Разум и чувства (гет)

— Так это и есть особняк графа Форбреттена? — как будто только сейчас сообразив, куда они пришли, удивленно произнес Акане.

Всю дорогу от Старой Хассадарской заставы до Звездного моста цетагандиец уверенно шел с ней рядом, то и дело останавливаясь, чтобы сообщить какие-то малоизвестные сведения из истории барраярской архитектуры, показать какую-нибудь забавную деталь или затащить внутрь уютного дворика или тесного переулка, о существовании которого она даже и не подозревала. В результате простая пешая прогулка опять вылилась в полную сюрпризов экскурсию, а она окончательно уверилась в том, что проведенное в графском особняке детство не только позволило ей избежать развития некоторых полезных навыков (вроде опыта работы и самостоятельного ведения бюджета), но и — вопреки устойчивому мнению — культурному развитию тоже способствовало отнюдь не во всех областях. На середине моста Акане остановился и, водя в воздухе унизанными перстнями пальцами вдоль линии городской застройки, прорисовывая доминанты и громады полускрытых садами особняков, прочел ей буквально целую лекцию по истории Форбарр-Султаны.

Тем удивительнее выглядело его нынешнее удивление. Когда под возмущенные сигналы аэрокаров они перебежали набережную, гем той же уверенной походкой направился вниз по тротуару, явно намереваясь поскорее обогнуть их резиденцию и продолжить вместе с ней поиск достопримечательностей в глубине исторического квартала. Ей даже пришлось схватить его за руку. И пока он соображал, отчего они так резко остановились и что она хочет ему показать, она, помахав другою рукой на камеру, буквально втянула его внутрь периметра силового поля. Акане привычно высвободился из ее пальцев, уже в который раз за сегодня бросив на нее осуждающий взгляд (типа: «Как это можно?! На улице!»), поправил висевший на плече балисет и, вглядевшись в фасад ее родового гнезда, начал осознавать ситуацию.

Они как раз остановились перед въездными воротами, дополнительно усиленными линией электрозащиты. Ажурная решетка, выполненная из прочнейшего серебристого сплава, была настолько тонкой, что сами ворота казались сплетенными из металлической паутины. Благодаря совершенству исполнения она считалась одним из малых символов Форбарр-Султаны и вот уже полвека в самых разнообразных ракурсах устойчиво воспроизводилась на туристических открытках. И вот знаток барраярской архитектуры стоял перед этой самой знаменитой решеткой особняка Форбреттенов, всматривался сквозь нее в сам особняк, который сегодня так красиво искрился в лучах солнца, щедро отражая небесный свет стеклянными стенами в высоких белоснежных арках — настолько, что казался почти прозрачным, — однако никаких восторженных «ох!» и «ах!», которые Эльза уже привыкла слышать в качестве обычной реакции на разные покосившиеся башенки и готовые рухнуть балконы, на этот раз со стороны гема не доносилось.

— Что-то не так? — поинтересовалась она.

— Ну-у… — задумчиво протянул в ответ знаток архитектуры.

Такого варианта она предусмотреть не могла.

— Если что-то не нравится или смущает, прямо так и скажи. А то у меня, знаешь, и так полно родственников, которые в лицо улыбаются, а за глаза потом кости моют.

Акане вздрогнул, полез за планшетом, заглянул в электронный словарь и, видимо, убедившись, что это всего лишь такая идиома, с некоторым облегчением выдохнул. Однако судя по обеспокоенному выражению, застывшему на раскрашенной физиономии, у него самого только такие родственники и были. И прямо сейчас он отчаянно пытался согласовать принятую между любовниками открытость с требованиями внутрисемейной почтительности.

— Можно я выскажусь как историк и искусствовед? — бросил он на нее умоляющий взгляд, убирая планшет.

— Валяй, — разрешила она. — Но вообще странно, что ты так удивился. Наш дом в этой части города почти отовсюду видно. И его обязательно показывают туристам во время обзорных экскурсий. Прожить несколько месяцев в Форбарр-Султане и не знать, что это дом Форбреттенов, — это надо было постараться.

— Ну, видишь, я не очень люблю обзорные экскурсии, — со вздохом признался искусствовед. — Они, как правило, рассчитаны на тех, кто вообще не знает истории. И проводят их обычно не специалисты, а те, кому требуется подзаработать на каникулах. Я предпочитаю находить нужную мне информацию без посредников. Конечно, я много раз видел это здание, но как бы тебе сказать… Это такая нелепая позднятина, и здесь, в центре, она так мозолит глаза… И потом, — просто исходя из ее доминирующего положения — сразу ясно, что для того, чтобы ее построить, пришлось снести какую-то крепость Периода Изоляции. Я, честно говоря, даже выяснять не стал, что тут на этом месте стояло, чтобы уж совсем не расстраиваться. Ну и про дом этот, соответственно, тоже принципиально не стал ничего узнавать. А так... Ну, что я могу про него сказать? Кроме того, что он совершенно обыкновенный и на любой обитаемой планете, где есть крупные города, такого добра навалом? Уникальный памятник барраярской истории, как всегда, принесли в жертву галактическому функционализму.

— Понятно. Значит, не нравится, — со вздохом перевела на человеческий язык Эльза. — А что нравится? Как у Форкосиганов? Когда окна приходится заклеивать на зиму и регулярно канализацию прочищать?

— А что, у Форкосиганов нормальный дом, — пожал плечами «противник функционализма». — Просто он не рассчитан на такое число жильцов. Ну, и владельцы там последние сто лет откровенно бесхозяйственные были. А окна, канализацию и даже лифты там вполне можно сделать удобными и современными, не нарушая при этом исторический облик.

— А-а… То есть надо как у тебя? Чтоб стены снаружи остались старые, а внутри — непонятно что?

— Почему это у меня «непонятно что»? — тряхнув серьгами, возмутился Акане. — У меня скромное городское жилище отшельника-интеллектуала. И я тебе даже говорить не стану, во сколько мне обошлось при установке стеклопакетов сохранить прежнюю расстекловку. Я даже ангар для флаера не стал делать лишь потому, что пока не нашел толкового инженера. Такого, чтобы сумел решить поставленную перед ним задачу, не нарушив при этом исторических очертаний кровли.

Эльза усмехнулась и, с улыбкой закинув ему на плечо руку, прижала его к себе.

— Цетагандийский рачок-отшельник вселился в барраярскую ракушку.

Акане моментально обнял ее в ответ и посмотрел с какой-то трогательной серьезностью.

— Да, в брошенную барраярскую ракушку... Вот скажи, почему я могу бережно относиться к вашему барраярскому прошлому, а вы — нет? Кстати, если придумаешь, как это можно сделать, могу тебя нанять, инженер Форбреттен.

— Что ж, спасибо за предложение. Скинешь мне чертежи здания, я подумаю… А тебе не приходило в твою историческую голову, — спросила она, с усмешкой глядя ему в глаза, — что вообще-то у нас тут в городе пятьдесят лет назад бои были? Танки по улицам ходили, авиаудары с воздуха по жилым кварталам, зенитки на всех высотных точках стояли… И каменное здание, занимающее настолько выгодную позицию, несколько раз переходило из рук в руки. В результате чего после подавления мятежа от него остались одни руины.

— Прям вот руины-руины? — с недоверчивой улыбкой заглянул ей в глаза историк.

— Прям вот. Могу тебе фотки потом показать. Самые что ни на есть руины. Прадед с дедом посмотрели, что от прежнего дома им фордарианцы оставили, и решили, что чем пытаться восстановить, легче построить заново.

— «Прадед с дедом» — это мой дядя и мой двоюродный брат?

Эльза кивнула.

— Да, тогда это очень по-цетагандийски, — с некоторым одобрением произнес гем. Похоже, эта мысль немного примирила его с утратой «памятника архитектуры».

— Так вот с тех пор, если хочешь знать, все прочие графы нам завидуют. Ну, кто в старых особняках живет, вроде форкосиганского.

— А вот это как раз очень по-барраярски!

Она еще раз обвела взглядом «нелепую позднятину», бывшую предметом зависти столичного форства, и за одной из стеклянных стенных панелей заметила вдруг фигуру отца. Поверхность стены была с затенением, но балконная створка была чуть приоткрыта. На какое-то мгновение из-за полупрозрачной шторы мелькнула крепкая мужская рука в домашнем халате и по глазам ударил яркий солнечный луч, отрикошетив от начищенного до зеркального блеска фамильного серебра. В новом доме сложно было избавиться от прежних привычек, въевшихся на протяжении нескольких столетий буквально в подкорку. Поэтому даже в эпоху Регентства, когда городской воздух, как знала Эльза из отцовских рассказов, не ругал только ленивый, обитатели особняка продолжали для проветривания открывать окна на улицу. Тем более что тогда еще не свои, а инопланетные кондиционеры — с учетом регулярной замены фильтров — оказались в эксплуатации не так уж и дешевы. Теперь же, когда руководство планеты озаботилось, наконец, не только наращиванием темпов производства, но и качеством жизни, возможность пить дневной кофе с видом на реку, смешивая аромат элитной эскобарской арабики с доносившимся от набережных запахом солярки и тины, стала еще одним способом сказать окружающему миру: «Пусть мы и осовременились, но мы все еще барраярцы!» И да, привозной кофе полагалось пить непременно из граненого стакана с дедовским подстаканником! Хорошо еще, что Акане не был способен оценить всех нюансов этого трогательного семейного абсурда! Интересно, и как давно отец за ними наблюдает? Ну что ж, по крайней мере, не придется никого специально оповещать о том, что она «привела в дом цетагандийца». Пожалуй, даже следовало дать родителям немного привыкнуть к этой мысли, помаячив под окнами чуть подольше.

— Боишься? — с улыбкой поинтересовалась она у нового родственника.

Акане задумчиво закусил губу и смешно сморщил нос, отчего черешок каштанового листа у него на лбу пошел легкими трещинками.

— Да, наверное, — признался он, прислушиваясь к себе. — Не так, чтобы уж совсем Бездна. Но, откровенно говоря, боязно.

Они стояли в обнимку, тесно прижавшись друг к другу боками и глядя друг другу в глаза. В паре метров за их спинами шли по тротуарам и ехали в аэрокарах чужие люди. Впереди ее ждали другие — пусть и близкие, но посторонние. А по-настоящему родной человек был здесь — с разрисованным до состояния маски лицом, с увешанной побрякушками длиннющей черной косой, со здоровенными серьгами в ушах и накрашенными, как у девчонки, ресницами. А еще с нечеловечески странным разрезом глаз и черными провалами п-в-тоннелей в окружении золотисто-охряного сияния.

— Бездна — это которая звездная?

— Ага. Изнанка Неба.

— Обычного или того, которое черное?

Впрочем, глядя в провалы его зрачков, сложно было не догадаться, о каком небе шла речь.

— Небо всегда и везде одно, — с улыбкой ответили ей черные Небеса из-под накрашенных по-девчачьи ресниц. — Это же Космос.

Космос чужих зрачков затягивал, как и полагалось космической червоточине. И она подумала, что еще никогда никому так подолгу не смотрела в глаза. Хотя, казалось бы, у всех людей есть зрачки, и у всех они, по идее, устроены одинаково — в отличие от того, что их окружает. Чтобы как-то справиться с нахлынувшим на нее смущением, она отвела лицо и оглядев себя, оттянула на груди черную рокерскую футболку, которую Акане разрешил ей оставить в качестве любовного трофея. Он тогда сказал, что на ней изображена Бездна.

— И там, и там звезды. В чем тогда отличие?

— Ну, звезды, они же только в Космосе — звезды, — с неловкой улыбкой пояснил носитель инопланетного разума. — К ним можно лететь, по ним можно осуществлять космонавигацию, они дают надежду и служат ориентиром. А звездная Бездна — это когда вокруг тебя безвоздушное ледяное пространство, приборы молчат, кислород на исходе и все, что тебе остается, — это посылать сигнал SOS в надежде, что кто-то его услышит. То есть звезды — они как бы есть, но для тебя в этот момент существует только безмолвная Пустота между ними. Объективно — то же самое, что и Небо. И то, и другое — черное. Но субъективно — это два противоположных состояния. Вся разница в твоих возможностях.

— То есть все дело в точке зрения и контексте?

Он кивнул.

— Это как пространство человеческой психики и людских отношений. Все живет и вращается по каким-то своим законам. Если ты можешь использовать их, то ты движешься к своей цели и находишься в гармонии с миром и с самим собой. Это и есть Космос — те безмолвные черные Небеса, которые держат в своих ладонях Звездную Империю. Если по каким-то причинам двигаться не получается, значит, тебя поглотила звездная Бездна. И тогда все, что ты можешь, это мысленно орать о помощи.

