Упивающийся мщением (джен)

Топот ног. Вой охранной сирены. Повторяющееся эхо криков. Какофония звуков постепенно затихает, пока он бежит босиком по газону у Балтиморской лечебницы для душевнобольных преступников и затем врезается за территорией в колючие заросли у леса; тут его не найдут.

Лес густой, звуконепроницаемый, под тяжелыми кронами царит вечная ночь. Уилл пытается отдышаться, опершись на два ствола, дрожащие, мокрые от пота плечи ходят ходуном. Ноги кровоточат, пальцы рук тоже в мелких порезах и саднят от прикосновения к жесткой коре. А во рту все еще стоит медный привкус. Темный лес надвигается со всех сторон, тени от деревьев подползают ближе, сужаясь и удлиняясь, подобно решеткам тюремной камеры. Он срывается с места и опять бежит.

Однако скоро понимает, что не один. Каждый изданный им звук удваивается, каждое движение повторяется кем-то, кто наблюдает за ним и, скрываясь, идет следом.

Повинуясь инстинкту, Уилл замирает испуганным зверем, надеясь спастись, застыв в тишине. Этот кто-то еще здесь и повторяет каждый его вздох.

Сузив глаза, Уилл принюхивается. Темнота синеет, рассеиваясь, и меж двух кривых деревьев становится виден костлявый силуэт существа, которое раньше было оперенным оленем; у него сутулые плечи и блестящие глаза. Оно всхрапывает, и листья на всех деревьях вздрагивают. И Уилл тоже. Во рту усиливается привкус крови.

А потом оно нарочито медленно разворачивается и снова исчезает во тьме. Ступая осторожно и как можно тише, Уилл следует за ним. Он не уверен, кто из них охотник, а кто жертва, ясно только одно: надо держать существо в поле зрения, или можно потерять его навсегда.

Он преследует его по нескончаемым сучковатым коридорам, пока другие животные, трепеща от почтительного ужаса, прячутся по норам, уступая лес им, двум хищникам высшего порядка. Уилл уже сам не знает, бежит он за оленем или же вместе с ним… Горло болит от быстрых глотков воздуха, и когда он чувствует, что больше не может бежать — то вываливается из чащи на круглую поляну. Свет луны такой яркий и сфокусированный, что освещает ее подобно прожектору.

Но там никого нет. Олень пропал. Уилл с разбегу останавливается. Сверху бьёт лунный свет, окрашивая кожу и волосы в сверкающее серебро, а он крутится на месте, всматриваясь в темноту между деревьями. Куда оно подевалось? Почему просто бросило его здесь? Уилл пытается воззвать к нему, но оно не откликается. Стоя в одиночестве на пустой поляне, он потерянно опускает голову.

Но вот привкус во рту усиливается, становится слаще, невыносимо ярче… теплой жидкостью стекает в глотку, распространяется по венам — быстрее, чем его собственная кровь. Проникает в клетки тела, всасывается в органы и костный мозг, в мышцы и мысли, опутывая каждую его часть, как паук опутывает муху, и, впитавшись, принимается за работу. Внутри открывается трещина, и Уилл кричит; кости трутся друг о друга с хрустом и щелканьем, словно артритные суставы — разрывая кожные покровы и ткань тюремного костюма. Мышцы полыхают огнем, плавясь и меняясь, подобно тому, как железо превращается в сталь. Ребра стягиваются, сдавливая легкие, сухожилия трещат как сломанное лодочное снаряжение. Разрушительная боль в висках хуже самой сильной мигрени, она заставляет его рухнуть на прошитые суставами колени; он хватается за голову и чувствует, как из черепа растут кости, раскалывая его и прорезая скальп, наружу, выше, выше, выше!

Это оленьи рога.

По лицу стекает черная кровь, пачкает шкуру, и прямо перед его стремительно краснеющими глазами ломаются и меняют форму пальцы, заостряясь, удлиняясь, расправляя когти…

Он больше не кричит. Теперь он воет. Воет, потому что стал тем, чего так боялся, и потому что теперь ему не страшно. Даже лучше, чем не страшно — он доволен происходящим. Радуется ему! Завывая от ликующей боли и в болезненном ликовании, олень стоит, залитый серебряным светом, бьющим с неба сверкающим столбом. Это испепеляющее сияние уничтожает остальную поляну, уничтожает лес вокруг. Уничтожает самого Уилла. Ослепительно яркий, белый, девственно белый цвет и безмолвие. А потом безмолвие рассекает страшный голос, отвратительный в своем затасканном и дребезжащем гневе:

«…НО ЗНАЙТЕ ЖЕ: ЖАЖДА МЩЕНИЯ — ЭТО ЛОВУШКА, РАССТАВЛЕННАЯ ДИАВОЛОМ, ДАБЫ НАВСЕГДА ОПОГАНИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. ВСТУПИВШИЙ НА ПУТЬ ЗЕМНОГО ОТМЩЕНИЯ ПРОЙДЕТ ЧРЕЗ ГЕЕННУ ОГНЕННУЮ И, ИСПЫТАВ УЖАСНЫЕ МУКИ, ЗАЖИВО СГОРИТ В АДСКОМ ПЛАМЕНИ. ИБО КАКОЕ БЫ ГОРЕ НИ ОТЯГОЩАЛО ВАШУ ДУШУ, КАКОЕ БЫ ПРЕСТУПЛЕНИЕ НИ СВЕРШИЛ НАД ВАМИ ВРАГ, ВЫ ДОЛЖНЫ СТРЕМИТЬСЯ ПРОСТИТЬ ЕГО. ДА, ГОВОРЮ Я ВАМ — ПРОСТИТЕ ЕГО…»

Он попытался закрыть уши — не получилось. Застонал, открыл глаза — не помогло, он все равно ничего не видел. Перед глазами двигался белый туман.

Голос продолжал вопить. Высокие ноты молотом отдавались у Уилла в голове, и внутренние органы вздрагивали от каждого удара этого молота. Где он находится? Кто на него кричит? И за что?

Из глаз текли слезы, но не из-за чувств — он ничего сейчас не чувствовал, кроме, разве что, полного недоумения — а из-за яркого света над головой. Очень светло и очень громко. Даже дышалось с трудом: голову что-то обхватывало, прижимаясь ко рту и носу. Выдыхая, он чувствовал, как запотевает пластмасса.

Иеремиада продолжалась:

«…ЕСЛИ ВРАГ ТВОЙ ГОЛОДЕН, НАКОРМИ ЕГО; ЕСЛИ ЖАЖДЕТ, НАПОЙ ЕГО. БЛАГОСЛОВЛЯЙТЕ ГОНИТЕЛЕЙ ВАШИХ, ИБО, ДЕЛАЯ СИЕ, ВЫ СОБЕРЕТЕ ИМ НА ГОЛОВУ ГОРЯЩИЕ УГОЛЬЯ…»

Он не мог двинуться: тело было слишком тяжелым. Максимум, что получилось, это слегка дернуться. Прошло немало времени, прежде чем Уилл понял, что лежит на мягком полу, свернувшись в калачик, а руки перекрещены и зафиксированы — значит, в смирительной рубашке. Пытаясь подняться, он стал сучить и дрыгать ногами, как выброшенная на берег рыба. Мышцы не слушались; он чувствовал себя тяжелым, неуклюжим, только что проснувшимся от летаргического сна, а это означало только одно — его снова обкололи препаратами.

