Вечное сияние чистого чувства (гет)

Неважно, какова цена — человек не может скрыться от любви.

Луис Варгас. «Соблазн»

* * *

По мере приближения вечера камень, что повис где-то в груди после ухода Гермионы, становился все тяжелее. Люциус слонялся по дому, заглядывал за каждую дверь, которая попадалась ему на пути, но ее комнату старательно обходил стороной. Неосознанно, даже рефлекторно, ведь он столько лет весьма успешно делал вид, что этой комнаты вовсе не существует. Сейчас игнорировать заветную дверь не было никакой нужды, но Люциус все равно предпочел вернуться в свою спальню, предварительно проложив по коридорам мэнора замысловатый маршрут, похожий на путь, который проделывает заплутавший в лабиринте странник. Выходом из этого лабиринта в итоге стала его спальня.

Он взял с тумбочки книжку, которую недавно приметил оставленной на столике в библиотеке и, долго не раздумывая, решил ее прочесть. Это была та самая книга, сюжет которой Гермиона так занятно пересказала ему, но на поверку чтиво оказалось совсем не таким увлекательным. «Наоборот» — название было вполне закономерным. Но Люциус имел привычку всегда дочитывать начатые книги, а потому и сейчас, борясь со скукой, внимательно всматривался в каждое слово.

Мэнор погружался в ночную темноту, а Люциус — в свои мысли, которые никоим образом не были связаны с дурацкой маггловской книгой. Он думал о Гермионе, о том, как глупо повел себя этим утром. Она ведь нужна ему! Бессмысленно отрицать очевидное. Барьер, стоящий между ними, только-только начал истончаться, а Люциус все испортил. Скорее всего, ее стена сейчас выстроена вновь, гораздо прочнее и выше. Такую даже самой мощной «Бомбардой» не разрушить…

Вдруг послышался стук в окно. Давно Люциус не получал почту, и его даже охватило непривычное волнение. Хотя с чего бы? Наверняка это какое-нибудь бесполезное извещение из Министерства, или из банка, или… Не тратя времени на размышления, Люциус отложил в сторону уже поднадоевшую книгу, открыл окно и впустил сову. Он пока не знал, понадобится ли ему оправлять ответ, но сова, не интересуясь его мнением, взмахнула крыльями и скрылась в темноте за окном. Что ж, тем лучше, значит, ответа от него не ждут.

Люциус быстро развернул белый конверт без всяких опознавательных знаков. Внутри лежал обычный лист пергамента, а на нём всего несколько слов. Слов, которые написала ему Гермиона — в этом не было никаких сомнений.

Как только он прочел письмо, внутри у него разразился шторм, или ураган, или масштабная буря — неважно. Непогода быстро утихла, но не сам Люциус. Он словно ожил. Этот шторм будто разрушил все сомнения, сковывающие его до сих пор. Гермиона написала так мало слов, но как же много они значили для Люциуса. Он даже не мог припомнить, когда в последний раз получал письмо, содержание которого было для него настолько важным. Наверное, никогда.

«Ты единственный мужчина в моей жизни».

Могли ли эти строки означать, что Гермиона простила ему опрометчивые слова и поведение? Возможно. Возможно, стена Гермионы все же не успела выстроиться. Возможно, он сумеет разрушить ее окончательно — постепенно, по одному кирпичику, но сумеет.

* * *

Последние дни в жизни Гермионы не просто шли, а бежали. Казалось, кто-то включил режим быстрой перемотки, и теперь ей приходилось сильно стараться, чтобы успеть выполнить все запланированное. Но в этом были и свои плюсы — не оставалось времени на мысли о Люциусе, об их последнем разговоре с неприятным финалом, о письме, которое ему отправлено, и о его предполагаемой реакции.