— Ого! — воскликнула она, снова заглянув в расширившиеся зрачки цетагандийца. — Так у вас официально звездное небо внутри?!

— Ага, — улыбнулся он ей. — Звездное Небо внутри, а моральный закон — снаружи.

— Хорошо хоть не под ногами! А у тебя, значит, говоря вашим языком, на Барраяре сломался движок и полетела навигация?

Продолжая улыбаться одними губами, Акане кивнул:

— Но на мое счастье будущий скачковый пилот Форбреттен умеет правильно интерпретировать сигналы SOS, — и он еще плотнее прижал ее к себе.

Эльза почувствовала, как ее губы сами собой растягиваются в до неприличия счастливой улыбке. Окружающий мир перестал вдруг существовать. А ее собственный космос сузился до чужой черной Бездны в обрамлении рыже-карих всполохов радужки и этого… как его… эпикантуса! Кстати, об эпикантусе: им ведь еще предстоит объясняться по этому поводу с родителями, а подготовить к этой встрече инопланетный разум она совсем забыла.

— Ну, так что? Начать тебе потихоньку сгружать нужные файлы в твою засбоившую навигационку? Чтобы в моральных закономерностях сориентироваться?

— Сгружай, — совершенно счастливо улыбнулся в ответ обладатель нечеловеческих глаз, еще крепче обняв ее за плечо. — Главное, чтоб систему полностью переустанавливать не пришлось.

— Тогда начнем с проверки совместимости, — ехидно сощурилась она. — Объясни мне, пожалуйста, такой моральный казус, брат Акане. Мы с тобой уже несколько минут стоим перед окнами моего дома, крепко обнявшись. И тебе нормально!

Терпящий крушение цетагандийский кораблик с довольной улыбкой кивнул.

— А почему тогда, когда мы шли по улице, ты так протестовал против того, чтобы взяться за руки?

— Ну, я же тебе уже все объяснил, — с видом оскорбленного достоинства вытаращился на нее гем. — Потому что люди не должны заниматься демонстрацией своих сексуальных потребностей в общественных местах. И не только однополые пары, как у вас. Но и разнополые тоже! А то, понимаешь, взяли с развратных бетанцев моду! На людях целоваться! А о том, что у них это можно всем, а не только гетеросексуальному меньшинству, об этом у вас почему-то не думают. Полное отсутствие логики! Парни с девицами обжимаются в парке чуть ли не на каждой скамейке, а парню с парнем даже коленками лишний раз соприкоснуться боязно. Типа, унылым стрейтам противно смотреть на геев! А я, может, не люблю смотреть на гетеросексуальные парочки! Или вообще, допустим, геронтофил, и меня тошнит при виде целующейся молодежи!

— Ты это уже говорил, — прервала его Эльза. — Сейчас почему нам можно с тобой стоять в обнимку?

Разгорячившийся цетагандиец слегка оглянулся назад и кивнул на столбики генераторов силового поля, шедшие вдоль тротуара.

— Мы на частной территории. Можем делать все что угодно. Хоть без одежды ходить.

— Но идущие по улице люди нас все равно видят! — указала она на, казалось бы, очевидное противоречие.

— Видят. Но это уже не должно оскорблять их взгляды. И потом, стоять обнявшись могут не только любовники. Теоретически мы могли бы быть с тобой одноклассниками.

— Одноклассниками? — скептически приподняв бровь, всмотрелась в него Форбреттен.

— Да. Раз уж здесь никому невдомек, что полный гем-грим могут носить только совершеннолетние, барраярцы вполне могут считать нас с тобой одногодками. Или родственники еще могут так стоять. Я — гем, вы — Гембреттены. Так что для человека со стороны мы с тобой совершенно необязательно выглядим как любовники.

Форбреттен многозначительно кашлянула в кулак.

— Что, что-то не то сказал? — сразу отреагировал настоящий «гем Бреттен».

— Так, значит, слушай навигационное правило номер раз. Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не употребляй этого слова. Особенно в контексте того, что ты сам гем и действительно являешься нашим родственником.

— Э-э… Ну, ладно. А если я услышу его от кого-то другого? Например, в первый раз его при мне произнес мой проректор.

— Вот ведь сука! — не сдержалась Эльза. — Ну, мы ему устроим в этом году добровольные пожертвования на науку! Значит, так! Если еще раз при тебе он что-то такое скажет, попроси его, пожалуйста, объяснить тебе смысл. И полюбопытствуй, как к его точке зрения относится граф Рене и другие члены попечительского совета. Договорились? Теперь второе. Мне плевать, что там подумают обо мне люди с улицы, но совершенно не плевать, что подумают обо мне родители. И они, как ты понимаешь, в курсе, что у меня среди одноклассников нет и не может быть цетагандийцев. А про то, что мы родственники, они пока что еще не знают.

— То есть мы, типа, сейчас спалились? — широко распахнув накрашенные ресницы, резюмировал он.

— Именно. Поэтому будь готов, что они могут как-то нервно на тебя реагировать еще и по этой причине. Но, и это важно, — Эльза подняла к его украшенному перышками индюшкина сора носу указательный палец, — правило номер два состоит в том, что в присутствии родителей — и вообще любых взрослых старше тридцати лет, а также любых детей в возрасте до шестнадцати — нельзя говорить о сексе. То есть думать они там сами себе могут все, что им заблагорассудится, но вот упоминать о том, что произошло между нами сегодня утром и что мы с тобой теперь, как ты говоришь, «любовники», нельзя ни в коем случае.

Акане испуганно заморгал.

— То есть стоять в обнимку под окнами можно, а говорить об этом нельзя? — попытался он постичь чуждую ему логику.

— Именно! Таковы барраярские требования приличий.

— А почему с людьми до шестнадцати лет об этом нельзя говорить? У вас что, до шестнадцати лет не обнимаются и не занимаются вместе мастурбацией?

— Считается, что до этого возраста дети о такой возможности знать не могут.

— Как это они могут об этом не знать, когда у вас люди прямо на улицах целуются?!

— А вот. Барраярский парадокс. Никто объяснить не может. Надо просто запомнить. Это у нас называется «борьбой за нравственность». Сами начинали с того, что к молодым горничным под юбку с пятнадцати лет лезли, а теперь хотят за наш счет исправить ошибки юности. Поэтому любые сведения сексуального характера, если они становятся доступны детям до шестнадцати лет, приравниваются к растлевающей информации, и за это полагается штраф. Штрафуют, как ты понимаешь, не детей, а их взрослых «информаторов».

— Что, даже нормы контрацепции и безопасности нельзя разъяснять?

— Если ты не являешься родителем или официальным опекуном — нет. А они, понятное дело, обычно не знают, как о таком рассказывать. Потому что им их родители тоже ничего подобного не объясняли. Ну, потому что как ты расскажешь про то, что такое презерватив, не объяснив, для чего он нужен? Так что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Комм-сеть, «сарафанное радио», более смелые друзья-подружки, тщательный сбор и анализ случайно полученной информации и так далее…

— Подожди, но ведь обычно….

— Вот как бывает обычно, — снова прервала его Эльза, — и что там происходит в реальной жизни, никого не интересует. Совет графов утвердил закон о защите детей от вредной информации, и теперь это так. Так что de facto подросткам до шестнадцати лет сексом заниматься между собой можно, за это их не наказывают. Но вот знать им об этом не полагается. Никакого сексуального просвещения. В том числе, на примере трицератопсов. Понятно?

— Понятно. — Акане, похоже, всерьез задумался о том, выдержит ли его навигационная система эти новые сведения. — Ладно, про детей я еще как-то могу понять эту логику. У вас сейчас идет сексуальная революция, а ваши законодатели не могут поверить в необратимость происходящих в обществе изменений. А заодно ищут способ усложнить жизнь молодому поколению, потому что видят в нем своих будущих политических конкурентов. Все как у нас, только по другому поводу. Но вот почему с теми, кто старше тридцати, нельзя говорить о сексе? Например, с твоими родителями. Они же взрослые опытные люди.

— А как ты себе представляешь разговор о таких вещах с теми, кто сам этим занимается, но при этом считает, что тебе об этом знать не положено?

Акане впал в еще больший ступор.

— Да, ты права, — наконец согласился он. — Такие собеседники доверия не вызывают, какими бы опытными они ни были. Нет, я, в принципе, знал, что у вас тема секса все еще табуирована, но не мог предположить, что до такой степени.

— Но ты не переживай слишком сильно! — она решила, что испугала его уже достаточно. — Так-то они у меня понятливые. Главное, вслух ничего не говорить.

— Хорошо. Постараюсь не проговориться. Но от вопросов о женитьбе, как я понимаю, это все равно не страхует?

— А то! Это же, типа, только женатые знают, чем люди в спальне бывают заняты! При том, что насчет «не залететь» и «не опозорить» жужжать в уши начинают примерно лет с одиннадцати. Но что для этого надо делать, кроме как не позволять себя трогать и не дружить с мальчиками — об этом до шестнадцати знать не полагается.

— Да, тяжело у вас быть девочкой, — вздохнул гем. — Хотя судя по Алексу, мальчиком у вас тоже быть не ахти… Но если со мной все-таки заведут разговор о свадьбе? — снова вернулся он к больной теме. — Мне надо напомнить, что я цетагандиец и что такой зять твоему отцу не нужен? Я правильно помню?

— Именно, — рассмеялась Эльза. — Напомнить, что ты цетагандиец! А то вдруг забудут!

— Деликатно не упоминая при этом, что твоего отца и так прозвали Гембреттеном и что терять ему, строго говоря, уже больше нечего? — уточнил Акане. — И заодно уверить их, что я, со своей стороны, приложу все усилия, чтобы честь нашей семьи со мной ты не «опозорила» и никакого нового гембреттена — по крайней мере, естественным путем — на свет не произвела? Не произнося при этом этого слова вслух и тщательно избегая всего, что можно было бы отнести к сексуальной сфере? Я правильно тебя понял?

Лицо у него при этом было такое несчастное, как будто она уже была беременна и сейчас волокла его знакомиться с родителями, чтобы от женитьбы ему уже точно было не отвертеться.

— Это мы с тобой еще жениться не собираемся, — с кислой миной «утешила» его Эльза. — А представляешь, какой бы был геморрой, если бы ты всерьез свататься собирался?

— Ты права! — ахнул Акане. — Надо быть благодарным своей судьбе. Как все-таки хорошо, что у меня уже есть невеста!

Судя по испуганному выражению его лица, теперь она точно могла быть уверена, что ни о чем «таком» речь он не заведет, ей не придется краснеть перед родителями и думать, как потом отвечать на неловкие вопросы младших. Осталось только привести в чувство самого Акане.

— Пойдем, стенку тебе покажу! — качнулась она в его сторону, толкнув бедром.

— Какую стенку? — толкнул тот ее в ответ тем же движением.

— Древнюю. Остаток прежней крепости, которая тут стояла еще до того, как этот холм нашей семье передали.

Светло-карие глаза гема вспыхнули оранжевым пламенем.

— У вас сохранился фрагмент древней крепости?!

— Ну, да. У нас же относительно новый Округ. Форкосигановский и то древнее. До моего отца всего семь графов Форбреттенов было. А место это нам передали при третьем графе, в обмен на поддержку в борьбе с какими-то очередными мятежниками. Тут еще со времен Кровавых столетий стояла разрушенная крепость, и никто не хотел тут строиться. Во-первых, потому что это страшно дорого, строить новый укрепленный дом на развалинах. Во-вторых, был долгое время запрет на строительство укреплений на этом участке, чтобы никто не мог отсюда угрожать замку Форхартунг. А мы и лояльность короне всегда демонстрировали, и серебряные рудники у нас очень кстати тогда обнаружились. Так и вышло, что графство новое, а столичная резиденция в самом центре на месте одной из древнейших крепостей. А когда прадед стал пятьдесят лет назад тут все перестраивать, в одной из стен обнаружился участок со старой кладкой. Вот его решили не трогать. Так и стоит теперь позади дома.

Акане слушал ее, зачарованно раскрыв рот.

— Хочу, — настойчиво прошептал он. — Прямо сейчас.

— Пошли!

