Я иду на свет (джен)

Чистилище воплощало собой стабильность, если видеть стабильность в бесконечной суматохе. В любом департаменте в любой момент времени царила суета, работники заканчивали и начинали свои смены, трепались друг с другом, переносились в мир смертных и возвращались из него, сдавали на заточку орудия труда и забирали их, в общем — двигались. Без этого движения в Чистилище бы слишком остро ощущалось то, что там было в избытке, — отсутствие жизни. Нет, серьезно — здесь не было живых. Здесь были лишь бессмертные души, и они здесь всеми способами, какие только могли придумать, забивали свое бессмертие хотя бы чем-то отдаленно похожим на смысл или цель жизни. Работали. Функционировали. Выполняли обязанности.

Когда-то давно, в самые давние времена один из местных грешников, склонный к безделью, вышел в центр какого-то зала какого-то департамента, естественно, забитого местными обитателями, и вопросил: «Доколе?». Предложил бросить работу: мол, это все никому не нужно, и если грешники Чистилища перестанут забирать души, охотиться на демонов, оберегать смертных от демонов и их искушений, то ничего особенного не произойдет, ибо люди как-то умирали и до организации Чистилища, хотя, казалось бы, оно было всегда. Никто не обратил на эти вопли внимания, ведь болтать могут очень многие, а кредитный счет сам по себе не исчерпается.

На самом деле, Чистилище занималось своей организованной деятельностью не всегда. Когда-то давно бессмертные души занимались ровно этим — ничем. Они просто оставались в измерении Чистилища, окруженные главным образом глухими пустошами, не претендующими на именование их прекрасными пейзажами, и ничем не занимались. Кто-то шнырял по миру людей, кто-то грешил прямо тут — в общем, души не знали, чем заняться. Лишь в редкий момент какой-то очень рьяный грешник оказывался на апостольском суде и отправлялся в ад.

А потом Артур Пейтон придумал заниматься делом, и постепенно эта идея охватила практически всех местных обитателей и вновь прибывающих. Это оказалось очень верное решение, и оно пришлось по вкусу тому, кто наблюдал за Чистилищем. Нет, здания для своих департаментов души строили сами, по камушку, пусть и не особо представляя, откуда эти камушки берутся, но стоило закончить работу, как в каждом кабинете, в каждой комнатке начали появляться документы, и каждый грешник смог не только наполнить свое пустое бессмертие, но и увидеть что оно не бесконечно и там — в его финале — есть что-то куда более яркое, чем тусклые чистилищные дни. Сложно передать, какая степень хаоса царила в департаментах, пока бессмертные души пытались понять, как им двигаться в сторону исправления.

Организацией своей работы бессмертные занимались сами. Сами принимали решения о наказаниях, сами эти наказания придумывали. В какой-то момент в этот порядок вмешались апостолы. Они просто пришли и сказали, что возьмут на себя сложные решения. И взяли. Нужно сказать, они были более чем дотошны. Именно они могли проявить снисхождение к грешникам вроде Эрики Лакнер, которые никак не могли расстаться с болью, принесенной из смертной жизни. Именно они принимали решение о ссылке в ад совершенно безнадежных грешников. Именно они когда-то разрешили семнадцати демонам приступить к работе в Чистилище, пусть те и были выходцами из ада и, уже схваченные ангелами-защитниками, пребывали под арестом в крайних землях Чистилища, в которых не утихал святой огонь. Хотя арестом было сложно назвать наказание, заключающееся в приковывании к освященному кресту. Это была скорее вечная казнь.

