Остывший Мир (джен)

Утро второго дня пути началось так же, как и утро первого. Ну а то, что его растолкал Павел, большой разницей не было. Снаружи выяснилось, что они успели преодолеть практически треть пути. В местности, в которой они вышли, Пясина разделялась на несколько русел и питала собой множество мелких озёр.

Когда они с Юрой уже закончили заниматься сбором сведений и возвращались назад, из второго балка вышел Виктор и, поздоровавшись с обоими ребятами, позвал наружу Павла. Вместе они поднялись на ближайший холм. Затем Виктор окрикнул и их двоих.

Когда они поднялись, Виктор протянул Сергею бинокль.

— Видишь вон те два холма?

Павел прошёл мимо него и отправился обратно к балкам. А Сергей взял бинокль и отыскал в нём указанные холмы.

— Нашёл. И что с ними?

— А теперь посмотри левее. Видишь, там местность похожа на гребёнку?

— Да. И что там?

— Приблизь.

Сергей повернул линзы в бинокле.

— Вить. Это заструги. Похоже, о них говорил Павел.

— Какой они, как думаешь, высоты?

— Не меньше метра, это точно.

— Ты же говорил, что это невозможно?

Сергей убрал бинокль и попытался найти их взглядом. Сбоку подошёл Юра, и Сергей молча протянул ему бинокль.

— Так и есть. Это, чёрт возьми, невозможно. Никак. Они не могли так быстро образоваться.

— Но они там есть. Ты сам видел.

— Да.

Позади хлопнула дверь — видимо, Павел забрался в балок. Сергею сразу вспомнились другие небылицы, рассказанные им. Интересно, если заструги и правда существуют, то, может, и то озеро стало тёплым?

Юра тем временем тоже подтвердил, что видит заструги.

— Вить, по какому едем маршруту?

— Дальше на север. Сделаем крюк и объедем заструги.

— Да, жаль, что мы не можем посмотреть на них поближе.

— Можем проехать мимо них на обратном пути.

— Да, наверное.

Когда они вернулись к балкам, Павел вышел их встретить. Он стоял на морозе и молча чему-то улыбался.

— Ну как, Сергей? Увидел не существующее?

— Да.

Настроения разговаривать с ним не было, поэтому он просто прошёл мимо него и зашёл в балок. Они с Юрой всё равно уже сделали всю работу, так что стоять на улице не было смысла. Он скинул куртку и повесил её на крючок, и собрался уже стянуть с себя сапоги, когда краем глаза заметил лежащий на лежанке КПК.

— Юра.

— Да? — разувающийся у него за спиной Юра отвлёкся.

— Мой наладонник разбит. И вон гришин тоже. Посмотри, что с твоим.

— Вот блин!

Он, не разуваясь, прошёлся до своей лежанки и затем поднял с неё свой КПК. На нём была издалека видна дыра, насквозь пробившая проектор.

— Пошли. Я догадываюсь, кто это сделал.

Они вместе вышли из балка наружу. Павел спокойно ждал их там, улыбаясь краем губ.

— Твоя работа? — Юра поднял свой КПК и продемонстрировал в нём дыру.

В этот момент дверь второго балка открылась, и оттуда вышел Виктор. Он сразу увидел сломанный наладонник в руках Юры и оценил ситуацию.

— У нас то же самое.

Он подошёл к не перестающему улыбаться Павлу.

— Вольнов, какого чёрта?

Павел повернулся к Виктору и, перестав улыбаться, ответил:

— Эти ваши компьютеры только мешаются и засирают вам ваши мозги.

— Ясно. И ты решил их уничтожить.

— Верно.

— Ты ставишь экспедицию под угрозу. — продолжил мысль Виктор.

— Разве? Оборудование я не трогал и не собираюсь.

— Ты ведь понимаешь, что твой гонорар за экспедицию не покроет расходы на покупку новых КПК?

— Понимаю. С деньгами у меня проблемы нет.

— Рад, что понимаешь. Я предъявлю тебе счёт, когда мы доедем. Если сломаешь ещё что-нибудь — проведёшь остаток поездки, привязанным к кровати.

— Постойте, — вмешался в разговор Юра. — Ладно Виртуал. Но мы с Сергеем с помощью наших наладонников работали. Мы с помощью них записывали все данные исследований и проводили вычисления, и передавали их на станцию. Как нам теперь быть?

Виктор на секунду задумался, но выход, как ни странно, предложил Павел.

— Вы двое ведь умеете писать от руки?