Она шагнула к ажурным воротам, приложила ладонь к панели замка и издали помахала появившемуся из дома Келсо. Тот, как и положено, встал у дверей навытяжку, чтобы должным образом поприветствовать молодую госпожу своим чопорным «м’леди». Как она ни пыталась объяснить ему, что не надо устраивать ей эти торжественные встречи всякий раз, когда ей захочется повидаться с родителями, старый служака оставался неколебим. Он свято верил, что стоит на страже барраярских традиций, оказывая графской дочери полагающиеся ей почести. А она каждый раз чувствовала, что ее собственное мнение опять ничего не значит. Даже в ее родном доме, даже для отцовских оруженосцев. Ну, уж сегодня-то она отыграется! Хочет стоять истуканом, как молодые гвардейцы у королевского дворца, — пусть стоит. И она даже не будет напоминать увлеченному гостю, что их ждут в особняке и чьи-то артритные колени ведут спор с собственным упрямством.

И надо отдать должное Акане, тот полностью оправдал ее ожидания! Стоило им миновать кружевную арку, как жажду острых археологических впечатлений сменило на раскрашенном лице выражение легкого беспокойства. Гем принялся буквально через шаг оглядываться назад, пока не оставновился совсем, завороженно глядя в сторону замка Форхартунг. Эльза протянула руку к его груди и взялась за украшенный сложными узорами ремень балисета. За сегодняшний день она уже научилась распознавать такие моменты (причем едва ли не раньше него самого), когда фотосессии не избежать и он все равно будет просить ее подержать инструмент. Эта возможность свободно соприкасаться с чужим телом, особенно с учетом того, что взявшись за руки они идти не могли, всякий раз ее безумно радовала. А уж проделать что-то подобное на глазах у домашнего блюстителя барраярской морали и вовсе было отдельным праздником. Особенно когда речь шла о настолько колоритном инопланетнике… Акане моментально понял ее движение, тут же оживился, перевесил инструмент ей за спину и достал из сумки планшет. Эта преданность плоскостным изображениям, при том что голографом можно было снимать полноценное 3D, в представителе галактической цивилизации выглядела довольно забавной. Она так и не поняла, была ли то особенность цетагандийской культуры, как это их странное «аниме», или это было отражение личных вкусов самого искусствоведа с его любовью ко всякого рода архаике. Но так или иначе, снимал он городские достопримечательности исключительно на планшет.

— Стой на месте! — попросил он ее, отбегая вверх по дорожке в сторону дома. — Надо же, в конце-то концов, снять эти ваши знаменитые ворота с приличного ракурса. Без этой вашей графской халупы, чтоб нормальный замок сквозь них было видно. Ага, а теперь из кадра выйди, пожалуйста. Когда ты мне снова понадобишься для масштаба, я тебе скажу.

Эльза не выдержала и рассмеялась. Акане ее тут же щелкнул. Потом с улыбкой помахал ей рукой, мол, отойди уже в сторону! Он никогда не просил ее встать красиво, улыбнуться или поправить на себе одежду. Потому что снимал он не графскую дочь на фоне городских видов — нет, он снимал Форбарр-Султану, причем снимал для каких-то своих искусствоведческих надобностей. А она, иногда привлекаемая в качестве ростомера, могла делать на его фотографиях все что угодно. В результате почему-то именно на этих рабочих снимках она получалась так, что впервые начала самой себе нравиться. Цетагандиец и сам настолько органично смотрелся на фоне посаженных вдоль дорожки оранжевых бархатцев, облаченный практически в те же геральдические цвета их графства, что она тоже достала коммуникатор и щелкнула его на фоне «халупы». Когда он подошел к ней похвастаться, как у него вышла решетка (разумеется, снятая вопреки всем усвоенным ею с детства правилам «против солнца» и с маячившей тут же рядом согнутой пополам от смеха самой Форбреттен), она продемонстрировала ему свой снимок.

— О, отлично! Перешли мне, я потом родителям эту фотку отправлю.

— Родителям?

— Ну, да! Смотри, тут везде цвета нашего клана! И даже этот ваш беленький железо-бетонный аквариум неплохо так смотрится. Сразу видно: нормальный городской дом, вы не бедствуете, спасательную экспедицию посылать не надо…

— Хм, — выразительно промолчала она на его замечание. — А если бы бедствовали? Вы что, стали бы нам тогда пожертвования собирать? Крупу, старую одежду и одеяла?

— Крупу? — не понял Акане. — Какую крупу?

— Ну, там рис, гречка… Теплые вещи, шерстяные носки, детские игрушки…

— Это что? Стандарт гуманитарной помощи по-барраярски? — опешил гем.

— Да, а что? Когда у Форкосиганов в горах селевой поток сошел и когда на Южном континенте обвал был, мы, помню, что-то такое из дому в класс приносили. Потом все это из школы в общий пункт сбора материальной помощи отправляли.

— То есть это у вас так с последствиями стихийных бедствий борются? — осторожно переспросил Акане.

— Да, это называется общепланетарной солидарностью. «Поможем всем миром». У вас не так?

— Подожди, а как же бесплатное жилье за счет государства? Компенсация семьям погибших?

— Зачем им компенсация, если они погибли не на войне? — искренне не поняла Эльза. — Тем более бесплатное жилье. А ты какую спасательную экспедицию в виду имел?

— Ну, вообще-то я говорил о том, чтобы лететь спасать любимого сына из лап нищих родственников, — замялся Акане. — И от толпы не менее нищих барраярских любовников, которые сядут ему на шею и будут тянуть из него деньги.

— «Спасать любимого сына из лап нищих родственников»?! — чуть не задохнулась от возмущения графская дочь. — Да у нас один из самых промышленно развитых Округов! А родители моей матери принадлежат к числу богатейших семейств Форбарр-Султаны! Я, если ты хочешь знать, одна из самых богатых невест планеты! Ну, после дочерей императора, разумеется. Но они не в счет, у них там комаррские капиталы.

Акане широко улыбнулся и ласково потрепал ее по волосам.

— Я рад, что ты себя так высоко ценишь! И я тоже считаю, что Форкосиган идиот, если до сих пор не сделал тебе предложение. Но… как бы тебе объяснить, — вздохнул он. — На любой из планет Цетаганды, если бы ты получила инженерное образование в столичном университете метрополии, аналогичном по статусу университету Форбарр-Султаны, у тебя через десять лет работы был бы такой же дом в полном твоем распоряжении. Не в столице Империи и уж точно не вблизи императорского дворца, но сам дом точно был бы не хуже. А если бы ты была гем-леди, да к тому же дочерью государственного чиновника второго ранга, в управлении которого находится целая планетарная провинция, мы бы с тобой даже не познакомились. Настолько мой общественный и имущественный статус был бы ниже твоего... И да, я понимаю, что здесь на Барраяре, если бы я был сыном младшего из трех наследников антикварного дома, пусть даже и с самой безупречной репутацией, но расположенного в каком-нибудь Григраде, мы бы с тобой, графской дочерью и богатой невестой, тоже, скорее всего, не встретились бы. Хотя бы потому, что я не смог бы поступить в столичный университет, потому что жить в главном городе метрополии мне было бы не на что. Я, правда, отдаю себе отчет, что по меркам вашей Империи у вас действительно очень высокое положение... Но, понимаешь, это все относительно. А если говорить объективно, то я почти уверен, что если перевести всю имеющуюся на твоем личном счете наличность, все причитающиеся тебе ренты, подарки, отписанную на твое имя недвижимость и положенное тебе приданое в цетагандийские рейюлы, или перевести все мои активы и положенное мне приданое — в барраярские марки, счет все равно будет не в твою пользу. Это если говорить о реальной рыночной стоимости наших с тобой резервов... А у нас мало того, что семья потомственных торговцев, так мы еще с Мю Кита. Про нас в Империи даже анекдоты рассказывают — про то, что мюсцы способны купить или продать за деньги. Понимаешь? Я когда на прошлой неделе посылал своим видеосообщение… Ну, такое, самое обычное, мол, учусь, здоров, все порядке, денег не требуется. Так они сразу по моему несчастному виду поняли, что я влюбился. В барраярца! Ну, и тут же, разумеется, прислали ответ! Сидят, значит, обе мои мамы перед камерой и давай на два голоса: «Ах, Акане, ты такой доверчивый! Ах, эти форы такие коварные! Ах, зачем только отец тебя просил искать этих наших родственников! Ах, а что, если это будут люди совсем не нашего круга?» Форбреттен, я вообще не помню, когда они в чем-либо были до такой степени солидарны!

— Ну, так и скажи: «Да, совсем не нашего круга!» — вспылила на него Эльза. — «Второй ранг. Богатейшая провинция. Столичная резиденция напротив императорского дворца».

— На экономически отсталой планете, Форбреттен, — выразительно поднял он свои поведенные черным карандашом брови. — Где люди презервативами толком пользоваться не научились и импланты ставят по письменному согласию супруга… Разумеется, я им напишу, что вы принадлежите к высшей аристократии. И очень хорошо, что ты рассказала мне про то, насколько развитой считается ваша провинция. Но мне кажется, что моя фотография на фоне вашего особняка утешит их гораздо сильнее. Особенно если присовокупить к ней цены на вашу столичную недвижимость и подробно расписать, в каком козырном месте он расположен.

— Ладно, делай как знаешь, — махнула она рукой. — Я смотрю, у вас еще та семейка! Похлеще наших «коварных форов».

— Ты даже не представляешь, до какой степени ты права! — и он еще раз взъерошил ее короткие волосы на макушке.

— А у тебя правда, что ли, две мамы? — спросила она примирительным тоном.

Он кивнул.

— И как они с твоим отцом уживаются? Неужели друг к другу совсем не ревнуют?

— Зачем ревновать? У них совершенно разные специальности, свои слуги, свой круг клиентов. Старшая мать — генетик, работает в лаборатории моей Приемной прабабушки. У Младшей — своя мастерская по росписи тканей и золотому шитью. Отец реставрацией ювелирных предметов в основном занимается. Что им делить?

Эльза удивленно моргнула. Хотела было сказать, что имела в виду совсем другую сферу человеческих отношений, но вовремя вспомнила, что цетагандийский брак в принципе отличался от того, что под этим словом понимали на Барраяре. Она критически оглядела «жертву» собственного коварства, и тут ей в голову пришла еще одна поразившая ее мысль.

— «Своя мастерская по росписи тканей»… Это ты случайно не ее имел в виду, когда сказал, что художники у вас свои и ткани вам достаются дешево, потому что вы берете их у оптового поставщика?

— Да, а что? — заметно напрягся Акане.

— То есть то, что ты ходишь таким разряженным, это как бы реклама вашего семейного предприятия? И в плане одежды, и в плане ювелирки?

Гем вздохнул.

— Да, — подчеркнуто произнес он. — Но еще потому, что мне нравится красиво одеваться.

— А красиво одеваться тебе нравится непременно в дорогие шелка ручной росписи? И чтоб непременно золотое шитье и куча всякого драгметалла? Потому что на самом деле ты мальчик из провинции, из среды городских торговцев, и никакой принадлежностью к потомственной аристократии, за исключением прабабушки-аута, в вашей генетической линии и не пахнет. Так?

Акане аж глаза закатил с тяжким «ох!»

— Знаешь, что я должен тебе сказать, старшая сестра Форбреттен? Есть некоторые самоочевидные вещи, которые совершенно необязательно произносить вслух.

— А, то есть про экономически отсталую планету и презервативы можно вслух говорить? — усмехнулась она. — А про мальчика из провинции, когда ты сам мне об этом только что прямым текстом сказал, значит, нельзя? Неужели так важно непременно пыль в глаза всем пускать? Типа, богатый жених! Хотя какое уж там богатство? Когда ты сам говорил, что на Мю Кита жил в однокомнатной городской квартире, а простой инженер у вас — даже не гем, как я понимаю — в состоянии себе трехэтажный особняк приобрести!

