Хроники Лисьего племени (гет)

Наступивший день прошёл так же, как и предыдущий, так же, как и три следующих. Завтрак, дневной сон под розовым кустом на клумбе, прогулка, ужин и снова бессонная ночь. Именно ночью внутри у Гарри всё кипело и горело. Ему хотелось сбежать из этой жаркой душной комнаты, которая больше была похожа на клетку, в которой жила Букля. От нечего делать Гарри даже немного прибрался, разобрал книги, выбросил ненужные ему вещи и даже постирал и погладил свою одежду к великому неудовольствию тёти Петунии, которая всё-таки не смогла отказать «любимому» племяннику и позволила воспользоваться утюгом. Но на этом его активная деятельность закончилась, и он снова впал в своё сонное и равнодушное ко всему состояние.

Совы принесли следующие послания от друзей. Гарри опять открыл первым письмо Гермионы — пергамент пах просто чудесно, лавандой, духами и еще чем-то фруктовым, или, возможно, ягодным. Подруга восхищалась Провансом, где они с родителями остановились в этом году, обещала привезти оттуда что-нибудь ему и Рона. В письмо было вложено несколько обычных магловских фотографий. Как написала Гермиона, сделать колдографии у нее не было возможности. Записка от Рона была короткой и опять отвратительно пахла шерстью какого-то животного. Правда, на этот раз к вони примешивался приятный запах выпечки миссис Уизли, но все же... Гарри сильно беспокоился из-за своих обостренных обоняния и слуха и даже пару раз писал об этом друзьям, но в последний момент его что-то останавливало и он просто выкидывал письмо. Возможно, Гермиона смогла бы сделать что-нибудь с этим — объяснить причины, помочь ему, но лучше все-таки было подождать до приезда в Нору. Гарри честно старался написать Рону длинное подробное письмо, но не мог думать ни о чем кроме ужасного запаха какого-то зверя, поэтому кое-как придумал короткую неправдоподобно — радостную записку, чувствуя себя если не предателем, то лицемером уж точно. Послание для Гермионы было намного длиннее — он написал пару вопросов о Франции, спросил, когда она приедет в Нору, упомянул о том, что видел в парке лису, надеясь подвести разговор к укусу и тому, что произошло после. Гарри не был глупым — построить логическую цепочку и сопоставить факты не составляло особого труда, и по всему выходило, что изменения — последствия укуса дикой лисы. Такой вывод казался странным, но он уже убедился, что в мире волшебников возможно практически все.

* * *

Прошло уже две с лишним недели летних каникул, и Гарри практически свыкся со своими обостренными обонянием и слухом — теперь это не казалось чем-то неестественным, став частью его восприятия мира. Он даже научился засыпать днем под разнообразные звуки улицы — от режущих слух криков соседских детей до возбуждающего какое — то смутное чувство беспокойства лая собак. Гарри не мог точно сказать, когда все эти новые ощущения стали обыденными и повседневными.

Ночью снова наступал прилив сил, которые было некуда деть. Сначала Гарри, не знавший чем себя занять, бурлящий и раздраженный, метался по комнате, но однажды — открытие произошло неожиданно — осознал, что может делать домашнюю работу. Читать учебники и писать эссе в полутемной комнате — настоящее сумасшествие, но вынужденное бездействие, доводившее его до безумия, было намного хуже. Как-то раз Гарри в полушутливом тоне обмолвился в письме для Рона, что учит уроки по ночам, на что тот спросил, не покусала ли его Гермиона. Упоминание об укусах немного напрягало — казалось, что Рон уже знает об укусе лисы и этих странных последствиях. Но все-таки, что такого мог сделать укус животного? Расскажи Гарри кому — нибудь о своих мыслях, его бы точно посчитали сумасшедшим.

Однако, не считая поразительной громкости храпа в соседней комнате, ужасного запаха писем, приносимых от Рона и странной нервозности, охватывавшей его по ночам, все было нормально. Ровно до сегодняшнего дня — еще утром Гарри чувствовал себя не то чтобы плохо, но непривычно. Кожу странно покалывало, и когда он положил голову на подушку, собираясь лечь спать после ночного бодрствования, по позвоночнику пробежали мурашки.

Уснуть не получалось очень долго — Гарри остро реагировал на малейший шорох, ворочаясь и цепляясь за одеяло. Состояние нервозности, не отпускавшее его по ночам, не исчезло, но наоборот усилилось. Когда Гарри, наконец, смог уснуть, ему виделись странные, яркие пятна, расплывающиеся на темном фоне и пугавшие его до безумия.