В конце недели Гермиона стряхнула с себя внушительный ворох дел и сумела выкроить выходной для того, чтобы навестить старого друга — Рона. Она пообещала ему заглянуть во «Всевозможные Волшебные Вредилки», где он работал вместе с Джорджем. И если младшего из братьев Уизли Гермиона не видела лишь пару месяцев, то с Джорджем она не сталкивалась с первых послевоенных дней. И, сказать по правде, она не была уверена, что хочет встретиться с ним, ведь Джордж (один, без своей вечной пары) был слишком явным напоминанием о тех ранах, душевных и не только, которые нанесла им всем война. Война, в которой Люциус Малфой принимал непосредственное участие… и в доме которого она провела пару ночей. Гермиона даже не знала, убивал ли он кого-то. Его жертвами вполне могли стать простые магглы — ведь неизвестно, какие задания давал Люциусу Волдеморт. Или, возможно, из-за него пострадал кто-то из ее знакомых, друзей? Пусть даже не в Битве за Хогвартс, а раньше… Определенно, она не смогла бы сейчас смотреть Джорджу в глаза, не выдав при этом всех своих чувств и сомнений, что было бы совсем некстати.

Гермиона уверенно распахнула дверь магазина братьев Уизли и огляделась по сторонам. Покупателей не было, но оно и неудивительно — за окном утро, а большинство волшебников в ранние часы предпочитают коротать время дома, а не бродить по Косому Переулку. Тем не менее, магазины работали с десяти, и Рон, услышав шум и увидев ее, тут же вышел из-за прилавка.

— Ты рано, — заметил он.

— Днем тут не протолкнуться, я бы только отвлекала тебя от работы, — пояснила Гермиона.

— Понятно. Ты все продумала, как всегда… Совсем не меняешься, — сказал он, улыбаясь, и слегка поспешно добавил: — Рад тебя видеть.

— Я тоже, — искренне отозвалась Гермиона.

Рон подошел и легонько обнял ее за плечи, и она тут же учуяла аромат еды. «Вот уж кто точно не меняется!» — усмехнулась про себя, но вслух ничего не произнесла. Рон проводил ее до гостевого диванчика, приготовил им обоим по чашке чая и, устроившись поудобнее, начал с довольным видом обмакивать печенье в горячий напиток. И при этом даже не пытался вести беседу с набитым ртом! Возможно, Гермиона все же поторопилась с выводами, и друг повзрослел во всех смыслах… Либо он просто не знал, что сказать.

— Ну давай, рассказывай, что в мире творится! Как дела в Министерстве? — он все же заговорил, предварительно проглотив кусок печенья. — Я тут столько времени провожу, что совсем выпал из жизни.

— Все… хорошо, — ответила она, взглядом изучая большую чашку, которую держала уже несколько минут, но не решалась сделать глоток. — Думаю, Кингсли — один из лучших Министров за всю историю. Он идет, можно сказать, по протоптанной дорожке, да еще и с картой в руках.

— Не сомневался, что он справится, — кивнул Рон. — Это ж не Фадж тебе какой-нибудь. Гарри говорил, ты виделась с Виктором Крамом?

— Эм-м… да, — Гермиона слегка опешила от такой резкой смены темы. — Виктор был на новогоднем празднике в Министерстве, мы немного поговорили. Он ушел из квиддича, кстати, теперь серьезную должность занимает… И обещал научить меня летать на метле.

— Тебя? На метле? — Рон рассмеялся.

— Что? — удивилась Гермиона. — По-твоему, я не справлюсь?

— Да ты же квиддич терпеть не можешь! И метлы всегда, сколько я тебя помню, стороной обходила!

— Ну и что, — Гермиона лукаво улыбнулась. — Никогда не поздно начать, знаешь ли.

— Тебе виднее, — сдался Рон. — Только уж постарайся не расшибить себе голову.

— Раз ты так настаиваешь — сохраню свою голову в целости, — уверила она друга. — А у тебя что нового? Как Джордж, Молли? Остальные?

— Сейчас уже в порядке. Знаешь, все-таки время прошло, да и все Пожиратели за решеткой — это как-то приободряет.