«…В ВАШЕМ СЕРДЦЕ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ МЕСТА МСТИТЕЛЬНОСТИ. ПУСТЬ ГНЕВ БОЖИЙ ВЕРШИТ ВОЗМЕЗДИЕ…»

Через какое-то время Уилл приноровился ползти, отталкиваясь босыми ногами от пола; задвинув себя в угол, он оперся о стену и принял полусидящее положение. Перед глазами плыло и троилось; подождав, пока зрение немного прояснится, он огляделся.

Его явно перевели в другую камеру. Это была маленькая комната с тремя мягкими стенами. Четвертая — стекло и сталь с щелью для подачи еды и замком на двери размером с колесо. Теперь он жил в мягком мире; в комнате не осталось ни единого острого угла, который не был бы обит войлоком. Из обстановки остались только койка, раковина и туалет. Ни стола. Ни папок с рабочими документами, ни снимков, ни книг. Все привилегии — все те небольшие удобства, которые он не ценил, пока они у него были — все пропало. Бог дал… и все в этом духе.

Кстати, о Боге. Уилл обнаружил, откуда доносились евангелические вопли. Прямо за стеклянной стеной его новой клетки стояла медицинская тележка, а на ней — старый телевизор с перенасыщенной картинкой и регулятором громкости, вывернутым до оглушительного дребезжания. Голос орал и орал, это было кошмарно. На экране пастор, приближаясь к кульминации своей речи, в экстатическом гневе воздел руки к небу:

«…МНЕ ОТМЩЕНИЕ, ГОВОРИТ ГОСПОДЬ. Я ВОЗДАМ!»

И тут заговорил другой голос, непринужденный тон которого был несколько подпорчен тем, что его обладателю пришлось повысить голос, чтобы перекричать телевизор:

— Кого укусили-то?

Может, дело было в транквилизаторах, которыми Уилл был накачан под завязку, но голос показался ему знакомым. Упершись спиной в угол, а онемевшими ногами в пол, он кое-как поднялся, доковылял до стеклянной стены и, прищурившись, всмотрелся в коридор. На полу зеленоватый линолеум, стены темные от плесени. Его перевели еще ниже, упекли в какой-то подвал…

— Кого укусили, говорю?

Какое бы седативное средство ему ни вкололи, оно было очень сильным. Ноги подогнулись, и он сполз по стеклу на пол, неуклюже шлепнувшись, будто марионетка с обрезанными нитками. Подняв голову и сфокусировав взгляд за телевизором, он, наконец, увидел говорившего.

В камере наискосок от него, скрестив ноги, сидел доктор Абель Гидеон; прямо посередине, обрамленный в квадрат своей стеклянной стены. Его блестящие глазки пристально смотрели на Уилла.

— Привет, — сказал он и помахал.

Не то чтобы Уилл мог помахать в ответ. Поэтому он просто уставился на Гидеона, пораженный неожиданным появлением призрака из прошлого.

— Не ожидал вас тут встретить, мистер Грэм.

Как следует сконцентрировавшись, Уилл попытался ответить. И не узнал собственный голос: язык заплетался, а звук приглушал пластик на лице.

— Что… вы здесь… делаете?

— Да ладно, а вы не думаете, что этот вопрос должен задавать я? — Гидеон запрокинул голову и залился смехом гиены. — Так что, кого вы укусили?

— Кто сказал… что я… укусил?

Гидеон поднял руку и пальцем обвел нижнюю часть своего лица.

— В костюмчик садо-мазо Фредерик наряжает только любителей кусаться.

Подвигав лицом, Уилл ощутил на щеках давление пластиковой маски. Значит, еще и намордник нацепили, как собаке.

— Вам идет, — заверил его Гидеон. — Ваше лицо — это ваше проклятье, мистер Грэм. Такое доброе, такое кроткое. Люди смотрят на него и думают, как бы вас использовать. Хотя сейчас уже лучше. Сейчас вы выглядите… хе-хе… неприступным, скажем так.

Уилл не ответил. Он начинал понимать всю тяжесть своего положения. Рабочих документов — нет. Материалы по делу Ганнибала — исчезли. Общение с внешним миром — вероятно, сведено к абсолютному нулю. Накачан транквилизаторами, скручен и заживо похоронен в подвале с остальными нежелательными личностями. Оставь надежду, всяк сюда входящий. Дерьмо.

— Ну-ну, не стесняйтесь, — вкрадчиво протянул Гидеон. — Кого укусили?

— Моего… психотерапевта.

И Гидеон взорвался хохотом.

— Вашего психотерапевта?! О-хо-хо, о чем вы только думали! Неразумно, мистер Грэм, ой как неразумно. Управляющий этим прекрасным заведением не любит тех, кто кусает психотерапевтов; о нет, он не одобряет подобное девиантное поведение. Другие виды девиаций — пожалуйста, но психиатров кусать — ни-ни. Надо было закусить кем-нибудь другим. Например, товарищем по несчастью. Или адвокатом. — Его глаза блестели ярче телевизора. — Вы Фредерика укусили? Скажите, что его!

Уилл покачал головой, и, благодаря транквилизаторам, мир закачался вместе с ним.

— Какая жалость, — вздохнул Гидеон. — Это пошло бы ему на пользу. — Он сделал преувеличенно задумчивое лицо. — С чего вы вообще начали кусаться? Никогда бы не подумал, что это ваш modus operandi. Разве вы не бравый стрелок? Ну, может, не такой уж и бравый, иначе меня бы здесь не было... Вы ведь помните, как подстрелили меня?

Уилл посмотрел на него прямо, не моргая.

— Вы это… заслужили.

Гидеон поднял брови.

— Что ж… с этим не поспоришь. Скажите, а Элдон тоже заслужил? Помните Элдона? Вы, вроде, арестовали его за массовое убийство. Эй, Элдон, Уилл Грэм ведь и тебя подстрелил?

— Попал в плечо! — раздался радостный голос из камеры рядом с Гидеоном. И к стеклу с жутковатой улыбкой на лице прошаркал Элдон Стамметс. — Здравствуй, Уилл.

«Ну разумеется, — подумал Уилл. — Почему нет». Он был прекрасно знаком с тем, по какому принципу работают ночные кошмары.

— Здравствуйте… мистер Стамметс, — светским тоном прокаркал он через маску.

— Мы все тебя ждали, — сказал Стамметс.

— Кто… мы?

— Наша банда, — ответил Гидеон, сделав широкий жест.

— Я, Абель и Лоуренс. — Стамметс ткнул пальцем в стекло. — Лоуренс Уэллс в камере рядом с тобой. — Он повысил голос. — Поздоровайся с Уиллом Грэмом, Лоуренс!

— ЗАТКНИСЬ! — хрипло заорали оттуда.

Стамметс поморщился.

— Не обращай внимания. Он ворчит, не переставая, с тех пор, как сюда попал.

Гидеон хмыкнул.

— Вроде как из-за сына, о котором он не знал и которого случайно убил. Грустная история.

Стамметс покачал головой, его глаза сочувственно увлажнились.

— Я же говорил тебе, Лоуренс, всегда говорил: смерть — это еще не конец. Ты все еще можешь увидеть сына; связь не разорвана, больше, чем не разорвана… вы обязательно воссоединитесь! Все, что нужно сделать, это разорвать цепи, привязывающие тебя к этому миру.

