Разум и чувства (гет)

Гем на мгновение застыл с широко распахнутыми глазами, уставившись на отца. Потом стряхнул со своей кисти Эльзину ладонь и резко упал на одно колено, низко склонив голову. Коса с громким «дзэньк!» упала рядом, ударившись о каменный пол сразу половиной колец-зажимов. Серьги со звездными орбитами свесились почти до носа. Ага, вот, значит, как выглядит этот «просветительский» поклон, которым полагается приветствовать государственных чиновников второго ранга! А угол отклонения сережек и число соприкоснувшихся с полом зажимов, надо думать, должны отмечать глубину поклона... Если имперскому аудитору следовало кланяться еще ниже, понятно, почему граф Форкосиган, который даже к барраярскому церемониалу относился с некоторым скепсисом, от такой манеры приветствия был не в восторге.

— Акане гем Эстир с Мю Кита. Шестая Сатрапия, торговый дом «Antiquité Galactique», старший наследник младшей наследной ветви, — на одном дыхании выпалил Акане, лицом в пол. — Бесконечно счастлив предстать перед вами лично.

Все еще держась ладонью за подбородок, отец задумчиво скреб по щеке пальцами и разглядывал коленопреклоненного гема с тем ошарашенно-философским видом, с каким обычно взирал на результат любой детской неосторожности. Типа: «Бабушкину супницу, конечно, жалко, но, с другой стороны, ожоги на полживота были бы явно хуже». Или: «Чайный сервиз на тридцать одну с половиной персоны? Тоже неплохо». Как-то так…

— Я должен произнести в ответ какую-то ритуальную формулу или как-то иначе отреагировать? — меланхолично поинтересовался он у дочери.

— Нет-нет, — моментально отозвался снизу Акане. — Вы чиновник высшего ранга и глава клана, поэтому мне вы кланяться не должны.

— Ну, тогда, раз вы сами признаете мое старшинство, — с миролюбивым вздохом предложил отец, — давайте договоримся: впредь никаких поклонов.

По-прежнему глядя в пол, Акане поднялся на ноги, но тут же, сложив руки, снова склонил голову в извиняющемся поклоне:

— Если таковы правила вашего дома, мне остается только подчиниться, — оторопело произнес он.

«Как «никаких поклонов»?!» — прочитала Эльза в широко распахнутых, нервно моргающих глазах цетагандийца.

— Да, совершенно верно. Таковы правила нашего дома: оруженосцы встречают всех гостей у парадного входа по стойке смирно, друзья моих детей не бьют мне земных поклонов, а мы принимаем их попросту, как членов нашей семьи, без официального протокола. Даже если моей дочери эти правила кажутся чрезмерными, менять мы их не собираемся, — с легким намеком на улыбку добавил отец.

— Для меня это большая честь, — с серьезным лицом, выпрямившись, произнес Акане. А Эльза уж испугалась, что он ляпнет что-то вроде «Ваш дом — ваши правила!», забыв, как сам же полторы минуты назад назвал их идиотскими.

Отец был в зергиярском костюме, предназначенном для светских раутов, поверх которого, словно поверх пижамы, был надет роскошный халат из темно-зеленого бонсанкларского бархата с тончайшими, едва заметными узорами по обшлагам и вдоль ворота, вышитыми шафранной нитью. Халат выглядел совершенно по-домашнему, если не знать, что ткань была ручного производства, а сам бархат, как и материал вышивки, были из натурального шелка. Костюм привезла ему ради забавы мама, когда по совету бывшей вице-королевы летала на консультацию в бетанский репродуктивный центр перед зачатием Прошки. Глядя на мягкую сорочку с округлым воротом и светлые брюки, трудно было представить, что где-то такое считалось верхней одеждой. Соответственно, отец носил ее только дома, всегда под халатом, предназначенном как раз для таких подчеркнуто внепротокольных приемов. К слову, единственным другом Рике и Эльзы, которого принимали дома как члена семьи, был Алекс. Эльза когда-то думала, это из-за того, что они, в принципе, с Форкосиганами дружили семьями. Но с другой стороны, с императором Барраяра они тоже дружили семьями, и тем не менее ради Грега отец всегда надевал мундир и вообще всячески давал понять, что лучше бы такие визиты происходили пореже. Тем удивительнее смотрелся выбор этого нарочито неформального костюма в случае с Акане. Особенно на фоне самого цетагандийца, одетого с такой пышностью, будто он, вопреки неоднократно сделанным декларациям, намеревался к ней свататься. Вспомнив мамино матине и ее непринужденную болтовню, Эльза вдруг поняла, что ее родители к этой встрече готовились. И не менее тщательно, чем готовился сам Акане. Боже ж ты мой! Неужели они действительно думали, что она собирается познакомить их со своим избранником?! И да, отец, похоже, и вправду не спал полночи.

— Привет, пап! — поздоровалась она наконец, когда пересеклась с ним взглядом.

— Здравствуй, блудная дочь! — намек на улыбку в голосе и в морщинках у глаз стал более заметным. — Неделю с тобой не виделись. Могла бы к родителям и почаще заглядывать.

Услышав это приветствие, Эльза наконец-то расслабилась. Все как обычно: она «борется за независимость», по ней скучают, и единственный серьезный упрек, который ей может сделать papá, это то, что он ее редко видит. А что цетагандийца в дом привела — ну что ж, всякое порой случается… Даже шутка про «блудную дочь» была дежурной, а потому тоже успокаивала. Хотя с сегодняшнего утра — особенно в контексте того, какие выводы можно было сделать из их препирательств на лестнице, — это уже была не такая уж шутка.

— А почему ты здесь, а не в кабинете? — как ни в чем ни бывало спросила она.

— Ну, вы оба так заразительно смеялись, — тоже как ни в чем ни бывало в своей меланхоличной манере произнес отец. — Думал, может, вы поделитесь. Кто ж знал, что вы так долго по лестнице подниматься будете.

Акане заметно сконфузился, опустив ресницы и густо покраснев ушами.

— Прошу прощения, граф Форбреттен, но боюсь, это неделимо.

— Я догадался, — с заметной иронией взглянул на него отец. — Ну, что ж, прошу, — и papá указал рукой на дальнюю от них дверь, ведшую в Малую гостиную.

Мама, сидевшая на софе, поджав ноги, с бумажной книжкой в руках, тут же при их появлении ее отбросила (судя по яркой обложке, это был очередной «иронический детектив» графини Формюир) и, театральным жестом обхватив колени, не скрывая своего нетерпения, уставилась на вошедших. Словно Эльза не инопланетного подданного знакомиться привела, а все того же Форкосигана затащила после школы за бутербродами и маме надо успеть расспросить их про намечающуюся авантюру. Вот уж и вправду по-домашнему!

— Подумать только! Я и не знала, что у меня, оказывается, такой большой дом! — в своей непринужденной манере пожурила maman медлительную молодежь.

— О, нет, что вы, леди Татия! Дом совсем маленький! — «успокоил» хозяйку Акане.

— Это просто у кого-то язык слишком длинный, — поспешила прокомментировать его реплику Эльза, чтобы он не принялся сравнивать жилища цетагандийских инженеров с графскими особняками.

Акане только руками развел:

— Положено по спецификации. По специальности, впрочем, тоже.

— И что же вы там такое интересное обсуждали? — в искреннем любопытстве вскинула брови мама. — Вроде бы никаких древностей у нас в холле нет, за исключением оруженосца Келсо.

«Вот его и обсуждали», — чуть не вставила свой саркастический комментарий Форбреттен-младшая, но отец ее опередил:

— Радость моя, ты не поверишь! Ровно то же, чему было посвящено последнее заседание Комитета. «Женский вопрос».

— О, какой неожиданный способ проявить галантность! Акане, да вы полны сюрпризов!

А Эльза подумала, что Акане ей оттого и нравится, что, в отличие от всех остальных молодых людей, он даже не пытался вести себя с ней галантно.

— Меня, кстати, заинтересовали некоторые из озвученных вами тезисов, — обратился к нему отец. — Как человеку, знающему ситуацию изнутри, мне, разумеется, есть, что вам возразить и чем дополнить. Так что если не возражаете, еще как-нибудь вернемся к этим вопросам.

«Ну еще бы! Кому еще знать жизненную ситуацию надомных работниц «изнутри», как не богатому мужчине, максимально приближенному к вершине власти?» — вздохнула про себя воительница за женское равноправие (тоже отнюдь не обиженная социальными привилегиями, как сегодня ей доказали). Акане меж тем в самых изысканных выражениях выразил свою готовность продолжить дискуссию на остросоциальные темы. Нарочитая простота приема действовала на гема явно не тем образом, на который рассчитывали родители. Да и что говорить, если она сама ожидала чего угодно, только не этого! А цетагандиец и вовсе чувствовал себя не в своей тарелке. «Никаких поклонов! Только никаких поклонов!» — читалось на его напряженном лице под трехслойным гримом, пока он аккуратно пристраивал к книжному шкафу чехол с балисетом. Когда им предложили садиться, Акане досталось низенькое уютное кресло, но даже там он умудрился усесться бочком и на самый край, с совершенно прямой спиной. Эльза с трудом поборола в себе желание подскочить к нему и встряхнуть за плечи: «Да расслабься уже, никто тебя не заставит на мне жениться!»

— Ну, что ж, Акане, я сгораю от любопытства! — с сияющей улыбкой обвела взглядом всех присутствующих мама. — Рассказывайте! Хотим знать про вас все!

Видя, что собеседник от такого напора не столько воодушевился, сколько готов впасть в ментальный ступор, мама решилась ему «помочь»:

— Чем вы занимаетесь на Барраяре? Что изучаете в университете? Что у вас за семья? Чем заняты ваши родители? Есть ли у вас братья, сестры?

«Как зовут вашу троюродную бабушку?..» Вечно родителей интересуют в ее друзьях какие-то формальные вещи! Хотя, учитывая, что троюродную бабушку Акане звали, как и ее саму, Эльза Форбреттен, это как раз был правомерный вопрос. Акане открыл осторожно рот, набрав воздуха, и тут же скользнул взглядом в ее сторону, ожидая какой-нибудь подсказки. Потому что как отвечать на поставленные вопросы, чтобы и скользких тем избежать, и раньше времени не акцентировать их родство, было неясно.

— А прикиньте, у человека две мамы! — наобум выпалила она.

— Да, для вас это, наверное, экзотика, — с благодарным вздохом поддержал Акане ее вмешательство.

— Ах, вот как! — с готовностью подхватила это направление беседы maman. — Две генетические матери?

— Нет-нет, — поспешно возразил гем. — Генетическая мать у меня всего одна — Старшая. Поэтому я и считаюсь главным наследником.

— А-а… Я, кажется, догадался, — вставил papa. — У отца две жены, верно?

Акане кивнул.

— То есть у вас мама и мачеха? — переспросила мама.

— Нет-нет. Обе мамы. Семья-то одна. А родство, как я уже говорил Эльзе, это совсем не генетика.

— Вот, кстати, — словно в продолжение недавнего разговора, взглянув на отца, заметила мама. Тот неопределенно кивнул. Не иначе как обсуждали, можно ли цетагандийского прадеда считать отцом седьмого графа. — И как же вы с ними общались в детстве? Для вас действительно не было разницы?

— Ну нет, конечно, — трогательно улыбнулся Акане. — Они же разные очень. И по возрасту, и по характеру, и по роду занятий. Если нужен разумный совет или моральная оценка собственных действий, то это к Старшей. А если хочется, чтобы просто выслушали и пожалели — то к Младшей. У сестер наоборот. Они со Старшей лучше ладят, она всячески балует их и всегда поддерживает... Ну, просто от кровного ребенка и его поведения напрямую зависит репутация генетической линии, поэтому со своими прямыми отпрысками Матери всегда ведут себя строже. А с не своими — тут уже можно расслабиться и общаться, как с любыми другими детьми.

— Хм, как интересно, — снова повернувшись к отцу, отреагировала мама. — У нас, мне кажется, такого нет.

— Ну почему же… — задумчиво проговорил тот, хотя мысли его явно были заняты чем-то другим. — У нас тоже есть всякого рода тетушки, бабушки, старшие двоюродные сестры, которые выполняют примерно ту же функцию — значимых взрослых, чья фигура не отягощена родительским авторитетом. Я сам был гораздо больше привязан к моему деду, чем к родному отцу.

— Протестую, — Эльза подняла руку. — Не знаю, как там в других семьях, но у нас папа с мамой точно самые понимающие. В отличие от всех прочих родственников.

Мама счастливо заулыбалась:

— Что ж, это очень приятно слышать. А чем же, Акане, занимаются ваши родители? Я поняла, что ваши мамы тоже где-то служат, не только отец.

Цетагандиец поначалу было опять немного замялся, но потом объяснил, что слово «служба» обычно касается только гемов-мужчин. Даже если они заняты ровно тем же, что и женщины. Потому что для мужчины вся жизнь — это служение клану или Империи. А женщины всю дорогу занимаются самосовершенствованием, даже если они зарабатывают на жизнь тем же искусством. Потому что на них лежит бремя сохранения и преумножения потенциала генетической линии. А мужчины нужны для отработки удачных и выбраковки неудачных вариантов человеческого развития. На вопрос отца о том, кто определяет степень «удачности», гем удивленно развел руками:

— Ну… Жизнь. Судьба. Законы вселенского устройства. Успел произвести плодовитое потомство — значит, реализовал свой генетический потенциал. Помер по каким-то причинам раньше, ну или там детей не смог должным образом воспитать — значит, и гены были дурацкие. Ауты эти тенденции все отслеживают и всячески способствуют тому, чтобы успешные линии становились еще более успешными. Достойные семьи из третьего сословия возводят в статус гемов, достойные гемские кланы поощряют браками с аутессами. И то, и другое способствует выживаемости потомства, закреплению наиболее успешных признаков и жизненных стратегий. Все, как у вас, только генетический отбор основан на научных исследованиях, а не ведется интуитивно.

— Как у нас? — удивленно хмыкнула мама.

— Ну, а вы бы отдали дочь за сына торговца, да еще нефорского происхождения?

Эльза с трудом сдержала усмешку, заметив, как элегантно Акане отметил собственную матримониальную непривлекательность.

— Н-да, — понимающе усмехнулся отец. — Если такое когда-нибудь и случится, это должен быть очень перспективный молодой человек. Из семьи самой безукоризненной репутации.

— Ну, вот, видите. Законы человеческой эволюции везде одинаковы.

Оседлав своего конька, да еще перед такой внимательной аудиторией, Акане постепенно расслабился и принялся в подробностях излагать, чем знаменит его клан и в чем преуспевают старшие члены его семейства. Эльза отметила про себя, что среди представителей этой «младшей цетагандийской ветви» не было ни одного военного. А значит, и в той мясорубке, что устроила Мю Кита в звездном пространстве Вервана, никто из «родственников» не участвовал и даже не имел такого желания. Видно было, что и родители относительно этого незаданного вопроса тоже несколько успокоились. Мама перестала так откровенно напирать, а отец, очень внимательно наблюдавший за лицом и реакциями Акане, смотрел на гема со все большей благожелательностью. Особенно когда Акане принялся рассказывать про свое увлечение Барраяром и про первые, еще подростковые опыты в реставрации барраярских предметов для экспозиции, устроенной его дедом в планетарном музее. Если вынести за скобки то, что они принадлежали к враждебным державам, все выглядело так, будто она действительно привела домой жениха и родители приглядываются к будущему зятю.

Как всегда, пятясь задом, в гостиную вошла Пенфесилея, вкатив за собой сервировочный столик. И Эльза тут же подумала, что на их планете служба в доме «чиновника второго ранга» тоже была своего рода социальным лифтом. А то взяли бы эту недотепу в приличный дом, если бы не протекция ее престарелой матери, верой и правдой служившей их семье много лет… Очевидно, эта мысль пришла в голову не одной Эльзе.

— Скажи-ка, Пенни, а ты бы хотела учиться в университете? — как ни в чем ни бывало поинтересовался у служанки отец.

— Нет, что вы, ваша милость, — заметно покраснев, выпрямилась горничная и, стараясь не привлекать внимания к нервным движениям пальцев, начала осторожно теребить оборки передника. — Зачем мне? Я всем довольна.

Акане как раз только что рассказывал, кем собираются стать его сестры, когда вырастут. И судя по той серьезности, с которой он говорил, речь действительно шла о будущих профессиях, раннему обучению которым его семья придавала большое значение. Старшая, которой было тринадцать, изучала в лаборатории прабабушки-аутессы генетику растений. Средняя, девяти лет, готовилась стать планетологом. Младшая, семилетняя, пока еще ничего не выбрала. Но исходя из ее предпочтений, взрослые надеялись, что она станет специалистом по струнным инструментам — быть может, не только мастером, но и реставратором — и, как и старший сын, сможет продолжить дело отца и способствовать могуществу клана. Ну, да, правильно: мужчины служат, женщины — самосовершенствуются. Это у Акане с его специальностью не было особого выбора. А девочки выбирали сами. И явно это происходило не так, как у Форкосиганов: «Вы представляете, теперь наша Таура хочет быть этнологом! В пять лет она хотела изучать динозавров, потом — медицину, потом — быть скачковым пилотом!» — и все это в смысле: «Вы только подумайте, какая бурная фантазия у нашей дочери! Как это мило!» И всем при этом понятно, что речь идет всего лишь о безобидном хобби, потому что, конечно же, главное назначение форессы — это найти достойного человека и выйти за него замуж. При том что у Тауры хотя бы был выбор этого самого хобби, тогда как Алексу пришлось несколько лет доказывать отцу, что «служение Отечеству» не обязательно означает военную службу. И отчего-то Эльза была уверена, что доказывать это положение ему предстоит всю жизнь, если не всю свою, то уж точно — отцовскую. И вот посреди этого разговора явилась Пенфесилея, которую, в отличие от форов и форесс, и уж тем более — гемов, ни к чему не понуждали, но которая при этом сама ни к чему не стремилась.

— Леди Эльза мечтает о том, чтобы ее будущая профессия была связана с космосом, — опустив голову и ни на кого не глядя, печально заметил Акане. — А когда человек о космосе даже мечтать себе позволить не может, это очень грустно.

— Это обычный прагматизм, — со вздохом прокомментировал отец. — Руководствоваться не абстрактными желаниями, а исходить из тех возможностей, что тебе предоставляет реальность.

— Обычный прагматизм, когда речь идет о женщинах, обычно упирается в то, чтобы гарантировать своему потомству максимально выгодные условия для сохранения генетической линии, — так же в сторону возразил Акане. — У образованных матерей вырастают более умные дети. Потому что интеллект, как и красота, зависит не только от генов: и то, и другое во многом формируется моральными нормами и бытовыми привычками. А у умных и красивых людей больше шансов на выживание.

Пенфесилея вспыхнула, крепко вцепившись пальцами в оборки:

— Молодые люди не любят, когда девушки знают больше них, — внятно произнесла она, глядя в пол. — А я не хочу остаться всю жизнь в старых девах. Это благородные могут прожить безбедно, не выходя замуж. А простым людям в одиночку не справиться. Особенно с детьми.

Акане вздрогнул, взглянув на горничную так, словно рядом с ним вдруг заговорил фикус. Ах, ну да, он же вчера жаловался! Образцовые цетагандийские слуги не должны никак проявлять себя, а уж тем более высказывать свое мнение, когда их об этом впрямую не спрашивают. Тем не менее не ответить на эту непрошенную реплику пылкий гуманитарий не мог.

— Если мужчина считает, что женщина не может быть умнее его, то нечего поощрять такого своим вниманием, — произнес он, отвернув голову в противоположную сторону. — А людям, которые не понимают, что личностное развитие каждого члена общества — это основа национальной безопасности, вообще надо запретить размножаться.

Тут уже Пенфесилея взглянула на гема, как на говорящую жабу. А Эльза впервые задумалась о том, что служанка, оказывается, не так проста. Не только сумела распознать невысказанный упрек в словах инопланетного лорда, но и бросилась отстаивать свою жизненную позицию, исходя из предложенной гемом системы координат.

— И как же вы себе представляете реализацию такого запрета? — с заметной усмешкой поинтересовался у цетагандийца один из барраярских законодателей.

— Кастрировать половину мужского населения Барраяра, — пробормотала в сторону Эльза. — Причем явно большую половину.

— Зачем?! — расширив глаза от ужаса, резко развернулся к ней гем. — Нет, я, конечно, понимаю, что это в духе барраярских традиций: младенцев там дефектных резать, оппозиционеров в клетку сажать… Но тебе не кажется, что пора уже как-то отходить от этих изоляционистских привычек?

— А вы, Акане, что предлагаете? — звонким голосом поинтересовалась maman. Вид у нее при этом был такой, словно ей приходится прилагать усилия, чтобы не рассмеяться. Впрочем, отец, сидевший, прижав указательный палец к губам и переводя взгляд то на гема, то на свою дочь, смотрел на них примерно с тем же выражением.

— Ну, мне кажется, — явно смутившись, ответил цетагандиец, — что, исходя из вашего национального характера, в этом вопросе для Барраяра больше подойдет путь демократических преобразований. Как на Бете. То есть сначала нужно сформировать общественное мнение. Чтобы люди сами осознали необходимость социальных реформ и сами стали бы их добиваться у государства. Тогда император Барраяра сможет выступить в роли благодетеля, а не как деспот — в случае, если бы реформы были навязаны сверху. А для формирования общественного мнения у вас есть довольно мощная система пропаганды. Включая как старые средства, доставшиеся СБ от Министерства политвоспитания, вроде газет, радио и головидения, так и новые — в виде контроля над комм-сетями, рекламой и художественной продукцией. Так вот надо планомерно, по всем каналам тиражировать разные привлекательные образы женщин-специалистов: квалифицированных рабочих, исследовательниц, предпринимательниц и чиновниц. Чтобы люди постепенно привыкли к тому, что высокообразованная женщина — это нормально, и более того — что это престижно, комфортно и сексуально. Потом надо ввести квоту на обязательное присутствие женщин в профессиональной среде на самых различных уровнях, включая управление. Чтобы, скажем, из двенадцати проректоров Университета хотя бы треть, для начала, занимали профессорессы. А то среди преподавателей, особенно на низших должностях, женщин полно, а в ректорате — только одни секретарши. А потом уже, когда все привыкнут, можно вводить экзамен на социальную зрелость перед заключением генетического контракта. У вас же проводят, наверняка, что-то вроде психологического тестирования или сбора анкетных данных в репро-центрах? Ну вот, включить туда какой-нибудь сложный опросник с неочевидными заданиями. Считаешь, что женщины в чем-то хуже тебя? Ну, все, значит, недостаточно развита социальная ответственность. Иди повзрослей сначала! А то, понимаете, человеческий мозг такая уникальная вещь и такие сложные задачи решать может, а у вас больше половины планеты, получается, его толком и не использует даже. Потому что не имеет возможности его надлежащим образом развивать. О каком вообще прогрессе может идти речь, когда у вас все ИТР, включая научно-техническую интеллигенцию — это только десять процентов от населения?

— Одиннадцать с половиной, — не убирая пальцев с губ, поправил отец.

— Одиннадцать с половиной… И большая часть из них занята в военной промышленности!

— Но это очень талантливые одиннадцать с половиной процентов, — улыбнулся из-за указательного пальца отец. — Особенно в том, что касается военной промышленности и космического вооружения.

Но уроженец Мю Кита, похоже, даже не заметил намека.

— Я не спорю. Конечно, талантливые! Такой технологический скачок со времен Оккупации! Но если бы у вас этих инженеров и техников было не одиннадцать с половиной, а пятьдесят — пятьдесят пять процентов, как на наших планетах Сатрапий, то эти исключительные одиннадцать были бы еще талантливее. Чем выше средний интеллектуальный уровень популяции, тем способнее отдельные индивиды, которых принято называть гениями. А так… Ну, был у вас этот технологический взлет, явили вы всей галактике «барраярское чудо»… Но вы же все равно в жизненно-важных сферах зависите от чужих технологий. Экспортируете одно только сырье и полезные ископаемые. Но ведь технологии тоже можно экспортировать! Вон Колония Бета или та же ваша Комарра. Планеты голые, населению даже расти толком некуда, а какая у них развитая экономика! Исключительно за счет равенства возможностей и доступного образования! Бета никогда почти сама не воюет и — крупнейший экспортер новейшего вооружения! Комарра — вообще ничего своего не производит, а какой у нее торговый оборот! Высокообразованные женщины выгодны и обществу, и государству. А кто считает иначе, те de facto ослабляют вашу Империю. Зачем таким людям воспитание детей доверять?

— Любопытно, — медленно, чуть ли не по слогам произнес отец, скребя пальцами гладковыбритый подбородок. — Нам-то вас чуть ли не как анархиста аттестовали. А вы, оказывается, мало того что государственник, так еще и сторонник монархической формы правления.

— Ну, да… — замялся Акане. — Конечно, как цетагандийский подданный я сторонник монархической формы правления.

— И при этом марксист?

— Ну-у… да. Учение Маркса истинно, потому что оно всесильно, — явно ошалев от такого напора, изрек Акане какую-то прописную цетагандийскую истину.

— Что? Ты коммунист?! — в изумлении вытаращилась на него Форбреттен. — Акане, как ты можешь быть коммунистом, когда у тебя родители буржуа?

Тут настала очередь ответно таращиться на нее Акане.

— Что значит «как»?! Во-первых, мои родители никакие не буржуа! Особенно в вашем смысле! То, что мы живем в городе и у нас семейное предприятие, еще не делает нас мещанами. Мы — гемы и, как положено настоящей аристократии, занимаемся науками и искусствами. Это у вас служилое сословие почему-то ассоциируется только с войной, но война — это такое же искусство, как и любое другое. И как в любом искусстве, в том числе и в военном, прибыль в нашем деле — не главное, главное — это сохранение и распространение культурных ценностей. Это — во-первых. Во-вторых, мои убеждения — это мое личное дело и с образом жизни моих родителей они никак не связаны. А в-третьих, да будет тебе известно, на планетах Сатрапий мы уже фактически живем при коммунизме! В этом и состоит великая культурная миссия Цетаганды — постепенно привести всю Галактику к светлому будущему, которое для нас стало почти уже настоящим. Только когда все человечество достигнет надлежащего уровня благополучия, можно будет отменить деньги и государство как таковое, а частная собственность и право наследования отомрут сами собой. На данном этапе это, разумеется, невозможно. Но пока что из всех существующих форм общественного устройства наше наиболее приближено к этому идеалу.

Эльза вдруг поняла, что начиная с этого «в-третьих» она слушает гема с открытым ртом. И не только она. И горничная, и родители замерли в недоуменном ожидании: не сорвется ли с губ Акане какое-то новое «откровение».

— Но у вас же классовое общество! — выпалила она. — Три разных сословия, между которыми пропасть! Да еще расизм!

— Три «расы», три «класса», три «сословия», — трижды продемонстрировав ей три пальца, «объяснил» гем. — Это одно и то же! Уже из одного словоупотребления можно понять, что все эти три слова используются совсем не в том смысле, как это было принято в докосмическую эру на древней Земле. Потому что на самом деле это три разных ступени направленной эволюции. И разница между этими ступенями — не социальная, а биологическая. Говорить о социальном «равенстве» между аутом, гемом и служащим — это все равно что пытаться уравнять в систематике чешуйчатых, крокодилов и птиц. У них разное положение на филогенетическом древе, разные потребности и, соответственно, разные права. Да, мы реально живем в обществе, где все устроено по принципу «от каждого по способностям, каждому — по потребностям». На Бете — социализм, у них «от каждого по способностям, каждому — по труду». А у нас — коммунизм, просто этот коммунизм трехступенчатый. У аутов, гемов и третьего сословия разные способности и, соответственно, потребности тоже разные. Но при этом, как я уже объяснял, все заточено под непрерывное совершенствование: генетика развивает способности, образование и культура — потребности. Причем у каждого отдельного индивида в каждой из этих страт.

И снова все четверо слушателей замерли в попытке осознать то, что им только что с такой горячностью сообщили. Отец сосредоточенно морщил лоб, мама изумленно хлопала ресницами, вскинув брови, а Пенфесилея просто ждала продолжения, застыв с крышкой от подноса с пирожными в одной руке и щипцами для сахара в другой.

— То есть у вас и «коммунизм», и монархия одновременно? — первым вышел из ступора отец.

— Да, но здесь нет противоречия. У нас же не самодержавие, как у вас. Никакого «желаю и требую». Император — это сакральная фигура, которая символизирует единство Империи и всех населяющих ее цетагандийцев. Никакого существенного влияния ни на внутреннюю, ни на внешнюю политику государства он не оказывает. Высочайшие решения, касающиеся эволюционной стратегии нации, принимает коллегия аутесс из императрицы и восьми консортов. Император только подбирает и назначает управленцев на уровне сатрап-губернаторов и чиновников трех высших рангов. Понятно, что там могут быть самые разные резоны, помимо профессиональных качеств самого кандидата, но ни одна должность не является ни наследуемой, ни пожизненной. Кроме того, у нас очень широкие формы самоуправления на низовом уровне и многие должности восьмого и девятого рангов являются выборными. В системообразующих областях у нас обобществлены средства производства — в том смысле, что главным собственником является государство. Даже если какие-то отрасли переданы под управление отдельным кланам или созвездиям, они точно так же назначаются, как и высшие чиновники. У нас государственная система образования и науки. Частные школы есть, но, как правило, в тех областях, где требуется индивидуальное обучение. И для получения лицензии на самостоятельную деятельность все равно нужно сдавать квалификационный экзамен по единым стандартам. И всем с детства прививают уважение к человеческому труду. Особенно к тому, который сопряжен с высокой квалификацией. Такого в Галактике больше нет нигде. Разве что на Афоне и на Бете в рамках религиозного и демократического дискурса. У нас очень жестокая конкуренция в самых разных сферах деятельности, но это и есть следствие социальной справедливости. Справедливости, а не «равенства».

