Записки герцогини Придд, или О несравненный спрут моей души (гет)

Многие люди говорили мне, что пора писать воспоминания.

Я отвечала им, что если они считают мою историю настолько интересной, то пусть сами и потрудятся ее записать.

И вот — мои коварные друзья прислали мне десяток отчетов о событиях десятилетней давности, и теперь я не знаю, что с ними делать. Я простая солдатка и не знаю слов любви, кошки б их подрали!

Мой возлюбленный муж, этот несравненный спрут моей души, посоветовал дерзнуть.

— Вы, сударь, не путаете меня с каким-нибудь раскошачьим Павсанием? Или с той прабабкой, что записки писала, — Гертрудой? — вопросила я.

— Сударыня, поверьте, вы нисколько ни на Павсания, ни на Гертруду не похожи, — галантно заверил мой муж. — Вы скорее напоминаете мою бабку Александру, которой так не понравилось, что ее выдали замуж без любви, что она сымитировала собственные похороны, переоделась мужчиной и бежала в Торку... Выдающаяся была женщина, жаль, что мемуаров не оставила. Но вы можете эту ошибку исправить. Я предвижу будущий успех вашего творения, дорогая. Ваш простой, можно даже сказать — народный, язык; неподражаемая прямота суждений — немногие способны честно написать "ызарг вонючий" о том, кого в душе считают ызаргом, тем более вонючим; ваше восхитительное чувство юмора, которое за годы нашего брака только приумножилось... Дорогая герцогиня, вы напишете книгу, какой в Талиге еще не видели, и она прославит ваше имя на долгие века.

— Ах ты, зараза, — сказала я. — Ну погоди, доберусь я до тебя в мемуарах! Всё припомню — честно и простонародно!

И я дерзнула.

Моя история начинается в ночь гибели Надора. В эту ночь мой дядя Эйвон...

Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку обомлел, всех уважать себя заставил и лучше сделать не сумел. При том, что дядя Эйвон в невозбужденном состоянии — одно из самых кротких и безответных созданий на свете. Но этой ночью с ним творились чудеса…

Посреди ночи дядю разбудило чудесное видение. Как описывал дядя, ему явилось ангельское дитя.

Он проснулся от громкого хохота, который дитя издавало. Открыв глаза, дядя увидел парящее над ним лицо девочки, которая строила ему гнусные рожи.

Надо сказать, что дядя совершенно не удивился: он ложился спать с ощущением, что этой ночью случится нечто необыкновенное. Да и вообще — последние недели в нашем замке происходило слишком много сверхъестественного. Дядя до последней минуты боялся признаться, что всё это предвещает беду.

И тут дитя подтвердило его худшие опасения, ибо изрекло:

— Ты дурак, и тебя укусит рак.

Дядя понял, что час гнева настал, и вскочил с постели.

— Иди за мной и получишь хвост трубой, — ободрило дитя и выплыло из комнаты.

Самоотверженный дядя вскричал:

— Погоди, я разбужу жену и сына!

— Не боись, их папаша спустит вниз, — сообщило божество. — Щас я папку позову, будет дело на плаву.

— Будь милостива, приведи! — взмолился Эйвон. — Без моей семьи я шагу не сделаю!

Дитя недовольно молвило:

— Кто промедлит как дурак, скоро будет дохлый рак, — но дядя настаивал, и вскоре услышал в пустом углу спальни трубный глас "папаши", который немного поругался с дочкой, но сдался после ее "А я ХОЧУ, чтобы ты их вывел!"

— Папаша выведет, — подтвердило дитя. — Ну, чего стал столбом? Пошли!

— А наши гостьи — госпожа Луиза и ее дочь! — настаивал Эйвон.

— Да кому бы сдалось тебя спасать, если бы мамаша остыла. Мамаша выгребется, а сестрица тем более, — грубо ответило видение, ненадолго повергнув дядю в ступор при открытии, что это — дочь его ненаглядной Луизы.

Эйвона озарило, что своим спасением он обязан этой необыкновенной женщине, которая вымолила его жизнь у своих могущественных родственников. Его восхищение Луизой не знало границ.

— Ну, чего стал? — грозно повторила спасительница.

— А люди?! — вскричал Эйвон. — А кузина Мирабелла? А девочки, Айрис?

— Кого могу, того спасу, — отрезало чудо. — Кого не могу, оставлю здесь. Иди за мной, а будешь упираться, папку позову. Кто не встанет в пять минут, будет тут иметь капут. Ты только всех задерживаешь. Ну?

Дядя сдался.

Незадолго до полуночи спасительница вывела его на нашу родовую скалу, под сень костяного дерева.

Там теснилась большая компания: госпожа Гастаки в сопровождении Луизы и Селины, на заглядение усатый капитан Арамона и кузен Наль с бесчувственной тетей Аурелией, печальный Невепрь и злобная я с сестрами на его спине.

Дейдри и Эдит плакали, Невепрь цокал копытами, а я места не находила от бешенства и бессилия.

Я вспоминала, как мило разбудили меня — холодное копыто вежливо ткнулось мне в нос и бодалось, пока я не встала, не схватила сестер и не села Несвину на спину; он привез нас сюда, и мы сидели здесь, под костяным дубом, а все окружающие шикали и повторяли словно молитву, что мы больше ничего не можем сделать.

Не вертись, Айрис, не шуми, не клацай зубами.

Ненавижу.

Каменные кабаньи морды со скалы сочувственно кивали мне, пугая малышку Эдит, и пришлось прикрикнуть на них. Они присмирели, но шепотом говорили то же самое: нас страшно, но увы, больше ничего нельзя сделать.

В небе светила преотвратная луна, и Цилла строила ей рожи.

Аурелия очнулась и попросила воды, камни шепотом жаловались на жизнь, а у нас не было ни талла денег. Наши спасители не разрешили нам взять ничего из обреченного замка. Только госпожа Луиза имела небольшой запас собственных средств, а также немного еды.

Дядя Эйвон, обняв меня и сглотнул слезы:

— Девочка моя… Мы живы... Радуйся тому, что есть… Всегда может быть хуже…

— Дурак! Иди вон, жуй ворон, у тебя в носу пистон, — сказала Цилла, и я была с ней абсолютно согласна.

Ночь Ужаса нескоро перестанет являться людям Северного Талига в ночных и дневных кошмарах; я полагаю — лет через сто.

Сама земля не дает нам забыть — прошел месяц, но она по-прежнему стонет и содрогается временами, вся во власти своих дурных снов, и знатоки предрекают, что нескоро земля вновь научится спать спокойно.

... На исходе Той Ночи выходцы вывели нас на Каданский тракт, заодно одарив целым кладом золота, которое было спрятано в старой мельнице.

Этим трактом мы не спеша добрались до городка Найтона.

Мы выбрали Найтон, потому что до него, к счастью, землетрясение не дошло, и потому, что никто из нас не знал Найтона, а Найтон не знал нас.

Возможно, у меня были на потом другие планы, но на сегодня я, с больной тетей Аурелией и маленькими сестрами на руках, хотела одного — тихого и безопасного укрытия.

Я хотела того же, что и все.

А еще мы выбрали Найтон, потому что выходцы не знали, уцелел ли Ларак.

Тогда я спросила, почему бы нам не присоединиться в гостинице к людям теньента Левфожа, и Луиза ответила:

— Чтобы они отвезли тебя под опеку брата и жениха, в Ракану?

О нет, обратно в Ракану я не хотела. То есть хотела, но... другим путем.

И если я втайне надеялась, что кузен Наль или дядя Эйвон не согласятся влачить растительное существование в Найтоне, а вступят в армию Савиньяка и пойдут штурмом на Олларию, то я сильно ошиблась.

Дядя и кузен хотели только покоя, тишины и салата из морских огурцов. Правление нашим маленьким отрядом сразу взяла на себя энергичная госпожа Арамона, и нам очень повезло, что она была с нами в этот трудный час.

Дядя с радостью подчинился ей и признал, что ее ясный ум, решительность и практичность позволят нам выйти сухими из пучин надорского озера.

Дядя оказался прав.

Во-первых, Луиза предусмотрела многое. Слова теньента Левфожа: "Не хочу вас пугать, но на тракте неспокойно. Будем откровенны, провинция Окделлам не принадлежит" — она осмыслила и приняла к сведению.

Раз быть Окделлами и Лараками на текущий момент невыгодно, Луиза предложила поселиться в Найтоне инкогнито.

Ни я, ни Селина еще никогда не жили под чужим именем. Мы восприняли идею с восторгом.

Это был интересный опыт и словно исполнение моей давней мечты — посмотреть, как я жила бы, не будь я герцогиней Окделл. "Герцогиня Окделл должна", "герцогиня Окделл не может", "женщина из дома Окделл обязана"...

Это же счастье — быть свободной, никому не должной и не обязанной!

Теперь я могу жить нормальным человеком, как Селина, и быть ровней Селине, и никто не укажет, что "герцогине Окделл не положено якшаться с безродными Арамонами"!

Признаться, в начале пути я не раз пыталась уговорить капитана Гастаки или Невепря вернуться обратно в Надор, чтобы узнать, что там сейчас творится.

Они противились, но Цилла однажды провела меня туда.

С трудом, потому что вести было некуда, никаких путей даже для выходцев в Надор не вело. Именно поэтому взрослые выходцы отказывались туда возвращаться.

Мы обе, я и Цилла, могли не вернуться оттуда, но ведь нам очень нужно было дойти, верно?

Но мы с Циллой нашли одну дорогу, если это можно было назвать дорогой, и добрались.

мы увидели всё своими глазами.

Надора не было.

Больше ничего не было — только огромное озеро... Почти море.

На нем можно было бы кататься на лодке, если бы у нас была лодка; хотя — нет, даже этого сейчас сделать было нельзя, потому что озеро штормило и сотрясало изнутри.

Когда оно успокоится, сказала Цилла, на дне будет видна куча камней — руины нашего замка... Всё, что осталось от Надора.

Это была могила, и когда пути к ней откроются, я поставлю там обелиск, чтобы приходить и оплакивать всех, кто лежит там, под камнями и водой.

И очень уместным казалось похоронить здесь же «герцогиню Айрис Окделл».

А зачем, собственно, ей жить? Ее наследство — на дне соленого озера, и ценность оно имеет разве что для какой-нибудь медузы. Даже в легендах, что я читала, ни разу хорошим приданым для девушки не считалось озеро, каким бы большим оно ни было. Нигде почему-то не говорилось, что король N женился на принцессе M, потому что она владеет несколькими тысячами силлов отменно соленой воды в проклятом месте, до которого никто не может добраться.

Поздравляю: я — Озерная дама!

С таким выводом мы вернулись в Найтон.

Надо сказать, что наша жизнь в Найтоне была крайне необыкновенной.

По предложению неутомимой на выдумки Луизы мы выдавали себя за беженцев из Олларии.

Госпожа Карреж и ее дочери, а также ее брат с женой и сыном бежали от режима гнусного Таракана в лояльный истинным королям Найтон, надеясь получить понимание и сочувствие.

Найтон нас понимал; Таракана и его подлых приспешников, включая местных уроженцев герцога Окделла и графа Ларака, честили не переставая. Я снова порадовалась мудрости госпожи Луизы, которая скрыла от народного гнева родственников оного Окделла и оного же Ларака.

Мы сняли домик в Найтоне и стали обустраиваться, лечиться, отдыхать; нас было восемь человек и Невепрь, которого госпожа Луиза любила больше всех, потому что он не доставлял хлопот.

Во-первых, его не надо было прятать, потому что его никто не видел, во-вторых, ему не нужны были ни жилище, ни еда, поскольку всё это он добывал себе сам, и где он берет всё это, никто не знал.

Он приходил и уходил, молчал, не следил на полу и ничего не требовал. Госпожа Луиза отчаялась найти такое образцовое поведение у любого из нас.

Луиза потребовала, чтобы мы не просиживали в праздности, а занимались полезным делом. Это было мучительно, потому что Луиза заставила нас вышивать. Все женщины шили шелками, и я терпела ради пользы дела, зная про себя, что мое терпение не вечно, и если это не прекратится, я сбегу.

Дядя и Наль после осторожных расспросов приезжих купцов выяснили, что замок Ларак под озеро не провалился и в землетрясении вроде как уцелел. В ближайшем будущем они собирались вернуться в Ларак и сами убедиться в его состоянии, и если с Лараком будет всё в порядке, они перевезут нас туда.

Чтобы шить там шелками, видимо.

Дядя был полон мрачных хозяйственных планов восстановления Ларака и убытков от гибели Надора, ничто другое его не интересовало.

Луиза не уставала ежедневно ходить по гостям и собирать сплетни.

Она умела мастерски собирать сведения.

Благодаря этому мы были в курсе последних событий: что в Ракане по-прежнему правит Таракан, а герцог Алва у него в плену; причем над герцогом незадолго до падения Надора устроили шутовской суд, который провалился; после суда герцог Придд украл герцога Алву и сбежал со своими людьми; герцог Алва с ним не пошел и остался в плену; вместе с Надором обрушился замок Роксли, беженцы оттуда появлялись в Найтоне; армия Савиньяка бродит по Северному Надору, но не может выйти на юг, потому что пути завалены...

Передвижения Савиньяка очень занимали меня.

Так мы прожили месяц, и настал день, когда Наль вернулся из Ларака и привез печальные вести: нам грозит переезд.

Кроме того, дядя, как и обещался, отправил из Ларака подробнейшее письмо моему брату в Олларию. Он описал наше чудесное спасение, гибель Надора и Роксли и плачевное состояние нашего хозяйства, и спрашивал, как распорядится герцог Окделл нашей дальнейшей судьбой.

Брат еще не ответил, и мне не хотелось даже думать, что он может ответить.

Какие невменяемые идеи относительно моей судьбы могут прийти в его голову?

— А где сейчас Савиньяк? — спросила я.

— Я справлялся о нем, — поведал Наль, — я... собственно, даже заезжал к нему. Маршал оставил надежду добраться до Раканы, он возвращается на исходные позиции. Он больше не может терять время на бесплодные поиски. Откровенно говоря, кузина, пока маршал искал пути на юг, с каданской границы пришли тревожные новости. Границу больше нельзя оставлять без внимания, и маршал не может игнорировать эту угрозу. Его армия разворачивается обратно на север.

Наль был расстроен, я тоже.

— Он не пойдет на Ракану, — подытожил Наль. — Увы. Ничего не поделаешь.

Луиза много раз просила меня сдержаться, если я снова услышу ненавистное "ничего не поделаешь", но я не оправдала ее надежд. Я не сдержалась.

Ночь Ужаса нескоро перестанет являться людям Северного Талига в ночных и дневных кошмарах. Надорские кошмары привязчивы.

Капитан Чарльз Давенпорт признавался, что картины гибели Надора преследуют его, хотя прошел уже месяц.

Его дух был той ночью в замке, словно призванный против воли высшими силами быть беспристрастным свидетелем ужасов и смерти.

Я не видела, как умерли мои близкие, а он видел; мельком он видел даже Невепря со мной и сестрами на спине, пока мы не покинули Надор; настанет день, когда Чарльз расскажет мне всё это.

Он видел смерть моей матери, хотя не видел мою; но затем Чарльз узнал, что мы спаслись, потому что виконт Лар однажды разыскал расположение Северной армии и приехал в ставку маршала Севера.

Надо сказать, что поиск этот дался Налю с огромным трудом. Армия петляла по северным дорогам, не находила дороги и продолжала рыскать по созданному землетрясением лабиринту, еще не зная, что выхода к Олларии из этого лабиринта не было. По крайней мере, так объявил маршал Савиньяк; если бы я была маршалом Савиньяком, я бы сказала, что он просто этот выход не нашел.

