позволял слышать. Как скрипит наточенный клинок в ножнах, как дышит посланник, оглядывается, ища глазами жизнь вокруг. А она была.

Но слишком тихая, чтобы найти без зрения.

Страшно не было, клинки не опасны, когда их так слышно, когда рука не хочет бить. Нынче посланник не тот, что пришел в первый раз. Этот слаб, мальчишка совсем или старик — по испуганным вздохам понять нельзя. А первый затаился там, куда нити дурмана не позволяют проникнуть — в богатых комнатах, служил своей госпоже. Если я не ошибалась.

Если мы не ошибались. Но что думал Артемус, оставалось за широкими, серыми глазами, скрытое улыбками, нежностью и расчетом.

Он едва шевельнулся позади меня — не захотел оставлять одну, уверял, что я отравлена дурманом, не контролирую реальность. Он не знал, что я все слышала, даже как шуршит легкая ткань его мантии. И не стала говорить, пусть его, пусть останется только моим — объемный, новый, захватывающий мир. Недолговечный, как короткий ливень.

Пора было выходить, не пугать посланника ненастоящей тишиной.

— А где тот, что был раньше? — мой голос заставил его вздрогнуть, прогнать волну холода по спине.

— Он не смог прийти, — как мне и слышалось — чудно и смутно, был мальчишкой. — Говори мне.

— Говорить тебе — говорить неизвестно кому, — клинок спокойно лежал в ножнах, но руки посланника чуть тряслись. — Передай своей… своему господину, что мне есть, что сказать лично. Ты ведь не хочешь, мальчик, чтобы слова мои стали последними?

Он дернулся от необдуманного слова, но я исчезла с глаз, оставив ему только немного серого тумана — обманки.

Посланника затопила ярость — пренебрегли, не поверили, назвали мальчишкой. Тем лучше, злость не даст ему скрыться от меня, приведет к хозяйке. Или хозяину.

— Эй!

Я улыбнулась, и пальцы нашли руку Артемуса, который снова смотрел с неодобрением. Ему не нравился дурман в моей голове, не нравились переливчатые слова и не понравились бы мысли, но они скрыты надежней его собственных.

— Дрянь! — посланник уходит, оставляя шлейф злости за собой. — Даже не сказала, где будет встреча.

Какой глупый мальчик, встреча будет сегодня, только приведи меня, куда нужно. И он вел, иногда оглядываясь, но не слыша и не видя во тьме ничего, будто ослеп. Июльские ночи темны и опасны, но посланнику ничего не грозило — и мелкий вор, подкравшийся без труда, ощутил сталь на горле и тихий шепот в ушах.

«Не твой, не тронь».

Мысли плавали в звуках, изгибались косыми, карандашными линями, и вор отступал — глупый и неумелый, а ведь Гаррета я бы и не увидела. Но то Гаррет — лучший среди всего городского сброда, милосердней его же, но черные руки не позволяли стать ему чем-то более иным, чем есть уже. Гаррет заперт в оковах страстей, потерявший драгоценное равновесие, барахтающийся в дегте чужих ценностей.

Так считал крадущийся тенью Артемус, досадующий на нерадивого ученика, который променял пыльные коридоры на ветер улиц.

Я же видела, что Гаррет свободен, окружен пустотой и не имеет цели. Он любит рисковать, новые, закрытые раньше проулки, пещеры, полные золота давно умерших хозяев. Любил камни на роскошной, нежной коже чужих леди, любил грязные улыбки портовых девок. Гаррет давно потерялся в своей свободе и был этим доволен.

Улицы тянулись, сворачивали в нужных поворотах, подтверждали металлическими указателями мои бесхитростные догадки. Ведь что делать запуганной леди, которую обвинили в воровстве, и чью тайну знает человек, у которого хватит чести растрепать тайну по всему миру? И вероятно, уничтожить. Ничего, кроме как обратиться к тем, кто разрешением подобных проблем зарабатывает.

А со мной бедной леди, я считала, повезло. Повезло тем, что на третьем перекрестке тракта ко мне подсел Артемус, имеющий почти ту же цель, что и я — помочь леди. Имеющий ворованные у вора драгоценности и задачу вернуть на место, вероятно, пошатнувшееся равновесие. Но история терялась концами в тумане молчания, и я могла только гадать — какие обстоятельства окружают драгоценности. Я их даже не видела, но слышала их мягкий стук за пазухой Артемуса. Вероятно, скоро они окажутся в моих руках, ведь не может помощник лорда быть замешанным в таком щекотливом деле.

А я могу — я уже замешана.

Артемус говорил, что барон Уэрвик даже не подозревал, что слухи верны и драгоценности припрятаны в его доме. Артемус говорил, что ворам не выгодны никакие смерти, способные связать себя с драгоценностями. И тихое слово щекотало рассудок возбужденным интересом — саботаж. Кто-то задумал саботировать барона Уэрвика — может быть, даже стравить его с нашим бароном, а они и так никогда не были друзьями. Но зачем — и снова концы путаются в тумане. Я не понимала, почему Артемус не рассказал мне сразу всю историю, но, впрочем, мешать ту ночь с политикой не решилась бы и я.