— М-м… Насколько я помню земную историю, — вышел из задумчивости отец, — ни один коммунистический режим не просуществовал дольше ста лет, тем или иным способом сменившись обратно на капиталистический.

— Да, но у них просто не было тогда правильно организованной Империи. И сам уровень технического развития для серьезного общественного прогресса был еще недостаточным.

— То есть для вас Империя и вообще государство — это такой инструмент для установления и поддержания социальной справедливости?

— Ну, можно сказать и так, — согласился Акане. — Просто понимание этой справедливости у каждого поколения разное. Для кого-то из высших чиновников участие в студенческой манифестации за снижение возрастного ценза вполне может выглядеть как «расшатывание государственных устоев». Для человека, незнакомого с устройством Цетагандийской Империи, подобная формулировка легко может превратиться и в анархизм, и в государственный переворот, и в революцию, и в шпионаж, и в измену. Я не знаю, кто вам меня аттестовал как анархиста, подозреваю только, что это сотрудники вашей СБ. Меня они никогда впрямую о моих взглядах не спрашивали — ни когда выдавали въездную визу, ни когда вызывали в Главное управление для так называемой «беседы». Так что я даже не знаю, чем они руководствовались, чтобы сделать такие выводы... Тоже вот, кстати, пример нецелевого использования пропагандистских ресурсов. Как честного цетагандийца очернить, так пожалуйста! Лучше бы они вам рассказали, какая у вас прогрессивная дочь и как ловко она вычисляет скрытые камеры. Если, конечно, они уже нашу вчерашнюю беседу успели проанализировать...

— А-а, так у вас дома прослушка стоит! Вот оно что! — отец повернул голову к маме. — Понятно тогда, почему Дув сегодня утром звонил.

— Тебе по поводу нас звонил Дув Галени? — стараясь не показать встревоженности, поинтересовалась Эльза.

Услышав имя главы департамента СБ по делам Комарры, Акане ахнул и, даже не думая скрывать тревогу, тут же переспросил:

— Это ведь не из-за того, что я вчера пропустил его лекцию у четвертого курса?

Папа с мамой переглянулись, обменявшись ироничными взглядами. Пенфесилея, изо всех сил стараясь не издавать лишних звуков, сосредоточенно разливала по чашкам заварку.

— Но вы ведь с ним незнакомы? — уточнил отец.

— Нет, — понурив голову, подтвердил Акане. — Я только читал его работы про Оккупацию. И со многими его оценками не согласен. Хотел вчера пойти представиться лично. Но вместо этого меня послали на медосмотр. Что, по причине моей расовой принадлежности, было совершенно лишне. Только время зря потерял... С другой стороны, если бы не это, я бы, наверное, не встретился с вашей дочерью.

— Так это вы вчера на медосмотре познакомились?! — воскликнула мама.

— Ну… да, — замялся Акане. — А что? У вас так не принято?

— Конечно, не принято, — сердито вставила Эльза. — Для знакомства с молодыми людьми существуют балы и семейные праздники. Кто же в медицинских учреждениях с противоположным полом знакомится?

— Ты мой старший товарищ по Университету, — не понял смысла ее ворчливой инвективы Акане. — Что же неприличного в том, что мы познакомились на территории кампуса? Тем более что мы с тобой просто о культуре сначала разговорились. И только в процессе выяснили, что у нас, оказывается, много общего.

— Ну еще бы! — тихо обронил отец. Что он хотел, интересно, этим сказать? Спросила она его, впрочем, про другое:

— А зачем тебе звонил сегодня Дув Галени?

— Предупредить, что юноша с Мю Кита, которого ты приведешь к нам сегодня, разделяет коммунистическую идеологию, — как ни в чем ни бывало пожав плечами, ответил отец.

То есть… Родители все знали, спокойно к этому отнеслись, и можно было так сильно не нервничать?

— И что ты ему сказал? — зачем-то спросила Эльза.

— Ну, а что я ему мог на это сказать? — развел руками отец. — Сказал: раз руководство СБ не возражает, что Департаментом по делам Комарры руководит сын известного комаррского террориста, то цетагандийский революционер в качестве члена моей семьи меня тем более не смущает.

«Бэмц!» — на словах «моей семьи» Пенфесилея уронила заварочный чайник. «Бух!» — Акане попытался его подхватить, но тут же выпустил. Чайник грохнулся на ковер, стукнулся об упавшую с него крышечку и перекатился на бок. Служанка ойкнула, отскочив от выплеснувшейся ей под ноги заварки. Акане с искаженным от ужаса лицом вскочил с места и резко склонился в поклоне, едва не сшибив косой чашки.

— Прошу меня простить! Это полностью моя вина! — выпалил он.

Последние слова отца потонули в причитаниях Пенфесилеи и мерном постукивании металлического зажима о краешек столика.

— Никто не обжегся? — в наступившей через мгновение тишине спросила мама.

Отец с меланхоличным видом оглядывал зону стихийного бедствия. Скользнул взглядом по склоненной фигуре цетагандийца, беззвучно хмыкнул, недоуменно подняв бровь, но ничего не сказал.

— Ну, раз никто не обжегся, тогда все в порядке, — резюмировала мама. — Акане, пожалуйста, не переживайте, у нас это обычное дело. И из-за ковра тоже расстраиваться не надо. Пенфесилея сейчас все уберет, а ковер этот и не такое выдерживал. Как-никак у нас все-таки пятеро детей.

«Спасибо, мама!..»

Акане с каменным лицом сел, посмотрел на свои трясущиеся ладони, но вовремя вспомнил, что он в гриме и закрыть руками лицо нельзя. Тяжело вздохнул, нагнулся и поднял с пола половинки разбитой крышечки.

— Это ведь доокупационный фаянс, да? — прошептал он, попытавшись соединить черепки. — Дома я бы знал, к кому обратиться по поводу реставрации. Здесь, в одиночку, я, к сожалению, не возьмусь ее полностью восстановить. Ну, так, чтобы следов видно не было. Тут для керамики и глазури целая мастерская нужна.

— О, это тоже не берите в голову! — «успокоил» отец реставратора. — Общими стараниями младшего поколения от этого сервиза уже мало что осталось.

«Спасибо, папа!..»

С совком, тряпкой и щеткой прибежала Пенфесилея. Глядя на то, как лихо она вычищает из коврового ворса чаинки, гем сокрушенно покачал головой:

— Это похоже на карму. Наверное, я в прошлой жизни чем-то прогневил духа чайного дерева. У Форкосиганов тогда ведь тоже служанка чай пролила, — тихо добавил он, обернувшись к Эльзе.

— Спокойно! — Протянув к нему руку, она взяла его за плечо. — Ты не у Форкосиганов. И у нас сейчас не помолвка, — и она выделила последнее слово, произнеся его чуть ли не по слогам. — К тому же это барраярский чай, и его можно проливать сколько угодно, — добавила она уже исключительно для Акане. — Цетагандийским духам до этого нет никакого дела.

Тот одарил ее в ответ таким взглядом, словно она сказала какую-то страшную глупость. Да, наверное, про духов не стоило так шутить.

— Помолвка? — удивленно переглянулись родители.

— Да, это Акане чашку тогда опрокинул. Когда они с его невестой чай пили, — спешно вставила Эльза. А то, понимаешь, нашли дочери жениха! Не смущают их, видите ли, в членах семьи цетагандийцы!

— Форбреттен, ты так легко говоришь об этом! — всплеснув руками, воскликнул гем. — А у меня вся жизнь из-за этого наперекосяк!

Родители снова переглянулись.

— Из-за того, что тебя столик обязали потом реставрировать? — не смогла она удержаться от саркастического замечания. — И тебе пришлось стать специалистом по никому не нужной лаковой мебели?

Акане посмурнел, опустил голову:

— Нет. Потому что теперь все ведущие антиквары Мю Кита знают про дефект нашей генетической линии. Причем по моей вине. А это, знаешь ли, довольно серьезные репутационные потери! В плане реставрации обязать меня тогда еще ни к чему не могли. В одиннадцать лет я еще только начал учиться.

— В одиннадцать?! — не выдержала Форбреттен. — Тебе было одиннадцать, когда тебя официально представили твоей невесте? Сколько же ей самой тогда было?!

— Ей — семнадцать.

— Ничего себе! Взрослая девица такая! И ты еще переживаешь, что так разнервничался?

— Послушай, Форбреттен, — снова вспылил гем. — Вспомни, пожалуйста, себя в десять лет! И представь, что тебя знакомят с твоим будущим мужем, которому шестнадцать! Для тебя самой твой возраст был бы оправданием? Если бы ты сделала что-то такое, за что тебе самой было страшно неловко?

Эльза моментально вспомнила сразу несколько ситуаций, где и без такой катастрофической разницы в возрасте все было очень плохо. И оправданий у нее тоже не было.

— Ну, да… Ты прав, наверное. Извини.

— А почему «десять и шестнадцать»? — переспросила мама, переглянувшись с отцом.

— Ну, — замялся Акане. — Просто у нас ребенка считают полноценным подданным со дня помещения в репликатор, а не с момента выемки, как у вас.

— А если во время нахождения в репликаторе с плодом что-то случится? Такое ведь бывает.

— У нас?! Нет, вот «такого» у нас точно не бывает! У нас слишком давно используется эта технология. Такие эксцессы — это что-то из ряда вон выходящее. Если вдруг что-то такое случится, то назначается следствие, как у вас в случае убийства, и виновного в смерти или в несовместимой с жизнью инвалидности преследуют по закону. А в случае с репликаторным младенцем любого сословия — это смертная казнь. Не особо позорная, обычный молекулярный расщепитель. Но тем не менее не как у вас — штраф и компенсация. Поэтому для цетагандийцев все эти ваши истории про «нежелательные беременности» и аборты кажутся такой же дикостью, как и убийства дефективных младенцев. Ну, то есть понятно, что это такая борьба за чистоту генетической линии. Но сами методы — абсолютно варварские.

— Ну что ж, Акане, — вздохнула мама. — Могу вам сказать только, что у нас тоже довольно многие придерживаются вашей позиции.

— Отрадно слышать, — без особого, впрочем, энтузиазма ответил тот.

— А что за дефект у вашей генетической линии? — зачем-то спросил отец. — Ну, просто любопытно, что для цетагандийца может считаться дефектом.

— Н-ну, да… После того, что произошло, было бы бессмысленно это скрывать, — и Акане принялся рассказывать про особенности генной модификации, разработанной прабабушкой-аутессой для галактических антикваров. Потом о спецификациях. Сначала о дедовской, потом — о своей. Эльзе было немного неловко это слушать. Одно дело, когда такие интимные вещи сообщают тебе лично, другое дело, когда вдруг оказывается, что для человека его же собственное зачатие выглядит как такой производственный момент, о котором вполне можно говорить с чужими родителями. Муж Марсии примерно так же рассказывал про своих жуков, как Акане говорил о самом себе. Но родители слушали его очень внимательно, будто такое отношение к детям было для них не в новинку.

— Ну хорошо. А каким образом пролитый чай коррелирует с этим так называемым «дефектом»? — с серьезным лицом поинтересовался отец.

— Ну… Повышенная впечатлительность, увлеченность своими переживаниями — это же особенности нервной системы и общего обмена веществ, в первую очередь, гормонального фона. Я не знаю, как это на уровне проводимости нервов функционирует, но изнутри это выглядит как самопроизвольное расслабление мышц. Всего на один миг. Но для того, чтобы выронить из рук предмет, этого достаточно. Происходит это, как правило, когда мысли и чувства заняты чем-то другим, кроме сосредоточенности на текущем моменте. Справиться с этим нельзя ничем, кроме постоянного самоконтроля и дисциплины. Вполне ожидаемо, что в какие-то моменты психика не выдерживает постоянно находиться в таком напряжении и контроль за телесными реакциями дает сбой. У моего деда те же проблемы были. Бабушка Сори́н в какой-то момент даже запретила ему дома пользоваться ее любимой посудой. Я сам помню, что он вечно пил из какой-то выщербленной чашки из огнеупорной глины. При том, что как реставратор и эксперт он был безупречен. Представить, что он может по неосторожности испортить работу, было немыслимо. Просто предметы инопланетного искусства были для него безусловной ценностью, а соблюдение формальностей в кругу семьи — нет. У него вообще была такая идея, что семья — это абсолютное доверие и принятие и всякого рода формальностям в ней не место. Хотя, строго говоря, такие отношения допустимы только между возлюбленными.

— Понятно, — усмехнулся отец, проводив взглядом покидающую гостиную Пенфесилею. — А я-то все гадаю, отчего у меня все дети такие безрукие.

— Причем, заметь: избирательно безрукие, — с воодушевлением подхватила мама. — Ни скрипка, ни флейта у нас, как ты помнишь, тоже ни разу из рук не падали.

«У нас» — это было у маленькой Эльзы. Потому что Рике ронял, кажется, вообще все подряд.

— А оказывается, это все от «излишней» впечатлительности и неприятия формальностей в кругу семьи! — закончил свою мысль papa.

— Ну, да… — и Акане бросил сочувственный взгляд в сторону Эльзы. — Если вы видели когда-нибудь наших представителей на дворцовых приемах, то могли уже, наверно, заметить, что у меня даже общий рисунок поведения отличается от того, как должен выглядеть и вести себя нормальный гем.

— Ну, — отец опустил глаза. — По нашему дипкорпусу и высшим чинам СБ тоже можно подумать, что все барраярцы такие выдержанные, эмоционально непробиваемые люди. Но когда тех же людей видишь в приватной обстановке, становится ясно, что это первое впечатление — не более чем иллюзия. Думаю, и у вас все примерно так же. Вон та симпатичная юная леди, — и он обернулся в поисках поддержки к маме, — новая атташе по культуре. Ты помнишь ее? Как ее звали? Леди Рин, кажется.

Быстро скользнув взглядом в сторону Акане, Эльза увидела, как на словах «атташе по культуре» гем вытаращил глаза, упорно при этом глядя в чашку. Пенфесилея как раз разлила новую заварку, и теоретически этот полный безмолвного изумления взгляд мог быть адресован «особому барраярскому напитку». Но что-то ей подсказывало, что Акане потрясла отцовская характеристика: наверное, гем-леди в принципе нельзя дать определение «симпатичная».

— А что леди Рин? — нарочито нейтральным тоном поинтересовался цетагандиец.

— Да нет, ничего. Просто все гем-леди, которых прежде видели в свете, были женами ваших дипломатов. А тут совсем еще молодая девушка, незамужняя. К тому же писаная красавица. Разумеется, к ней выстроилось целое паломничество из наших молодых лоботрясов, желающих как-то привлечь ее внимание или пригласить на танец. Весь вечер она с независимым видом всем им отказывала. Но девичье сердце — не камень. С одним из юношей она все-таки разговорилась, кажется, даже поцеловала его, а потом они и вовсе куда-то сбежали.

Эльза заметила, как мама, словно невзначай, тронула отца за колено. Мол, не надо лишних подробностей. Акане сидел, напряженно глядя в чашку, уже с такими широко распахнутыми глазами, что даже эпикантуса было не видно.

— Фенн Рин? — наконец не выдержал он. — С кем-то поцеловалась на людях?! А потом убежала с молодым человеком?!! С барраярцем?!!!

— Не знаю, как у вас, — меланхолично заметил отец, — но у нас на балах это вполне обычная ситуация. В случае с молодыми форами никто бы, может, и внимания не обратил. Да и я бы это происшествие не особо запомнил, если бы не ее странный выбор. Из всех осаждавших ее молодых людей она почему-то остановилась на самом, как бы это сказать… бесперспективном.

Мама снова, уже не особо таясь, тронула отца за коленку. Но Акане больше уже ничего не интересовало.

— Я тебе говорил, что она ненормальная! — почти вскричал он, глядя на Эльзу.

— Что же тут ненормального? — нарочито небрежно пожала она плечами. — Влюбляется в барраярцев. Так же, как и ты.

— То есть тебе мало того, что у тебя уже есть один гем-извращенец?! — чуть не задохнулся гем. — Тебе еще и младшая сестра такая нужна?!

— Младшая сестра? — не поняла Эльза.

— Да! Когда мы поженимся, она станет удочеренной Эстир. И как представительница нашей младшей наследной ветви будет считаться твоей младшей сестрой.

— А нам она кем будет в этом случае приходиться? — все в той же меланхоличной манере поинтересовался отец.

Эльза почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

— Вам? Тоже младшей сестрой, — обескураженно опустив голову, пробормотал Акане. — Вам, леди Татии, всем вашим детям, вашим сестрам, брату и их супругам с детьми. Если вы, конечно, захотите признать такое родство...

— Понятно, — спокойно отреагировал отец.

На какое-то время повисла пауза. Потом Акане робко поднял взгляд на родителей.

— То есть… вы уже давно обо всем догадались? — прошептал он.

Мама с энтузиазмом закивала. Быстро взглянув на нее, потом на отца, Эльза с облегчением выдохнула.

— «Обо всем» мы догадались еще вчера вечером, — в том же спокойном тоне заметил papa. — Когда наша дочь сказала, что приведет первокурсника-искусствоведа, у которого дед в годы Оккупации скрывался в замке Форбреттен.

— Но… — Акане беспомощно оглянулся на Эльзу. — Я просто присутствовал при этом разговоре. Эльза ведь даже не сказала, что речь идет о цетагандийце.

— Ну, а кто бы это еще мог быть? Если бы речь шла о деятеле Сопротивления, какие-то сведения о нем так или иначе нашлись бы в архивах СБ. Дув Галени, когда писал историю Оккупации, со своими подопечными просмотрел там почти все. В том числе, по нашей просьбе, и на предмет связей партизан с Форбреттенами. То есть про кого-то из барраярцев, кто бы теоретически мог у нас скрываться, мы бы уже знали. Про инопланетника из держав-союзниц тоже были бы какие-то упоминания — в тех же фондах СБ. Дело в том, что в нашем семейном архиве этот период полностью вымаран. При том, что со времен Гражданской войны остались и письма, и рисунки, и фотографии, и голограммы. А тут — вообще ничего. Даже приходно-расходных книг не осталось. Что в замке, что в городских резиденциях. И даже в архиве графской администрации, такое впечатление, что кто-то прицельно изъял и уничтожил все, что было связано с жизнью в Форбреттен-касле. Первые пятнадцать лет Оккупации есть, а последние пять с половиной и еще несколько месяцев после Победы — пусто. Ради каких-то тайных, а тем более явных встреч с офицерами оккупационного корпуса такого бы точно делать не стали: Дорка с Ксавом тогда объявили полную амнистию всем, кто так или иначе сотрудничал с интервентами. Юрий боролся только со своими политическими противниками, а не с пособниками захватчиков. При Эзаре все чистки тоже были направлены на оппозицию, и в силу долгого правления — не на одну. Так что здесь явно было чисто «семейное дело». Кого бы еще из обитателей замка стали так тщательно вымарывать из истории, если не цетагандийца, с которым были какие-то особые отношения?

— Ах, вот оно что… — пробормотал историк. — Это поэтому так долго никто не знал, что графиня Эльза состояла в Сопротивлении?

— Мы сами узнали об этом только недавно и, можно сказать, случайно, — вставила мама.

— Ну, а поскольку про одного студента-цетагандийца с первого курса «Истории искусств» мы уже были к тому времени наслышаны, сложить два и два нам с мамой труда не составило.

Акане снова оглянулся на Эльзу:

— Какие-то мы с тобой никудышные заговорщики, — оторопело произнес он.

— Есть такое, — с кислой улыбкой подтвердила она.

— Ну, тут еще Дув с Майлзом масла в огонь подлили, — примирительно возразил отец. — А с двумя выпускниками Военной академии, да еще офицерами СБ — бывшим и нынешним — двум молодым студентам все-таки было бы наивно соревноваться... По крайней мере, по части заговоров.

Эльза не могла не отметить, как ловко отец исключил из числа башковитых выпускников «Военки» себя, при том что именно ему (ну, не маме же?) принадлежала главная разгадка и никаким офицером СБ он никогда не был.

— А лорд Имперский аудитор тоже каким-то образом понял, что я ваш родственник? — осторожно спросил Акане.

— Вряд ли, — пожал плечами отец. — Но природное чутье его точно не подвело. По крайней мере, его шутливое предсказание наполовину уже можно считать сбывшимся.

— Какое предсказание? — явно внутренне похолодев, спросил гем.

— Я не знаю, меня там не было, — выразительно подняв брови, вставила мама. — Мамы ни о чем таком шутить бы точно не стали.

— Ну, раз уж мы и так уже начали пересказывать светские сплетни, — небрежно заметил отец, — думаю, большого греха в том не будет. Тем более что Акане это касается теперь уже непосредственно.

— Да и нашу дочь, знаешь ли, тоже.

— Ну да, Эльзу, конечно, тоже, — согласился отец. — Просто, чтоб вы имели в виду, Акане, и с графом Форкосиганом, и с коммодором Галени мы очень дружны. Чему немало способствует то обстоятельство, что старшие дети у нас почти ровесники, дружат друг с другом, а Дув ко всему прочему еще и крестный старших принцев, с которыми наши старшие в детстве тоже частенько играли.

В реальности все было, конечно, не совсем так. Алекс дружил с Грегом, Грег дружил с мерзавцем-Форкаллонером и его прихлебателями. Рике, с детства рвавшийся стать полноправным членом этой компании, постоянно получал от ворот поворот. Так же, как, впрочем, и Эльза, которой отчаянно нравился сначала Грег, а потом Алекс. С кем дружил Дорка и был ли он в принципе к таким отношениям способен, вообще было непонятно. Тусовался он обычно с Форратьерами, но как-то ни серфинг, ни баскетбол на дружбу не очень тянули, потому что ни там, ни там люди обычно не разговаривают. Дружили ли между собой задавака Хелен и примерные девочки Галени, как и обидчивая Лиз с модницами Форбарра, тоже сказать было сложно. У Эльзы язык не поворачивался назвать эти тесные девичьи взаимоотношения дружбой, столько в них было моментов, которые у нее самой вызывали жгучее отвращение. Да и какая же это дружба, если они, когда встречаются, только и делают, что обсуждают парней, листают модные журналы да кичатся друг перед другом высокими оценками! Сама Эльза если кого и могла назвать своим другом, не покривив душой, то только Алекса и только относительно тех моментов, когда он не был с Грегом и его компанией. А можно ли считать такие отношения настоящей дружбой, когда ты для другого значим, только когда рядом нет третьего, — тоже еще вопрос. Но взрослые всех этих нюансов, разумеется, не секли. Для них то, что дети играли вместе, когда были маленькими, а сейчас регулярно встречаются на семейных праздниках, означало «дружбу». Видимо, оттого, что для них самих дружба значила в первую очередь общность социального круга и политических взглядов.

— Хотел бы я сказать, что наша дружба началась еще со времен Академии, — продолжал отец. — Но, к сожалению, это не так. Я думаю, не открою большой тайны, если скажу, что барраярское общество все еще в достаточной степени шовинистично.

Акане, опустив голову, согласно кивнул.

— Для инопланетника это, наверное, еще заметнее, чем изнутри. А каково это изнутри, вам объяснять, думаю, тоже не надо. Судя по тому, что вы нам тут поведали относительно своего так называемого «дефекта», ваше общество не менее сурово к любым проявлениям инаковости, чем наше. Если даже не больше.

— Это правда, — все так же опустив голову, подтвердил гем.

— А инаковость, как известно, может быть любого толка, в том числе и такого, который от человека никак не зависит. В результате общество так или иначе прессует каждого индивида. Потому что практически любой человек хоть в чем-нибудь да окажется «не таким».

Акане снова сдержанно кивнул:

— Ну да. Как с теми же женщинами, которые и статистически, и биологически составляют половину населения планеты, причем с учетом средней продолжительности жизни — явно большую, но в правовом отношении все равно оказываются в положении меньшинства.

— Совершенно верно. А еще у нас вполне официально есть национальные и религиозные меньшинства. Сексуальных нет, потому что по этому признаку людям даже невозможно объединиться. Хотя анекдоты рассказывают и про них тоже. А еще про рыжих, про конопатых, про «слишком» толстых, «слишком» тонких, «слишком» высоких, если речь идет о девушках, «слишком» низких, если речь идет о парнях, и так далее. И в отношении каждого «меньшинства» существует набор устойчивых стереотипов, которые в личном общении подчас не так-то просто преодолеть.

— Ну, типа того, что все греки — безбашенные отморзки, а франкофоны — недалекие идиоты, — бодро вставила мама.

— Вы ведь гречанка? — встрепенулся Акане.

— Да-да! А Форбреттены традиционно были франкофонами. Хотя форы так или иначе осваивают все четыре государственных языка, дома с детьми мамы начинают говорить на каком-то одном. Это Рене у нас уникальный, всеми четырьмя владеет в равной степени, как родными. Так что я в большей степени соответствую своему «национальному характеру», чем граф Форбреттен, — и она с гордой улыбкой посмотрела на мужа.

— Да, у нас тоже многоязычие — это норма, — вставил Акане.

— И, наверное, это правильно, — подхватил отец. — Однако от бытового шовинизма ни полиэтничность, ни полилингвальность сама по себе, к сожалению, не спасает. Дув столкнулся с этим, когда еще только поступил в университет Форбарр-Султаны. И даже когда мы с ним познакомились, было видно, что ему приходится нелегко. При том, что он был на десять лет старше нас, имел уже к тому времени ученую степень и даже опыт преподавания. Но даже несмотря на специальную программу по приему комаррцев на военную службу, ему постоянно приходилось жить с оглядкой, зная, что ему, в отличие от остальных, никаких поблажек не будет и для того, чтобы стать «как все», ему надо всюду показывать не просто хороший результат, а в высшей степени превосходный. И как нередко бывает, если человек успел выучить, в том числе и на личном опыте, что с большой вероятностью окружающие отнесутся к нему с предубеждением, то и сам он склонен был относиться к новым знакомствам с осторожностью. В результате чего оказался в еще большей изоляции.

— Да, обычно так и бывает, — тихо, наклонив голову, произнес Акане.

— Мне казалось, что если мне нет никакого дела до его происхождения и я подчеркнуто не буду делать разницы между ним и прочими моими товарищами, то этого будет достаточно, чтобы взаимная симпатия и уважение переросли в какие-то более доверительные отношения. Но, разумеется, этого не произошло. Я был слишком конвенционально удачлив: внук одного из самых успешных графов, сын блестящего, великолепно зарекомендовавшего себя офицера, богатый наследник, пользующийся женским вниманием, да еще сверх всякой меры наделенный недюжинными способностями. Понятно, что человек, лишенный на чужбине даже таких преференций, как простые семейные связи, по определению не мог рассчитывать с моей стороны на глубокое понимание. С Майлзом произошло примерно то же самое. Мы так и не стали с ним за время учебы близки. Несмотря на то, что мой дед служил с его отцом во время Второй Цетагандийской, а Эйрел всячески способствовал продвижению по службе моего отца.

— А ваш дед Рене участвовал в том вооруженном конфликте с Ро Кита? — зачем-то переспросил Акане.

— Да, как раз незадолго до того, как возглавил Округ, — спокойно ответил отец. — У него даже медаль была за отвагу.

— Понятно, — сдержанно кивнул гем. — А могу я спросить вас, по какой причине лорд Имперский аудитор подвергался дискриминации? С доктором Галени мне понятно. Он — инопланетник, комаррец, да еще из тех самых Галенов. А какие проблемы могли быть у сына Регента?

— Ну, я бы не сказал, что Дув подвергался дискриминации. Просто предвзятое отношение вместе с бытовой неприязнью. Государство как раз во всем шло ему навстречу и никакие его права ущемлены не были.

— Но это как раз и есть дискриминация, — тихо заметил Акане. — Когда правительству приходится принимать специальную программу по привлечению определенной группы людей на госслужбу, потому что раньше у этой группы доступа к реализации этого права не было. Подданными коммарцы стали с момента присоединения, а служить своему новому Отечеству смогли, получается, далеко не сразу.

— Конечно, не сразу, — криво улыбнулся отец. — Им ведь нужно было время, чтобы научиться демонстрировать свою лояльность. Понятным для нашей Империи способом.

— В Девятой Сатрапии большинство графов, как и прочие чиновники, остались на прежних должностях. Их просто включили в наш Табель о рангах с незначительным понижением. Ну, тех, кого не осудили за сепаратизм.

— На самой Комарре тоже почти вся гражданская администрация осталась на своих местах, — пожал плечами отец. — И тоже с незначительным понижением статуса. Ну, те, кто не погиб в Солстисе и не ушел в Сопротивление.

— Да, простите, — сконфузился Акане. — Это было некорректное сравнение.

— Но я все равно не откажу себе в удовольствии повеселить Дува, — усмехнулся papa. — Да и Майлзу, думаю, будет забавно узнать, что, оказывается, он «подвергался дискриминации». Будучи одним из наследников престола.

— Не знаю, мне кажется, что на Барраяре высокий статус сам по себе — плохая защита. У вас даже император может легко оказаться в числе дискриминирумой группы, если допустим, выяснится, что у него есть какие-то «странные особенности» или «неодобряемые пристрастия». Я почти уверен, что ваше СБ в этом случае костьми ляжет, чтобы все скрыть, заметая следы. Вместо того, что провести нормальную пропагандистскую компанию по расширению представлений о норме, ну или, там, неприкосновенности частной жизни.