Впрочем, именно это я и собиралась ему сказать.

Герцог Алва ни минуты больше не промучается в тюрьме Таракана — такова моя воля!

Я еще прошлой осенью сказала герцогу Эпинэ, что до прихода весны маршала в тюрьме не будет, а я держу свое слово. Даже если его нарушили герцог Эпинэ или маршал Савиньяк.

Нам почти не осталось времени — предпоследний месяц зимы перевалил за середину.

Итак, буквально на днях маршал Савиньяк отказался свергать Таракана и повесил на видное место новую добычу — принца Фридриха Дриксенского.

С той минуты армия жила в напряжении и спешке. Не медля ни минуты, маршал ускоренным маршем погнал солдат к каданской границе. Его люди не знали ни сна, ни отдыха, и сам Савиньяк больше всех.

Иногда Чарльзу казалось, что он не одинок со своими надорскими кошмарами. Маршал выглядел так, словно ему тоже снились плохие сны...

Но это всего лишь сны, и Чарльз оценил, что куда хуже видеть их наяву.

В один прекрасный день перед ним явилось видение растрепанной девы в мужской солдатской форме, в которой он узнал герцогиню Айрис, верхом на Надорском Невепре и с ржавым старинным пистолетом за поясом. Видение спокойно прошествовало через авангард армии и посты часовых, потому что у всех при ее виде отвисала челюсть и наступал столбняк.

Видение заявило Чарльзу, что искало капитана Давенпорта и нашло, и потребовало немедленной встречи с маршалом Севера.

У Чарльза отвисла челюсть...

— Вы — капитан Давенпорт, — обвиняюще начало видение, и Чарльз смиренно согласился. — Вы офицер по особым поручением маршала Севера. Мне посоветовали обратиться к вам. Я герцогиня Окделл, и мне нужна немедленная встреча с маршалом, потому что я знаю, что он совершает большую ошибку. Я проходила через Надорское озеро и могу провести его. Я могу найти путь на юг. Я хочу показать его маршалу, и мне сказали, что вы можете всё устроить.

Часовой сбоку отчаянно чертыхнулся и осенил себя эсперой. Чарльз понял его: явление девы, которая плывет по воздуху аки по тверди земной, удручало, и часовой зажмурил глаза; а как только он закрыл их, он узрел Невепря, и его нервы не выдержали.

— Это Невепрь, — представила чудище хозяйка, — не бойтесь его, он совсем ручной. Если я прикажу ему, он будет спокойно стоять тут и никого не тронет. Хотя я бы хотела привести его к маршалу тоже, я уверена, что Невепрь ему понравится.

— Маршал... будет в восторге, сударыня, — слабым голосом заверил Чарльз. Он нашел, что Айрис замечательно понимает маршала. Невепрь — действительно то, что ему не может не понравиться. — Подождите здесь, сударыня. Я уверен, что ждать вам придется недолго.

Чарльз не знал, какая зараза удружила ему рекомендацией для Айрис, но в любом случае, Айрис снова права. Эта история — чистой воды особое поручение, особее не бывает. И Чарльзу нужно с этим что-то делать...

Нет — не ему! Да будет по слову герцогини. Пусть разбирается маршал Савиньяк, ему это доставит удовольствие!

...

— Где маршал? Опять сражается с нашествием кабанов?

— И кабаних...

— Невменяемая кабаниха — самое страшное.

— О даааа...

Чарльз слышал такие разговоры неоднократно, они начались с первого же дня, когда стало ясно, что маршалу зачем-то нужна "эта ненормальная невеприха" и Айрис задержится здесь надолго. Может, на целую неделю.. Или даже две — подумать страшно!

Такой изощренной пытки армия не выдержит!

Чарльз, как ни странно, склонялся к тому, что Айрис ему нравится, а эти разговоры — нет.

Но он был со своим особым мнением в гордом одиночестве и понимал это.

Остальные радовались хотя бы тому, что Невеприха им особо не мешает. Сначала было не так — она носилась по всему лагерю, пыталась завязывать знакомства и обсуждать военное дело, у нее приходилось деликатно отбирать оружие и пресекать иные попытки "а можно мне научиться" и "а давайте я вам помогу". Она досаждала всем, пока чуткий, заботливый отец армии Савиньяк не объяснил ей возможно мягко, что никто в армии не нуждается в ее помощи и вообще, для сохранности ее драгоценнейшей персоны от всяких приблудных каданцев ей стоит проводить время в пределах палатки, которую маршал ей любезно выделил, на попечении охраны, которую маршал к ней приставил.

Впрочем, ко времени его мудрого совета Айрис и сама присмирела, печально забивалась в палатку и никому не надоедала.

Ее энтузиазм явно остудила недружелюбная атмосфера Северной армии.

Почему-то Чарльзу... было ее жалко.

Он так и не выяснил имя и звание подставившей его заразы — никто не желал признаваться в своем подвиге. Хотя теперь это имя жаждал услышать не только Чарльз, но и сам маршал Савиньяк.

После первой аудиенции Айрис маршал вызвал Чарльза к себе и , не стесняясь в выражениях, излил на Чарльза свой "восторг". Восторг не знал конца и края, и поскольку умный маршал по понятным причинам не срывал его на Айрис, которая зачем-то была ему нужна, он отыгрался на Чарльзе.

После "дружелюбных наставлений" Савиньяка страшно хотелось повеситься, но Чарли сдержался.

Маршал еще не довел его до кондиции.

Однако Чарльз чувствовал себя виноватым и перед командиром, и перед Айрис. Это он представил ее маршалу, ему за нее и отвечать... Тем более, что других желающих не нашлось.

Подобно маршалу, Чарли терпеливо сносил атаки Айрис. Пока она нужна, ее следует ободрять и развлекать; а потом, наверное, можно будет высадить в каком-нибудь замке в надлежащей компании. Маршал, кажется, подумывал скинуть Айрис на свою мать или на герцогиню Ноймаринен...

Но пока что она находилась здесь, имела многочасовые беседы с Лионелем и честно признавалась Чарли, что Лионель своими расспросами выжимает ее досуха.

Его очень заинтересовала мистика. Его допросы были подробны, переспрашивания и уточнения бесконечны.

Собственно, интерес к потустороннему проснулся в Савиньяке еще при визите виконта Лара.

После беседы с виконтом маршал собрал у себя офицеров-бергеров, кратко изложил откровения Наля о гибели Надора и спросил их мнение.

Оказалось, им было что порассказать!

Даже Чарльз решился на откровенность и признался про свой надорский кошмар.

Потом, правда, он об этом сильно пожалел, потому что огреб новую головомойку от Савиньяка и допрос с пристрастием.

Савиньяк умеет допрашивать — в этом смысле Чарли хорошо понимал Айрис.

В любом случае, этот странный военный совет произвел на Лионеля большое впечатление, и теперь он воспользовался чудесной возможностью продолжить поиски.

Айрис знала многое, Айрис ходила тропами выходцев, и у Айрис был живой Невепрь.

По словам Айрис, маршала он не выносил и не лягал только потому, что был хорошо воспитан.

Хорошо воспитан — и Айрис мрачно добавляла: в отличие от самого маршала.

Однажды она огорошила Чарли вопросом, нравится ли ему служить у Савиньяка? И не хочется ли как-нибудь треснуть его стулом по башке?

Чарльз не нашелся с ответом, потому что, во-первых, невероятная откровенность Айрис обезоруживала, и лгать той, кто открывает вам душу, было бы просто бессовестно, а во-вторых, он обрел наконец единомышленницу, которой можно было жаловаться на графа Савиньяка. Этого хулигана в мундире.

Родственную душу найти так приятно, что Чарли открыл собеседнице многие тайны. Он даже рассказал ей о гибели Надора — честно и подробно, и ему не пришлось вытягивать из себя слова, как в докладе маршалу Севера.

Айрис признавалась, что поведением маршала она горько разочарована: он не сменил своих планов. Сколько она ни уговаривала, он поддакивал, интересовался, переспрашивал... и продолжал идти в Кадану.

Дорога через заповедное озеро действительно была рисковая, соглашалась Айрис, войско могло сгинуть по пути, да и пропускала дорога за раз только нескольких человек, так что продвижение армии могло растянуться на месяцы.

Но разве путь в Кадану легче? Разве маршал Савиньяк не рисковый человек?

Он произвел впечатление командира, который не жалеет не армию, ни себя, а в Олларию он пойти ни рискнул.

А ведь это бесчестно, сурово приговаривала Айрис. Он дал слово герцогу Эпинэ и виконту Лару. Он приносил присягу герцогу Алве когда-то, а также королю и королеве, а теперь их бросил! Ее величество Катарина тоже надеялась на Савиньяка, она не раз говорила об этом. Только Савиньяк может их спасти. Она ждала Савиньяка, а он не пришел...

Это подло.

А ведь Савиньяк считался другом герцога Алвы... Какой он друг после такого! Предатель, как свиной герцог Дикон!

Чарли молчал и соглашался.

— Я приехала сюда, чтобы пойти маршем на Олларию, — заявила Айрис. — Теперь я уверена: меня не пустят. Я только теряю время. Я потеряла здесь две недели из-за вашего раскошачьего Савиньяка! Он тянут и тянул, он меня обманул. Он вывернул меня наизнанку, чтобы узнать то, что хотел, а помогать мне он никогда не собирался! Свиньяк! И я знаю, что даже если бы он согласился, мне бы он участвовать не дал, а отправил шить шелками куда-нибудь в тыл! Я для него не воин... Хотя это я ему указала путь и подала идею... Несправедливо!

Капитан только развел руками.

— Что я здесь делаю? Меня все ненавидят! — заключила Айрис.

На следующий день она попросила Чарли устроить прощальную аудиенцию у маршала, чему весь лагерь был откровенно рад.

Маршал тут же отпустил ее, пожелал счастливого пути до Найтона или Ларака и предложил оставить адрес, чтобы прислать туда приглашение ко двору от герцогини Георгии для нее и прочих дам ее семьи. Айрис поблагодарила, оседлала Невепря и растаяла в тумане.

Так, заканчивает свой рассказ Давенпорт, и завершился неудачный визит Айрис Окделл в Северную армию.

В этот день я явилась к регенту Талига Рудольфу Ноймаринена и довела его до потери сознания.

Рудольф Ноймаринен не часто падал в обморок, но для меня нет ничего невозможного. Тем более, что мне помогали Луиза и Селина.

Нельзя сказать, что мы не пытались вести себя по возможности деликатно, не учли его загруженность, усталость или больное сердце.

О нет, мы пытались подготовить его к неожиданностям.

Я намеренно откомандировала к регенту на переговоры не себя, что так блестяще провалила дипломатию с Савиньяком, а Луизу с Селиной.

Во-первых, сами Луиза и Селина настаивали на этом, объяснив мне, что переговоры с регентом не менее важны, что с Савиньяком, а во-вторых, в сладкоречивости моей дуэньи я имела триста возможностей убедиться до того, а уж при арьергарде из Селины успех должен был быть обеспечен.

Но факт остается фактом.

Когда Селина подала мне тайный знак, и маршал Ноймаринен увидел меня на Невепре, к седлу которого были аккуратно приторочены бесчувственные тела короля, королевы и Первого маршала, он изобразил из себя четвертое тело, и мне оставалось только приторочить его к седлу.

У незаменимой Луизы немедленно нашлась нужная вещь — нюхательная соль, а Селина поднесла к губам несчастного стакан воды и обмахивала его веером, пока он не очнулся.

Пожалуй, мне придется всё-таки вернуться на неделю назад...

Итак, возмущенная и расстроенная, я вернулась от Савиньяка, которого не иначе как "Свиньяк" не называла. Этот кумир был развенчан в моих глазах.

Мои родные продолжали щипать травку в Найтоне и заверять, что полностью сим довольны, а я получила по заслугам. Если бы они знали заранее, они бы меня предупредили, что иного исхода ждать не приходилось. И конечно, они не пустили бы меня в это легкомысленную и опасную авантюру, а заперли бы дома и сторожили день и ночь.

Я чуть не плакала от досады. Я не узнавала своих любимых!

Неужели всё это говорит Луиза, которая когда-то хотела пешком дойти до Олларии в обозе графа Савиньяка? Неужели мой кузен молчит и мямлит, словно это не он отважно вступил в заговор с Робером Эпинэ и отвез маршалу Севера смертельно опасное письмо? Неужели сдался мой дядя, который героически возражал двум божествам в Судную ночь и победил, спасая тем самым жизнь Налю и Аурелии?

Что с ними сталось?!

Только Селина, Невепрь и местный кот Маршал были на моей стороне. Они обещали всю возможную поддержку, хотя я не представляла, как эта могучая поддержка может помочь в спасении Рокэ Алвы.

Я поняла только одно: моего Рокэ все предали, его так называемые друзья не собираются красть его из тюрьмы, и если не я, то никто.

Но КАК?

Предположим, мы с Невепрем вполне могли приехать в тюрьму, забрать Рокэ и скрыться, с этим мы бы вдвоем справились.

Но герцог Эпинэ еще прошлой осенью объяснил мне, что Рокэ один не пойдет, ему нужен свободный Фердинанд. Значит, сначала следовало освободить Фердинанда, а это уже задача для четверых: двух меня и двух Невепрей.

Кроме того, при таком размахе нечестно было оставлять в руках Таракана последнюю заложницу — королеву. Если красть Рокэ и короля, королева должна быть освобождена тоже.

У меня отчаянно не хватало людей для исполнения этого плана, а также разведывания обстановки и знания Олларии.

Гениальная мысль пришла Селине: люди были! Всеведущие, непобедимые и уже отмеченные одним успешным групповым спасением.

— Папенька, — сказала Селина. — Цилла. Капитан Гастаки.

— Они согласятся?

— Я их позову, — твердо решила подруга. — Я думаю, им понравится, потому что капитан Гастаки болеет душой за нашу планету. Она говорила, что нынешний регент и его военачальники — дураки, и если они продолжат сидеть сложа руки, наступит конец света.

— Она замечательная, — с восхищением сказала я. — Она умнее всех живых.

— Мы поговорим с ней и попробуем, — заключила Селина.

Мы поговорили и попробовали.

Нам пришлось не один раз тайно проникать в Олларию, но благодаря нашим проводникам-выходцам все окружающие спали и никто нам не мешал.

Выходцы помогли разузнать все новости, начертать карту Нохи и Багерлее, отметить расписание караулов и комнаты, где держат наших узников.

Мы обговорили, куда перенесемся в случае успеха: к регенту Ноймаринену и госпоже Георгии. Принцесса Георгия приняла нас в свой штат, разве нет? Единственная польза от Свиньяка, но пригодилась.

Поэтому кроме Олларии нас перекидывало сначала в замок Ноймар, где регента уже не оказалось, потом в Придду, где мы его таки нашли. И должны были держать под наблюдением, потому что он переезжал с места на место. Попробуй рассчитай при этом подходящее место для нашего заговора...

Мы напрасно думали, что сможем скрыть всю эту деятельность от Луизы — ее зоркие очи замечали всё, что творилось в доме.

Мы могли ей солгать, но поверила бы она? Луиза считала нас неумелыми лжецами, а себя — проницательной дуэньей, и она была права.

Сказать правду, когда меня грозились запереть и за меньшее? Мы рисковали, но дело шло о спасении герцога Алвы, а это всё-таки давало уверенность, что госпожа Арамона будет на нашей стороне.

Мы открыли ей всё.

Глаза Луизы загорелись, и она долго и неубедительно ругала нас, а затем настояла на своем присмотре и участии.

Мы долго готовились — почти месяц; когда мы сочли, что всё готово, мы назначили великий день.