И кто распустил слухи — тот, кто похитил камни леди Элизабет? Почему баронская невеста, кажется, Бриенна, обвинила леди в воровстве? Потому что знает ее тайну. Какую — вот вопрос. Леди Элизабет никогда не была невинной овечкой, но с некоторых пор, как умер ее муж, ей стало не до интриг.

Разгадки шли прямо за мной, таились в седой голове Артемуса, но спрашивать я больше не могла. Посланник-мальчишка вышел к замку Резерфордов, развеяв малейшие в моей правоте сомнения.

Здесь я никогда не была, хотя обошла весь Город вдоль и поперек, но владения Резерфордов хорошо охранялись, а проникать внутрь нужды не было. Можно было надеяться на понятливость леди Элизабет и на то, что она уберет охрану. Но и попасть внутрь не составило бы труда — сегодняшняя ночь играла за меня особенно густой тьмой. Так что стражники не заметят меня, а если заметят…

— Подождем, — попросил Артемус и прислонился спиной к теплому камню высокой стены. — Ты знаешь, что ей сказать.

— А ты слишком оптимистичен. Нет, не знаю. Так что сказать? — Кошачий шаг по сухо шуршащей дороге, и он оказался рядом.

Слишком недовольный моим дурманом и путаными речами, но я видела — очарованный. Всего секунда, когда он хмурил брови, ушла, чтобы передумать и улыбнуться. И он ей воспользовался. Но и слишком собранный, чтобы поддаться, чему я была рада — сегодняшней ночью хотелось больше свободы, а летняя душная тьма звучала в ушах тысячами прекрасных звуков. И больше всего я мечтала забраться на крышу, чтобы послушать их оттуда.

В руках у него зашуршала ткань, и я учуяла приятную тяжесть в ладони.

Держать в руках драгоценности леди Элизабет оказалось очень приятно, и мне захотелось раскрыть кошель. Но хитрый, старый Артемус запечатал его, перестраховываясь.

От меня?

Ну нет, от леди Элизабет, верно.

— Скажи то, что ты знаешь, — мягко проговорил он мне на ухо, отчего тело покрылось мурашками. — То, что узнала сама и то, что сказал я. Свои догадки. Скажи ей правду.

* * *

Веревочная стрела, не встретив сопротивления, глубоко вошла в деревянную окантовку на самом верху стены, и мы взобрались на нее. В другую ночь мы стали бы легкими мишенями здесь, но тьма скрывала надежней материнских рук. Артемус появился вслед за мной, и я подумала, что в свои пятьдесят восемь ни за что не смогу преодолеть несколько футов отвесной веревки.

Двор был пуст — ни единого стражника, только факелы в кольцах и огромный костер у западной стены в каком-то особом месте. Я напрягла зрение, пытаясь понять очертания, но за спиной пошевелился Артемус, и я тотчас решила, что это не имеет значения.

— Смотри, — он ткнул пальцем в непроглядную тьму на уровне глаз, и я снова прищурилась. — Не видишь? Дверь открыта и нас ждут.

Леди Элизабет оказалось более сообразительной, чем ее посланник, и освободила нам путь от стражников, слуг и возможности вызвать истерию в замке. О последнем можно было бы пожалеть, не чувствуй я за спиной волнующее присутствие.

— Я не стану показываться ей на глаза, — сказал Артемус, видимо, боясь, что я не понимаю очевидные вещи.

Быть замешанным в политических игрищах помощнику конкурирующего лорда — прямой путь уйти в отставку. Не в такую, в какую угодил тот несчастный, что продержался год, но — допускаю, унылую и лишенную остроты постоянных интеллектуальных игр.

— И подожду тебя у входа. Покои леди Элизабет в той башне, на самом верху. Будь осторожна.

Краткие и сдержанные слова, мягкие руки на плечах и едва видный овал лица заставили пожелать поскорее закончить это дело.

Все только — передать драгоценности, убедиться, что это они, и предостеречь ее… и Бриенну. И не сказать лишнего, чтобы впоследствии не обнаружить в своей чашке яд, в котором леди Элизабет большая мастерица. А потом оставшаяся ночь вся моя и вся его. Можно будет утащить его гулять по крышам, не слушая возражений о старости, и выпытать, наконец, историю вокруг драгоценностей. А можно будет сесть у холодного камина с разговорами о нас, обычно приводящими в сладостные тупики, о невозможном будущем и о насмешке над моими желаниями, ранее вытравливаемыми из себя несколько лет до встречи. О том, что натуру не исправить, а только сломать. О девушках-послушницах, преданно глядящих ему в рот и доводящих меня своей красотой до трясущихся рук и черной ненависти. О том, когда я останусь с ним на ночь.

О чем угодно.

Я улыбнулась ему мягко, но он не увидел, потому что невозможно видеть за спиной выражение лица.

Артемус остался на месте, а я осторожно шагала по деревянному мосту. Возможно, когда-то это были строительные леса, а потом их перестроили для входа слуг, закрепили у стены по всему периметру и поставили простенькие перила. Доски слегка поскрипывали, и я старалась идти медленнее и мягче, опасаясь невидимых в темноте проплешин. Открытая обшарпанная дверь промелькнула в свете факела, и я оказалась внутри, тут же окутанная обычными замковыми запахами еды, алкоголя, затхлости и мыла.