Он проснулся только к ужину, в еще более взвинченном состоянии, встревоженный и нервный. От волнения, то и дело его охватывающего, есть совершенно не хотелось, но из кухни аппетитно пахло мясом, и Гарри все-таки спустился к столу. Гарри досадливо поморщился, увидев, что тетя Петуния опять приготовила огромное количество овощей — ему вообще в последнее время было противно на них смотреть. Мясо он съел очень быстро, опять практически не чувствуя вкуса, проглатывая его целыми кусками, почти не жуя.

— Где твои манеры, мальчишка?! — взревел дядя, побагровев. — Ты ешь не лучше дикого животного!

Гарри вздрогнул и стыдливо опустил голову. На самом деле, это действительно выглядит... не лучшим образом. Даже Рон, наверное, ест приличнее, хотя из его друзей тот всегда был самым неаккуратным.

— Простите, дядя Вернон.

Гарри действительно не хотел, чтобы все так получилось, но, наверное, нервозность сделала свое дело — его слова прозвучали высокомерно, с какой — то холодной яростью. Дядя побледнел и отшатнулся, тетя затаила дыхание и замерла, Дадли шумно сглотнул.

Гарри постарался есть как можно медленнее, тщательно пережевывая, но его волнение все возрастало. С трудом удерживаясь от того, чтобы не вскочить с места, он доел, встал из-за стола и ушел в свою комнату, поблагодарив Дурслей за еду — не потому, что действительно был благодарен, а просто ради приличия.

В своей комнате оказалось неожиданно тесно — стены будто давили на Гарри, и он метался из угла в угол, пытаясь успокоится и прийти в себя. Срочно нужно было успокоиться, поэтому он взял первую попавшуюся на глаза книгу, оказавшуюся учебником Травологии. Не помогло совершенно — Гарри читал, не улавливая смысла, по нескольку раз возвращаясь к первой строчке. Будучи уже совсем в отчаянии, Гарри распечатал письмо Гермионы, пришедшее сегодня утром, сразу почувствовав этот характерный запах французского пергамента — что — то легкое, цветочно — фруктовое. Подруга сообщала, что уже через два дня вернется в Англии и приедет к Уизли. Гарри страшно завидовал — ему ведь осталось еще около недели жить с «любимыми» родственниками! А тут еще это странное состояние... Гарри пришлось долго обдумывать каждое предложение — Гермиона замечает даже самые мелкие детали, если он не будет очень осторожен, она точно что—то заподозрит. Было стыдно умалчивать о том, что с ним происходит, но друзей волновать не хотелось, тем более, отвлекать по пустякам. Письмо получилось неаккуратным и коротким, но Гарри вскользь упомянул о том, что у него с самого утра болит голова. Он не был уверен, что Гермиона поверит такому объяснению, но лучше иметь хоть какое — оправдание.

Лучше Гарри не становилось, напротив, с каждым часом волнение становилось сильнее, у него даже начали слегка дрожать руки. Букля вела себя странно — забилась в самый угол клетки, нахохлилась, жалобно ухала и все не хотела взять у него письмо из рук. Гарри был на грани безумия — его обычно ночное состояние изменилось. Он чувствовал не прилив энергии, а необъяснимое волнение и смутную тревогу. Наконец, привязав письмо к лапке Букли, он отправил её восвояси, а сам, скинув старое одеяло и не раздеваясь, лег на пол.

— Что ж со мной такое? — мелко дрожа всем телом, сам у себя спросил Гарри.

Из окна бил яркий ослепительный луч лунного света. Полнолуние.

«Полнолуние?» — это мысль вспышкой пронзила сознание юноши, заставив вскочить его на ноги и подбежать к окну.

— Полнолуние, — снова вслух повторил он, пытаясь уловить ускользающую от него догадку.

Заметавшись по комнате, Гарри резко остановился резко посередине. В доме стояла абсолютная тишина, нарушаемая лишь храпом Дадли и дяди Вернона. Посмотрев на будильник, он увидел, что короткая стрелка уже стояла на двенадцати, а длинная всё ещё пыталась преодолеть промежуток в две минуты.

— Если я действительно оборотень, то я обращусь. Если нет, то всё нормально, — бесполезно попытался успокоить своё громко бьющееся сердце Гарри.

