Дитя Рассвета (гет)

Пока душа и разум мечутся,

Быстроногий Леголас преодолел путь до Мглистых гор меньше, чем за четыре недели. Вопреки уверенности Аниры, он не пошел привычной дорогой, а также избрал путь в обход Лихолесья, и они с Гимли, если бы поторопились, действительно могли бы запросто в один прекрасный момент нагнать его.

Уже в сумерках он миновал туманные предгорья и решил все же остановиться на ночь только тогда, когда перед ним из темноты выплыл черный провал туннеля, ведущего к Имладрисскому перевалу.

Леголас редко тратил ночь на отдых. Было что-то таинственное и волнующее в ночных переходах, когда спутником ему были лишь темные тени и опрокинутая чаша звездного неба. Скорее, он предпочитал скрываться от ставшего слишком жарким солнца, чем от полной луны. Зрение, служившее ему даже в кромешной тьме, когда тучи заволакивали небо, и острый эльфийский слух, улавливающий даже шорох песка под лапками каменных ящериц, делали его частью удивительного мира ночной природы.

Ночь была тепла и черна, как и любая ночь на закате месяца Кервет(1), самого жаркого из летних месяцев, того, который люди называют временем теплых рек и богатой ловли. У эльфов эта пора зовется угасанием, потому, что после летнего солнцестояния, несмотря на то, что до осени остается еще два полных лунных цикла, день начинает потихоньку убывать, прибавляя срок ночных сумерек и неумолимо приближая зиму.

Леголас же с недавних пор называл конец июля временем звездного томления. Звездный свет, обыкновенно такой холодный, умиротворяющий и ласковый, теперь не дарил покоя, а сеял в душе смутную тревогу и непонятную, теснящую грудь печаль.

Ощущение того, что он что-то потерял или забыл не оставляло его с тех пор, как он ушел из родного Лихолесья. И днем, и ночью на ходу Леголас то и дело оглядывался назад, потом в сотый раз одергивал себя, досадуя на свое сердце, которое почему-то стало таким похожим на человеческое и теперь доставляло своему владельцу немало неприятностей.

Свою ошибку он осознал давно. Она состояла в том, что он считал себя свободным от страстей, свободным от предрассудков и слабостей.

Когда в его жизни появилась Эмин, Леголас впервые осмелился осудить отца и пойти тому наперекор. Все последующие годы он смотрел, как она учится жить в чужом для нее мире, и дивился силе духа маленькой человеческой девочки, которая в одночасье оказалась оторванной от всего, что ей было знакомо и дорого, но не только не отчаялась и не потеряла себя, но и сумела обрести дом и целый народ, для которого стала сердцем.

Его отец лелеял в сердце пренебрежение к гномам всегда, но после того, как Торин сумел победить его в поединке, оно превратилось в черную ненависть. Трандуил и слышать ничего не желал об Эреборе и его упрямых жителях.

Другое дело маленькая человеческая колдунья. О ней он расспрашивал Леголаса не раз, и всякий раз исподволь, словно бы к случаю, сохраняя безразличное и невозмутимое выражение на нечеловечески прекрасном царственном лице. Но молодого принца сложно было обмануть. Трандуил интересовался Радужной волшебницей.

— Ты хотел видеть меня, отец, — Леголас учтиво поклонился. От правил приличия, принятых среди его народа, он не отступал никогда и с отцом был подчеркнуто вежлив. Но не более того.

Непросто было и с Анирой. Леголаса не отпускало ощущение, что она не принадлежит ни к одному из миров, к которым, по сути, должна принадлежать по рождению. Человеческая внешность не делала ее человеком, а из Горы она рвалась прочь сама. Ей, несущей в себе такую разную кровь, было куда сложнее, чем ее матери.

В ней воплотилось и перемешалось столько всего разного и, казалось бы, несовместимого. Магия Эмин, ее способность чувствовать природу, творить и созидать, ее храбрость и доброта, а сверх того — знаменитое гномье упрямство и непримиримый характер отца, и даже его, Леголаса, уроки, то, как он видел этот мир, и как учил видеть ее — все это сделало девушку такой, какой она была теперь. Сложной. Противоречивой.

Леголас прикрыл глаза, чувствуя, что мысленно уносится к тем дням, когда они вдвоем гуляли по Лихолесью, сделал отчаянную попытку отогнать воспоминания и потерпел неудачу. Он уже был не властен даже над своими мыслями.

Он отослал Аниру не просто так. Когда на берегу Долгого озера объявились орки, Леголасу уже не было нужды сомневаться — угроза росла и ширилась в его сознании, расползалась, как огонь лесного пожара по сухой траве.

Когда он увидел принцессу рядом с тремя орочьими трупами, он словно бы очнулся от наваждения. Ему подумалось, что на белом озерном песке могла бы быть не черная поганая кровь, а кровь Аниры, и это она могла бы лежать с перерезанным горлом и угасшим взором, сломанная и беспомощная.

У Леголаса были свои резоны думать о таких вещах. Когда-то у него был друг. Это было так давно, что он был еще юным, как это лето. Ее звали Даэлин, она была эльфийка, одна из его соплеменников. Такая же юная, бесстрашная и открытая всему, какой теперь была Анира.