Можно было бы быть уверенной, что Артемус солгал и идет за мной, но я не слышала, возможно, он выжидал, пока я не отойду чуть дальше. А возможно, и действительно верил мне. Такая мысль неожиданно согрела, и я выглянула в богатый коридор. Ни стражи, ни слуг, но везде полно света, словно после смерти мужа леди Элизабет боялась темноты. Пугалась любого трепета траурных гербов, все еще висевших на фасаде замка, или легких штор на окнах, словно призрак мужа — слабовольного, трусливого, как я слышала, все еще здесь бродит.

А может быть, леди Элизабет ждала меня.

Сидя в столовой — огромной, богатой комнате. Там горел камин и люстра, свечи на который гасились одной единственной водяной стрелой. Перед леди Элизабет, а не узнать ее было невозможно — молодую, красивую, светловолосую, — стояла свеча. Она и правда боялась темноты, думала, что тени не дотянутся до нее, если она обложится огнем. Глупая.

— Миледи? — негромко уточнила я и мягко вошла в столовую.

Она нервно вздрогнула, но не позволила себе вскочить.

— Благодарна, что вы убрали ваших охранников, — легкий поклон.

— Мой племянник на тебя зол, — отозвалась она. — Ты должна была все передать ему.

Голос леди был холоден и отрывист, но нисколько не запутал меня и не запугал, потому что она здесь. А если это так — все плохо и злость лишь для проформы, потому что леди должна жаловаться. Слышала, это не выходит из моды уже столетия два.

— При всем уважении, миледи, но вашего племянника по дороге в замок чуть не прирезали. И я сомневаюсь, что он это заметил.

Она махнула мне рукой на стул, пропустила мимо ушей замечание, налила в чашку ароматный чай из небольшого кувшина и любезно придвинула. Яд там или нет, что-то, что развяжет мне язык или просто любезность, оставалось только гадать, но я мило улыбнулась.

— Не тяните время, — попросила она. — Я просила вас выяснить, правда ли мои… драгоценности невесты баронского сына в Боне у…

— Да, миледи, — я прервала я. — Я помню, о чем меня просили. Я выяснила — они там действительно были. А сейчас, прошу, не перебивайте, я точно так же желаю от вас отделаться. Так вот, сейчас они здесь.

Я достала из кармана кошель и выложила его на стол, наблюдая, как удивление и облегчение появляются на красивом лице леди.

— Откройте, я хочу, чтобы вы убедились при мне. Там все, что было найдено в доме барона Уэрвика. А после вы меня внимательно выслушаете. Надеюсь, кроме нас здесь никого нет?

— Я вас не боюсь, — отрезала она и сняла печать с кошеля.

Я восхищалась ей. Жадность в глазах леди так и не превысила воспитания и даже руки не дрогнули, когда на свет появились…

Я еле сдержалась, чтобы не ахнуть.

Теперь я поняла, почему так расстроилась пропажей Бриенна. За такие вещи я бы перерыла весь Бон вдоль и поперек, несмотря даже на нелюбовь к украшениям. Жемчуг, бриллианты — на первый взгляд их было просто много, серьги-капли призывно замерцали в отсветах пламени, и я отвела взгляд.

Чушь, Энни. Зачем тебе эти безделушки? На улице тебя ждет кое-кто более дорогой, чем камни.

— Ты…

— Барон Уэрвик не крал ваши драгоценности, — сухо сказала я. — Он даже не подозревал, что они находятся в его доме. А на меня по дороге обратно напали разбойники из тамошней гильдии, и искали именно их. Вы понимаете, что это значит?

Она зачарованно кивнула, все еще неверующе перебирая в руках серьги.

— Вижу, что нет. Это означает, что вокруг ваших драгоценностей, вокруг их теперешней хозяйки происходит… политическая возня, которую кое-кто очень могущественный хочет остановить…

Я запнулась и поняла, что делаю что-то не то. Я говорю ей как… хранитель.

— А? Вы не могли бы быть более подробной?

От неожиданности леди даже перешла со мной на «вы», и я не стала ее поправлять — какая разница.

— Сколько угодно. Видите ли, кажется, кто-то думал, что пропажа подаренных вами драгоценностей возмутит Бриенну, и что она… обратится к вам за помощью. Кто-то их украл — тот, кто вхож в дом Барона, кто-то увез их в дом Уэрвика — а он вхож и туда. Кто-то мог свободно перемещаться по его дому и знать о тайниках. Потом кто-то распустил слухи… для чего-то. Вы меня понимаете?

Она меня понимала — поняла еще до того, как я договорила, побледнела и сглотнула.

— Прекрасно, — я поднялась. — Вы помните, сколько вы мне должны и куда доставить деньги. Всего вам доброго.