— Я — историк, Форбреттен, — тихим напряженным голосом произнес он. — Историк и искусствовед. Гуманитариям вообще никогда много не платят, в отличие от генетиков и инженеров. А как реставратор я занимаюсь исключительно лаковыми шкатулками и лакированной мебелью! И специализируюсь, главным образом, на периоде Четвертой и Пятой Сатрапий! Потому что таково было желание Старшего в моем клане после той злополучной помолвки! Вот как ты думаешь, много ли на Мю Кита, в Шестой Сатрапии, желающих реставрировать лакированную мебель, завезенную к нам сигмадраконцами и сигмакитянами, которые нас, по большей части, к Империи и присоединяли?! Нет, желающие, безусловно, есть. И с очень приличными по объему заказами. Но в основном это императорские и планетарные музеи! У которых, как ты понимаешь, деньги есть только от пожертвований, либо же они выделяются в рамках каких-то специальных государственных ассигнований. То есть работы много, она достойная, интересная, но оплачивается она совсем не так, как за это обычно платят частные любители антиквариата. А я, на минуточку, старший сын, и моя семья не обязана меня содержать! И тот факт, что они мне купили квартиру в моем родном городе, в столице нашей Сатрапии, и даже поделились своей клиентурой, не означает, что я могу совершенно расслабиться и заниматься только одной наукой. Даже если я прошел по конкурсу и получил стипендию. И при всем при этом, будучи вынужден учиться и работать одновременно, я еще обязан поддерживать репутацию светского бездельника, швыряющего деньги на ветер! Потому что я все-таки гем! Ноблесс, как у вас говорят, оближ! Естественно, из всех вариантов роскоши я могу выбрать для себя только самый доступный! И это — то, что производят мастерские моего отца и моей Младшей матери.

Ох, вот это она его задела так задела! У сестер Куделок, с детства бывших предметом ее восхищения, их нефорское происхождение тоже было больной темой. И хотя все они, в конце концов, составили себе выгодную партию, а Оливия даже вышла замуж за графа, все четверо очень хорошо помнили, что их дед держал бакалейную лавку, а отец сумел выдвинуться исключительно благодаря личному расположению Регента. Богатство богатством, успех успехом, а сословная принадлежность, похоже, не подчинялась законам галактического рынка и ее курс что в барраярских марках, что в цетагандийских рейюлах всегда оставался стабильным. «Если ты только сейчас выяснила, что мир несправедлив, то ты сильно запоздала с этим открытием», — говорила ей иногда тетя Марсия.

— Но ты же умный очень, — примирительно обратилась графская дочь к потомственному торговцу. — Должен же понимать, что здесь другая планета. Все эти ваши специфические культурные коды здесь абсолютно не читаются, а твоих личных обстоятельств тут никто не знает. В глазах любого фора ты выглядишь как человек, который просто выпендривается и нагло кичится своим цетагандийским богатством. Не важно, аристократ ты на самом деле или все, что у вас есть, ты и твоя семья зарабатывали упорным трудом.

— Да, Форбреттен, я в курсе, что я идиот! — громко выпалил гем. — И заметь, я сам тебе об этом прямым текстом сказал, когда говорил про мою неоправданную симпатию к Барраяру. Такой уж я человек, всегда привык надеяться на лучшее.

На какое-то мгновение оба они замолчали, отвернув лица в противоположные стороны. Пока она собиралась с мыслями, чтобы такого сказать ему обнадеживающего, Акане ее опередил:

— Мы так и будем с тобой ссориться из-за ерунды? — скорее с интересом, чем с осуждением спросил он. — Сначала из-за твоего белья, теперь из-за разницы в нашем социальном происхождении?

Хорошенькое рядоположение!

— Ну, мы же не ссорились, — сконфуженно пробормотала она. — Так, просто дискутировали.

— А, ну тогда ладно, — с готовностью согласился он.

— Да, и по поводу нашего социального происхождения… Ты не думай, пожалуйста, — взглянула она на него исподлобья. — Я бы все равно с тобой стала общаться. Даже если бы твои родители в Григраде зеленью на улице торговали, ну или там сантехнику монтировали.

Акане моментально ей улыбнулся.

— У меня есть один знакомый гем с Сигмы Кита, который ровно этим в Григраде и занимается. Сантехникой.

— Да ладно! Гем? Сантехникой?

— А вот... Я правда рад от тебя это слышать, Форбреттен. Ты тоже имей, пожалуйста, в виду. Если тебе всерьез потребуется от меня гречка или там теплые носки… Не говоря уже о моем одеяле…

Это прозвучало настолько трогательно, что она опять смутилась.

— Спасибо. Только давай пока с тобой договоримся, что ты не будешь с моими родителями поднимать эту тему. Ну, что в глазах твоих родственников они где-то там на уровне простых инженеров. Даже если я сама будущий инженер. И про нашу экономику и техническую отсталость тоже не надо, хорошо? У меня отец в партии прогрессистов, он сам прекрасно это все понимает.

Гем послушно кивнул.

— А ты не говори родителям, что мы из торговцев, — попросил он. — Я сам им все объясню, если они спросят.

— Договорились.

Нет, ну точно будто она жениха в дом ведет для знакомства! Она еще раз оглядела его богатое одеяние — все пять слоев разнообразного цетагандийского шелка, нарочито выглядывающих друг за другом из-под расшитой золотом и украшенной сложной вышивкой парчовой накидки.

— И что, ты хочешь сказать, что все, что на тебе сейчас надето, тебе самому досталось совершенно бесплатно?

— Нет, разумеется, материал я оплачиваю самостоятельно. Ну, с тех пор как стал жить один и начал сам зарабатывать. А роспись и шитье — нет. Это же все, что на мне, -учебные или аттестационные работы.

— Вот это вот все?! — не поверила своим ушам Форбреттен. — И сороки тоже?

— Да, накидка — это был диплом на звание младшего подмастерья. Сейчас это один из лучших маминых мастеров, и его работы стоят… ну, скажем так, очень дорого. У меня бы никогда не было возможности ничего такого приобрести. Зато вот у меня чуть ли не самое раннее свидетельство становления его авторского стиля, — и разведя в стороны неоправданно широкие рукава странной формы, он проиллюстрировал свои слова. — Не шедевр, но очень приятно носить такое… А вот этот пояс девочка тринадцати лет делала, там поэтому хвостики у китов кое-где неправильно перевиты. Но мне все равно очень нравится, потому что это ее первая серьезная работа.

Эльза слушала его, широко распахнув глаза.

— А сколько лет другим «ученикам», которые все остальное делали?

— Кому четырнадцать, кому семнадцать.

— Четырнадцать и семнадцать?!

— Ну, да. Искусствам же лучше с детства начинать обучаться. А моя Младшая мама — очень хороший педагог. Она сама знаешь какие потрясающие полотна делает! Не одежду, правда, а для интерьеров — это гораздо сложнее. Ее работы даже во дворце сатрап-губернатора есть! Я понимаю, что с вашей аскетичной любовью к функциональности и с этим вашим новым веянием на предмет борьбы с сословными привилегиями, все это может казаться чем-то совершенно чрезмерным, — продолжал свои объяснения гем. — Но понимаешь, для меня очень важно носить на чужбине что-то такое, что напоминало бы мне о моей связи с Империей и с моим кланом. Цетагандийская эстетика, то, что составляет единство Империи и ее культуры, — это не просто ведь красота. Это не роскошь, тем более показная, не набор символов, не демонстрация редких дорогих материалов и особых художественных навыков. Это очень сложный текст. Ты знаешь, что слово «текст» идет еще от бесписьменной культуры и что это изначально «ткань»? Так вот, это такая очень сложно устроенная ткань, примерно как эта накидка, куда вплетено бессчетное множество смыслов, традиция переплетена с инновациями и каждая отдельная деталь находится на своем месте и в строгом соответствии с общим замыслом. Но главное — это сами цетагандийцы и их достижения. И возможность для каждого — не только для гема — стать в своем деле мастером и работать, творить на благо Империи. И клан — это тоже не просто накопленное богатство и социальные связи. Это, в первую очередь, люди, которые его составляют и которые ему служат — члены семьи, дальние родственники, работники семейного предприятия, ученики, слуги и члены их семей. Люди, за которых так или иначе ты отвечаешь, которых поддерживаешь, на поддержку которых рассчитываешь, чьи провалы тебя ранят и чьим успехам ты, конечно же, радуешься.

— Ну, у нас, в общем, примерно все так же, — сконфуженно пробормотала Форбреттен, краем глаза скользнув по все еще стоящему по стойке смирно Келсо.

— Естественно, так же! Потому что механизмы построения человеческих связей везде более-менее одинаковы. Но у нас это все очень строго институционализировано. Если бы я был, например, главой клана или даже просто первым наследником, я бы не мог носить ученические работы, это было бы мне не по статусу. Только произведения квалифицированных мастеров. Ну, за редкими исключениями, как допустим, с этой накидкой — в этом случае это была бы такая понятная сентиментальность. Но я не наследник, а всего лишь старший сын младшей ветви. На данный момент — шестой в очереди на место Старшего. Так что мне такое носить можно, — заключил он с улыбкой.

Она тут же вспомнила про то, что следование принципам — это такая своеобразная защита от неизвестности. Типа, в любой непонятной ситуации соблюдай протокол. Отец всегда говорил: «В любой непонятной ситуации помни о чести!» Видимо, для них это было то же самое. Только форская честь была понятием внутренним, а у цетагандийцев это была часть их внешнего культурного «текста». Как золотые нити основы в парчовой накидке, на которые накручивали шелк. Грим в несколько слоев — чтобы следить за выражением лица, здоровенные серьги — чтобы ровно держать голову, тяжелые зажимы на косу вдоль позвоночника — чтобы держать прямой спину, кольца и многочисленные браслеты — чтобы контролировать жестикуляцию. И семь слоев одежды — чтобы, помня о ее сохранности, следить за перемещением тела в пространстве. И все это было обременено символами, метафорами, добрыми и злыми приметами, социальными и внутрисемейными связями. Словно он таскал на себе всю их Небесную Империю. И под всем этим грузом цетагандийской эстетики скрывался искренний непосредственный Акане, верткий и гибкий, с какой-то поразительной кашей в голове и удивительно стройными при этой каше суждениями. И все это нагромождение культуры было ему нипочем. Она бы, если бы на нее надели такую груду украшений и облачили в такие наряды, и шагу бы, наверное, не могла ступить. А он карабкался на каждый камень, нырял в каждую подворотню, садился на каменные ступеньки и вставал коленками на мостовую — лишь бы сделать удачный кадр, рассмотреть какую-нибудь деталь, ну или просто потому что так захотелось. И при всем при этом называл эту свою жажду жизни характерологическим дефектом!

— Ты знаешь, это на самом деле очень круто! — сказала она. — Даже не то, что это сделано подростками, а то, что ты это носишь.

— Я рад, что ты это в состоянии оценить, — совершенно расплылся в улыбке гем-лорд. Так, словно и не было на нем никакого сдерживающего грима, и болтающиеся из стороны в сторону серьги ни о чем ему не напоминали. «Это значит, что я для него такое же сильное увлечение, как барраярская архитектура, — с удивившей ее саму нежностью подумала вдруг она. — Со мной можно быть самим собой, не думая о клане и об Империи».

— Стенку ты мне покажешь когда-нибудь? — словно откликнувшись на ее мысли, взмолился Акане. — А то мало ли, вдруг твои ко мне отнесутся как-нибудь настороженно, и больше у меня не будет шанса ее увидеть. Пошли поэтому сейчас лучше посмотрим!

— Пойдем. А то Келсо уже устал, небось, изображать статую, — пробормотала она. И то правда, о людях своего клана надо заботиться, даже если это старые несносные упрямцы, предпочитающие служение абстрактным принципам постой человеческой заботе.

Пока они поднимались в гору по подъездной дорожке, нога в ногу и почти касаясь друг друга плечами, Акане вовсю вертел головой по сторонам, а она искоса поглядывала на разоблаченного «богатого жениха». Ей нравилось, как он моментально подстраивался под привычный ей ритм ходьбы. И что ни разу за все время их общения он не отпустил ни одного комментария насчет того, что она чересчур широко шагает и в целом недостаточно женственна. Да что говорить, ей вообще слишком многое в нем нравилось — вопреки всей его непохожести на то, что ей было предписано любить и хотеть. А может быть, как раз благодаря этому? Если бы только он еще не огорошивал ее постоянно своими странными замечаниями, из которых становилось понятно, до какой степени они различны в своих обычаях и привычках. Вот и сейчас…

— А ты точно уверена, что они люди, эти ваши оруженосцы? — спросил он ее, когда они почти уже подошли к зданию.

— А кто? — недовольно уточнила она. — Живые вещи, как эти ваши ба?

Она как раз тщетно пыталась поймать издали взгляд старого служаки и даже попробовала один раз махнуть рукой — дать знать, что они еще немного задержатся, а значит, не нужно стоять истуканом, ожидая их у центрального входа. Келсо, принятый на службу еще седьмым графом Форбреттеном, застал ее покойного деда, погибшего под Верваном. И сейчас, видя, что она привела в дом цетагандийца, явно ее за это осуждал. Но поскольку его мнения не спрашивали, высказывал он его единственно доступным для него способом — смотрел строго вперед, всячески игнорируя ее потуги на человеческое взаимодействие. И похоже, Акане эту ее неудачную попытку коммуникации заметил.