— ЗАТКНИСЬ! — заорал Лоуренс Уэллс.

Гидеон завел глаза.

— Элдон узнал про религию, — сообщил он Уиллу. — Я же говорил Фредерику, что коробка для дебилов плохо на нас влияет. Мы здесь такие впечатлительные.

Стамметс пожал плечами.

— Я бы хотел найти утешение в чуде мицелия, но выбирать не приходится.

— Понимаю, брат мой, — сказал Гидеон с сарказмом.

Уилл моргнул, глядя на лица этой развеселой банды убийц; защитное стекло и флуоресцентные лампы лишили их кожу цвета, сделав похожими на живых мертвецов. А пастор из телевизора продолжал вопить, взывая к каре Господней и обличая искушения Сатаны. Как могло так совпасть, что те убийцы, в разуме которых побывал Уилл, собрались именно в этом блоке? Кто тут еще? Эллиот Бадиш? Тобиас Бадж? Гаррет Джекоб Хоббс? А почему нет? Почему нет?

Гидеон как будто сверхъестественным образом читал его мысли:

— Как интересно, что вы оказались именно здесь. В одном углу вместе с нами, психами. У кого-то наверху неплохое чувство юмора, а?

— Ты имеешь в виду Бога? — спросил Элдон.

— Нет, Элдон, — исполненным страдания голосом сказал Гидеон. — Я не имею в виду Бога. Я имею в виду Фредерика Чилтона. Большая разница.

— Это придумал… не Чилтон, — проговорил Уилл, начиная понимать происходящее.

Гидеон был явно заинтригован.

— А кто тогда?

— Мой психо… терапевт. Тот, кого… я укусил.

— А-а… — И Гидеон понимающе кивнул. — Как это я не догадался? Вы укусили Трансильванца. — И, Стамметсу: — Помнишь, я рассказывал про Трансильванца?

— Конечно, — кивнул Стамметс. — Кровосос.

Не может быть, что Уилл правильно расслышал.

— О чем… это вы?

— О Трансильванце, — повторил Гидеон. — Вы отвели меня к нему, помните? — Вздохнул, заметив недоуменный взгляд Уилла. — Не помните. Ну ничего. Вы были сам не свой, как и я. Мы оба не знали, кто мы такие, поэтому вы отвели нас к Трансильванцу: видно, вам казалось, что такой человек, как он, обязательно объяснит, что к чему. Но ваше лицо, ваше многострадальное кроткое личико… из-за него он решил вас использовать. О да, и еще как. Знаете, а вы не очень-то разбираетесь в людях, психолог-криминалист называется.

Сердце Уилла выскользнуло из объятий транквилизаторов и болезненно пустилось вскачь.

— Хотите сказать… вы там… были? Той ночью… у доктора Лектера.

— Его так зовут? — равнодушно пожал плечами Гидеон. — У вас припадок случился прямо у него на глазах, а он и бровью не повел. Сидел и смотрел, как вы трясетесь. Похоже, он отнесся к этому как к забавной диверсии. Собственно, это и было забавно. От вас исходило немало интересных звуков. Но все же, с таким-то врачом… неудивительно, что вы оказались здесь. Я годами твержу: медицина у нас в стране ни к черту. Лучше вам сменить психотерапевта. Хотите, выпишу направление?

Уилл не слушал. С той ночи у него остались только фрагменты воспоминаний: паззл из странных образов с цветовой гаммой, усиленной горячкой. Но плохая память не помеха. Больше не помеха. Теперь он мог реконструировать собственные воспоминания даже при недостатке информации. Это было так же естественно как дышать. Он качнул маятник и в мгновение ока стал Ганнибалом Лектером. С пугающей четкостью перед его застывшим взглядом развернулась забытая им сцена.

Абель Гидеон, этот посредственный плагиатор, — прямо у него на пороге. Доставлен под конвоем Уиллом Грэмом, его любимым, измученным болезнью дружочком, который становится все дороже ему и все полезней с каждым часом. Можно убить Гидеона на глазах у Уилла, и тот даже не поймет, что произошло, не говоря уже о том, чтобы помешать. Однако Ганнибал не собирается никого убивать — сейчас это, как минимум, безрассудно; и, кроме того, Гидеон свободный и опасный куда интереснее, чем Гидеон, истекающий кровью на полу в столовой. Но Ганнибал все же предпочел бы, чтобы Абель Гидеон умер. Так почему бы не позволить Уиллу сделать работу за него?

Уилл снова стал собой и увидел, как живой и здоровый Абель Гидеон пристально его рассматривает — маленькие глазки блестели глумливым любопытством.

— Ого-о, а это что еще было такое? — пропел он. — Чем это вы только что занимались, а?

Уилл не ответил.

— Он послал вас за Аланой… — пробормотал Уилл скорее себе, чем ему. — А меня — за вами…

Он отвернулся от стекла; по венам, отяжелевшим от транквилизаторов, жидкой лавой растеклась ярость. Он-то, было, решил, что провел полную инвентаризацию многочисленных преступлений Ганнибала, но нет — вот и еще одно! Минуту назад он почти раскаивался в нападении, в том, что сам довел себя до теперешнего состояния. Но сейчас был рад. Он бы сделал это еще раз. Они могут скрутить его, довести препаратами до состояния кататонии, бросить на самый темный, забытый всеми этаж этой лечебницы… если бы мог, он бы укусил Ганнибала снова. По крайней мере, Уилл попал сюда по своей вине. Он сам заслужил и смирительную рубашку, и маску — сам, а не из-за того, что Ганнибал подгадил. Повод для гордости.

— Да, — сказал Гидеон, продолжая на него смотреть, — неприступный. Неприступный — это словечко вам идет…

* * *

И так продолжалось по кругу, раз за разом, развеселой каруселью безумия. Гидеон все время пытался с ним заговорить. Лоуренс Уэллс орал как резаный («ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ!»). Стамметс во все горло распевал молитвы. И при этом в телевизоре надрывался проповедник, повторяя свою речь снова и снова. Уилл не слушал. Не в силах забраться на койку, он свернулся калачиком на полу, не видя ничего вокруг то от застилавшего глаза бешенства, то из-за тумана в голове, вызванного успокоительными. Один раз пришли санитары — но среди них не было Барни, лишь два невозмутимых гиганта с дряблыми руками и дурным запахом изо рта — чтобы накормить Уилла с помощью специальной трубки. Очень унизительно, особенно благодаря Гидеону, который громогласно описывал каждое действие подобно свихнувшемуся комментатору гольф-турнира; но это не особенно задевало: Уилл был слишком занят, переживая воспоминание восьмимесячной давности. Ганнибал, весь из себя встревоженный и озабоченный, мягко просит поднять руки, просит улыбнуться. Да уж, наулыбался на всю оставшуюся жизнь.

Лицо сжимала маска, руки — смирительная рубашка, транквилизаторы в организме, казалось, действовали все сильнее. Все это грызло его, откусывая кусок за куском. Под жестоким давлением сдерживающих мер он чувствовал, как уменьшается, как мягкий слой стачивается и стачивается, оставляя под собой лишь жесткую сердцевину, — бурлящую, неистовую злобу.