Мне не удалось затащить Артемуса на крышу — никакие уговоры не помогли. Он вдруг сделался слишком серьезным и суровым и не отпускал мою руку. Тянул меня по темным улицам, а в ушах звучали грохотом наши шаги. Он бывал таким иногда — когда думал, что я ничего не понимаю и все испорчу. Становился бескомпромиссным, властным и неразговорчивым. И я не сопротивлялась, зная в глубине души, что ему нравится моя покорность. Мне она нравилась самой — иногда, и столь часто пугала до онемения пальцев, что поначалу мне казалось, будто он на меня чем-то воздействует. И только потом поняла, что Артемус выше этого, что это я сама такая.

— Куда ты меня тащишь?

Оказалось, что к себе домой. Дверь в квартиру он отпер, не выпуская моей ладони, мягко втолкнул внутрь, за плечи довел до угла, где была кухня, и усадил на высокий стул. И прежде чем отвернуться к шкафам с продуктами, долго-долго смотрел в глаза, отчего я растерялась.

Я привыкла к разному Артемусу — мягкому, иронично-злобному, серьезному, нежному и отстраненному. Несложно было подстроиться под него, понимая причины поведения — а он их всегда озвучивал, пусть и порой с опозданием. Сейчас я его не понимала — почему он ведет себя, словно со мной что-то не так? Будто я сказала о чем-то слишком нестандартном и непохожем на меня.

А потом он силой влил в меня что-то отвратительно горькое и держал, пока я пыталась вырваться из жесткого захвата рук. Мне показалось — первая мысль, что он меня отравил, боясь моей болтовни о драгоценностях. Что он соврал мне о не слишком большой политике, а использовал и убрал. Но я не умирала и не умирала, шло время, силы не оставляли, а попытки вырваться я все усиливала, пока не решила использовать магию. Огонь в руках он погасил, даже не моргнув, подтащил к кровати, положил меня на нее и прижал руки поверх головы. Там я и потеряла способность двигаться вообще — Артемус оказался слишком тяжелым.

— Зачем? — прошептала я. — За что? Почему?

— Сейчас поймешь, — голос спокойный, ровный, безэмоциональный, без злобы и раздражения, и вдруг защемило в сердце.

Что я пойму? Почему он такой печальный и почему держит меня — и ничего не делает, раз уж я в его власти. Я затихла, пытаясь понять, но мысли сбились в одну большую кучу, переплелись и кричали об опасности.

Почему-то захотелось заплакать. От непонимания и растерянности, от неконтролируемой власти надо мной. Все вдруг ухнуло в яму — даже прежняя жизнь, как мне показалось, утекла, и я не смогла ее задержать, лишенная подвижности. Мафусаил как-то сказал, что кто-то из нас обоих однажды доиграется в дружбу: либо я, либо Артемус. Видимо, доигралась я.

— Не понимаю, — сказала я. — Ничего не понимаю. Что ты со мной хочешь сделать? Почему силой? Разве я тебе сопротивлялась когда-то?

— Ничего не собираюсь, — ответил он кратко.

— А зачем держишь так крепко?

— Чтобы не вырывалась.

Логика показалась безупречной, но понятнее ничего не стало, только одежда под грудью неожиданно оказалась липкой и мокрой.

— Не плачь, — неожиданно попросил он. — Подожди еще немного, и я тебя отпущу.

— …что?

Я окончательно поняла, что Артемус ведет себя очень странно. Я не плакала! Хотела, но не видела смысла, слезы никогда не действовали на Артемуса так, как на Гаррета или Мафусаила. Да и плакать в таком положении довольно унизительно.

— Я не плачу!

— Действительно?

Захотелось его легонько ударить, чтобы пришел в себя и не нес чушь. И отпустил. Трикстер, да что происходит? Он словно сошел с ума. Но когда Артемус немного переместился, и на открытые руки что-то тяжело капнуло, я вздрогнула.

Кровь на белой коже выделялась очень отчетливо и ярко. И неуместно. Откуда она? Артемус поранился, когда взбирался по веревке вверх? Тогда должны кровоточить ладони, а капало с... я снова вздрогнула.

Капало с глубокой раны в плече. И Артемус был не серьезен и безэмоционален, а бледен. И ему было больно. А по моим щекам текли слезы.

Откуда? Что?

— У тебя кровь?

Он вдруг улыбнулся — устало.

— Какое открытие, думал, не заметишь.

— Откуда?

Он поморщился и спросил:

— Оглянись и скажи, что видишь.

— Зачем?

— Делай, что я говорю! — запястья он сжал с такой силой, что я выгнулась от боли. И тут же он ослабил захват.

— Твоя квартира, огонь в камине — когда ты его развел, я не видела. И зачем — лето ведь. Я на кровати, а ты на мне, держишь мои руки.

— Ты видишь себя на кровати?

— Вижу, что ты держишь, — я решила снова подчиниться. Артемус медленно истекал кровью и, наверное, бредил. Чем скорее он получит от меня, что желает, тем скорее я перевяжу ему рану. — Вижу столик с книгой «Маятник бессмертия», потолок, тебя, стул, бумаги на полу валяются и кружка тоже, лужа воды…

Он вздохнул тяжело и отпустил меня, упав на кровать рядом. И простонал:

— Отойди от меня. Посиди где-нибудь, подожди, пока в голове прояснится, и только потом — слышишь меня? Только потом можешь ко мне прикасаться.