— Нет, ба — это сверхлюди такие. У них, как у аутов, на одну пару хромосом больше. Я имел в виду андроидов или репликантов, оснащенных искусственным интеллектом. Просто у Форкосиганов есть такой Роик, — продолжал развивать свою теорию гем. — Так вот он абсолютно такой же. Выглядит помоложе, но у меня такое впечатление, что это просто модели разные. А так — будто бы на одном заводе их собирали.

Она хорошо знала эту раздражавшую ее еще с детства манеру поведения «образцовых слуг»: чем более странные вещи позволяли себе в их присутствии господа, тем жестче следовали те формальному протоколу. Застывшая физиономия Келсо с опущенными под набрякшими веками ресницами и его нарочито нейтральное «Как вам будет угодно, м'леди» были неизменной частью практических всех неловких и даже постыдных воспоминаний из совсем еще недавнего ее детства. И да, форкосиганский Роик был такой же, просто с ним было связано куда меньше таких травмирующих эпизодов. Когда в очередной раз обидели, слезы сами собой брызжут из глаз, а ты и хотела бы, но никак не можешь остановиться... Когда свалилась с дерева, порвала и испачкала колготки и надо идти через весь холл под осуждающими взглядами «настоящих фор-леди»… Когда уже собралась идти на свидание, а тут тебе вдруг звонят и извиняющимся тоном сообщают, что курсантов Академии отпустили на выходной и им непременно надо увидеться с Грегом. Ты спокойным голосом говоришь, что все понимаешь, а потом комм с размаху летит об стенку, потому что нет сил сдержаться. И плевать, что «настоящие леди» так не делают! Хотя бы потому что с «настоящими леди» никто так не поступает! И вот опять! Она привела в дом молодого человека, но он не собирается на ней жениться. Более того, она сама не собирается выходить за него замуж, и все это предстоит как-то объяснить родителям! И ко всему прочему, он не принадлежит к потомственной аристократии, не военный, не сын военного. Он даже не барраярец! Хуже того — он цетагандийский гем! И не откуда-нибудь, а с Мю Кита, в сражении с которой, защищая свободу чужой планеты, погиб ее дед! Ну уж хватит! Сегодня она точно не будет стыдиться! Это ее выбор и ее цетагандиец! И плевать, что он гуманитарий и из торговцев!

— Ты полагаешь, андроиды способны до такой степени игнорировать свои больные колени и чужие просьбы их поберечь? — нарочито громко спросила она, когда они почти поравнялись с фасадом. — Ради слепого следования традициям? По-моему, упрямство — это исключительно человеческая привилегия.

— Ты что? — в тон ей громко воскликнул Акане. — На такое только андроиды и способны! У них же программа, какое им дело до чужих просьб? Социальной иерархии они не понимают, чужую заботу не чувствуют. В самый раз на карауле стоять! Ты знаешь, я когда в первые дни по приезде увидел смену гвардейского караула у императорского дворца, я был настолько потрясен тем, какие они одинаковые, что всерьез подумал, а не наладили ли у вас промышленный выпуск биороботов. Европеоиды и так, прямо скажем, не блещут разнообразием антропологических типажей. А тут у вас еще за Период Изоляции настолько все породниться успели, что неподготовленному человеку вообще все барраярцы кажутся на одно лицо. Особенно форы — из-за узости вашей социальной прослойки и частого близкородственного скрещивания.

— Понятно, — изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сказать ничего резкого в присутствии застывшего истуканом оруженосца, проворчала форесса. — То есть ты считаешь, что мы с Алексом похожи?

— Нет, ну я-то, конечно, вас различаю, — увлеченно продолжал рассуждать гем. — Я давно Барраяром занимаюсь, всякие фото- и видеоматериалы смотрю, так что привык. И в случае с тобой или Алексом я, естественно, в силу своей привязанности, вижу очень много нюансов. Поэтому вы мне похожими не кажетесь. У тебя из-за ломаного носа и веснушек и вовсе, можно сказать, неординарная внешность... Но вот если бы мои родные, например, вас увидели, они бы были абсолютно уверены, что вы — родные брат и сестра, причем двойняшки.

Эльзе на это замечание только и оставалось, что молча глаза таращить. Причем не на него даже, такого антропологически отличного, а на покрытую гранитной крошкой дорожку. Похоже, что этот эпизод, свидетелем которого снова явился Келсо, по степени неловкости уже сравнялся с порванными колготками.

— Но когда я этих парней увидел, — продолжал тараторить Акане. — Ну, которые на карауле стоят… То тут даже моя длительная подготовка меня не спасла. Потом Алекс мне объяснил, что в гвардию у вас специально подбирают высоких красавцев. А поскольку стандарт мужской красоты у вас довольно бедный, вот и выходит, что все гвардейцы друг на друга очень похожи. Но тогда, в первый день, они реально показались мне сошедшими с одного конвейера!

Тут они, наконец-то, зашли за угол, и Келсо уже не мог их слышать, а уж тем более видеть.

— Зачем? — остановилась Форбреттен, вцепившись руками в короткие волосы. — Ну зачем нам налаживать выпуск биороботов?!

— Ну-у… — смутился под ее напором Акане. — Из андроидов, по идее, должны получаться хорошие солдаты. Учитывая ваш милитаризм, это вполне логичное применение. К тому же при массовом производстве это должно быть гораздо дешевле, чем отправлять сражаться людей. Видишь, у нас это просто запрещено по эстетическим причинам. Считается, что война, она что-то там в человеке воспитывает. К тому же это такое проверенное средство для прореживания потомственной аристократии. А у вас таких запретов, насколько я знаю, нет. Так почему бы и не делать идеальных солдат в промышленных масштабах? Как сержанта Тауру на Единении Джексона, только с искусственным интеллектом... Но потом я понял, что при ваших низких образовательных стандартах вырастить полноценного члена общества, готового бездумно пожертвовать жизнью, в общем-то, не так сложно. А вот изготовить ему полноценную генно-модифицированную или техническую замену, да еще так, чтобы это стало экономически выгодным, наоборот, из-за вашей общей отсталости может оказаться весьма непростой задачей.

— Так, Акане, прости, пожалуйста, что я тебя прерву, — резко остановила она этот нескончаемый поток фантазии, — но давай это будет еще одной темой, которую ты не будешь затрагивать в разговоре с моими родителями! Я имею в виду все, что касается пресловутой «барраярской военщины». И цетагандийской тоже! Все-таки у меня дед на войне погиб. И отец сам — бывший военный. Все про него говорили, что это было его призванием. И если бы ему не пришлось вступить во владение графством, он бы непременно сделал блестящую военную карьеру. Для него это было большой личной трагедией, что ему пришлось из-за смерти отца и деда оставить службу.

— Твой отец переживал, что он не смог сделать «блестящую военную карьеру»?! — чуть не задохнулся от изумления гем. — Из-за того, что ему пришлось стать гражданским чиновником второго ранга? О чем ты вообще говоришь, Форбреттен, если у тебя дед на войне погиб?! Какая вообще может быть «блестящая военная карьера», кроме как погибнуть во цвете лет во славу Империи, оставив жену вдовой, детей — сиротами, а родителей — безутешными? Тем более в такой нелепой стычке, как под Верваном. Вы там кого-то присоединили к Великой Империи, кому-то принесли свет цивилизации? Нет, вы просто остановили наших воинственных идиотов, у которых бы и так ничего путного не получилось, что уже многократно было доказано. А заодно потрясли всю галактику длинной вашего гравидеструкторного копья. Да ты радоваться должна, что у тебя отец перестал быть военным! Что его не убьют и что он наконец-то занялся действительно полезным делом! Тем более если он принадлежит к партии прогресса и у вас самый модернизированный Округ. Человек оказался на таком высоком посту и делает жизнь своих людей лучше, чем она есть! Что может быть почетнее и прекраснее?

Слышать такое от представителя самой агрессивной галактической нации было по меньшей мере странно.

— То есть ты пацифист? — она положила ему руки на плечи и заглянула в глаза.

— Да. А у тебя как у форессы и барраярки с этим какие-то проблемы? — почти насупился гем.

— Нет, у меня с этим нет проблем, — прислушавшись к себе, честно призналась она. Хотя ее собственная культура подобного отношения к военной службе в принципе не предполагала, она не могла не согласиться, что лучше иметь живого отца на гражданке, чем сделавшего «блестящую военную карьеру», но мертвого.

— Но ты при этом смотришь странные детские мультики, — возразила она гему. — Где все взрывается и стреляет, а простые цетагандийские школьники собирают боевых человекообразных роботов.

— Да, я считаю, что про войну надо рисовать мультфильмы, сочинять стихи и петь песни. Это часть человеческой жизни и многовековая привычка. Но пусть лучше она будет ограничена сферой культурной сублимации. Это гораздо лучше, чем воевать.

— И при этом ты же считаешь себя сторонником цетагандийской экспансии. Так?

— Да. Потому что нести свет цивилизации инопланетным варварам можно в том числе и мирным путем. Если Бета смогла подчинить вас своей внешней политике в процессе гибридной войны с нами, если Эскобар смог подчинить вас своим экономическим интересам после того, как вы пытались его завоевать, если Комарра смогла вас культурно ассимилировать после того, как вы ее к себе присоединили, то значит, и мы можем действовать теми же методами. Тем более что в случае с Колониями у нас это прекрасно выходит. Они все уверены в своей политической самостоятельности. И иногда даже пытаются с нами воевать из-за каких-то п-в-тоннелей, космических станций и новооткрытых месторождений на астероидах. Но это не отменяет того, что они уже стали частью Великой Империи и там доступны те же блага цивилизации, что и на планетах Сатрапий.

— Значит, так! Никакого «света цивилизации инопланетным варварам» в этом доме! Ты меня понял?

— Что, вообще не разговаривать?! — опешил Акане. — Зачем ты меня тогда сюда привела, если не для знакомства? Потому что даже если я просто молча поклонюсь твоему отцу, это уже будет актом просвещения! Вне зависимости от того, воспримете вы его или решите вести себя, как типичные инопланетные варвары, которые не хотят знать ничего, что выходит за рамки их локальных традиций.

— Так, ну-ка посмотри на меня внимательно и скажи! — встряхнула она его. — Я тоже, по-твоему, инопланетный варвар?!

— Естественно! — всплеснул он руками, бросив на нее умоляющий взгляд из-под трагически взметнувшихся кверху бровей. — Пока ты не станешь цетагандийской подданной, ты остаешься инопланетным варваром. Для нас нет разницы! Барраяцы, комаррцы, бетанцы, джексонианы — все, кто не служат Небесному Императору, по определению являются инопланетными варварами. Но заметь, ты — в отличие от меня — можешь принять подданство и стать цетагандийкой. Или можешь выйти замуж за цетагандийца и тоже автоматически станешь цетагандийкой. А я — даже если я когда-нибудь сойду с ума и присягну на верность вашему императору — барраярцем не стану ни при каких обстоятельствах. Я так и останусь для вас инопланетником. Надеяться стать барраярцем — это все равно, что пытаться стать гемом! Это невозможно! При всем том, что разница между гемом и не-гемом существует объективно, на уровне ДНК, тогда как разница между барраярцем и инопланетником — чисто формальная!

Это она понимала очень хорошо. Двадцать три года назад, когда у ее отца обнаружилась одна восьмая цетагандийской крови, нашлось немало таких, кто всерьез обсуждал вопрос, можно ли теперь считать Форбреттенов барраярцами.

— Так, ладно. Я поняла тебя. Постарайся тогда просто не употреблять такие формулировки. Со мной же ты их до этого не употреблял?

— Употреблял, просто ты не придавала им такого значения!

— А вот теперь, будь добр, не употребляй! И про цетагандийскую экспансию не надо ничего говорить. И про барраярский милитаризм тоже, пожалуйста, не надо! И про то, что Бета держит нас «стальной хваткой за яйца», тоже не надо! Вообще никаких разговоров про политику!

— Хорошо, — покорно согласился цетагандийский просветитель. — Только не надо на меня так кричать. Так только очень необразованные варвары поступают. А ты все-таки учишься в Университете.

— Необразованные варвары — это вроде Форкосиганов? — не смогла промолчать она.

Акане только взглянул на нее со страдальческим выражением на лице. Типа: «Ну, совсем-то уж не издевайся!» Эльза не выдержала и обняла его, прижав к груди. Он тоже ее осторожно обнял за шею, просунув руки под балисетным грифом.

— Не нервничай, — настойчиво пробормотала она ему на ухо.