Орки забредали в Лихолесье и раньше, и однажды Леголас и его подруга наткнулись на орочью стаю, достаточно большую и способную наделать беды. Вместо того чтобы уйти за помощью или хотя бы отослать Даэлин, юный принц самонадеянно ввязался в драку, и случилась беда — девушка погибла.

Леголас отомстил за ее смерть, в одиночку перебив всю стаю, и пережил утрату. Однако мысль о том, что подобное могло бы случиться с Анирой, привела его в гнев и ужас. Поэтому он прогнал ее прочь, опасаясь, что мудрейшие правы, и даже родная долина стала теперь опасной. Эребор же пока жил собственной устоявшейся, надежной жизнью, и, зная, что суровый и непримиримый Торин запретит девушке покидать пределы Горы, Леголас отправил ее домой. Он не мог позволить себе потерять ее.

Леголас был рад тому, что не нуждается во сне. В противном случае ему бы не дали покоя тревожные и темные сновидения, они бы преследовали его, как обыкновенного человека, превращая его ночи в вязкое топкое болото, и он тонул бы в них, тонул, без надежды выбраться...

Но Леголас был эльф, и поэтому черные мысли, страхи и кошмары не могли мучить его во сне. Зато они неплохо справлялись с этим наяву. Хотя явь эта была и не такой, какой привыкли видеть ее люди.

Он постарался отринуть думы, вселяющие в его душу смятение, и стал смотреть в темную пустоту меж скал, на камни, казавшиеся серебристыми в звездном свете и, постепенно замедляя ритм сердца и дыхание, впал в оцепенение, которое заменяло всем эльфам сон. Он по-прежнему слышал ночные звуки и слабый шепот ветра в ветвях, его теплое прикосновение к своему лицу, но вместе с этим перед его глазами, словно белые кучевые облака на фоне звезд, плыли рожденные его собственным сознанием сновидения наяву, складываясь в непонятные даже ему самому картины.

Леголас желал бы утопить воспоминания во мраке забытья. Но это было людской привилегией и даром — забывать, возрождаться и обретать покой, умирая, когда подходит срок.

В можжевеловых зарослях пел соловей, ночной менестрель природы. Леголас слушал его с ноткой грусти. Ему не хватало Аниры, не хватало Эмин, и он не знал, что ожидает впереди всех их. Он понимал, что совершенно неожиданно запутался в собственной жизни. Советчиков рядом не было, да и не стал бы принц Лихолесья делиться сокровенным с кем бы то ни было.

Разве что с ночным соловьем.

* * *

Та же темная ночь спустилась на небольшой горный распадок, где устроили стоянку Анира и Гимли.

Небольшая кучка тлеющих углей уютно вздрагивала и едва слышно потрескивала, время от времени выпуская в ночное небо стайку красновато-золотистых искр, которые на короткий момент разбавляли темноту вокруг, освещая поляну, будто фейерверком, а потом гасли, и раскаленное белое нутро маленького костерка снова затухало.

Анира собрала для пламени лишь белых старых сухих веток, запалила их магией, и они горели ровно и жарко и, что самое важное, не давали дыма, который могли заметить излишне любопытные.

Дорога теперь проходила поблизости от человеческого жилья, настолько близко, что, приглядевшись, Анира видела на горизонте дымы от очагов.

Неяркие красноватые отблески раз за разом выхватывали из мрака то серый камень, то узловатый кустик можжевельника, то маленькую фигурку девушки, притулившейся на сваленном бурей стволе дерева. Она сидела молча, тщательно выбирая из волос травинки и сосновые иголки. Земля была усыпана ими тут повсеместно, и они щедро набились в ее растрепавшуюся косу.

Гимли устроился чуть поодаль, старательно делая вид, что Анира его ничуть не занимает. Он и сам не знал, чего ждет от нее. Эру Всемогущий! Хотя бы посмотрела с осуждением, возмутилась, а еще лучше — отвесила бы хорошего тумака. Глядишь, и разум вернулся бы на свое законное место. Но она не сказала ему ни слова и продолжала упорно молчать весь остаток дня, казалась рассеянной, что было крайне на нее не похоже, и это ее напускное безразличие заставляло Гимли нервничать и злиться. Он попробовал схватиться за какое-нибудь мало-мальски значимое дело, подбросил в огонь сухих веток, перебрал содержимое походного рюкзака и даже внимательно изучил карту, что взяла с собою Анира. То, что та была начертана на синдарине, он даже не заметил. В конце концов он принялся за починку ножен для своего меча, нагревая в ладонях тонкую бронзовую канитель и соединяя ею надорванные кожаные края по старым отверстиям. Довольно долгое время он был, казалось бы, поглощен этим занятием. Однако скрытные взгляды, которые он исподволь бросал на подругу, говорили об обратном.

— Не жди — извиняться не стану, — грубовато проворчал он, не выдерживая и отбрасывая свое занятие. Теперь они сидели спиной друг к другу, и Анира, похоже, даже не собиралась смотреть ему в глаза. — Что же ты молчишь?

— Жду, когда ты догадаешься помочь, — огрызнулась девушка.

— Что? — Гимли даже опешил.