— Я не понимаю… — но тело послушалось, и я оказалась на кухне, ища бинты или чистый таз для воды. — Ты ранен! Тебе…

— Я ранен не слишком сильно, могу помочь себе сам. А ты отравлена дурманом до сих пор, я не думал, что он так на тебя подействует. Это ты ударила меня своим кинжалом. Не веришь? — он поднял голову от подушки и кивнул на что-то, лежащее на полу. — Посмотри сама.

Мой кинжал валялся около стула, куда изначально усадил меня Артемус — весь в крови, а бумаги на полу и кружка с отколотым краем — все говорило, что мы боролись. Но ничего из этого я не помнила. Опустив взгляд на руки — а они уже сжимали бинт, пачкая кровью, я вдруг поняла, что не помню, как его нашла. И не помню, как шла от кровати к столу. Не помню, как мы спускались по веревке вниз.

В голове застучало и в груди от волнения. Я закрыла рот ладонью, смотря на пол, на Артемуса и отказывалась понимать хоть что-то.

— Я напоил тебя противоядием, скоро все пройдет. Такое иногда бывает с людьми, дурман действует по-разному, я не сразу понял, что ты до сих себя не контролируешь. Думал, ты играешь со мной.

— Я на тебя напала… на тебя!

— Не истери! Сядь, что это у тебя в руках? А, вижу, положи на место, я тебя к себе не подпущу. Сядь, налей себе воды и пей, пока не затошнит. И пока не сможешь четко вспомнить все свои действия, даже не приближайся.

— Но ты истечешь кровью… Давай я помогу тебе хотя бы рубашку снять, — я чувствовала странную беспомощность.

То, что говорил Артемус, не могло быть, это же чушь — я напала на него, ткнула кинжалом! Я — я его недавно целовала и желала продлить ночь, не отпускать в привычный мир. Но кинжал, кровь и беспорядок говорили о другом. И Артемусу не было смысла врать. И я не помнила свои действия.

— Энни…

— Посмотри, у меня ничего нет в руках. Я подойду и расстегну тебе рубашку, а потом помогу снять. Если я что-то… попытаюсь сделать, ударь меня. Тебе хватит силы остановить меня.

Он молчал, пристально на меня глядя, морщился, и я вдруг поняла, сколько же у него выдержки так спокойно и рассудительно объяснять.

— Хочешь, я буду повторять то, что делаю, каждый шаг? Но ты должен мне позволить тебе помочь.

Он кивнул, выждав в молчании около минуты, медленно перевернулся и смотрел на меня, пока я, комментируя каждое свое действие, подошла, села на кровать и трясущимися руками расстегивала мелкие пуговицы. Они плохо поддавались неуклюжим пальцам, и я все говорила и говорила. А Артемус смотрел не отрываясь — тяжело и пристально. Мне не верилось в его слова, все казалось бредом, чушью, я ничего не помнила и понимала, что не могла его ударить. Я никогда не испытывала такого желания, как бы сильно мы не ругались порой — слишком сильно была привязана.

— Ты замолчала.

— Осталась последняя пуговица, прости. Потом я сниму с тебя рубашку — осторожно, чтобы не причинить много боли.

— Куда уж больше.

— Прости, прости… Я не знаю…

— Говори по делу.

Вероятно, я заслужила такой тон и такой взгляд. Нужно было вспомнить, как я это сделала и почему, и какой была мотивация. Но память по-прежнему утверждала, что Артемус лжет. Не трогала я его, не хотела убить, не хотела причинить боль. Проклятая голова…

— Ты можешь приподняться? — тихо спросила я, осторожно отрывая ткань от раны.

Он зашипел, но привстал на локте здоровой руки, и я начала снимать рубашку, открывая взгляду белое, голое тело.

— Я помню все, что делаю. Пожалуйста, позволь промыть рану и перевязать? — голос, оказывается, дрожал, и я почувствовала, что мне нужно время собраться с силами и мыслями. — Или позвать кого-нибудь, если не доверяешь.

— Позвать, чтобы ты еще кого-нибудь прирезала на улице? Энни, я дал тебе противоядие, но когда оно подействует полностью, неизвестно — может, завтра, может, через час.

— Прости…

— Прощу, — согласился он. — Чуть позже.

Рубашку я отбросила на пол и вздохнула — рана оказалась глубокой и кровавой.

— Хорошо, промой ее. Травы знаешь, где лежат. Воду нужно нагреть, помнишь же?

Я помнила, но зато абсолютно не помнила, как Артемус развел огонь и для чего — для своей раны или чего-то другого? Спрашивать не стала, вешая чайник на металлический штырь, но попыталась сосредоточиться. И резкий окрик заставил отвлечься.

— Ты замолчала!

— Но я…

Думала, что у камина, далеко от него, а оказалась рядом — сидела на кровати, протягивала руку к ране. Снова хотела сделать больно. Трикстер, Трикстер! Здесь нужен кто-то другой, не я, я слишком опасна. Я себя ненавидела.

— Говори что-нибудь, — приказал он. — Что угодно. Занимай мысли, это помогает тебе.

В голову не пришло ничего умнее, чем спросить, сильно ли ему больно, но Артемус терпеливо ответил и снова потребовал говорить. И я говорила — о какой-то ерунде сначала, потом начала рассказывать историю нашей позавчерашней встречи, запнулась на описаниях ночи у костра, а Артемус все бледнел.