Гермиона напряглась — ведь не все увернувшиеся от смертельных проклятий Пожиратели находились сейчас в Азкабане. Ее стараниями. Наверное, Рон не знает про Люциуса, и не стоит ему знать, по крайней мере, не сейчас. Поэтому она, как ей самой показалось, ничем не выдала своего замешательства и продолжила слушать. А Рон рассказывал долго — о семье, о работе, о том, как ему было странно обходиться без нее первое время, о том, как он скучал. Гермиона только сейчас до конца осознала, насколько глупо было прекращать общение из-за неудавшегося романа. Но время вспять не повернешь... Даже если бы у нее под рукой был маховик, она не стала бы им пользоваться. Зачем? Главное, что в итоге все вернулось на круги своя, а то, насколько тернистые тропинки привели их к этому финалу — дело второстепенное.

* * *

Гермиона вернулась домой и поняла, что оставшаяся часть дня у нее совершенно свободна. Она так увлеклась работой на неделе, что даже не отложила ни одной папки на выходные. Эта новость могла бы очень обрадовать Гермиону, если бы не одно «но» — она опять начала думать о Люциусе. Что он делает? Что у него в голове? Гермиона так давно его не видела и с каждым днем понимала все меньше. Она хотела, чтобы Люциус стал для нее открытой книгой, а он был закрытой. Причем не обычной, а написанной на незнакомом языке, да еще и припрятанной в сейф. Но, с другой стороны, каждый язык можно выучить, каждый сейф — отворить, а о том, чтобы просто открыть книгу, даже и говорить не стоит.

Поразмыслив, Гермиона решила посетить мэнор, ведь давно не была там, а это, как-никак, ее должностная обязанность. Она быстро собралась и через несколько минут уже выходила из камина в гостиной особняка Малфоев. Люциуса поблизости видно не было, и потому Гермиона поднялась наверх. Ее стратегия оказалась верной — войдя в кабинет, она обнаружила там Люциуса, сидящего в своем кожаном кресле с чашкой кофе в руке.

— Тебя в детстве не учили, что входить без стука нельзя? — резко спросил он, едва увидев ее на пороге.

— Учили. А тебе, должно быть, забыли рассказать, что пытать и убивать нехорошо? — в тон ему отозвалась Гермиона, раздосадованная таким грубым «приветствием». И, не дождавшись приглашения, она уселась в ближайшее к Люциусу кресло.

— Возможно. Что-то такое припоминаю. Выходит, мы оба не очень внимательно слушали старших.

— Выходит, — согласилась Гермиона. — К слову, я имею полномочия заходить в любую комнату мэнора для осмотра, и твое разрешение мне не нужно.

— Да, как же я забыл, что ты здесь только по работе.

— Не только, — коротко отозвалась она и замолчала, не зная, что еще сказать. Люциус тоже не спешил вести диалог, и Гермиона от нечего делать начала рассматривать стол, письменные принадлежности, всю комнату в целом. — Тут совсем ничего не поменялось, даже чернильница на том же месте стоит, — заметила она.

— Есть вещи, которые не стоит менять.

— И это кабинет? Странный выбор.

— Для меня это своеобразная опора. Место, куда возвращаешься, чтобы, сев в это кресло, убедиться, что мир не сошел с ума и все по-прежнему на своих местах. Не только чернильница — все, — пояснил Люциус.

Гермиона подумала, что кабинет для него — то же, чем для нее были когда-то ее спальня и бирюзовый балдахин. Нависающая над кроватью шелковая ткань стала для девушки, потерявшейся в жизни, чем-то очень значимым. Как любила Джин лежать и разглядывать причудливые узоры, вышитые серебряной нитью, и думать о своём! Со временем Люциус стал ближе и важнее сотни балдахинов, и эта комната перестала играть для нее такую существенную роль. А Люциус? Кто бы мог заменить ему кабинет? Самой себе Гермиона могла признаться — наверное, она хотела бы быть для него на первом месте. А уж за ней пусть будет что угодно — кабинет, чернильница, кресло… Что еще — работа, семья, сын?

— Почему я не вижу здесь Драко? — спросила она, вторя своим мыслям.

— Он уехал на континент, уже давно. Ты не можешь его увидеть по понятным причинам.

— Я не об этом… — Гермиона поморщилась. — Почему Драко не приезжает? Я слышала, он обручился.