— Как я могу не нервничать, если ты сама нервничаешь? — тоже на ухо и абсолютно резонно возразил он.

— Такого, как у Форкосиганов, не будет.

— Ну, да, ты все-таки женщина, — вздохнул Акане. — Тебе не так страшно, если твои родители от тебя откажутся. Это Алекса замуж никто, кроме меня, не возьмет, потому что у вас с мужчинами брака не заключают.

Эльза резко отпихнула от себя цетагандийца.

— Ты это серьезно?! Ты поэтому так близко к сердцу их перепалку воспринял? Потому что решил, что Алекса из дому из-за тебя выгонят и ты по-любому вынужден будешь на нем жениться?

— Ну да! — горестно развел он руками. — Мужчина же не может жить без семьи! На каком бы еще основании я просил моих родителей и моего Старшего усыновить его? А если бы мы с ним поженились, то получилось бы, что я не выполнил волю своего клана, отказавшись жениться на Фенн Рин первым браком. И мои от меня тоже бы отказались! И вот что тогда делать, если это случится, я уже просто не представляю!

Столько отчаяния было в его рыже-карих глазах от того, что она никак не может его понять, что она снова прижала его к себе, обхватив ладонью затылок. «Бэмц!» — стукнула прямо над ними закрывшаяся от сквозняка створка. «Ой!..» — обронили сверху испуганным женским шепотом. Эльза моментально вскинула голову, еще крепче прижав к своему плечу вздрогнувшего Акане. Подскочившая к окну горничная замерла, в беззвучном извинении прикрыв рот ладонью и расширив глаза от ужаса. Ну, что ж, Пенфесилея — это не страшно, ей бы только ойкать. А вот не мамино ли это матине́ мелькнуло там, за ее плечом?

— Не нервничай, — уверенно сказала она прижавшемуся к ней гему. — У меня адекватные родители. Никто меня из дому не выгонит и за цетагандийца замуж тоже не выдаст. К тому же мы пришли не просто так, а принесли важную информацию о наших барраярских предках.

— Адекватные родители... — задумчиво произнес Акане, приподнимая голову и глядя вверх на колышущиеся из-за приоткрытой створки занавески. — А это как-то должно следовать из того списка тем и слов, которые ты меня просила при них не упоминать?

Эльза, мысленно чертыхнувшись, схватила его за руку и потащила в сторону от окна.

— Хороший у вас сад, — прокомментировал он на ходу открывшийся их глазам вид. — Похож на форкосигановский.

— Да, это его мама делала, леди Катриона, — бросила она через плечо.

— О, она очень талантлива! По крайней мере, сады у нее получаются не хуже, чем у некоторых гем-леди.

— Что это за похвала такая — «не хуже»? — пробормотала Эльза, мысленно прикидывая, достаточно ли далеко они отошли от раскрытых окон.

— Нормальная похвала. При сравнении с гем-леди — довольно высокая. Графиня Форкосиган бывала на Ро Кита, поэтому не обиделась, когда я ей это сказал. Даже наоборот...

— Послушай меня, — остановилась она, наконец, все так же держа его за руку.

Пусть они теперь и стояли на виду у всех, так их хотя бы не могли слышать. Они как раз подошли к зарослям жасмина, за которыми скрывался фрагмент стены с полузасыпанным археологическим раскопом. Если она хотела, чтобы гем сосредоточился на ней, а не на своем предстоящем свидании с барраярскими древностями, дальше идти было нельзя.

— Я очень хочу, чтобы ты понравился моим родителям, — тихо сказала она ему. — Потому и прошу тебя отнестись к моим словам серьезно.

— Но вообще-то я совершенно не обязан им нравиться, — с непониманием посмотрел на нее Акане. — Мы же не жениться с тобой собираемся! Сами посмотрят на меня и решат, считать им меня своим родственником или нет. Главное, чтобы твой отец принял у меня балисет с нашей книгой. А делать он с ними может потом все, что ему заблагорассудится. Книгу не жалко, это все равно копия. А вот балисет, конечно, мне лично будет очень жаль, если с ним что-то случится. Все-таки ему больше ста лет. Но дед хотел оставить его своим барраярским потомкам, и мой отец не мог не выполнить его просьбу. А я тем более не могу ослушаться. Так что если твой отец решит спалить его в вашем барраярском камине, то такова его судьба. Тут ничего не поделаешь…

— Мы не топим камины музыкальными инструментами! Тем более старинными. Не понравится — сдаст в музей. Мне гораздо важнее, чтобы им понравился лично ты, а не подношение от твоих родственников.

— Зачем? — опять не понял Акане.

— Ну как «зачем»! Потому что ты мне нравишься! Хочется же от родителей принятия и понимания, в конце-то концов! Уж хотя бы по таким важным вопросам!

— Вообще-то родители не обязаны понимать тебя или принимать твой выбор, — удивленно пожал плечами цетагандиец.

— А любить? — хмуро спросила Эльза.

— И любить не обязаны, — снова спокойно пожав плечами, ответил гем. — Они тебя вырастили, выкормили, дали тебе образование, отправили учиться в университет. Продолжают тебя содержать, пока у тебя не появились собственные доходы. Ты уже в неоплатном долгу перед ними. Самое меньшее, чем ты можешь с ними сейчас расплатиться в качестве элементарного проявления вежливости, это послушание.

— Я послушная дочь, — сказала она и, подумав, добавила. — Обычно. Я просто не понимаю, почему я чувствую себя так, будто я притащила домой котенка с улицы и теперь от мнения родителей зависит, можно ли мне будет его у себя оставить. Поэтому я хочу, чтобы ты им понравился. Как человек, а не как котенок.

Акане с интересом всмотрелся в ее глаза, удивлено приподняв брови.

— А ты приносила котят с помойки и тебе не разрешали держать их дома?

— Да, несколько раз так было, — понурив голову, призналась она. — Говорили, что они грязные, блохастые, что от них можно чем-нибудь заразиться. Потом оказалось, не разрешали, потому что у отца аллергия на кошек. А я тогда не понимала, насколько это серьезно, и было очень обидно…

— Ну-у… Вообще-то, это их дом. И их правила. Могли не разрешать, просто потому что кошки не нравятся. В детстве мы все эгоисты, но теперь-то ты выросла и можешь понять разницу между своим желанием и своим правом.

— Я выросла. Но я выросла здесь. Разве это не мой дом тоже? Почему я не вправе привести домой цетагандийца, если это мой парень?

— А ты приводила раньше своих парней в дом к родителям?

Эльза помотала головой.

— А цетагандийцев?

— Нет, конечно! — удивленно посмотрела на него она.

— То есть ты не знаешь наверняка, можно это тебе или нет?

— Ну, мне казалось, что можно, — Эльза начала грызть ноготь. — Еще у самых ворот, когда мы стояли на улице, казалось, что можно. Это же нормально — привести в дом своего молодого человека, познакомить его со своими родителями. Но обычно это означает, что вы хотите в скором времени пожениться. Даже если потом все равно не женитесь. А тут мы и жениться не собираемся, и ты — цетагандиец.

— Ну, то есть, получается, я был прав? Тебе надо было предупредить родителей. Тогда бы у них была возможность сразу сказать тебе, мол, никаких цетагандийцев в нашем доме! Или: «Ну приводи, посмотрим, может, и ничего, что цетагандиец». Ты бы уже знала, чего примерно тебе ожидать. А так ты их ставишь в неловкое положение. Естественно, тебе самой сейчас неудобно перед ними, и ты чувствуешь себя виноватой. Как будто бы привела в дом котенка, зная заранее, что, скорее всего, этого делать нельзя.

— Но это же и мой дом тоже! — принялась она за следующий палец. — Я здесь выросла!

— Ты здесь выросла. Но это не твой дом, а твоих родителей. И ты это прекрасно понимаешь, в отличие от того же Форкосигана. Иначе бы не жила в общежитии. За которое, впрочем, как я понимаю, все равно платят твои родители.

— Это чтобы не возвращаться одной в темноте через парк кампуса, — пробормотала она в сторону. — Так многие форессы делают. У нас там отдельный корпус с охраной и строгим пропускным режимом, ну и мы там всегда компанией ходим. Проще платить за общежитие, чем высылать каждый раз оруженосцев, а девушкам ждать их после окончания лекций.

— То есть ты как бы такая ценная вещь, потому что от тебя и твоего поведения зависит честь семьи? И все из-за того, что у тебя не стоит импланта и на тебе лежит обязанность беречь свое тело в неприкосновенности. Сейчас ты находишься на балансе у своих родителей, а потом будешь на балансе у своего супруга, и уже он будет печься о твоей безопасности.

— Я не вещь! — шепотом выпалила она, слишком импульсивно, чтобы самой не почувствовать, сколько в этом отрицании было отчаяния. — И ни на чьем балансе я не нахожусь!

— М-м, а ты можешь распоряжаться своим личным счетом?

— Нет, — удивленно признала она.

— А приданым?

— Нет. Только если супруг не будет обеспечивать меня и моих дочерей, я могу через суд требовать от него выплаты компенсации в размере полученного им приданого. А у тебя ведь тоже, ты сказал, есть приданое.

— Ну, если я все сделаю правильно и меня его мои родители не лишат… я смогу им распоряжаться после брака. Это такой вклад моей родительской семьи в мою собственную семью. Старший моего клана на это, к счастью, повлиять не может.

— А приданое Фенн?

— Она тоже сможет сама им распоряжаться. Без моего согласия, как и я своим приданым — без ее. Главное, чтобы это было на благо семьи. Ну, то есть коллекцию древностей купить можно, а вот в Домах радости просадить — уже нехорошо. Но у тебя, получается, вообще не может быть ничего своего, пока ты не овдовеешь. Да и то наследницей твоего супруга можешь оказаться не ты, а твои сыновья. Поэтому ты и учишься на инженера, а не на художника, как Форкосиган. Потому что так ты сможешь заработать на жизнь, если повезет устроиться по специальности. А не потому что жаждешь служить Отечеству.

Эльза, поникнув головой, кивнула.

— А своим телом ты можешь распоряжаться? Ну, кроме как в тайне от родителей, делая вид, что встречаешься с будущим женихом и что вы только за руку вместе ходите и на улицах целуетесь?

Она молча помотала головой, опустив ее еще ниже.

— А своим будущим? Ну, кроме как позволить себе иметь мечту, про которую сама же уверена, что первый встречный непременно сочтет ее дурацкой? Ты не вещь, конечно, раз твои родители тебя любят и оставляют тебе какие-то сферы, в которых ты чувствуешь себя самостоятельной. Но в общем, ты сама пока еще как домашний котенок... Естественно, они могут быть против того, чтобы ты с улицы кого-то в дом приводила. Но тебе не кажется, что в целом это не очень хорошая ситуация? Даже если ты самая богатая невеста на этой планете.

— Пиздец, а не ситуация! — со злостью прошептала она в сторону.

— О, у вас есть для этого специальное слово! — восхищенно воскликнул Акане. Тут же полез в свой планшет и стал что-то туда записывать. — Нет, ну это ж надо! Слово, которое обозначает бесправное положение женщины, образовано от названия женского детородного органа, и при этом само — мужского рода. Чистый лингвистический восторг!

Видя, что она на это никак не реагирует, он поскорее убрал планшет и взял ее за руки, задев ее пальцы скользнувшими на запястье металлическими браслетами.

— Форбреттен, пожалуйста, не расстраивайся! У тебя адекватные родители, тебя не выгонят из дому. Ты же сама мне это только что сказала! И я все-таки не котенок…

— Совсем не котенок? — грустно улыбнулась она.

— Не совсем котенок, — признался он. — По крайней мере, не бездомный. Жилье у меня есть, с помоек я не питаюсь и на улице не пропаду. Даже если тебе совсем не разрешат меня оставить... Если захочешь, можем потом, когда выйдем отсюда, пойти с тобой покормить где-нибудь уличных кошек.

— Спасибо, — тихо сказала она.

— И вот еще что, — тоже понизив голос, произнес он, пока они проходили под темной аркой из нависающих с двух сторон веток давно отцветшего жасмина и бульденежа. — Возьми, пожалуйста, вот это.

Он остановился, запустил руку за пазуху и что-то оттуда извлек, из своих многослойных шелковых недр, расписанных талантливыми учениками. На ладонь ей легла небольшая чип-карта на металлической цепочке.

— Улица Хассадарской заставы, 14-А.

— Что это?

— Это ключ от силового поля и от входной двери. Прикладывать можно любой стороной.