Наконец закипела вода, и я кинулась разводить ее холодной и заваривать травы. Больше всего я боялась, что будет воспаление, и потому в спешке ошпарила руки кипятком. Артемус вскинулся от крика и отмахнулся от объяснения. Но боль чуть притупила мутные мысли, растерянность и чувство вины. Промывание раны он перенес молча, наблюдая за мной, позволил обработать рану настоем из трав и сделать повязку, смоченную в них же, но отобрал ножницы и разрезал бинты сам, спрятав их потом под матрац.

— А ты не можешь залечить рану сам? Ты ведь умеешь.

— Себя не могу, — чуть заметно скривился. — Но что делать с тобой? Я не могу тебя отпустить на улицу. И не могу не уснуть.

— Связать? — растерянно предложила я, сама убедившаяся, насколько себя еще не контролирую.

— Отличная идея.

— Или выпить еще противоядия, — собственная мысль мне не понравилась.

— Отравишься уже им. Веревка есть в шкафу в прихожей, и не забывай разговаривать.

Я не забывала — описала ему все, что лежало в шкафу, мимо чего проходила, вспомнила, что нужно его чем-нибудь напоить или накормить. Потом поняла, что придется иметь дело с ножами при готовке, и возненавидела себя еще больше. Снова попросила прощения, зная, что этого недостаточно, зная, что нужно как-то пережить ночь — ему и без моей помощи. Хотя этой ночи-то оставалось несколько часов. И может быть, завтра его кто-нибудь хватится? Придет и поможет, хотя кого я обманываю?

Артемуса никогда не теряла даже я.

Связывал руки за спиной он сам, веревка оказалась тонкой и прочной, а рана у него хоть и болела, но не помешала ему сплести ее так, что я не смогла бы даже ничего наколдовать. Потом Артемус упал на кровать и закрыл глаза. Я шипела от боли в обожженной руке, но на вопрос, в чем дело, ответила, что все в порядке.

— Ляг рядом, — тихо попросил. — И поговори немного еще для меня. Когда ты болтаешь, у меня получается делать боль фоном.

Я легла, неуклюже подвинулась и виновато пояснила:

— Я помню все, я просто хочу прикоснуться. Можно?

— Можно.

Я поцеловала его здоровое плечо и глубоко вздохнула. Вина жгла внутри, и я никак не могла понять, что здесь исправить можно, как загладить, как понять то, что произошло. И почему он пропустил удар от меня? Не заметил или не ожидал?

Я ведь могла напасть на леди Элизабет, она там была одна. Я могла столкнуть его с высоты стены и оставить умирать — если бы не умер сразу. Масштаб того, что могло произойти, медленно раскрывался передо мной ужасающей картиной.

— Прости меня, я не знаю, почему это сделала. Не помню, помню только, что ты потащил меня сюда, усадил на стул и влил противоядие. А потом я пыталась вырваться, использовать магию и помню, что ты перетащил меня в кровать и придавил. И все. Я даже не видела твою рану. Прости, прости, пожалуйста. Артемус…

— Я знаю, что ты не помнишь, — прошептал он и с трудом повернулся на бок. — Звонкий дурман так и действует — никаких воспоминаний о поступках, только действия других.

Он был совсем бледный, и мне стало так его жалко и так бесило свое бессилие, что я сжала зубы.

— Не драматизируй. Рану я завтра покажу, кому нужно, и ее залечат. Мне нужно, чтобы ты пришла в себя к обеду и привела сюда целителя.

— Я все сделаю.

— Не сомневаюсь, — Артемус устало закрыл глаза, осторожно передвинул руку, и квартира наполнилась тягостной тишиной.

Я пыталась нарушить ее, говорить и говорить, рассказывать, но Артемус заснул, не слыша меня, и я замолкла на глупой истории про Гаррета и Железную Нэну.

Я так и не смогла уснуть, боясь закрыть глаза, потерять над собой контроль, и пусть руки хоть трижды связаны и горят от ожогов, но помимо них были еще ноги и моя фантазия. Я не знала, поможет ли она той мне, что чуть не убила Артемуса, но кинжал использовался так редко, что у меня не было рефлекса бить именно им. А значит… значит, нужно было быть осторожней.

Неминуемо у Артемуса поднялась температура, но я не могла даже подать ему воды, только лежать рядом и смотреть, как он мучается, не в силах проснуться. Я кляла себя, дурман, вскруживший мне голову, Артемуса, не сообразившего сразу, что происходит, разбойников, из-за которых нам пришлось дышать больше суток отравленным воздухом. Но больше всего, конечно, себя. Я бы заплакала бы даже, чтобы облегчить свое состояние, но боялась захлебнуться слезами без рук. И смотрела-смотрела на него, ждала утра и изредка уговаривала себя успокоиться.

Утро наступало медленно — посветлело слегка небо за окном, потускнели звезды и месяц, и долго-долго не всходило солнце. Руки за спиной занемели так, что боль доходила до плеч, но в предрассветном самобичевании мне казалось это заслуженным. Тишина стояла бы абсолютная, но тяжелое дыхание Артемуса нарушало ее, и оттого оно казалось мне особенно болезненным.