Это было двадцатое Зимних Молний. В заданный день и час три группы одновременно явились каждая по свою плененную душу: мы с Невепрем к Первому маршалу, Селина с Зоей к королеве, капитан Арамона и Цилла — к королю.

Надо сразу сказать, что Первый маршал был мне не рад и идти со мной не захотел.

Пусть я заверяла, что Фердинанд и Катарина тоже спасены, пусть я твердила, что ему нельзя оставаться здесь, где он умирает, — его вид меня потряс, это был живой мертвец, — Алва отказался.

Он наотрез отказывался иметь дело с кем-либо по фамилии Окделл, и вообще имел к этой фамилии явное предубеждение. Она заставляла несчастного нервничать, что было заметно даже мне.

Но я была к этому готова.

Опыт маршала Свиньяка показывал, что мое обаяние действует не на всех. Поэтому у меня в запасе лежало безотказное средство.

Я осторожно шлепнула любимого по макушке винной бутылкой, и он был так слаб, что даже не уклонился. Последнее лишь подтверждало, что увозить Рокэ надо немедленно, а лучше бы еще вчера.

Я погрузила тело на Невепря и отбыла.

На месте встречи меня ждали Луиза, Цилла, ее отец и король, которого, как оказалось, тоже пришлось огреть по башке, потому что он больше не считал себя королем, впал в депрессию и решительно отказывался, чтобы его спасли. Король не слушал, что ему втолковывали про жизнь герцога Алвы, которая зависела от его спасения, и других людей, которых он подводил. Король желал искупать в тюрьме свой грех, потому что на воле он больше никому не нужен и "заслуживает только презрения".

Группа Селины явилась позже, потому что королева не желала исчезнуть просто так, никого не предупредив, и требовала времени, чтобы написать кардиналу Левию прощальное письмо. Когда капитан Гастаки решила, что королева никак не напишется, она слегка стукнула ее вазоном роз, и больше их никто не задерживал.

Возможно, наши спасенные выглядели не парадно, но мы сходились на том, что ждать, когда они придут в порядок, времени нет, дорога каждая секунда. Нужно доставить их регенту немедленно.

Кроме того, если бы они пришли в порядок, они снова стали бы возражать и задерживать, а это было совершенно лишнее.

Госпожа Арамона попыталась наспех причесать пленников и придать им хоть немного пристойный вид, и она заверяла, что в любом случае стало лучше, чем было.

Будущее показало, что всё-таки ее усилий недостаточно.

Выходцы не пожелали представляться герцогу Ноймаринену и простились.

Я благословила Луизу и Селину на подвиг покорения Ноймаринена, и они отважно отправились вести переговоры. Я осталась ждать их возвращения и сторожить добычу.

А чем наша авантюра закончилась, вы видели.

Генерал Жермон Ариго любил Торку, бить врагов и природу. Ночь на берегу великой северной реки, в тишине, за которой таился неприятель на другом берегу, была для генерала прекрасной.

Преображение зимнего лика Хербсте в весенний совершался у него на глазах и восхищал его, а еще на пустынном берегу хорошо думалось, а главное — он ждал разведчика с того берега реки. Переходить тающий лед было подвигом, он сам бы через минуту утонул, как топор, но разведчики Баваара — профессионалы. Они умели творить и не такие чудеса.

Лазутчика пока не было. Вместо него генерал краем глаза ухватил мелькнувшую огромную тень, кто-то вздохнул и промчался мимо.

О нет. Только не Невепрь...

— Твою... Только тебя здесь не хватало! — выругался генерал.

— Это заплутавший конь, Герман.

Ойген спокоен и собран, как всегда.

— Слава Создателю. Я его принял...

— Я примерно представляю, за кого ты его принял, Герман. Это неосуществимо хотя бы потому, что корнет Окделл находится в Мариенбурге, а ее любимец никогда не отлучается от хозяйки настолько далеко.

— Этого-то я и боялся.

— Ночью мы принимаем плетень за быка, — процитировал бергер старинную пословицу, — днем всё становится на свои места. Я удивлен твоим отношением к девушке. Не ты ли больше всех на Совете отстаивал ее здравый смысл и послушание дисциплине, чтобы позволить девушке остаться в армии? Корнет Окделл — разумная ученица, она понимает, что здесь ей делать нечего.

— Она способная девочка...

— И очень старается оправдать оказанное ей доверие. Я полагаю, она лучше всех представляет, как пристально наблюдают за ее поведением и как важно не давать повода всем, кто считает ее неспособной к военной службе. Герман, этой весной я беспокоюсь за многое, но не за герцогиню Окделл: в ее интересах сделать свое поведение идеальным, и она сделает.

— Я беспокоюсь за нее, — признался Жермон.

"Тогда зачем ты боролся за нее?" — спросил бы он сам на месте Ойгена; Ойген промолчал, но Жермон сам себе ответил: потому что.

Ему трудно было объяснить.

Трудно и легко: поддержать просьбу девочки, которая спасла его сестру — даже самую безумную просьбу, — было естественно. Эта девочка могла просить его о чем угодно. Не считая того, что он обязан ей жизнью короля и Первого маршала, а также снятием большого жернова с шеи Талига. Рудольф предложил ей орден, она отказалась и спросила, можно ли вместо ордена попросить что-то другое? Она просит исполнить свою мечту — она всю жизнь хотела служить в Торке, как ее отец.

Рудольф потер лоб, случился большой и общий спор, когда заговорили все, перебивая друг друга, и регент собрал всех на срочный Совет. Диспут был жарким, но партия Жермона победила...

Зачем? Дело не в долге перед эрэа Окделл и не в благодарности. Но как трудно подобрать слова...

Наверное, дело в самомнении и общем безумии. Жермон уверовал в этот год, что надо слушать себя; надо действовать так, как подбивает нечто неназванное изнутри, он делал так весь год и не ошибался. Он избаловался своей непогрешимостью: когда осенью душа рвалась из Торки домой, в Ариго, и оказалось верно, там восстание; когда он рискнул взять в авангард Придда и оказался прав. И теперь тот же голос подтолкнул его при виде тощего веснушчатого недоразумения с горящими глазами: надо брать!

И он выступил в ее пользу...

Это было безумием, но разве не находкой оказался Придд? В этой Айрис что-то есть...

— Невепря здесь нет, и я не представляю, что бы ему тут понадобилось.

— Как будто ты хорошо представляешь, что ему вообще надо.

— Мы постыдно мало знаем о таких животных, и очень повезло, что нам выдалась возможность наблюдать его в разных условиях. Это огромный вклад в науку, Герман.

— Где он ночует? — переспросил Ариго. — Что он ест и пьет? Помните, как Валентин Придд сказал на это: ну разумеется, Невепрь ест Нееду, пьет Неводу и седлается Неседлом?

— Полковник Придд поладил с животным, и это хорошо, — объявил Ойген.

Конечно, хорошо. Тессорий Крединьи как-то сказал о Невепре гадость, а утром зашел в свой кабинет и обнаружил, что Невепрь навел там порядок. Основательно и качественно. Виновник торжества ворочался посреди комнаты на кипе бумаг, причем тессорий недосчитался нескольких и заявлял потом, что Невепрь их сожрал.

— Не всем нравится присутствие Невепря, но я нахожу, что оно очень познавательно и полезно.

— Некоторым снятся кошмары, — буркнул генерал.

Недавно молодой Савиньяк жаловался друзьям, что видел ужасный сон. За ним гонялась огромная шляпа и собиралась его съесть. После этого сна он целую неделю не поминал всуе полковника Придда.

— Кошмары снятся, когда совесть нечиста, — изрек Райнштайнер древнюю мудрость и уточнил: — Хотя это неверное и упрощенное толкование, Герман. Сны недооценивать нельзя. Сны — это важно.

— Спать без снов еще лучше.

— С этим трудно спорить.

Над Хербсте светила луна, а разведчика всё не было.

— Я буду рад, Герман, если ты сочтешь нужным пересказать мне свои сны, в которых может содержаться нечто важное. Даже если в них окажется Айрис Окделл.

— Не ты ли только что расхваливал эту девушку за разумность?

— Я не считал и не считаю ее разумной, — объявил бергер. — Разумная девушка не попросится служить в армию. Я понимаю твои мотивы, Герман, и не отрицаю, что корнетом Окделл довольны ее наставники и видят в ней определенные задатки. Девушка, которая не знала элементарных основ, но успешно освободила от плена троих заложников, чего не смогли сделать вместо нее лучшие воины государства, определенно заслуживает внимания. А если ее научить этим основам и попытаться представить, как ее амбиции возрастут?

— Но ты возражаешь против нее?

— Для женщины нет будущего в армии, Герман. Как бы ни была ваша герцогиня талантлива, ты можешь представить ее в чине полковника? Генерала? Кто произведет ее туда? Сейчас девушка рада быть корнетом, но вечно она не будет радоваться. Она удовольствуется чином теньента? Мелкими поручениями, пока ее ровесники будут заслуженно подниматься наверх? Ее устраивает, что за неудачный опыт освобождения Алвы герцог Придд стал полковником, она же за удачную операцию определена в корнеты? Девушка неглупа, рано или поздно она задумается об этом.

— Я считаю Рудольфа и Вольфганга справедливыми людьми. Если Айрис заслужит повышение, она его получит.

— А я считаю, что надо быть реалистами. Чтобы девица Айрис заслужила повышение, она должна работать день и ночь. Как ее нынешние ровесники, а точнее — больше. Усерднее, тяжелее их. Не зная отдыха, не отвлекаясь на молодых людей, отказавшись от замужества и деторождения. У нее просто не будет времени выйти замуж, содержать дом. А если герцогиня забеременеет? Она покинет армию на годы, чтобы ухаживать за ребенком. С ее карьерой будет навсегда покончено. Если Айрис желает посвятить себя армии, кто вместо нее будет вести ее дом, рожать ее детей? Она готова отказаться от этого? Возможно ли требовать такой судьбы для молодой девушки? Это невозможно, Герман.

— Ее идеал — капитан Гастаки. Айрис хочет быть похожей на нее.

— Капитан Гастаки теперь замужем и оставила службу.

Жермон вздохнул и проводил глазами длинное облако.

— Заметь, я вовсе не считаю пребывание девушки в армии бесполезным, — заметил Ойген. — Я очень надеюсь, что здесь она найдет себе мужа. Это было бы прекрасно во всех отношениях, и я займусь этим.

Ойген займется этим!

— Я не понимаю твоего отношения, — нахмурился командор. — Герцогиня Окделл и ее семейные связи, ее лояльность, ее будущее имеют большое значение. Рано или поздно девушка всё равно выйдет замуж, но если есть возможность подобрать для нее нужного нам жениха, шанса упускать нельзя. Сейчас она свободна, помолвка с герцогом Эпинэ очевидно расторгнута обеими сторонами. Что будет девушка делать дальше? В достойном для нее браке заинтересованы и я, и герцог Алва, и маршал Ноймаринен. Я обещал им проследить за этим...

Луну закрыла туча, на реке что-то мелькнуло — или Жермону показалось?

— Я очень надеюсь на наших юношей, Жермон. Айрис категорически настроена против маршала Савиньяка, это печально, потому что не все способны справиться с такой строптивой женой, как наша эрэа, а тем более с ее братом и всем их беспокойным семейством. И соленым озером в придачу... Граф Савиньяк имел некоторые планы на возрождение Надора. Жаль, но это не конец света. В конце концов, есть младший Савиньяк, есть братья Катершванц, виконт Рафле... Хотя я возлагаю большие надежды на полковника Придда, по характеру и положению он подходит герцогине больше всех... Герман, я вижу разведчика.

Жермон тоже увидел и обругал себя, что не заметил раньше. Разведчик был уже на середине реки.

— Валентин не подходит Айрис, она слишком "неразумна" для него. Авантюрная, рисковая... Склонная к безумствам...

— Ты хочешь сказать, что Валентин умеет держать себя в руках и не срывается в опасные и глупые приключения. Ты прав, но ты увидишь, что у этих двоих больше общего, чем ты думаешь.

Оба замолчали, потому что беседовать, когда на твоих глазах человек рискует жизнью, было невозможно.

— Я соглашаюсь, что полковник Придд — рациональный, сдержанный человек, — начал Ойген и смолк.

Минуту спустя красный от гнева Жермон подступил к воде, чтобы встряхнуть за шиворот безответственного, сумасшедшего оборомота. Валентин Придд был насквозь мокрым и страшно довольным.

Мои сестры — при дворе!

Они вырвались из надорской — или ларакской — могилы.

У них даже есть всё необходимое, за которое мы не заплатили ни талла, потому что представление моих сестер ко двору счел нужным полностью обеспечить герцог Алва. Так он надеялся рассчитаться за долг жизни.

Мне жаль, что моим сестрам не светит и не будет светить яркое солнце Кэналлоа, но двор герцогини Георгии — тоже прекрасный выбор. Там чистый воздух, обучение, воспитание, высшее общество и сама принцесса, о которой говорят, что она боевая и задорная дама.

Хотя бы ради этого стоило сделать то, что я сделала, потому что теперь я слишком часто сомневаюсь...

Но счастье моих сестер?

Но исполнение моей мечты — я , корнет Западной армии Окделл, разве могу сомневаться?

Но ордена на груди госпожи Арамоны и Селины (я больше не опозорюсь вопросом, почему посмертный орден не вручили капитану Арамоне и капитану Гастаки, честное слово!) — ?

Но всеобщее внимание ко мне? Все мои желания исполняются — желания Спасительницы Отечества! Разве не так сказал полковник Придд — а его стоило послушать?

— Корнет, вы сделали всё правильно. Вы и ваша семья находились в сложном, почти безнадежном положении предателей Отечества, и несмываемое пятно на вашей фамилии омрачало будущее. В подобных ситуациях существует единственный выход, и вы его нашли — вы спасли Алву. Могу судить по своему опыту, что любая проблема в нынешнем Талиге решается спасением Алвы. После этого вам открыты все пути, и всенародная любовь окружает вас, а разве это неприятно?

Полковник прав — это очень приятно.

Я прошу место в армии — герцог Ноймаринен его дает, у меня нет средств на экипировку — адмирал Вальдес "от имени благодарного флота" вручает дорогущего мориска и амуницию, я желаю учиться военному делу — мне дарят мне целую библиотеку книг, предлагают уроки стрельбы, езды на лошади и фехтования, а начальник арсенала Старой Придды приглашает приходить и выслушивать его лекции по истории талигойского оружия... А генерал Вейзель и так готов был любому рассказывать о своих обожаемых пушках, хоть мне, хоть своему коту.

В безмерной щедрости мои уроки позволяли слушать и Селине, с которой я не разлучалась, пока госпожа Арамона не опомнилась и не увезла упирающуюся дочь ко двору принцессы. Селина на прощание пообещала сбежать как можно скорее.

Всё это очень приятно. Только моего портрета в рамочке из изумрудов и лебедей не хватает, а жаль. Неужели граф Свиньяк не догадается?

Что же со мной не так?

Всё по-прежнему — разбитые мечты, несбывшиеся ожидания. Я думала, что после спасения Алвы история пойдет совсем иначе, и я не понимаю, почему она упорно идет не так.

На что я надеялась, когда спасала Алву, короля и королеву? На то, что примерно на следующий день закончится война.

Все враги до единого, устрашенные именем Алвы, бросят оружие и сбегут, Альдо Ракан удавится с горя, а Фердинанд и Катарина с триумфом вернутся царствовать в столицу. И будет всем счастье.

Это было наивно? Но все, все люди, которым я привыкла и даже не привыкла доверять, в один голос всегда твердили, что Алва — наше всё. Что достаточно одного его имени, чтобы обратить врагов в пыль. Что только его присутствие держит чуждые армии далеко от границ Талига, и только его отсутствие прошлой весной придало им смелости. А вот Алва вернется — и разобьет всех в пух и прах, как всегда. Это же Алва.