* * *

Уилл не знал, сколько прошло времени — лампы над головой светили все так же ярко. И никто не приходил. Возможно, он валяется связанный уже несколько дней, а может, недель или месяцев. Все равно. Кто станет следить за временем в аду?

Поэтому, когда по ту сторону стекла появилось мрачное лицо Джека, Уилл немного удивился; на нем были тот же костюм и галстук, как и в тот день, когда Уилл вгрызся Ганнибалу в лицо. Оказывается, с тех пор не прошло и суток.

Вместе с Джеком был Чилтон, и он говорил о Уилле так, будто тот вдруг превратился в неодушевленный предмет или в маленького, ничего не понимающего ребенка.

— Психотический срыв, — сообщил Чилтон. — То, что у него скоро слушание в суде, этому, несомненно, поспособствовало. Признаюсь, я не очень удивлен. В ночь массового убийства Чесапикского потрошителя Уилл Грэм вел себя непредсказуемо. И особенно странно — именно с доктором Лектером; в его поведении сквозило что-то, э-э, угрожающее. Я должен был сообщить об этом раньше.

Судя по всему, Джек не слушал — он в ступоре смотрел на Уилла; на грузном лице застыло выражение сильного потрясения.

— Это правда необходимо — поступать с ним вот так? — спросил он неожиданно слабым голосом.

Чилтон изобразил сожаление, неуклюже попытавшись замаскировать свою радость.

— Смирительная рубашка и маска — всего лишь предосторожность. Думаю, вы согласитесь, что нам не нужен еще один подобный инцидент.

В голосе Джека послышался намек на гнев:

— Да кого он может укусить в этом аквариуме?

— Санитаров, — уверенно ответил Чилтон. — Себя. — И, в ответ на ошарашенный взгляд Джека: — Вы не видели его ногти. Это ужас что такое! Последние несколько месяцев он демонстрирует предрасположенность к самоизувечению. Его склонность к насилию, агент Кроуфорд, не имеет выхода. Срыв был неизбежен.

Джек долго молчал; потом его кадык дернулся, и он произнес:

— Дайте нам пару минут.

— Вообще-то я должен остаться и наблюдать…

— Дайте — нам — пару минут, — повторил Джек голосом, не терпящим возражений, и Чилтон подчинился и поспешил к выходу, отпрянув от камеры доктора Гидеона, когда тот пропел: «Приве-ет, Фредерик! Приве-ет! Как твои кишочки сегодня?».

Джек развернулся, только сейчас узнав Гидеона, и тот довольно ему ухмыльнулся.

— Ох, ну что за растяпа! Сначала практикантку потеряли, а теперь вот консультант взбесился. Интересно, кто следующий?

Джек долго смотрел на Гидеона в тяжелой тишине, потом, наконец, решил «подставить другую щеку». Сначала ему надо было разобраться с другим психопатом.

Поэтому Джек сел у камеры на корточки; он хотел быть на одном уровне с Уиллом, который скорчился в углу и, уронив голову на стекло, глядел из-под полуприкрытых век в пустоту.

— Уилл? Уилл, ты меня слышишь?

Уилл не открыл глаз и не повернул головы. Но сказал:

— Прости, Джек… У меня нет… больше зацепок… по делу… Потрошителя.

Похоже, Джек обрадовался хоть каким-то признакам жизни.

— Ничего. Я не за информацией пришел. Я здесь, чтобы узнать, как ты.

— Нормально. Я в по… рядке.

Подавшись ближе, Джек стал похож на обеспокоенного папочку. Но как же сложно ему было оставаться в образе: Уилл так и чувствовал чужое напряжение, даже смотреть не надо было.

— Хочешь поговорить о том, что случилось?

Уилл не ответил. Ясно, зачем Джек на самом деле пришел. Он хотел найти доказательства того, что совершенное Уиллом — просто ошибка, за которую можно извиниться и забыть о ней. Джек пришел, чтобы убедиться, что Уилл остался таким, каким он желает его видеть.

— Ну же, Уилл. Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Зачем ты это сделал? Зачем было… кусать? Я тебя выслушаю. Я хочу понять.

Уилл улыбнулся сам себе.

— Нет… не хочешь.

— Нет, хочу, — заверил его Джек, игнорируя странную улыбку. — Но думаю, что и так знаю, зачем. Ты сделал это из-за меня. Я знаю, как давлю на тебя по работе. И ты сорвался. Потерял над собой контроль — всего на несколько минут, но в этом состоянии успел напасть на Ганнибала. Ты принял его за другого, галлюцинировал. Но теперь-то ты видишь ясно, да?

Медленно повернув голову, Уилл обратил к Джеку свое закованное в маску лицо. Однако взгляд его был пуст, и смотрел он, не мигая, сквозь него.

— Я вижу… всё, Джек. Всё.

— Хорошо, — сказал Джек не совсем уверенно. — Это хорошо. Слушай, я поговорил с Аланой, и мы решили, что тебе надо отдохнуть от работы. Через несколько дней у тебя суд, важно, чтобы ты к этому времени поправился. Несмотря на то, что какое-то время мы не будем работать вместе, Уилл, мои свидетельские показания не изменятся. Я обязательно расскажу, как охотно ты сотрудничал с ФБР, какой большой вклад внес в расследование преступлений — настолько большой, что я считаю тебя незаменимым в моей работе. В — нашей с тобой — работе. Я не позволю тому, что случилось вчера, повлиять на исход твоего дела в суде. Это я тебе обещаю.

Уилл не ответил. Он все еще смотрел в пустоту.

— Ты поправишься, — с нажимом сказал Джек. — Просто нужно время; немного тишины и покоя, — он с сомнением глянул на телевизор, у которого был (временно) убран звук и затем на доктора Гидеона, который внимательно слушал их разговор с улыбкой Чеширского кота, — и ты придешь в норму.

Напряженное лицо Джека выражало такое отчаянное желание увидеть, что все по-прежнему, что ничего не изменилось, что Уилл почувствовал проблеск злобы, желание причинить боль.

— Шрам-то хоть будет?

Джек посмотрел на него в замешательстве.

— Что?

— Будет ли. У него. Шрам? — по слогам повторил Уилл из-под маски. — С таким-то лицом… шрам станет… настоящим украшением, тебе… не кажется?

Джек притворился, что Уилл поинтересовался здоровьем Ганнибала.

— Понадобилась всего пара стежков, с ним все будет нормально. Ничего страшного.

— Когда… я его увижу? Я хочу… с ним встретиться.

Джек медленно втянул воздух.

— Ты сам должен понимать, что теперь никогда. Как после того, что ты сделал, я могу позволить вам находиться в одной комнате? Боюсь, что с сегодняшнего дня тебе нельзя подходить к нему ближе, чем на тридцать метров.

Уилл обдумал это.

— Ты уже сказал об этом ему?

— Пока нет. Но когда скажу, уверен, он согласится, что так всем будет спокойнее.

— Ха. Когда ты скажешь… ему будет сложно сдержаться… и не порубить тебя на рагу на месте.

Джек вытаращил глаза. Такие слова он проигнорировать не мог.

— Уилл, ты все еще сбит с толку.

— О, да неужели? — И тогда Уилл посмотрел на Джека по-настоящему. Посмотрел и ухмыльнулся от уха до уха. — Правда, что ли? Я так… не думаю. Из нас двоих… сбит с толку только ты. По всем… направлениям.