Около шести утра мне пришла в голову мысль, что я слишком переживаю из-за небольшой раны, и уже вечером Артемусу как минимум не будет грозить воспаление, а боль снимут, но мысль сбежала, стоило мне пристальнее вглядеться в его бледное лицо. В семь утра мне захотелось есть, и я страшно удивилась такому желанию. В восемь меня тошнило от голода и от себя. В девять меня тошнило от своего слезливого состояния. А в десять я не выдержала и попыталась разбудить Артемуса, обещая себе, что я буду рассказывать себе вслух все, что буду видеть вокруг, когда пойду за помощью. Идею поверить в свое исцеление от дурмана и самой в итоге взяться за иглу — а рану по-хорошему нужно было зашить, я отвергла после пятиминутного размышления.

Артемус просыпался трудно и долго, и мне так было его жаль, что я снова чуть не расплакалась. Стоило бы принять мысль, что дурман помимо помутнения сознания и смерти превращал женщин в истеричек, но Артемус к тому времени открыл мутные глаза, и я тут же обо всем забыла.

— Развяжи, и я приведу помощь. Слышишь?

Он слышал, но, кажется, не понимал, смотрел бессмысленно на меня, не узнавая.

— Артемус! Пожалуйста!

— Слышу, — хрип вместо слов и стон. — Сейчас.

Я повернулась к нему спиной, и веревки сгорели, опалив руки. Я вскрикнула и тут же закрыла рот. Не сейчас — не сейчас, потом займешься ими. Нужно привести помощь.

Поднялась с кровати я легко, но дверь отворила с трудом — руки все в лопнувших пузырях, красные, не слушались и сильно болели.

Поход к Захариусу — старому приятелю и уже год как полноценному Хранителю — прошел с трудом, но тот появился в дверях как обычно, не заставляя себя ждать. Увидев меня, испугался, и еще больше испугался, когда я рассказала с какой целью пришла.

— Ранен? Что случилось? Я видел вчера, как…

— Не знаю, что случилось. Его ткнули ножом в плечо, а я… я надышалась дурманом, ничего почти не соображала, и Артемус меня связал — на всякий случай, — рассказ шел по тонкому льду, но лучше говорить почти правду, чем откровенную ложь. И разбираться уже потом. — Захариус, пошли, ему плохо, я не умею лечить магией.

Город был серым, несмотря на то, что светило солнце, и промелькнул незаметно мимо невзрачными улицами, невидящими нас стражниками, спешащими на работу людьми. В квартире я вспомнила, что так и не дала Артемусу воды, напоила его бессознательного и села у прогоревшего камина, уступив место Захариусу.

И потом, окутанная лучами утреннего солнца, на ледяном полу, наконец, успокоилась, расслабилась с мыслью, что все наладится. Артемус поправится, я просплюсь, приду в себя и выпрошу у него прощение — ведь он обещал «чуть позже». Уж что-что, а просить прощения я умела, особенно у него.

И там же уснула — на полу, подложив под голову подушку в яркую клетку.

* * *

— Я ведь обещал тебе рассказать все, да? — Артемус улыбнулся. — Не сильно измучилась от любопытства, пока я спал?

Мы были в кровати — он все еще не вставал, хотя Захариус провозился с его раной около двух часов, сбил жар и велел следить, чтобы он не поднимался с кровати хотя бы два дня. А я выспалась, поела и с ужасом вспоминала свою ночную истерику.

— Я измучилась от страха за тебя. А о побрякушках и думать забыла.

— Значит, тебе не интересно?

— Спрашиваешь! — возмутилась я и взъерошила его волосы. — Конечно, интересно!

Артемус давно уже устроил голову на моих коленях, смотрел хитро снизу вверх и изредка улыбался, когда я принималась в очередной раз просить прощения. В конце концов мне это надоело, и я возмутилась его упорному нежелания обсуждать этот вопрос. Не слишком сильно, но он хрипло и кратко рассмеялся, а потом перевел тему на драгоценности.

— Началось все с того, что Бриенна — знаешь ее? — дождавшись утвердительно кивка, Артемус перевел взгляд в потолок и продолжил: — Узнала кое-что о леди Элизабет. То, что тебе не стоит знать. Прости, что не расскажу, но это дело лучше забыть. Бриенна девушка ушлая, хитрая, но немного глуповата, на мой взгляд. Она потребовала у леди Элизабет в залог молчания ее лучшие драгоценности, и той ничего не оставалось, как согласиться. Иначе… леди ждали большие неприятности. Драгоценности, ты знаешь, украли почти сразу же, как они попали в руки Бриенне. Не смогу тебе точно сказать, кто именно украл, но список там небольшой, и, в общем, это уже не имеет значения. Наш шпион в доме барона заволновался, когда Город покинули сразу двое из тех пяти, что он подозревал в шпионаже. Проследить за ними дело не стало, и следы в итоге привели его в Блэкбрук в дом барона Велбрука.

Я моргнула и озадачилась.

— И зачем ему драгоценности в доме Уэрвика? Они же разве что торговлю между собой не прекратили.