Эльза заметила, как родители с серьезными, если даже не сказать озабоченными лицами переглянулись. Акане говорил, опустив голову и по-прежнему глядя в чашку, из которой за все это время сделал от силы три глотка. Поэтому он ничего не заметил. У нее же, когда отец вернулся к прерванной теме, осталось стойкое ощущение, что тот словно перевел стрелки, не давая разговору скользнуть в опасную плоскость. Лишь бы не коснуться внутрисемейных проблем императорской фамилии — тех самых «особенностей» и «пристрастий». Эльза даже примерно представляла каких. Кто знает, может, через того же Дува Галени родителям уже стало известно о знакомстве Акане с кронпринцем. Сам цетагандиец относительно своего эсбэшного дознавателя так и остался в неведении, что само по себе тоже было довольно странно: либо он постеснялся сказать о своей первой барраярской любви Алексу, либо тот тоже предпочел не раскрывать личность «курсанта Барры», догадываясь об этих самых «пристрастиях».

— Вообще-то жизнь Майлза Форкосигана, с самого помещения в репликатор, как раз и была частью пропагандистской компании его отца. Отца и матери — они всегда выступали единым фронтом. Скажем, одним из оруженосцев, которому они доверили безопасность своего единственного ребенка, был человек с психической инвалидностью, один из бывших подчиненных Эйрела. А ближайшим помощником Регента был коммодор, а тогда еще лейтенант Куделка, нынешний тесть Дува, настолько покалеченный в юности нейробластером, что, даже несмотря на современное развитие медицины, он так и не избавился от хромоты и постоянных болей. Про самого Майлза и говорить нечего. Признание графским наследником человека, который был способен передвигаться только при наличии экзоскелета и оснащенного ручным сканером оруженосца — это даже на фоне двух ветеранов-инвалидов в окружении Регента выглядело как эпатаж. И многими воспринималось не просто как плевок в общественное мнение, а как откровенное попрание всех традиционных представлений и нравственных норм — о семейном долге, чести, доблести, государственном благе и общественной пользе. Но надо сказать, при всем неоднозначном отношении к Форкосиганам, такая «проповедь примером» дала свои плоды: детей с инвалидностью было запрещено убивать еще при Эзаре, но массово вешаться и прыгать с моста те, кто стали инвалидами во взрослом возрасте, постепенно прекратили именно в эпоху Регентства. И все же при всем этом даже на момент выпуска Майлза из Военной Академии, где он показал блестящие результаты, находились люди, в том числе среди военного командования, которые не стеснялись высказываться в том духе, что таким, как он, в армии не место.

Акане слушал отца, то и дело прикрывая глаза и сокрушенно покачивая головой.

— Но ведь чиновники и офицеры, в отличие от необразованных простолюдинов, должны были знать, что уродство Майлза Форкосигана никак не связано с его геномом! — воскликнул он.

— Особенности ДНК тогда мало кого интересовали, — возразил отец. — Выглядел он как недоразвитый или калека, а нормально функционировать мог лишь благодаря постоянной помощи медиков. В прежние времена такого неприспособленного к жизни ребенка никто бы не оставил в живых. Не обязательно путем убийства. Просто не стали бы прилагать к его спасению и лечению столько усилий, сколько приложили его родители. Да ни у кого бы другого, пожалуй, на тот момент и не было таких возможностей. А тут еще репликаторы очень удачно захватили в ходе Эскобарской кампании...

— Захватили репликаторы! — не выдержав, всплеснул руками Акане. — Когда силы Девятой Сатрапии покидали планету, в Форбарр-Султане было оставлено как минимум два полностью оснащенных репроцентра! С гораздо более качественной техникой, чем та, которую используют у вас в настоящее время.

— Но вы же знаете, как называли эти учреждения барраярцы? «Фабрики мутантов». Естественно, после освобождения они стали одной из мишеней народного гнева. И если концентрационные лагеря еще понятно было, как использовать, и некоторые из них даже потом использовались сначала Юрием, потом Эзаром, то здесь для национального строительства и космической обороны не нашлось ничего. С рождаемостью тогда, несмотря на все тяготы, проблем не было. Это сейчас растить детей стало дорого. Как, впрочем, и заводить. Больше троихдетей — обычное явление только в среде элиты и в своем роде является показателем статуса. Рядовые барраярцы заводят одного-двух, а многие не заводят вовсе и даже не женятся. А в то время представить, что мужчина к двадцати годам остался неженатым или женщина — незамужней, было не так-то просто. Это все были какие-то исключительные обстоятельства, которые были следствием либо трагедии, либо порочности. За сорок лет до рождения Майлза репликаторы были никому не нужны. И в этом он тоже оказался первым. Рождение сына с помощью инопланетной технологии тоже было со стороны Форкосиганов своего рода «проповедью примером». У меня язык не повернется назвать сложности, с которыми пришлось столкнуться Майлзу, дискриминацией. Он был как ледокол. Естественно, борьба с предрассудками сопряжена с болью и требует усилий. Ему никогда не оказывали снисхождения — по причине ли его физического недуга или из-за положения его отца. Но и он сам, и его отец именно к этому всегда и стремились.

Акане снова задумчиво покачал головой:

— Я понимаю, почему вам так не нравится это слово. Особенно в приложении к своей семье и своим друзьям, находящимся на вершине социальной иерархии, и находящимся там заслуженно. У нас тоже считается, что мужчине зазорно выглядеть в чужих глазах жертвой. Но… пока речь идет о борьбе мнений, пусть даже эти мнения воспринимаются прогрессивными людьми как предрассудки, не получится решить такого рода проблемы. Нельзя запретить людям иметь или высказывать мнения. А вот с дискриминацией можно бороться законодательно. Когда дочери высшего государственного чиновника приходится терпеть издевательства в школе из-за «нечистоты крови», это ненормально. И с этим надо бороться. Как с любой неоправданной агрессией, направленной на унижение человеческого достоинства. Без всяких скидок на детский возраст. Мне даже страшно подумать, сколько талантливых людей, которые могли бы верой и правдой служить на благо вашей Империи, оказываются за бортом из-за неуважительного к ним отношения — по причине этого самого «бытового шовинизма». Если подданные не чувствуют себя защищенными на родной планете, наращивание космической обороны просто не имеет смысла.

Отец выслушал эту непрошенную инвективу молча, прижав палец к губам и внимательно следя за Акане сквозь легкий прищур. Когда Акане закончил, он развернулся к маме и, не сдержав усмешки, прокомментировал:

— Нет, ей-богу, мне нравится этот наш новый родственник!

— Угу, — кивком ответила та, выразительно подняв брови.

Акане тут же смутился, сообразив, что сказал лишнее, и снова опустил голову. Извиняться, правда, не стал. Вместо этого снова осторожно пригубил «барраярский чай». Блюдце он игнорировал, а саму чашку держал пальцами за стенки и донышко, ручкой от себя, словно пил из цетагандийской посуды.

— Акане, а вы в курсе, что вы первый человек, которому наша дочь так откровенно позволяет себя защищать? — с ироничной полуулыбкой спросил отец. — Да еще в присутствии родителей.

— Перед родителями, — поправила мама.

«А ведь и вправду!» — мысленно изумилась Эльза, постаравшись, впрочем, не подать виду.

— Ну-у… — Акане поднял голову и с робким удивлением взглянул сначала на нее, потом на родителей. — Это естественно, по-моему. Эльза тоже все время кидается меня защищать.

— Да-да, — подтвердила мама. — Мы заметили.

— Тут как раз ничего удивительного, — парировал отец. — Типичные форские замашки: всех пытаться спасти, кроме себя самой.

— Это тоже ненормально, — буркнул Акане. — Умный человек должен знать себе цену.

— Так, а что там с Майлзовым предсказанием? — неловко кашлянул «умный человек».

— Да, так вот, возвращаясь к истории наших тройственных взаимоотношений, — продолжил отец. — Дув с Майлзом тоже стали друзьями далеко не сразу. Потому что у каждого из них было то, чего отчаянно не хватало другому, и оба, несмотря на свой ум и непростой жизненный опыт, не враз сумели преодолеть собственные предубеждения. Дув был красив и богат. А Майлз мало того, что приходился сыном Комаррскому Мяснику, так еще воплощал в глазах Дува все традиционные форские «недостатки». Ну, там семейственность... связи, основанные на личной верности, как неотъемлемая часть наследства... близость к Императору, доставшаяся, можно сказать, даром — просто в силу удачного стечения обстоятельств... Ну, а я, соответственно, в глазах обоих был обладателем сразу двух счастливых билетов.

— А что, лорд Имперский аудитор до сих пор не любит красивых мужчин? — тихо поинтересовался Акане.

— Да. И он, кажется, даже не особо это скрывает. Для него это чуть ли не с детства было таким отличительным признаком поверхностности. Но в молодости такое нередко бывает. Вон наша старшая тоже почему-то уверена, что если девушка стремится понравиться молодым людям, значит, у нее в голове один ветер.

«А что? Очень надежный критерий, между прочим», — мысленно проворчала Эльза.

— Да, это я уже понял, — подтвердил Акане. — При том, что старшая сестра Форбреттен сама очень красивая и многим нравится.

Эльза показательно фыркнула. Но все же успела заметить, как родители, услышав про «старшую сестру Форбреттен», многозначительно переглянулись.

— Откуда такая информация? — мрачно поинтересовалась она.

— Ну, знаешь, если барраярские мальчики позволяют тебе ими командовать и готовы ради тебя по очереди играть на стороне цетов, лишь бы ты сама была бойцом Сопротивления, явно это не просто так.

— Я смотрю, ты у нас уже специалистом по барраярской антропологии сделался, — ласково огрызнулась она на этот комментарий. — А не только по древнему искусству.

— Любой гуманитарий, Форбреттен, оказавшийся в традиционном обществе, по определению становится антропологом.

— Знаете, Акане, — отвлекла их от внутренних разборок мама, — если благодаря вам наша дочь изменит отношение к собственной внешности и станет терпимее к молодым людям, лично я буду только рада.

Вот так-то! Не успели родственником признать, а уже припахали!

— Ну да. Не ценить того, что имеешь, — это тоже очень по-форски, — с улыбкой подмигнул дочери граф. — Я в Эльзины годы не ценил совершенно. Более того, как это нередко бывает, полагал собственную удачу следствием своих личных достоинств, не понимая, что зависимость здесь ровно обратная: чем сильнее подкрепление со стороны окружающих, тем больше стимула развивать в себе именно те качества, которые воспринимаются в обществе как положительные. Ну, и разумеется, в какой-то момент эта прекрасная иллюзия рухнула.

— Это когда выяснилось, что один из ваших предков был гемом? — осторожно спросил Акане.

— Да, вы правы, — отец, заметно скривившись, отвернул лицо в сторону. — Как раз к этому эпизоду я и веду. Но, если подумать, осознание некоторой нестыковки с тем, что меня всю жизнь учили принимать за норму, свалилось на меня гораздо раньше. Когда погиб мой отец, а я странным образом оказался к этому не готов... В Академии нас постоянно учили, как в случае необходимости жертвовать ради Отечества жизнью. При том, что уже тогда все понимали, что в наше относительно мирное время такая возможность нам, скорее всего, никогда не представится. Но поскольку подобная участь виделась необычайно почетной, всем очень хотелось побыстрее попасть на настоящую войну. Когда ты молод и твой жизненный опыт, главным образом, состоит из личных проблем в сочетании с разного рода удовольствиями, собственная жизнь не кажется такой уж большой ценностью. Ценной она становится по мере увеличения числа обязательств: чем больше людей и серьезных долговременных проектов зависят от тебя лично, тем страшнее все это оставить.

— Это правда, — наклонив голову, произнес Акане, и Эльза заметила, как в коротких черных ресницах что-то блеснуло. Это он не про ссылку свою, интересно, сейчас подумал?

— Поэтому, кстати, многие из действующих офицеров ВКС и не женятся. Отец с его четырьмя детьми был, скорее, исключением. И вот к таким потерям нас не очень готовили. Нет, разумеется, на Барраяре чрезвычайно силен культ героев, отдавших жизни за Родину, но вот о том, что происходит потом с членами их семей — об этом предпочитают не упоминать. Никакие другие переживания, кроме ненависти к врагу и гордости за героическое самопожертвование, до сих пор в общественном дискурсе недопустимы. И получается, что если ты сильно горюешь о своей личной потере, то тем самым как бы предаешь Родину, которой нужна была эта жертва. Это сейчас, спустя тридцать лет стали иногда слышны разговоры о том, насколько вообще было оправданно участие Барраяра в Хедженском конфликте. А тогда не то что вслух высказать, помыслить нельзя было, чтобы кто-то усомнился в справедливости нашей внешней политики. Что Эскобарская кампания, что независимость Вервана однозначно воспринимались как приоритетное обеспечение государственных интересов.

— Ну да, особенно с учетом такого числа нерешенных социальных, экономических и экологических проблем…

— Собственно, это и составляет главное содержание сегодняшней критики, — все в том же размеренном темпе подхватил отец. — Ведь если бы речь шла о сохранении суверенитета или обеспечении контроля над уже присоединенными звездными пространствами, то и никаких вопросов бы не было. А так на роль гегемона галактики мы давно уже, надо признать, не тянем.

Эльза заметила, как Акане, все так же глядя в чашку, на мгновение сделал большие глаза. Типа: «А когда-то тянули?..»

— Ну, я единственно, что могу сказать, — робко кашлянул он, — это что в современном космосе государственный суверенитет тоже не обязательно должен быть идеей фикс. Мю Кита сделала в свое время выбор в пользу интересов общества, а не государства, и превращение в Шестую Сатрапию позволило всем перейти на принципиально новый уровень существования. Сепаратистские настроения если где и проявляются, то только на планетах Колоний, которым и так оставлена определенная степень политической самостоятельности. А в Сатрапиях все протесты носят точечный характер и касаются сугубо внутриполитических проблем.

— Колонии — это ваши марионеточные режимы? — сощурившись, поинтересовался отец. — Что-то вроде того, что планировалось учредить на Верване и Мэрилаке?

— Нет, на Верване и Мэрилаке была попытка установить военное присутствие для контроля над п-в-тоннелями. В обоих случаях инициатива исходила от отдельных Сатрапий, поэтому и не была поддержана объединенным космическим флотом Империи. Так же, как и в случае с попытками внедрения в пространство Комарры со стороны Ро Кита… Ну, то что у вас называют Второй и Третьей Цетагандийской. А для нашей Империи это просто небольшой приграничный конфликт из-за недальновидности роского генералитета. Колонии — это другое, они имеют статус доминионов. Я знаю, что у вас их не принято так называть. Поэтому все считают, что обитаемых планет в Цетаганде восемь, а их на самом деле шестнадцать.

— То есть хотите сказать, на Барраяре преуменьшают мощь и возможности противника? — еще больше сощурился отец.

— Угу, — Акане просто кивнул. — И не всегда верно трактуют наши стратегические интересы, поскольку не особенно разбираются во внутриполитическом устройстве. Но это нормально. Для того, чтобы верно судить о Цетаганде, надо иметь опыт жизни в подобной высокоразвитой Империи. А другой такой Звездной державы в космосе больше нет.

Продолжая щуриться, отец ухмыльнулся:

— Любопытная тема. Вернемся к ней как-нибудь потом, если не возражаете. Сейчас я жалею, что не стремился в свое время больше узнать об устройстве Цетаганды. Но гнев и отчаяние, подпитанные предрассудками, нередко затуманивают готовность и даже способность к какому-то независимому суждению. Тем более что всегда есть «готовые ответы».

— Странно, — пожал плечами Акане. — Для меня как раз новые знания всегда были проверенным противоядием от отчаяния. Причем именно в отношении тех сфер, которые эти негативные эмоции и вызывали. Но вообще врага лучше бы изучать максимально непредвзято. Барраярские мифы и бетанская пропаганда этому мало способствуют.

Отец даже в лице не изменился на это спокойно сказанное «врага». Напротив, даже кивнул, мол, согласен, еще к этому вернемся.

— Этот путь я для себя тоже открыл. Но несколько позже, когда пришлось заняться делами Округа — тем, что с самого детства вгоняло меня чуть ли не в панический ужас, а на деле оказалось весьма увлекательным.

Акане поднял голову, быстро взглянул на отца и, снова опустив глаза в чашку, на мгновение улыбнулся. Отец эту беглую улыбку заметил и тоже улыбнулся, глядя на склоненное лицо цетагандийца.

— Но тогда я стал чуть ли не одним из самых яростных противников Цетаганды, отчаянно ненавидел все цетагандийское и постоянно ссорился по этому поводу с дедом. Все никак не мог взять в толк, почему это он, еще в детстве познавший ужасы Оккупации и сам сражавшийся с цетагандийцами, постоянно меня охолаживал. Мои собственные переживания казались мне тогда единственно верными, а его простое человеческое горе мало того, что со стороны выглядело «немужественно» и «непатриотично», так еще и меня заставляло сомневаться в адекватности своих чувств. Потому что горевали мы, естественно, об одном и том же.

— Ну да, — не поднимая головы, уголками губ улыбнулся Акане. — Учитывая, сколько технологий, плотно вошедших в барраярский быт, осталось со времен Девятой Сатрапии, «ненавидеть все цетагандийское» само по себе должно быть непросто.

— О, вот тут как раз нет никакого противоречия! И никогда, думаю, ни у одного барраярца не возникало!

Акане поднял голову и вопросительно посмотрел на папу с мамой.

— Военный трофей, — с улыбкой фокусника развел руками отец. — Все, что захвачено в бою, а технологическое соперничество с любыми инопланетниками — это тоже своего рода война, является военным трофеем.

— Ах, вот оно что! — оживился в Акане внутренний антрополог. — Поэтому у вас и не действуют галактические законы об авторском праве?

— Разумеется! — подняв брови, еще шире улыбнулся отец. — И это касается всего. От спутников до кофеварок.

— А, да, — тихо рассмеялся искусствовед. — Эльза мне уже рассказала. Я сам был уверен, что купил эскобарскую. А оказалось, что приобрел предмет барраярского прикладного искусства.

Родители с легкими усмешками и задорными искорками в глазах переглянулись.

— Да, мы такие… Но дед, как я сейчас думаю, знал о своем происхождении, — вернув серьезное выражение лица, продолжил отец. — Ни он, ни прабабка Эльза, которую я тоже застал, ни разу эту тему, разумеется, не поднимали. Но последний шанс что-то узнать я, полагаю, упустил именно в тот последний год жизни моего деда, после потери отца. Именно из-за моей непримиримой позиции, которая парадоксальным для меня-тогдашнего образом воздвигла между нами стену, хотя, казалось бы, общее горе, наоборот, должно было нас еще больше сблизить. А горевал он очень сильно. Он и так-то никогда не щадил себя, полностью отдаваясь работе, забывая про еду и сон. А тут просто, что называется, сгорел. При том что даже по тем временам он был совсем еще не старым: шестидесяти пяти не было.

— У меня дед тоже был трудоголиком, — кивнул Акане. — Совершенно не умел о себе заботиться и тоже ушел раньше времени. Как раз незадолго до моей помолвки. Мне очень его тогда не хватало.

— Сколько же он прожил? — спросила мама.

— Ему только-только исполнилось сто одиннадцать, когда он умер.

— Неплохо, — заметил отец.

— Ну, да, — снова опустив голову, согласился Акане. — Только средняя продолжительность жизни у мужчин-гемов — это где-то сто тридцать — сто сорок лет.

— Н-да, — совсем уже невесело резюмировал отец. — В такие моменты наша технологическая отсталость особенно очевидна.

Акане осторожно кивнул.

— Получается, если бы не эта треклятая война, и дед, и отец имели бы все шансы прожить гораздо дольше, чем их сверстники? С учетом их гемского происхождения?

Акане снова кивнул, не поднимая головы от зажатой в руках чашки.

— Но, обрати внимание, что отношение к собственному здоровью от цивилизационных успехов не сильно зависит, — не без намека заметила мама. — И в случае пренебрежения жизнь сокращает при любых формациях.

— Ну да, как и участие в военных действиях, — поделился с чашкой Акане.

— Все-таки у вас тоже кто-то погиб под Верваном? — прищурился отец.

— У нас — нет. А у Фенн отец не вернулся и оба дяди. У нее просто дед, глава клана — очень деспотичный человек, а на гражданскую службу уже тогда было непросто попасть. Вот все три сына и подались в Космофлот, потому что не хотели под началом своего Старшего работать.

— Это сколько ж ей сейчас лет, вашей невесте? — присвистнул отец. — Выглядит так, словно еще двадцати нету.

— У нее мама аут. А они все очень поздно взрослеют.

— Ну, Акане и сам на свой возраст не выглядит, — возразила мама.

— Да, — улыбнулся тот. — Мне это постоянно у вас говорят. Довольно непривычно поначалу было. У нас, наоборот, возраст ценится очень. И если человеку хотят сделать приятное, говорят, что он выглядит старше.

— А вам что дома обычно говорили? — хохотнул отец. — На сколько вы выглядите?

— На тридцать пять, — скромно улыбнулся студент-первокурсник.

Родители обменялись откровенно ироничными взглядами.

— А совершеннолетие у вас когда?

— В двадцать пять. Как у древних римлян.

Тут уже мысленно присвистнула Эльза. К двадцати двум, на крайний случай, к двадцати трем она еще была готова, имея в виду бакалавриат, неоконченную магистратуру и среднее профессиональное, которое у Акане началось с его одиннадцати, а по галактическим меркам — с десяти. Но вот к тому, что предложенные ею в связи с любовью гема к мультфильмам и компьютерным играм альтернативные «тринадцать» легко могут оказаться тридцатью, — этого ей в голову как-то не приходило. Родители при этом если и не знали заранее точный возраст (от того же Дува Галени), то сейчас с легкостью угадали. И их это, похоже, нисколечко не смущало.

— У нас в двадцать один, — сообщил отец. — В армию при этом берут с семнадцати-восемнадцати. А раньше и совсем еще подростков иногда брали. Так что в былые времена дожить до совершеннолетия была большая удача. Я возглавил Округ в двадцать три. И хотя по всем меркам я считал себя уже взрослым сложившимся человеком, ощущение было, словно меня, как двухмесячного щенка, кинули в озеро и сказали: «Плыви!» Но это все тогда были какие-то понятные сложности. Да и свет, хоть и кажется порою многоголовым чудовищем, все же состоит из людей. И все они так или иначе сталкивались с чем-то подобным, всем приходилось когда-то терять своих близких. Угнетало меня тогда только одно — то, что большинство моих прежних товарищей считало главной моей бедой уход с военной службы, а вовсе не смерть деда. Это меня отдалило от них, и уж в ком-ком, а в Майлзе или Дуве я в те времена точно не надеялся встретить сочувствия… Но так или иначе постепенно мы с семьей это пережили. Я очень удачно выдал замуж обеих сестер, обеспечил брату поступление в Академию. Он, кстати, выбрал совершенно мирную специальность, стал геологом и почти круглый год проводит в экспедициях. Этакий волк-одиночка... А я спустя каких-то шесть лет после смерти деда женился на самой красивой женщине Форбарр-Султаны.

И отец с нежной улыбкой посмотрел на маму. Та заулыбалась, потом бросила заговорщицкий взгляд в сторону Акане и громким, но доверительным шепотом сообщила:

— Это был мой первый бал в Императорском дворце, когда мы встретились!

— О! — зачарованно ахнул Акане. Потом, повернувшись к Эльзе, быстро спросил:

— А ты уже сколько раз была на императорских балах?

— Нисколько.

— Как? Почему?

— Дочь считает себя для подобных развлечений слишком серьезной, — глядя на нее с ласково-ироничной улыбкой, пояснил отец.

— Нет, просто люди ездят на балы заниматься политикой, — пояснила та. — А молодежь вывозят туда, чтобы найти себе будущего зятя или невестку. Что, в общем, тоже своего рода политика. Что я там забыла?

— А-а… Ну, да. Тебе жениха уже не надо искать, — понимающе протянул Акане.

Эльза заметила, как родители заговорщицки переглянулись. Мама выразительно подняла брови, словно беззвучно сообщив отцу: «Вот! А я тебе что говорила?» Тот в ответ небрежно мотнул головой, мол: «Ничего подобного!» Но Акане не обратил на это внимания:

— Ой, а может быть, можно прийти на бал со своим кавалером?

— Хм… Не припомню, чтобы так кто-то делал, — задумчиво проговорил отец. — Как правило, все приходят по индивидуальным приглашениям с супругами или членами семьи, о которых СБ и дворцовую охрану оповещают заранее. А что, хотите побывать в гостях у Императора Барраяра?

— Нет, — тоном мрачной сивиллы ответила за цетагандийца Форбреттен. — Скорее, хочет понаблюдать за скоплением форов в их «естественной среде обитания».

— Угу-угу, — и Акане с воодушевлением закивал.

— Ну, впишем мы вас в наше семейное приглашение, — миролюбиво предложил отец. — Думаю, никто особо возражать не будет.

Акане совсем засиял и чуть ли не запрыгал, сидя в кресле:

— О, спасибо большое! Я буду весьма признателен. Но только я без тебя не пойду, Форбреттен!

— Чего я там не видела? — буркнула она в сторону.

— Ну, вот и отлично! Раз ты все во Дворце знаешь, будешь моим гидом.

— Проводником в дебрях барраярских традиций? — усмехнулась она.

— Ага!

— Смотрите, Акане, как бы вам там самому не сделаться объектом исследования, — усмехнулся отец.

— О, об этом не стоит беспокоиться! — заверил его новоявленный антрополог. — Барраярцы совершенно не интересуются цетагандийцами. Мы для вас чересчур экзотичны. И как вы сами справедливо отметили, на наш счет слишком много «готовых ответов».

— Тем не менее будьте заранее готовы к тому, что обсуждать вас будут. Не всегда за глаза и не факт, что это будет сколько-нибудь приятно. А уж если вы планируете сопровождать нашу дочь в качестве ее кавалера, без пересудов точно не обойдется, — все с той же поощряющей усмешкой отметил отец.

— Ну, мы же… — и Акане обернулся в поисках поддержки на Эльзу. — Мы же прилично будем себя вести?

Той только и оставалось, что пожать плечами. Сам факт появления в обществе цетагандийца будет еще тем попранием «нравственных основ». А уж если отец решится представить Акане как их родственника, это и вовсе станет скандалом. Скажут, что Форбреттены совсем стыд потеряли. Но судя по довольной ухмылке отца, ему именно этого и было надо — лишний раз продемонстрировать презрение к некогда презревшему их лицемерному свету.

— Нет-нет, правда, — неверно истрактовал гем выражение лица отца. — То, что моя невеста целуется с едва знакомыми молодыми людьми, совсем не значит, что я буду делать то же самое.

И снова родители с едва сдерживаемыми улыбками переглянулись. Но на этот раз Эльза прочитала безмолвное «А я что говорил?» в глазах отца и ехидное «Ну уж нет!», жестом брошенное в его сторону мамой.

— По-моему, парни с парнями на дворцовых приемах еще ни разу в открытую не целовались? — с не менее ехидной усмешкой спросил вслух papa, мельком проехавшись взглядом по никак не прореагировавшему на это замечание Акане.

— Ну… — сразу перестала улыбаться мама. «Скажешь тоже!» — прочитала адресованный отцу безмолвный упрек Эльза. — Наверняка кто-нибудь из Форратьеров… Но да, так, чтоб совсем в открытую, такого, пожалуй, еще не было.

— Ну, вот видите, Акане, — рассмеялся отец. — Если решитесь предпринять что-то подобное, глядишь, в обществе даже забудут, что вы цетагандиец. А будут обсуждать исключительно поцелуй и безнравственность нынешней молодежи.

— Не думаю, — мрачно прокомментировал гем. — Мне тут уже сказали на той «беседе» в СБ, что гемы якобы славятся на всю галактику своей половой невоздержанностью. Посмотрел бы этот военврач, что в университетском кампусе среди бела дня происходит! На каждой скамейке и подоконнике кто-то обязательно с кем-то целуется, обнимается или держится за руки. Как на Бете! Только на такой странной Бете, где женщин заставили прикрыть грудь и всем поголовно вменили в обязанность притворяться гетеросексуалами…

— Вот вы, оказывается, как на это смотрите! — хохотнул отец. — А у нас принято считать, что это только инопланетники разврат вокруг себя сеют.

— Так бетанцы и сеют через свое головидео и рекламу! А нормальный цетагандиец никогда не будет в публичном пространстве выражать свои желания подобным образом. Если только это не художественная акция, — оговорился Акане, видимо, решив все же как-то выгородить свою невесту.

— Но погодите, — встрепенулась мама. — А как же молодежные вечеринки? Айвен же нам рассказывал…

Дядя Айвен как один из молодых наследников престола был отправлен в молодости с какой-то чисто представительской миссией на Эту Кита в компании Майлза Форкосигана. Одним из самых ярких приключений, о которых он постоянно рассказывал, когда заходил разговор о Цетаганде (и когда поблизости не было его жены-джексонианки, чья мать была урожденной гем-леди, а бабушка — аутом), была история о том, как его пытались соблазнить на какой-то гемской пирушке две благородные дамы. Очень изощренными способами. Насколько Эльза успела понять по разного рода намекам (предполагалось, что она слишком юная, а в полной версии эта история вообще не для девичьих ушей), они даже заволокли его в спальню, насильно раздели и разделись сами. Но дядюшка Айвен как истинный барраярец остался непреклонен и на соблазн не поддался.