Но вдруг в его и без того раздражённое сознание ворвалась новая мысль. А что если он сможет вырваться из этой комнаты и навредить кому-нибудь?! Испугавшись этой мысли, Гарри крадущейся походкой подошёл к двери и несильно толкнул её. Дверь не издала ни скрипа, но и не поддалась. Вернувшись в середину комнаты, он снова замер в пугающем ожидании чего-то страшного.

Будильник громко тикал, раздражая. Обе стрелки уже стояли на двенадцати часах, но ничего не происходило. Гарри расслабился, но, как оказалось, слишком рано. Всё тело резко прошила сильнейшая судорога. Упав на колени, он в бессилии схватился за голову.

— Мерлин, — только и смог простонать Гарри, когда увидел, что его ладони покрываются шерстью.

Испуганно он стал рвать на себе рубашку, ткань отчаянно затрещала. Тело юноши стало уменьшаться в размерах, и вскоре на полу в куче тряпья, бывшего совсем недавно одеждой, лежал лис, испуганно поводя ушами и принюхиваясь к окружавшей его обстановке. Страшный, почти безумный взгляд животного метался от одного предмета к другому.

* * *

Выбравшись из опутывающей его одежды, лис, который совсем недавно был Гарри, встряхнулся и уже более осознанно осмотрел комнату. Он не подавал совершенно никаких признаков агрессии, наоборот, выглядел исключительно спокойным. Лёгкой пружинящей походкой лис подошёл к шкафу, к дверце которого было прикреплено зеркало в полный рост. После небольших усилий, он всё-таки смог открыть дверцу и в отражении увидеть себя. Лунный свет щедро освещал комнату, не скрывая ни единой детали или изгиба лисиного тела, не пряча ни единого узора, украшающего морду и спину лиса.

«Что со мной?» — было первой осознанной мыслью животного. Гарри (человеческий разум всё-таки взял вверх над звериным) удивлённо рассматривал себя в отражении. «Я так похож на ту лисицу», — сделал вывод он, не уставая крутиться перед зеркалом и рассматривая то один бок, то другой, то свой прекрасный пушистый хвост с белым кончиком, серебрящемся в лунном свете.

— Здравствуй, сын Ночи, — прекрасный мелодичный голос вдруг разрезал тишину.

Подпрыгнув на месте, Гарри развернулся и в изумлении уставился на свою ночную гостью. «Она, она! Неужели это она?!» — в эйфории думал он, рассматривая прекрасную женщину в ослепительно белом плаще, лицо которой скрывал капюшон.

— Ты совсем не лишён дара человеческой речи, даже находясь в своём зверином обличье, — улыбнувшись, сообщила она замершему в восхищении лису.

— Вы прекрасны, — только и смог выдавить из себя Гарри, сказав это совершенно охрипшим голосом.

— Я пришла, потому что тебе нужна была поддержка, мой милый. Меня зовут Ноктюрн, я мать и защитница всех ночных созданий, преклоняющих перед луной, — ровным и спокойным голосом сказала богиня, поведя рукой в сторону окна.

Лунный свет, казалось, проходил даже сквозь стены, но позже Гарри понял, что этот свет источает сама Ноктюрн, её прекрасная белоснежная кожа и ослепительно белый плащ, не скрывающий её босых ног.

— Я... Гарри Поттер, — запнувшись, произнёс он. — Я видел Вас во сне! — поддавшись порыву, добавил Поттер.

— Твоя мама гордилась бы тобой, — после минутного молчания ответила Ноктюрн. — Мне жаль, что она ушла так рано.

Изумляясь похвале, Гарри слушал каждое слово прекрасной богини. Для удобства он сел, обвив свои лапы пушистым хвостом.

— Она заключила со мной контракт, — продолжала Ноктюрн, продолжая стоять посередине комнаты совершенно недвижимо. — Она попросила меня встать на твою защиту...

— Но моя мама мертва, — всё же решился прервать богиню Гарри.

— Твоя мама могла оплатить контракт лишь своей жизнью. Мне жаль тебя, мой милый. Но законы природы таковы. Одно существо умирает, чтобы дать жизнь другому!

Ноктюрн ненадолго замолчала, ожидая вопросов, но у Гарри их было так много, что он просто не мог решиться задать все и сразу.

— Прощай, Гарри из племени Красных лис. Теперь для тебя открыт целый мир, полный не только новых открытий, но и опасностей.