Итого — я освободила Алву четыре месяца назад; все войны как были, так и продолжаются. Ни один враг не устрашился: что дриксы и гаунау на Севере, что кагеты и гайифцы на юге. Все так увлеклись войной, что мелочи вроде спасения Алвы просто не заметили. Не до того им... Хотя я не понимаю — зачем теперь драться? Как говорил один рыцарь в модном приключенческом романе, которым сейчас зачитывается весь двор: "Я дерусь просто потому, что дерусь"?

Мне возразят, что и Первый маршал не оправдал ожиданий, он тоже за эти месяцы не разбил интервентов в пыль. Я скажу, что во-первых, он разбил бордонцев и собирался заняться Кагетой, а во-вторых, он имел полное право проигнорировать остальных, потому что ему тоже было не до того. Рокэ тяжело болел.

Первую неделю он пролежал, бредя и обливаясь кровью, потом ему вдруг стало лучше. Сейчас маршал почти поправился. Но ни один лекарь так и не понял, что с ним было...

Меня утешало, что сам Рокэ понимает. Он даже подобрал себе лечение: обещал, как только окрепнет, съездить в одно из древних святых мест, волшебный воздух которого должен принести ему исцеление. Герцог сдержал свое слово, уехав к северным развалинам гальтарских храмов; там он счел себя выздоровевшим и помчался в Олларию, на подступах к которой свалился с новым приступом. Если бы его не нашел там граф Ченизу, не увез на юг, подальше от скверных мест, дело было бы худо.

Оттуда Рокэ свернул на юг, где и разбил бордонцев. К нам, на север, он больше не вернулся. Разбирайтесь со своими проблемами сами... Не скажу, что мне это понравилось.

Итак, я начала с того, как сильно была разочарована. Я верила людям, что они сведущи и мудры, а они все ошибались.

Я словно вернулась в детство, когда хочется хоть-что понять и узнать об окружающем мире, а спросить не у кого. Моя мать, мой опекун и мой наставник отец Маттео говорят вещи, которым при всем желании нельзя верить, потому что они опровергаются на моих глазах.

Я так мечтала вырваться из Надора в общество умных, знающих людей, которые ответят на мои вопросы, которые всё мне объяснят, и жить станет легко и ясно.

Я считала, что найду таких людей в столице, при дворе, или в ставке у маршала Савиньяка, или у герцога Ноймаринена.

Например, генерал Вейзель, гениальный артиллерист; он знает всё, и ему можно верить, как самой истине. Но генерал Вейзель не сомневался, что Рокэ сейчас встанет и побьет дриксов. Кому же верить, если сам Вейзель ошибается?

Я так хотела разобраться, что происходит в армии, как она устроена, как мы побеждаем. Но получилось, что никто не понимает этого, все ошибаются. Я хотела постичь военную науку из уст таких мастеров, как Вейзель, а науки не было...

Тогда чему, как, у кого мне учиться? Что мне делать?

И зачем я спасла трех человек, если это было никому не нужно?

Да, никому. Даже им самим.

Герцог Алва не скрывал, что рвется назад, в Олларию, потому что болеет сердцем за Моро. Моро я как-то не догадалась вытащить вместе со всеми, мне казалось достаточным увезти маршала, короля и королеву, а это была стратегическая ошибка. Теперь я расплачивалась за нее.

Маршал был уверен, что Моро надо спасать. Если его оставить в руках негодяев, они непременно сделают коню что-то плохое.

Потом выяснилось, что он был прав, как всегда, но я расскажу об этом позже.

Итак, Рокэ за свое освобождение меня не благодарил. Навязывать людям спасение — вредный труд, и я начинала понимать полковника Придда, который решил не навязываться в спасатели, если спасаемые этого откровенно не хотят.

Король Фердинанд не хотел тем более.

Он так и не признал себя королем.

Он запрещал оказывать себе королевские почести, напоминал всем, что отрекся и больше политикой не занимается. Он господин Оллар, дворянин, отец и муж, не более того. Хотя в том, что он муж и отец, он тоже сомневается и оставляет это на рассмотрение своей супруги.

Король сидел в замке Ноймар, практически не покидая свои покои, играл с детьми, общался с сестрой и отказывался заниматься чем-либо еще.

Ни сестра, ни Катарина не смогли его образумить.

Ноймаринен и Рокэ — тем более...

Рокэ, собственно. и не пытался. Он считал, что его религия не позволяет ему спорить с королем.

Рудольф Ноймаринен пытался, но потом махнул рукой, как и все. Король был безнадежен.

Одна из причин, по которой Рудольфа и Рокэ не устраивала ситуация, была проста: при отречении Фердинанда им навязывалась законом роль регентов при малолетнем короле Карле, а они этого не хотели.

Рокэ не хотел быть регентом, он хотел воевать; при его отказе пост переходил Ноймаринену, которому нужен был не больше, чем найери зонтик. Вот граф Савиньяк взял бы пост с удовольствием, только он был далеко, он воевал в Кадане...

Мы жили в стране, где король не хотел быть королем, а регент регентом, и радости это не прибавляло.

Зато королева очень хотела быть королевой, но пока не определилась, как.

За прошедшие месяцы она осчастливила нас тремя разными соображениями о том, кто отец ее детей.

Королева то собиралась разводиться с Фердинандом, то хотела уйти в монастырь, то решала быть ему верной женой навеки.

Что касается детей, по последней версии их отцом назывался маршал Савиньяк: оказывается, у них с Катариной был тайный роман, пока он исполнял обязанности капитана королевской стражи. Кроме того, королева была снова беременна, должна родить в начале лета и ее нельзя волновать. Кто отец ее последнего ребенка, поскольку армия графа Свиньяка в момент предполагаемого зачатия стояла в Северном Надоре, — великая тайна.

Ко мне королева стала относиться удивительно сердечно, когда убедилась, что ни Свиньяк, ни Алва, ни Робер Эпинэ не намерены на мне жениться.

Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

А может, просто мир сошел с ума?

Похоже на то.

Может, поэтому здравые рассуждения не работают и прогнозы не сбываются, а люди ведут себя как ненормальные.

Если вы полагаете, что только правители Талига этой весной устроили в своей ставке сумасшедший дом, то вы ошибаетесь.

В первые дни весны, как раз когда Рокэ свалил сильнейший приступ, мориски сожгли Агарис.

Потом из Фельпа пришло письмо, что Франческа Скварца устроила переворот, свергла дуксию и сделала родной город герцогством. С помощью некрашеных киркорелл. Эмиль Савиньяк настолько спятил, что сделал ей предложение.

Но самое смешное творилось в брошенной нами Олларии.

То есть Ракане. То есть теперь — Данарии.

Из Данарии приходили письма, мне даже написали брат и герцог Эпинэ. Лучше бы не писали...

Итак, на следующий день после визита моего отряда в Олларию осведомленные люди зашептались, что ценные узники исчезли.

Правление Альдо зашаталось на обе ноги. Через несколько дней он поехал в Ноху и упал там с лошади.

Ходили слухи, что на лошадь его посадил Марсель Ченизу в сговоре с другими лицами.

Так или нет, но лошадью был Моро, и Альдо умер. Мой брат пытался помешать Моро, получил по ребрам и пролежал все последующие события дома...

А события поднялись, как дрожжи в опаре.

В Фельпе сменили дуксию на монархию, в Олларии — наоборот. Разгневанный народ ходил по улицам и требовал справедливой и выборной власти, не сосредоточенной в одних руках, а также обожествить Моро. Денег в казне не было, но люди постановили воздвигнуть в честь Моро целый храм с его золотой статуей внутри.

Горожане заявляли, что не верят ни одному из людей во власти, потому что все они продажные, в отличие от Моро!

В итоге, Моро они и выбрали главным дуксом, а кроме него в Совет дуксов избрали крысу Клемента, волкодава Котика и левретку Эвро.

Всё это безумие правит Данарией до сих пор.

Создателю народ тоже не верит, объявил оный народ, ибо все прежние боги лживы и не защитили свою паству в трудный час. Отныне данарцы учреждают новую церковь, они поклоняются Закатной Твари, главной жрицей которой выбирают кошку Альбину.

Но учитывая, что новые правители города мудры и чисты, но бессловесны, народ разрешает избранным дуксами толмачам говорить от их имени.

Речи Моро в Совете переводит Никола Карваль, за Клемента ручался герцог Эпинэ, за Котика — граф Ченизу, пока он сбежал с Рокэ, за Альбину — кардинал Левий, за Эвро — баронесса Капуль-Гизайль.

После побега Марселя Котик выбрал своим переводчиком барона Коко.

В городе целый полный порядок, настолько полный, что в один прекрасный день генерал Карваль сообщил нам, что Штанцлер повесился в своей камере в Багерлее, и все поверили. Кроме моего брата, этот факт никого не огорчил.

Самым последним декретом, написал мне Эпинэ, Совет дуксов отменил титулы и звания, объявив всеобщее равноправие, и также право женщин на развод.

Поскольку наша помолвка была фиктивной, а герцога Алву уже освободили без ее помощи, Робер возвращает мне свадебный браслет.

Он, откровенно говоря, женится.

Гражданин Робер сделал предложение свободной и равной себе гражданке Марианне. Они ждут, чтобы дуксия утвердила ее развод с гражданином Коко.

Робер писал, что нашел свою любовь, он счастлив и молится, чтобы и я нашла мужчину своей мечты.

Я подумала, что в Олларии все спятили.

* * *

Вы устали слушать мои жалобы?

Признаюсь, что в те дни я сама от себя уставала.

Измученная, усталая девочка, прибывшая в ставку Западной армии и жалеющая, что ввязалась в эту безнадежную авантюру.

О да: если бы меня устроила служба, если бы в те дни меня удовлетворило, как сбылась эта давняя мечта, я бы не видела недостатков в этом лучшем из миров; но Западная армия разочаровала меня.

Итак, я служила корнетом уже четыре месяца, приняла участие в настоящем бою и набрала достаточно опыта, чтобы задуматься.

Сначала я была счастлива, что меня принимают, а не отмахиваются, как незабвенный Свиньяк. Западная армия и ее офицеры казались мне самыми добрыми, понимающими, передовыми людьми на свете.

Эта иллюзия скоро рассеялась.

Для первого раза меня зачислили на службу к герцогу Ноймаринену, и служба состояла в том, что я ничего не делала. Мы с Селиной обложились книгами, ходили в арсенал и учились, а герцог временами спрашивал, как идут дела. Он предоставил мне ментора, который пришел в отчаяние от первого же моего вопроса.

Я всего лишь спросила, почему я не могу украсть маршала Бруно или принца Фридриха с помощью Невепря и выходцев, как я спасла герцога Алву? Разве это не прекратит войну?

Я же понимаю, что наступление Бруно неизбежно, а воевать с ним обычным способом я не умею. Я совершенно бесполезна в том, что умеют бойцы Западной армии, и я потеряю слишком много времени, чтобы научиться. Пока я буду учиться, компания пройдет без меня!

Но у меня же есть мой уникальный опыт и умения, почему их нельзя использовать?

Ментор уговаривал, что этот опыт обнаруживать нельзя. Если я захочу скакать на Невепре, что мешает маршалу Бруно завести своего Невепря и украсть Вольфганга фок Варзова? И как мы ему ответим?

А если маршал Бруно заведет себе корпус выходцев, что я противопоставлю им?

Нет уж, заключил ментор, есть единственный путь: учиться быть как все.

Ибо в любом случае, в составе нашей армии не предусмотрены такие должности, как кавалерист по Невепрям или командующий выходцами.

Если я желаю остаться на службе, я должна выбирать из того, что есть.

Так прошел месяц, я стала учиться...

И тут пришла весна, растаяли льды.

Маршал фок Варзов двинул полки к границе, и меня двинули вместе с ним.

Герцог Рудольф сбросил меня Вольфгангу, как мячик.

Теперь я ничего не делала в ставке маршала Запада, но это было лучше, потому что скоро туда прибыло пополнение из бергеров.

Близнецы-бергеры Катершванц встретили меня так радушно, словно я была героиней древней баллады. Йоганн Катершванц утверждал, что я похожа на его бабушку Гретхен, которую он очень уважал.

Близнецы прекрасно фехтовали и готовы были учить меня, хотя всеми силами умаляли свои заслуги.

— Я ничего не умею, я даже не училась в Лаик, — жаловалась я.

— Ты очень везучая есть, что ты не попала в Лаик, — заявлял Йоганн. — Ты ничего не потерявшая. Капитан Арамона был плохой учитель, он заслужил хроссе потекс. По-настоящему наш учитель был дедушка Ульрих-Бертольд, вот он знает свое дело!

— У него есть своя академия? — спросила я.

— Он возит ее с собой, — фыркнул Норберт, — вся его академия — в его обозе. Барон Ульрих-Бертольд — великий учитель, и он приехал с нами. Он очень захочет увидеть девушку, о которой говорит весь Талиг.

— Он будет рад тебя учить! — добавил Йоганн.

Я в этом сомневалась, и напрасно: барон Катершванц, подобно генералу Вейзелю, готов был учить всё, что попадется ему под ноги. И близнецы не переоценивали — барон был ходячей академией.

Вокруг барона должна бы стоять толпа, внимая ему с раскрытым ртом, и меня изумляло, что при появлении Ульриха-Бертольда все, наоборот, разбегаются.

Нет пророка в своем отечестве.

Энергии барона хватило бы на обучение целой школы, но он вынужден был расточать свои сокровища на двоих — полковника Придда и меня.

Остальные, видимо, достигли совершенства в военной науке и в его наставлениях не нуждались.

Поразительно, сколько времени тратил барон на нас двоих совершенно бескорыстно, а готов был отдать еще больше.

Мы не мешали друг другу, а если и мешали, вежливый Спрут забыл о том сказать; при этом слушать его беседы с Ульрихом-Бертольдом было познавательно. Я мало что понимала, хотя считала иначе, но я запоминала непонятное и отправлялась к учебникам, чтобы узнать больше.

Я считала, что всё, что хочет знать полковник Придд, стоит запомнить. Его интересовали только действительно важные вещи.

И главное, что ему было интересно обсуждать военное дело. Даже со мной.

Когда барон Катершванц говорил мне: "Вас я жду", — я знала, что это правда. Он хочет меня научить. Он меня ждет!

А другие — нет. Они просто не знают, что со мной делать...

Поскольку я ничего не умела, вполне понятно, что пока от меня ничего не требовали и ничего не ждали. Шла война, Валентин Придд уже успел навоевать на орден Талигойской Розы, но я была бесполезна.

Однако ждали ли генералы, что я научусь?

Ждали, когда я встану в строй?

Хотели, чтобы я научилась как можно лучшему и большему?

Я вдруг поняла, что нет. Когда я покинула ставку регента, мой ментор и начальник арсенала остались там, и маршалу Запада было совсем не до того, чтобы обеспечить меня учителями. Эту задачу я должна была решать сама. Я училась понемногу чему-нибудь и как-нибудь, но мое армейское начальство это полностью устраивало. Значит, они не ждали от меня будущей пользы?

Я предложила начальству делать то немногое, что я умею: развозить приказы на Невепре или ходить с ним в разведку.

Фок Варзов печально сказал, что необученных детей он на верную смерть не пошлет, и разговор был окончен.

Дальше был неприятный случай с бароном Райнштайнером. Мне передали, что барона расстроили комплименты, которыми мои друзья награждали упорную учебу. Как вы помните, Йоганн вспомнил свою бабушку, и Арно Савиньяк однажды пожалел, что я не застала пленного лейтенанта Фельсенбурга. У него тоже была боевая бабушка, которая вполне могла вместо него идти на абордаж.