— Волосы расчесать помоги, — раздраженно прошипела Анира. Это были первые слова, сказанные ею за целый вечер. — А то ты меня так по земле извалял, что весь остаток дня зяблики странно поглядывали — вероятно, думали, что на моей голове имеется подходящее для них гнездо!

Он открыл было рот, только вот что на это ответить не нашелся и, послушно подсев к Анире, взялся за гребешок. В голову лезли противоречивые мысли.

Гимли и вправду угрызениями совести не маялся — он ни о чем не жалел. Он лишь не переставал мысленно ругать себя идиотом.

Он не только сбил с толку и жутко перепугал подругу, но и весьма осложнил жизнь самому себе. Вероятно, начиная с этого дня, он вряд ли сможет спокойно спать по ночам. Потому что теперь он точно знал, что Анира пахнет страстоцветом, а ее руки, такие сильные, что шутя управляются с мечом и тугой тетивой лука, настолько тонкие и хрупкие в запястьях, что под мягкой кожей можно ощутить каждую косточку и жилку. А губы ее на вкус такие же сладкие, как тронутая морозом ягода снежноцвета...

Он не просто поцеловал ее. Медленно скользнул руками вниз по предплечьям, сдвигая длинные рукава ее рубашки и шалея от ощущения открывающейся прохладной кожи под своими мозолистыми пальцами. Потом, окончательно растеряв способность ясно мыслить, осторожно огладил ладонью нежную шею... и натолкнулся на ее полный ужаса взгляд.

Он понимал, что сделанное воротить назад невозможно. Анира еще совсем ребенок, и для нее происходящее пока лежит за гранью понимания. Вероятно, она еще никогда в жизни не задумывалась о любви и о том, что может вызывать в ком-то совершенно определенные чувства. История с Даином и несостоявшимся замужеством ввергла ее в невероятное удивление и отчаяние, а он, Гимли, своим необдуманным поступком только воскресил этот страх и предал доверие, которое она испытывала к нему.

Хотя, тот факт, что Анира просто и обыденно попросила его помочь и так доверчиво позволила прикоснуться к своим волосам, вселял в него надежду, что она не слишком сердится.

Гимли подумал о том, что теперь стоит просто вести себя так, будто ничего не случилось, хотя это и будет непросто. Ведь для него все изменилось гораздо раньше.

Он и Рорин не просто ладили. Их связывала дружба, крепкая и искренняя, несмотря на то, что средний сын Торина вырос на глазах у Гимли и, по сути, был по сравнению с ним ребенком. Годы стерли эту разницу в возрасте и невероятно подружили их.

Наконец Гимли вытащил из ее волос последнюю сухую веточку, и Анира принялась заплетать косы.

— Впереди есть деревня, — заметил он, отходя от нее на почтительное расстояние. — Это последнее человеческое селение к северу от Мглистых гор. Как бы мне этого не хотелось, но нам придется туда зайти. Нужно пополнить припасы.

То, что Анира вздрогнула, он скорее догадался, чем почувствовал. Она мельком глянула на него и кивнула.

В густых зарослях можжевельника, не умолкая ни на минуту, захлебывалась песней ночная пичуга. Стрекотала, посвистывала, срываясь на самой высокой ноте, словно бы талантливый, но неопытный певец, не справляющийся с голосом, данным ему от природы.

— Вон как изгаляется, — заметил Гимли. — Ежели он будет драть так глотку всю ночь, пожалуй, на следующую не сможет издать ни звука. Кто это?

— Дулинн, — тотчас ответила Анира и улыбнулась. — Соловей. Совсем еще молодой, должно быть, вылупился из яйца в начале этого лета.

— Почем ты знаешь? — подозрительно отозвался гном. Ему вдруг показалось таким важным и значимым — продолжать этот пустой, праздный разговор. Хотя бы только за тем, чтобы Анира не молчала.

— Слышишь? — она подняла лицо вверх и на минуту замолкла, приглашая и его прислушаться. — Поет нечисто. И звонко, и с душою, только вот не выводит трели, не журчит, как лесной ручей. В нашей долине не живут соловьи, им негде там вить гнезда. Даже в летнюю пору они не летают дальше Лихолесья, — и снова замолчала, теперь уже насовсем.

Гимли замолчал тоже. Как ни прискорбно, но говорить оказалось больше не о чем, не было повода, хотя слова рвались наружу не хуже этой ночной птичьей песни.

В эту ночь Анира и Гимли впервые устроились спать поодаль друг от друга.

* * *

Утро выдалось влажным и росистым. Анира проснулась не в лучшем расположении духа и всерьез гадала, что именно так ее злит — вчерашнее происшествие или то, что за ночь она вымокла и страшно замерзла. Она развернула карту и, прикинув расстояние до селения под названием Туманный Лог, поняла, что обойти его вряд ли удастся.

Сначала ей пришла в голову мысль сойти с дороги еще до того, как селение покажется в виду и ближе к вечеру, подыскав удобную низинку или пещеру, передохнуть там несколько часов, а к ночи, незамеченными, пройти мимо. Однако Гимли этот план забраковал — собиралась гроза, да и тракт уклонялся в сторону от той привычной дороги, которой ходили Анира с Леголасом, и недалеко от селения заворачивал дальше на юго-восток, а им предстояло еще несколько тяжелых лиг пути до Имладрисского перевала по каменистым бездорожным предгорьям вдоль мрачного туманного хребта. Им требовался хороший отдых, а не короткие перебежки в попытках скрыться от дождя, который, судя по обложенному до горизонта небу, обещал зарядить не менее чем на сутки.

