Конечно, это не любовь (гет)

Гермиона еще раз обняла Рона и поцеловала его в щеку. Он заботливо спросил:

— Ты уверена, что справишься?

— Конечно, Рон, — ответила она с улыбкой. — Напоминаю, что получила разрешение на аппарацию с первого раза, — Рон нахмурился, и Гермиона, сообразив, что это прозвучало несколько самодовольно, добавила: — мне надо увидеть родителей. А вы с Гарри отлично доедете на Хогвартс-экспрессе. Увидимся через пару дней, максимум — через неделю.

— Хорошо, — Рон вернул ей улыбку, — буду скучать.

Решив не затягивать прощание, Гермиона осторожно высвободилась из его объятий и, отойдя от все прибывающих на станцию карет, крутанулась на месте. Ее затянуло в тугую воронку, ребра сдавило, но тут же все кончилось — она стояла на заднем дворе родительского дома.

— Гермиона, дорогая! — воскликнула мама, выглянувшая из окна. — Иди скорее в дом.

— Иду, — ответила Гермиона и попыталась проглотить тугой соленый комок, застрявший в горле.

Дома было все как обычно, только некоторых картин на стенах уже не висело, да посреди гостиной лежал большой отцовский чемодан.

— Начали собираться? — спросила она.

— Да, — ответил папа, — решили не затягивать с этим делом. Самолет в субботу.

Папа поднял на Гермиону взгляд и, тут же заметив ее состояние, бросил удочки, которые пытался смотать покомпактней, подошел и крепко обнял, погладив по голове:

— Ну, не плачь, малыш. Я знаю, как тебе тяжело.

Гермиона уткнулась носом папе в плечо. Он не знал. Он даже не представлял, как ей на самом деле тяжело.

— Будет, — прошептал он и погладил ее по спине.

— Я знаю, что все делаю правильно, — сказала она тихо, но не совсем искренне, а потом добавила: — и Шерлок думает, что я поступаю правильно.

— Раз даже Шерлок так думает, — со смехом сказала мама, входя в комнату, — то нечего и сомневаться. Пойдемте пить чай, сегодня до вечера надо собрать парадную посуду и книги — пусть себе лежат в чемоданах.

Родители планировали переезд последние два месяца — сами они никогда не оставили бы родную страну и свою практику, но ради спасения дочери были готовы все бросить и уехать так далеко, как это возможно. Один папин бывший пациент, которому он однажды спас половину челюсти, оформил документы на другие имена для всех троих Грейнджеров, а другой, мамин, помог купить в Австралии дом. Все было готово к отъезду, родителям было непросто, но они вели себя преувеличенно бодро и не колебались ни минуты — в конце концов, что такое обустроенная жизнь и комфорт по сравнению с жизнью дочери?

За столом Гермиона с натянутой улыбкой рассказывала о школе, не упоминая ни смерти Дамблдора, ни своих отношений с Роном. Первое — потому что все еще было слишком больно и страшно. Второе — потому что, если родители узнают, что у нее есть любимый парень, они никогда не поверят в ее решение уехать из Англии.

Гермиона шла на обман — сознательный, преднамеренный и оттого еще более подлый. Она врала трем самым дорогим людям, не считая Гарри и Рона — маме, папе и Шерлоку. Все они были убеждены в том, что она отправляется в Австралию — прочь от войны. И только она сама знала, что через океан родители полетят вдвоем, без нее.

— Кстати о Шерлоке, — произнесла мама, — ты сказала ему, как с тобой связаться?

— Да, — снова солгала Гермиона. На самом деле, она пообещала ему написать позднее шифрованное письмо и не дала новый адрес родителей — чтобы те не удивлялись, получив письмо от неизвестного человека.

При этой мысли Гермиона снова почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Родители, думая, что она плачет по друзьям, которых здесь оставляет, ободряюще улыбнулись, мама погладила по руке.

— Все образуется, — сказал папа, — вот увидишь.

— Я знаю.

Следующие три дня они вместе собирали вещи — упаковывали старые сервизы, сортировали и перевязывали книги — с собой получалось взять только часть домашней библиотеки, постепенно начинали разбирать одежду. Втайне от родителей Гермиона складывала самые нужные ей вещи в небольшую расшитую бисером сумочку — мамин подарок. Она еще в школе наложила на нее самые сильные чары незримого расширения, на которые была способна, и сумочка изнутри теперь увеличилась до размеров комнаты.

А в то время, когда сборы приостанавливались, Гермиона либо сидела рядом с мамой или папой, наслаждаясь последними мгновениями их нежной любви, либо повторяла комбинацию заклятий. Наконец, дольше ждать было уже нельзя — через два дня планировался вылет, родители попрощались со всеми друзьями и знакомыми, а по сумкам и чемоданам были разложены почти все вещи, не считая стоящих на каминной полке фотографий да нескольких комплектов каждодневной одежды.

«Когда знаешь, что будет больно, не тяни и не жди — делай все быстро», — как-то сказал ей папа. Он имел в виду зубную боль, конечно, но Гермиона вспомнила этот совет именно сейчас. Нечего было тянуть и ждать — нужно было резко и решительно разрубить ту связь, которая соединяла их троих. Уничтожить их семью.