— Нет, ну это же сугубо частные мероприятия, — кинулся объяснять Акане. — Там никогда не бывает случайных людей. Да и там тоже, если люди хотят предаться плотским утехам, они обычно где-то уединяются. Если это, конечно, не оргия. Вот там все что угодно возможно — в любых количествах и сочетаниях. Главное, чтоб добровольно. Но это совершенно особый формат, который заранее оговаривается. Я, например, вообще не поклонник. Для меня индивидуальный контакт гораздо важнее. Поэтому я лучше потрачу деньги на Дом радости, зато уж там точно можно будет и о литературе с человеком спокойно поговорить, и порисовать, и помузицировать… А оргия — это очень сильно под веществами нужно быть, чтобы уже стало все равно, с кем ты.

Так, стоп! Это он что, рассказывает ее родителям, какой он скромный и высоконравственный? Аргументируя это тем, что ходит в публичные дома, а в групповухе может участвовать только после приема наркотиков?! Перестав таращиться на гема, она украдкой взглянула на родителей. Мама без всякого энтузиазма разглядывала собственный маникюр, зато отец выглядел весьма раззадоренным.

— Н-да, такого в дни нашей молодости точно не было, — с веселым смехом резюмировал он. — А если и было, то мы о таком даже не слышали. Максимум — это напиться в компании таких же лоботрясов из Военки и пойти искать на улицах сговорчивых девочек. Некоторым даже удавалось найти.

С невысказанным укором мама повернула голову в сторону отца.

— Но это все было давно и уже неправда, — смутившись под ее взглядом, со вздохом махнул он рукой. — А нам с Татией даже целоваться не надо было, чтобы моментально стать объектом пристального внимания. Тогда все гораздо скромнее себя вели, и нашим барраярским сплетницам из кожи вон приходилось лезть, чтобы заметить нарождающееся чувство и оценить курс падения акций на брачном рынке. Кто на ком задержал взгляд, кто с кем сколько раз танцевал, какую прическу какая дама сделала, кому и как улыбнулась и так далее… Помню, как все громко перешептывались, когда на следующий бал, уже у Форволков, Татия пришла в темно-зеленой пелерине и шафранных перчатках, — и он с нежной улыбкой взглянул на уже оттаявшую жену. — Высший свет Барраяра разом лишился и самого завидного жениха, и самой богатой и красивой невесты. Такое впечатление, что даже здоровье премьер-министра обсуждали меньше, чем нас. Кто-то завидовал, кто-то, наоборот, восхищался. Уж слишком мы были идеальной парой и слишком быстро и гладко все у нас к обоюдной радости совершилось. И естественно, в первые годы после свадьбы это всеобщее внимание не стало менее пристальным, несмотря на то, что поводов посудачить хватало: Эйрел едва не отправился на тот свет, у Майлза вдруг откуда ни возьмись объявился младший брат-клон, и консерваторы долго не могли взять в толк, как к этому ко всему относиться… Но почему-то даже на этом фоне многих продолжало заботить, не начнет ли счастливый брак Форбреттенов трещать по швам после того, как у них закончится период первой влюбленности.

— К слову, он у нас не закончился до сих пор! — бодро вставила мама.

— О! — почтительно выдохнул Акане.

— И это по-прежнему многих раздражает, — усмехнулся отец. — Настолько, что даже наши старшие в курсе. Ну, потому что дети иногда любят делиться тем, что слышат у себя дома.

«Делиться — это еще мягко сказано», — пробормотала про себя Эльза, вспомнив некоторые высказывания Алисы Форлакиал и ее подружек.

— О, да! — с готовностью подхватил тему детского зубоскальства цетагандиец. — Когда мои соученицы по музыкальной школе хотели меня поддеть, мне тоже говорили, что у меня отец женился на любовнице. А все из-за того, что они с Младшей матерью настолько увлечены своими творческими проектами, что когда выбираются куда-то вместе, только друг на друга и смотрят.

— А, так у вас тоже счастливые браки редкость? — рассмеялся отец. — Раз им все настолько завидуют.

— Ну нет, — сконфузился Акане. — Счастливые браки у нас совсем не редкость. Просто одновременно состоять в браке и любовных отношениях с одним и тем же человеком, это… Ну, не то чтобы не совсем прилично. Но вызывает сильное недоумение. Потому что дом — это место отдохновения, и всяким страстям в семье не место. А у меня что дед, что отец — видимо, из-за особенностей нашей модификации — никогда не вписывались ни в какие рамки. Особенно в тех областях, где дело касалось чувственных увлечений. Меня вот, чтобы от этого оградить, обручили с образцово владеющей собой леди Ринн, но… чем больше я о ней узнаю, тем больше меня этот выбор повергает в недоумение. Хотя, в принципе, и так понятно, что образцовой цетагандийской семьи со мной ни у кого, скорее всего, не выйдет, — со вздохом закончил он.

— Может, оно и к лучшему? — с мягкой улыбкой предположила мама.

— Ох, не знаю…

— Ну, а вот у нас с леди Татией, — подхватил отец, — и образцово-показательная барраярская семья получилась, и крепкий счастливый брак, и полное взаимопонимание друг с другом, и любовь, и дружба, и взаимная поддержка — все, чего только можно пожелать от человеческих взаимоотношений... Поэтому я большой противник договорного брака. И для меня, если честно, с учетом нашего барраярского анамнеза, эта ваша история с помолвкой в детском возрасте звучит полной дикостью. Мы все это тут у себя полной ложкой ели и, слава богу, наконец-то наелись. Как подумаю, что каких-нибудь сто лет назад меня бы женили по родительскому сговору на какой-нибудь Донне Форратьер и я бы никогда не смог дождаться своего единственного человека, у меня волосы на голове дыбом встают.

На упоминании прежнего имени графа Доно Эльза с мамой непроизвольно прыснули со смеху. В прежние времена, судя по голограммам, Доно был весьма авантажной дамой. И представить эту яркую женщину — со всей непредсказуемостью и бурным характером нынешнего графа Доно — рядом с меланхоличным отцом было совершенно немыслимо.

— Вот она, возрастная разница! — подмигнув Акане, кивнула на мужа мама. — Столько всего успел передумать на эту тему. Я вообще тогда ни о чем не думала. Ни хочу ли я замуж, ни каким будет мой будущий супруг, ни как мы будем жить — вообще никаких ожиданий и фантазий. Знала только, что хочу много детей. У меня у самой только один младший брат. Джон программист, и сейчас мы с ним прекрасно ладим. Но когда ты сама девочка, мелкие мальчишки кажутся такими несносными! И мне всегда в детстве хотелось иметь сестру, ну или хотя бы старшего брата, а не младшего. Поэтому я была твердо уверена, что трое детей — это минимум, на что я согласна.

При разговоре о детях глаза у Акане засияли всеми красками осени:

— Да-да-да, пять — как минимум! И желательно — одновременно, чтоб они вместе играть могли!

Сколько-сколько? И это он их всех с Эльзой растить собирается? Или все-таки большую часть демографической нагрузки он намеревается возложить на Фенн? А мама-то чего так счастливо улыбается? Вот ведь нашли точку соприкосновения...

— Сам я про детей даже не думал, — продолжил отец. — Единственное, что меня всегда волновало — это найти себе верную спутницу жизни. Поэтому я был просто на седьмом небе от счастья, когда мы наконец стали жить вместе... Но тут вдруг внезапно оказалось, что жизнь — отнюдь не детская сказка и со счастливой женитьбой жизненные сложности не заканчиваются. А вовсе даже наоборот. И к тому, что это могут быть за сложности, тоже, как выяснилось, наша культура не очень готовит…

— Ага, — энергично перехватила инициативу мама. — Где-то через год совместной жизни мы с Рене неожиданно выяснили, что не можем иметь детей.

— Как это? — Акане оторопело хлопал глазами, то и дело поглядывая на сидевшее подле него опровержение только что озвученного тезиса. Одно из пяти опровержений, если быть точным.

— А вот так вот! — бодро улыбнулась мама. — У нас даже официальный диагноз есть, что как пара мы с мужем абсолютно бесплодны. Сейчас мне самой смешно, а тогда это виделось чуть ли не концом света. По крайней мере, для меня.

— Для инопланетника это и вправду может быть неочевидно, — попытался объяснить отец, — но здесь на Барраяре именно женщине такие ситуации даются особенно тяжело. Даже если удается полностью соблюсти тайну и никто из старших родственников впрямую не обвиняет.

— Ну да, — подтвердила мама. — От всяких внутренних голосов, особенно от собственного самообвинения, дистанцироваться бывает ой как непросто.

Лицо цетагандийца по-прежнему выражало полнейшее недоумение. Хотя что тут было неясного? Ну, кроме того, каким образом местные врачи умудрились поставить настолько неверный диагноз. У них там, при их развитой медицине, такие случаи, надо думать, бывают гораздо реже.

— Дело в том, что ввиду естественного воспроизводства, — продолжил отец, — практически все вопросы, связанные с деторождением, традиционно находились в зоне ответственности женщин. С «бездетными» разводились, и для семьи невесты это было большим позором. Соответственно, в тех случаях, когда был повинен, как сейчас говорят, «мужской фактор», это было едва ли не обязанностью женщины — найти себе небесплодного партнера с хорошей наследственностью. Разумеется, при этом похожего на супруга, сговорчивого, да и еще такого, который бы мог гарантировать в будущем соблюдение тайны, если вдруг у кого-то возникли бы подозрения относительно истинного отца ребенка. Для простолюдинок, к слову, эта проблема традиционно решалась за счет форских юношей, — вздохнул отец. — Тогда сексуальный дебют обычно происходил с более старшими женщинами и в таком возрасте, когда о женитьбе еще думать рано. В каком-то смысле от такой ситуации выигрывали обе стороны: молодой человек получал любовный опыт, а бездетная пара — гарантированно здорового ребенка, да еще и потенциального покровителя. Стыд порой обеспечивает исполнение отцовских обязательств даже лучше, чем романтическая привязанность: это нужно совсем не иметь совести, чтобы не заботиться о своих бастардах... Поэтому «обманутые» мужья против таких связей обычно не возражали, а иногда даже наоборот, подначивали своих жен на благосклонность к влюбленным в них молодым повесам.

— Ну, у нас тоже есть такой институт… — несколько сконфуженно проговорил Акане. — Особым образом подготовленные специалисты, которых приглашают родители. Но обычно такие просветительские функции берут на себя Дома радости. В каком-то смысле, по своим задачам, это аналог бетанской СПС, только без их подчиненного социалистической идеологии примитива. У нас не столько удовлетворению сексуальных потребностей обучают, сколько умению чувствовать и понимать. Ну, и заодно, лечат контактом и душевной близостью — без обычного отягощения социальными связями.

— А к тебе что, тоже такого «дипломированного специалиста» приглашали? — не сдержалась Эльза.

— Не, — опустив глаза и закусив нижнюю губу, гем помотал головой. — Из-за моего дефекта у меня даже тут все по-дурацки вышло. Дело в том, что я впервые влюбился в пятнадцать лет, — Акане поднял глаза на родителей, но те уже были сама серьезность. — И поскольку это был мой наставник, долго не мог признаться.

Эльза заметила, как отец скользнул взглядом в сторону мамы, но та слушала очень сосредоточенно и на этот раз игру в «А я же тебе говорил!» не поддержала.

— Когда, наконец, это стало совершенно невыносимым, — ободренный вниманием, продолжил цетагандиец, — я пришел к нему, попросил о встрече во внеурочное время и, когда мы остались наедине, просто положил перед ним запечатанное письмо с официальным признанием.

— Официальным признанием? — переспросил отец.

— Ну, да. Это такие любовные письма. Их пишут те, кому по каким-то причинам сложно выразить свои чувства вслух. Обычно внутрь кладется рисунок или стихотворение, так что самого адресата такое подношение вроде как ни к чему не обязывает. Но поскольку для таких писем используется специальная бумага и они особым образом запечатываются, то уже по самому конверту ясно, что это не просто подарок. Ну и потом, я сел в позу подачи письменного ходатайства. А учитывая низкое происхождение моего учителя, это было не совсем прилично...

Эльза моментально представила эту сцену: сжавшийся в комок, сидящий на коленках подросток опускается лицом к самому полу и протягивает вперед тщательно сложенный лист бумаги. А потом, изо всех сил стараясь унять дрожание пальцев и обмирая от ужаса, в ожидании считает удары собственного сердца.

— Ну, в общем, там даже без прочтения все было понятно уже, насколько я сильно влюблен и в каком отчаянии... А поскольку он был моим учителем и давно служил интересам нашей семьи, это была особенно неловкая ситуация. Он спросил меня, понимаю ли я, что я делаю, и осознаю ли, каким должен быть его следующий шаг. Я оба раза кивнул — даже силы не мог найти рта раскрыть, настолько мне было плохо. Хотя, конечно же, я вообще ни о чем в тот момент не думал. Тогда он встал, так и не прикоснувшись к письму, и сделал единственное, что, по идее, в такой ситуации следовало — связался с моим отцом, навел камеру комма на конверт и сказал: «Сегодня я получил от вашего сына вот это. Что вы мне прикажете делать?»

— Жуть какая! — поежилась Эльза.

— Н-да, — с мрачной задумчивостью произнес отец. — Впервые осознаю, как же мне повезло в свое время урвать кусочек нашего барраярского варварства.

— Но согласись, -обернулась в его сторону мама, — случись что-то подобное сейчас с Рике… если б он, скажем, стал оказывать знаки внимания Пенфесилее… мы бы тоже хотели, чтоб она в первую очередь поставила в известность нас.

Отца при упоминании горничной аж передернуло. Забавно: то, что тридцать-сорок лет назад (и как только что выяснилось — в отношении самого себя) казалось обычным делом, сейчас в приложении к собственному сыну выглядело дикостью.

— А что твой отец? — спросила Эльза Акане.

— Ну, а что он мог тогда ответить? Извинился за меня. Сказал, это его вина: надо было больше внимания уделять воспитанию сына. Спросил учителя, какой выход из сложившейся ситуации представляется ему наилучшим.

— А тот что?

— Ну, а тот сказал, что как мой педагог готов сопроводить меня в Дом радости по выбору моих родителей. Отец согласился, назвал несколько заведений. Сказал, что оплатит все наши расходы.

Отец слушал очень внимательно, а мама уже не знала, куда глаза девать.

— Какой мрак! — вырвалось у Эльзы.

— Ну, видишь, я только через несколько лет узнал, что у моего отца с ним, оказывается, был роман. Задолго до закладки меня в репликатор. Так что это предложение — выступить моим сопровождающим — было с его стороны обычной дружеской любезностью.

— Ничего себе! — присвистнула Эльза. — А как ты это узнал?

— Ну, как обычно, — с неловкой улыбкой развел руками Акане. — В процессе посткоитальной беседы, когда мы уже встречаться начали.

— То есть после всего этого вы с этим человеком еще и стали встречаться? — медленно проговорила мама.

— Ну да, — невинно улыбнулся Акане. — Я в двадцать один уже был опытным реставратором, учился в университете, писал стихи, музыку, у меня была своя рок-группа. Был уже достаточно наглым и самоуверенным, чтобы не просто письмо принести, а еще как-то внятно сказать о своих переживаниях. Ну, и — в силу моего положения — мне не так-то легко было отказать. А родители мои, как всегда в таких случаях, решили, что лучше мне дать возможность насовершать собственных ошибок, чем уговаривать учиться на чужих. Понятно, что ничего хорошего из этих отношений не вышло. Но чтобы это понять, пришлось несколько раз, как у вас говорят «наступить на грабли».

Эльза не без удовлетворения заметила, как отец, внимательно глядя на гема, несколько раз кивнул, мол, хороший принцип. И да: грабли — «наше всё». А еще она порадовалась, что, в отличие от вчерашнего вечера, сегодня Акане рассказывает о своей первой несчастной любви совершенно спокойно, как о чем-то, что уже давно стало историей. Значит ли это, что теперь для него тоже все изменилось? И сегодняшнее утро запомнится ему не только их «посткоитальной беседой»?

— Но тогда, в пятнадцать, я был уверен, что меня отвергли только из-за того, что сочли недостаточно опытным. Поэтому от предложения пойти куда-то вместе я отказался. Подумал, что лучше я решу эту проблему самостоятельно. Ну, а поскольку доступных мне средств на приличное заведение не хватало, отправился в самое дешевое, с безыскусными интерьерами и примитивными благовониями — куда гемы обычно не ходят.

— И как оно? — неожиданно спросил отец. Причем судя по маминой реакции, неожиданным это было не только для Эльзы.

— Ну, я подумал, что человек другого пола и с большой возрастной разницей — для первого раза это будет как-то уж слишком: я и так сильно нервничал. Поэтому попросил себе парня на пару лет старше меня. А он, как потом оказалось, даже не сотрудник был, а просто курьером подрабатывал. То есть, видя, что я без взрослых пришел, меня там еще и облапошили. Но парень оказался очень душевным, мы прекрасно провели время. Целый день из постели не вылезали: обсудили все литературные новинки, все последнее головидео, историческую и современную музыку. Он очень интересно рассказывал про свою голографическую коллекцию бабочек.

— То есть вы просто лежали рядом и разговаривали? — с надеждой в голосе, как почему-то почудилось Эльзе, уточнила мама.

— Ну, нет, конечно. Не только разговаривали, — усмехнулся Акане. — Но как он рассказывал про бабочек, мне запомнилось гораздо лучше. Так что свой «специалист» у меня тоже был, но совсем не дипломированный.

Эльза вдруг с изумлением поняла, что вся эта история с получением первого сексуального опыта была рассказана гемом в качестве анекдота. И тот факт, что в ходе повествования ему пришлось коснуться нешуточных сердечных переживаний, им самим, скорее всего, воспринимался как все то же проявление пресловутого «характерологического дефекта». Впрочем, если вспомнить, ее собственная откровенность имела ту же природу: кто еще будет рассказывать едва знакомому парню неприглядную семейную историю, почти всегда бывшую поводом для насмешек. Не говоря уж про обстоятельства гинекологического осмотра. Но, если подумать, тогда, уже с первых минут знакомства, она откуда-то знала, что уж кто-кто, а он над ней точно смеяться не будет, даже мысленно. А значит, можно ему рассказать — про самое больное, самое стыдное и самое страшное. Про что обычно надо молчать, даже с самыми близкими. Видимо, родители тоже что-то такое почувствовали, иначе с чего бы простое знакомство с новым родственником так быстро съехало на такие интимные темы.

— Ну, а с учителем вашим что? — с серьезным лицом поинтересовался отец.

Акане сначала только руками развел, мол, ничего, конечно. Потом, помолчав, добавил:

— Сначала страдал, что не было отношений. Потом страдал, что они были, но совсем не такие, как мне хотелось. Но, говорят, первая любовь вообще редко бывает счастливой…

— Протестую, — шепотом вставила мама.

— А вторая и третья? — невесело усмехнувшись, спросил отец.

— Да, в общем… Та же фигня, — тихо признал гем, поникнув головой и плечами. — Только все гораздо короче.

— Ну, значит, надо просто дождаться своего человека, — с примирительным вздохом завершил свои расспросы отец. — Отрицательный опыт — тоже опыт. Что для вас не подходит, вы теперь знаете. Значит, быстрее получится распознать то, что наверняка подойдет.

— А, это да! — неожиданно светло улыбнулся Акане, искоса кинув быстрый взгляд в сторону Эльзы. — Кажется, я уже немножко понял, как это работает.

Мамино лицо неожиданно осветилось радушной улыбкой. Но Эльзе почему-то показалось, что, прежде чем улыбнуться Акане, она с выражением победительницы бросила быстрый взгляд на отца. Тот только отмахнулся.

— Если не секрет, как вы с этой своей несчастной любовью справлялись? — непринужденно поинтересовался он у цетагандийца.

— Никак не справлялся, — гем снова опустил голову. — Все надеялся, что я что-то могу сделать. Как-то его интерес заслужить или хотя бы просто внимание — ко мне лично, а не как к неуемному подростку, трудному ученику или члену семьи, которой он многим обязан. То есть мы вроде как были любовниками, но никакой взаимности между нами не было. Я для него так и остался своенравным и недостаточно упорным студентом, да еще с неправильной мотивацией. Ну, типа, нельзя серьезно заниматься делом, если тебя не собственный успех в нем волнует, а желание понравиться преподавателю. И даже когда я перестал ходить на его уроки, это его отношение никуда не делось, даже наоборот. Ну, и в какой-то момент я просто сдался. Мы окончательно расстались, и я поехал учиться в метрополию.

— Ну, то есть вы, в конце концов, с этим справились, — бодро резюмировала мама.

Акане поднял голову и удивленно посмотрел на нее, потом на отца. Тот кивнул, подтверждая, что согласен с оценкой жены:

— Сами вышли из ситуации, в которой от вас мало что зависело. Да еще и с не самыми тяжелыми потерями, раз вы сами говорите, что не утратили способность влюбляться.

Акане, все так же непонимающе моргая, повернул голову к Эльзе. Ей оставалось только пожать плечами, потому что лично ей логика родителей была совершенно неочевидна.

— У нас всегда говорят, что гемы никогда не сдаются, — растерянно проговорил он.

— У нас тоже всегда и везде говорят, что барраярцы никогда не сдаются и ни в чем никому не уступают, — пожал плечами отец. — А потом преподаватели Военной Академии тратят кучу энергии, чтобы вдолбить в головы будущих офицеров понятие стратегического отступления и ценности личного состава. Почему-то я убежден, что и ваших офицеров учат тому же, иначе бы заключение мирных договоров стало невозможным. А у нас их с вашей Империей было как минимум пять, считая три войны, Верванский конфликт и Мэрилакский мирный конгресс, где Барраяр тоже принимал участие. Говорю «как минимум», потому что, кроме этого, было множество отдельных соглашений касательно торговли, гонки вооружений и режима охраны общих п-в-тоннелей, в которых обеим сторонам пришлось искать компромисс. Так что популистская военная риторика используется где угодно, кроме самой войны. Эльза вон тоже у нас с двенадцати лет почти не улыбается, — и отец без всякой улыбки скользнул взглядом по лицу дочери.

О чем это он? Про Алекса? Или про Грегора? И какое это вообще имеет отношение к Акане и к тому, что о нем сказал дядя Майлз?

— И тоже все из принципа, что форы якобы никогда не сдаются. Все стенку любом надеется прошибить… За исключением сегодняшнего утра уже и не помню, когда видел свою дочь смеющейся. Смотреть на это больно, — вздохнул отец, — но я согласен с вашими родителями, что ребенку лучше тут не препятствовать. Каждый сам должен научиться справляться с ситуациями, когда ты кого-то любишь, а этот кто-то тебя — нет. Ну, или когда отношения по каким-то причинам просто не складываются.

— Ну уж, скажешь тоже, — сделала мама попытку пожурить отца. — Сегодня-то, смотри, все уже более-менее хорошо. Я очень надеюсь, что благодаря Акане там тоже все как-то постепенно устроится.

Эльза сочла за благо не вмешиваться. А переглянувшись с Акане, уверилась, что тот пришел к тому же решению.

— Знаешь, — возразил отец, — пока человек сам не решит выйти из травмирующих отношений и как-то их для себя закончить, ему мало кто может в этом посодействовать. Даже новая привязанность не всегда излечивает от прежней несчастной любви. Думаю, Акане подтвердит.

Эльза скосила глаза и увидела, как гем осторожно кивнул.

— Но я согласен, что общение с тем, у кого имеется позитивный опыт преодоления таких ситуаций, может сработать в качестве катализатора. Так что я в любом случае очень рад вашему знакомству, — и отец развел руки, указав одновременно на них обоих. — И тому, насколько быстро вы успели сойтись, и тому, как легко и непринужденно общаетесь.

Эльза почувствовала, как помимо воли губы ее сами собой растягиваются в улыбку. Исподтишка взглянула она на Акане, встретила его нежный влюбленный взгляд и заулыбалась, уже никого не стесняясь. Мама одарила их поощряющей улыбкой, а потом со взглядом заговорщицы толкнула локтем отца, мол, ты это видел? Тот опять одним своим видом дал понять, что этот безмолвный аргумент ему не подходит. Что они там пытаются угадать? Неужели мама все еще надеется выдать ее замуж, когда Акане уже прямым текстом сказал, что у него есть невеста?

— И раз уж у вас, Акане, такой опыт имеется, думаю, вам будет проще понять, в какой ситуации мы оказались с леди Татией, — продолжил отец. — Мне, в отличие от нее, было с чем сравнивать, и я глубоко убежден, что ситуация с бесплодием, неизлечимой болезнью и потерей близкого человека — все эти истории во многом сходны с историей несчастной любви. Поэтому опыт принятия неизбежности — даже в отношении подростковой привязанности — мне кажется крайне важным. Стадии там все те же, разница только во времени, которое нужно для их проживания, и в интенсивности этих переживаний. Мы с женой за три года прошли их все. Отрицание: ну, потому что оба были молоды и во всем остальном совершенно здоровы, счастливы и ошибочно полагали, что неудачи такого рода являются возмездием за какие-то проступки, которых ни я, ни она за собой не знали. Гнев: на врачей, на самих себя — за то, что не подумали, не предусмотрели… Как будто здесь можно было что-то предусмотреть... Разного рода торговля в виде бесконечного числа анализов, медицинских тестов и прочих врачебных манипуляций. И все это ради призрачной надежды: а вдруг что-то еще можно сделать. И совершенно черное отчаяние, которое все возрастало по мере того, как отпадали предложенные медиками варианты.

— Прошу прощения, что прерываю, — быстро прошептал Акане. — Но я все никак не могу взять в толк, в чем именно заключалась проблема. Сейчас у вас пятеро детей, значит, врачи тогда ошиблись. Ведь так? Почему же так долго нельзя было выяснить, что это ошибка?

— Вот и мы тоже все надеялись, что это какая-то ошибка, — вздохнул отец. — Тем более что немало уже было случаев, когда врачи выносили суровый вердикт, а потом жизнь брала свое и пара счастливо обретала долгожданное потомство. Если что, я не про репликатор.

— Ах, так вы пытались забеременеть самостоятельно?! — изумился Акане.

— Ну, да, — с грустной улыбкой подтвердила мама. — И меня, и Рене наши мамы выносили в своем животе. Мне моя очень много рассказывала о том, какое это счастье — носить под сердцем ребенка. Как она со мной и с моим братом общалась, пока мы были у нее внутри, какое единение она с нами испытывала, какие сны ей снились, когда мы еще были частью ее тела…

Акане слушал маму со странным выражением, явно не зная, как реагировать и куда девать глаза. Нервничал он при этом едва ли не больше, чем сама мама во время его рассказа о сексуальных обычаях цетагандийцев. Ну что ж! У всех свои страхи: бетанец, наверное, был бы в ужасе от того, что семейная пара может безнаказанно позволить себе пятерых детей.

— Вот и мне хотелось испытать что-то подобное, — продолжала мама. — А к этому неожиданно оказалось слишком много препятствий — несмотря на мой юный возраст и в целом цветущий вид.

— Но я все еще не понимаю каких, — оторопело пробормотал гем. — Ведь репликатор решает любые физиологические проблемы.

— Любые, да не все, — со вздохом констатировала мама. — Сначала, как уже сказал муж, я все еще надеялась забеременеть естественным путем. Потом, когда мы, наконец, поняли, что эта возможность для нас закрыта, и решились на ЭКО, выяснилось, что у меня эндометриоз и слабый ответ на гормональную стимуляцию. Так что мы долго не могли набрать достаточное количество ооцитов.

Акане аж рот раскрыл от невыразимого удивления:

— Эндометриоз?! У вас все еще встречаются случаи эндометриоза?!

— Надо же! Вы, Акане, знаете, что это такое, — невесело усмехнулся отец. — А я вот даже слов таких до того, как нас это коснулось, ни разу не слышал.

— Ну, — смутился от этой похвалы гем. — У нас просто есть такой обязательный школьный курс — историческая анатомия. Без него не сдать экзаменов на получение аттестата. Там как раз объясняется, какие дефекты ушли в прошлое в связи с распространением генной модификации. Ну, чтобы каждый цетагандиец знал, от чего нас избавили и продолжают избавлять ауты.

— Понятно, — хмыкнул отец. — Значит, такой штуки у вас не бывает?

— Ну, тех, у кого есть к этому генетическая предрасположенность, просто не закладывают в репликатор.

— Хороший способ, — невесело усмехнулась мама. — Но если выбирать, то лучше уж жить с эндометриозом, чем не жить вовсе.

— Это да, — сконфузился гем. — Наверно, тут вы правы. Тем более что есть ведь и другие, негенетические факторы. Но у нас они все устраняются обязательной установкой импланта. А гем-леди даже имплантов не требуется: у них матка и прочие репродуктивные органы находятся в редуцированном состоянии, и менструального цикла в принципе не бывает.

Чего?.. Эльза сморгнула. Непринужденность, с которой Акане рассуждал о женской физиологии, ее совершенно не напрягала, когда они были наедине. Но, черт возьми! Он же с ее родителями сейчас разговаривает! Папу с мамой, впрочем, смутило в его рассказе совсем другое, а вовсе не поднятая им внезапно запретная тема месячных.

— То есть как?! — в ужасе воскликнула мама. — Вы хотите сказать, они вообще сами детей не могут иметь? Даже если захотят?

— Да, — подтвердил Акане. — Сами не могут. Только через посредство генетика-аутессы.

— Такая поголовная стерилизация, — задумчиво проговорил отец, пока мама пыталась справиться с охватившими ее чувствами. — Хотя нет, мужчины при этом ведь, как я понимаю, отнюдь не стерильны? И судя по наследию Первой Цетагандийской, с удовольствием этим пользуются. Без всяких генетических контрактов.

