И смех, и слезы (джен)

Утро начинается с жизнерадостного чириканья. Она подскакивает на кровати, одной рукой протирает глаза, а другой со всего размаха стучит по чашке звонка, обрывая несущиеся из будильника птичьи трели. Рывком откидывает одеяло и, прихватив по дороге со стула майку и шорты, летит в ванную, по которой вовсю скачут блики косых солнечных лучей, заглядывающих в маленькое окно. Ей требуется всего пара минут, чтобы привести себя в порядок, и ещё пара, чтобы критически оглядеть свою причёску со всех сторон. Убедившись, что зелёный — тоже определённо не её цвет, она морщится и наблюдает, как её волосы то темнеют, то светлеют. Наконец они принимают тот же лиловый оттенок, что и мамины флоксы. Вроде неплохо, но чего-то всё же не хватает… А, ладно, потом станет ясней.

Она распахивает дверь ванной, выпуская в коридор запах цветочного мыла, лихо съезжает по перилам на первый этаж и забегает в пустую столовую. Родителей нет, хотя сегодня воскресенье. О, вот на столе записка от мамы: им нужно съездить на весь день в Лондон по делам. Похоже, дом в её распоряжении на ближайшие часы, но разве в такую чудесную погоду хочется сидеть взаперти? К тому же, необходимо потренироваться, а то метла совсем от неё отвыкнет. Она пересекает комнату и оказывается в маленькой уютной кухне, но едва успевает приоткрыть дверцу буфета, как за окном раздаются раскаты грома, а в следующий миг в окно ударяются первые капли дождя. Она разочарованно цокает языком, достаёт из буфета хлеб и банку с джемом, снимает со стены сковородку и принимается готовить тосты. Поджаривает хлеб, сердито поглядывая на уже залитое дождём окно, обжигается и раздражённо фыркает, намазывая тосты джемом и откусывая большие куски.

Внезапно в голову приходит одна мысль, и её губы растягиваются в довольной улыбке. Как же она раньше об этом не вспомнила! Быстро дожевав последний тост, она бросает посуду в раковину и бежит обратно в столовую, в мгновение ока поднимается по лестнице, проносится по коридору и, поднявшись по приставной лесенке в самом его конце, откидывает люк, ведущий на обширный чердак. Несмотря на то, что им почти не пользуются, здесь ни пылинки — мамина работа. В дальнем углу составлены старые вещи и кое-что из магловской техники, которую держат здесь, чтобы не мешала в комнатах. Нужная вещь находится возле радиоприёмника — карманный магнитофон с большими мягкими наушниками. Рядом лежат кассеты, на них папиной рукой написаны имена исполнителей. Немного подумав, она берет кассету с надписью «The Beatles». Кажется, папа рассказывал, что эта группа была популярна лет этак пятнадцать назад, и играла рок. Папе она очень нравилась, а в области музыки их интересы обычно совпадают, так что стоит попробовать. К счастью, батарейка, эта штука, от которой он работает, ещё не вышла из строя.

Она вставляет кассету в магнитофон, надевает наушники и нажимает кнопку пуска. С первых же аккордов по всему телу разливается ощущение неземного удовольствия. Папа был прав — это просто класс! Она выходит на середину чердака и, прикрыв глаза, начинает кружиться в ритме песни, не замечая, как её волосы сами собой начинают меняться. Песня кончается, её сменяет другая. Она останавливается перевести дух, и её взгляд задерживается на пыльном треснувшем зеркале у стены. Она подходит ближе и вглядывается в своё отражение. Волосы стали совсем короткими — даже шею не закрывают, — и их ядовито-розовый цвет напоминает жевательную резинку. Вот же он, вот этот цвет, она его нашла! Остатки досады из-за внезапной грозы улетучиваются вместе со словами новой песни. Она пристраивается возле ската крыши, доходящего здесь до самого пола, глядит на мокрый сад в слуховое окно и думает, как же всё-таки хороша жизнь в шестнадцать лет!