Джек смотрел на него и пораженно молчал.

— Но ты не виноват… — продолжал Уилл язвительно. — Во всяком случае, не совсем. Винить нужно… доктора Лектера. Это он сделал из тебя… марионетку в своей постановке. Одна кукла… из многих. Он уничтожил твою репутацию… этим своим загулом. Ну а ты… позволил этому случиться. Печально видеть… во что ты превратился.

Джек медленно поднялся, чтобы посмотреть на Уилла сверху вниз.

— Это меня печально видеть? А себя ты видел?

— Нет, — безразлично сказал Уилл. — Я уже давно… не видел себя.

— Уилл, тебе надо прекратить нести эту чушь. — Голос Джека был умоляющим, он пытался в последний раз. — Я понимаю, что здесь плохо. Совсем паршиво. Но ты должен быть выше этого, должен хотя бы попытаться. Эти твои бредовые периоды, идеи о докторе Лектере… ты сам знаешь, что это мания. Я знаю, ты сам это видишь!

Уилл покачал головой, жалея Джека и презирая его.

— Никакая это не… мания. И никогда… не было манией. Что мне сказать… как заставить… тебя понять? Как еще… убедить поверить мне? Могу сознаться… еще в парочке… убийств, если хочешь. Ты этого хочешь?

В мстительном порыве он отпустил маятник, и крупные слезы брызнули у него из глаз, потекли по коже и по маске, оставляя на пластике расплывающиеся дорожки.

— Я не хотел кусать его, Джек… Он же просто мой бедный… невинный психотерапевт… И мухи не обидит... Но на меня просто что-то… находит… что-то иногда находит, вот и все! О, Джек, пожалуйста, прости меня… Пожа-а-алуйста!..

И он остановил маятник, резко и грубо, мгновенно стирая с лица выражение отчаяния и выключая слезы, будто повернув вентиль.

— Ну вот. Как тебе? Достаточно убедительно?

Джек был сражен. Смертельно ранен. Он отступил от Уилла, не в силах находиться рядом с этим незнакомцем. Этим глумливым существом в наморднике. Он долго молчал, но вот его кадык снова дернулся, и он прошептал:

— Что это было?

Когда Уилл заговорил, его голос летел, словно птица, свободно и уверенно:

— Это я! Тот я… каким был всегда. — Он прислонил голову к стеклу. — Мне надоели маски, Джек. Достало притворяться. Ты хотел… чтобы я перестал врать. И вот я перестал. Зеркала, найденные на трупах… те, которые так тебя заинтересовали… это просто шутка доктора Лектера. Однажды на сессии… я сказал ему, что я его зеркало… что так он обо мне думает… после этого он стал использовать… карманные зеркальца, чтобы показать мне…. что это он. Сказать «привет». Так я и узнал… что массовое убийство совершил Чесапикский… потрошитель. То есть, доктор Лектер.

Джек покачал головой. Отрицая. Отказываясь слушать. Он зашел так далеко, что уже не мог позволить себе даже секундного сомнения. Ну ничего, это было ожидаемо. Раньше Уилл не говорил Джеку правды, потому что нуждался в его помощи. Сейчас помощь была не нужна. Он говорил правду, чтобы оттолкнуть его навсегда.

— Органы, — сказал он, — свои трофеи… он приносит к себе на кухню… красиво сервирует на белоснежном… фарфоре и потом он… их съедает. И кормит ими… тебя. Он каннибал, Джек. Он каннибал… и теперь ты тоже.

Приоткрыв рот и вытаращив глаза, Джек отходил все дальше; теперь они находились на огромном расстоянии друг от друга.

— Ты болен, Уилл. — сказал он тонко. — Болен!

— Был болен. Теперь я излечился.

— Тогда… — голос Джека сорвался. Он начал заново: — Тогда что с тобой случилось?

Уилл посмотрел на него исподлобья и — зловеще улыбнулся:

— Со мной случился он, Джек. Он — случился. И будет случаться снова и снова, пока его кто-нибудь не остановит.

Джек на секунду спрятал лицо в ладонях. Он с чем-то боролся, боролся и проигрывал. Наконец, он развернулся и пошел к выходу.

Уилл повысил голос:

— Верь… не верь… Мне теперь все равно. Однажды ты увидишь сам!

И Джек ушел. Мост сожжен. Не так уж трудно было — как пластырь сорвал.

Уилл медленно уронил голову обратно на стекло. Один готов, осталось двое.

* * *

Следующая жертва — Алана. Как и Джека ранее, ее сопровождал доктор Чилтон, чье откровенное самодовольство лишь слегка омрачал задорный свист доктора Гидеона. Алана же Гидеона полностью игнорировала. Она была похожа на облаченного в доспехи рыцаря, и смотреть на нее было тяжело. Забавно, учитывая, как Алане, в свою очередь, было сложно встречаться взглядом с Уиллом.

Флуоресцентный свет стер с ее кожи весь румянец. Подойдя к камере, она долго смотрела на Уилла, и хотя выражение ее лица не изменилось, ужас и глубокая печаль буквально расходились от нее трепещущими волнами.

Но сильнее шока и боли был ее ураганный гнев. Она набросилась на Чилтона:

— Это не просто абсурд… это безобразно, просто чудовищно бесчеловечно!

— Так, минуточку… — начал Чилтон.

— Даже не начинайте! Нельзя так обходиться с пациентом. Что бы вы ни говорили, такое обращение невозможно оправдать. Это истязание! Взгляните на него, — и она указала на Уилла, отчего он почувствовал себя низшим существом, какой-то… вещью, — он спокоен, он ни на кого не нападает. Нет нужды держать его в смирительной рубашке!

— О, еще как есть, — ответил Чилтон, тоже теряя терпение. — Еще какая нужда! Он выглядит спокойным только потому, что по уши накачан транквилизаторами.

А вот этого говорить не стоило. Алана полыхнула праведным гневом:

— Вы не имеете права это делать! Нельзя взять и поменять курс лечения, у него через три дня суд!

— Не мои проблемы.

— Не ваши? — Алана дрожала. — Не ваши?!

Но Чилтон не дал сбить себя с курса.

— Моя проблема заключается в том, что в моей больнице всё время ошивается ФБР и всякие их консультантики, которые ставят под сомнение мои методы работы и мешают мне лечить моего пациента. Даже не пытайтесь отрицать! Это вы и агент Кроуфорд вынудили меня дать ему всевозможные привилегии, заставили его работать днем и ночью, не дали мне лечить его так, как я считал нужным, — и результат перед вами! Он агрессивен, враждебен, неконтактен. Непредсказуем. Он патологический лгун. Манипулятор, одержимый бредовыми идеями. Короче говоря, — психопат.

— Ну а я решительно не согласна с вашим диагнозом, — заявила Алана, сильно побледнев. — Как и доктор Лектер.

— Возможно, теперь, когда лицо доктора Лектера украшают отпечатки зубов Уилла Грэма, он сменит пластинку, — насмешливо протянул Чилтон.

— Не сменит, — сказала Алана так убийственно спокойно, что стало ясно, что под фасадом она скрывает бурю чувств.

Чилтон же не скрывал елейной улыбки.