— Ну, да, — спокойно пожал плечами гем. — Я ведь уже говорил, что мужской организм с генетической точки зрения — это всегда такая немного экспериментальная модель. Поэтому постепенное генетическое совершенство считается по женской линии. Если гем-леди или аут-леди заключает брак и, соответственно, генетический контракт с человеком более низкого биологического статуса, то ее собственный статус тоже снижается из-за того, что ее последующая генетическая линия будет более низкого качества. Юридически это выражается в том, что она переходит в семью мужа через акт удочерения. Поэтому никаких случайных генетических связей у женщины быть не может, такая на ней лежит ответственность перед человеческой эволюцией. А мужчина свой статус при браке с низшими не теряет, потому что свою линию он испортить уже никак не может — по определению. Только, как вариант, улучшить чужую. Поэтому если гем-лорд пожертвует свой более совершенный генетический материал семье простолюдина, тем лучше для нации. Да и для всего человечества, чего уж там. Это не вполне законно, потому что создает массу юридических проблем, но в то же время не запрещено. Иначе бы ауты что-нибудь придумали, чтобы гем-лорды тоже были избавлены от вертикального переноса генов.

— Но ведь это же ужас что такое! — не могла успокоиться мама. — Отнять у женщины священное право по собственному желанию стать матерью!

Акане с Эльзой переглянулись.

— М-м-м… Прошу прощения, леди Татия… Но ведь у вас на Барраяре официально тоже нельзя просто так по собственному желанию стать матерью, — возразил гем. — Насколько я понял, женщине для этого нужно состоять в браке.

Эльза заметила, как отец согласно кивнул, подтверждая правоту антрополога-инопланетника. Интересно, это он справедливость наблюдений цетагандийца отметил или сам придерживается таких взглядов — как отец, муж и член Совета графов?

— А на Бете так и вовсе экзамен сдают на право иметь ребенка, — продолжал Акане. — У нас же только аутам требуется утверждать свои генетические контракты в коллегии консортов. А у гемов, если нет судебного запрета, количество детей не ограничено, все решает женщина. У третьего сословия вообще ограничения чисто экономические, там даже брака не требуется, достаточно простого гражданского союза. И опять-таки в вопросах воспроизводства все решает именно женщина: сколько детей, какого пола, с каким промежутком, с какими модификациями и так далее.

— Нет, но вот так вот взять и централизованно у всего сословия отнять счастье естественного материнства! — все никак не могла остановиться мама.

Цетагандиец сокрушенно помотал головой.

— Я, конечно, не женщина, — осторожно произнес он, — и мне никогда не хотелось вынашивать в себе ребенка. Но я убежден, что нашим женщинам такое тоже в голову не приходит. Беременность считается страшной биологической несправедливостью. В учебниках исторической анатомии подробно расписаны все медицинские риски и возможные побочные осложнения. Поэтому гарантированная свобода от такого стресса — это одна из наших сословных привилегий. Потому что имплант всегда можно изъять, в том числе и насильно. Как это делали с военнопленными во время Эскобарской кампании барраярцы. А с гем-леди и аутессами такого никогда случиться не может, даже если их захватят для своих бесчеловечных экспериментов торговцы генетическим материалом с Единения Джексона.

— Такие вечные девочки? — заметно поморщился отец.

— Ну, с барраярской точки зрения, наверное, да, — почему-то развеселился Акане. — У нас еще и волос на теле ни у кого нет. Это тоже, как я заметил, у вас почему-то многих нервирует.

Отца от одной этой мысли перекосило. «А по-моему, прикольно смотрится!» — чуть не ляпнула Эльза, но вовремя спохватилась.

— Вот да, — непринужденно подтвердил Акане. — Вчерашний медтехник, которая у меня мазок брала на анализы, примерно с таким лицом на меня и смотрела.

Отец неловко рассмеялся. Открыл было рот, видимо, собираясь принести свои извинения, но мама его перебила:

— Подождите, Акане. Но если репродуктивные органы у гем-леди и аутесс не функционируют, то как же в репродуктивных центрах у них забирают генетический материал?

Акане с удивленным видом пожал плечами, словно у него какую-то глупость спросили:

— Никто ни у кого ничего не забирает. Генетический материал обычно уже там хранится, в семейном генетическом банке.

— Хорошо, а в банке он откуда берется? — осторожно, как у непонятливого ребенка, переспросила мама.

— Когда достают младенца из репликатора, у него берут несколько клеток кожи. Вот этот материал и хранится на случай будущего генетического контракта. Ну, просто в течение жизни человеческий организм подвергается разным воздействиям, включая космическую радиацию, и все это приводит к дополнительным генетическим мутациям, которые наслаиваются на те мутации, которые возникли в процессе формирования эмбриона. Вот чтобы проще было отслеживать чистоту генетической линии без привходящих факторов, клетки берут в самом начале жизненного цикла. У вас это все, я знаю, еще очень дорого, поэтому генетический материал собирают непосредственно перед оплодотворением.

Мама все еще непонимающе хлопала ресницами:

— То есть вы хотите сказать, что у вас всех людей, не только гемов, конструируют из соматических клеток? Не вынимая имплантов на время зачатия?

Акане с таким же недоумением на лице кивнул. И тут на него вдруг снизошло понимание:

— Подождите! У вас что, до сих пор забирают половые клетки непосредственно из яичников?!

— Ну, да… — только и нашлась что ответить мама.

— А мужчины сдают семенную жидкость, — зачем-то вставил отец, с интересом наблюдавший за столкновением двух непониманий.

Акане в прямом смысле схватился за голову.

— Но ведь тридцатый же век! Не двадцатый, не двадцать первый!

— И что? — меланхолично пожал плечами отец. — Тридцать лет назад дендарийские горцы даже антибиотиками почти не пользовались. Прекрасно жили. Лет до пятидесяти. Потом считались дряхлыми стариками. Так что все относительно.

— То есть вот у вас что, — не мог успокоиться Акане. — реально делают пункцию фолликулов?!

— Да, — сдержанно произнесла мама. — Можно даже попросить общий наркоз.

Акане сидел как громом пораженный.

— А перед этим накачивают гормонами, — продолжила она нарочито нейтральным голосом. — Чтобы фолликулов выросло сразу несколько. Обычно их и вырастает под два десятка. У какого-то — больше, у кого-то — меньше. Часть из них может оказаться пустыми, часть полученных яйцеклеток — дефектными и не оплодотвориться. А из оплодотворенных — часть может замереть на начальных стадиях деления. На первый день, на второй, на третий, на четвертый или на пятый. Только какой-то процент эмбрионов доживает до времени помещения в репликатор или до криозаморозки.

— Ну да, — оторопело пробормотал Акане. — При естественном воспроизводстве в принципе идет такой же отбор.

— А вот у меня, как я уже сказала, оказался слабый ответ на стимуляцию. И пришлось делать несколько таких пункций, чтобы набрать необходимое число ооцитов. А они либо не оплодотворялись, либо останавливались в делении. И пока это все подходило под статистическую норму, мы продолжали надеяться, что, может быть, в следующий раз нам повезет и все получится.

— Понятно, — прошептал Акане.

— А самое главное, об этом, в отличие от смерти члена семьи, даже поговорить было не с кем, — перехватил беседу отец. — Если после помещения эмбриона в репликатор с ним что-то случается, все понимают, что это трагедия. А тут мы уже со счета сбились, скольких потенциальных наследников потеряли, а все вокруг только и говорили о том, что Форбреттены ни о чем не думают. Знай живут в свое удовольствие, вместо того чтобы вспомнить о «долге перед семьей».

— Но… Это же, получается, обычная медицинская неудача, связанная с вашим низким техническим развитием, — опять не понял очевидного Акане. — Что постыдного в том, что вы родились и живете на Барраяре?

— Мужчина, не могущий произвести потомка мужского пола, не может быть графом, — таким же подчеркнуто безэмоциональным тоном, как до этого мама, ответил отец. — Это буква закона. Женщина, не могущая произвести на свет ребенка и порадовать своих родителей внуками — плохая дочь и позор семьи. Это не закон, всего лишь одна из наших ментальных привычек, но от этого не легче. Закон в случае чего можно и обойти (к этому у нас, в целом, относятся без фанатизма), а вот переступить через то, из чего формируются нравственные нормы — это… Это подчас очень непросто.

Мама слушала отца молча, без всякого выражения глядя куда-то в сторону. Но оцепенение ее было обманчивым.

— Ну, и соответственно, в какой-то момент, — продолжила она совершенно бесцветным голосом, — нам предложили обоим сделать генетический скрининг, чтобы выяснить, нет ли у одного из нас каких-то мутаций, препятствующих развитию эмбриона. Какие-то генетические нарушения у нас уже научились, как мы слышали, исправлять, поэтому мы тут же ухватились за эту соломинку.

— И тогда выяснилось, что один из вас — носитель генетических модификаций, которые характерны только для генома гемов? — уточнил Акане.

— Наши репродуктологи сначала даже не поняли, с чем столкнулись. — откликнулся отец. — Пришлось привлекать генетиков из СБ. У них там были какие-то свои разработки для выявления шпионов, слежки или чего-то в таком роде...

— Ну да, — тем же бесцветным голосом подтвердила мама. — А еще мы выяснили, что второй из нас является носителем нескольких генетических мутаций, характерных именно для Барраяра. Которые, накапливаясь из поколения в поколение, в какой-то момент делают развитие эмбриона невозможным или приводят к таким порокам развития, что в прежние времена такие младенцы умирали еще в утробе.

— Это из-за вашей особой солнечной радиации? — оторопело пробормотал Акане.

— Из-за радиации… Из-за чуждой человеческому организму флоры, которая, как выяснилось, тоже может оказывать свое влияние... Из-за близкородственных связей в среде высшего форства… Из-за цетагандийской бомбы, сброшенной на Форкосиган-Вашный… В общем, факторов много.

— И какое-же решение вам предложили? — почти перестав дышать, тихо спросил цетагандиец.

— Решений было предложено ровно два, — монотонным голосом продолжила мама. — Либо донорская яйцеклетка. Либо нам вдвоем лететь на Комарру или еще дальше — на Бету, короче, туда, где генетика развита не в пример лучше, чем у нас. Первое тогда означало для меня приговор. «Я буду воспитывать чужих детей, — думала я. — А у моих папы с мамой так и не будет родных внуков». Джон у нас, как к тому моменту уже точно выяснилось, женщинами не интересовался в принципе и жениться не собирался. А я вот, тоже получается, всех подвела…

— Я тогда больше всего боялся, что мои дети не будут похожи на Татию, — вставил отец.

— А второе означало, что нам придется начать весь этот путь со взращиванием и крушением надежд заново, в новом, незнакомом месте, без какой-либо гарантии, что инопланетные специалисты справятся с нашими специфическими барраярскими мутациями. Дистрофию Фордзона на Комарре, как мы потом узнали от близких людей, научились нейтрализовывать. А вот есть ли средства борьбы с синдромом Форташпулы-Форлынкина и Хассадарской мутацией, кроме замены ядра моей яйцеклетки на ядро донорской, это узнать было неоткуда…

Так-так-так, Хассадарская мутация, синдромом Форташпулы-Форлынкина… Только бы не забыть! Потом, пока Акане будет развлекать родителей терабайтами голограмм столетней давности, надо будет выйти и поискать в комм-сети информацию. А потом выяснить, наконец, у мамы, является ли она сама носителем или нет? И что, в конце концов, удалось сделать этим бетанским или комаррским генетикам? Скорее всего, бетанским. Раз перед закладкой Прошки мама летала на Зергияр в бетанскую клинику, значит, на ближайшей к ним Комарре делать было нечего... Правда, она никак не могла вспомнить, чтобы родители когда-либо упоминали про космические перелеты перед закладкой Рике и Эльзы. Более того, она была абсолютно уверена, что отец вообще ни разу не покидал локального пространства, а мама совершила свое первое в жизни космическое путешествие именно тогда, когда летала на Зергияр. Может быть, они просто послали криозамороженный материал в специальном контейнере по межзвездной почте? Если замороженные эмбрионы можно перевозить из клиники в клинику в термосе с жидким азотом, то и на другую планету, наверное, можно отправить?

— И вот пока мы думали, — продолжала мама, — какую же из этих двух возможностей использовать, разразился этот «генетический скандал» с цетагандийской наследственностью Рене.

— Мне даже в голову не пришло скрывать этот факт, подобно тому как мы тщательно скрывали от родственников и знакомых наши проблемы с зачатием, — признался отец. — На фоне того, с чем нам пришлось столкнуться, мои внезапно всплывшие цетагандийские гены казались каким-то мрачным анекдотом, не более. Особенно в связи с этой самой Хассадарской мутацией... То есть мне в наследство от Оккупации достались всякого рода музыкальные таланты и прекрасное здоровье, а моей второй половине — невозможность иметь ребенка! Ну что для меня значило первое по сравнению со вторым? Насмешка судьбы, да и только! Поэтому, чтобы хоть как-то объяснить свое состояние нашим родным, мы с Татией, ни о чем не подозревая, рассказали самым ближайшим родственникам, что старшая линия Форбреттенов оказалась с цетагандийской примесью. И именно этим внезапно открывшимся обстоятельством мы якобы и шокированы. Тем более что моих сестер и брата это касалось в той же мере, что и меня... Ну, а Татия своим родителям тоже, естественно, рассказала — и чтобы объяснить волнение, и чтобы они потом не обиделись, будто от них что-то скрыли из того, что напрямую касалось их будущих внуков. И надо отдать им должное, тесть с тещей — как, собственно, и мои младшие — отнеслись к этой информации совершенно спокойно. И тоже не подумали ее как-то особо скрывать. А дальше пошло-поехало… Наши политические противники из партии консерваторов как раз незадолго до этого заполучили в свой лагерь представителя нашей, как бы у вас сказали, «младшей наследной ветви» — правнука младшего брата шестого графа Форбреттена. Ну, и решили воспользоваться тем обстоятельством, что граф Эрик, дескать, не мог знать, что ребенок не от него, а значит — согласно их логике — назначил наследника, исходя из заведомо ложных сведений. А значит, назначение — спустя без малого сорок лет — следует признать незаконным. И передать управление графством, место в Совете и все унаследованное мною от прадеда через деда имущество более подходящему человеку.

Говоря о своем деде и прадеде, отец поочередно указал рукой на стену позади кресел Акане и Эльзы, где висели оба портрета. Акане обернулся и ахнул. Потом, повернувшись к родителям, робко спросил: «Можно?» — и, удовлетворившись легким кивком отца, встал и подошел к портрету графа Эрика.

— Это ведь Доно Форратьер? — зачарованно спросил он.

— Ну, да… Помимо архитектуры, он еще и рисовать иногда любил. Получалось примерно так же, как и с архитектурой, — ворчливо посетовал отец.

Узнать изображенного по этому полотну было сложно. И лицо, и фигура были составлены из резких штрихов, словно не человек сидел в кресле, а грубо высеченная деревянная болванка, которую еще предстояло долго обтесывать, прежде чем из нее получилась бы похожая на человека скульптура. Только глаза цвета болотной зелени выделялись на этом недоделанном смуглом лице — обычные человеческие глаза, по контрасту с остальной картиной поражавшие нежностью оттенка и очертаний.

— Да, это правда, — соглашаясь с отцом, почтительно выдохнул Акане. — И это совершенно гениально! Как и то, что он делал в архитектуре. Я просто в восторге от его живописной манеры. Портрет императора Юрия в замке Форхартунг — вообще шедевр постизоляционной живописи. Не понимаю, почему он там висит в таком невыгодном месте, где его толком не видно.

Родители молча переглянулись и с вопросом посмотрели на Эльзу. «Ну, что поделать, — тоже молча развела та руками. — Искусствовед!..»

— Видимо, потому что император Юрий был тираном, — ответил за всех папа.

— Император Эзар тоже был тираном, — спокойно возразил цетагандийский историк. — Но его портреты там висят на каждом шагу. И все рисовал какой-то унылый бездарь... Да, вот как раз эта бездарность их и рисовала, — заметил Акане, перейдя к портрету покойного графа Рене.

Второй портрет был написан в середине семидесятых, лет через сорок после первого. Графский мундир украшала орденская лента — та самая награда за отвагу, проявленную при защите п-в-тоннеля от цетагандийцев. В глазах Акане — небольшой пограничный конфликт, а для Барраяра — настоящая война, победа в которой в очередной раз помогла отстоять независимость их планеты. Эта же война принесла Эйрелу Форкосигану звание адмирала и сделала неизбежным присоединение Комарры, где он это звание потерял. Прадед в этой «захватнической» войне уже не участвовал, потому что вскоре после Второй Цетагандийской умер его отец и ему пришлось возглавить Округ. Портрет был выполнен в обычной реалистичной манере и, на взгляд Эльзы, знавшей прадеда исключительно по голограммам, выглядел вполне узнаваемым. Что там могло не нравится инопланетному искусствоведу, было совершенно не ясным. Тем более что сам цетагандиец почему-то полагал это очевидным.

— Ну, это ж не сравнить! — и искусствовед обернулся за поддержкой к озадаченно молчащей аудитории.

Пару секунд длилась немая сцена, во время которой Акане тщетно пытался увидеть на лицах своих барраярских родственников хоть какое-то понимание. Потом вздохнул, подошел к первой картине и терпеливо принялся объяснять:

— Ну, смотрите. Настоящий мастер рисует не шестого графа Форбреттена, не чиновника, не офицера, не героя войны и даже не барраярского подданного. Он рисует самого человека — его личность, его характер, а вовсе не его статус, социальную роль или функцию. Причем здесь лорд Доно еще и нарочито каноны барраярской портретной живописи нарушает. Изображенный сидит к нам спиной и большую часть картины занимает повернутая к нам темная спинка кресла. Кстати, судя по форме, вот этого, — и Акане указал кивком на только что оставленное им сиденье.

Отец хмыкнул, мама удивленно воскликнула: «А ведь и правда!» Никто не ожидал, что на этой абстрактной картине можно что-то узнать.

— Да, это последние годы Периода Изоляции, — подтвердил отец. — За это время пару раз меняли обивку и перетягивали пружины, но так — да, это должна быть та же самая мебель.

— То есть человек просто сидел, читал у камина, — вдохновленный этой поддержкой, продолжил Акане. — И либо его окликнули, либо он сам обернулся на вошедшего, но еще мгновение — и он снова вернется к книге, чтобы как минимум дочитать предложение. И сразу понятно: книга здесь не в роли символа знаний и не для антуража, а сам читатель сосредоточен на своем внутреннем мире больше, чем на любых проявлениях внешнего. А глаза при этом такие красивые и внимательные, что поневоле начинаешь к этому внутреннему миру ревновать, хочется, чтобы он продолжал смотреть на тебя, а не в книгу. Что собственно, художник и воплотил, остановив мгновение, потому что творец всесилен. Но одновременно с этим он же и признал свое поражение — не как художник, а как человек, как один из участников этой воображаемой сцены. Потому что вот оно, уже пошло это возвратное движение головы, мы его уже видим через эти закрученные штрихи. Момент захвачен, но в следующее мгновение — там, внутри картины — Эрик Форбреттен все равно от нас отвернется. И при этом смотрите: если бы не эти глаза, вообще бы не догадаться, что тут человек изображен. Просто комок оберточной бумаги с сажей на сгибах, будто для розжига. Вон тут такие же у его ног валяются, рядом с дровами… Такими минимальными средствами — и все ухватить! И яркую, но неприкаянную личность, и трагическую эпоху, где люди — лишь топливо для чужих политических страстей, и быстротечность жизни, и ее принципиальную незначимость, и тоску по чему-то более настоящему, чем сама жизнь. И невозможность это настоящее другому человеку дать. По-моему, это гениально…

Эльза слушала его, только что не раскрыв рот. Она и сама не заметила, как фигура графа Эрика начала ей казаться легкой и хрупкой — действительно как комок оберточной бумаги. А вовсе не как дерево. Ведь вон же — она сама теперь это ясно видела — у камина лежат дрова, и понятно, что дерево в том, другом, внутри-картинном мире выглядит иначе — тяжелым и темным, будто бы все приготовленные для камина дрова — сырые. «Черт возьми, я хочу этого парня, — еле слышно шепнул отец в сторону матери. — К нам в Округ, в картинную галерею». «Угу», — со всем осознанием кивнула та, а вслух заметила:

— А я хочу послушать Акане на экскурсии в замке Форхартунг!

— Чтобы похвастаться перед подружками? Нашим новым родственником? — тихо промурлыкал отец.

— Ну да, — маму такими вещами смутить было трудно. — Пригласить Куделок, Лаису, Катриону, тетушку Фортиц, леди Форпатрил. Можно даже с мужьями.

— Тетушку Фортиц?! — ахнул Акане, пропустив мимо ушей имя императрицы, графини Форкосиган и еще одной, едва ли не самой влиятельной дамы Империи. Не говоря уже о мужьях, законных и не очень. — А это случайно не родственница профессора Елены Фортиц?

Отец тоже заметил эту неожиданную расстановку приоритетов и рассмеялся.

— Вообще-то это она и есть, — ответила мама. — Из-за возраста она с трудом ходит, но ведет довольно активный образ жизни благодаря специальному гравикреслу.

— О, я почту за честь, если вы сможете меня ей представить! — почтительно выдохнул Акане. — Она — автор первой прочитанной мною книги про Барраяр. Я ее впервые еще лет в десять прочел. Можно сказать, из-за нее и решил поступать на историю на Эте…

— То есть вы согласны пройтись со мной и моими друзьями по тамошней экспозиции? — оживилась мама. — Не надо никакой специальной подготовки. Просто расскажете нам про то, что вам больше всего там нравится. А мы, глядишь, благодаря вам и поймем наконец, за что инопланетники так ценят наши барраярские древности.

— Ну, да… Там по большому счету только древности и можно смотреть. Ну, кроме того портрета Юрия Форбарры… Потому что весь постизоляционный период — это, извините, просто убожество какое-то. Вроде вот этого, — и искусствовед махнул рукой в сторону второго портрета.

— Ну, вот, — разочарованно протянул отец. — А я-то уж понадеялся, что хотя бы вы нам расскажете, что в этой картине хорошего.

— А что здесь хорошего? — Акане еще раз окинул взглядом изображение Рене-Старшего. — Этот мазила даже с перспективой и пропорциями совладать не в силах… Вон, видите, тут он руку нарисовать нормально не может, тут у него, с этой стороны, лицо вышло кривое... Да и сам портрет, чтобы изображенный на нем человек смотрелся нормально, надо разглядывать с того ракурса, с какого его видел художник. Но понятно же, что картина такого размера будет висеть на стене, то есть на уровне наших глаз должна оказаться не голова, а колени, и значит, это оптическое искажение обязательно нужно было учесть… Фактуру материала этот горе-живописец тоже передать неспособен. Вот что это, спрашивается, за драпировка сзади? Портьера, знамя, постельное покрывало? Что это за ткань такая — шелк, бархат, сукно? И чем она отличается от ткани мундира и орденской ленты, кроме цвета? Так вот, мало того, что он недоучка, так еще и рисует унылый официоз. Будто это не живопись, а биометрическая голограмма для досье СБ — только что в 2D и с искажениями. Смотришь — и все сразу понятно: граф, орденоносец, средних лет, приличного достатка, наполовину цетагандиец…

Мама изумленно вскинула брови, отец задумчиво хмыкнул:

— То есть вы хотите сказать, что даже по этому портрету что-то видно?

— Ну да, — Акане несколько оторопело пожал плечами. — Понятно, что вашему деду пластику век в свое время сделали, чтобы создать европеоидную складку и убрать эпикантус, но череп-то никуда не денешь. Вон, смотрите, размер глазниц относительно остального лица гораздо больше, чем, например, у вас. Поэтому кажется, что глаза уже, чем у европеоидов, хотя это не так. У вашего деда, как и у меня, просто другой разрез. Низкое переносье и при этом носовые и скуловые кости более плоские, чем у вас, ноздри тонкие, а крылья носа шире расставлены. Поэтому сам нос, несмотря на то, что он даже с небольшой горбинкой, кажется более плоским и не таким заметным, как у барраярцев. Потом, смотрите, надбровные дуги очень сглаженные — это то, что у вас, как я по себе заметил, называется «рожа как у девчонки». Да и само телосложение достаточно грацильное, у вас людей с такой конституцией пойди поищи еще. Как это у вас говорят? «Дрищ», «хилятик»? Хотя сила мышц при таком телосложении может быть развита ничуть не хуже, чем у людей атлетической внешности.

Эльза с графиней синхронно повернулись к отцу: он единственный из присутствующих помнил графа Рене живым.

— Да, в принципе, вы верно все говорите, — не без некоторого смущения ответил, наконец, тот. — Он действительно отличался от большинства своих ровесников. Я, когда сам был маленьким, этого одно время даже стеснялся. А потом Эйрел, кажется, мне объяснил, что в Период Изоляции именно такая конституция считалась признаком аристократизма — небольшой рост, изящные руки, ноги... Они же все по определению кавалеристами были. Танков не было, космических кораблей — тем более, хотя там тоже — чем рост меньше, тем удобнее воевать. А тогда эта, как вы говорите, грацильность существенно повышала маневренность. Поэтому в среде форства в некотором смысле имел место естественный отбор, закрепленный к тому же широко распространенными представлениями, передававшимися от матерей к дочерям и от подруг к подругам — на предмет того, какого типа мужчин следует считать красивыми. Петер Форкосиган, например, считался для своего времени весьма привлекательным, а он тоже был невысоким и внешне отнюдь не брутальным. Это уже следующее поколение форов, в связи с повышением общего уровня жизни, выросло акселератами. И вот на их фоне дед и вправду смотрелся хилятиком.

— Акселерация, — задумчиво повторил Акане. — Ну, да, улучшенные сорта зерновых, химические удобрения, новые корма для роста животноводства, больше мясной пищи, прививки, антибиотики… и прочие цетагандийские штучки.

— Цетагандийские, бетанские, эскобарские, земные, комаррские… — мирно дополнил отец. — Тогда много кто поучаствовал в импорте технологий. Но мы как-то привыкли у себя здесь считать, что гемы непременно должны быть высокими. А деда, чтобы эта его особенность не так бросалась в глаза, даже рисовать пришлось на фоне одной драпировки — лишь бы никаких предметов не было рядом и непонятно было с первого взгляда, какого он роста. И вообще, надо сказать, художник здесь деду сильно польстил. Даже чертам лица придана некоторая брутальность. На мой взгляд, дед здесь выглядит как такой типичный барраярец — смуглый, мускулистый, волевой, смотрит браво и весело. А я его таким совсем не помню...

Акане с изумлением уставился на портрет. Наверное, принялся подсчитывать про себя видимые признаки барраярской «расы».

— Ну, у нас несколько эталонов мужской красоты, — запоздало возразил он. — А высокий рост нужен только тем, из кого собираются растить офицеров, профессиональных спортсменов, танцоров и управленцев. У моего деда и у меня — другая модификация. А… А ваш дед на самом деле как выглядел?

Отец несколько смущено, как показалось Эльзе, кашлянул:

— Да как вы. Примерно так же и выглядел. Можно даже сказать, практически один в один.

«И ты молчал!..» — прочитала Эльза по маминому лицу беззвучное восклицание.

— Это довольно-таки шизофреническая ситуация, — как бы оправдываясь, проговорил отец. — Я буквально с первой минуты нашего знакомства нет-нет да и вижу перед собой своего любимого деда — восставшего из мертвых, помолодевшего, с раскрашенным лицом, в странной одежде, говорящего неожиданные и непривычные вещи и при этом упорно не узнающего меня. Очень странное ощущение…

Акане выглядел и смущенным, и ошарашенным одновременно. Причем смущенным — еще больше, чем сам отец.

— У вас все его, — продолжал между тем тот. — Рост, комплекция, походка, жесты, мимика, интонации... При том, что вы с сильным акцентом говорите, и вообще видно, что вы сейчас не в своей тарелке, а дед всегда выглядел вдохновленным и заражал этим вдохновением других.

Эльза думала, что Акане сейчас непременно что-нибудь скажет насчет «акцента». Но тот только сглотнул, заметно двинув кадыком и, опустив ресницы, тихо сказал:

— Так вот, значит, о каком фамильном сходстве говорил ваш оруженосец…

— О, так Келсо тоже заметил! — с видимым облегчением воскликнул отец. — Да еще догадался, что сходство фамильное!

— Ничего он не догадался, — пробормотала Эльза. — Это я ему сказала, что Акане — наш цетагандийский родственник. Из младшей ветви.

«Вот интересно!» — прочитала она во вздернутых отцовских бровях.

— Опять о самом важном оруженосцы узнают раньше меня, — со вздохом посетовал он матери.

— Мне пришлось! — и Эльза кивком указала на стоящего позади нее Акане. — Потому что, видите ли, нельзя просто так взять и привести в дом цетагандийца!

— Ну да, это я настоял, чтобы леди Форбреттен меня представила, — поддержал ее гем.

— Вообще-то как раз об этом мы Келсо специально предупредили, — вставила мама. — И даже проинструктировали его, как следует себя вести с инопланетным гостем.

Ох, как хорошо, что родители пока не знают, во что эти инструкции вылились!

— А так — да! Вы, Акане, в общем, правы, — подтвердил отец. — Цетагандийцам в приличных домах Форбарр-Султаны рады не бывают. Даже если от цетагандийца осталась одна восьмая или одна шестнадцатая... Во мне, кстати, и в моей дочери вы никаких антропологических признаков цетагандийскости не различаете?

Акане еще раз сглотнул и отчаянно замотал головой:

— Нет-нет, ни в вас, граф Форбреттен, ни в Эльзе я ничего такого не вижу. Ну, это если вынести за скобки, что вы очень похожи на моего отца чертами лица и телосложением, а Эльза — как и он, рыжая и сплошь покрыта веснушками.

— Ах вот как! — воскликнул отец. — То есть не я один от нашего знакомства в расщепленном состоянии сознания пребываю?