— Верно, осенью была помолвка, — кивнул Люциус. — Но зачем бы ему приезжать? Он убрался подальше отсюда не просто так, Гермиона. Здесь… здесь тяжело, а Драко был тут один больше двух месяцев, пока Визенгамот рассматривал его дело.

— А теперь здесь ты, и тоже один. Ему тем более следовало бы понять тебя и приехать. Это же очевидно. Его отца выпустили из Азкабана!

— Не впервые, — Люциус усмехнулся.

— Это не повод для гордости! — осадила его Гермиона.

— Даже и не думал этим годиться. Поэтому и не сообщил Драко.

— Не сообщил? Почему? — изумленно переспросила она. — Ты должен ему написать!

— Должен? Ты уверена, что подобрала верное слово? — он сощурил глаза, и где-то глубоко в них замаячили блики опасности. Все-таки Люциус Малфой не относится к разряду тех мужчин, которым можно указывать, что делать.

— Ну… — Гермиона замялась. — Было бы неплохо, если бы ты сделал это. Написал бы ему… о своем освобождении.

— Напишу, если посчитаю нужным.

Гермиона набрала в легкие побольше воздуха и заговорила обвиняющим тоном:

— Ты никогда не прислушиваешься ни к чьему мнению, кроме своего собственного! Ты до ужаса эгоцентричен! И даже не пытаешься измениться!

— Это проблема? — он оборвал ее гневную тираду.

— Для тебя, видимо, нет! — выпалила Гермиона.

— А для тебя? — тихо спросил Люциус.

— Нет у меня никаких проблем! Мне все равно! Да почему меня вообще должно волновать хоть что-то, связанное с тобой?!

Гермиона злилась. Ее ужасно раздражало поведение Люциуса, его не знающая границ самоуверенность. Черт бы его побрал! Он всегда все прекрасно понимает, даже слишком хорошо знает, что она чувствует, и при этом так отстранен. Почему? Почему Люциус не показывает ей, что на душе у него? Так было бы честнее, ведь они, по идее, должны находиться в равных условиях. Но пока что он явно занимает лидирующую позицию в понимании всего происходящего между ними. Да как вообще можно что-то во всем этом понимать?..

— Действительно… Почему тебя должно это волновать? Точнее, почему тебя это все-таки волнует?

— Потому что для меня важно все, что связано с тобой. Меня волнуешь ты, — Гермиона наконец-то сдалась. Опустила не только оружие, но и щит — открылась перед Люциусом, доверилась ему. И очень надеялась, что он ответит тем же.

— Минуту назад ты утверждала обратное.

— Я врала.

— Это нехорошо, — заметил он с усмешкой.

— Знаю. Но это не намного хуже, чем держать все в себе. Ты как чертово хранилище в Гринготтсе — закрыт ото всех, и я не могу понять, что у тебя внутри.

— Ты могла бы спросить, но всегда все усложняешь, — сказал Люциус утомленно. Звучало это так, будто они были старой супружеской парой, и он, муж, попросту устал от вечной ругани с женой, которая постоянно чем-то недовольна, хотя нужное всегда у нее под носом. Вот только для того, чтобы это увидеть, нужно сначала отыскать очки. Ну а как Гермионе увидеть то, что нужно ей? Одними очками тут явно не обойтись.

— И ты бы так сразу ответил? Не смеши меня! — несмотря на мысли, побуждающие прекратить разговор на таких тонах, она продолжала гнуть свою линию.

— Попробовать всегда стоит.

— Отлично! — Гермиона вновь разозлилась из-за его пустых фраз. — Что ты чувствуешь, Люциус? Я спрашиваю тебя.

— Я много всего чувствую. Ты уверена, что хочешь знать обо всем?

Она кивнула. Видит Мерлин, не было в тот момент ничего, что она желала бы узнать сильнее.

— Хорошо, — кивнул Люциус. — Сейчас я чувствую теплоту, потому что ты ее излучаешь, даже когда злишься. Это странно, но мне нравится наблюдать, как ты закипаешь, а потом выплескиваешь весь гнев — пусть даже на меня. Это… мило. Вот видишь, я ответил тебе. Все проще, чем кажется.