К концу дня количество людей на дороге увеличилось — домой после дневного труда возвращались косари и охотники. Анира старалась не слишком разевать рот, рассматривая и людей, и окрестности, но вот на них с Гимли все встречные пялились с нездоровым любопытством. Это был местный деловой люд, чужаков в этих глухих краях бывало немного, а уж такая странная пара, как гном и человеческая девушка, попадалась впервые. Сворачивать и обходить селение стороной было поздно — это вызвало бы лишний интерес и подозрительность.

Туманный Лог расположился на дне неглубокой сухой низинки, заросшей ослепительно зеленой, как это часто бывает в предгорьях, травой и мелким кустарником. Рядом, вплотную подступая к Мглистым Горам, раскинулось маленькое кристально чистое озеро с льдисто-голубой водой и галечными берегами, с трех сторон окруженное острыми скалами. С края же, выходящего к Туманному Логу, начиналось бескрайнее поле, где сплошь рос и буйно цвел горный люпин.

Местные жители, вероятно, толк в защите от врагов знали. Селение окружал высокий частокол из неошкуренных сосновых бревен с обтесанными до остроты навершиями.

Гимли был мрачен и то и дело бросал на Аниру недовольные взгляды. Не доходя деревенских ворот, он резко остановился и выжидающе уставился на спутницу. Девушка посмотрела на него вопросительно.

— Что ты так на меня глядишь? На мне узоров нет и цветы не растут! — вызывающе выпалила она.

— Тебе нужно надеть плащ, — сердитым тоном заявил Гимли, критически оглядывая ее с головы до ног.

Анира проследила за его взглядом и, не найдя в своем облике ничего предосудительного, непонимающе развела руками.

— Что со мной не так?

— С чего начать? — насмешливо осведомился Гимли. Вид у него был абсолютно непримиримый. — С того, что даже у людей приличные женщины не разгуливают в мужской одежде?

Анира смутилась. Из-за жары она не носила не только плаща, но и куртки, и выше локтей подворачивала рукава, подставляя утреннему ветру голые руки. Она поежилась и туже зашнуровала ворот рубахи, а потом послушно набросила на плечи плащ. Тот был длинным и закрыл ее до пят, примяв тяжелой полой круглые листочки растущего под ногами подорожника. Гимли, однако, остался недоволен. Он что-то раздраженно проворчал себе под нос и, подойдя к Анире ближе, поднял и набросил ей на голову остроконечный просторный капюшон плаща, убирая под него ее длинные косы.

Девушка недовольно дернула плечом, но перечить не стала — взгляды встречных прохожих утомляли и злили и ее.

Так как время было светлое, и до ночи оставалось еще несколько часов, скрипучие бревенчатые створки, окованные железом, были еще распахнуты настежь. Однако, не успели они сделать и шага за ворота, как дорогу им перегородили двое местных — дюжие молодцы с оружием в руках. Судя по грозному и подозрительному выражению на их лицах, это были сторожа.

Видать, не слишком спокойная у них жизнь, раз они так насторожены, — подумал Гимли, успокаивающе сжимая руку Аниры. — Будто к нападению готовятся. И чужаков в нас признали сразу.

— Кто такие и зачем сюда явились? — не слишком дружелюбно поинтересовался один из стражников, направляя на гнома острие меча.

Гимли сделал примирительный жест рукой, но на всякий случай отступил на шаг.

— Меня зовут Гимли, сын Глоина, — спокойно ответил он. — Я и моя жена идем в Эред-Луин с северо-востока, — оба стражника как по команде уставились на Аниру, та вспыхнула, но смиренный вид принять успела и опустила глаза, погасив в них гневный огонек. — Дорога дальняя, впереди Мглистые Горы. Мы очень устали, и нам необходим отдых.

— Однако ты вооружен, будто идешь на войну, — заметил один из мужчин, кивая головой на притороченную за спиной Гимли секиру. Другой согласно хмыкнул. — Зачем нам пускать в мирное селение гнома, с ног до головы увешанного оружием? Ваш народ отличается вспыльчивостью, как бы ты не наделал тут беды.

— Полагаешь, я стал бы отправляться в такой дальний и опасный путь без оружия? — возмутился Гимли, придав своему голосу ровно столько гневности, сколько требовалось для того, чтобы впечатлить стражников. — Мне не слишком хочется сгинуть в Мглистых Горах или стать легкой добычей для бродячих варгов. А неприятностей я не ищу и добрых людей не побеспокою.

— Все верно. Время теперь тревожное — все так или иначе ждут беды, — важно согласился стражник и отодвинулся в сторону, пропуская их в ворота. — Постоялый двор найдешь в конце улицы. Однако, будь осторожен, гном, публика там бывает разная и не всегда настолько дружелюбная, как мы, — он хохотнул и еще раз пристально глянул на Аниру. — Не размахивай топором попусту. И постарайся тут не задерживаться — нам хватает и своих любителей лезть на рожон.

Гимли кивнул, приложил руку к груди в коротком благодарственном жесте и, потянув за собой Аниру, двинулся вперед.