— Я знаю, что Уилл Грэм вам небезразличен. Вам и доктору Лектеру. У вас троих, э-э... сложные взаимоотношения. Я знаю о… материалах, обнаруженных в камере мистера Грэма.

Голос Аланы ударил как хлыст:

— Это не ваше дело!

Чилтон отступил.

— Пусть так, но Уилл Грэм — мое дело. Мой пациент. И я считаю, что ваши чувства — к моему — пациенту туманят вам разум, доктор Блум.

Алана промолчала.

— Он знает, что вы ему верите, и использует это. А вы позволяете — потому что не видите, кто он на самом деле. Но я-то вижу. Думаю, пора вам с доктором Лектером начать доверять моим суждениям, для разнообразия. Я — врач Уилла Грэма. Именно я занимаюсь его лечением, и с этого момента все будет по-моему. Это значит, что он останется в смирительной рубашке до тех пор, пока не убедит меня, что не представляет угрозы для других и для себя самого.

Алана отвернулась. Сжала руки в кулаки с побелевшими костяшками. И внезапно повернулась обратно к Чилтону, выпрямившись и даже будто став выше ростом.

— Я говорила с Министерством юстиции, — сказала она. — Если Уилла не признают виновным по причине невменяемости, его переведут в закрытое учреждение в Вирджинии. Вы больше не будете его ведущим врачом. Не сможете участвовать в его лечении, и я прослежу за тем, чтобы вы не смогли опубликовать ни слова о Уилле Грэме ни в одном уважаемом научном журнале. Если вы попытаетесь печататься, попытаетесь как-либо оспорить перевод, я прослежу, чтобы в психиатрических кругах все узнали о том, как на прошлой неделе вы отравили Уилла лоразепамом.

Чилтон будто пощечину получил:

— Вы не… так не… Гр-р!

И, ругаясь себе под нос, он умчался прочь.

Какое-то время Алана стояла, тяжело дыша и, видимо, пыталась взять себя в руки.

Доктор Гидеон смотрел на нее влюбленным взглядом:

— Ах, доктор Блум! Храбрая доктор Блум. Что за прекрасное виденье! Хотел бы я, чтобы вы так сражались за меня. Тогда может, и я смог бы укусить своего психотерапевта. Вам не кажется, что это пошло бы ему на пользу?

— Рада видеть, что вы поправились после огнестрельного ранения, — предельно вежливо сказала Алана.

Затем отвернулась от него и медленно опустилась на колени у окна Уилла. На ее блузке было несколько пятен. Она помогала Ганнибалу остановить кровь, держала его за руку в больнице. Алана так переживала за Ганнибала — и за Уилла — что даже забыла сменить испачканную одежду.

Она вглядывалась в камеру. Глядеть пришлось долго: Уилл сидел, прислонившись спиной к дальней стене, и даже не пытался подойти ближе. Когда Алана нашла его взглядом, то увидела не маску и не смирительную рубашку, она увидела его самого — Уилла Грэма, худого, с посеревшим лицом, измученного и оплеванного — которого нужно было пожалеть. Если бы она увидела монстра, было бы легче. Уилл даже нашел бы в этом силы. Но жалость? О, ее жалость тут не нужна. От жалости уже тошнило. У Уилла передоз, ему невыносима даже капля.

Он спросил:

— Уже нашла мне… новую больницу?

Она кивнула:

— Если тебя признают невиновным — да.

— Не рано ли... считать цыплят? Хотя может, и не рано. Наверное… вариант с невменяемостью теперь… имеет неплохие шансы выиграть. Выгодный вариант. Карим будет довольна.

Алана тяжело вздохнула.

— Вообще-то она грозилась отказаться от дела. Наша защита была основана на твоем добровольном сотрудничестве с ФБР и хорошем поведении в больнице. Теперь все коту под хвост. Найджелла считает, что это самосаботаж.

— Зачем мне себя саботировать?

Тщательно выдерживая деловой тон, Алана произнесла:

— Нередко люди, попавшие в ситуацию, схожую с твоей, когда до суда остается всего ничего, остро чувствуют вину или печаль, и оба этих чувства приводят к саморазрушительному поведению. С одной стороны, они боятся, что их признают виновными в совершенных ими преступлениях, но с другой — они боятся, что их оправдают.

— Ну, ко мне это… не относится, — сказал Уилл. — Моя невиновность… даже не рассматривается. Есть лишь чудный выбор между виной и невменяемостью.

Алана слегка поморщилась.

— Знаю. Что я имею в виду, Уилл… мне начинает казаться, что на самом деле ты не хочешь спастись.

Немного подумав, он сказал:

— Я не саботирую себя, Алана. Просто я… устал. Устал бороться. Устал быть паинькой. У меня… кончилось терпение, вот и все.

— Ты пытался убить Ганнибала, — заявила она жестко — будто сама пока этого не осознала и хотела себе напомнить. — Я до самого конца знала, что ты не перестал подозревать его в убийствах. Но никакие подозрения, никакие преступления, в которых он, по-твоему, виновен, не оправдывают твое нападение. Твой… твой укус. Здравомыслящие люди так себя не ведут. Ты должен это понимать.

Уилл с трудом пожал плечами.

Алана нахмурилась.

— Ты даже не попытаешься оправдаться?

— Я не раскаиваюсь… в том, что сделал. Просто оставь это, Алана. Отпусти.

— Не могу. Ты знаешь, что не могу. — И Алана посмотрела на руки у себя на коленях. Линия ее плеч была напряжена, но пальцы подрагивали. Она долго молчала. Уилл понимал, что то, что она сейчас скажет, ему не понравится.

Когда Алана заговорила, в ее голос вернулась нотка мертвенного спокойствия:

— Мне надо кое-что у тебя спросить. И я хочу, чтобы ты ответил честно. Ты можешь побыть со мной честным?

— Вряд ли, — очень честно ответил он. И увидев, как изменилось ее лицо, добавил: — Но я попытаюсь… ладно?

Она кивнула, понимая, что большего от него не добьется.

— Когда тебя перевели, — начала она, — ФБР отправило людей в твою старую камеру. Они должны были конфисковать всю секретную информацию, доступ к которой тебе обеспечил Джек. И во время обыска они кое-что нашли под матрасом. Рисунок.

Внезапно Уилл обрадовался, что на лице маска. Было за чем спрятаться.

— Ты знаешь, что за рисунок я имею в виду.

Алана говорила твердо, по-деловому, каждый слог словно пощечина.

Он ответил, не в силах поднять глаз:

— Да, знаю.

Она подобралась и как можно более отстраненно сказала:

— Скажи мне, откуда он у тебя.

После долгого молчания Уилл ответил:

— Тебе лучше поговорить… об этом с доктором Лектером.

Она вздохнула:

— Я говорила.

— И что он сказал?

— Что он носил его с собой в портфеле, однажды на вашей с ним сессии оставил без присмотра на несколько минут, и что ты, должно быть, взял портфель, нашел рисунок и украл, пока он не видел.

Уилл задумался. Не особенно удачная ложь. Может, из-за потери крови Ганнибал стал менее осмотрительным.

— Это правда? — спросила Алана с ноткой отчаяния.

— Угу. По сути, так и было.

Алана воззрилась на него.

— Таков твой честный ответ?

Это было мучительно, но Уилл кивнул.

— Но зачем? Зачем тебе его красть?

