Петупоттер. Связь с астралом (джен)

Поттер плыл по сиреневым пескам, взмахивая руками, дергая головой, чтобы не сползли странные круглые очочки, и крича что-то вроде «мать-твою-эванс-что-ты-делаешь-в-моем-сне». Или что-то подобное, но главный смысл примерно таков. Адское черное солнце на пекельно-оранжевом небе чертовски медленно шло к горизонту. Именно шло, делая маленькие кокетливые шажки.

По этому же самому небу, раскрыв огромные крылья, рассекало темное пятно, очень напоминающее лошадь. С рогом на голове. Я разглядывала странный пейзаж с барханами и мелькающими то тут, то там пятнами, когда услышала надрывный вопль:

— ...уела уже, Эванс!

Ой, Поттер, а я про тебя и забыла. В этом месте так странно течет время. Ц-ц-ц. Поттер снова вскрикнул, добавив к предыдущему утверждению еще и «пиздец». Нет, то есть до поттеровской реплики и так было ясно, что это за жопа и что мы употребляли, но, видимо, очкарик просто очень любить выдавать очевидные истины за свои первооткрытия.

— Эванс! — о, как мило, теперь в его приятном басе перекачавшегося гуся появились умоляющие нотки. Да, круто стоять на единственном неподвижном плато посреди моря песка, и песка, и песка, и еще немного песка, и совсем чуть-чуть песка.

— Эванс! — а теперь это прозвучало примерно как «Э-э-э-эванс». Блеянье тупого барана, которого ведут на заклание. Так тебе, Поттер! Сдохни без своей магии, а я на плоту, я молодец.

— Петуния, — всхлипнул Поттер последний раз и взмахнул на прощанье рукой. На самом деле, он взмахнул своей тоненькой веточкой, уцепился ею за камень, на котором я стояла, и забрался рядом. Плато незамедлительно уменьшилось в размерах, причем так, что Поттеру пришлось прижаться ко мне всем телом.

Не то чтобы мне это нравилось. Вообще, я против распускания рук и прочей мужланских заморочек типа «дай я шлепну тебя по попке, детка» или «потрогаю за сиськи». Или другие варианты. Я не очень сильна в таких высоких материях. Кстати о материях.

Оранжевое небо, наверное, решило, что ему хватит быть оранжевым и пришло время изменений. Поэтому апельсиновое полотно свернулось рулоном, обнажая черноту. Темноту, по которой сверкающими звездами неслись кони. Стоп. Кони? Кони?!

А, да, точно, кони. Табун серебристо-белых лошадей развернулся в нашу с Поттером сторону и понесся, расправив крылья и огласив нашу уютную интимную тишину наглым ржанием. И чем ближе были эти лошади, тем отчетливее у них на лбу был виден рог.

На нас с Поттером неслись единороги.

— Ты что, девственница? — воздух перед глазами заклубился, кто-то надрывно заорал, — Петуния! Петуния!

Я открыла глаза. Над головой висел нормальный, домашний потолок с желтоватыми потеками, немного облупившейся штукатуркой и надписью «Все будет хорошо».

Ну, это однозначно комната Лили.

— Петуния!

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился мой отец. Почесывая подбородок, он нахмурился.

— Петуния, ты что, не слышишь? Мать тебя уже полгода к телефону зовет. Если это твои дружки, передай им, что сегодня ты не пьешь, потому что в последний раз заблевала всю прихожую.

Сказал и развернулся. Я обомлела от удивления. Это была самая длинная отцовская тирада за все мои двадцать с лишним лет жизни. Очень длинная. Обычно папа ограничивается многозначительным молчанием или мычанием. И, наверное, за это я его и люблю.

На самом деле, мой отец — это прекрасный, добрый, светлый человек, а то, что он отсидел десять лет — ну так с кем не бывает. Подумаешь, восемь раз пырнул ножом, тоже мне проблема.

— Петуния Эванс! — снова заорала моя матушка с первого этажа. Ну и голосок у нее, я вам скажу. Мертвого до инфаркта доведет.

— Иду, ма.

Бегу-бегу, дорогая.

Я соскочила с кровати, ну как, соскочила — упала, больно ударившись копчиком, и сбежала на первый этаж к телефону.

— Алло?

— Алле, алле, Пет? — захрипел в трубку незнакомый голос, который я узнала бы из тысячи. Этот были Вернон Дурсль и его привет из ада. Замогильный голосок прозрачно намекнул мне, что Нонни бухал. Видимо, всю ночь.

— Пет-пет, чего тебе?

— Короче, чувак, встречаемся в одиннадцать у Луиджи.

— Ага, только не хочу тебя огорчать, но одиннадцать прошло уже полтора часа как, — я специально на часы посмотрела, чтобы не соврать. Не люблю врать.

Вернон замялся. Подышал в трубку. Помолчал. Опять подышал.

— Короче, хватит возбуждать меня своим дыханием, Нонни. Давай в три?

— Да, — простонал своим замогильным голосом Вернон.

— Тогда чао, бамбино.

И я положила трубку. Неожиданно мою голову посетила мысль, что я так и не сказала своему дружку папино наставление. Но в конце-то концов, я взрослая женщина и вправе сама решать, кому передавать папины слова лично, а кому — по телефону!

Мимо меня тонущим «Титаником» проплыл Поттер с выражением вселенской скорби на лице.