Генрих Хартманн, потирая виски, отложил папку с документами на поручительство. Глаза резало — в фонарях снаружи до сих пор пылало святое пламя, хотя по регламенту их уже должны были погасить, доверившись солнечному свету. Артур наверняка снова попросил продлить время горения этих светочей. Генрих регулярно разбивал ближайшие к его кабинету светочи, пользуясь тем, что это членовредительство даже не сказывалось на кредитном счете, но стеклянные сосуды для священного огня заменялись снова и снова и сияли то на час, то на два дольше — по распоряжению Артура. Одно время Генрих даже подозревал, что неприязнь Артура к нему обусловлена хотя бы тем, сколько объяснительных и бумаг нужно было оформить на демона в начале каждого года, однако даже когда он взялся за оформление этих бумаг, Артур к нему приятственней относиться не стал, а ведь Генрих работал в департаменте уже не одно десятилетие. То ли глава департамента не желал, чтобы вверенный ему демон лишний раз забывал, в каком положении находится, и окружал его священными предметами, от которых демону становилось дурно, то ли он попросту пытался предусмотреть все и не дать Генриху сорваться. Нет, недоверие не оскорбляло. Генрих отдавал себе отчет, насколько ему пошли навстречу, допустив к работе, когда его место было там — на святых пылающих полях. Честно говоря, даже не его собственное ничтожное раскаяние стало причиной того, что священный огонь, обнимавший его, погас, подчиняясь ангельской молитве. Он помнил лишь, как разомкнулись оковы, как исчезло пламя и он практически рухнул на выгоревшую землю Горящих Земель. А ангел встала с колен и шагнула к следующему плененному демону.

В кабинет быстрым шагом вошла секретарша Артура, и Генрих аж закашлялся.

— Ингрид, что за распущенный вид, — прошипел он, опрокинув на стол стакан с карандашами.

Девушка недоуменно взглянула на него:

— Просто юбку надела сегодня.

— Нет, я, конечно, в курсе, что вы охмуряете Пейтона, но я не думаю, что он будет рад нарушению установленного порядка одежды.

— Ханжа, — высокомерно процедила Ингрид и сгрузила на стол стопку новых папок, — а еще демон.

— Я слишком разборчив для того, чтоб созерцать ваши ноги, — буркнул Генрих, довольно привычно подавляя в себе смутные желания. Секретарша Пейтона всегда вела себя слишком дерзко и слишком вызывающе, будто на неё и не распространялись все страхи её начальника.

— Или слишком скучен? — и Ингрид вышла, поправив оборку на юбке.

Генрих печально взглянул на стопку бумаг. Безумно хотелось спать, чтобы хоть на секунду оставить за спиной необходимость самоконтроля, но нужно было доработать смену и разобрать отчеты от местных кураторов грешников. В конце концов, Эрика Лакнер — всего лишь самый неконтролируемый подопечный Штрафного Отдела. И не надо забывать о необходимости получения отчета от Алана Далласа, который уже приближался к кабинету Генриха.

Даллас пах почти безупречным праведником. От этого запаха голод обострялся до зверского уровня, и Генрих в определенный момент понял, что именно после появления Далласа у него в отделе Артур усилил меры безопасности. Забавно. Как будто бы Артур не помнил, что запах праведника соблазняет так же, как запах истого грешника. Хотя в некотором роде он в любом случае вызывал острые и слишком кровожадные эмоции.

— Входите, Даллас, — громко произнес Генрих, отчаянно желая закурить, до того больно впилась в язык железистая сушь демонического голода, что хотелось перебить её хоть чем-то.

Даллас выглядел настолько осунувшимся, что сразу стало ясно: сегодня ему нужен перерыв. Бессмертным душам отдых нужен не столько для здоровья, сколько для успокоения. Со смертными очень тяжело иметь дело, потому что изо дня в день, из часа в час ты видишь перед собой тех, кому доступна вся яркость жизни. Лучше краткий миг умирать, чем не жить вечность. Именно поэтому столь многие обитатели чистилища сражались с собственными искушениями ради перспективы далекого перерождения. Хотя особо ретивых работников, вроде того же Далласа, который явно пытался исчерпать свой «греховный долг» в ближайшие лет десять, необходимо было к отдыху принуждать. Им ведь кажется, что они исключительны, и именно они, переработав до состояния, в котором все цвета окружающих их дней смажутся до одного оттенка серого, — не сорвутся в широко распахнутые яркие объятия греха.

— У нас проблемы?

Даллас растерянно промолчал, явно подбирая слова. Генрих нашел взглядом трубку и снова спросил:

— Ты нашел причину нарушения?

Иногда с Аланом это работало, хотя абсолютно всегда нарушать субординацию Генри не собирался.

— Я, похоже, её спугнул, — наконец разродился Даллас и уронил перед Генрихом стопку бумажных листов.