Так вот, барону Райнштайнеру очень не понравилось, что "видные и красивые молодые люди видят во мне чью-то бабушку".

Сожаление барона давало пищу для размышлений...

В конце Весенних Волн Бруно нагнал нас и навязал бой, который мы проиграли.

Маршал Запада даже отпустил меня в сражение. На мориске, курьерствовать.

Отчего он передумал? Я не знала.

Но когда бой окончился, причем мне и моему коню повезло выйти из него живыми, маршал позвал меня и стал расспрашивать о первом боевом опыте.

Я призналась, как много мне надо выучить для следующего раза, и несчастный сник, как увядшая былинка.

Особенно при упоминании следующего раза.

Маршал явно надеялся, что одного боя мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Неужели он считал, что я расплачусь от страха и захочу домой к дядюшке?!

Я поняла, что решительно всё придется делать и постигать самой, никого не слушать и ни на чьи авторитеты не полагаться.

Так я сумела очень оригинально поздравить герцога Придда, когда его наградили новым орденом.

Воспитанный герцог спросил, как далеко я продвинулась в постижении военных наук, и я не стала стесняться в выражениях.

Я твердо объявила, что Западная армия — сборище дремучих ретроградов, которые не успевают за новым веком, воюют по канонам столетней давности и проигрывают за это, а их Пфейтфайер — ископаемое, устаревшее уже в позапрошлом столетии, и полагаться на него нельзя. Разве что генерал Ариго не так безнадежен. Мой единственный кумир, вдохновенно продолжала я, это Рокэ Алва, который чихал на все запреты и делал то, чему все кругом сопротивлялись, считая это невозможным. Они не понимали, что он как раз делает единственно возможное, чтобы спасти от разгрома свою армию.

Моя пламенная речь произвела на полковника странное впечатление.

Он поднял бровь и сказал, удивительно напоминая Алву:

— Мой вам совет, Айрис: когда вам предложат полковничью перевязь, соглашайтесь. Вы способны справиться с этим уже сейчас.

И ушел до того, как я подыскала в душе достойный ответ.

Вспоминать о том, как твои люди проиграли генеральную баталию, неприятно, и генерал Ариго был с этим согласен.

Накануне вечером он смотрел на темный луг и думал, что завтра будет битва, которую навязал им противник на своих условиях, и шансов выиграть ее немного.

Рядом барон Райнштайнер о чем-то спорил с корнетом Окделл, но Жермон не вслушивался: речь шла о мистике, а он о ней знать не хотел.

Вместо того он решил задуматься, как давно Ойген изменил мнение о девице Окделл.

Ойген, который счел необходимым найти девицу и узнать ее мысли о сегодняшнем вечере; Ойген, который внимательно слушал Айрис, обдумывал ее слова и задавал вопросы, словно нуждался в ее ответах. Сейчас это казалось правильным, но мыслимо ли было подобное три месяца назад?

Весной всё было не так. Вольфганг фок Варзов предложил план, и он провалился. Великая надежда, что в первом бою девица образумится и вернется к мирной, домашней, "женской" жизни, не сбылась. Айрис явно хотела продолжать.

Что делать с ней теперь, было совершенно непонятно, и тогда Маршал Запада махнул рукой и разрешил ей всё.

Он воспринял это поражение, как все поражения нынешнего года, философски, и предоставил вещам самим себя наказывать за несовершенство.

Счастливая Окделл подняла на щит высочайшее одобрение и ввязалась во все схватки с дриксами в течение марагонской кампании, в какие смогла. И все признали, что Окделл справлялась. Жермон считал, что убирать с фронта человека, который знает свое дело и находится на своем месте, преступно. Райнштайнер, видимо, согласился с ним.

Девушка родилась солдатом — такое бывает!

Она воевала, а свободное время проводила в отличной компании Катершванцев и полковника Придда. Ойген это всецело одобрял.

Должна же девица хоть раз не обмануть ожидания — и вдруг то и есть случай, когда мы угадали?

При том очень сложный случай, поскольку для согласия нужны двое, а угадывать по полковнику Придду его чувства — гиблое дело.

Может, Айрис и ему напоминает какую-нибудь прабабушку, и это расстроит Ойгена, потому что на прабабушках не женятся...

"Какие дурацкие мысли," — подумал генерал и решил прислушаться к чужому разговору.

Всё лучше, чем глупости, которые лезут в голову в этот дурацкий вечер. Тягостный он какой-то.

— Мне не нравится этот вечер, — тем временем заявляла Айрис, — и никому не нравится. Я спрашивала капитана Давенпорта и полковника Придда. Им тоже не по себе.

— Возможно, позже я побеседую с ними, — пообещал бергер.

— Мой генерал, я считаю, что в таких условиях мы можем действовать не по Уставу.

— А я считаю, что вам известно мое мнение на этот счет, — отрезал барон.

— Использование кэцхен тоже не предусмотрено в Уставе, но адмирал Вальдес сам признавался, что он их использует, — не сдавалась девица. — И адмирал Альмейда их использует. В битве при Хексберг кэцхен разгромили дриксенский флот, это была наша главная победа на море. Если бы не кэцхен, вражеский флот до сих пор причинял бы нам неприятности. Разве завтра нам не нужна такая же решительная победа? Мы просто не имеем права отказаться от того, что может дать решающий перевес сил...

— Адмирал Альмейда — не маршал фок Варзов, корнет, — терпеливо разъяснял бергер. — Я глубоко уважаю адмирала и его право вести бой своими методами, которые я не берусь судить, но вы служите не на флоте. Вы подчиняетесь маршалу фок Варзову, который свое мнение на высказал предельно ясно.

— А разве только на флоте так не поступают? — спросила Айрис. — Мой брат — сумасшедший ызарг, но он Повелитель Скал, и он двигает каменные армии в свою пользу. Вы же сами согласились, что это так. Помните, когда Селина мне писала, что Зоя Гастаки приходила к ней по поводу моего брата? Надор до сих пор трясет, и Зоя говорит, что все эти замлетрясения устроил мой брат. А еще было Гаунау, о нем писал маршал Савиньяк. Кто-то потряс горы, чтобы прогнать талигойскую армию. Капитан Давенпорт рассказывал...

— Я проверю это, — кивнул бергер.

— Я считаю, что завтра мы выиграем, если сделаем нечто подобное. Мы можем спустить на дриксов Эйвис, например. Полковник Придд — Повелитель Волн. Река должна его послушаться. Он направит реку на дриксов, он ей просто прикажет. И маршал фок Варзов — вассал Волн, он тоже может... А Невепрь может двигать курганы...

— А также генерал Ариго и теньент Сэ, которые являются вассалами Молний, — дополнил бергер. — Герман, ты же нас слушаешь? Ты желаешь использовать свою родовую магию?

— Кошки бы ее подрали, — ответил генерал от всей души.

— Я понимаю твой ответ как отрицательный, — перевел барон с талигойского на талигойский. — И я с ним согласен. Мы не герои старых легенд, не безумцы и будем воевать обычными, проверенными методами. Я предлагаю корнету брать с нас пример. Если вы пожелаете устроить завтра землетрясение, как сестра Повелителя Скал, или герцог Придд, как Повелитель Волн, взбунтует реку, или какой-нибудь человек из Дома Ветра устроит ураган, — я лично уволю вас со службы. Никаких бурь, потопов, смерчей и тому подобного вредного абсурда. Вы поняли?

— Да, — увяла Айрис.

— Тогда ступайте в распоряжение полковника Карсфорна, и чтобы никакой самодеятельности.

— Да, мой генерал.

Звон копыт, и Айрис исчезла.

— Самое странное, Герман, — продолжал барон, глядя ей вслед, — что несмотря на ерунду, которая сейчас заполняет голову Окделл, это достаточно умная и полезная голова. До впадения в магические глупости она высказала немало здравых соображений, и я не удивлюсь, если завтра девушка дослужится до теньента — при условии, что она переживет завтрашний день, что относится и к нам.

С этим Жермон мог только согласиться.

— Теньент Окделл, к вам гость...я.

— Благодарю вас, теньент Варнеке.

Я машинально произносила слова благодарности, которые от меня ждали, и надеялась, что глаза не обманывают меня. Ноймарский "волк" усмехался в усы, а "гость...я" в запыленной военной форме счастливо улыбалась. Не стесняйся мы теньента, бросились бы трясти друг другу сейчас и немедленно.

— Айрис, — выпалила гостья, — ты выглядишь... настоящей солдаткой!

— Надеюсь, что я ей не только выгляжу, — фыркнула я и повела подругу к себе.

О витязь, то была Селина.

Селина, как и обещала, наконец-то сбежала с королевского двора и вообще удивлялась, что смогла там выдержать так долго.

— Это не двор, а питомник ызаргов, — обобщила она.

У Селины было много новостей; некоторые касались меня, и они были важными. Я могла только поблагодарить подругу за то, что она приехала, чтобы лично рассказать мне всё это.

Селина успокоила, что мои сестры прижились при дворе и им там интересно. Тетя Аурелия, которая присматривает за ними, очень устает и жалуется, что порядки этого шумного, шустрого и неугомонного двора так прискорбно отличны от размеренного и пристойного Надора. Это мне было уже известно из ее писем.

С госпожой Луизой тоже всё в порядке, она занята интригами и уже завербована королевой Катариной доносить на герцогиню Георгию, а герцогиней Георгией — на королеву Катарину, а герцогу Ноймаринену — на них обеих. Луиза всем врет и абсолютно счастлива. Недавно ко двору приехала мама всех Свиньяков, графиня Арлетта, помогать королеве с родами, и они с Луизой сразу подружились. Графиня Арлетта — умнейшая женщина и тоже очень информированная. Благодаря всему этому Селина в курсе самых последних новостей.

Что касается покойного мужа Луизы, то это одна из причин, почему Селина сбежала. Папенька и Зоя приходили к ее маме, жаловались на Данарию. Цилла уже не приходит, потому что она внезапно стала данарской темной Королевой. Ей очень нравится, зато всем остальным — нет. В Данарии творится совершеннейший бардак.

— Ты знаешь, мы с мамой случайно нашли клад Манлия! Тот самый, легендарный! — призналась Селина. — То есть не я, это папенька нашел и нам показал. Мы взяли оттуда одну маску, очень странную... Я отдала ее регенту, и он выяснил, что у нее есть пара. В Данарии, у дукса Капуль-Гизайля. Если обе маски держать в руках, то между ними возникает связь, и регент постоянно связывается с дуксом. Это просто удивительно. Мы теперь всегда знаем, что происходит в Данарии, а они — что у нас. И золото пригодилось — мой дедушка тессорий говорит, что у нас в этом году сильный дефицит бюджета.

— Он у нас в каждом году, — мрачно напомнила я, вспоминая, как Надор платил налоги.

— Да, ты правильно вспомнила, и я должна сказать тебе что-то важное...

— Про Надор?! — насторожилась я.

Дефицит бюджета Бергмарк меня мало волновал, а вот дефицит бюджета Надора — очень. Моя провинция была разрушена, обманута, обескровлена и оставлена без помощи. Мой дядя, а тем более мой брат были не в состоянии вести ее хозяйство. Для блага провинции их, скорее, стоило держать подальше от счетов и руководства.

Эпинэ в таком состоянии взбунтовалась еще год назад, Оллария уже стала Данарией, Надор был крепче, поскольку еще держался.

Селина тяжело вздохнула:

— Нет, лучше всё по порядку... Я не могу так сразу.

— Значит, дело плохо, — решила я.

— Ты знаешь, кстати, что все хотят поскорее выпихнуть тебя замуж? Мама говорила, что графиня Арлетта выспрашивал, о ком ты мне пишешь в письмах. Вдруг ты уже разлюбила герцога Алву, вдруг у тебя есть к кому-то сердечная склонность... И меня королева спрашивала. И придворные дамы тоже... По-моему, тебя хотят выдать за герцога Придда.

— Я знаю, — кивнула я. — Мы с герцогом Приддом договорились делать вид, что не замечаем этого. Но теперь придется притворяться еще сильнее.

— Ой, — сказала Селина.

— Потому что никому девушки в армии не нужны, — горько призналась я. — Даже здесь.

— Но они сделали тебя теньентом! Так быстро, даже года не прошло...

— Но при этом они считают, что мое место — сидеть в замке мужа, ждать его возвращения с войны и вышивать портреты Савиньяков в розовых рамочках. Ты знакома с корнетом Понси? Ужасно, да? Он не хочет служить в армии, а хочет быть поэтом. Я не хочу быть поэтессой, а хочу служить. Он уже пять лет корнет и всегда будет корнетом, я уже за восемь месяцев теньент. Но кто-то решил, — возмутилась я, — что корнет Понси полезнее для армии, чем теньент Окделл, потому что он мужчина, а я женщина!

— Айрис, — увлеченно начала Селина, — ты так замечательно говоришь, что можешь быть хоть губернатором!

— Мне не дадут, — сказала я.

— Знаешь, тебе придется, — вздохнула Селина и решилась: — Потому что если мы ничего не сделаем, Надор отдадут Манрикам.

— ЧТО?! — взревела я. И села. — Докладывайте, корнет.

— Слушаюсь, — откозыряла Селина и начала.

... Дело в том, что при дворе за это лето ничего не изменилось. Король не хотел быть королем, регент — регентом, но война хотела и оставалась быть войной, голод — голодом, разруха — разрухой. И жители страны уже не скрывали, что им надоело правительство, которое не умеет и не хочет править, и проблемы, которые никто не хочет решать. Рокэ вернется и всё исправит, думали некоторые, но Рокэ воевал с Гайифой.

Был граф Савиньяк, который хотел стать Рокэ, но он воевал в Гаунау; сейчас же он заключил мир, освободился и примчался решать проблемы. Этому все были рады, кроме тех, кто считал проблемой его самого.

Мне не нравилось, что граф Савиньяк считает решением. Я была согласна, что Надор и прочий Север требует немедленного внимания и что герцог Ноймаринен, пожизненный Проэмперадор Севера, был Северу чертовски плохим хозяином. Но ничто меня не убеждало в том, что Савиньяк может лучше.

Он начал уже весной, и начал эпично.

В один прекрасный день я узнала, что Рудольф Ноймаринен уже не Проэмперадор Севера. Потому что его пост самозванцем отобрал Савиньяк.

Собираясь в Кадану, маршал сам себя назначил Проэмперадором и считал, что так и надо.

Собственно, регент Ноймаринен его самозванство задним числом утвердил, чем только доказал свою непригодность.

Проэмперадор Севера на Севере не провел ни минуты: он занимался Каданой и Гаунау. С таким методом управления Север к лету пришел к глубокий кошачий каюк. Вернувшись из очередного похода, проэмперадор это наконец-то заметил и решил действовать.

Нужно было управлять провинцией и поднимать хозяйство, и Свиньяк внезапно понял, что это не его профессия. Он маршал, а не эконом. Следовательно, рассудил маршал, надо поручить спасение Надора хорошему эконому. И он нашел себе эконома — графа Манрика, который сидел под следствием за разграбление хозяйства Талига и доведение его экономики до кризиса.

Поскольку маршал Савиньяк ничего не понимал в экономике, он мог считать Манрика хорошим экономом. Я, в отличие от него, при подвигах Манрика присутствовала лично и могла сказать другое. Я могла бы, в частности, спросить Манрика, как замечательно он доводил Надор до обнищания непомерными налогами.

Я представила, как нахозяйничает Манрик в моем Надоре, и мне захотелось кого-нибудь убить. Я просто взбесилась от этой мысли.

Зато регент Ноймаринен ее молча одобрил.

Правда, "успокоила" меня Селина, Манрика отпускают в Надор под конвоем, который будет следить за ним. Савиньяк поручил надзор полковнику Вайспферту.