— Ну, в общем, да, — смутившись, признался гем. — Но я как-то привык в последнее время считать, что это отец мой выглядит по-барраярски. У меня, конечно, нет никаких доказательств, но, познакомившись с голограммами столетней давности, я почти убежден что моего отца сделали с использованием генматериала графа Эрика и графини Эльзы.

Отец аж присвистнул.

— Ну, он просто ни на кого из наших родственников не похож, — продолжил Акане свои объяснения. — И ни на одну из бывших тогда в моде модификаций не тянет. А на чету Форбреттенов, судя по голограммам, похож, будто их родной сын. Ну, знаете, такой фор, которому подправили генетику перед возведением в сословие гемов, а принципы цетагандийской эстетики при этом слегка расширили ради сохранения антропологического своеобразия Девятой Сатрапии.

— Вот это неожиданность! — воскликнула мама.

— То есть если это окажется правдой, вы, Акане, можете с полным правом считать себя единственным прямым потомком шестого графа Форбреттена? — заключил отец.

— Да, я его так и представила Келсо, — сообщила Эльза.

— Угу, — произведя какие-то мысленные расчеты, подытожил отец. — Где-то к обеду об этом будут знать все наши слуги, включая тех, у кого сегодня выходной. К вечеру это станет известно соседям. К завтрашнему утру об этом так или иначе оповестят всех находящихся в столице графов… Хотел бы я видеть лица наших «друзей» из консервативной партии, когда они осознают, что самый «чистокровный» Форбреттен при этом еще и настоящий цетагандиец.

— Если вы думаете, что я собираюсь как-то претендовать на ваше место… — моментально отреагировал гем.

— Нет-нет, — рассмеялся отец. — Надеюсь, у них хватит ума не соваться к вам с предложениями о сотрудничестве. Ну, а если не хватит, то мне бы, конечно, хотелось знать подробности.

— Хорошо. Если со мной попытаются выйти на связь барраярские политики или какие-то недружественные вам родственники, отправлю их к вам, как если бы вы были Старшим в моем клане.

На это заявление отец рассмеялся еще больше:

— Да, Акане! Очень нам вас в тот момент не хватало!

— Но я тогда был еще ребенком, и меня бы на Барраяр точно никто из дому бы не отпустил, — на полном серьезе отреагировал тот.

— Да и мы бы в тот момент вряд ли смогли ко всей этой ситуации отнестись с юмором, — резонно заметила мама.

— Ну вот, а нас тогда всех спас Майлз, — отец вновь вернулся к прерванному рассказу.

— О, это у графа Форкосигана такая судьба — всех спасать! — заверил всех цетагандийский историк. — По крайней мере, из его биографии этот вывод напрашивается.

— Да? Надо бы его порасспрашивать, — удивился отец. — Ну, а тогда он просто приехал, когда с нами уже не общался практически никто, кроме разве что самых близких родственников и Куделок. Продумал стратегию по организации хоть какого-то численного перевеса на Совете в нашу пользу. Поддержал, сказал правильные слова о том, что кровь больше не определяет судьбу... Мы с женой как-то подсобрались и, как только решилась эта проблема с титулом и наследством, все остальные проблемы тоже довольно быстро решили.

«Все остальные проблемы» — это с зачатием Рике. Его заложили в репликатор даже не дожидаясь императорской свадьбы, из-за которой, собственно, и пришлось ускорить голосование в Совете. Только подумать! Если бы леди Форпатрил не была озабочена тем, кому посылать приглашение — дяде Сигуру или отцу, это разбирательство так и тянулось бы. Значит, родителям пришлось одновременно решать юридические вопросы, политические и медицинские. Ах, да!.. Еще ведь и историко-архивные! Мама же рассказывала, как они по вечерам сидели с отцом и разбирали старые письма, газетные вырезки и фотографии (голографом в те далекие времена почти никто не пользовался). И одновременно доверенные люди ворошили архивы графской администрации в Округе, регулярно отчитываясь о своих поисках. И когда они только успели разобраться с этим Хассадарским синдромом?

— Ну, а потом, когда все переженились, — продолжил отец. — И Майлз с Катрионой, и Дув с Делией, и Грегор с Лаисой, и Оливия с Доно Форратьером, которого тоже с трудом утвердили на том же Совете… Когда немного подросли наши первенцы, когда мы все стали часто видеться в более приватной обстановке, вне светских раутов и официальных мероприятий, тогда-то и выяснилось, что не все было так просто с этим голосованием… Майлзу потребовалось две недели, чтобы до нас доехать. Это Майлзу! Фактически бетанцу по воспитанию, человеку, привыкшему решать сложнейшие дипломатические проблемы, неоднократно сталкивавшемуся по долгу службы с цетагандийцами! Ему потребовалось две недели, чтобы примириться с мыслью о том, что быть барраярским графом с одной восьмой гемской крови — это нормально, и придумать такие аргументы, чтобы убедить в своей убежденности еще и меня. Грегор вообще накануне свадьбы не хотел ничего решать с нашим иском, и если бы не леди Форпатрил, он бы и вовсе от этого дела устранился. Проголосовал он, кстати, тоже так, чтобы консерваторы не заподозрили его в сочувствии к прогрессистам (как будто бы кто-то об этом еще не знал!) и, соответственно, к таким, как я, — к потомкам «грязных ублюдков». Сейчас он уже сам говорит, что надо было взять на себя смелость высказать свою позицию более явно — не ради того, чтоб повлиять на Совет, а просто чтобы хоть как-то повысить наш общий уровень толерантности. Это тогда мой казус казался всем чуть ли не исключительным, но потом с распространением репликаторов и предимплантационной диагностики таких случаев стали выявлять все больше. И теперь потомков гемов зовут не иначе как «гембреттенами», а само слово имеет смысл: «Твоя прапрабабка была предательницей и шлюхой, и вся твоя семья такая же». Это при том, что с цетагандийцами так или иначе сотрудничало до девяноста процентов всего населения, исключая разве что совсем уж дикие отдаленные районы, вроде Восточных Дендариев! А все потому что решение Совета касалось только вопроса сохранения титула и утверждения прав наследования! Тогда как само отрицательное отношение к такой наследственности даже не было подвергнуто сомнению!

Отец сделал небольшую паузу, чтобы справиться с охватившим его волнением. Потом продолжил:

— Но к слову сказать, мне в те дни тоже пришлось в некотором роде переступить через себя. Дело в том, что мой случай в соответствии с планом Майлза оказался тесно увязан с голосованием по кандидатуре Доно Форратьера. А я… Мягко говоря, я так и не понял еще, как к таким казусам относиться. При том что с Доно можно иметь дело, он надежный человек, компетентный администратор, несмотря на некоторую свою экстравагантность…

— Хороший муж, — добавила характеристику мама. — Сделал счастливой мою лучшую подругу.

— Да, жена его очень любит, подруги жены — просто в восторге, — согласился отец. — Женщины вообще, мне кажется, проще к таким вещам относятся. А мне долгое время было очень досадно. Я всю жизнь знал этого человека как женщину, а тут она просто отправилась в путешествие на Бету и сменила пол, истратив там полугодовой доход Округа. То есть ей просто изменили гормональный фон, отрастили новые гениталии взамен прежних, и все — в ее праве считаться мужчиной и, соответственно, графом — никто не сомневается. Все сомнения были исключительно политического характера: очень уж не хотелось консерваторам терять вакантное место. Но как только были обнародованы грязные методы, к которым прибегли ее противники, все проблемы с ее претензией на место в Совете были решены. По крайней мере, ее конкурент набрал просто мизерное число голосов по сравнению с ней. Тогда как в моем случае перевес был минимальным. Как будто я не служил Империи, не управлял в течение десяти лет своим графством… Вся моя предыдущая жизнь на весах общественного мнения, как оказалось, весит столько же и даже меньше, чем желание экцентричной форессы начать жить с чистого листа! Я всю жизнь привык считать, что самым важным для барраярца является верность — стране, государю, принципам, убеждениям… А тут ветреная особа, которая всю жизнь меняла мужей и любовников, как наряды, внезапно ради достижения своих целей сменила пол! И ладно бы только сексуальную ориентацию, так она еще и политическую поменяла. Форратьеры всегда придерживались консервативной линии, и Донна, как я помню, не была исключением. Конечно, мне это было сложно принять...

— Мне кажется, — почти перебил его Акане, — что такие серьезные изменения не могут быть объяснены ветреностью. Особенно в том, что касается физиологии. Гендер ведь можно и так поменять, без смены пола. Ну, если ты, конечно, живешь не на Барраяре, — быстро поправился он, заметив общее непонимание в глазах собеседников. — И только если такие трансгрессии не связаны с серьезной утратой социального статуса. Но если человек идет на такие серьезные физиологические изменения, которые, как любые вмешательства, связаны с определенными рисками для здоровья, то явно это не просто так. Скорее всего, лорд Форратьер очень долго не мог найти себе места в рамках заданного ему с рождения поло-ролевого поведения. Может быть, он изо всех сил старался приноровиться к чуждой для себя женской роли. А потом в какой-то момент понял, что стараться бессмысленно и надо просто начинать жить.

— Да, в общем-то, все примерно так и оказалось, как вы говорите, — покладисто согласился отец. — Мы с ним неоднократно имели возможность все обсудить, включая мое собственное непонимание. И там черт знает что открылось! Внешне это была такая блестящая женщина, даже слишком блестящая. А выяснилось, что ее жизнь — что в браке, что в других сферах — была совершеннейшей катастрофой. Даже пересказывать не буду, с чем ей пришлось столкнуться. Я, конечно, всего этого тогда не знал, даже и не догадывался… Но это я все к тому, что жизнь меняется, а наши представления за ней не поспевают. И вот когда мы все, казалось бы, разрешили свои внутренние проблемы, преодолели мешавшие нам стереотипы и предрассудки, стали близки, вдруг выяснилось, что в случае с детьми это не работает. Если что-то уже стало казаться вполне приемлемым в отношении самих себя, то в желании защитить своих сыновей и дочерей все эти преодоленные страхи заново актуализировались. И внезапно из всей нашей компании самый толерантный и прогрессивный Майлз оказался вдруг самым консервативным.

— Да, так бывает, — с грустью согласился Акане.

— А поскольку компания наша — несмотря на наше высокое положение — как была, так и осталась, по большей части, состоящей из оригиналов и маргиналов, всякого рода беседы на острые темы неизменно приобретают комичный характер. Особенно в контексте того, что каждый из нас прекрасно осведомлен о чужих предрассудках и помнит, с каким трудом преодолевал свои. Ну, и вот где-то недели полторы назад, когда мы все вместе, уже без детей, собирались у Доно, Майлз посетовал на то, что его сын встречается с цетагандийцем…

Акане выпрямился в своем низеньком кресле и заметно напрягся.

— Тогда-то мы с Татией впервые и узнали про студента-искусствоведа с Мю Кита, — улыбнулся отец. — Ну, а поскольку разговор происходил в присутствии графа Доно, в обоих своих обличьях прославившегося ехидством, то дружеского подтрунивания в любом случае было не избежать. Ну, и Дув поинтересовался у Майлза, чем же это так плохо — встречаться с цетагандийцами. Подразумевая, в первую очередь, насколько двусмысленно это звучит — не столько применительно к Алексу, сколько применительно к Майлзовым ожиданиям относительно будущего своего сына.

— И чем же? — с замиранием сердца произнес Акане.

— Да в том то и дело, что мы этого выяснить не смогли! Зато получили возможность понаблюдать, как привыкший к дипломатии Майлз вертится ужом, изо всех сил пытаясь никого из присутствующих не обидеть. И то правда: скажешь, что нехорошо иметь близкие отношения с инопланетниками, — заденешь Дува и отсутствующих Лаису с Грегором. Скажешь, что нехорошо влюбляться в цетагандийцев, — заденешь присутствующих Форбреттенов и отсутствующего Форпатрила, женатого на дочери гем-леди.

— О, так у вас есть такие знакомые! — воскликнул Акане.

— Есть, — мягко усмехнулся отец. — В связи с чем мы с Татией неоднократно выслушивали от его матери, как же это ужасно. Потому как, видите ли, дети от такого брака, то есть с гемской, аутской и джексонианской кровью, разумеется, должны быть исключены из списка наследников престола. Да-да, заседать в графском Совете с одной восьмой гемской крови — это еще куда ни шло, а на барраярский престол потомка цетагандийцев сажать — это уже явный перебор! Но когда такие речи слышишь от старшего поколения, не приходится удивляться. А когда с чем-то таким сталкиваешься в своем же узком кругу, совершенно непонятно, что с этим делать... В результате, поскольку открытых бисексуалов среди нас в тот день не было, а те, которые были, давно уже «определились» и состояли в обычном гетеронормативном браке, Майлз, как ему показалось, нашел такой аспект своего беспокойства, который бы всех устроил: мол, графский наследник, как и граф, должен быть в состоянии породить законного наследника мужского пола, а это возможно только в браке с женщиной.

Это кто же это у них там, интересно, был открытым бисексуалом, в этой компании? Ну, кроме Доно Форратьера? И Эльза против воли вспомнила рассказы цетагандийца про эротические фантазии «некоторых гем-леди».

— Естественно, над этим объяснением тут же стали ерничать. Во-первых, совершенно было непонятно, с чего Майлз взял, что речь идет именно о любовных отношениях, — и отец скользнул взглядом по лицу безмолвно замершего Акане. — Как сказала Оливия: «Может быть, мальчики просто дружат». Во-вторых, это его объяснение все равно многих из нас задело. И потому что не надо экстраполировать собственную гетеросексуальность на всех присутствующих. И потому что сами по себе гетеросексуальные отношения в плане потомства отнюдь не являются гарантией (про наши с Татией сложности все присутствующие так или иначе были осведомлены, естественно, включая самого Майлза). Ну, а в-третьих, сам Майлз женился в тридцать лет, и ожидать что его сын в девятнадцать непременно должен встречаться с будущей невестой — это абсурд.

— Для мальчика — да, — согласилась мама. — А для девочки, я считаю, не надо быть переборчивой. Лучше определиться со своим избранником сразу и на всю жизнь.

Ну, конечно! Когда не сама выбираешь, а выбирают тебя, тут и определяться особо не надо. Либо «нет», либо «да». В смысле: сразу тошнит от мысли жить с этим человеком или есть шанс притереться. И если есть шанс — то попробуй потом не притрись! Сразу окажешься «ветреной особой», меняющей мужей, как платья...

— У нас все ровно наоборот, — осторожно вставил свой комментарий Акане. — Женщины обычно гораздо более раскованны и, как правило, имеют больше сексуальных партнеров, чем мужчины.

— По этому поводу тоже тогда прошлись, — сообщил отец. — О том, что у современных девушек довольно завышенные ожидания и найти такую, которая согласится выйти за Алекса, может оказаться непросто. Особенно с учетом того, что парень совершенно не вписывается в барраярские стандарты — по крайней мере, с точки зрения самого Майлза. И это тоже неоднократно в той компании обсуждалось — что не надо транслировать на детей свои собственные комплексы и ожидать, что они непременно исправят наши ошибки… Поэтому, разумеется, Доно поерничал, что Алекса может оказаться гораздо сложнее женить, чем выдать замуж. В связи с чем не стоило бы Майлзу упускать такой шанс, ведь как известно, у цетагандийцев браки с мужчинами разрешены. А уж отпрыска мужского пола в таком браке можно произвести любым путем. Как через репликатор, так и естественным образом: ну, раз уж пол можно менять с женского на мужской, то с мужского на женский — тем более…

Акане сидел, остолбенело пялясь на отца, часто-часто хлопая при этом ресницами. Форбреттен и сама не заметила, как от напряжения сожрала уже полтарелки пирожных. А отец и не думал останавливаться:

— Соответственно, когда мы увиделись в следующий раз с Дувом и Майлзом, а это было ровно неделю назад на Императорском дне рождения, Дув первым делом поинтересовался как там дела с «цетагандийским зятем»…

Акане сидел ни жив ни мертв. Эльза продолжала запихивать в себя мини-эклеры.

— Майлз на это ответил, что все кончено, но так и не смог толком объяснить, почему.

Эльза ясно представила себе это «все кончено» в исполнении графа Форкосигана: «Нет, Рене, ты представляешь? Эта цетагандийская зараза бросила моего мальчика!»

— Ну, мы повздыхали с Дувом по поводу «разбитого сердца» Алекса, даже не думая, что все это могло быть сколько-нибудь серьезно, — Эльза заметила, как отец снова испытующе взглянул на Акане. Тот сидел, вцепившись пальцами в пустую чашку, и ничего не видел. — Посетовали на то, как недолговечны в юности даже самые искренние «навсегда» и «вовеки», а случившийся рядом Доно, разумеется, не удержался, чтобы не сострить. Мол, он всегда любил брачные церемонии, у него самого их было четыре, и как жаль, что он не увидит свадьбы Алекса, всегда хотел посмотреть, как это происходит у цетагандийцев…

Пальцы у Акане совсем уже побелели, но сам он не проронил ни звука. Эклеры кончились, и Эльза взялась за крошечные буше.

— Поскольку представить Алекса в качестве невесты все-таки решительно невозможно, а Майлз продолжал скрежетать зубами, мы с Дувом рассмеялись, и тут нас неожиданно охолонили. «Вот вы смеетесь, господа, — сказал Майлз Форкосиган. — А между тем вас это все касается в той же степени, что и меня. Или коснется в самое ближайшее время!»

И отец снова испытующе посмотрел на цетагандийца. Тот не пошевелился, как сидел с чашкой в руках, глядя в пол, так и сидел. А потом отец почему-то перевел взгляд на Эльзу и продолжил:

— Дело в том, что пока наши дети росли, я не припомню ни одного случая, чтобы у Алекса или у принцев что-то появилось, а наша Эльза тут же не захотела себе это присвоить. Не такой же игрушечный звездолетик, а тот же самый. Не тот же учитель фехтования, а в ту же секцию и в те же дни и часы, что и Грег с Доркой. Не та же книга, а непременно то же самое издание, что у Алекса, а еще лучше — тот же экземпляр. Они даже читалками постоянно обменивались, вместо того чтобы просто перегнать файлы или передать диск. Кронпринц с Алексом, к слову сказать, занимались примерно тем же. Причем это касалось не только занятий и предметов, но и человеческих отношений...

Ой-ой-ой… А ведь и правда! Когда она решила остаться у него дома? До того, как узнала про Алекса и «курсанта Барру» или уже после? Нет, все-таки до. Но вот татуировку ей показать (а потом и дать потрогать, из-за чего все у них и случилось сегодня утром!) она попросила его уже после. И мысль, что она увидит то, что теоретически могли бы увидеть эти двое, будь они чуть смелее с доверчивым цетагандийцем, ее… ни разу не посещала! Честное слово, совсем ни разу! Она посмотрела с затаенным ужасом на Акане и увидела вдруг, как тот тихонечко улыбается, все так же глядя перед собой, но при этом чашку держит так бережно и аккуратно, словно это не чашка, а кто-то живой — воробушек или котенок.

— Я понимаю, как это происходит, — с нежностью произнес он. — Это не ревность и не соперничество. Это просто неумелая детская попытка разделить свое бытие с другим. А когда это не получается, и в силу возраста еще не удается понять почему, приходится цепляться за символы. В надежде что общая вещь обеспечит хотя бы совместное времяпрепровождение. Но игрушку сложно поделить. Особенно в раннем детстве, когда все вещи бывают только твои и чужие.

— Не боитесь оказаться в роли такого же игрушечного звездолетика? — нарочито нейтрально поинтересовался отец.

— Нет, — наконец, поднял глаза от пола Акане. — Я хороший звездолетик. Со мной можно играть вдвоем.

— Акане! Да что вы такое говорите! — взвилась мама. — Нельзя относиться к себе как к игрушке! Никому нельзя. Ни женщине, ни тем более мужчине.

Акане лишь улыбнулся:

— Леди Татия, но вы же, наверное, знаете, что дети, склонные к интроверсии, свои любимые игрушки любят гораздо сильнее, чем других детей.

Мама на это только головой встряхнула, высоко подняв брови («Брррр!..»), и сама уставилась куда-то в пол. Но с самим тезисом даже спорить не стала.

— Так а что в итоге сказал дядя Майлз? Что за шутливое предсказание? — мрачно поинтересовалась одна из «детей», запихивая в себя корзиночку с масляным кремом.

— Да, собственно, это же и сказал, — в меланхоличной манере ответил отец. — Мол, еще до наступления Зимнепраздника проблему «цетагандийского зятя» придется решать уже мне. Ну, или Дуву — в качестве крестного принцев и руководителя одного из Департаментов СБ…

— А вам нужен цетагандийский зять? — замерев на мгновение от ужаса, прошептал гем.

— Радость моя, что скажешь? — отец повернулся всем корпусом к матери и с явной иронией кивнул на Акане. — Нам нужен такой зять? С которым наша дочь смеется, забыв обо всем на свете, и которому она позволяет отстаивать ее интересы?

Раздумывая над формулировкой, мама, все так же глядя в пол, медленно подняла вверх брови, и уже было открыла рот, как потенциальный жених ее тут же прервал:

— Леди Татия, прошу прощения! Прежде чем вы ответите на этот вопрос, позвольте мне изложить свое мнение.

Мама удивленно подняла на него глаза и с готовностью кивнула.

— Я понимаю, граф Форбреттен, что вам с доктором Галени неприятно замечать в кругу своих близких друзей какие-то предубеждения против инопланетников вообще и цетагандийцев в частности. Но позвольте мне вас разуверить! Лорд Имперский аудитор неоднократно имел дело с цетагандийцами и даже дважды бывал на планетах Сатрапий. На Ро Кита — менее двадцати лет назад, и на Эте Кита — когда ему самому было столько же лет, как и вам, когда вы стали графом. Так вот, в тот первый раз он имел неосторожность влюбиться. Причем не в кого-нибудь, а в будущую Небесную Императрицу. Да-да, вы не ослышались, — еще быстрее затараторил Акане, отсекая все попытки потрясенных слушателей приступить к расспросам. — Я не раскрываю сейчас никакого секрета, потому что история этой любви давно известна и уже вдохновила многих талантливых авторов на редчайшей красоты произведения в самых разных жанрах… Так вот, в ходе переживания своего безответного чувства и наверняка неоднократно впоследствии у графа Форкосигана было много возможностей проанализировать эту ситуацию. И я вас уверяю, ему как никому другому прекрасно известно, почему брак с цетагандийским подданным — это очень и очень плохая затея!

Он остановился набрать в грудь воздуха. Родители ошарашенно молчали, застыв перед таким неожиданным напором, а Эльза подумала, что уж больно рьяно он взялся исполнять ее просьбу, убеждая ее отца в ненужности ему зятя-цетагандийца.

— Чем же она так плоха? — прервала молчание мама.

— Во-первых, она плоха тем, что барраярцу или барраярке в обязательном порядке придется менять подданство и навеки отказаться от службы вашему Императору. Для девушки это, возможно, не так критично, если она собирается полностью посвятить себя семье, но леди Форбреттен, — и цетагандиец кинул на нее убежденный взгляд из-под трагически возведенных бровей, — явно не такая! Это было первое. Теперь второе: то, что вы рассказываете про мягкие и не очень формы дискриминации, составляющие плоть и кровь общественного дискурса Барраяра, мне необычайно больно слышать. Потому что, как вы справедливо, граф Форбреттен, заметили, мне это прекрасно известно изнутри. Я на собственном опыте знаю, как все это работает: и насмешки, и отвержение, и «дружеские подколки», и общественное осуждение, и даже развернутая в средствах массовой информации неприкрытая травля. Так вот я вам со всей ответственностью заявляю: цетагандийское общество гораздо более жестоко по отношению к любым формам несоответствия законам приличий, чем ваше. А этих правил и требований так много, что можно всю жизнь их осваивать, но так никогда и не освоить их полностью. Для инопланетного подданного это в принципе невозможно, как бы он или она ни старались. Нет, если человек полностью поглощен своим делом, как мой дед или мой отец с Младшей матерью, их чужое непонимание разъедать не будет. И такому человеку, как лорд Форкосиган, может быть, и вправду было бы все равно, где заниматься живописью. Но никак не леди Форбреттен! Ваша дочь — необычайно чувствительный человек с развитым чувством справедливости. Так вот ей ни в коем случае нельзя переезжать на Мю Кита, потому что наши гем-леди ее там просто съедят! Это было второе. Третья причина состоит в том, что людям с дикой, не окультуренной генетикой очень сложно вписаться в цетагандийское общество. У нас даже есть такой термин — «мигрант в пятом поколении». Это значит, что такому человеку над своей генетической линией еще работать и работать, прежде чем к его потомкам начнут относиться как к достойным людям. И наконец, четвертое…

Акане опустил голову, и его боевой задор сразу угас.

— Четвертая причина упирается в мои личные обстоятельства. Мне нельзя ни на ком жениться первым браком, кроме Фенн Рин. Если наша помолвка сорвется, меня вычеркнут из нашей родовой книги… А выдавать дочь или сына за гема, лишенного поддержки его клана, да еще находящегося в политической ссылке — это просто верх неблагоразумия! Особенно с учетом того, что сам по себе этот гем — всего лишь безработный реставратор-искусствовед, специализирующийся на никому не нужном, кроме узкого круга ценителей, барраярском искусстве и лаковой мебели эпохи Четвертой и Пятой Сатрапий. Это значит просто обречь своего ребенка на катастрофу! Женитьба же на Фенн Рин автоматически означает, что по окончании моей ссылки я должен буду вернуться домой, на Мю Кита, и содействовать дальнейшему укреплению репутации нашего объединенного антикварного дома. Потому что после смерти их Старшего она станет единственной наследницей «Past and Present». И если наш брак для чего-то и нужен, так это ради будущего слияния «Antiquité Galactique» с антиквариатом Ринов. Это означает, что на ком бы я ни женился после нее, этот человек должен будет уехать с нами в Шестую Сатрапию. В случае с Алексом Форкосиганом это означает, что он никогда не сможет стать видным барраярским художником и прославить вашу планету. В случае с вашей дочерью, как я уже объяснил, это будет большая личная и семейная трагедия... Кроме того, Эльза, скорее всего, не сможет найти себе никакого занятия по душе, потому что ее квалификации вряд ли будет достаточно для подтверждения диплома, — совсем уже тихо добавил Акане.

Так вот, значит, сколько всего скрывалось, за этими брошенными утром фразами — «пока я тебя только второй женой могу пообещать взять» и «ты ж этого наверняка не захочешь»! Что и говорить, с точки зрения любого любящего родителя это должна была быть весьма весомая аргументация. Родители, когда Акане закончил, снова переглянулись, как уже до этого делали, но на этот раз непроговоренное «Ну, что я тебе говорил!» и «Видишь, я же была права!» явно читалось с обеих сторон.

— То есть нам цетагандийский зять не грозит, я так понимаю? — с ироничной улыбкой резюмировал сказанное отец.

Эльза лишь головой помотала. Акане же еще раз очень решительно заверил родителей, мол, нет, ни в коем случае!

— А цетагандийские внуки? — с той же иронией в голосе поинтересовался отец.

«Стоп!.. Что?.. Какие «внуки»?!»

— О! — неожиданно радостно воскликнул Акане. — Вы тоже считаете, что у нас с леди Форбреттен получится что-то выдающееся? Так приятно узнать, что в этом вопросе наши позиции совпадают! А то я, признаться, не знал, как к этому подступиться. Разумеется, когда ваша дочь будет заключать генетический контракт со своим избранником, я с превеликим удовольствием выступлю в качестве донора спермы.

О мой бог! Он все-таки это сказал! Сказал это слово вслух! В разговоре с ее родителями! Эльза отняла руку от лица, только когда поняла, что повисшая пауза несколько затянулась. Родители сидели, повернувшись друг к другу, и внимательно смотрели друг другу в глаза, словно играя в гляделки.

— Видимо, я как-то не так сформулировал, — признал свое поражение отец, отворачивая лицо в сторону.

— Угу, — кивком подтвердила мама. — Теперь моя очередь спрашивать.

Ах, ну, конечно же! «Внуки» — это был такой эвфемизм! Теперь родители, как недавно это пытался сделать Майлз Форкосиган, будут выяснять, спит их ребенок с гемом или еще нет. Интересно, а они там на заседаниях своего Комитета по репродуктивной этике тоже эвфемизмами изъясняются? Консерваторы — Эльза была в этом уверена -только так и говорили, но уж прогрессисты могли бы быть и попрогрессивнее в каких-то вопросах.

— Видите ли, Акане, — обернулась мама к «добровольному донору». — Я не совсем представляю, как у вас на родине происходит заключение этого самого «генетического контракта», но подозреваю, что репродуктивные центры работают не совсем так, как у нас. По крайней мере, с юридической точки зрения.

— Нет-нет, что вы! — поспешил вставить тот. — У нас никакое донорство невозможно.

— И тем не менее, — уверенно продолжила мама. — То, о чем вы сейчас упомянули, выглядит несколько иначе, чем вы, возможно, это себе представляете. Это довольно серьезный разговор, мы к нему обязательно еще вернемся, но позже. Сейчас нас с мужем в первую очередь беспокоит безопасность нашей дочери.

— Что вы имеете в виду? — искренне не понял гем, явно забеспокоившись.

Мама перевела взгляд на Эльзу. Той оставалось лишь надеяться, что ее лицо не выражает ничего, что могло бы послужить ответом на все еще не произнесенный вопрос.

— Я полагаю, что Эльза достаточно информирована. как любая современная девушка, особенно такая сознательная и ответственная, — мягко произнесла мама. — Но к сожалению, нередко случается, что девушке бывает сложно отстоять свою позицию, если молодой человек, к которому она явно неравнодушна, начинает настаивать на близости. Особенно если она впервые принимает чьи-то ухаживания.