Пока Гермиона слушала, боясь упустить хоть один звук, внутри у нее все сжималось. Такие слова из уст Люциуса Малфоя… это было больше похоже на странный сон. Ведь не мог же он в действительности говорить, что ему нравится, как она злится? Напоминает фрагмент из глупой романтической мелодрамы.

— А знаешь, что я чувствую, когда остаюсь здесь один? — немного помолчав, Люциус продолжил свое откровение. — Пустоту. Давящую пустоту. Тебе не понять, и это хорошо. Никому бы не пожелал понять, что я имею в виду. Мое поместье слишком большое, слишком пустое, и тишина тут слишком тяжелая. Это чересчур для одного человека, у которого много демонов.

— Люциус… — прошептала Гермиона, легонько обхватив его руку своей ладонью. — Это… это все…

— Страшно? — как-то безэмоционально усмехнулся он. — А я предупреждал, что нет у меня на душе ничего приятного для твоих нежных ушек.

— Нет, вовсе нет! — она поспешила его переубедить. — Я рада, что услышала это. Рада, что ты рассказал.

— Хорошо, — сказал Люциус как-то даже слишком устало. Что же его так утомляет, если он все время проводит в четырех стенах? — Ты останешься сегодня?

— Да.

— Забыла уверить меня, что не будешь со мной спать.

— Я буду спать у себя, можешь не тревожиться об этом.

— И лучше не вылезай из кровати, если не хочешь чего-то непредвиденного.

Непредвиденного?..

— Я…я…

— Я тебя предупредил, Гермиона, — сказал он, приправив свои слова пристальным взглядом.

— Я поняла, — отозвалась она, а после глубоко задумалась. Ей было о чем поразмыслить до наступления темноты.

* * *

Гермиона вышла из своей комнаты уже глубокой ночью. Она не догадалась накинуть на себя что-то помимо тонкой сорочки, поэтому сейчас шла по темному коридору, дрожа от холода и волнения.

Гермиона долго ворочалась в кровати. Нет, не пытаясь заснуть, а размышляя — почему-то для нее всегда было важно принимать решения не импульсивно, а тщательно все обдумав, взвесив все «за» и «против». В случае неудачи она все равно знала, что поступила верно — с объективной точки зрения. Вот только с Люциусом так не выходило — здравый смысл подсказывал, что следует сторониться его, но сердце кричало совершенно иное. Конечно, монотонную речь разума расслышать практически невозможно, и Гермиона была готова броситься с обрыва в море чувств, рискуя при этом не выбраться на берег спокойствия. Но ведь не зря же она училась на Гриффиндоре, смелости ей не занимать. Особенно в те моменты, когда ей хотелось чего-то непредвиденного.

Убеждая себя в том, что страх совершенно неуместен, Гермиона стремительно неслась по направлению к кабинету Люциуса. В общем-то, неслась она к нему в спальню, но появилась необходимость предварительно завернуть в кабинет. Дверь не была заперта, и Гермиона беспрепятственно переступила порог такой дорогой для Люциуса комнаты. Там оказалось пусто и темно, как и во всем доме. Не теряя времени, она нашла нужный ящик в большом стеллаже и достала оттуда флакончик с нужным зельем. Здесь на самом деле ничего не изменилось за долгие двадцать лет. Если бы Гермиона не увидела это сама, ни за что бы не поверила, что Люциус может быть настолько педантичным. Хотя, в данном случае — скорее трепетным.

Гермиона откупорила флакон и, поморщившись, одним глотком выпила содержимое. Это было противозачаточное зелье, и теперь она могла действительно ничего не бояться и смело идти к Люциусу. Могла, но все равно тряслась от волнения, ведь эмоции — не дела на текущую неделю, их сложно приручить, научиться контролировать.