Я сочла это замечательным — полковник Вайспферт будет следить, чтобы граф Манрик не плутовал в Надоре!

Очевидно, полковник Вайспферт сам был великий эконом, если он мог различить, плутует Манрик или нет. По мнению Савиньяка, он как маршал был некомпетентен в этом, а Вайспферт как полковник — наоборот. Может, теперь в Торке производят в полковники только после экзамена по экономике?

Селина, рассказав мне всё это, закончила ужасным.

Ходили слухи, что Лионелю теперь мало Севера, и он потребует у регента Запад. Проэмперадор Севера и Северо-Запада... Регент, несомненно, согласится.

Придда, наша Придда тоже достанется Манрикам и Колиньярам. Или подобным им великим хозяйственникам...

Война с Бруно на минуту отошла на второй план.

Тем более, что Бруно сам хотел бы ее закончить, потому что после генерального разгрома он оставил нас и погнал свою армию обратно в Дриксен.

Селина сказала, что внутренние проблемы Дриксен сейчас ему важнее внешних, и я отлично понимала Бруно. Внутренние проблемы Надора были для меня важнее войны в Марагоне.

— Причем самое смешное, — вспомнила Селина, — что герцог Рудольф на самом деле не выносит твоего Свиньяка. Летом Свиньяк соблазнил и бросил его дочь, она замужем за маркграфом Бергмарк. Свиньяк приехал заключать договор с маркграфом и одновременно спал с его женой! Герцогиня Георгия долго обсуждала эту низость. Рудольф с удовольствием подставил бы Свиньяку подножку, но ему просто некем его заменить...

— Будет кем, — отрезала я и надела шляпу. — Южанин Свиньяк пусть управляет Югом, а на Севере мы как-нибудь найдем управленца-северянина. Селина, идем со мной, я хочу представить тебя герцогу Придду. Ты расскажешь ему всю историю, и посмотрим, как хозяину Придды понравится Манрик на Северо-Западе. Я думаю, что сделаю ему предложение, и мне нужны свидетели.

— Ой, — сказала Селина.

Мой расчет был прост, как Закатная кошка.

Четыреста лет назад Гвидо Ларак стал хозяином Надора, женившись на герцогине Окделл, вдове, у которой закон отнял наследников мужского пола.

Год назад Леонард Манрик мог стать владельцем Надора, женившись на мне, поскольку мой брат был объявлен вне закона, а других наследников не было.

Если сейчас я выйду замуж, управлять Надором будет мой муж или его назначенец, а не какой-нибудь осавиньяченный Манрик.

Вы возразите, что мой брат, герцог Окделл, со мной не согласен, но вы же не знаете всей истории.

Дело в том, что я бросила рассказ про брата на том месте, где он горевал по Штанцлеру в свеженареченной Данарии.

Я умолчала главное — в каком статусе он находился, когда горевал.

На самом деле дуксия Данарии не пришла к единому решению, что с ним делать: большинство дуксов было за Багерлее, герцог Эпинэ — за прощение и включение в правительство, народ — за виселицу на ближайшем фонаре.

Моему брату повезло — он вовремя сломал ребра, поэтому его временно поместили под домашний арест, пока ребра не срастутся.

Ребра срослись через два месяца, но дуксия еще не достигла единогласия, поэтому Ричарду разъяснили, что он болен, пока дуксия не решит иначе.

Проблему рассудил случай.

Герцог Алва считал, что Данария несет в мозги заразу, и она растекается за пределы города; судя по моему кузену Налю, он был прав.

Наль находился далеко от Данарии, но он тоже сошел с ума, потому что решил поехать в столицу. Все убегали оттуда, а Наль приехал.

Наль утверждал, что в Данарии его ждут неразрешимые дела, а заодно Дик, которого надо навестить и вылечить. Больной требует ухода, но никто из близких не взялся заботиться о нем. Наль решил исполнить долг.

Опекуном он оказался неважным, поскольку Дик из-под его опеки дважды убегал, но об этом я расскажу дальше.

Пока вы должны узнать, что в Данарии не только Робер, но и Наль нашел свою любовь, излечившись от тоски по мне, и решил жениться.

На свадьбе Наля Дик и отличился.

В присутствии гостей, священника Пьетро и кузена мой брат стал с кинжалом гоняться за невестой, Розалин Дрюс-Карлион, и собирался ее зарезать.

Пьетро повел себя лучше всех, брата скрутили.

Дуксия радостно объявила его сумасшедшим и недееспособным, вследствие чего Надор остался без герцога, а Наль с женой — без медового месяца. Ведь Наль взял на себя заботу о пациенте, что было особенно приятно его молодой жене.

Впрочем, идиллия продолжалась недолго, поскольку мой брат от них сбежал.

Его искали и не нашли, зато потом он всплыл в Ноймаре.

Всё с тем же кинжалом он желал проникнуть в замок и зарезать королеву Катарину.

Рудольф Ноймаринен поместил Дика под крепкий надзор и с чистым сердцем подтвердил его невменяемость.

Моему брату под надзором не нравилось, что он доказывал, устраивая время от времени трясение стен своей лечебницы, камнепады и другие представления, благодаря которым его лекари не скучали.

Я узнала об этом и поняла, что только сумасшедшего родственника Окделлам не хватало для полного счастья; единственным, кто выразил мне искреннее сочувствие, был полковник Придд. То есть соболезновали многие, но скрытое неприятие и брезгливость от меня не ускользнули, а в манерах герцога Придда было подлинное понимание. У него и у его офицеров — например, у графа Гирке...

Все, решительно все дороги вели меня к Придду. Так считало большинство, и я вынуждена была согласиться.

В конце концов, только Придд из всех армейских юношей видел во мне не дурнушку с плохим характером, не девушку, а полковника.

И еще он был богатым, умным, влиятельным хозяином Придды, которая процветала под его началом, и я хотела для Надора того же.

Мне нравилось, как Придд управляется с полком, хотя управлять полком и править провинцией — разные вещи. Но мне казалось, что Придд способен на это. Если теньент Арно Сэ служил в армии и только в армии, то герцог Придд еще был эорием в Совете Альдо, судьей на процессе Рокэ и ... сыном супрема. Он несколько раз рассуждал о военном праве так, что, на мой дилетантский взгляд, он в предмете прекрасно разбирался.

Итого, я взяла Селину и потащила к полковнику Придду.

Признаюсь, что я — за честность. Супруги должны знать друг о друге всё, чтобы вступать в брак с открытыми глазами. Мой жених полностью разделял это мнение, хотя граф Гирке, вспоминая наш честный разговор, до сих пор считает нас сумасшедшими.

— Вы должны знать, что я вас не люблю, — предупредила я Валентина. — Я люблю герцога Алву.

— И вы абсолютно правы, — тепло откликнулся Спрут. — Я не смею указывать вашим чувствам, но умоляю вас и впредь любить герцога Алву. Или кого-либо другого, но только не меня. Я тоже не люблю вас, и если мы оба желаем сохранить жизнь, то должны продолжать в том же духе.

— Сударь, — грозно спросила я, — в вашем роду не было психических заболеваний?

— Было и есть, — сказал жених. — Вы угадали, как всегда. У меня есть сестра, которая ни в чем не уступает вашему брату. Герцог Окделл, кажется, успел вас проклясть до седьмого колена? Моя сестра тоже. Она пожелала, чтобы носители фамилии Придд умирали, полюбив сами или став объектами любви других. Пока что ее желание исполняется.

Я не знала, что сказать.

— Ну как, сударыня, — весело спросил полковник, — вы уже готовы взять свои слова назад и отказаться от замужества со мной, или мне пугать вас дальше?

— А есть что-то еще дальше? — удивилась я. — Сударь, не рубите кошке хвост по частям, выкладывайте всё!

— Есть только одно, — сказал он. — Вы сами видите, чтобы стать герцогиней Придд, надо быть женщиной редкого мужества и силы воли. Я не верил, что найду такую женщину, но я нашел вас. Я считал, что ни одна дама не согласится на мужа с подобной родословной и опасными связями, но вы, я думаю, достаточно бесстрашны и безрассудны, чтобы рискнуть. Я пойму ваш отказ, если вы сейчас...

— А вы достаточно безрассудны, чтобы дернуть за рога Савиньяка, — сказала я. — Я согласна.

Мы поженились на следующий день.

Конечно, меня предупреждали. Но если бы я действительно поняла заранее, насколько безрассуден мой муж, я бы... Наверное, вышла замуж за него еще раз.

На самом деле муж озвучил свои намерения еще до брака, но я считала, что он передумает.

То есть все до единого сочли, что после брака один из Приддов бросит службу и перейдет к домохозяйству, и мой муж подтверждал это. Только он забыл уточнить, какого именно Придда он имел в виду.

— Теоретически, сударыня, никаких препятствий для совместной службы в армии у супругов нет, — начал он. — Более того, занятые общим делом и неразлучные новобрачные — это нравственно и поучительно. В семейных хрониках говорится о герцогине Сесилии, которая сопровождала мужа во всех его военных походах. Так она повторила подвиг гальтарской эории Антонии, супруги стратега Друза. Но в нашем случае я вижу невозможность следовать их прекрасному примеру, поскольку наш союз был заключен с целью поднять хозяйство Надора и не допустить кризиса Придды. Из этого следует, что один из супругов должен посвятить себя хозяйству, поскольку оно требует пристального и неустанного внимания, а на военной службе, как вы согласитесь, это затруднительно. Невозможно следить за Надором, находясь в Марагоне, и искать огрехи в счетах, стреляя по дриксенским солдатам.

— Почему же, — возразила я, — мы можем нанять управляющего.

— Разумеется, я найму его, — согласился муж, — и не одного, а целую команду. Управлять Приддой мне помогали многие люди, на опыт которых я и сейчас собираюсь положиться. Я не льщу себя надеждой, что справлюсь с хозяйством один.

— Вы, сударь? — переспросила я. — Вы собираетесь бросить военную службу?

— Сударыня, вы что-нибудь понимаете в дебетах, балансах и коммерческом праве?

— Ни кошки.

— Тогда очевидно, что заняться этим придется мне. Меня учили этому, в отличие от вас.

— Скажите, герцогини Придд могут бить своих мужей? — спросила я. — Вы не можете так поступить со мной... с генералом Ариго... со своим полком и графом Гирке!

— Бить мужей, сударыня, никому не рекомендуется, — просветил Валентин. — Мужья даны женам не для этого. Что касается графа Гирке, вы можете посоветоваться с ним, и даже, пожалуй, должны. Он теперь ваш зять, он превосходный наставник и человек, чьи советы я очень ценю. Я рассчитываю, что три года под руководством Гирке дадут вам бесценную военную школу, а несколько лет спустя того вы станете достойны руководить нашим полком.

Я спросила только одно:

— Принято ли у людей герцога Придда критиковать своего хозяина?

— Дорогая, — вздохнул муж, — неужели на свете есть подчиненные, которые не критикуют своего господина, особенно в его отсутствие? Вы боитесь, что ложная лояльность Гирке своему герцогу заставит его слукавить, чтобы обелить меня? Я успокою вас. Граф Гирке никогда не соглашается со мной, а если и были исключения, то они не обошлись без полезной и уместной критики.

Я проверила, когда после свадьбы мы посетили Альт-Вельдер... и убедилась в обратном.

— Сударыня, — объявил Гирке, — я совершенно согласен с вами, что герцог преступно зарывает талант в землю, бросая военную службу. Алва сулил ему маршальскую перевязь, и я признаю, что столь перспективных военных, как ваш муж, встречаешь нечасто.

— Значит, вы убедите его прекратить это безумие? — наивно понадеялась я.

— При других обстоятельствах, — сказал Гирке, — я бы последовал вашему совету. Но, видите ли, манрикообразные управляющие Северо-Западом меня совершенно не устраивают. У меня имение в Южной Марагоне. Я не хочу для него судьбы разоренного Надора, сударыня. Вы можете меня понять...

— Не могу, — сказала я.

— Видите ли, — пояснил генерал, — вы не знали Валентина в детстве. Покойный герцог Вальтер удивился бы, узнав, что Валентин предпочел статской карьере военную службу. Мы были уверены, что армия — стезя Юстиниана, а Валентин закончит кансилльером или тессорием. Он стремился получить подобное образование, интересовался политикой. Вы не знали, что Валентин успешно управлял хозяйством Васспарда с шестнадцати лет? Джастина никогда не волновали бытовые проблемы, он считал их слишком приземленными... Откровенно говоря — низменными. Мы считали само собой разумеющимся, что Юстиниан сделает военную карьеру, а в его отсутствие Приддой будет управлять Валентин... Впрочем, после гибели Юстиниана всё изменилось...

— И Валентин выбрал военный талант, — сказала я.

— Проблема в том, — уточнил мой зять, — что у Валентина много талантов. Он весьма разносторонний человек. Он далеко пошел бы в военной карьере, но я не поручусь, что он не достигнет большего в штатской.

— Но почему он должен жертвовать своей военной карьерой? — возмутилась я.

— Сударыня, мы все согласны, что в стране сейчас кризис. Его надо убирать, а для этого всем нам придется чем-нибудь жертвовать. Слишком долго мы не обращали внимания на ситуацию, были наказаны за это и сейчас должны что-то делать. Мы, а не кто другой, не герцог Алва, не Леворукий и даже не покойный Дидерих.

— Чтобы справиться с кризисом, — сказала я, — нужны добровольцы. Талантливые и умелые люди, желающие посвятить жизнь этой борьбе...

— И одного такого человека вы, Айрис, нашли, — подхватил Гирке. — Это была целиком ваша идея. Когда-нибудь я надеюсь увидеть Валентина Проэмперадором Севера. Нас, северян, он устроил бы на этом посту больше маршала Савиньяка.

Что к этому добавишь?

Я даже не пыталась воззвать к здравому смыслу графини Ирэны, потому что графиня первая удивилась моему препирательству.

— Вы хотели доказать, что женщина может предпочесть военную службу домохозяйству, и доказали, — сказала графиня. — Мне странно, что вы, именно вы, противитесь тому, чтобы мужчина успешно сделал обратный выбор. Неужели вы подвержены предрассудкам? Неужели мне нужно доказывать вам, что управление хозяйством — не менее почтенная и полезная область, чем военное дело?

Ирэна изящно указала на гору счетов, лежащих на ее письменном столе.

Час назад она увлеченно спорила с моим мужем о наилучших способах управления Альт-Вельдером на время марагонской войны. Я не поняла ни слова, кроме того, что имела высокую честь наблюдать за диспутом специалистов.

— Я вижу, вы совсем не знаете моего брата, — сказала Ирэна. — О, вас ждет немало открытий.

Она знала, о чем говорит.

Меня ждало немало открытий, начиная с Габриэлы, моей старшей золовки.

С тех пор, как Валентин рассказал про нее, я жаждала с ней познакомиться.

Судьбоносная встреча состоялась, и если Валентин полагал, что брак не по любви спасет нас от гнева Габриэлы, то он совершенно не знал свою сестру.

Габриэла решила, что ее подло обманули, пытаясь обойти ее проклятие, и страшно разозлилась.

Она как раз собиралась проклясть нас еще каким-нибудь образом, когда сзади подкрался Невепрь и слегка пихнул ее в бок.

Он пихал Габриэлу всякий раз, когда она открывала рот, и ей это не понравилось.

Габриэла долго и вкусно проклинала Невепря, и он показывал, что доволен Габриэлой.

Золовка поняла правильно: можно проклинать Невепря, а меня с мужем — нельзя.

Невепрь ходил за ней по пятам всё время нашего отпуска, а на прощание преподнес букет незабудок. Габриэла намек поняла.