— Ты даешь мне ключ от своего дома?! — не поверила она услышанному.

— Ну да, чтобы ты в случае чего могла им воспользоваться в любой момент. Даже если меня дома не будет, — зачем-то объяснил он ей очевидное.

— «В случае чего» — это если меня все-таки из дома выгонят и перестанут платить за общежитие?

— Ну, или просто тебе там надоест. Или замужем надоест. В общем, имей в виду, что мой дом для тебя всегда открыт. Рис, носки, одеяло я тебе уже обещал…

— Почему ты это делаешь? — осторожно спросила она. — Потому что я твоя девушка? Или потому что я твоя «старшая сестра»?

— Нет, — пожал он плечами, помотав головой. — Просто ты очень ценный и небезразличный для меня человек.

— А как же твои мамы? И их предостережения насчет нищих родственников и любовников?

— Мои личные финансы их не касаются, — пожал он плечами снова, как будто речь шла о чем-то совершенно обыденном. — Ешь ты немного, так что за пределы моего обычного бюджета мы с тобой вряд ли выйдем. И да, помни, пожалуйста, что тебе не придется мне за это ничем платить. Ни мытьем посуды, ни уборкой, ни готовкой, ни своим телом.

Она сжала в руке электронный ключ и подумала, что если бы он встал перед ней на одно колено, протянул ей кольцо с бриллиантом и предложил руку и сердце, он бы не смог предложить ей большего. И вообще ни один из тех (из тех двоих), кого она когда-то хотела увидеть в этой коленопреклоненной позе с этим нелепым предложением «руки и сердца», не смог бы предложить ей большего, чем эта обычная чип-карта от крошечного одноэтажного флигеля на бывших задворках Форбарр-Султаны.

— И я тебя люблю… — серьезным шепотом ответила наконец она.

Но услышал он ее или нет, она так и не поняла. Потому что они как раз вышли из темно-зеленого тоннеля и их взору открылась уходящая вниз по склону поляна с раскопом и закрепленная подновленным раствором куча хаотично сложенных друг на друга грубо обтесанных камней.

— Ого! — радостно завопил Акане. — Это же настоящая крепостная стена начала Кровавых столетий! Смотри, какая характерная кладка! Как в подземельях замка Форхартунг!

И бросив недообъяснившуюся графскую дочь, историк побежал обниматься с каменной стенкой.

— Эльза, это такая суперическая находка! — громко крикнул он ей снизу, доставая планшет и открывая очередную фотосессию. — Если бы у вас такую недвижимость давали в приданое, я бы только ради нее одной на тебе женился!

Н-да… Уж кто-кто, а этот «ухажер» точно руку и сердце предлагать не станет. Просить, впрочем, тоже. Интересно, слышали ли эти вопли у них в доме? Судя по мелькнувшему между занавесками маминому матине, прекрасно все слышали. И именно те, кому не надо.

— Форбреттен, встань, пожалуйста, сюда для масштаба!

— Может, мы уже тебя начнем снимать «для масштаба»? — с некоторым разочарованием проворчала она.

— Меня не надо! Во мне нет ничего барраярского, кроме ошметков ваших графских генов, — так же громко крикнул он ей. — Иди сюда. Хочу снять девятнадцатилетнюю тебя со столетним балисетом на фоне пятисотлетней крепостной стены.

— А в балисете есть что-то барраярское? — пробормотала она, тем не мене спускаясь к нему.

— Уже нет, но было! Когда у него ремонтировали деку, в нем нашлась застрявшая бумажка с предсмертными стихами моего деда, где была указана точная дата первого десанта бетанского торгового флота на космодром в Китера-Ривер. Ну, того самого, который под видом медикаментов доставил вашим сопротивленцам новейшие системы самонаведения, чтобы сбивать наши флаеры. Историки ведь уже долго спорят о точной дате начала «барраярской весны». Понятно было по позднейшим воспоминаниям, что это было начало осени, но точных записей нигде не сохранилось, потому что архивы все уничтожили. Единственным письменным свидетельством оказалась эта дедовская записка! Представляешь, как все плохо с источниками по периоду Девятой Сатрапии! Это была моя первая научная публикация. Еще когда я на искусствоведа учился и даже не думал, что буду в магистратуру на историю поступать. Так и называлась: «Второе вандемьера, день Шафрана: к вопросу о переломном моменте в истории барраярского Сопротивления».

— Второе вандемьера — это же как раз сегодня… А почему «весна», если это осень?

— Потому что в сентябре 2828 года по галактическому стилю в Небесном Саду на Эте Кита была весна, — как нечто само собой очевидное объяснил Акане.

Надо же, почти столетняя годовщина! День, ознаменовавший переход от террористических актов и партизанской борьбы к настоящей войне за обретение свободы. Ох, кому-то тоже сегодня предстоит решительный перелом в истории личного «барраярского Сопротивления»! В союзе с цетагандийцем, ага!

Сняв ее в качестве эталона человеческого роста на фоне останков стены, Акане подскочил к ней, обнял ее за плечо и, настроив фронтальную камеру, снял парное селфи. Вид у них получился еще более странный, чем на голограммах Нерена гем Эстира с ее прапрабабкой столетней давности. Акане сиял в объектив совершенной радостью, не смотря на весь свой тщательно уложенный дисциплинирующий гем-грим, а она глядела на него не то что с иронией даже, а с каким-то… ну, очень глубоким скепсисом. Сразу видно: девушке только что признались в любви, сделав ей предложение! И она зачем-то его приняла!

На этом Акане, разумеется, не успокоился, и ей пришлось довольно долго отвечать на его вопросы касательно снесенной фортификации, истории обнаружения древней каменной кладки, работы археологов и их находок. И она даже пообещала сходить с ним в городской музей Форбарр-Султаны, договориться с хранителями, чтобы им показали переданные туда артефакты. Все ее заверения относительно того, что ничего особенного, кроме горстки монет, полусгнившего башмака и множества черепков, тут не нашли, только разогрели историческое воображение. И она снова задумалась, насколько глупо с ее стороны было хвастаться своим высоким положением и упрекать ее нового знакомого за нарочитую роскошь его одеяний. Выкопанные из земли останки барраярского прошлого явно значили для него больше, чем любые показатели социального статуса.

Удовлетворив свое историческое любопытство, гем забрал наконец у нее балисет, и они двинулись по другой садовой дорожке к дому. Она — задумчивая, все еще находясь под впечатлением от сделанного ей на бегу признания, он — возбужденный сверх всякой меры, все никак не могущий отойти от только что пережитого археологического экстаза. Поэтому когда прямо перед ними Пенфесилея распахнула прозрачные створки веранды и уступила место маме, она никак не успела отреагировать. А Акане, кажется, вообще не понял, почему они встали. Как вертел головой во все стороны в поисках других следов снесенной фортификации, сыпя своими дурацкими вопросами, так и не думал останавливаться. Мама была в своем любимом домашнем фланелевом платье, украшенном легкомысленными помпончиками, и откровенно разглядывала их с выражением озорного любопытства. Редкую седину она закрашивала, а потому дать ей ее законные сорок с хвостиком было сложно. Как мать пятерых детей, двое из которых уже были взрослыми, графиня не выглядела. А уж как супруга «государственного чиновника второго ранга» — в отличие от всегда выдержанной леди Катрионы — она не выглядела тем более. Так что ничего удивительного, что гем со своим специфическим представлением об аристократизме ничего не понял.

— Я прошу прощения, молодые люди, если прерываю вашу беседу, — обратилась она к ним своим звонким голосом. — Но не хотите ли вы зайти в дом? А то мы откровенно уже заждались, глядя, как вы нарезаете круги по участку.

Эльза открыла было рот, но тут к своему ужасу осознала, что она не знает, какими словами ей следует представить Акане. Во вчерашнем разговоре по комму она вроде как обещала привести просто знакомого по университету. В связи с чем мама, разумеется, тут же спросила, не завела ли она себе наконец молодого человека и не желает ли она его представить родителям. Все эти скороспелые предположения Эльза яростно отрицала, что на тот момент соответствовало правде. Но за ночь, а точнее, за утро положение дел радикальнейшим образом изменилось. И теперь мамины вчерашние предположения были правдой, а ее собственные яростные отрицания — нет. И пускай она de facto привела знакомиться с родителями своего молодого человека, сценарий этого предстоящего знакомства был явно не тот, на который мама в своих вчерашних предположениях рассчитывала. Форбреттен скосила глаза на застывшего рядом цетагандийца. Тот в молчаливом смятении косился, в свою очередь, на нее, тоже, видимо, ожидая от нее каких-то подсказок. Эльза посмотрела на маму, но та, едва пересекшись с ней взглядом, обратила свой взор на гостя.

— Давайте так, Акане, — сказала она с улыбкой. — Пока моя дочь думает, как нас друг другу представить, вы мне расскажете, какой чай вы предпочитаете. И пока вы поднимаетесь наверх, Пенфесилея как раз сервирует нам столик в гостиной и поставит чайник.

Узкие, в форме ивового листа глаза гема округлились до нормального человеческого размера. Потом на одну секунду он часто заморгал и вдруг резким движением согнулся пополам, приложив правую руку к сердцу и каким-то образом умудрившись при этом не уронить с плеча ни сумки, ни балисета.

— Прошу простить мою неучтивость, графиня Форбреттен, — выпалил он на одном дыхании, глядя в землю. — Я должен был сам догадаться, перед кем нахожусь.

Утяжеленная металлическими кольцами коса, соскользнув с плеча, шмякнулась в клумбу. Точно в заросли любви-заразы. Эльзу аж передернуло, настолько воспоминания о том, что происходит после этого с волосами, были в ней еще живы.

— Ну, в общем, это моя мама, — запоздало сообщила она. — Графиня Татия Форбреттен, урожденная Форкерес. А это, хм… Это Акане.

«…и его цетагандийская церемонность, будь она трижды проклята», — чуть не добавила она. Мама, впрочем, надо отдать ей должное, довольно стойко перенесла этот «акт просвещения инопланетных варваров» в своем лице. Только удивленно вскинула брови.

— Позвольте представиться, — все так же не разгибаясь, произнес этот выпендрежник. — Меня зовут Акане гем Эстир с Мю Кита. Я бесконечно потрясен вашей дочерью, очарован садом и пронзен в самое сердце фрагментом крепостной стены начала Кровавых столетий.

Тут он распрямился, и Эльза едва успела перехватить рукой косу, чтобы та не пристала нахватанными с куста колючками к парчовой накидке.

— Не трожь руками! — вовремя отследив движение, шикнула она на цетагандийского просветителя. Тот испуганно замер, выпучив глаза и разведя в стороны руки, чем одновременно продемонстрировал своим новым зрительницам и макияж, и маникюр, и перстни, и высунувшиеся из-под широченных рукавов браслеты, и сами эти широченные рукава.

— А то зудеть полдня потом будет, — пояснила она свои действия и, держа на вытянутой руке косу, полезла в карман висевшей на его плече сумки за гребешком.

— Право даже, не знаю, кому вы этим перечислением польстили больше, — не без ехидства прокомментировала эту сцену мама. — Нам с мужем, графине Форкосиган или древним каменщикам... Ну, что ж, меня вы можете называть леди Татия. А вас… я ведь могу вас звать просто Акане?

— Да-да, разумеется, — поспешно подтвердил он, тут же, впрочем, вернувшись к наблюдению за тем, как Эльза расправляется с вцепившимися в кончик косы кривыми зазубренными иголками. — Это ведь любовь-зараза?

— Она самая, — с задором подхватила мама. — Специально высажена под окнами вместе с розовыми кустами. В тщетной надежде, что с какого-то возраста дети все-таки начнут пользоваться дверью. Но мечты, мечты… Как видите, моя дочь прекрасно знает, как справляться с последствиями.

«Спасибо, мама!..»

— Ох ничего ж себе! — воскликнул Акане. — Специально высажена! Кажется, я начинаю понимать, почему барраярские мужчины не носят длинные волосы…

— Ну, единственный барраярский мужчина, который всегда по возможности выбирал именно этот путь — это лорд Форкосиган.