— Подробнее... — произнес Генри и развернул к себе листы, — ничего себе, тебе попалась реальная святая? Видел наложение рук?

— Она меня к этому выводу вела, сэр, но нет, — прокашлявшись, сообщил Алан, — я проверил её по спискам получавших благословение людей, и её имени в этих списках нет.

— Может быть, имя фальшивое? Это, конечно, встречается еще реже, но бывает.

— В Лондоне вообще нет ни одного благословленного небесами, родившегося в прошедшие тридцать лет. А той девушке явно было не больше двадцати.

— Так. Вы её классифицировали, Даллас? — Генрих не особенно хотел связываться с ангельским отделом, но похоже, выхода не было.

Алан покачал головой. Ну еще бы. Если бы он мог справиться с классификацией демона, то он бы точно никаким образом не перепутал её со смертной, тем более с одаренной святостью смертной.

— Опиши!

— Обычная, — Алан осторожно подбирал слова, — ни красных глаз, ни красных волос... Зубы... Я не видел, она прикрывала рот, будто бы удерживая себя от истерики. Она впала в ступор от запаха крови, если я правильно понял ту паузу в действиях. Но у неё высокий уровень самоконтроля, раз она смогла это все разыграть, почуяв меня.

— Формула договора звучала?

Даллас качнул головой. Значит, договор был заключен раньше, с отложенным исполнением. Девушка-демон попросту поделилась некой толикой бессмертной сущности в обмен на часть души смертного. Это укрепляло её в телесной оболочке, утоляло голод и, наконец, попросту доставляло удовольствие. То, что при этом она передавала заключившему с ней договор часть своих грехов, и часть весьма устрашающую, — смертный узнавал, уже попав в Чистилище.

— Суккуб, — устало заключил Генрих и встал, — вы её наверняка спугнули, она попытается скрыться, захватив пару душ, чтоб голод не так мучил.

— Простите... — выдохнул страдающий муками совести Даллас. Можно было на него огрызнуться, тем более что повод был.

— Успокойся, Алан, — произнес Генрих, гипнотизируя взглядом трубку, — ты же не имел дела с суккубами. Опознать её как демона мог кто-то вроде меня или мисс Лакнер, но поверь, если бы мы с ней встретились, последствия были бы куда сложнее, чем просто сбежавший суккуб.

— М-м-м? — Алан удивленно взглянул на Генриха. Несмотря на то, что он был опытным сотрудником, с классификацией демонов он знаком не был. Хотя и не стоило ему осваивать это знание.

— Суккубы обладают особой аурой одержания, обостряющей жажду совершения греха. В общем, я думаю, что мисс Лакнер снова отправилась бы на охоту, пообщайся она с вашей новой знакомой.

— А вы?

— А я — не знаю, — отозвался Генрих, — у меня рецидивов не было.

Глаза Далласа яростно сверкнули, а Генрих лишь усмехнулся. Все еще забавно. Ты служишь Чистилищу двадцать три года, не позволяя себе ни единой праздной секунды, но все равно остаешься демоном, и в твоей воле сомневаются даже те, кто грешит чуть ли не каждый день.

— Я займусь этим делом, идите отдыхать, — Генрих открыл ящик стола и начал искать в нем жетон. Без жетона бессмертным душам в смертный мир было не попасть. А демонам было не попасть в департамент «Бессменные защитники» и выйти оттуда. Казалось бы, уж должны бы знать одного из семнадцати Исключений, тем более что Генрих ежегодно добровольно проходил у них ритуал полного экзорцизма, чтобы лишний раз помнить, что ждет его по ту сторону несовершенного греха, но нет — оперенные служители Чистилища чуть что норовят приложить святым словом или святым клинком, больше полагаясь на последний. А без двух хороших серафимов удачной охоты на суккубу в бегах не выйдет.

Даллас наконец-то вышел, унося свой настойчивый праведный запах с собой, и как только дверь за ним захлопнулась, Генрих наконец смог сглотнуть. Он выдержал полчаса в компании праведника и не закурил. Маленькая, но победа.