Я спросила мужа, гоняется ли Габриэла за гостями с ножом.

— Нет, она предпочитает топить, — бесхитростно признался муж и добавил: — И только членов семейства.

— И вы приглашаете сюда гостей?! — поразилась я.

— У нас с Габриэлой когда-то был серьезный разговор, — упорствовал Спрут. — Она глубоко оскорбилась, что ее считают способной на такой низкий поступок, как вредительство гостям. Нарушить правила гостеприимства недостойно Приддов. Габриэла напомнила, что наша семья славилась строгим этикетом и уважением к посторонним, и мы никогда не роняли себя перед гостями дома. Габриэла клятвенно пообещала не позорить честь Приддов перед посторонними. Она ничего не имеет против гостей, ее поведение — чисто семейное дело.

— Сударь, вы не шутите? — только и могла ответить я.

Муж был абсолютно серьезен.

Впрочем, Ирэна меня предупреждала о подобных сюрпризах.

* * *

В доме обреталась куча гостей, и я сочла своим долгом предупредить кое о чем Селину и Мелани Вейзель.

Мелани просто стащила кухонный нож, а Селина воинственно ответила, что у нее есть папенька, Зоя и Цилла. Враг не пройдет.

— Пожалуй, стоит поговорить с Зоей, — решила Сель, — пусть придет потолкует с этой Габриэлой. Даме для здоровья полезно.

Пару дней спустя Валентин застал Габриэлу и Зою Гастаки за дуэлью на ивовых розгах, и стало ясно, что воспитательная беседа проведена успешно.

Действительно, наши гости при всём своем обилии не замечали никаких неудобств.

Они радовались жизни и радовались за нас, новобрачных, особенно генерал Вейзель с супругой. Они не уставали умиляться нашим отношениям, вспоминая собственный медовый месяц.

Ах, если бы они знали, насколько брачные обычаи Приддов отличаются от общепринятых! Если бы они знали, как мы на самом деле проводим медовый месяц!

Увы, мой муж настаивал на том, что это тайна, которую никому нельзя раскрывать. Даже Селине и Мелани: вдруг они захотят рассказать маме?

— Представьте, что госпожа Арамона напишет матери слишком откровенное письмо, а ее матушка, как вы знаете, пребывает при дворе, где за нею и ее перепиской несомненно следят? — сказал муж. — Велика вероятность, что письмо прочтут чужие глаза и схватят чужие руки.

— Я доверяю моим подругам! — сказала я. — Они не так глупы, как вы думаете.

— А я не доверяю никому и вам советую, — отрезал муж. — Ваши подруги умны, но даже умные люди делают глупости.

Поэтому я не рассказала им то, что сейчас раскрою вам.

Десять лет спустя, я думаю, уже можно.

* * *

Итак, я приехала в Альт-Вельдер, расположилась в отведенных мне хозяйкой покоях и стала думать о предстоящей ночи.

Мне было о чем подумать — точнее сказать, мне напомнили.

В дверь постучали, и вышколенная служанка внесла аккуратный сверток, перевязанный ленточкой и увенчанный короткой запиской от моего мужа о том, что он желает, чтобы нынче ночью я надела "это".

"Это"?

Я выросла на легендах о надорской рубашке, и мне стало интересно, что придумают Придды.

"Это" оказалось исключительно легкой и удобной заморской одеждой, о которой служанка с гордостью объявила, что оно называется кимоно и носится на юго-востоке. К кимоно прилагался коврик, который назывался татами и был тотчас же умело расстелен на полу перед окном.

Я терялась в догадках, что потребуется в брачную ночь от герцогини Придд; впрочем, я сознавала, что в принципе мало что знаю об этой теме.

Вскоре явился муж, облаченный в такое же кимоно, и вежливо мне поклонился.

— Сударь, — спросила я, — кошки вас подери, что всё это значит?

— Идею вы мне подали сами, — туманно ответил муж, — когда первое, что вы пожелали перед бракосочетанием, было отколотить будущего супруга. Я счел ваше пожелание разумным и весьма полезным. Мы живем в опасное время, когда надо уметь себя защищать... Что вам известно о каратэ?

— О чем? — спросила я.

— Каратэ — древнее восточное искусство, — просветил муж. — Которое, как я надеюсь, поможет нам скоротать многие супружеские вечера. Хотя сначала я должен спросить, не желаете ли вы провести время иным способом. Возможно, у вас есть другие предложения... или вы настаиваете на том, чтобы заняться, гхм, самым традиционным и предписанным для новобрачных делом? У вас есть желание?

— Ни малейшего, — радостно сказала я.

— У меня тоже. Мы отлично понимаем друг друга, — заверил супруг, — что сулит нам долгое и счастливое сожительство. Сударыня, у вас чудесная прическа, но я рекомендую вам забрать волосы в косу или хвост, так будет удобнее для тренировки. Приступим?

...Мне страшно понравилось каратэ.

Мы занимались им полночи и упали на постель без сил, оставив спальню в самом растерзанном состоянии.

Мы проспали завтрак, едва заставили себя встать и оторваться от любимого дела; и дальше мы улучали каждую минуту своего отпуска, чтобы сбежать от общества и уединиться за каратэ.

Медовый месяц стал самым счастливым временем моей жизни.

Самое удивительное, что нам никто не мешал. Наоборот, все одобряли и понимающе улыбались, хотя они ни кошки не понимали.

Мы могли спокойно обсуждать при людях разные позы, и даже это все понимали неправильно. Кроме четы Гирке, которые ухмылялись с истинным удовольствием, и трудно сказать, кем они любовались больше: нами или одураченными гостями.

Вскоре я поняла, что сама стала получать удовольствие от этого обмана. Было так приятно кидать двусмысленные намеки и наблюдать, как в ловушку попался очередной простак. Особенно мне нравилось дурачить Юлиану Вейзель...

Я с ужасом поняла, что Спруты на меня плохо влияют.

И что мне это нравится.

"Никто не обнимет необъятного", как утверждает мой муж, как утверждает Павсаний, но жаль!

Я хотела бы описать великую хозяйственную войну между Приддом и Савиньяком, а точнее — между Севером и Югом, но у меня не хватает слов.

Это были славные бои за каждую строчку баланса, за каждый процент налога, за каждое лицо в тессории, геренции и канцелярии. Они длились отнюдь не один год, они длятся до сих пор, но мы отстаиваем свое.

Возможно, наша сторона сильна, потому что Север поддержал своих. А еще потому, что соблазненная дочь Ноймаринена развелась с маркграфом и вернулась домой, а Савиньяк отказался жениться на ней, и отношения между Савиньяками и Ноймариненами испортились надолго.

Но я мало что могу рассказать об этом; я простая торская офицерша, а не специалистка по скандалам.

Война, оружие, бои — это мне понятно, а интриги и политика — нет.

Кроме того, я почти не бывала дома — такова военная служба.

Моя семейная жизнь за эти десять лет практически не изменилась и была такой же, как у любого солдата: многие месяцы, а то и годы я проводила далеко от дома, приезжала к близким только на время отпуска, а в остальное время обменивалась письмами. Таков удел семьи военнослужащего — видеть любимого только раз в году.

Меня и мужа это совершенно устраивало, хотя я скучала по каратэ... И не только по каратэ.

Правда, в первый же месяц семейной жизни муж преподнес мне очередной "сюрприз", который избавил меня от последних сомнений, справится ли он с Савиньяком.

Мне говорили, что он рожден дипломатом, но разве разговоры сравнятся с тем, что вы видите подтверждение собственными глазами?

В первые дни осени объединенные силы дриксенской пехоты генерала фок Греслау и кавалерии Рейфера напали на ближайший к Альт-Вельдеру городок, и они бы взяли его, если бы мой муж не совершил чудо. На глазах изумленных зрителей, включая меня саму, этот сладкоречивый политик убедил дриксов напасть друг на друга, а не нас, и они так и сделали.

Я поняла, что при желании муж рассорит Савиньяка с собственной задницей, и вручила ему судьбу Севера со спокойной совестью.

Тут надо сказать, что странное поведение дриксов, которые спятили настолько, что развоевались между собой, забыв о законном противнике, было достойным завершением лета.

Весь год творились престранные вещи, и люди престранно себя вели. Теперь, однако, этим странностям нашли объяснение.

Нашли его виконт Валме, кардинал Левий и епископ Бонифаций, и состояло объяснение в том, что грядет конец света.

Перед концом света, напоминали они, после того, как последний император покинет империю, начнутся всякие чудеса. Ни у кого из Повелителей Четырех Домов не останется наследника, города сойдут с ума, на улицах будут лежать непогребенные трупы...

Можно было сказать, что светопреставление началось после того, как Альдо-Таракан навернулся с седла, но муж открыл мне семейную тайну, что Альдо был Сэц-Приддом. Семейка Приддов не уставала поставлять мне чудные сюрпризы.

Итак, Альдо не был императором, но знатоки доказывали, что герцог Алва им был. И вот, говорили они, как только Рокэ покинул Талиг и занялся Гайифой, все сошли с ума. Дриксы бесятся, мертвые с косами у дорог стоят, всё как положено.

Надо добавить, что ко мне явилась Зоя и согласилась с этим. В Данарии, где правит ее падчерица Цилла, идет последний бой между разумом и мракобесием, и ведет его Цилла с некими силами тьмы. Из последних сил.

Всё это доказывало, что близится конец света, но я возражала.

Мой муж, Повелитель Волн, имел наследников.

— Дорогая, — сказал на это муж, — я в себе совсем не уверен. Мы видели, что Альдо Ракан не был Раканом, а герцог Алва — Борраской. Из пяти эориев, осудивших Алву на суде, трое не были эориями, потому что в судный день пали только Надор и Роксли. Вполне возможно, что и я не тот, за кого себя выдаю, и я не Повелитель Волн.

— А кто вы? — спросила я.

— Ну, я знаю один способ это выяснить, но он меня не вдохновляет, — вздохнул муж. — Я могу принести кровную клятву, нарушить ее и посмотреть, чье владение рухнет на шестнадцатый день. Честно говоря, я лучше останусь в неведении.

У Спрутов очень странное представление о юморе.

Рокэ написал нам письмо из Гайифы.

Про Леворукого.

Муж показал мне письмо с кислым видом как доказательство, что конец света близок и Леворукий существует.

По крайней мере, сам Рокэ в это верил...

Он писал о том, как с помощью покойного батюшки моего Валентина его чуть не убили двенадцать лет назад, но явился живой Леворукий и спас обреченного.

Такие же письма получили Рудольф Ноймаринен и Лионель Савиньяк, и это сразу сказалось на политике.

Не знаю, кто из них дал почитать признание Рокэ Катарине, но она сделала выводы и объявила долгожданное имя отца ее младшего сына Октавия.

Им оказался... Леворукий.

Королева рассказала занимательную историю о том, как Леворукий являлся ей в Багерлее и хранил от супостатов...

Что ж: если даже Катарина уверовала в пророчества, то в них что-то есть.

Вскоре после этого ко мне в панике прибежала Селина.

У Селины было две плохие новости: 1) за ней приехала сердитая мама и 2) Зоя снова жаловалась на Циллу.

У Циллы кончаются силы, Темные одолевают, Цилле срочно нужна помощь.

И в качестве помощника Цилла выбрала не кого-нибудь, а моего брата.

Мой брат удивительно умеет всё испортить. Он был даже умереть нормально не в состоянии.

Как выяснилось, этот недоделанный ызарг умудрился дать Цилле присягу в верности, кровную и нерушимую. И теперь Цилла решила, что пришла пора присягу исполнять.

Зоя отчаялась объяснить падчерице, что из моего брата не выйдет помощника, тем более против Темных Сил. Но Зоя надеялась, что я могу что-то сделать, прежде чем Цилла уведет Дика и поймет, что сделала большую глупость.

Селина позвала Циллу, и у нас вышел неприятный разговор. Цилла никого не хотела слушать.

— Он поклялся на крови в вечной, преданной любви! — настаивала Цилла.

— Он ызарг недоделанный, он вообще не понимает, что такое любовь! — объясняла я. — Он еще будет за тобой с ножом гоняться, как за Катариной! Ей он тоже клялся, и что? Смотри, что вышло!

— Он поверить попросил, что спасет от темных сил.

— Верь ему, как же! Надор от темных сил он защитил прекрасно! — сердилась я. — Помнишь, что он сделал с Надором, этот великий защитник? Хочешь, чтобы он и Данарию утопил в озере?

— Кто кровавый дал обет, тем назад дороги нет, — возразила Цилла.

— Есть, — сказала я. — Он поклялся тебе, значит, ты и можешь освободить его от присяги. Он же тебе не нужен.

— Отпущу его — останусь без никого. Мне защитники нужны, где их взять со стороны? Если не его, то кого?

— Леворукого! — рявкнула я в сердцах.

Цилла ненадолго задумалась и поджала губы:

— Леворукий далеко, мне дозваться нелегко.

Однако часа не прошло, как из ближайшей стены на нас вывалился крайне растерянный миловидный блондин, чем-то похожий на Альдо и Савиньяков.

— Во имя Абвениев, что здесь творится?! — возопил он.

Признаюсь, что с Леворуким вышло нехорошо.

Он сразу признал, что Кэртиана близка к катастрофе, но у него были свои методы решения проблемы.

Он твердил, что наша планета давно уже отравляется раттонами, и она заразит другие планеты, если ее не сжечь напалмом.

Это единственное, что он может сделать.

Спалить мир небесным огнем. Дотла.

— Из великого Ожерелья выпадет еще одна бусина, — бубнил поджигатель, — не столь уж и страшная потеря, ведь сама Нить уцелеет.

— А создавать миры вы умеете? — возмутилась я. — Или только ломать?

— Создавать не умею.

— Ну конечно, ломать — не строить, — съязвил во мне внутренний Придд. — Вы сначала хотя бы одну планету создайте, а потом уже другие палите.

— Те, кто умел создавать, погибли, — вздохнул Одинокий. — Остались мы, которым не сравниться с ушедшими, но мы делаем то, что можем. Чуждое не оставляет попыток поглотить Ожерелье, а противостоят растущему напору лишь Одинокие. Мы спасаем Ожерелье от раттонов, как умеем. Осень дороже Кэртианы, а Ожерелье дороже одной из бусин.

— Ты дурак, и тебя укусит рак, — отрезала Цилла.

Я поняла, что встретила очередного упертого осла вроде Альдо или моего брата, и тут был только один выход. Старый испытанный cпособ.

Я переглянулась с Циллой и снова начала спорить.

В это время Цилла дала ему дубиной по башке, я погрузила его на Навепря и доставила в Гаийфу Рокэ Алве.

Он император, пусть разбирается.

Судя по тому, что наш мир до сих пор не сожжен огнем небесным, а к началу Круга Ветра даже самые отчаянные бесноватые стали вести себя разумно, Рокэ разобрался.

Да, кстати: насчет матери Селина тоже беспокоилась зря.

Госпожа Арамона приехала, вместо дочери наткнулась на Ульриха-Бертольда и излила на него весь свой гнев.

Ветеран стоял, словно громом пораженный, не отводя глаз с разгневанной красавицы.

— Сутарыня, — сказал он затем дрогнувшим голосом, — мне шестьдесят фосем лет... шестьдесят фосемь, но я кашдый тень… Каштый тень...

(Они поженятся два года спустя и будут здравствовать до сих пор. Барону уже семьдесят восемь, но он бодр и энергичен, как прежде. Он научил баронессу Луизу сражаться на шестоперах и открыл по ее настоянию собственную военную школу, которая успешно конкурирует с Лаик.)

Пожалуй, мне осталось досказать немногое.

После вразумления Леворукого в жизни отчетливо прибавилось благодати, словно с мира сняллсь какое-то древнее проклятие, которое отравляло всем жизнь.