Всю ночь накануне решающего дня она не спала — то рыдала, уткнувшись лицом в подушку и закусив кулак, чтобы сдержать отчаянный крик боли, то замирала и сидела без движения, разглядывая стену. Но теперь время пришло. Она достала из кармана волшебную палочку и провела пальцами по полированному дереву. Она приняла решение, сделала свой выбор — теперь пора было действовать. Как там Шерлок говорил? Отбросить дурацкие сантименты?

— Гермиона, — раздался снизу мамин голос, — спускайся, чай готов, милая!

— Иду, мама! — отозвала Гермиона, понимая, что в последний раз в жизни слышит это мамино «милая».

Она встала с постели и спустилась вниз по лестнице — какими короткими показались ей эти сорок ступенек! Как быстро закончились! Если бы она могла идти по лестнице родного дома всю жизнь — она так и поступила бы. Каждый шаг длился бы год-полтора. Но нет — на то, чтобы спуститься, ушло меньше минуты. Она вспомнила строчки из Бронте: «Ты будешь палачом себе, ты сама вырвешь себе правый глаз и сама отрубишь себе правую руку». Она бы с охотой поменялась местами с Джейн Эйр и легко приняла бы ее страдания, лишь бы не делать то, что она должна была сделать. Родители сидели на диване перед камином, обнявшись, и смотрели в огонь. О чем они думали в этот момент? Едва ли сомневались в необходимости переезда, скорее просто грустили по родной Англии и думали о новой жизни, которая вот-вот начнется. Они готовы были на все, чтобы защитить ее, свою дочь. И она готова на все, чтобы защитить их.

Гермиона направила палочку сначала на папу, потом на маму, и тихо сказала:

— Усни.

Легчие чары подействовали мгновенно — родители погрузились в спокойный сон. Гермиона заметила, что стала вдруг удивительно спокойна — даже руки у нее не дрожали. Она подошла к ним, опустилась на колени на коврике перед камином и поцеловала маму в щеку, прошептала:

— Прости меня, — и приставила палочку к ее виску, произнося:

— Легиллименс!

Мамин разум был чист и безмятежен, Гермиона без труда нашла в нем светлые и радостные воспоминания — о себе. И по одному, почти не просматривая, чтобы не утратить силы воли, удаляла их. Безвозвратно. Иначе слишком велик был шанс того, что скрытые воспоминания будут преследовать ее во снах, в видениях и, наконец, вернутся, а если нет, то сведут с ума. Нельзя было рисковать — у Моники Уилкинс, в отличие от Джин Грейнджер, никогда не было детей.

С папиным сознанием было работать труднее — его разум, более крепкий и фундаментальный, неохотно отдавал свои сокровища, но постепенно, шаг за шагом Гермиона удалила все воспоминания о себе и превратила его в Венделла Уилкинса.

Когда она отошла от спящих родителей, которые уже не были ее родителями, время близилось к пяти часам. Мама и папа все так же спали, обнявшись. Гермиона обвела комнату безжизненным взглядом, чувствуя, что смотреть тяжело из-за пелены слез, и увидела фотографии. Бесчисленное множество фотографий, где они втроем радуются жизни и любят друг друга. Она сняла с полки одну, самую любимую, с отдыха во Франции — хозяин гостиницы сфотографировал ее, маму, папу и Шерлока в кафе, когда они ели мороженое и делились впечатлениями от прогулки. Она спрятала фотографию во внутренний карман куртки. Потом поднесла палочку к остальным и велела:

— Исчезни!

Повинуясь движениям ее кисти, с фотографий постепенно таяли смеющиеся Гермионы, и семейные сцены превращались в романтические. Когда в доме не осталось ни одного ее фото, Гермиона поняла, что больше ей здесь делать нечего. Она поднялась в уже не свою, обезличенную и превращенную в гостевую спальню, комнату, взяла с кровати бисерную сумочку и замерла. Было кое-что, что нужно было сделать. Написать Шерлоку.

Он думает, что вылет запланирован на понедельник и специально сдает выпускные экзамены максимально быстро, чтобы приехать в воскресенье и попрощаться. Но когда он вернется, в доме уже никого не будет. Она не сможет дождаться его и попрощаться лично — он не отпустит ее. Но она может написать письмо и заколдовать его так, чтобы найти его смог только Шерлок.

Она села за стол, подвинула к себе лист бумаги и ручки и написала: «Дорогой Шерлок!». Она писала больше часа, извела два листа — но рассказала обо всем. Возможно, если она переживет войну, когда-нибудь он сможет ее простить.

Гермиона сложила письмо и задумалась — какой пароль придумать? Что-то, о чем он обязательно догадается. Впрочем, была одна идея. Этот пароль он точно отгадает, пусть и не сразу. Она сделала еще одну короткую приписку к письму и заколдовала его, а потом добавила заклинание отвлечения внимания — теперь никто посторонний его не увидит.

И только положив письмо на стол и выйдя из комнаты, Гермиона по-настоящему осознала — больше ей здесь делать нечего. Она тихо вышла из дома, заперла дверь заклинанием и побрела по пустой дороге в сторону парка, мимо дома Холмсов.

Бывшего. Родители Шерлока пока не продали его, и он стоял — пустой, с закрытыми и заколоченными окнами и дверями, чужой. Гермиона остановилась перед ним и подумала, что, скорее всего, больше его не увидит — Пожиратели рано или поздно доберутся до Кроули и наверняка разрушат и ее дом, и соседние.

При этой мысли Гермиона поняла, что силы вот-вот оставят ее, и, собрав остатки воли в кулак, аппарировала к Норе. Ее новому дому.