— Дела, — выдал один из сторожей, почесывая в затылке и провожая их озадаченным взглядом. — Ну и парочка!

— Странные времена наступили, — веско возразил второй. — И еще чуднее можно увидеть. Но чтоб человеческая девчонка, да с гномом... Закрывай ворота! — окрикнул он напарника, праздно привалившегося к забору, и, прищурившись, глянул на небо. — Солнце скоро канет.

Чистая узкая улочка круто спускалась вниз под уклон. Под ногами шуршал мелкий щебень — вероятно, его привозили да сыпали сюда специально, чтобы не топило во время весенних паводков — озеро-то было совсем рядом — да чтобы подводам и тачкам было сподручнее ездить. Была тут и центральная площадь, а укрепленный посередь ее сбитый из гладких досок постамент использовался, очевидно, и в качестве трибуны, и места для публичных наказаний одновременно.

— Жена, значит? — не поднимая головы, прошипела Анира. — Почему бы?

— Совсем ничего не понимаешь, женщина? — неожиданно осердился Гимли. — С чего бы мне всюду таскать за собой девчонку, если она мне не жена? Даже у людей, при всей их невежественности в этом вопросе, есть правила приличия, — он усмехнулся. — И представь, какие были бы лица у тех двоих, ежели я назвал бы тебя сестрой!

Анира немного помолчала, переваривая новость, а потом понимающе рассмеялась. Ее друг снова был прав.

— Меня заинтересовало другое, — продолжал Гимли. — Видела, как сработаны их мечи?

— Их ковали не люди.

— Человеческие кузнецы совсем не плохи, да все же не так хороши, как наши, — удовлетворенный ее наблюдательностью, сказал Гимли. — Их работа всегда видна — она грубовата и не доведена до совершенства. А эти мечи, скорее всего, ковали гномы.

Мелкий назойливый дождь неожиданно перестал, и в низину, где засыпал Лог, потек густой голубоватый от сумерек туман. Улица растворялась в непрозрачной белой мути уже на расстоянии вытянутой руки. Анира и Гимли нарочито не спеша прошли через все селение, чтобы не привлекать лишнего внимания своей торопливостью, и остановились перед добротным каменным зданием высотою в два низких этажа с деревянной крышей. Вывески не было, однако аппетитные запахи пищи, исходящие оттуда, ясно говорили о том, что адресом они не ошиблись.

— Веди себя тихо, да не вздумай снимать капюшон, — предупредил гном, и они вошли в дымную и душную полутьму постоялого двора.

* * *

Народу в общем зале было еще немного, не больше полутора десятков человек. Все это были люди, причем местные, заглянувшие сюда, чтобы снять дневную усталость, да спастись от летней жары неторопливым разговором и пинтой пива или эля.

Обстановка была простенькой, почти бедной, как это часто бывает на постоялых дворах маленьких глухих селений. Грубо сколоченные из сосновых досок столы и скамьи, потемневшие и отполированные до блеска локтями и штанами посетителей, распространяли во влажной жаре зала лесной смолистый дух.

По залу плыл душистый дымок от лучины, что давала рассеянный желтый свет, усиленный бликами от воды, которые плясали по стенам, будто солнечные зайчики. Масло и восковые свечи были, по всей видимости, непозволительной роскошью для здешних мест, и помещения тут освещали по-бедняцки, вбивали в податливое дерево стенных и потолочных балок светцы — чугунные зажимы для горящей лучины с подставками для небольших лоханок с водой, и обгорающие угольки падали в воду и гасли, сводя на нет опасность пожара.

Гимли отвел Аниру к дальнему столу, что скрывался в полумраке и укромном закутке в стороне от остальных, а сам отошел к буфетной стойке, за которой скучала дородная женщина средних лет в сером лопоухом чепце из небеленого льна.

Она живо отреагировала на появление необычного посетителя, но очень удивленной не казалась — новость о них успела добраться сюда вперед путников.

— Чего вам угодно, господин хороший? — приветливо улыбаясь, спросила она. Гимли успел заметить, что поверх его головы она пытается рассмотреть сидящую поодаль Аниру. Он оглянулся на подругу, убеждаясь, что с той все в порядке.

— У вас найдется комната? — спросил он. — Мне и моей жене нужно где-нибудь переночевать.

— Приезжих у нас бывает мало, комнаты обыкновенно пустуют, — ответила женщина. — Вам надо переговорить с хозяином, — и она махнула рукой в сторону шаткой деревянной лестницы, ведущей на второй этаж.

Гимли поблагодарил кивком головы и озадаченно оглянулся на Аниру. Та улыбнулась и сделала успокаивающий жест рукой, показывая, что он может идти и с нею ничего не случится. Гном недовольно поморщился, ему не хотелось оставлять ее в одиночестве в таком месте, но повиновался, решив, что не задержится дольше, чем на несколько минут, и скрылся за поворотом лестницы.

Анире нравилась здешняя обстановка. В зале было чисто и опрятно, пол прикрывал толстый слой сухого белого песка и царила относительная тишина. Правда, людей прибавлялось, а вместе с этим становилось все шумнее. Девушка подтянула под себя ноги и сидела спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания, и дожидалась друга.