— Мне действительно… нужно объяснять?

— Да, — сказала она, резко взмахнув рукой. — Естественно! Конечно, нужно. Почему ты его взял?

И тогда Уилл собрался духом: будет больно.

— Алана, я украл рисунок… потому что мне захотелось. Захотелось посмотреть… на него. Я украл рисунок… потому что влюблен в тебя, Алана, и хочу быть… к тебе как можно ближе. Я ненавижу доктора… Лектера за то, что он обладает… тем, чего у меня не будет никогда. Ненавижу за то, что вы вместе. Так что да… я действительно рисунок украл. Довольна?

Когда он закончил, в глазах стояли слезы. Они были искренними, а вот слова — не совсем.

Какое-то время Алана ничего не говорила. Она скрестила руки на груди, впившись пальцами в плечи.

— И что ты хочешь, чтобы я на это сказала? — спросила она хрипло.

— Я ничего… от тебя не жду. Просто говорю… правду, как ты просила.

Она задрожала.

— Мне жаль, — прошептала она.

Он смог лишь сдавленно всхлипнуть.

— Мне жаль, — продолжила Алана, — но — я тебе не верю! Не верю ни единому твоему слову. Не верю, что ты стал бы красть у Ганнибала рисунок. Я знаю, что для этого ты слишком меня уважаешь.

— Ну, — Уилл снова пожал плечами, — как видишь, нет.

Ее глаза вспыхнули от злости, она сжала челюсти.

— Я знаю, что ты лжешь.

— Если я лгу, то лжет и доктор Лектер.

— Да. Я в курсе.

Уилл знал, что дальше заходить опасно.

— Зачем ему тебе врать?

— Понятия не имею! — Она повысила голос от досады. — Я просто не знаю. Я надеялась, что ты мне объяснишь, но, видимо, зря.

— Если он тебе лжет, — осторожно сказал Уилл, — то делает это по той же причине, что и я.

— По какой? — спросила Алана, явно уже не зная, что и думать.

— Он заботится о тебе. — Уилл говорил спокойно, хотя каждое слово вонзалось в него как нож. — Переживает за тебя… глубоко, по-настоящему. Он лжет, потому что… хочет тебя защитить. Хочешь совет, Алана?

— Я… — сказала она. И только беспомощно пожала плечами.

— Позволь ему защищать тебя. Позволь любить тебя. Вот, что ты должна сделать, я считаю. — Уилл закончил почти беззвучно.

Алана смотрела на него, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами.

— Я не… я никогда… Уилл, мне не нужна защита!

— Нужна, — возразил Уилл, сглотнув слезы. — Прости, но именно что нужна. Алана, ты так много… думаешь. Ты размышляешь над тем… насколько морально верно… логично… и эффективно каждое твое действие… каждый твой выбор, но несмотря…. несмотря на все эти размышления… ты ужасно разбираешь в людях. Хуже, чем все… кого я знаю. Тебя тянет к нему… и тянет ко мне… и знаешь что, Алана? Оба варианта… так же ужасны… как и те, что будут у меня в суде.

Алана поднесла руку ко рту, будто пытаясь поймать всхлип.

— Уилл…

Он заставил себя продолжать.

— Когда закончится суд… что бы там ни случилось… я больше не хочу тебя видеть. Это… меня только запутывает. И тебя тоже. Давай договоримся… после всего этого пусть… каждый пойдет своей дорогой, ладно?

Ее губы шевелились, но она не могла произнести ни звука. Наконец, все-таки сказала:

— Но я не хочу, Уилл. Ты… ты нуждаешься во мне.

На это Уилл ответил мертвенным голосом:

— Ты права, Алана. Я не хочу, чтобы меня спасали. По крайней мере, чтобы спасала ты.

У нее задрожали губы.

— Ты правда не хочешь?

Он кивнул, с трудом сморгнув.

— Ладно… — сказала она, теребя рукав своей блузки и похоже, только сейчас замечая пятна крови. Вытянув руки вперед, она потрясённо на них уставилась. Затем снова перевела взгляд на него.

— Я… я уважаю твое решение. Думаю, теперь мне… лучше уйти. Я… позвоню кое-куда и попробую найти кого-нибудь, кто, э-э, сможет заставить Чилтона снять с тебя… — она с трудом сглотнула, — эти вещи.

— Спасибо, — машинально ответил Уилл. — Удачи.

— Пока, — проскрипела Алана и на подрагивающих ногах направилась к выходу. Уилл ожидал, что Гидеон снова с ней заговорит, но тот смотрел на нее молча, благовоспитанно сложив руки на коленях.

— Ого, — сказал он, когда Алана ушла. — Поверить не могу, что вы ее прогнали.

Уилл не ответил. Он крепко закрыл глаза и позволил транквилизаторам унести себя в царство Морфея, хотя бы ненадолго.

Второй готов.

* * *

С третьим все было не совсем понятно. Существовали обстоятельства, которые могли помешать этому третьему навестить Уилла. Много обстоятельств, не последнее из них — Чилтон, который, упиваясь новоприобретенной властью, свел количество посетителей к абсолютному минимуму. Но третий не мог не прийти. Этот человек пройдет огонь и воду ради встречи с ним.

И он действительно появился — незадолго до этого Лоуренса Уэллса в очередной раз накрыло желание орать, и его вопли эхом разносились по этажу, Гидеон и Стамметс поочередно то подзуживали его, то кричали, чтобы он заткнулся — но как только они увидели, кто пришел, на весь тюремный корпус опустилась тишина. Лоуренс Уэллс перестал кричать. Элдон Стамметс перекрестился. Гидеон застыл у стекла подобно изваянию. Затем отсалютовал посетителю, и тот вежливо кивнул в ответ.

Когда стало тихо, Уилл понял, что время пришло. Но не сдвинулся с места в центре камеры, оставшись сидеть как был: по-турецки, спиной к стеклу.

Шаги стихли перед камерой. Посетитель смотрел на Уилла и молчал.

— Кого пришлось убить, чтобы… попасть ко мне? — спросил Уилл спокойно.

Ганнибал не ответил.

— Если бы Джек только знал… — продолжал Уилл. — Он не хочет, чтобы мы… находились ближе, чем за тридцать… метров друг от друга.

— Меньше знаешь — крепче спишь.

— Да ладно, — ответил Уилл с сухим смешком. — Вы-то лучше всех… понимаете, что к ситуации с Джеком это… не относится.

Взгляд Ганнибала острым лезвием скользил по спине.

— Уилл… — прошептал Ганнибал со странной нерешительностью в голосе. — Ты не повернешься ко мне?

Уилл не ответил и поворачиваться не стал. Увидев его в этой маске, Джек испугался. Алана — испытала жалость. Когда маску увидит Ганнибал, он не выкажет ни жалости, ни страха; Уилл не знал, был ли он к этому готов.

— Дай мне посмотреть на тебя, — сказал Ганнибал.

Уилл не поддался, и Ганнибал вздохнул:

— Что ж, тогда quid pro quo. Если покажешь мне свое лицо, я покажу свое.

Они оба знали, что от этого предложения Уилл не сможет отказаться. Ужасно медленно, он повернулся к стеклу.

Глаза Ганнибала казались больше, чем обычно, и смотрели почти с нежностью. Неотрывный взгляд как будто поглаживал кожу.