— Конечно, — ответил Сергей. — Метеорологов этому обучают.

— У меня есть бумага и несколько карандашей.

Юре этот вариант не понравился.

— Ты предлагаешь записывать на бумаге? Может, нам ещё и расчеты на ней же вести? Ты хотя бы понимаешь, сколько у нас времени уйдёт?

— Ты успеешь. У тебя, как мне кажется, его даже многовато.

Виктор решил прервать спор:

— Хватит. У нас есть хоть какая-то альтернатива?

Сергей в ответ отрицательно покачал головой.

— В таком случае, пользуйтесь бумагой. Я сообщу о произошедшем на станцию. Стоимость наладонников вам возместят. А теперь возвращайтесь в балки и поехали. И больше не оставляйте его одного.

Так и сделали. Наладонник, конечно, жалко, и если его не заменят, это больно ударит по карману. Но насчёт последнего обещания Вити он не сомневался — тот своё слово всегда держал. Когда они забрались внутрь и тягачи снова тронулись в путь, Павел достал из своего рюкзака и выложил на стол пачку бумажных листов. Юра недовольно осмотрел эту кучу.

— Зашибись. Вот ответь, нахрена ты всё-таки это сделал? Чем тебе наши компьютеры мешали?

«Это он зря», — подумал Сергей. Павел любил развёрнутые ответы.

— Затем, что эти чёртовы железки слишком хороши в плане возможности забить пустое время какой-нибудь ерундой. Человеческий мозг никогда не терпит работы вхолостую. Он всегда требует от человека заниматься хоть чем-нибудь. Человеку всегда нужна пища для ума. И вместо того, чтобы посидеть и подумать, вы предпочитаете копаться в этих наладонниках и залипать в Виртуале на смешные видео. Вы считаете себя умными, хотя на самом деле все ваши знания заёмные. Вы считаете, что развиваетесь, читая какое-нибудь очередное клонированное чтиво, не несущее смысловой нагрузки и, главное, ни в коем случае не требующее от читателя хоть как-то пошевелить извилинами. Или пропадаете в Виртуальной Реальности, надеясь, что она даст вам всё, чего вам не хватает, и сами не замечаете, что почему-то не становитесь от этого ни на грамм счастливее. Потому что вы всё равно рано или поздно возвращаетесь из виртуальности в реальность и всё отчетливее понимаете, что вы никогда не сможете повторить в реальности того, что делали там.

— Ясно, — ответил Юра. — Ты просто очередной псих, бесящийся от одной мысли, что кто-то другой живёт не так, как тебе хочется.

— Ты можешь так думать, если тебе нравится.

Сергей грустно взглянул на кипу бумаги. Хорошо, что последний отчёт они успели отправить прямо перед тем, как их позвал к себе Виктор. Но вечером предстояло много работы.

Спустя полчаса ему надоело смотреть в медленно ползущую за окном заснеженную тундру. Зрелище было не из интересных. Юра десять минут назад ушёл в кабину к водителю и до сих пор оттуда не возвращался. Но что ещё делать? Расчёты пока что были не нужны, никакой замены наладоннику он с собой не захватил, а шлем без КПК был бесполезен. Мысли потихоньку свернули в сторону недавних событий. А точнее, обвинения, которое вчера ему высказал Павел по поводу смерти деда.

Ещё тогда, когда дед начал терять разум, Сергей задумался над тем, как много уйдёт в прошлое вместе с ним. Дед, казалось ему, знал про всё на свете. И у него хватало различных историй о его путешествиях. Он был гидрогеологом и в своё время много поездил по стране. Наверное, по большей части именно это повлияло на выбор профессии Сергеем. Конечно, второго гидрогеолога из него не вышло — востребованность профессии упала. Но метеорология пришлась ему по душе, и всё было бы прекрасно, если бы не ранняя смерть родителей. Именно из-за этого ему пришлось на время бросить метеорологию и стать синоптиком. Дальше случилась Катя, потом Коля, потом кредит за квартиру, потом заболевший дед...

Сергей, вспоминая последние месяцы жизни деда, подумал о том, что сам он бы предпочёл эвтаназию медленной деградации мозга. Глядя на то, как увядает разум деда, он понимал, насколько это страшно — когда твоя собственная личность перестаёт тобой контролироваться и ты перестаёшь осознавать окружающую действительность. В конце концов, если ты что-то сломаешь или сляжешь с какой-то простудой — ты по-прежнему останешься сам собой и продолжишь трезво оценивать окружающую реальность и собственное состояние. Дед не мог. Он до последнего отказывался умирать и верил, что болезнь отступит и лечение наконец-то начнёт давать результат. Трудно было даже определить, в какой момент его дед потерял возможность осознать, что болезнь уже взяла своё.