В самом углу, недалеко от ее стола, на деревянном порожке сидел чумазый мальчишка лет десяти и щепил полено. У его ног постепенно росла горка ровненькой лучины.

Анира так увлеклась, наблюдая за ловкими движениями его рук, что прозевала троих недавно вошедших в зал мужчин, теперь явно заинтересовавшихся ею. Возможно, это и были самые обычные трудовые люди, незлобливые и неопасные, но они успели изрядно приложиться к пиву, и это прибавило им смелости и нахальства.

Они окружили Аниру плотным кольцом, один из них перегнулся через стол и, бесстыдно ухмыляясь, приблизил лицо вплотную к девушке, дохнув ей в лицо перегаром. Она медленно подняла на него блеснувшие гневом глаза и аккуратно отстранилась.

— Вы ошиблись столом, господин, — как можно спокойнее сказала она, чувствуя, как от волнения стали влажными ладони. — Здесь занято.

Мужчина был дюжий, по меньшей мере, на полторы головы выше ее, потный и раскрасневшийся от обильной выпивки. Он нехорошо усмехнулся.

— А может, я хочу составить тебе компанию, — хрипло рассмеялся он, пристально всматриваясь в полуприкрытое лицо девушки. Анира поежилась от этого липкого взгляда. У нее создалось противное ощущение того, что по лицу ползет назойливая муха. — Ты, похоже, скучаешь, красавица! Ты ведь правда красавица? — добавил он и, вдруг протянув ладонь, уцепил пальцами край ее капюшона и сдернул его с ее головы под одобрительный гогот своих дружков.

Молниеносным движением Анира отбросила его руку прочь и, выпрямившись во весь свой маленький рост, уставилась на обидчика огненным взглядом.

— Похоже, вы оставили на дне пивной кружки не только хорошие манеры, но и мозги! — прошипела она, непроизвольно нащупывая под дорожным плащом рукоять своего меча. — Оставьте меня в покое, иначе не пришлось бы вам пожалеть!

Окружающие, казалось, не замечали того, что обстановка в зале сменилась не в лучшую сторону. Глядели равнодушно или с вялым интересом — мол, разберутся сами.

Тот из мужчин, что посмел ее коснуться, не выглядел ни раскаявшимся, ни испуганным и продолжал есть ее глазами, на этот раз еще гаже и откровеннее, шаря бесстыжим взглядом по полным розовым губам и тонкой шее. Анира подобралась, приготовившись защищаться.

Она не уловила тот момент, когда взъяренный увиденной сценой, побелевший от гнева Гимли, словно кара небесная, обрушился на пристающего к ней выпивоху и сшиб того с ног, крепко приложив затылком о каменный пол. Белый песок сразу же потемнел от крови. Гимли приставил к горлу мужчины острие своего клинка. В этот момент ему хотелось одного — вонзить лезвие в его плоть, чтобы вся кровь по капле вытекла через глубокую канавку кровостока, искусно выделанную в стальном полотне, оставив тело бледным и бездыханным. Гном злобно оскалился и надавил сильнее. Моментально отрезвевшие мужчины с ужасом смотрели на своего окровавленного, едва дышащего товарища.

— Эй, гость! А ну отпусти его, — встрял тот, что был посмелее, наступая на Гимли. В глазах его, однако, был заметен тот же страх. — Ты же не хочешь, чтобы мы с друзьями выпотрошили тебя, будто праздничного гуся?

— Вы посмели к моей жене прикоснуться — смотрите, чтобы я вас не распотрошил! — прорычал Гимли.

В этот момент скрипнула входная дверь, и Гимли уже совсем рядом услышал спокойный грубый голос:

— Мне кажется, что все вы ужасно невежливы. Не лучше ли просто мирно разойтись и не портить друг другу вечер, тем более что тот едва начался и крайне хорош?

Анира обернулась и с удивлением обнаружила, что тот, кому принадлежит фраза, ни кто иной, как солидного вида седовласый гном с удивительно проникновенным взглядом умных черных глаз. На нем была грязная рабочая рубаха и потрепанный холщовый передник до самых колен. Кузнец. Вот откуда у сторожей мечи гномьей работы. Из-за спины его опасливо выглядывал мальчишка-прислужник, что недавно щепил лучину в углу зала. А вот и тот, кто привел подмогу.

Гном кивнул не менее удивленному Гимли, потом перевел взгляд на Аниру.

— Гамут иенет(2), - произнес он на кхуздуле.

— Вену(3)... — машинально отозвалась девушка. Гном удовлетворенно улыбнулся и повернулся к спорщикам.

— Что тут происходит?

— Мастер Орин, — уважительно обратился к нему один из мужчин, пристававших к Анире. — Мы просто хотели познакомиться с девушкой. Нечасто в наши края заглядывают прохожие. Нас просто не поняли.

Гимли презрительно хмыкнул.

— Вы оскорбительно повели себя по отношению к незнакомой женщине. А ты будь благоразумен, — он строго посмотрел на молодого гнома. — Откуда такая враждебность? Просто поговорить было нельзя? Разве тебе нужны неприятности? Или хочешь угодить в застенок? Не думаешь, что без тебя может стать с ней? — он указал на Аниру.

Гимли поворчал еще немного, но заметно расслабился и острие меча от горла обидчика убрал.