— Здравствуй, Уилл, — сказал он тихо, приветствуя его словно в первый раз.

— Здравствуйте, доктор Лектер. Ваша очередь.

На щеку Ганнибала была наложена аккуратная и чистая повязка, которую он носил с той же невозмутимостью, что и свой узорчатый галстук. Не отводя взгляда, он поднял руку, отлепил пластырь и поднял марлю.

Преодолевая заторможенность, Уилл кое-как поднялся на ноги; затем подошел к стеклу и опустился на колени, сознательно скопировав молитвенную позу Ганнибала. Тот повернул голову, давая лучший обзор — хотя Уилл его об этом не просил — на яркую рану на щеке. Начиная от уголка глаза и до уголка рта все опухло; менее глубокие темно-красные ссадины покрылись корочкой, но в двух местах у скулы Уилл оторвал достаточно плоти, чтобы понадобилось наложить швы.

Он долго рассматривал место укуса, любуясь своей работой. А Ганнибал уголком глаза смотрел на него.

— Будет шрам, — сказал Уилл.

Ганнибал кивнул:

— На память. Я люблю шрамы. Они обладают удивительным свойством напоминать о том, что наше прошлое реально.

— Кормак Маккарти.

На это обвинение в плагиаторстве Ганнибал лишь пожал плечами.

— Я не самый оригинальный человек.

— Ложная скромность.

Уилл со вздохом опустился обратно на пятки, а Ганнибал приклеил марлю на место — сделав это идеально ровно даже без помощи зеркала.

— Я говорил с Аланой, — сказал он. — И с Джеком. Отталкиваешь своих союзников, Уилл?

Настала очередь Уилла пожимать плечами.

— Никто из них не был мне… настоящим союзником. Благодаря вам.

На лице Ганнибала скальпелем блеснула улыбка. И тут же исчезла.

— Уилл, — сказал он тихо, — тебе нельзя быть одному.

— Я всегда был один. Это просто закономерный исход.

Ганнибал покачал головой:

— Я никогда не хотел, чтобы ты был один.

— Это вы не хотите быть один, — поправил его Уилл. — Никогда не думали, что мои желания могут отличаться от ваших?

— Ты мог бы поговорить с Джеком, — предложил Ганнибал.

— Ха.

— Ты не разорвал все свои связи, не окончательно. Скажи ему, что тебе необходимо продолжить наши сеансы, что у нас есть прогресс. Уверен, ты сможешь его переубедить.

— Джек не из тех, кто легко меняет свои решения.

Ганнибал все не отступал:

— Твое слово все еще имеет для него вес. Я уверен, что ты сможешь его уговорить, и считаю, что тебе нужно попытаться. Ты можешь быть очень убедителен, когда сам этого хочешь.

Уилл смотрел на Ганнибала во все глаза: кающийся грешник на коленях, без устали осыпающий его комплиментами. Ну и зрелище.

— И зачем мне это делать? Зачем пытаться?

Ганнибал значительно на него посмотрел.

— Ты знаешь, зачем.

Уилл лишь приподнял брови. Он ждал, что Ганнибал скажет это вслух.

Тот кивнул, прекрасно понимая, что от него требуется:

— Ты желаешь продолжать наши встречи так же сильно, как этого желаю я.

Уилл медленно улыбнулся.

— Доктор Лектер, неужто вы меня умоляете?

— А ты хочешь, чтобы умолял?

Уилл как следует это обдумал.

— Нет, — сказал он, наконец, — не имеет значения, что вы будете делать. Я не стану говорить с Джеком.

Ганнибал сдвинул брови.

— Уилл… — сказал он грудным голосом. — Тебе нужны наши встречи.

— Нет, доктор, — со стальной ноткой ответил Уилл. — Не нужны.

— Я еще многое могу для тебя сделать; я знаю, что могу помочь.

— Я не хочу, чтобы вы мне помогали.

— Пусть так, но помощь тебе нужна. — В голосе Ганнибала прорезалась холодная ярость. — Если мы перестанем видеться, ты здесь не выживешь.

— Это вы меня сюда засадили, — напомнил Уилл, начиная всерьез подозревать, что Ганнибал об этом забыл. — Давайте я как-нибудь сам.

— Уилл… нам нужно продолжать наши встречи, — Ганнибал смотрел неотрывно, крылья носа раздувались, напряженные пальцы распластались на коленях. Он был похож на сжатую пружину.

— Вы так и не поняли… — прошептал Уилл с изумлением. — Позвольте же объяснить.

И он наклонился вперед, маской почти коснувшись стекла.

— Доктор Лектер… чтобы с вами видеться, мне не нужны встречи.

Рука Ганнибала, будто сама по себе, взлетела к стеклу. Подрагивающие пальцы легли на поверхность — почти прикосновение. Ганнибал не мог вымолвить ни слова.

— Я больше не нуждаюсь в ваших услугах, — сказал Уилл. — Не поймите неправильно. Мы здорово повеселились. Неплохо провели… время, да? Но теперь все закончилось. Вы уволены.

И Уилл пренебрежительно глянул на руку на стекле. Ганнибал осознал, что делает, и немедленно опустил ее. Звучно втянул воздух. Он все еще не мог говорить, Уилл украл все его слова.

— Ваши услуги больше не требуются, — продолжал Уилл. — Наверняка… у вас есть и другие пациенты. Потеря одного… не должна вас сильно расстраивать. Спасибо за помощь. За… дружбу. Вы сделали все, что могли. Никто… не сможет упрекнуть вас в обратном. Так что… теперь уходите.

Руки на коленях у Ганнибала превратились в когти.

— Уходите, — приказал Уилл. — И не возвращайтесь.

И как будто у Ганнибала внутри лопнула струна — плечи расслабились, он выдохнул. Пружина разжалась.

— Очень хорошо, — прошептал он. Глаза потеряли выражение, взгляд обратился внутрь. — Очень хорошо, — повторил он, подобно проповеднику из телевизора, которого зациклило на одной ноте.

С тщательно выверенной жестокостью Уилл добавил:

— Прощай, Ганнибал.

Тот вздрогнул. Он заметил, что Уилл назвал его по имени, и это, наконец, освободило его от заклятия, под которым он как будто находился. Он склонил голову:

— Прощай, Уилл.

Затем поднялся, застегнул пиджак и прошептал:

— До новой встречи.

Уилл смотрел, как он уходит. Это прощание было одновременно самым простым и самым трудным. Он не мог не беспокоиться, что, порвав с Ганнибалом, спустил с поводка дикого зверя.

Во время этого разговора доктор Гидеон вел себя нехарактерно тихо. И только сейчас, взглянув на Уилла, произнес:

— Как нелегки минуты расставанья. Сколько еще народу у вас в запасе?

— Это последний, — тяжело сказал Уилл.

— Некоторые убили бы за визитера. А вы ото всех избавляетесь. — Гидеон покачал головой. — Но вы правильно сделали, что бросили Трансильванца. Могу поспорить, это давненько назревало.

— Да. — Внутри медленно разрасталась пустота. Надо к ней привыкать. Поглядев на Гидеона, он добавил: — Вы ведь в курсе… что он — Чесапикский потрошитель… да?

Он ожидал бурной реакции, но доктор Гидеон лишь пожал плечами и тихо сказал:

— Все мы немножко Потрошители...