Дверь кабины с тихим шелестом отъехала в сторону, и в балок зашёл Юра. Он уселся на свою лежанку, окинул взглядом стол и затем посмотрел Сергею в глаза.

— О чём думаешь?

— О своём деде.

— По тебе видно. Правда. И что думаешь?

— Думаю о том, как много ушло вместе с ним в могилу. Ведь он бы ещё столько мог рассказать. Он был гораздо умнее меня и знал столько всего, чего не знает даже Виртуал. И знал множество историй. Рассказывал о людях, которых он пережил и которых запомнил. Он был свидетелем целой эпохи, и он уже никому ничего не скажет об этом. Просто не найдётся другого такого старика, который бы столько знал и мог сообщить столько полезных вещей.

— Например?

— Например о том, как он был в Сибири. Они проводили там какие-то исследования и решили отправиться в местный деревенский клуб на какой-то там праздник. Вопреки советам местных старожилов. И потом вечером натурально бегали от селянок. О том, как служил на границе и вместе с тремя сослуживцами отправился отметить увольнение, и они умудрились поругаться с местными так, что чуть до поножовщины не дошло.

Сергей на некоторое время призадумался.

— Жаль, но я не могу вспомнить подробности большинства его историй. Факты помню, а детали — нет.

— Да, — отозвался Юра. — Но зато он теперь в лучшем мире. Может, уже рассказывает свои истории там?

Сергей отрицательно покачал головой.

— Нет. Его просто больше нет. Я не верю в загробную жизнь.

Настала очередь Юры задуматься. Но потом он ответил:

— Я никогда не понимал атеистов. Если итог жизни для них всегда одинаков и кончается смертью, какой вообще смысл в их жизни? Как говорится, хочешь сей, а хочешь — куй. Ты поживёшь немного лет, потом тебя не станет и тебе будет всё равно.

— Получается, ты ищешь смысл жизни в смерти? Для меня смысл жизни очевиден. Рождение человека — это не более чем случайность. Никто не планирует твою жизнь наперёд, никто не знает заранее, каким ты человеком станешь и что ты должен сотворить. У случайности нет смысла, а значит, единственный смысл жизни человека — сделать своё существование осмысленным. Как пелось в одной древней песне — «Своею жизнью ты жизнь увековечь».

— Слишком возвышенно.

— Возможно. Помню, когда-то в Виртуале я прочитал заметку одного парня, который сказал, что купил в магазине десять тысяч шариков. Сложил их в тару и стал каждый день выбрасывать по одному. Таким образом он отсчитывал свои оставшиеся дни. Потому что жизнь — это не нечто осязаемое, и для того, чтобы отчётливо видеть, как твоё время истекает, надо иметь этому вещественную замену. И каждый день он, выбрасывая по шарику, ощущал, как медленно, но верно проходит его жизнь. Ведь, если подумать, десять тысяч — это не так уж и много. Тогда я не воспринял эту историю всерьёз, в конце концов, я и так прекрасно знаю, сколько мне осталось жить. Но сейчас, глядя на свою жизнь, я задумываюсь о том, что тот парень, возможно, был и прав. Мне тридцать, и я отчётливо понимаю, что немало своих лет я потерял зазря.

— Десять тысяч, говоришь? — усмехнулся до этого момента тихо сидящий Павел.

Он повернулся к ним.

— Все мы немного умираем со временем. И дело не только в том, что наше тело полностью обновляется в течение некоторого времени. Мы обновляемся полностью намного раньше, чем те десять лет, за которые якобы каждый атом в нашем теле заменяется другим. Сергей, вспомни, каким ты был в десять лет. Помнишь едва, ведь так?

— Это было двадцать лет назад.

— Но это совершенно точно было с тобой, не так ли?

— Конечно со мной.