Ну, разумеется, лорд Форкосиган… Куда ж без него! Судя по тому, что за несколько минут их «светской беседы» эта фамилия была упомянута уже дважды, мама не только прекрасно слышала их недавнее объяснение насчет «необразованных варваров», но и была осведомлена о его подоплеке. Откуда бы ей еще было знать, что цетагандийского студента зовут Акане? Не иначе как от дяди Майлза с тетей Катрионой! Как раз виделись с ними неделю назад. На празднике в честь Дня рождения Императора, где обязательно должны были быть все графы вместе с их супругами и наследниками. Эльза наследницей не была, соответственно, вручать императору традиционный кошель с золотом — символ уплаты собранных в Округе налогов — в качестве представителя их семьи ей было не нужно. А выступать на балу в качестве дебютантки она, как и в прошлом году, отказалась. На этот раз она не сумела придумать никакого веского повода, поэтому просто озвучила вслух причину: зачем заявляться на ярмарку столичных невест, если единственный человек, которого она хочет видеть своим женихом, ее игнорирует? Родители не стали настаивать. Даже не поинтересовались, которого из «единственных» она имеет в виду. В результате о том, что в университете Форбарр-Султаны учится настоящий цетагандиец, они, получается, узнали на несколько дней раньше нее. А поскольку эта, безусловно, будоражащая фантазию новость так или иначе касалась Алекса, дипломатично не стали ею делиться. Теперь же, когда она, наконец, «привела в дом молодого человека», о дипломатичности в отношении этого «единственного» можно было забыть. Особенно, когда так хочется прощупать обстановку!

— А у лорда Форкосигана волосы как раз длинные, — продолжала щебетать мама. — Не такие длинные, как у вас, Акане. Но по сравнению с тем, что в данный момент на голове у леди Форбреттен, все же можно сказать, что длинные.

— То-то он в гости ходить перестал, как их отращивать начал, — проворчала леди Форбреттен. — Не иначе как из-за любви-заразы...

— О, у лорда Форкосигана могли бы быть совершенно замечательные волосы, если бы он за ними хоть немного ухаживал, — опять не уловил смысла внутрисемейных разборок Акане. — А так, при его отношении, эта длина в пять дюймов для него, я считаю, является предельной. И то его регулярно вызывают из-за этого в деканат и уговаривают подстричься. Теперь догадываюсь почему. Видимо, на военной подготовке, которую мне запрещено посещать, их заставляют ползать через барраярские тернии…

— У ваших-то гем-леди, в их прекрасных садах, такого, небось, и в помине нет! — саркастически припомнила ему его комплимент Форбреттен.

— О, ты даже не представляешь, что бывает в садах у гем-леди! Особенно если они заняты генетикой растений! Меня потому и восхищает талант графини Форкосиган, что даже с таким незамысловатым материалом ей удается воспроизвести истинно цетагандийскую эстетику. Такой крошечный сад, а у вас тут на каждом шагу то ловушка, то загадка.

— Прям что твоя Девятая Сатрапия! — и Эльза продемонстрировала ему взлохмаченный кончик его косы, набитый ржаво-красными колючками. — Это, мама, как ты понимаешь, со стороны Акане был искренний комплимент.

— Да-да, я уже поняла, — выразительно подняв брови, подтвердила та.

— А ты, значит, еще и поэтому коротко стрижешься? — снова повернулся гем к Эльзе. — Чтобы иметь возможность беспрепятственно войти в дом через окно веранды? Как настоящий боец Сопротивления?

— Вот-вот, — мечтательно вздохнула мама. — Уже дочь замуж пора выдавать, а у нас дома сплошная партизанщина…

«Спасибо, мама!.. Спасибо, брат Акане!..»

— Не-не-не, — отчаянно зазвенев браслетами, замахал руками обрабатываемый жених. — Меня как раз восхищает эта верность принципам! Только, Эльзочка, пожалуйста, давай с тобой договоримся, — кинул он на нее умоляющий взгляд. — Когда ты выйдешь замуж за лорда Форкосигана и мы будем растить детей, ты не будешь такого устраивать... Я имею в виду колючки под окнами, — пояснил он, скользнув взглядом в сторону графини. — Это я не к тому, что вам с Алексом надо обоим непременно отрастить волосы. Судя по твоему поведению в ванной, ты в этом вопросе не лучше него, так что тебе и вправду лучше ходить как есть. Но просто если после этой штуки еще и кожа потом зудит… Ладно вы, взрослые люди, но детей, честно говоря, мне жалко подвергать таким испытаниям. Я понимаю, что это должно воспитывать барраярский дух, — снова скользнул он взглядом в сторону матери. — Но как-то у вас на планете и так много всего, что этот дух воспитывает…

От такого обилия свалившихся на нее сведений мама должна была выглядеть по меньшей мере озадаченной, не говоря уже о пялящейся на них из-за маминого плеча Пенфесилеи. Но Эльза на них не смотрела. Она с восторгом глядела на своего нового союзника-сопротивленца и улыбка у нее в этот момент была… Да, она даже и сдерживаться не пыталась, настолько эта улыбка была неудержимой.

— Аканушка, — погладила она его по голове, — если я выйду замуж за лорда Форкосигана, это значит, что мне придется жить в одном доме с графом и графиней Форкосиган. А там, как ты понимаешь, те же «барраярские тернии».

— Ну, значит, надо все продумать заранее и как-то решить уже этот вопрос с жильем. Желательно до свадьбы, — как о чем-то само собой разумеющемся заметил гем. — А то, знаешь, есть большая разница: ты к нему в чужой дом вселишься или это будет ваше совместное обиталище. Во втором случае у тебя будет хоть какой-то шанс на успех твоей цивилизаторской миссии.

— А лорда Форкосигана надо как-то особенно приучать к цивилизации? — с интересом прищурилась на них мама.

— Человека, который до сих пор не сделал предложение вашей дочери?! Разумеется! — видя, что дело по освобождению его косы от барраярских терний идет к концу, он совсем разошелся. Унизанные перстнями пальцы с черными ногтями в воздухе так и мелькали, а браслеты над эльзиным ухом так и звенели. — И потом, леди Татия, если вы всерьез задаетесь этим вопросом, это означает, что вы никогда не были в его комнате.

Мама удивленно подняла брови. Такого аспекта человеческих отношений ей, полноправной хозяйке большого графского дома, где все давно было устроено и переделано по ее вкусу, было не представить.

— Ну, у меня в комнате ты пока еще не был, — заметила Эльза. — Может, у меня с твоей точки зрения такой же бардак.

— Нет, Эльза! Такой, как ты говоришь, бардак, ни одна женщина не способна поддерживать. По определению! И пусть я еще не был в твоей комнате, ты была в моей. — Эльза не могла не заметить, как мамины брови прямо-таки взлетели вверх на этой фразе. — И Алекс тоже был. Так что у меня есть возможность сравнить ваше поведение в похожей обстановке. Несмотря на всю удручающую разницу обстоятельств… Лорд Форкосиган — истинный художник, — пояснил он маме. — Он обращает внимание только на то, что может стать источником его вдохновения. Все, что он не собирается запечатлеть с помощью кисти или карандаша, для него существует лишь постольку-поскольку. Естественно, самостоятельно организовать быт и комфорт, достойный такой здравой и рассудительной девушки, как ваша дочь, он не в состоянии.

— А… разве организация быта и комфорта — это не обязанность женщины? — осторожно спросила мама.

— Ах, да… — замер Акане, прекратив внезапно жестикулировать. — Я все время забываю, что я на Барраяре. У вас мужчины занимаются исключительно великими свершениями, а женщины делают за них все остальное. Как будто им детей мало.

Мама с Пенфесилеей переглянулись.

— Только не говори мне, что тебя это положение устраивает, — не встретив сочувствия ни в госпоже, ни в служанке, повернулся он к Эльзе.

— Ну, тебя так точно устраивает, — с торжеством продемонстрировала она освобожденную от колючек кисточку черных волос.

— А я-то думал сделать тебе приятное, — с осуждением произнес гем, забирая у нее гребешок. — Никогда больше не дам меня расчесывать.

— Вот еще! Кто меня теперь остановит? — и она пощекотала его щеку его же кисточкой. — Не жжется?

— Через грим — нет, — с улыбкой берясь за ее пальцы с зажатыми в них кончиками своих же волос, сообщил он. — Спасибо тебе большое!

И он коснулся ее пальцев губами. Той внутренней стороной губ, которая была не накрашена. На глазах мамы! На глазах Пенфесилеи! После того, как сам же им сообщил между делом, что замуж она пойдет за Форкосигана!

— Без грима тоже не жжется, — пояснил он, хотя очевиднейшую эротичность жеста это скрыть уже не могло.

— Ой, Акане, какой у вас гребешок интересный! — громко воскликнула мама, напомнив, что они вообще-то тут не одни.

— Да, леди Татия, вы совершенно правы, — Акане без всякого смущения выпустил руку Эльзы и передал искрящееся великолепие через подоконник. — Это мастерская моего прадеда Клага гем Эстира с Мю Кита. Конец Первого периода Восьмой Сатрапии.

— Так ему больше ста лет! И что же на нем изображено?

— Древнегреческий герой Персей отрезает голову Медузе Горгоне. Это такое напоминание о том, что волосы дороже головы. В смысле — честь дороже жизни. Но вообще, конечно, это очень трагическая история. Она была смертельно красива, и мало того, что ее никто не любил, так ее из-за этого еще и убили.

— За что ее любить, если она одним взглядом в камень всех обращала? — буркнула Форбреттен.

— Не в камень, а в прекрасные статуи! Можно сказать, дарила вечность, вырывая из плена органического непостоянства.

— А в начале эпохи Восьмой Сатрапии у вас в этой самой Восьмой Сатрапии тоже руки всем отрубали, кто гемских волос без спросу касался? — на всякий случай уточнила для контекста Эльза. — Как у нас тут, в Девятой?

— А, да, конечно! Оланцы они такие, довольно непонятливые поначалу были. Скальпы, правда, в отличие от барраярцев, с нас снимать не додумались...

— Так что насчет чая? — снова прервала их мама, не давая соскользнуть разговору в опасную плоскость внешней политики. — Какой нам поставить для вас завариваться? Черный? Зеленый?

Акане аж качнуло, настолько он впал в глубокий ступор.

— Спокойно! — вспомнив о своих обязанностях «старшей сестры», схватила его за плечо Эльза. — Это не тот чай.

— Не тот чай? — широко распахнув ресницы, осторожно переспросил он.

— Да. То, про что спрашивает мама, это совершенно другой напиток. Который исключительно по недоразумению носит то же название, что и ваша сложная церемония.

— То есть то, что у вас подают в гостиных и предлагают в кафе — это не чай? А такое совсем отдельное барраярское питье? С тем же названием?

— Да, специальный барраярский напиток на основе чая. Поэтому его можно засыпать в заварочный чайник сразу много, можно долго настаивать и можно разбавлять кипяченой водой.

— Чтобы не так остро чувствовать, до какой степени испортился его вкус, да? — робко предположил гем.

— Да! А еще можно добавлять в него всякие посторонние ингредиенты! Потому что испортить они уже ничего не в состоянии. Только улучшить. Его можно пить с молоком, можно класть в него сахар, лимон, мед или варенье. С нашим чаем все это можно! Можно даже отказаться его пить, после того как его тебе налили.

— Знаешь, Эльза Форбреттен, — Акане тоже положил ей на плечо свою руку, проникновенно заглянув ей в глаза. — Ты только что радикальнейшим образом примирила меня с действительностью.

— Ну, так что, Акане? — задорно поинтересовалась мама. — Решились попробовать?

— Почту за честь, — приложив ладонь к сердцу, ответил он ей легким поклоном. — Совершить первое осознанное знакомство с этим традиционным барраярским напитком в вашем доме, леди Татия, будет для меня важным шагом в познании местной культуры.

— Отлично! Тогда заварим вам и черного, и зеленого. А там решите, какой из них вам больше нравится.

Эльза вопросительно указала взглядом на дверь веранды.

— Нет, — с ласковым убеждением в голосе произнесла мама. — Отец полночи не спал, уже весь извелся в ожидании. Ему будет приятно, если он сможет встретить вас у главного входа.

Во как! Не спал полночи…

— Ну, ты предупреди его, — Эльза переглянулась с Акане, одновременно как бы указав маме, о чем именно следовало предупредить отца. — Что ничего страшного не предвидится…

— Да-да, я так и скажу ему, что скучно не будет, — бодро отреагировала мама. — Ну, что ж, жду вас через несколько минут в Малой гостиной, — улыбнулась она и, мелодично напевая вполголоса «То ловушка, то загадка… », отошла от окна, позволив Пенфесилее прикрыть оконную створку.

— Ну что, пойдем, штурмовать главный вход! — Форбреттен положила руку на толстую цетагандийскую косу у ее основания и, посмотрев в глаза Акане, со смехом добавила: — Медуза!

— «Медуза» означает защитница. Так что сама Медуза!