На цыпочках пробравшись в комнату, она стала наблюдать за спящим Люциусом. Он лежал на краю кровати, лицо было обращено к двери, и Гермиона могла без труда разглядеть умиротворенное спокойствие, царившее на нем. Но, как бы ни завораживало это зрелище, Люциуса следовало растолкать — хотя бы для того, чтобы не тревожиться больше самой. Ведь если у тебя под боком сильный мужчина, на душе спокойнее, а Гермионе очень не хватало сейчас этого самого спокойствия и чувства защищенности. Она все так же на носочках подкралась к кровати и аккуратно забралась под одеяло. Но Люциус по-прежнему спал сном младенца, не реагируя на ее появление, а специально будить его не хотелось.

Сердце бешено стучало в груди, отчаянно отбивая чечетку, когда Гермиона придвинулась к Люциусу поближе и прижалась к его спине. Обняв его и уткнувшись в плечо, она вдохнула аромат любимого мужчины — чудный и такой родной! Гермиона еще сильнее прильнула к нему, даже чувствовала его тепло и размеренное дыхание. Все ждала, что Люциус проснется, повернется к ней, стиснет в объятиях и поцелует, но он отчего-то не желал пробуждаться. Так она пролежала какое-то время, погруженная в свои мысли, и в итоге задремала.

Проснулась Гермиона, ощутив приятные прикосновения мужских рук к своему расслабленному телу. Еще не до конца понимая, где сон, а где явь, она удивленно распахнула глаза и увидела в паре дюймов от себя лицо Люциуса. Теперь ему не спится! Самозабвенно сопел в подушку, когда ей так хотелось, чтобы он проснулся, а сейчас… Но как же приятно чувствовать его ласки, его дыхание так близко!

— Только не надейся, что, увидев твой недовольный взгляд, я тут же передумаю. Мы с тобой договорились обо всем, малышка… — неверно истолковав отразившиеся на ее лице эмоции, заявил он.

— Я вовсе не... — начала она, но Люциус не дал ей закончить оправдательную речь, накрыв ее губы своими. И Гермиона не смогла придумать лучшего объяснения, чем поцелуй в ответ, а потому приоткрыла рот и прижалась к его широкой груди так сильно, как только могла. — Я вовсе не передумала, — прошептала она, едва успев оторваться от его губ и справиться со сбившимся дыханием.

— Хорошая девочка, — эти слова Люциус прошептал ей прямо в ухо, так, что горячее дыхание обожгло ее нежную кожу.

Затем он стянул с нее ненужную сорочку и прикоснулся горячими губами к нежной коже, ему хотелось покрыть поцелуями все любимое тело. Люциус стал с ней практически одним целым, реагировал на каждый ее импульс, доставлял ей своими ласками неимоверное удовольствие. А в момент, когда Гермиона уже готова была умолять его о большем, Люциус овладел ею — и она едва не задохнулась от избытка наслаждения. Он двигался в ней так властно и одновременно с тем проявлял такую нежность, что Гермиона не могла поверить, что этот человек — Люциус Малфой, тот самый Пожиратель, которого она столько лет презирала и в тайне до ужаса боялась. Удачно, что сейчас она не в том состоянии, чтобы анализировать ситуацию. Ведь главное, что с ним она чувствовала себя в безопасности, и ей было очень хорошо — не только физически. Гермиона ощущала себя хрустальной вазой, летящей с огромной высоты. Вазой, которая желает разбиться, чтобы мелкие кусочки стекла разлетелись острым удовольствием по всему полу. И каждый раз, когда она уже готова была столкнуться с землей, Люциус умело предотвращал это падение. Потом «ваза» все же упала и разлетелась на осколки, и снова — на еще более мелкие, и еще, и еще… Ощущения Гермионы невозможно передать словами — не придумали еще таких определений. Много раз она повторяла в невольном крике «Люциус!», а он шептал ей что-то неразборчивое, но от одного только звука его голоса Гермиона таяла и уносилась куда-то далеко.

Наконец, достигнув пика наслаждения и издав полустон-полурык, Люциус, словно раненый зверь, повалился на нее. Сдержать блаженную улыбку он даже не пытался.