Лицо Акане продолжало выражать полнейшее непонимание. Впрочем, ее собственное, вероятно, тоже. Мамина убежденность, что Эльза непременно будет против любых предложений секса, была отчасти понятна и объяснялась старым воспитанием. Но неужели же она всерьез полагает, что хрупкий с виду цетагандиец способен затащить Эльзу в постель против ее воли?

— Э-э… Прошу прощения, леди Татия. Правильно ли я понял, что под «близостью» вы имеете в виду сексуальные отношения? — на всякий случай решил уточнить Акане.

— Совершенно верно! — с явной благодарностью в голосе отозвалась мама.

Так, сейчас чего доброго, он еще ляпнет, что дело уже давно сделано и беспокоиться не о чем. Но Акане развернулся всем корпусом к Эльзе и с озабоченным видом спросил:

— А мне разве можно говорить с твоими родителями на эту тему? Я понял, что у вас до сих пор существует табу на обсуждение секса с представителями других поколений.

Представители старшего поколения удивленно переглянулись. Но стоило Эльзе снова пересечься взглядом с ними обоими, как она вдруг поняла, что родители и так уже обо всем догадались и в данный момент хотят лишь выяснить степень потенциальной опасности. Если отец прямо спросил про нежелательную беременность, то мамин вопрос об ухаживаниях был не более чем данью вежливости. Обычная светская манера говорить намеками, избегая «излишней» конкретики.

— Ну, видишь ли… — понизив от смущения голос, пробормотала она. — После того, как ты сам только что заявил, что хочешь со мной детей, немного поздно изображать невинность. Ты не находишь? Особенно после того, сколько «табуированных тем» тут уже было затронуто… В конце концов, мы не у Форкосиганов, так что можно говорить в открытую.

«В конце концов, — мысленно продолжила она, — если он сам обо всем сейчас расскажет, возможно, не придется объясняться ей самой. Родители будут просто поставлены перед фактом».

— Ну знаешь! — зыркнул на нее из-под накрашенных ресниц Акане. — Когда мы говорили о детях, я не имел в виду, что готов обрести их таким извращенным способом. И потом, у меня тоже есть свои границы стыдливости…

А, то есть как про групповуху на гемских вечеринках трепаться и про визиты в «дома свиданий» рассказывать, тут он антрополог! А как зашла речь о парном соитии с инопланетным варваром противоположного пола, сразу вспомнилось про стыдливость… Ну, о’кей! И демонстративно отвернувшись, Эльза запихнула в себя очередное пирожное.

— Позвольте мне еще раз уточнить, леди Татия, — повернулся этот извращенец к маме. — Вы спрашиваете у меня, не собираемся ли мы с вашей дочерью заняться интравагинальным сексом? И хотите уточнить, владею ли я необходимыми навыками контрацепции?

О, нет! Еще не дослушав до конца, Эльза снова в отчаянии прикрыла глаза рукой. Маму, судя по моментально взлетевшим бровям, такая постановка вопроса тоже, мягко говоря, шокировала. И тем удивительнее прозвучал для Эльзы ее бодрый ответ:

— Совершенно верно! Именно об этом я и хотела спросить.

Эльза отняла от лица руку и с интересом всмотрелась в заерзавшего под родительскими взглядами цетагандийца. Тот беспомощно оглянулся на нее, но не встретив поддержки, продолжил:

— Что касается второго, — краснея ушами, осторожно произнес он, — то, собираясь на Барраяр, я подробно изучил рекомендации, составленные бетанскими антропологами. Поэтому заранее запасся несколькими ящиками жидких презервативов.

— Жидких чего?! — непроизвольно вырвалось у Эльзы.

— Презервативов, — вернув себе самообладание просветителя, спокойно повторил Акане. И тут же под молчаливыми, полными недоумения взорами залез в стоявшую подле его кресла сумку и извлек оттуда пластиковый тюбик, по виду напоминающий детский крем или зубную пасту. И принялся отвинчивать колпачок.

— Так, только не говори мне, что ты сейчас собираешься продемонстрировать нам его применение, — быстро предупредила его Форбреттен, вспомнив историю с автофелляцией.

— Разумеется, собираюсь, — тоном терпеливого миссионера произнес Акане. — Ведь как ты знаешь, одна из моих задач — знакомить представителей другой культуры с достижениями нашей цивилизации. Дай мне, пожалуйста, твою руку.

Ну что ж, говоря о цивилизации, он обошелся без «несения света» и «инопланетных варваров» — уже неплохо! Не без некоторой опаски Эльза протянула ему свою ладонь. Акане обхватил рукой ее пальцы, соединив вместе средний и указательный, зачем-то плюнул на них и выдавил на место плевка прозрачную субстанцию, похожую на гель для волос. Быстро размазав гель по кончикам пальцев, он зажал их в кольцо, а потом одним движением скользнул по ним вниз.

— Вуаля! — Эльзины пальцы оказались в гелевом прозрачном чехольчике. — Подвигай рукой.

Она попробовала пошевелить пальцами, но они только елозили друг о друга. Попыталась раздвинуть — между ними натянулась тонкая прозрачная пленка, которую снаружи было ни подцепить, ни порвать, хотя Эльза и попыталась.

— Ну, как ощущение? — поинтересовался цетагандийский просветитель.

И изнутри, и снаружи ощущение по-прежнему было такое, словно ей намазали пальцы податливым гелем для волос.

— Как вода, которая почему-то не стекает, — нашла Эльза подходящую метафору.

— Угу, — почему-то заулыбался Акане. — И презерватив, и лубрикант одновременно! Поэтому ее чаще при анальном контакте используют. Но при вагинальном тоже можно.

— Ну-ка, ну-ка, — отчего-то оживился отец, протянув руку за тюбиком. Акане ему его тут же дал. Не предложил пощупать Эльзины пальцы в анальной смазке, и то спасибо! С выражением меланхоличного экспериментатора рapa выдавил себе на палец каплю геля.

— До десяти досчитайте, потом можно трогать, — предупредил Акане. — Ну, или можно палец слюной смочить, тогда не прилипнет.

— А, вот для чего это было! — сообразил отец.

— Да, к влажной слизистой тоже не прилипает. Но на конец все же лучше плюнуть, прежде чем размазывать. Так-то она все равно растянется, но лучше, чтоб дополнительное место было.

Отец понимающе кивнул. А Эльза подумала, что ей надо будет потом попросить Акане, чтобы он разъяснил ей этот нюанс, без слов понятный родителям. Отец меж тем дождался, когда смазка утратит способность к адгезии, потрогал каплю большим пальцем, одобрительно хмыкнул и протянул руку маме. Та с нарочито незаинтересованным видом дотронулась до геля и тоже хмыкнула, но не в смысле «Ух ты, как здорово!», а «Ну да, сойдет, наверное».

— Можете оставить себе, проведете тест-драйв, — вежливо предложил Акане.

— Уверена, нам это не нужно, — поспешно вставила мама и сделала попытку забрать у отца тюбик. Но тот с меланхоличным выражением на лице отвел руку в сторону:

— Чего это «не нужно»? Радость моя! Ты что? Это же инопланетная технология! Ее можно попытаться скопировать, и наверняка ей удастся найти применение. Не исключено, что даже в военной промышленности, — ехидно взглянув на Акане, закончил отец.

— Конечно, — деловито подхватил тот. — Там указан адрес производителя на Ро Кита. Можно с ними связаться. Уверен, они будут только за. Если у какого-то их продукта появятся качественные барраярские подделки, это может служить неплохой рекламой. У вас ведь уже есть положительный опыт сотрудничества с эскобарской «Альендой»? А может, они даже сами поделятся производственными секретами, как бетанцы с «Бургерами Форлопулоса», и ничего разгадывать не придется.

— Что-то мне подсказывает, что наше СБ будет не в восторге от сотрудничества с цетагандийцами, — задумчиво произнес отец.

— Откуда вы знаете? — оживился торговец-аристократ. — У вас же там есть свои связи в лице Дува Галени. Пускай все проверят на предмет безопасности, потом смогут войти в долю. Можно еще и комаррский капитал привлечь для посредничества. Через доктора Тоскане, раз уж вы с ними семьями дружите. Все будут в выигрыше: и росцы, и комаррцы, и барраярцы. Тем более что вообще-то эта мазь изначально была разработана как раз для спецслужб — чтобы не оставлять нигде клетки кожи и отпечатки. К тому же она защищает от слабых ожогов и трещин, а для мелких повреждений служит анестетиком и антисептиком. Поэтому ею сначала стали пользоваться при анальном сексе, а потом оказалось, что ее вообще где угодно можно использовать: при работе в пыли, с аллергенами, при высоких и низких температурах. И в том числе для установления культурных контактов с инопланетными подданными. Гораздо лучше, чем традиционный латекс — и по надежности, и по ощущениям. Их даже с разным вкусом теперь выпускают. Вот эта, например, должна быть с ванилью.

— О! — почему-то оживилась мама. Взяла у отца тюбик, открыла, понюхала, лизнула краешек крышечки и с игривым выражением посмотрела на отца. Тот в ответ тоже чему-то заулыбался.

— Хм, интересно… А зачем этой мазью язык мажут? — не поняла Эльза. — Чтобы, когда незнакомую пищу на других планетах ешь, от неожиданности в лице не меняться?

Родители перестали перемигиваться и с интересом посмотрели на дочь. Потом одновременно перевели взгляд на Акане. Тот заерзал, обернулся на Эльзу:

— Мне вчера на осмотре выдали памятку о том, как и зачем надо предохраняться. Краткое пособие для барраярского юношества. Тебе разве не выдавали?

— Выдавали, — мрачно ответила она. — Как не забеременеть при половом акте. При чем здесь ваниль?

— При том, что во рту у человека много всяких бактерий, — ответно вытаращился на нее Акане. — И есть ряд заболеваний, передающихся половым путем, которые можно получить при оральном контакте. Мажут в этом случае, конечно же, не язык.

Так, стоп! Он ведь сейчас про минет говорит? Минет с презервативом. А вкус ванили нужен для того, чтобы… О, нет! На этот раз она не стала прикрываться рукой, просто отвернулась. Отвернулась, чтобы не встречаться взглядом с отцом и матерью… Нет, она в принципе знала, что родители занимаются сексом. Уже несколько лет как знала. И единственное, что ее в этой связи волновало, это почему они ни разу об этом аспекте человеческих взаимоотношений с ней лично не разговаривали. А вот чего она точно не хотела знать, так это того, каким образом они это делают!

— А это случаем не та штука, которой вы лица и руки мазали перед выходом на демонстрацию? — нарочито нейтрально поинтересовалась она, чтобы скрыть чувство неловкости.

— Э-э… Да, разумеется, это она и есть. Я уже говорил, у нее довольно широкий спектр применения.

Вообще-то она надеялась пошутить. Чтобы снять напряжение. Но судя по выражению рыже-карих глаз, Акане был совершенно серьезен.

— То есть ты хочешь сказать, что вы всей толпой вышли сражаться с полицией, надев на головы презервативы и обмазавшись анальной смазкой?!

— Метафорически говоря, да, — кивком подтвердил он. — А что тебя так смущает?

— И поскольку полицейские — сами цетагандийцы, они эту метафору тоже поняли?!

— Что мы хотели доставить им удовольствие, а им не понравилось? Само собой, поняли! Мне, когда задержание оформляли, так и сказали: «Вечно вы, гем Эстир, в любую дырку сунуться норовите! На этот раз сухим и чистым уже не выйдете!» Не вышел.

— Н-да… Думали всех поиметь, а поимели в результате вас, — пробормотала Эльза, по-прежнему стараясь не смотреть на родителей.

Акане возмущенно фыркнул:

— Форбреттен, ты так говоришь, как будто пенетративный секс — это что-то плохое! Давай, сначала сама попробуешь, а потом уже будешь на эту тему высказываться.

Краем глаза Эльза заметила, как родители переглянулись и вновь уставились на нее с Акане.

— И как эту дрянь теперь снять? — раздраженно спросила она, глядя в сторону.

— Обычными салфетками для снятия грима.

— Понятно…

— И где же достать такие салфетки простому смертному? — с усмешкой поинтересовался отец.

Акане снова полез в сумку, достал пачку влажных салфеток и зачитал вслух адрес. Тоже на Ро Кита. Вопреки всякому этикету, передал сначала Эльзе, потом отцу.

— Но вообще обычно они у любого мужчины есть. Если не для грима, то для снятия макияжа.

— А у вас все мужчины красятся? — удивилась мама.

— В смысле: обычные мужчины. Не как ты, — мрачно вставила Эльза. По счастью, волшебные гемские салфетки довольно быстро справились с противозачаточным гелем. А вот с раздражением справиться было не так-то просто. И отвечать за это снова пришлось Акане.

— Н-ну… Да. Что же здесь необычного? Женщинам краситься не надо, они и так красивые. А для мужчины это вполне естественное желание — стремиться выглядеть привлекательно.

Все так же стараясь не поворачиваться к родителям, Эльза ответно фыркнула:

— Мужчине-то это на кой черт?

— Ох, Форбреттен! Ты такие вещи иногда спрашиваешь! Потому что непривлекательному человеку никто не даст.

Повисла пауза.

— Даже в этих ваших «домах свиданий»? — наконец, поинтересовался отец.

— Особенно в Домах радости! Знаете, какие там сотрудники привередливые!

Эльза услышала, как мама заинтересованно хмыкнула. Отец рассмеялся, как будто бы для того, чтобы сгладить общую неловкость:

— Н-да… Неожиданно свежий взгляд на вещи... Ну, то есть за Эльзу, я так понимаю, мы можем не волноваться? Ее, похоже, мужская косметика решительно не привлекает.

— Да, пока она со мной, — оглянулся на нее Акане, — можно не беспокоиться. Но я бы на вашем месте все равно озаботился установкой импланта, раз уж вас так волнует здоровье дочери.

Снова повисла пауза. Эльза подняла глаза и внимательно посмотрела на родителей. Мама в упор глядела на отца, а тот скользил взглядом по чему угодно, лишь бы не встречаться глазами с собеседниками. Как недавно Акане, когда его спросили про отношения с Эльзой. Наконец, отыскав нужные для ответа слова — судя по наклону его головы, где-то в щелях между паркетом и плинтусом, — рара принялся излагать официальную позицию:

— Видите ли, Акане, для вас как инопланетника это может быть не очевидно, но здесь, на Барраяре, это довольно принципиальный момент. Комитет по репродуктивной этике заказал в свое время социологическое исследование, и было научно подтверждено, что женщин от беспорядочных половых связей удерживает в первую очередь страх беременности. Не венерические заболевания, как мужчин, а именно страх забеременеть. Соответственно — опозорить семью, никогда не выйти замуж, испортить свою репутацию и так далее. Поэтому эти самые памятки «для барраярского юношества», они тоже разные для девочек и для мальчиков. И преждевременная установка импланта в этой связи была признана нежелательной, потому что иначе весь просветительский эффект от таких памяток пойдет насмарку. Честь надо учиться беречь смолоду. О безопасности надо уметь заботиться самостоятельно. И это не тот навык, от развития которого можно отказаться в угоду галактическому сообществу.

У Акане аж челюсть отвисла.

— То есть аборты — это такой способ закалить барраярский дух?! — с трудом выговорил цетагандиец. — Как у мужчин военные сборы?

Отец набрал в грудь воздух и шумно выдохнул. Мама не спускала с него внимательных и строгих глаз.

— Если угодно, да, — произнес он с тягостным вздохом. — Раньше женщина была обязана сама отнять жизнь у лишнего и нежеланного — у рожденного ею или рожденного при ее содействии, если речь идет повитухах. Сейчас, в связи с общим смягчением нравов, женщины от такого решения избавлены. За них все делает врач и на тех сроках, когда эмбрион еще нельзя рассматривать в качестве полноценного человека.

— И… когда же у вас наступают такие сроки, когда человек становится «полноценным»? — осторожно поинтересовался Акане.

Отец назвал какое-то количество недель, которое Эльзе ничего не говорило. Она плохо помнила особенности человеческого эмбриогенеза. Единственное, что ее в связи с этим интересовало и что она знала точно, — это то, что живота на этом сроке еще не видно.

Акане ахнул.

— Но ведь это же уже полностью сформированный организм! С ручками, с ножками, с рефлексами! Младенцы на таком сроке уже умеют различать музыку и реагируют на тепло и солнечный свет!

Отец лишь тяжело вздохнул, глядя в пол.

— И все это только потому что ваши законодатели хотят уберечь женщин от беспорядочных половых связей?! — не мог успокоиться гем. — Но погодите, если у женщины с подросткового возраста будет установлен контрацептивный имплант и она, в принципе, не сможет сама забеременеть, то какой тогда смысл лишать ее сексуальной свободы?

Часто заморгав, отец поднял на цетагандийца удивленный взгляд, как будто тот сказал что-то, чего отцу никогда не приходило в голову.

— Ну смотрите, — принялся объяснять Акане. — Для чего в Период Изоляции женщина должна была хранить невинность до брака, а в браке — верность? Чтобы у ее мужа была гарантия, что он не передаст свое имущество по наследству не своему ребенку. Ведь так?

Отец, видимо, в поисках поддержки, обернулся на маму, поддержки не получил, поэтому просто кивнул.

— При этом у вас уже почти век активно используется контрацепция: презервативы, внутриматочные спирали, оральные контрацептивы, всякие спермицидные смазки… — продолжил гем.

— А еще вазектомия и перевязка труб! — не без ехидства, как показалось Эльзе, вставила мама.

Акане только глаза закатил, мол, какое варварство!

— А еще есть всякие народные средства, — продолжила та. — Долька лимона во влагалище — это перед... с табуретки попрыгать — это сразу после…

Цетагандиец просто за голову схватился.

— А еще есть такие способы, как выпить средство для мытья посуды, — вошла в ажиотаж мама. — Или вогнать в себя птичье перо, чтобы нанести травму и вызвать выкидыш.

— Могла бы остановиться на дольке лимона, — тихо произнес в ее сторону отец. — Не забывай, что ты не просто этнографической информацией делишься, а говоришь в присутствии нашей дочери.

— А что? — вскинулась на него мама. — Мы же сами договорились с тобой сегодня ничего от нее не скрывать! Пускай знает, в каком замечательном мире ей придется начинать половую жизнь! Так что, доченька, слушай внимательно и никогда, пожалуйста, так не делай!

Эльза как раз в этот момент пыталась представить, каким именно образом происходит это самое засовывание в себя дольки лимона с птичьим пером. И поняла, что ее начального инженерного образования и школьных знаний анатомии для этого не хватает. А у необразованных барраярок Периода Изоляции, выходит, хватало... Акане немного повертел головой, понаблюдав за реакцией женщин, и почел за благо вернуться к теоретическому разговору с мужчиной.

— Но, если все-таки остановиться на разрешенных и относительно безопасных средствах, перечисленных мной… — повернулся он к отцу. — Их применение, как я понимаю, на Барраяре абсолютно легально и позволительно не только для замужних. Ну, раз студенткам прямо на осмотре выдают соответствующую памятку...

Отец со вздохом облегчения тут же кивнул.

— Вот для чего оно, это предохранение от беременности? — разведя руками, спросил, наконец, гем.

— Для того, чтобы этой беременности не было, — резонно ответил отец. — Чтобы супруги имели возможность выбрать маточный репликатор. Чтобы растили ровно столько детей, сколько считают нужным.

— А до брака?

— А до брака, — снова вздохнул отец, — все это до недавнего времени было не вполне законно. Но оказалось, что гинекологи все равно выписывают девушкам таблетки, даже зная наверняка, что мужа нет. Ну, и потом в какой-то момент возникла целая эпидемия абортов: девушка приезжает в город учиться или на заработки, беременеет и вместо того, чтобы сохранить плод, предпочитает сохранить работу. Далеко не все мужчины готовы жениться на первой встречной, а без защиты родственников такой женщине сложно и замуж выйти, и ребенка одной вырастить. Не стоит осуждать их всех поголовно: бывают действительно сложные ситуации, когда иного решения нет. Так вот, чтобы как-то предотвратить это повальное бедствие, в школах и колледжах ввели обязательный урок сексуального просвещения, а на профосмотрах стали выдавать соответствующие памятки. Сейчас абортов стало гораздо меньше, чем, например, лет десять назад. Но до сих пор, чтобы сделать аборт на полностью законных основаниях, нужно письменное разрешение супруга, родителей или хотя бы сожителя. То же самое с имплантом. Не думаю, что многие родители такое поддерживают. Все же моральные принципы по всем параметрам гораздо лучше. Если незамужней девушке требуется имплант, значит, ее просто плохо воспитывали.

— Но погодите! Если не будет таких девушек, которых, как вы говорите, «плохо воспитывали» и которых совсем недавно, когда вы рассказывали о своей молодости, вы же сами назвали «сговорчивыми», то получается, молодым парням просто не с кем будет заниматься любовью. Ведь цель применения этих самых моральных принципов, как я понял, в том и состоит, чтобы таких девушек не осталось вовсе. С кем же тогда молодому неженатому барраярцу делить постель? Друг в друга у вас парням влюбляться не дозволяется. Горничные, как я сегодня понял, уже тоже не вариант. Нормальных Домов радости, где бы можно было заниматься чем-то еще, кроме секса, у вас нет. Одни низкосортные бордели, куда далеко не всякий решиться пойти… Вам не кажется, что ставка на женскую мораль в первую очередь невротизирует мужчин? А это и ослабление армии, и снижение творческого потенциала, и домашнее насилие, и повальное пьянство, и стабильный рост преступности...

Отец сокрушенно вздохнул, обозначив на лбу горизонтальные складки. Обычно это означало, что собеседник несет чушь или что ситуация грозит выйти из-под контроля. Эльза очень надеялась, что сейчас имелся в виду второй случай.

— Но вы же понимаете, Акане, что теоретический спор теоретическим спором, но мы сейчас говорим о моей дочери?

— Об Эльзе? — зачем-то уточнил гем.

— Ну, да. Об Эльзе, — с очередным сокрушенным вздохом ответил отец, как будто бы взрослых дочерей у него было несколько.

— То есть вы согласны с тем, что у барраярской девушки, в принципе, есть какие-то иные задачи, кроме удовлетворения мужских страстей?

Взгляд отца моментально стал жестким.

— Да, разумеется, я считаю, что Эльза не должна служить тренировочным плацдармом для всяких влюбленных лоботрясов, которые еще сами не знают, чего хотят. Если испытывают какие-то серьезные чувства, пускай приходят к нам и, как честные люди, делают предложение!

Как и ожидалось, разговор об имплантах логично привел к разговору о сватовстве. Но Акане, казалось, даже не чувствовал подвоха.

— Эльза не должна, — с готовностью кивнул он. — А кто должен? Пенфесилея?

Отец заморгал, шумно выдохнул и уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут в гостиную вошла горничная со свежим кипятком. Услышав свое имя, она замерла с горячим чайником в руках и вытаращилась на родителей. Акане, сделав вид, что не заметил ее появления, вдохновленно продолжил:

— Вы же понимаете, что нельзя с помощью морали пытаться защитить одних дочерей Барраяра, — он указал одной рукой на Эльзу, — радикально не подставив при этом других, — махнул он другой рукой в сторону горничной. — Вы же сами только что нам поведали, что пациентки абортариев — это чьи-то дочери и чьи-то сестры, чья семья не имеет возможности их защитить. Но допустим, ваши законодатели сумеют заставить всех девушек Форбарр-Султаны бояться мужчин, стыдиться собственных желаний и ненавидеть самих себя. Возникает вопрос: кто после этого захочет иметь с ними дело? Я имею в виду — с девушками, а не с законодателями. И кто, согласно барраярской морали, имеет право служить «тренировочным плацдармом» для Эльзы с Пенфесилеей, пока они сами не знают, чего хотят? Или у вас только мужская гомосексуальность не одобряется?

Эльза открыла было рот, чтобы высказать цетагандийскому антропологу все, что она думает по поводу его нелепого предположения, но Пенфесилея ее опередила.

— Мадам, — воскликнула она чуть ли не с отчаянием. — Вы недовольны моей службой? Вы хотите, чтобы я ушла?

— Нет, что ты, Пенни, девочка! — моментально и как-то чересчур эмоционально отреагировала мама. — Конечно же, нет! И сделай милость, поставь, пожалуйста, чайник. Просто поставь чайник, хотя бы на пол.

Но служанка только крепче взялась за ручку прихваткой и шире расставила ноги.

— Все в порядке! — уверенным тоном произнесла мама. — Я уже говорила тебе: никто никогда и ни при каких обстоятельствах из этого дома тебя не выгонит.

— Но… — Пенфесилея стрельнула глазами в сторону цетагандийского миссионера.

— Ничего особенного не происходит, — уверила ее мама. — Просто мужчины заняты своим любимым делом и немного увлеклись.

Отец сделал вид, что пропустил этот комментарий мимо ушей. Встрепенулся один Акане:

— Это, позвольте узнать, каким же?

— Укрепляете друг друга в иллюзии, что мир вертится вокруг вас, — спокойно ответила мама.

Акане тут же заулыбался:

— О да, леди Татия! Это типичное мужское занятие! И на Мю, и на Эте, и на космической станции Комарры!

В свою очередь, послав успокоительный взгляд служанке, отец рассмеялся:

— Да, Акане! Недолго же у вас получается разыгрывать мужскую солидарность! Пенни, давай сюда чайник. Графиня права, ничего особенного не произошло, обычная праздная беседа. Так что не бери в голову!

— Но согласитесь, что солидаризоваться с женщинами, особенно по такому вопросу, гораздо безопаснее, — продолжая улыбаться и по-прежнему не обращая внимания на служанку, ответил Акане.

— Да, и впрямь, — хохотнул отец. — Как послушаешь некоторые галактические новости, впору задуматься, какой пол считать сильным. Но мы тут на Барраяре пока держимся и сдавать свои позиции не собираемся!

— Нет-нет, я сейчас не про социальные роли и властные полномочия, — моментально перестал улыбаться гем. — Я про самый первый вопрос: быть или не быть. Это то, что в конечном счете решает женщина. И только она! Мы все, находящиеся в этой комнате, находимся здесь в первую очередь потому, что наши Матери захотели произвести нас на свет.

Отец застыл примерно с тем же выражением лица, с которым только что стояла Пенфесилея. Мама, опустив глаза, чему-то улыбалась. Горничная, судя по нахмуренным бровям, тоже что-то такое обдумывала.

— Мне никогда не приходило это в голову, — как всегда, первым вышел из ступора отец.

— Но это правда, так — подтвердил Акане. — Если женщина не захочет иметь ребенка, то она пойдет на все что угодно, чтобы этого не было. А если она, напротив, ребенка захочет, то она будет готова пожертвовать всем, лишь бы сохранить ему жизнь. От нас, мужчин, в этом вопросе вообще мало что зависит. Нам, чтобы обзавестись потомством, надо прежде всего заручиться поддержкой и пониманием представительниц властного пола. И то, кроме них самих, никто никогда не может нам дать никаких гарантий! И несмотря на то, что решение текущих экономических и социальных вопросов во многих обществах сконцентрировано в руках мужчин (в вашем так даже до чрезмерности), мужчины обладают властными полномочиями только в том, что касается настоящего или прошлого. Тогда как будущее принадлежит (и всегда принадлежало) исключительно женщинам. И это женское желание (или нежелание) привести в мир новое существо невозможно полностью взять под контроль, сколько бы социальных моделей ни изобрело за свою историю человечество.

— Но… Бетанские законы? — недоуменно проговорил отец.

— Если женщина захочет больше троих детей, она переедет на другую планету. Если не захочет иметь детей в принципе, то ее невозможно заставить.

— А как же контроль аутов за вашими генетическими контрактами?

— Если аутесса захочет детей сообразно своим собственным предпочтениям, а не собранных в Звездных Яслях, она выйдет замуж за гема. Причем за того, которого сама же и выберет. А заслуги перед Отечеством ему из послужного списка уже чиновники подберут, чтобы формальный повод был для Небесного благоволения.

Мама, слушая это перечисление, улыбалась все явственней.

— На Барраяре женщина вообще все решает сама, — продолжил цетагандиец. — Иначе бы у вас так не носились с отжившей изоляционной моралью и давно перестали бы стращать молодежь. Тем более что все равно без толку! Единственное место, где «женское своеволие» удалось взять полностью под контроль, это Афон. Но и то они не устранили само своеволие, а попросту делегировали эту ответственность сознательным членам общества. Кто прошел аттестацию, наделяется женскими полномочиями. А барраярцы в этом вопросе пока что самые беспомощные во всей галактике! У вас даже договариваться с женщинами на государственном уровне не научились, чтобы сделать материнство социально привлекательным. А ну как они все разом решат, что сохранить работу и свободу распоряжаться своим времяпрепровождением для них важнее?

Служанка по мере рассказа присоединилась к маминой улыбке, а на последней фразе ухмыльнулся, наконец, и отец.

— Хороший аргумент! Попробую привести его на ближайшем заседании Комитета.

— А то представляете, Акане, — оживилась мама, — у них там в Комиссии по репродуктивной этике одна-единственная женщина, и та — мужчина-транссексуал! Бывшая Донна Форратьер, которая теперь граф Доно! Из нее, конечно, очень хороший отец вышел, но вот матерью-то она не была ни разу! За все свои четыре брака! А это кое-что значит!

— И это у вас единственный способ войти женщине в законодательную ассамблею?! — широко распахнув глаза, ахнул сторонник матриархата. — Физически перестать быть женщиной?!

— Угу, — в один голос подтвердили мама с Эльзой.