Не скажу, что исчезли войны, или мужья перестали колотить жен, или наследники престола — травить друг друга, но уровень раттонов спустился до среднего по Ожерелью, и Леворукий перестал иметь к нам претензии.

Можно было жить дальше, и даже жить счастливо.

За приключение с Леворуким мне дали орден, хотя генерал Райнштайнер попенял моему мужу, что я самовольничаю и вообще отбилась от рук, а муж вежливо ответил, что не в правилах Приддов приказывать своим женам. Он никогда не приказывал мне и не собирается.

За что я ему искренне благодарна.

Пожалуй, мне остается рассказать только о том, как мой гениальный муж решил последнюю проблему — избавил Приддов от семейного проклятия.

Я начну с каратэ — вернее, с того, что каратэ мне надоело.

То есть, само по себе каратэ не может надоесть, но мне хотелось большего.

Все мои замужние подруги знали нечто, чего благодаря каратэ не знала я, а они думали, что я тоже знаю, и я устала притворяться.

Конечно, в ответ на мои жалобы муж немедленно прислал из библиотеки Приддов сокровище — толстенную древнюю книгу с картинками, чудо восточной цивилизации, которая далеко опередила Запад не только в каратэ.

Никогда еще я не получала от книг такого удовольствия.

Мой муж считает, правда, что половина описанного и нарисованного в этой книге суть гнусная ложь и издевательство над человеческой анатомией, и некоторые лекари согласны, что избранные позы из этой книги доступны только гуттаперчевому скелету ызаргов, но в целом я с ними не согласна.

Эта книга — ценнейший источник знаний. Ее следует держать во всех домах рядом с Эсператией и букварем, учить по ней детей и взрослых. Я крайне сожалею, что в моем детстве такой книги не было.

В общем, эта книга разбудила во мне любопытство, и я объяснила Валентину, что теории мне недостаточно.

Но наши две дочери, Мария и Мирабелла, родились всё-таки совсем иным способом. Что я рассказала, было только присказка. Сказка впереди.

Надо признаться, что первое, о чем напомнил мой муж, когда я заинтересовалась книгой, — это дети.

Перед свадьбой мы договорились, что дети нам пока ни к чему.

Во-первых, дело терпит, ибо наследники у Валентина уже есть — его братья; во-вторых, я хотела служить в армии, а рождение ребенка ставило на этом крест.

У нас не было ни времени, ни желания сейчас заводить детей, да и не хотелось, чтобы Габриэла прокляла их. Иметь детей, которые заранее прокляты, и ждать, когда их настигнет судьба, — не самое приятное дело.

Тем более, тогда самой возможности зачать детей у меня не было, а сейчас была.

Но я признала, что мой Спрут прав: я хочу продолжать карьеру.

— Хотите ли вы детей вообще? — спросил муж.

То был хороший вопрос. Супруги Гирке, например, прекрасно обходились без.

— Хочу, — решила я, — но не сейчас. Никак не хватает времени.

— А когда, дорогая моя? Мы не молодеем, — возразил муж. — Если вы собираетесь служить, у вас никогда не найдется времени.

— Значит, рожайте сами, сударь: у вас-то время есть! — вспылила я.

Дорого бы я взяла, чтобы взять свои слова назад!

Глаза Спрута сверкнули, и он задумчиво сказал:

— Вы гений, любовь моя.

— Вы шутите, да? — дрогнувшим голосом спросила я, но уже знала, что не шутит. Разве меня не предупреждали, что Придды полны сюрпризов?

— Нисколько, — заверил он. — Хотелось бы знать, что вам известно об Оставленной?

— Оставленная, — растерялась я, — была языческой богиней, супругой Унда, и он ее бросил, потому что она не могла иметь детей.

— Значит, продолжения легенды о том, что Оставленная в отместку поклялась взять под свое покровительство любого мужчину, который родит ребенка, и весь его род до седьмого колена, вы не знаете.

— Мужчины, — тупо сказала я, — не могут иметь детей.

— Оставленная обещала даровать это чудо тому, кто попросит ее, — сказал муж.

— Такого не бывает.

— Дорогая, есть только один способ убедиться в этом. В крайнем случае я всего лишь докажу, что мужчины не способны зачать, так что вы теряете?

Я была уверена, что именно это он и докажет.

Десять месяцев спустя муж "доказал" мне Марию и Мирабеллу.

Это было десять месяцев сущего ада.

Когда они закончились, Валентин спросил, желаю ли я еще детей или двоих хватит?

— Хватит! — вскричала я, готовая даже кровью поклясться в своем решении.

— Очень рад за вас, — кротко ответил муж, — потому что, признаться, мне это совершенно не понравилось, и я не хотел бы повторить его еще раз. Женщины, сударыня, это невероятно сильные и выносливые создания господни, если они дерзают воспроизводить это, попробовав один раз.

— А баронесса Вейзель сделала это семь раз, — сказала я.

— Отдадим дань ее мужеству, — вздохнул муж.

Сама баронесса, однако, восприняла весть о беременном муже отнюдь не радостно. И не она одна.

Валентин уверял, что кому надо, те нас поймут, а остальные ему безразличны. О Спрутах и так всегда ходили нелепые слухи, репутация есть репутация.

— Большинство, дорогая, всё равно не поверит, что мужчина способен рожать детей, и припишет этот подвиг тебе, а меня объявит шарлатаном, попытавшимся надуть легковерных, — напророчил муж. — Сколько бы им не предъявлялось доказательств обратного.

И он снова был прав.

Его удивительный случай привел в восторг сциентификов и лекарей, которые ходили за ним по пятам и записывали каждый шаг, и то один из них два года спустя одумался и написал трактат, что то был сложный случай вздутия живота, который все приняли за беременность, потому что в финале пациент подложил себе новорожденных детей своей кухарки.

А сколько научных доказательств того, что моего мужа не бывает, прислали со всего света сциентифики, которые никогда не приезжали к нам!

Наш домашний лекарь их коллекционирует, готовится сделать выставку.

Но с теми, кто таки поверил, были свои заморочки.

Поверить не всегда значит одобрить.

С одной стороны, кардинал Левий, магнус Аристид и епископ Бонифаций объявили по всем церквям, что было чудо.

С другой стороны, сослуживцы по армии так на меня косились, словно я ведьма и свела с ума герцога Придда. Словно проклятием Приддов была я, а не Габриэла.

Юлиана Вейзель не разговаривает со мной до сих пор и при виде меня хватается за нательную эсперу. Моя собственная тетя Аурелия и двоюродная невестка Розалин отреклись от меня и назвали отродьем дьявола.

Бедный Леворукий, сколько же детей ему огульно приписывают...

Моим сестрам при дворе наговорили обо мне гадостей, и в знак протеста они дезертировали со службы к нам домой, в Васспард. (Правда, есть и другая версия: герцогиня отослала их за плохое поведение, потому что, защищая мою честь, Дейдри набила морды нескольким важным дамам, а Эдит не пожелала разлучаться с сестрой.)

Зато король Хайнрих ко дню рождения наших девочек прислал целый воз медвежьих шкур, а герцог Алва — две настоящие жемчужины из бухты Кэналлоа и лучших морисских акушеров.

Единственная, кто изначально воспринял всю эту историю философски, была моя золовка Ирэна, которая сказала только:

— Валентин забеременел? Что ж, могло быть хуже, — и поддерживала нас своим неизменным здравомыслием на весь срок беременности.

Гирке нас молча не одобрял, а мы молча показывали ему, по какому адресу предлагаем послать его неодобрение.

Самое главное случилось, когда роды прошли, и мертвецки усталые мы легли спать. Честное слово, роды выматывают не хуже настоящего сражения.

И тогда мне, а утром выяснилось, что и мужу, приснился сон.

Сны — важная вещь, предостерегал барон Райнштайнер. Снам надо верить.

Мне приснилась... Оставленная.

Мне снилось, как со шпалеры, одной из шпалер спальни новорожденных, к колыбели спустилась богиня.

Она была величава и прекрасна, лицом и станом походила на герцога Алву.

Она благословила детей и улыбнулась мне.

— Приятно знать, что в этом мире до сих пор кто-то помнит обо мне, — изрекла богиня. — Сущим безумием было рожать детей сейчас, в мире фанатиков и невежд, на Изломе веков, на грани смерти планеты, под родовым проклятием. Но я дала слово, и я его исполню. Я беру под свою защиту этих детей, а также их непутевых родителей. Да пребудет с вами Сила!

Благословение богини выглядело своеобразно, но я смирилась, ибо она была богиней Приддов. Придды не могут без сюрпризов.

— Не хмурься, дочь Лита, — приказала Оставленная. — Я не сержусь на тебя. А твой муж так похож на своего предка... Ах, если бы Унд был столь же смел и лишен предрассудков, как он, много веков назад...

Богиня вздохнула.

— Но прошлого не вернуть и не исправить. Изменить можно только будущее. И вы измените его к лучшему, вы и ваши дети. А в знак того, что я была здесь, я, Сестра Смерти, возьму свою жертву за то, что подарила две новые жизни.

И вернулась обратно на шпалеру.

На этой шпалере она пребывает и сейчас, и иногда подмигивает мне.

... Зато Габриэла исчезла, бесследно пропала с этой ночи, и никто ее не мог отыскать.

И мой злосчастный брат Дик пропал из лечебницы, хотя его лекари долго надеялись, что это всего лишь очередной побег.

Богиня увела свою жертву с собой.

Итак, это было девять лет назад...

Я откладываю перо и задумываюсь: что же изменилось за эти девять лет? Сбылось ли предсказание Одинокой, что мир переменится к лучшему?

Вот я — полковник Западной армии Айрис Придд, двадцати восьми лет, командир знаменитого Лилового полка, они же Спруты, они же Каракатицы, они же Заразы.

Я на своем месте, хотя я жалею, что служба не оставила мне времени заняться воспитанием дочерей, смотреть, как они растут и завоевывают мир.

Но они в надежных руках моего мужа, и когда бы я ни приехала проведать родных, с ними всегда всё в порядке.

В прошлый раз, когда мой конь подъезжал к Васспарду, они все сидели на деревьях и улюлюкали мне навстречу ("Разве наши дети могут не иметь самой модной детской книги про Мальчика-обезьяну?"), в этот раз они взбирались по канатам на стены Васспарда ("Мы только что дошли по истории до штурма Паонской крепости"). Причем по стенам карабкались не только Мэри и Белл, но и их юные тетки Дейдри и Эдит и дядьки Питер и Клаус, и все были одинаково счастливы.

Излишне говорить, что они давно уже обскакали на Невепре все окрестности...

Белл даже открыла, что у Невепря есть голова. Только она видна выходцам из призрачного мира, но зато им не видно всё остальное: туловище, копыта и хвост.

Белл полагает, что самый интересный вопрос — это кто видит Невепря целиком, и по ее мнению, это Леворукий, Оставленная и герцог Алва.

Мой муж таки добился назначения себя пожизненным Проэмперадором Севера, и в отместку за это Савиньяки добились назначения Франчески Лэкдеми тессорием Талига. Война Севера и Юга продолжается...

В целом, Север доволен Приддами, хотя бывают и исключения.

Граф Манрик, владелец имения Манро, подал жалобу в верховный суд на Проэмперадора за незаконные методы воздействия на подданных и принуждение их к угодным Проэмперадору решениям. Манрик показал в суде, что герцог Придд угрожал не насылать дождей на его земли, если граф не подчинится навязанному ему решению, и тем самым загубить его урожай. Он привел свидетелей, которые подтверждали, что герцог мог по просьбе подданных пролить дождь, наслать засуху, развернуть реку или сотворить с водой что-нибудь еще.

Валентин защищал себя в суде сам и выиграл процесс.

— Дорогая, суд не мог решить иначе, — позже признался он, — Манрик приговорил себя своей же собственной жалобой. Все наши судьи — землевладельцы, и кто из них захотел бы оказаться на месте Манрика, поссорившись с волшебником — Повелителем Дождя? Разумеется, меня оправдали.

Когда я в армии, я пишу мужу письма и начинаю их: "О несравненный Спрут моей души!" — а муж отвечает: "Подрубленная Вепрь моей мечты!"

Я считаю, что мой брак удался и дети удались.

Не знаю, что из них вырастет; Мэри уже сейчас очарована звездным странником Одиноким и желает уйти на Рубеж, когда вырастет.

Моя дочь бредит космическими приключениями и битвами с раттонами, взрывами звезд и дальними галактиками.

Впрочем, не она одна.

Всем известно, что судьба Леворукого, особенно когда кардинал Левий доказал, что это не кто иной, как невинно оклеветанный Ринальди Ракан, пленила романтичное сердце урготской принцессы Юлии, и Юлия сбежала с Леворуким накануне собственной свадьбы.

У Юлии уже трое детей, все они умеют заставить окрестные камни пускаться в пояс, и кто-то из них, когда вырастет, станет новым Повелителем Скал вместо моего покойного брата.

Однако Мария, моя дочь, хочет от Леворукого совсем другого.

Она искренне верит, что он посвятит ее в звездные рыцари и возьмет с собой.

Но разве мне ее осуждать? Не я ли всё детство провела в мечтах, как я переодеваюсь юношей-рыцарем и ухожу на войну, побеждаю драконов и освобождаю прекрасных пленных принцев?

Белл менее амбициозна, она всего лишь хочет стать сциентификом и быть принятой в королевскую Академию наук.

Белл помешана на садах своей тетки Ирэны, на ее секретах обработки цветов, которые цветут при нашем климате, на наших почвах против всех правил садоводства.

Белл намерена продолжить исследования Ирэны и написать труд по ботанике, а также скрестить картошку с помидором и вырастить апельсины на северной надорской почве.

Гербариями и дневниками Белл завалена целая комната в замке, которую Белл именует своим рабочим кабинетом.

Не ведаю, насколько сбудется мечта Белл, но у Мэри шансов на удачу еще меньше.

После того, как Ринальди объявил, что новых воинов набрать некуда и обучить негде после гибели Этерны; после того, как сциентифики признали, что зажечь это Пламя вновь не в их силах... Это задача далеко грядущих в будущем веков...

— Если бы я не клялся Раканам в верности на крови, — сказал мой муж, — я мог бы ответить, что ваш Ринальди — глупец и отнюдь не авторитет. Вы полагаетесь на его мнение в вопросах Этерны, за неимением лучшего, но оно может быть совсем не лучшим. Я не отрицаю, что для нас и для будущего науки вклад Ринальди бесценен. Можно сказать, он открыл новую научную эру...

— То, о чем мечтает Мэри, — согласилась я. — Если бы Леворукий, который посещает иные миры, привез нам образцы предметов, знаний и материй из этих миров, и если бы им он отвез свидетельства о нас... Если бы все миры Ожерелья могли общаться между собой, неужели вместе мы не придумали бы, как объединить нашу науку и спасти мир?

— Почему нет, дорогая? Как сказал Павсаний, вся человеческая мудрость заключается в двух словах: ждать и надеяться!

— Он действительно так сказал или вы сами это придумали?

— Какая разница, мадам?

— Действительно. Почему бы вам не написать трактат об этом?

— Мне? Я не писатель, сударыня. Я отказал академикам, которые на коленях умоляли меня написать об опыте беременности, и не намерен менять свое решение. Но я разделяю ваше мнение, что союз миров — важнейшее условие нашего будущего. Надо сказать, что совсем недавно я нашел в библиотеке редчайший труд Павсания на эту тему. Удивительно, как он умел прозревать будущее. Он просто предвосхитил наши мысли, чуть не теми же словами. Я собираюсь издать его книгу и поднести королю, дружественным монархам и отцам церкви...

Спруты есть Спруты.