— Когда мой мозг не затуманен алкоголем, ты в сотню раз лучше, малышка, — пробормотал он так, что Гермиона едва разобрала его слова. Она лежала, придавленная тяжестью его тела — такой приятной тяжестью! — и улыбалась, приводя дыхание в норму.

— Это было... превосходно, — тихо сказала Гермиона, но Люциусу, очевидно, не составило труда расслышать ее.

— Ты только что поставила мне оценку? — поинтересовался он, чуть приподнявшись на руках и нависнув над ней.

— Можно и так сказать, — уклончиво ответила Гермиона, внимательно смотря на него. Он улыбался — правда, как-то немного ехидно, но все же... В который раз за эту ночь поцеловав любимую в губы, Люциус вновь опустился на нее, прислонившись щекой к груди. И размеренно дышал, так, что Гермиона чувствовала каждый вдох и выдох. Запустив руки в его волосы, она стала перебирать их. В обычно рациональной голове Гермионы не слышалось даже отголоска мысли о том, что она зря пришла сюда. Потому что не зря. Но через какое-то время Гермиона поняла, что ранее приятная тяжесть тела Люциуса становится все более ощутимой — ей было трудно дышать из-за его веса.

— Ты тяжелый, — тоном обвинителя заявила она.

— Это ты слишком хрупкая, — парировал Люциус, но все же слез с нее и улегся на спину рядом, закинув одну руку за голову — само умиротворение.

— А если я залезу на тебя?! — с наигранной угрозой в голосе спросила Гермиона. А после прибавила, ухмыльнувшись: — Уверена, если тебе будет тяжело дышать из-за меня, ты не будешь выглядеть так уж беззаботно.

— Это самая сомнительная угроза из всех, что я слышал, — рассмеялся он. — Ты же как пушинка.

— Ах так? — возмутилась Гермиона и тут же с воодушевлением перебралась на Люциуса и, устроившись поудобнее, стала ждать реакции. Но тот и виду не подал, что она доставляет ему хоть какой-то дискомфорт, а вместо этого немного невпопад спросил:

— Сколько тебе лет? Восемнадцать?

— Девятнадцать, — поправила она. Этот один год казался ей очень значимым — слишком уж многое произошло за это время.

— Ты такая маленькая у меня... — он прикрыл глаза и прижал ее к себе свободной рукой.

— Вовсе не маленькая! И я не у тебя! — возмутилась Гермиона, отстраняясь. — Я в Министерстве Магии работаю, Люциус! И, между прочим, являюсь твоим надзирателем!

— Не убедила. Во-первых — уж точно не большая, посмотри на себя… — он улыбнулся. — А во-вторых, ты все же у меня. И лежишь у меня в кровати, заметь.

— Как скажешь, — надулась Гермиона. — Допустим, я у тебя. Но не говори, что я маленькая.. Вот сколько тебе лет?

— Много, — вздохнул он. — Настолько много, что я чувствую себя старым совратителем.

— М–м–м, ну, если тебя это успокоит, помни: ты вовсе не был таким старым, когда «совращал» меня... — с трудом сдерживая улыбку, сказала она.

Люциус в ответ лишь расхохотался — заливисто и как-то очень свободно. Существует ли свободный смех? Гермионе показалось, что у Люциуса он был именно таким.

— Я люблю тебя, — неожиданно для самой себя сказала она. И так же неожиданно поняла, что и правда — любит.

— Я знаю, — его ответ на такое откровение был слишком прост.

— А ты любишь меня?

— Ты знаешь.

— Хочу, чтобы ты сказал… — упорствовала она, не сводя с Люциуса внимательного взгляда.

— Я. Люблю. Тебя, — раздельно проговорил он каждое слово в угоду ей.

И Гермиона страстно поцеловала его, а оторвавшись от любимых губ, звонко и счастливо рассмеялась. А потом поудобнее устроила голову на груди Люциуса и задремала. Она так давно не засыпала в объятиях мужчины, не испытывая при этом никаких терзаний, не думая ни о чем. Ей определенно предстояло провести остаток ночи в очень приятной глубине легких снов. Как, впрочем, и Люциусу.