— Нет, был один казус во время гражданской войны, — поправил отец. — Когда женщину в спешном порядке утвердили графом, чтобы сохранить Округ за той же семьей. Но она потом схлопотала иск за мужеложство, когда вышла замуж. И она, естественно, выбрала отказаться от титула, а не от мужа.

— Знаете что, — выразительно расширив глаза, обратился Акане к отцу. — Вставьте-ка им всем импланты, пока не поздно! А то, если женщине долго затыкать рот и отказывать в элементарных правах, она в конце концов устанет терпеть и возьмет эти права сама! Да так, что мало не покажется! Честное слово, пусть лучше боятся ЗППП, как все нормальные люди, тогда и проблем из-за этой самой «половой распущенности» поубавится. А вот снимают импланты пускай по письменному согласию супруга или родителей, чтобы родственники тоже брали на себя ответственность за будущего ребенка. Так и иллюзию мужского контроля соблюдете, и нежеланных детей больше не будет. А если возьмете импланты цетагандийского производства, которые не под кожу вживляются, а прямо во влагалищную стенку ставят, то о самых распространенных венерических заболеваниях через пару поколений тоже забудете.

Отец, неловко усмехнувшись, повертел в руках тюбик с жидким презервативом:

— Их тоже на Ро Кита делают?

— Вот этого, честно говоря, не знаю. Делают, по идее, везде, но чей там патент, надо выяснить. У меня, по понятным причинам, образца с собой нет. У леди Рин тоже можно не спрашивать, ей он не нужен.

Эльза окинула увлекшегося торговца-аристократа скептическим взглядом и подумала, что самое время немного разрядить обстановку:

— Я чувствую, если мы дальше пойдем такими темпами, следующим рацпредложением будет прокладка метрополитена в Форбарр-Султане.

— Это было моей следующей мыслью! — повернувшись к ней и приложив руку к сердцу, сознался цетагандиец. — Спасибо, что напомнила!

Отец с матерью переглянулись и тихонечко рассмеялись, явно испытав облегчение от перевода стрелок.

— Но у нас же карстовые пещеры…

Родители перестали смеяться и синхронно посмотрели на забывшуюся Пенфесилею. Та тут же ойкнула и, прикрыв рот рукой, шепотом извинилась.

— Карстовые пещеры? — тоже забывшись, поднял на нее взгляд Акане.

— Да, у нас два раза пытались проложить монорельс под землей, — подтвердил отец. — Сначала ваши, потом наши. И оба раза от этих попыток пришлось отказаться.

— Я ничего про это не знал, — все так же оторопело глядя на горничную, признался Акане.

«А вот», — беззвучно произнесла та, пожав плечами. Тут же, впрочем, вспомнила о приличиях, сделала в сторону родителей извиняющийся книксен и спешно покинула комнату. Акане проводил ее взглядом, потом наклонился в сторону отца и тихо спросил:

— Ну, предположим, не университет? Но хотя бы колледж!

Отец снова занервничал, опустил глаза и так же вполголоса ответил:

— Ее мать против. Считает, что девочка должна знать свое место и жить без лишних амбиций.

— Но ведь если бы речь шла, допустим, о сыне вашего оруженосца, неужели бы вы не смогли настоять?

Отец только вздохнул.

— Она очень умная, — шепотом ответила за него мама. — Хоть и недотепа. Но наши тоже недотепы росли, так что это она научится компенсировать. Стихи пишет в тайне ото всех, как будто мы не догадываемся… рисует, исторические биографии читать обожает...

Пенфесилея? Пишет стихи?!

— Уроки делала вместе с нашими старшими. Ну, как будто бы им помогала, а на самом деле сама училась. Пока они в выпускные классы не перешли и программа не стала совсем уж сложной.

Эльза помнила эти уроки и как ее в детстве жутко бесило, что эта дылда радовалась, когда ей удавалось решить задачу быстрее Рике. А ведь это было нечестно: она была на несколько лет его старше. Только потом до Эльзы дошло, что Пенфесилея окончила всего несколько классов и с двенадцати лет угодила в господский дом: сначала — в помощницы няньки, потом — в горничные. Так что учиться ей было некогда. Родители всячески оберегали ее от тяжелых работ и вообще выделяли по сравнению с другой прислугой (хотя, на взгляд Эльзы, было совершенно не за что). Но тем не менее работа есть работа, тогда как у них с Рике никаких регулярных обязанностей, кроме учебы, в принципе, не было.

— Но можно же нанять репетиторов, чтобы нагнать школьную программу, — все не мог угомониться Акане. — Ну, явно же вы не такого будущего для нее хотите. К мнению матери здесь точно не стоит прислушиваться. Все, что она могла ей дать, она уже дала.

— Она не знает, — тихо, глядя куда-то в сторону, одними губами прошептал отец.

— Вообще-то знает, — тоже тихо и как бы между делом возразила мама.

Отец повернулся к ней и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Не от меня, если тебя это волнует, и не от ее родителей, — объяснила та. — Да и говорила она об этом, похоже, только со мной одной.

— И как же так вышло? — с примирительным вздохом поинтересовался отец. — И главное, почему я об этом не знаю?

— Как вышло? Ну, я же сказала, что она умная девочка. Листала Рикин учебник по биологии, нашла в разделе про генетику какие-то неоспоримые признаки, по которым можно определить родство, вроде дарвинова бугорка или ямочки на подбородке…

Акане сделал большие глаза и оглянулся на Эльзу:

— Я, конечно, плохо представляю, какие внешние признаки родства могут быть существенны в отсутствии традиции редактирования генома, но насколько я помню из истории человеческой эволюции, дарвинов бугорок — ни разу не отличительный признак.

— И тем не менее, — продолжила мама, — именно это явилось для нее поводом задаться вопросом о том, почему она практически все свое детство проводила в нашем доме. Почему ее вместе с Эльзой и Рике ненавязчиво учили музыке и языкам, почему на Зимнепраздник она всегда получала такие же подарки, как наши дети, почему ее мать всегда присылает нам мед, варенье и соленые огурцы со своего огорода, а мы обязательно шлем ей какие-то нужные вещи для благоустройства дома. В былые времена такую близость можно было бы объяснить, если бы ее мать служила у нас кормилицей. Но сейчас с распространением репликаторов такие, почти родственные, межсословные связи сошли на нет. Вот она и пришла ко мне с вопросом. Решила, что она наша с Рене внебрачная дочь, которую мы были вынуждены отдать в другую семью из-за моего слишком юного возраста.

— Прекрасно, — выдохнул отец в сторону. — То есть я еще и похож на человека, способного соблазнить пятнадцатилетнюю!

— Ну-у… — мама выразительно подняла брови. — На человека, способного безрассудно влюбиться в сорокалетнюю и замужнюю, ты в свои двадцать шесть, судя по голограммам, тоже похож не был.

— О, это совершено ничего не значит! — вклинился в этот внутрисемейный диалог Акане. — Как человек, способный влюбиться в пятидесятипятилетнего, я в свои пятнадцать тоже не выглядел. А женщины в возрасте обычно гораздо интереснее, чем мужчины.

Отец с шумом выдохнул что-то вроде беззвучного «о Боже ж ты мой!», маме тоже пришлось перевести взгляд на гостя. Повисшее было между родителями наэлектризованное молчание слегка разрядилось. А Эльза сидела тихо-тихо, вцепившись ногтями в подлокотники, и отказывалась верить происходящему.

— И когда же это произошло? — с очередным вздохом спросил отец, повернувшись, наконец, к жене.

— Лет пять назад, — как ни в чем ни бывало ответила мама.

— Пять лет? — нахмурился отец. Какое-то время молча скреб подбородок, потом в своей меланхоличной манере поинтересовался: — И почему я слышу об этом только сейчас?

— Потому что тут не о чем разговаривать, — нарочито непринужденно ответила мама. — Мы с Пенфесилеей все обсудили и все между собой выяснили. Ты давно знаешь мою позицию, а на свои вопросы, я считаю, ответы ты можешь найти только сам. Почему Пенфесилея не стала с тобой об этом разговаривать? Ну, видимо, потому же. Бедная девочка придумала себе сказку, чуть ли ни потерянной принцессой себя вообразила, а все оказалось… как бы это сказать? Весьма банально.

«Если не сказать — пошло», — мысленно закончила про себя Эльза.

— Она же совсем не знает мужчин, — продолжала мама. — Вот она и подумала, что у нее мои гены. Ей даже в голову не пришло, что это все от того, что мы с Фетидой просто внешне похожи. Так сказать, один тип.

— Ну, это еще ничего, — зачем-то опять встрял новый родственник. — В осознании, что тебя выбрали «от противного», как максимально далекий от первой любви типаж, романтики еще меньше.

И снова родители были вынуждены отвлечься от своего скрытого противостояния, чтобы скользнуть взглядом по цетагандийцу. А Эльза молчала и чувствовала, что еще немного — и ее просто начнет трясти от еле сдерживаемой ярости. Отец, которого она привыкла считать образцом нравственности, оказался обычным безответственным придурком вроде Форкаллонера! И она еще переживала, как он отнесется к ее роману с инопланетником!

— Но ты ей объяснила, что мы всего лишь выполняли обещание, данное ее матери? — вышел из задумчивости отец.

— Твое обещание! Мое мнение по этому вопросу ты давно знаешь. И если даже с моей, материнской точки зрения это звучит как надуманный повод, то с точки зрения ребенка какие-то давние договоренности взрослых — вообще ни разу не оправдание! И я ей честно об этом сказала: пускай знает, насколько мужчины бывают беспомощны перед своими же собственными чувствами. Мы много с ней говорили, но единственное, что ее волновало, это как отношусь ко всей этой ситуации я: не противно ли мне видеть ее в нашем доме, не оскорбляет ли меня то, что сама я не смогла подарить тебе ребенка, а у другой женщины получилось… Ты не представляешь, сколько мы с ней всего преодолели! Еще не хватало впутывать в это дело тебя, с этим твоим «обещанием»… Она очень уважает тебя, бесконечно тобой восхищается, но исключительно как сеньором! И знаешь, это прекрасно! Не хватало еще, чтобы она задумалась над тем, каким ты для нее оказался отцом! Но Акане совершенно прав: семья — это не генетика. И мне, кажется, удалось донести эту мысль до Пенфесилеи. Поэтому ее родители — это родители, они право называться отцом и матерью заслужили всей своей жизнью. А мы с тобой — просто добрые, немного безалаберные господа, какими всегда для нее и были.

Отец слушал молча, глядя куда-то в сторону плинтуса с выражением печальной задумчивости на лице, словно в словах мамы для него не было ничего нового и он сам многократно говорил себе то же самое, а может быть, даже в еще более резкой форме. А Эльзу вдруг поверх ярости внезапно накрыло чувством невыносимого стыда. Подумать только, у нее всю дорогу была старшая сестра, а она об этом даже не догадывалась! И они с Рике еще над ней хихикали вечно, считая глупой. А все оттого, что у нее были ровно те же проблемы с социализацией, что и у них: как сказала мама, все трое росли недотепами. Вечно что-то роняли. Сначала говорили и только потом думали. И бессознательно противились любому распорядку. И у всех троих, когда их захлестывали эмоции, случался этот проклятый паралич речи, когда оставалось либо кричать, либо рыдать, либо швырять предметами — от ярости и бессилия, от того, что слова не идут на ум, а если и пришли, то в тот момент, когда язык и горло перестали тебя слушаться. И все это, как теперь выяснилось, из-за проклятой цетагандийской генетики — из-за желания какой-то взбалмошной аутессы вывести породу идеальных чувствительных антикваров! Пенфесилею, конечно, никто вслух «гембреттеном» не дразнил, но и защиты, которую давало графское происхождение, она тоже была лишена. Каково это жить, когда любой пьяный прохожий может тебя толкнуть, ущипнуть за грудь или плюнуть на юбку? Когда любая компания подростков свистит тебе вслед и громко, на всю улицу, обсуждает твои размеры и формы? Когда любой — вообще любой — мужчина может сделать тебе «комплимент», а ты обязана молча терпеть и улыбаться? Эльза этого не знала и отчаянно не желала знать. И от этого ей было еще гаже. Она вдруг почувствовала себя так, словно она у Пенфесилеи (которая была точно такой же, как и она!) собственным привилегированным статусом что-то украла. И вот как ей теперь со всем этим быть, спрашивается? Как ей теперь смотреть в глаза сестре-горничной?

— Наверное, мне все же стоит с ней лично поговорить, — задумчиво произнес отец, по-прежнему глядя в сторону плинтуса. — Пора уже разобраться с ошибками юности…

— Граф Форбреттен! Да что вы такое говорите! — воскликнул Акане. — Нельзя к этому так относиться!

— Вот и я считаю, — со вздохом вставила мама. — Не может живой человек быть ошибкой.

— Ну, это вы леди Татия, просто с нашими генетиками ни разу не общались, — звякнув браслетами, моментально отреагировал на ее замечание гем. — Я вас уверяю, при любом производстве, даже таком ответственном, всегда бывает некоторый процент брака. Но я не это хотел сказать. Смотрите, граф Форбреттен, вы ведь сделали очень благое дело! Во-первых, для ее семьи. Как я понял, ее отец с матерью иначе просто не имели бы шанса стать родителями. Во-вторых, для ее сословия. Своим поступком вы сильно улучшили не-форскую генетику, передав по наследству качества, веками отшлифованные вашим внутриаристократическим инбридингом и воспитанием. В-третьих, вы сослужили добрую службу всему человечеству. Распространили за пределы своей семьи доставшийся вам от вашего прадеда уникальный геном, спроектированный талантливым генетическим инженером.

— Вот, значит, как вы на это смотрите? — невесело усмехнулся распространитель уникального генома.

— А как еще на это можно смотреть? — ответно воскликнул Акане. — Имеющийся у нашей линии характерологический дефект никоим образом не отменяет гениальности самой разработки. Не говоря уж о том, что быть потомком гема — это само по себе очень нехилое преимущество. Вы ей его предоставили. Естественно, вас волнует ее будущее и вам хочется, чтобы она была счастлива. Можно, конечно, подыскать ей достойного мужа. Но будучи немного знакомым с характером другой вашей дочери, — и цетагандиец скользнул взглядом в сторону Эльзы, — я почти уверен, что Пенфесилея не захочет никого слушать в этом вопросе. Зато вы можете обеспечить ей достойное образование и такую сферу профессиональной деятельности, где она будет окружена приличными молодыми людьми и сама сумеет составить себе подходящую партию. Поговорите с ней лучше о ее будущем, а не о своем прошлом. Подумаешь, когда-то неудачно влюбились в человека, который смог вам ответить взаимностью лишь в одном аспекте! Любовь и не такие шутки с людьми иногда выделывает! Зато, как сами же говорите, сумели потом дождаться ту, кто согласился разделить с вами свое и ваше существование. Но вы взрослый состоявшийся человек, и ваш опыт — это ваше богатство. А для молодой девушки, которая еще и жить-то толком не начала, гораздо важнее набраться собственного опыта. Вы поддерживаете ее семью, помогли ей развить ее природные способности в детстве, не стали ее лишать связи с родителями (как, уверяю вас, у нас бы сделали в такой ситуации многие)… Так что же плохого в том, чтобы не только поделиться со своим отпрыском генетикой, но и обеспечить ей надежную поддержку в дальнейшем развитии тех качеств, которыми вы ее волей случая наделили? Не как родитель, а как мудрый сеньор, который заинтересован в развитии потенциала своих служащих.

Отец молчал, задумчиво глядя на Акне и с раздражающей Эльзу меланхолией водя по губам пальцем.

— Ну да, — кашлянула она. — Осталось только придумать, как мне теперь общаться с Пенфесилеей. А также Рике и нашим мелким.

— О, Эльзочка! — только что не подпрыгнул в кресле Акане. — Уж кто-кто, а ты с твоими братьями и сестрами от этой ситуации только в выигрыше!

— Я?!

— Конечно! И я знаю, о чем говорю. У меня до вчерашнего вечера не было ни одной старшей сестры, только младшие. А сегодня у меня их две! — и он скользнул взглядом в сторону мамы. — И я тебя уверяю, это качественно иное существование! А если Пенфесилея тоже согласится признать меня своим родственником, то у меня будет целых три старших сестры.

Эльза аж челюсть уронила от такой логики:

— Ты собираешься побрататься с Пенфесилеей?!

— Не побрататься, а попросить ее признать меня своим братом. Если она не согласится — это ее право. Потому что, как я уже сказал, а леди Татия согласилась, семья — это не генетика. А если согласится, то это будет очень здорово!

Эльза продолжала буравить его глазами, пытаясь понять, не шутит ли он.

— А что? — не понял он ее. — Умная, красивая, с характером. Служит в доме у приличных людей, в одной из влиятельнейших семей планеты, — и Акане указал взглядом на ее же родителей. — Я уже тебе говорил, что горничная государственного чиновника второго ранга — это очень серьезное знакомство. По-моему, просто грех разбрасываться такими родственниками. Сам не собираюсь и тебе не советую. У твоих родителей с ней свои отношения, но это не значит, что у тебя, у твоих братьев и сестер не может быть с ней своих. По крайней мере, по сравнению с младшим братом безработным искусствоведом — это будет чистое приобретение!

Родители снова принялись, глядя на них, с ироническими улыбками перемигиваться, словно и не думали до этого спорить. Типа: «А я тебе что говорила?» — «Нет-нет, это что я тебе говорил!»

— А вы, Акане, детей от Эльзы хотите тоже из соображений осчастливить Барраяр путем распространения вашего уникального генома? — как бы между делом поинтересовался отец.

Воодушевления в глазах сеятеля просвещения поубавилось.

— Ну-у… Когда мы об этом разговаривали, — беспомощно оглянулся он на Эльзу, — я, честно говоря, об этом не думал. Это и так слишком очевидная мысль. Но дело не в том, что мне непременно хочется завести барраярский линьяж. Просто Эльза — единственный человек, рядом с которым мне на Барраяре ничего не страшно. В том числе и растить вместе детей.

Отец хмыкнул, и родители снова переглянулись. На этот раз они, правда, обменялись скорее вопросительными взглядами, словно не совсем понимая, как трактовать это заявление. А Эльза неожиданно для себя осознала, что Акане фактически признался ей в любви — на этот раз в присутствии ее родителей. И снова, как и в саду, сделал это так, что его признание ни к чему ее не обязывало: ни к браку, ни к необходимости отвечать «да» или «нет», ни даже ко вполне логичному, уже просившемуся на язык «я тоже».

— С Фенн Рин я этого ужасно боюсь, — зачем-то добавил он. — А с лордом Форкосиганом это просто невозможно представить. Он сам во многом еще как ребенок.

Н-да… Признание сразу перестало выглядеть как признание. Зато родители сразу что-то такое поняли. Судя по очередному перемигиванию, каждый — что-то свое.

— А под Эльзиным избранником вы имели ввиду лорда Форкосигана? — зачем-то решил уточнить отец.

— Да, — удивленно ответил Акане, снова оглянувшись на Эльзу. — Никого другого мы даже не обсуждали.

— Ну, хоть с кем-то этот вопрос обсуждался, — вздохнул отец.

Акане развернулся к ней с полными ужаса глазами:

— Ты еще не говорила с родителями о своем намерении стать леди Форкосиган?!

— Ну, вообще-то это не от меня зависит.

— А от кого?! Ты же понимаешь, что если ты будешь просто ждать, пока Алекс сделает тебе предложение, то ты можешь этого никогда не дождаться?

— Понимаю, — просто согласилась она.

— Но разве это не тот вопрос, в который следовало бы посвятить родителей? — продолжал недоумевать гем. — У вас же Округа, как я понял, почти граничат, и для совместных экономических и экологических проектов такой брак был бы весьма выгоден.

— Был бы, — вздохнула она, впрочем, без особой печали.

— Ну, мы, в общем, были в некотором роде готовы к тому, что с нами не посоветуются, — в своей обычной неспешной манере сообщил отец. — Что весьма вероятно, настанет такой день, когда наша дочь придет к нам и огорошит нас сообщением, что вчера вышла замуж. А на наши удивленные взгляды скажет с независимым видом: «Ну, вы же всегда этого хотели!» Или я не прав?

Последний вопрос явно относился к юной мятежнице. Признавать отцовскую правоту было неприятно, поэтому она просто неопределенно пожала плечами: может, да, а может, и нет. Пускай как хотят, так и понимают.

— С сегодняшнего дня у нас, правда, прибавились опасения, что этого дня мы можем и не дождаться, — оглянувшись на маму, продолжил отец. — А вместо этого нас, например, порадуют сообщением о скором появлении внебрачного внука. Которого нам придется в срочном порядке усыновлять, чтобы оставить за ним хоть какое-то наследство...

О, так выходит, есть и такой вариант! И, типа, ее не выгонят с позором из дома, не заставят делать аборт, не выдадут в спешном порядке замуж за первого встречного? Как полезно-то в дом болтливых цетагандийцев водить, оказывается! Но вообще-то да, одна внебрачная дочь у отца уже есть, мама — противница абортов, своих детей навалом, можно, и «внебрачного внука» себе позволить. Тем более что цетагандийской кровью родителей теперь особо не напугаешь... Однако потенциальный отец будущего «внебрачного внука», судя по его настороженному выражению, все понял совершенно иначе.

— Я, конечно, плохо знаю барраярский семейный кодекс, — начал он с осторожностью. — И не знаю, какие у тебя, Форбреттен, могут быть для этого мотивы. Но, по-моему, это далеко не лучший способ стать матерью. Нет, меня, конечно, несколько успокаивает тот факт, что с твоими родителями твой ребенок гарантированно будет окружен заботой и лаской... Но тебе не кажется, что для тебя самой гораздо ценнее было бы получить родительский опыт лично? При условии, конечно, что это не будет мешать учебе и твоему профессиональному росту.

— И как ты себе это представляешь? — скептически поинтересовалась она.

— Ну, во-первых, теперь у тебя есть я, — развел он руками. — Свой кров и стол, в случае чего, я тебе уже обещал. Какие-то накопления у меня есть, и потом, не век же я буду тут у вас без работы, так что на какую-то сносную жизнь можно рассчитывать. А во-вторых, если тебе прямо вот приспичит непременно рожать, — и он выделил последнее слово, выразительно подняв брови, — вместо нормального оформления генетического контракта, то уж, наверное, ты выберешь для экспериментов над своим телом какого-нибудь приличного человека. Не Форкаллонера, я имею в виду… Твой отец ведь уже сказал: чтобы не заботиться о своих бастардах, надо совсем не иметь совести. То есть еще один взрослый, кроме нас двоих, на кого можно будет оставить младенца, надеюсь, все-таки у нас с тобой будет. Ну, и потом, няню всегда можно нанять. Ту же Пенфесилею, если она согласится.

Эльза попыталась уложить в голове эту сложную семейную схему.

— То есть мы не про наших с тобой детей сейчас говорим?

— Конечно! — расширил глаза Акане. — Лично меня такой вариант размножения в принципе не устраивает! Потому что это куча рисков и для младенца, и для тебя! Особенно тут на Барраяре, с вашим уровнем медицины. На такое я не согласен! Так что если ты не собираешься ни за кого выходить замуж, но хочешь детей именно от меня, то мы не будем дожидаться, пока ваши законодатели станут считать женское здоровье приоритетом. Мы просто найдем такую клинику, где можно будет поставить имплант без согласия родителей. Воспользуемся вашим барраярским патриархатом: может, моего согласия тоже будет достаточно. Как никак в вашей системе родства ты — моя внучатая племянница… Ну, и потом, если есть подпольные абортарии, то и импланты полулегально тоже должны где-то ставить. Это, конечно, плохо, потому что в случае чего к ним даже претензий будет не предъявить… Но что поделать, если у вас тут практически все так устроено.

Эльза подняла, наконец, глаза на родителей. Отец слушал, молча и очень внимательно глядя на Акане. Мамины брови поднялись выше некуда, демонстрируя крайнюю степень недоумения.

— Генетический контракт тоже наверняка можно без брака у вас оформить, — продолжал гем. — Есть же какие-то одинокие женщины, которые просто хотят детей, а замуж выходить не собираются?

— Есть, но к ним очень предвзятое отношение, — ответил отец.

— Если Эльза будет жить с цетагандийским гемом, к ней и так будет предвзятое отношение, — резонно ответил Акане. — Независимо от того, чьего ребенка она будет воспитывать.

— А ты правда готов растить со мной чужого ребенка? — все еще не могла отойти от шока Форбреттен.

— Почему чужого?! Он же в любом случае будет твоим! Конечно, мне бы очень хотелось иметь с тобой общих детей, но не этим вашим «естественным» способом. Потому что превращать женщину в инкубатор — это просто верх неуважения к человеческому достоинству!

Н-да… И признание в любви, и фактически предложение руки и сердца — еще более основательное, чем сегодня в саду. При том, что если бы в детстве она про кого-то узнала, что девушка поставила себе имплант и собирается жить с молодым человеком, не выходя за него замуж, она была бы точно уверена, что речь идет о будущей проститутке и сутенере. И кстати, еще одна общая черта: Акане публично заявил, что не собирается ограничивать ее сексуальную свободу и «эксперименты» со своим телом она может ставить с кем угодно… Забавно. Но разве не этого она сегодня утром для себя захотела, постановив, что отныне никто никогда не будет ей больше указывать, что ей со своим телом делать?

— Но в идеале вы бы хотели, чтобы Эльза вышла замуж за Форкосигана? — зачем-то опять уточнил отец. — И чтобы ваши дети носили его фамилию?

— Ну… да. Эльза ведь хочет за него замуж. А с ним, мне кажется, мы договоримся. Старшего сына, наверное, по традиции, надо сделать от Алекса, а я на любого младшего или младшую буду согласен.

— Угу, — что-то отметил для себя отец. Потом с выражением некоторого триумфа взглянул на маму, типа: «Все-таки я был прав!»

— Мы же ведь на одном-двух не собираемся останавливаться, если сумеем уговорить Алекса? — спросил Акане Эльзу.

— Посмотрим, — сдержанно пробормотала она.

Мама меж тем кинула триумфальный взгляд на отца: «Ну! Я же была права!» Что они там пытаются выяснить, черт возьми? Но мама уже снова обернулась к ним и как-то слишком бодро спросила:

— А вот еще, Акане, такой вопрос. Совершенно праздный, мне просто интересно. Я правильно поняла, что вам в первую очередь важно, чтобы ваш ребенок был похож на любимого человека и имел ту же наследственность? Ведь так? А если вдруг с этим что-то не сложится? Или у вас и на этот случай тоже есть какой-то резервный план?

Акане вдруг почему-то замер и как-то очень уж осторожно скосил глаза в сторону Эльзы.

— Э-э… А почему вы спрашиваете? — почти прошептал он. — У Эльзы ведь нет этих ваших мутаций, которые препятствовали образованию жизнеспособных зигот?

— Нет, у Эльзы, конечно, их нет, — уверенно подтвердила мама.

Эльза выдохнула. Значит, у нее с этим все в порядке! Можно не волноваться. Акане же, наоборот, как-то сильно вдруг помрачнел. Ей даже показалось, что в черных накрашенных ресницах что-то блеснуло.

— Я бы не хотел примерять на себя эту ситуацию, — так же тихо проговорил он. — Нет, я считаю, что вы все сделали правильно. Особенно видя результат, — и он снова скользнул взглядом в сторону Эльзы. — Но я не знаю, как бы я сам сумел на это решиться. Только если совсем бы не было никакого другого выхода... Во-первых, можно в случае каких-либо сложностей обратиться в посольство Цетаганды. Правда, на помощь наших генетиков можно рассчитывать только в случае официального брака, когда речь идет о генетическом контракте с цетагандийской подданной, а там будут уже свои сложности, о которых я говорил. С другой стороны, можно было бы попробовать напрямую связаться с прабабушкой Аулин. Она уже помогла один раз моему деду с клетками Эрика Форбреттена… Кстати, — неожиданно оживился он. — Если хотите, могу написать ей про ваш случай. Может, она не откажется и тут чем-то помочь. Ну, если вы хотите шестого ребенка с добавлением аутских генов. Она просто не сможет совсем ничего не добавить от себя самой, зато у ребенка будет гарантированно хорошее здоровье и высокий интеллект.

На маму просто неловко было смотреть, так она засияла.

— Акане, да вы просто прелесть!

Тот засмущался, покраснел кончиками ушей. Отец, глядя на его реакцию, тихонечко рассмеялся. Потом обнял маму, прижал ее к себе и с улыбкой спросил:

— А мы точно хотим шестого?

— Ну, попробовать-то надо! А вдруг на этот раз получится?

— Нет, я не хочу заранее вас обнадеживать, — поспешил вставить Акане. — Она дама весьма своенравная и эксцентричная. Так что может и отказать по совершенно неизвестным причинам. Но я сейчас подумал, что можно обратиться к ней не напрямую, а через Жероннэ. Оно, думаю, найдет способ помочь внуку графа Рене, которого само когда-то нянчило.

— Жероннэ? А кто это? — спросила мама.

— О, это наше семейное ба, которое ездило с моим дедом по Барраяру и благодаря которому как раз графине Эльзе удалось забеременеть.

— Ба? Они ведь бесполые? — переспросил отец.

— Ну, да, — широко заулыбался Акане. — Но для того чтобы украсть чужую сперму, половые органы не нужны.

— Ах, вот оно что! — почему-то страшно развеселился отец. — А мы-то с тобой все гадали, что там за любовь такая была неземная, — и он еще крепче прижал к себе улыбающуюся маму.

— Не-не, любовь там как раз была! Еще какая! Сейчас я голограммы вам покажу, — и Акане полез, наконец, за «семейным голоальбомом», ради показа которого они, собственно, и пришли.