— Сейчас поймешь, — кивнул Артемус, и я, не удержавшись, снова погладила его по волосам. — Это началось довольно давно, как только у Велбрука подросли два сына. Я их видел несколько раз — оба умны и в общем, неплохи. Мы несколько раз предотвращали попытки стравить нашего барона и Уэрвика. Даже не представляешь, Энни, сколько разных поводов неожиданно возникали между ними не просто рассориться — разодраться насмерть. Из-за этого я до сих пор младший помощник лорда. Поначалу приходилось трудно, но сейчас, когда у меня достаточно информаторов во всех Великих семьях, как видишь, есть свободное время.

Он уводил рассказ куда-то в сторону, и я так и не поняла, причем тут барон Блэкбрука. Но перебивать не решилась, внимательно слушая спокойный голос Артемуса.

— Если бы Велбрук довел дело до конца, нам всем пришлось бы нелегко. Дэниел — сын нашего барона — человек бескомпромиссный и невесту свою любит, не стерпел бы он такую обиду, Энни.

— Подожди, я кажется, понимаю. Но причем тут Дэниел? Он станет бароном только после смерти отца.

— Формально да, — скупо улыбнулся он. — А на самом деле нашему барону наплевать на свою должность, он интересуется исключительно армией и пропадает все время на плацу среди солдат — собирает свой отряд. Вся работа же лежит на лордах. Ты ничего не знала из этого?

Я ошеломленно покачала головой.

— Дэниел пытался влезть в управление, но лорды цепко держат власть и пускать его не собираются. Глупо, конечно, но как-то раз случилось, что ему дали отпор, и надежды, что он все забудет после смерти отца, нет. Думаю… не важно. Важно, что Дэниел не держит в руках власть, но держит в руках отца — такая интересная ситуация, и ему ничего бы не стоило с помощью отца попытаться уничтожить Уэрвика. Бароны сцепились бы, разграбляя казну и жертвуя людьми из-за побрякушек.

Я кивнула, чувствуя смущение. Было что-то странное в рассказе Артемуса.

— И в дело вступил бы Вэлбрук со своими цветущими садами, ухоженным городом. Ему достаточно было бы пожаловаться королю, указать на те несколько раз, когда нам едва-едва удалось удержать в руках власть, напомнить о нашествии трикстеровких тварей — ты ведь не застала это время? Да, действительно, — он виновато улыбнулся. — Ты ведь ребенком совсем была. Напомнить о Каррасе, Гамалл и ее статуях. Собрав все это в один рассказ, вспомнить про грехи Уэрвика, и король сместил бы с должностей обоих.

— Разве это в его власти? Разве не по наследству они переходят?

— Это король, Энни. Он может все, — снисходительно пояснил Артемус. — А у Велбрука, как я уже и рассказал, выросло два прекрасных сына… Поняла теперь?

Я присвистнула.

— Прибрать к рукам два больших города — вот это да! И почему бы ему не позволить это? Если сыновья неплохие, Блэкбрук прекрасен и богат — в отличие от нашего Города так уж точно.

— Неплохие, но с управлением справляются Великие семьи. Зачем нам борьба за власть и беспорядки? Представляешь, сколько проблем возникнет с Хаммеритами? Про Язычников я даже вспоминать не хочу, а ваша община, Энни, давно лакомый кусочек для лордов, а каким станет для чужих правителей — сама должна понять. Сейчас Мафусаил держится между сотрудничеством и независимостью, но чуть сместится баланс, и он упадет.

— Он ничего мне никогда не рассказывает о таких вещах, — вздохнула я. — Но я часто делала кое-какие вещи… для них. Часто бесплатно или срочно, а общем…

— И правильно делает, что не рассказывает. Я тебе рассказываю сейчас только потому, что обещал, — он перевел на меня взгляд и моргнул. — Принеси воды, пожалуйста.

Ему было холодно почти весь день, поэтому топился камин, но Артемус все равно кутался в одеяло и просил его обнять — словно я такая огромная и могла согреть его. Хотя возражать я даже не пыталась и сама радовалась, прикасаясь к нему — почти здоровому и домашнему. Такого Артемуса я видела совсем редко и ценила особенно сильно.

— Все рухнет, как только придет к власти кто-то чужой, а для нашего города и его общества — это катастрофа. Понимаешь? Спасибо.

Он медленно сел и взял у меня из рук кружку.

— Понимаю. Извини за вопрос, он был идиотским. Значит… леди Элизабет предупредит Бриенну о тех подозрениях, что я ее навела, и они успокоятся?

— Бриенна не слишком умна, но место свое знает. Успокоится и будет осмотрительнее. Разумеется, с ней поговорят более обстоятельно, но леди Элизабет будет первой, и у нее появится перед Бриенной небольшое преимущество. Она сумеет им воспользоваться.

— Равновесие, да? Снова твое дурацкое равновесие? — улыбнулась я и, потянувшись, легко его поцеловала. — Даже в таких мелочах?

— Почему нет, милая? — я вдруг поняла, что Артемус доволен и смеется надо мной. — Все должно быть в равновесии. Даже мы с тобой. И, к слову, я придумал, как ты будешь искупать свою вину…