— Вы уже уходите?! — встрепенулся он, смахивая с себя остатки неприятных размышлений, которые у него неминуемого всплывали, стоило ему вспомнить о маме. Для него она была чистым, святым образом женщины, которой он, увы, никогда не видел.

— Да, ухожу. Ночь близится к рассвету. Луна вскоре уступит свои права солнцу, — со смешком, но в тоже время почти торжественно ответила она.

Гарри, посмотрев на циферблат старого будильника, окончательно растерялся. Если механизм не врал, то сейчас уже было полчетвёртого утра. Но как так произошло?! Ведь даже и полчаса не прошло, с момента появления Ноктюрн в комнате!

— Я надеюсь, ты очень скоро найдёшь своих соплеменников и станешь великолепным защитником моих жриц, — договорила она.

Лунный свет стал сгущаться, и вскоре сквозь него совершенно нельзя было ничего рассмотреть. Но, тем не менее, Гарри не сводил глаз с этой ослепительной дымки, пытаясь запечатлеть в своём сознании образ прекрасной богини ночи, имя которой Ноктюрн.

* * *

Проснулся Гарри уже человеком, рядом с открытой дверцей шкафа, совершенно голый. Одежда валялась неопрятной кучей рядом с ним на полу, и хорошо, что никто не зашел в комнату, иначе Дурсли выставили бы его из дома, не дожидаясь приезда Дамблдора. Как ни странно, женщина из сна, Ноктюрн, успокоила его, хотя Гарри и не был уверен, что она не являлась лишь плодом воображения. Конечно, здесь было несколько одиноко, ведь письма от друзей не давали полноценного общения, но не настолько, чтобы сойти с ума. Возможно ли, что все это было правдой? Только не в мире маглов. В мире же волшебников... Разве Гарри уже не понял, что здесь возможно все? Однако невыразимо прекрасная богиня, оборотни, племя Красных Лис... разве все это не слишком даже для такой невероятной реальности? И почему Ремус выглядел таким потрепанным? Гарри его необычное состояние никаких проблем не доставило, а обостренные чувства в некоторых случаях были даже полезны. Так чем же он отличается от Ремуса? Почему мог сохранять рассудок во время превращения? Причина его неожиданной проблемы была ясна — укус той лисы, которая, судя по всему, тоже являлась оборотнем. Но зачем она его укусила? От испуга? Но ведь Гарри мог мыслить как человек во время превращения, так почему она не могла? Или та лиса специально его укусила?

Поняв, что для того, чтобы со всем этим разобраться, ему просто не хватает информации, Гарри переключился на другой вопрос, занимавший его. Откуда его мать знала о Ноктюрн? Не могла же она быть... или могла? Да нет, разумеется нет. Она бы почувствовала приближение Волдеморта и смогла спастись, если бы была оборотнем и обладала обостренным слухом и обонянием. Если верить рассказам, темный маг даже не скрыл своего присутствия, уверенный, что жертвы не уйдут. Но тогда откуда Лили узнала о Ноктюрн, если сама не была оборотнем? Возможно ли, что ее существование не было тайной? Но в Хогвартсе учителе не говорили ни слово о существовании богини, а Лили была маглорожденной, следовательно, узнать о ее существовании от родителей не могла. При мысли о том, что мама пожертвовала своей жизнью ради него, Гарри становилось горько. После смерти Сириуса он много думал о том, что люди умирают за него, хотя он этого совсем недостоин. Что такого он сделал, кроме того, что не умер от смертельного проклятия — только благодаря жертве своей матери? Седрик был убит по его, Гарри, вине. И, хотя он убил василиска и освободил крестного, это мало что меняло. Без помощи друзей и профессора Дамблдора Гарри не смог бы сделать ни-че-го.

О последнем вопросе, занимавшем его— где же остальные представители племени Красных Лис — Гарри думать не стал, не располагая информацией и слишком устав. Даже не позавтракав и едва одевшись и умывшись, он лег спать, мгновенно провалившись в тревожную дремоту.

* * *

Гарри ожидал приезда профессора Дамблдора со страхом, сравнимым с тем, когда он отправлялся в Хогвартс. Было тревожно от того, что придется рассказать друзьям обо всем — об укусе, обостренных слухе и обонянии, собственном превращении и остальных изменениях, произошедших в нем. Как они на это отреагируют? Продолжат ли дружбу или отвернуться? Где-то в глубине души Гарри не сомневался в Роне и Гермионе, но все равно было страшно. В том, стоит ли рассказывать все профессору Дамблдору, он сомневался. Поймет ли такой опытный маг, что Гарри стал оборотнем? Заметно ли это? Какая—то часть его требовала рассказать профессору обо всем, но инстинкты твердили обратное, заставляли молчать и вести себя тихо.