— Так-то лучше, — удовлетворился незнакомый гном. — Вы уже нашли комнату?

Гимли утвердительно кивнул.

— Это ничего, думаю, что хозяин вас извинит, узнав, что я пригласил своих сородичей стать моими гостями, пока они в Туманном Логе. Берите свои вещи и идите за мной, — повелительно сказал он. — А вы, — он обернулся к мужчинам, — проветритесь на свежем воздухе да расходитесь по домам. И забудьте, что тут случилось.

Он выжидающе глянул на Гимли и Аниру, которые все еще пребывали в ступоре и не двигались с места:

— Не торопитесь? Или желаете остаться в приятной компании? — и, не дожидаясь больше, вышел вон.

Те переглянулись и поспешили следом.

* * *

Мастер Орин, как с почтением все его здесь называли, жил в Туманном Логе, по гномьим меркам, не так уж давно. Он перебрался сюда вскоре после Битвы Пяти Воинств, в которой пали оба его брата — единственные его родственники, настолько близкие, что он удосуживался это признавать. Он был родом из Железных гор.

Потеряв родных, он не захотел больше оставаться среди своих соплеменников и отправился на юг в поисках места по сердцу и спокойной, лишенной волнений жизни. В Туманном Логе он тоже появился просто прохожим, но, увидев, в каком плачевном состоянии находится позаброшенная деревенская кузница, не совладал со своим сердцем настоящего мастера и решился привести ее в порядок. Да так и остался.

Здесь его уважали за мастерство и такой необычный для гнома спокойный и справедливый нрав, нередко звали в судьи, если среди жителей случались споры и тяжбы. И в этот вечер он, услыхав, что на постоялом дворе в ссору ввязались его сородичи, последовал за мальчишкой-прислужником, бросив все и не раздумывая.

Мастер Орин оказался владельцем добротной бревенчатой избы-пятистенки и обширного подворья с каменной кузницей и показал себя весьма радушным и заботливым хозяином.

Пока он расспрашивал Гимли об их путешествии и о том, как обстоят дела на северо-востоке, Анира, как и положено благопристойной женщине, сидела тихо, как мышь и в разговор мужчин не встревала, не забывая, однако, держать уши на макушке, и прятала заинтересованный взгляд в кружку с горячим чаем. Он был очень кстати, как и жарко натопленная печь, потому, что снаружи весьма похолодало.

День был нелегким и суетным, и Анира чувствовала себя страшно усталой. Разомлевшая от тепла и сытости, она беспрестанно клевала носом и не замечала, как пристально посматривает на нее мастер Орин.

— Я думаю, что догадываюсь, кто ты, — вдруг уверенно произнес он, и Анира едва не подпрыгнула, мигом очнувшись от дремоты. Она в страхе глянула на Гимли, который вмиг стал натянутым и настороженным, и это тоже не ускользнуло от пытливых глаз кузнеца.

— И до нашего захолустья иногда доходят новости, — продолжал он. — Кроме того, я еще не так стар, как может показаться, и за сорок лет ничего не забыл, — и пояснил: — Я помню человеческую девушку с глазами цвета яшмы, которую Торин Дубощит неведомо откуда привел в Эребор. Люди говорили, что она ведьма, вроде Таркуна(4), да мы не очень-то тогда в это верили. Ты не похожа на нее.

Анира и Гимли едва заметно и с облегчением вздохнули.

— Зато ты очень похожа на своего отца, — как ни в чем не бывало, разливая душистый травяной чай, добавил Орин и хитро глянул на девушку. — Про семейство Торина в Средиземье велось довольно разговоров — разных и противоречивых. И про его необычную дочку, которую и гномихой-то назвать сложно, тоже. Нари, милая, ложись-ка спать, — неожиданно приказал он. — Время очень позднее, ты того и гляди, свалишься без сил. А мы с добрым Гимли еще немного потолкуем. Спи спокойно, в моем доме тебе ничего не грозит.

В какое-то мгновение Анира запаниковала. Ей казалось, что старый гном видит ее насквозь. Она понимала, что разговор, скорее всего, пойдет о ней, именно поэтому Орин и отсылал ее так настойчиво, и боялась, что Гимли придется все ему рассказать, и тогда неизвестно чем закончится эта ночь. Однако спорить она не решилась.

Едва за нею закрылась дверь, улыбка сползла с лица старого гнома, и он вперился в Гимли таким вмиг заледеневшим взглядом, что тот даже поежился.

— То, что твоя спутница и не человек вовсе, я заподозрил сразу. И уверился в этом, когда обратился к ней на нашем языке, а она ответила. По твоим глазам вижу, что прав, — холодно произнес Орин. В его голосе не осталось и намека на ту теплоту, с которой он разговаривал с Анирой. — А теперь говори, кто ты такой и куда ведешь эту девушку. Да не смей рассказывать мне сказки о том, что она твоя жена!

Гимли хотел было возмутиться, но тяжелый взгляд, которым одарил его хозяин дома, заставил его захлопнуть рот и пригвоздил к месту.