* * *

Утро начинается с перезвона часов в гостиной, отбивающих девять. Он по привычке просыпается за несколько минут до этого часа и лежит, слушая, как удары сменяются переливчатой мелодией. Затем открывает глаза и жмурится от яркого солнечного света, заливающего всю комнату. Выбирается из кровати и неторопливо направляется в ванную, зевая во весь рот и поёживаясь. Несколько пригоршней холодной воды прогоняют ещё не отступивший окончательно сон и помогают снова почувствовать себя живым. Он одевается, смачивает расчёску и пытается привести в порядок растрёпанные волосы. Получается это плохо, но спустя пару минут непокорные вихры всё же ложатся на лоб.

Кивнув своему отражению, он открывает дверь и направляется в кухню. Там никого. Отец на службе, а мама отправилась за покупками и, судя по оставленной записке, вернётся нескоро. В этот момент за окном слышится гул, становится темнее, и на дорожке к калитке появляются отметины дождевых капель. Он еле заметно улыбается: теперь можно спокойно просидеть дома весь день, не выдумывая предлог, и не заставлять маму охать из-за того, что он всё лето проводит взаперти. Он снимает с полки над плитой банку с кофе и турку. Крепкий кофе со сливками в такую погоду — то, что доктор прописал. Через пятнадцать минут ароматный запах свежесваренного кофе витает по всей кухне. Он споласкивает турку, досуха вытирает её, ставит на место и, прихватив с собой дымящуюся чашку, возвращается к себе в комнату. Там он устраивается на широком, покрытом пледом подоконнике и открывает оставленную прошлым вечером книгу. Как назло, закладка выпала, и приходится изрядно помучиться, чтобы найти нужное место где-то в середине. Но наконец, поиски завершаются, и в комнате воцаряется тишина, нарушаемая только шелестом бумаги.

История, кажется, затягивает всё больше и больше, но в какой-то момент он понимает, что просто перелистывает страницы, не вникая в смысл написанного. Мысли разбегаются в разные стороны, и читать в таком состоянии просто невозможно, поэтому он отмечает нужное место и, убедившись, что на этот раз закладка никуда не денется, откладывает книгу. Стук дождя за окном усиливается, какое-то время он просто смотрит на блестящую от воды улочку, сжимая в руках горячую чашку и изредка поднося её к губам. В комнате тепло, но откуда-то появляется странное зябкое ощущение, от которого пальцы ещё крепче стискивают нагретое стекло чашки, а плечи вздрагивают как от холода. Он вдруг отчётливо осознает своё одиночество. Другие в каникулы веселятся, гуляют сутки напролёт, а он действительно всё лето сидит на этом подоконнике, глотает одну за другой толстые книги и только со стороны видит, как радуются жизни другие. И друзья не пишут уже почти две недели. Конечно, им, возможно, и писать-то не о чем, или дел полно, некогда, но всё же можно хотя бы пару строчек черкнуть. А то их словно и нет. Вообще…

Меланхолия грозится вырасти до опасных размеров, но её прерывает приближающаяся к окну сова. Да ведь это же неясыть Поттеров! И правда, в следующий миг в открытую форточку влетает Пуша, как всегда аккуратная, пёрышко к пёрышку. Как ей удаётся сохранять такой вид, проделав неблизкий путь под проливным дождём, самая настоящая загадка. Но его сейчас куда больше волнует прикреплённый к лапке птицы пергамент. Он осторожно отвязывает письмо, разворачивает и чувствует, как сердце начинает радостно трепыхаться и биться о рёбра с такой силой, что вот-вот их проломит. Джеймс зовёт его к ним на выходные! Говорит, что с родителями уже всё уладили, и отпустят без вопросов, всё зависит только от его решения. Он бросается к столу, дрожащей от волнения рукой выводит на обратной стороне листка слова согласия и, свернув пергамент трубочкой, снова привязывает к поданной лапке Пуши, которая сразу же взмывает в воздух и вылетает обратно на улицу. А он возвращается на подоконник, опять берет в руки чашку и думает, как всё-таки хороша жизнь в шестнадцать лет…