— Вспомни, каким был молодой Сергей. Как он себя вёл. О чём он думал, чем занимался, что его беспокоило, а что нет. Представь, что ты мог бы вернуться в прошлое и взять его к себе, скажем, на день. И вот представь — ты показываешь его кому-нибудь из своих знакомых и спрашиваешь, насколько вы похожи? Родственники, скажут тебе. Но если ты спросишь, являетесь ли вы одним и тем же человеком, тебе вместо ответа покрутят пальцем у виска. Потому что вы не похожи. Между тобой в десять и тобой в тридцать такая же огромная разница, как между тобой и твоим сыном. Никто ведь не скажет, что ты и Коля — один и тот же человек, не так ли? Так не выходит ли, что тот, десятилетний Сергей, уже давно умер? Его ведь больше нет. А взрослый дядечка, с которым я сейчас разговариваю, похож на него разве что внешне. А что будет ещё через двадцать лет? Представь, что будет пятидесятилетний мужик, который считает себя Сергеем. Но разве он будет тобой в полном смысле этого слова? Он даже не сможет вспомнить, что ты делал и чем ты жил в это время. Для него всё это — экспедиция, твой умерший дед, твоя жена и твой сын — будет не более чем пустым звуком. Воспоминанием, столь же осязаемым, как какая-нибудь фотография. Зря ты, Сергей, думаешь, что у тебя есть время. Ты умрёшь намного раньше, чем состаришься.

— Но ведь это постепенное изменение. Я сегодня тот же, что был вчера. Никто не умирает в одночасье, и вместо него не появляется другой человек.

— Недавние воспоминания всегда свежи. Но именно это меня больше всего пугает. Ты никогда не сможешь нащупать ту границу, когда ты, вчерашний, умер. Просто в один миг ты можешь попытаться вспомнить какое-то событие и поймёшь, что для этого тебя значит не больше, чем истории твоего деда, рассказанные когда-то. Не живи вчерашним, не откладывай на будущее, не ищи смысла в смерти и не жди её. Поэтому идея собрать десять тысяч шариков, конечно, хорошая, но наивно полагать даже то, что эти десять тысяч у тебя есть. Я бы взял полторы сотни, не больше.

На какое-то время установилась тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием гусениц под балком и дребезжанием посуды внутри кухонной машины. Потом Павел задал следующий вопрос:

— Как умер твой дед?

— У него был НП-вирус, поражающий нервные ткани. В последние дни ему стало хуже, а на днях у него внезапно остановилось сердце. Медицинское кресло не смогло его запустить вновь.

— Плохая смерть, — ответил Юра. — Лучше уж не мучиться.

— Да, я тоже так считаю. Глядя на деда, — продолжил Сергей, — я подумал о том, что, вполне возможно, лучше и вовсе не доживать до такого возраста. Когда-то смерть мужчины в бою в расцвете сил считалась почётной. И хотя так говорили малообразованные варвары, а условия жизни были ужасны и редко кто доживал до моего возраста, я начинаю думать, что в этом был свой смысл. Не в тридцать умереть, конечно, а попозже. Но лучше умереть раньше, чем ты превратишься в дряхлого старика, с трудом способного ходить. Это уже не жизнь, а прозябание. Ты становишься заложником собственного организма, не способного ни на что и каждый день приносящего лишь разочарование. А что вы думаете?

— Вряд ли у меня был бы выбор, — ответил Павел. — Но если бы он был, я бы однозначно выбрал смерть.

* * *

Спустя несколько часов, когда солнце стало клониться к закату, тягачи вновь встали, и Юра с Сергеем вышли из балков подышать свежим воздухом. Сразу стало ощутимо, насколько упрощали работу наладонники. Достаточно было продиктовать данные, чтобы не опасаться того, что они потеряются или забудутся. Бумага в этом плане однозначно проигрывала, не говоря уже о том, что делать записи на морозе было сущим адом, а бегать ради каждой строчки в относительно тёплый балок было невозможно. Пришлось разделить работу — один фиксирует данные, другой их записывает, держась в тепле от вынесенного наружу обогревателя.

— Пятнадцать и три, — продиктовал Юра. — Записал? А, чёрт, как меня это уже достало. И чего стоило Психу спокойно сидеть и не лезть в чужие дела? Я без своего наладонника как без рук.

— По крайней мере, мы и без этих гаджетов чего-то стоим? Будет что вспомнить о нашей поездке на край материка.

— Ага, о философствующем придурке, который всем и каждому мешал жить. Наладонники, между прочим, недешёвые.

— Насчёт этого не беспокойся. Если Виктор сказал, что возместят — значит, возместят.

— Ладно, давай продолжать. Эх, как представлю, сколько ещё вычислять всё это придётся...

— Весь вечер. Но... Знаешь, сейчас мне кажется, что некая логика в словах Психа есть. Уже, наверное, год не случалось такого, что у меня была возможность посидеть и подумать обо всём на свете. А ведь не сказать, что у меня ну совсем нет свободного времени.

— Иногда ты меня удивляешь. Ну да ладно. Записывай.