— Сейчас меня не особенно волнует, что в доме моем гостит королевская дочка, — продолжал мастер. — Гораздо больше меня занимает то, почему вы путешествуете вдвоем. Люди не настолько сведущи в наших обычаях, чтобы заметить отсутствие брачных браслетов на ваших запястьях. Но не я. И Нари тебе не сестра и не родственница, потому, что смотришь ты на нее вполне откровенно, так, как смотрят на женщину, которую желают. Ставлю десять против одного, что ты увел ее из Эребора не с благословения родителей. А теперь скажи мне, Гимли, сын Глоина, что мешает мне заподозрить, что ты обесчестил юную девушку, и убить тебя прямо сейчас?

Гимли жутко оскорбили и рассердили эти обвинения, но он понимал, что вряд ли решит проблему, если снова полезет в драку. Тем более что хозяин внушал ему доверие и казался умным и рассудительным.

— На вашем месте, мастер, я бы не торопился с выводами, — тихо произнес он. И не нашел ничего лучше, как рассказать Орину откровенно обо всем, что произошло с ним и Анирой за последние несколько недель.

Тот выслушал молча и не перебивая. Сомнений в правдивости слов молодого гнома он не испытывал, слишком уж ясно все было написано на лицах этих детей. А Гимли и Анира были для него не более чем попавшими в переделку детьми.

— Думаю, что могу понять ту непростую ситуацию, в которой вы оказались, — после недолгого раздумья решил мастер, но не забыл оговориться: — Однако я ни в коем случае не оправдываю тебя, Гимли, и не поздравляю твою спутницу с тем, что она пошла против своих родителей вместо того, чтобы почитать их и уважать их решение. К тому же она непростительно безрассудно подвергает свою жизнь опасностям. Я уже не говорю о том, что вы двое успели нарушить почти все известные правила приличия.

Гимли из уважения к старшему гному слушал суровую отповедь со смирением, но в глазах его пряталось плохо скрываемое раздражение.

— Не смотри на меня, как на врага, — продолжал Орин. — Я гожусь в отцы вам обоим, поэтому и учу уму-разуму. Тебя впереди ждет большое дело, но помимо того, с чем послал тебя в Ривенделл твой король, у тебя в этом путешествии есть и свой интерес, даже не пытайся отрицать. И вот с этим советую быть осмотрительнее. Что ж, пора отдыхать, — поспешил он сменить тему, решив, что сказал все, что хотел. — Думаю, что вы не захотите тут задерживаться и покинете Туманный Лог уже с утра. Да, чуть не забыл. Надеюсь, ты для своего же блага устроишься спать тут и подругу беспокоить не станешь.

Гимли покраснел и согласно кивнул.

В комнату, где заночевала Анира, он заглянул только ранним утром, когда тусклое, еще седоватое от тумана солнце повисло в паре пальцев от кроваво-красной линии горизонта, предвещая ветреный день.

Девушка еще не проснулась и как вошел Гимли не услышала. Он тихо притворил за собою дверь и минуту просто разглядывал подругу, не решаясь разбудить и благодаря всех богов за то, что та легла спать одетой.

Она спала, почти полностью утопив лицо в подушку и обнимая ногами сбившееся в ком стеганое одеяло. Гимли с трудом удержался от хулиганского желания протянуть руку и пощекотать ее маленькую розовую пятку. Он подошел ближе и осторожно отвел с ее лица закрывавшие его длинные волосы. Анира медленно открыла один глаз, потом второй и, с трудом сфокусировав мутный со сна взгляд, села в постели, спустив босые ноги на деревянный пол. Он сел рядом, каждым кусочком кожи ощущая идущее от нее ленивое тепло. Она была очаровательно растрепанной. Абсолютно заспанная, с мятыми полосками на круглой розовой щеке и ярко-зелеными влажными глазами.

— Нужно отправляться, — сказал Гимли, рассеянно вертя в пальцах кончик одной из ее разлохмаченных косичек. — Мастер Орин немного проводит нас и покажет, какой тропой лучше выйти к перевалу.

— Мне снова снилось море, — зевая, заметила Анира. — По крайней мере, в этот раз я уверена, что это точно было оно. Там громко, как наяву, вопили чайки, — она повела плечами, словно ей что-то мешало, и поморщилась.

— Ты спишь в удивительно неловких позах, — улыбнулся Гимли. — Поэтому наутро у тебя всегда болит шея.

Анира ничего не ответила, только запустила руку за шиворот и через мгновение, поменявшись в лице, извлекла из-под рубашки то, что причиняло ей такую острую назойливую боль.

Это был небольшой предмет с тонкими острыми краями, овальный, плоско-вогнутый и совсем тонкий. В луче заглянувшего в маленькое окно солнца он заблестел-запереливался всеми оттенками синего и голубого и стал похож на перламутровую раковину, какие Анира еще ребенком собирала на берегу Долгого озера вместе с Треном.

Она повертела его в руках и недоуменно посмотрела на друга.

— Странная штуковина, — вынес вердикт Гимли и решительно поднялся. — Идем, нам уже пора.

Анира послушалась и вышла из комнаты вслед за ним, оставив побеспокоившую ее неопознанную находку на прикроватной тумбочке. Сейчас ей совсем не думалось обо всяких странностях.

(1)Кервет — июль (квенья)

(2)Гамут иенет — доброго вечера (кхуздул)

(3)Вену — здравствуйте (кхуздул)

(4)Таркун — гномье прозвище Гэндальфа Серого