Профессор Дамблдор должен был прийти в десять вечера. Гарри, не отрывавший взгляда от часов, мгновенно среагировал, когда на улице погас фонарь. Теперь он видел в темноте намного лучше, поэтому без труда разглядел профессора Дамблдора, одетого в длинный темный плащ и направляющегося к двери по садовой дорожке. Дверной звонок показался очень громким для острого лисьего слуха, поэтому Гарри вздрогнул, непроизвольно напрягаясь. Дядя Вернон, смотревший телевизор в гостиной, злобно заорал:

-Какого черта кто-то звонит в дверь в десять вечера?!

Гарри шумно сглотнул. Он сказал, что сегодня его заберет профессор Дамблдор, но вот точное время не указал. А это значит, что его появление, хоть и не станет для Дурслей неожиданностью, порядочно их разозлит. Поэтому Гарри решил поскорее спуститься, чтобы как можно быстрее уйти, не дожидаясь, пока разразится скандал. Но он, видимо, опоздал, потому что услышал, как профессор Дамблдор здоровается с дядей Верноном и проходит в дом. Когда Гарри спустился, его ожидало редкое зрелище. Профессор Дамблдор, седой, с длинной бородой, одетый в остроконечную шляпу, спокойный и терпеливый, как и всегда. Дядя Вернон молча стоял напротив него в старом рыжевато — коричневом халате, нервно теребя свой густой ус и смотрящий исподлобья со злобой и страхом одновременно.

-Добрый вечер, Гарри, — профессор был привычно вежлив, слишком внимательно поглядывая на него из-за очков — половинок. — Ты уже готов?

Ещё бы он не был готов!? За всё время вынужденного безделья чего только Гарри не сделал ради того, чтобы отвлечься от своих тяжёлых угнетающих мыслей.

— Да, — с готовностью закивал он. — Я пойду принесу свои вещи.

— Разумеется, — широко улыбаясь ответил директор.

Легко, уже привычной пружинящей походкой Гарри поднялся на второй этаж и, войдя в комнату, критически её оглядел. Покидав в раскрытый, наполовину собранный сундук оставшиеся вещи и взяв клетку Букли (сама она улетела на охоту), он снова спустился вниз. У входной двери ни Дамблдора, ни дяди Вернона не было. Немало удивившись, Гарри прошёл в гостиную и онемел от увиденной картины. Дурсли сидели на диване напротив директора, на их лицах не было ни кровинки, а жилка на виске Вернона подозрительно активно билась. Сам же директор, как будто находясь у себя в кабинете, пребывал в свойственном ему блаженном состоянии и, удобно усевшись на мягком диванчике, пил чай из наколдованной им чашечки вприкуску с лимонными дольками, которые он очень ловко доставал из обыкновенного магловского целлофанового пакетика.

— Эм... эээ... — замямлил Гарри, но потом прервался, подумав, что со стороны это должно было бы выглядеть глупо, и исправился, — Я готов, сэр.

Одним большим глотком допив чай, Дамблдор взмахнул палочкой, растворяя чашечку в воздухе. Потом ловким движением завязав пакетик, он спрятал его в складках своей широкой мантии.

— Ну, что ж, — он рассеянно оглянулся вокруг себя, — пойдём, Гарри. Благодарю за радушный приём, — директор совершенно добродушно улыбнулся застывшему в страхе и изумлении семейству, — Думаю, мистер Поттер приедет к Вам погостить следующим летом.

Удивлённо приподняв брови, Гарри скорчил недовольную физиономию, но быстро справился с собой и даже смог выдавить из себя более-менее членораздельное прощание. Выйдя вслед за директором, он не обнаружил своих вещей и растерянно посмотрел на Дамблдора.

— Я уже переправил их в дом Уизли, так что не беспокойся, — эта фраза вызвала внутри у Гарри целую бурю чувств, которую даже не надо было скрывать, так как он шёл следом за директором.

«О, Мерлин!» — в ужасе подумал он, не совсем понимая, чем вызваны подобные чувства. Гарри не мог не думать о том отвратительном запахе шерсти, которым провоняли насквозь письма Рона, и чувствовал, что сегодня должно произойти что-то, что совсем ему не понравится.