Эрика ворвалась в комнату Алана рано утром. Честно говоря, он только пару часов как смежил веки, до того почти без перерыва переписывая «Тайну Эдвида Друда». Книги приносила сестра. Брала из библиотеки, приносила на тот мост, с которого он шагнул, прятала там под камнем, а он брал — на несколько дней, лишь для того, чтобы скопировать и прочитать. Было больно и странно смотреть на стареющую сестру, помня, как качал её на коленях и слушал её первые потуги на фортепиано. Вот и вчера, возвращаясь из Уайтчапела, он сделал крюк и зашел на тот мост. Книга лежала под старым камнем. Стоило ли говорить, как тряслись руки, когда он касался тонких наполненных буквами страниц. Это была новая книга, он такой в их библиотеке не читал. Стоило ли удивляться, что он так неохотно с ней расставался и так поздно лег поспать. Тем более что нужно было вернуть книгу не позже, чем через три дня, иначе она попросту истлеет в пыль, не выдержав долгого пребывания в Чистилище. Тут долго жило лишь то, что было сделано здесь же.

Ворвавшись к Алану, Эрика затормошила его, а затем, когда он, ворчащий про в который раз забытые приличия, уселся на постели, вцепилась в его ладони. Ей явно было лучше, чем вчера, хотя налицо была вторая побочка после экзорцизма — чрезмерная энергичность.

— Ал, я тебя не разочарую, клянусь! — заявила Эрика.

— Лучше б ты мне выспаться дала, — буркнул Алан и снова лег.

— Вставай, мой праздный проводник, ну кто еще будет наставлять меня на пути исправления?

Алан вообще прохладно относился к идее кого-то наставлять после двух часов сна. Даже Эрику, не то что кого-то другого.

Эрика изнывала без дела. Если бы она была смертной, она бы наверняка принялась суетиться, стремясь приготовить завтрак, но смертной она не была, и завтрак им обоим был не нужен.

— Который час? — неохотно поинтересовался Алан, постепенно смиряясь с перспективой близкого подъема.

— Семь после полудня, — откликнулась Эрика, закопавшись в разбор листов, которые Алан переписывал.

— На смену через три часа, между прочим.

— Но если прийти пораньше, можно отработать побольше.

Алан вздохнул. Иной раз он был таким же вдохновленным идиотом, которого не могла остановить даже ангельская дивизия.

— Я так и не попросила прощения, — вдруг произнесла Эрика, и Алан, сбившись с мысли, чуть вздрогнул.

— За что?

— За вчера.

Алан поморщился.

— Ну не отмахивайся, пожалуйста, — практически взмолилась Эрика, — я же знаю, что за такие вещи извинений мало, но без них — еще хуже.

— Я отвечаю за тебя, вообще-то, — заметил Алан, — и если ты не можешь остановиться в грехах, значит, я не справляюсь со своей работой.

Утро протекало довольно скучно. Не хватало завтрака или обычных утренних ритуалов. Хотя причесаться и умыться можно было и тут. Кажется, сейчас нужно было сделать именно это.

— Ал, посиди со мной еще, — Эрика поймала его за руку и вновь потянула на кровать.

Вырывать руку не хотелось, тем более что это было бы грубо, поэтому Алан снова уселся на одеяло. В человеческом мире их поведение сочли бы вызывающим, и слуги непременно бы шептались, что молодой господин соблазнял девушку, находясь перед ней в одной пижаме.

— Ты все-таки не прав, — у Эрики был просто потрясающий талант вырывать из размышлений, — это ведь я не могу остановиться и перестать грешить, а ты — ты делаешь для меня все, что можешь.

— Видимо, не все. Но надеюсь, что в дальнейшем наши с тобой успехи будут значительней. В ад мне совсем не хочется, скажем честно.

Эрика качнула головой. Она прямо-таки сверлила Алана взглядом, так, что он аж смутился.

— Что?

— До сих пор не могу поверить!

— Во что?

— В то, что ты за меня поручился. Позволил мне — так низко павшей — сравняться с тобой.

— Ри, не начинай, пожалуйста, этой самобичевательной ерунды, — Алан практически подскочил.

— Просто ты не ощущаешь разницы, — буркнула Эрика, — для тебя мы одинаковые, но я-то — я чую всю степень различия нашего положения.

— Ну вот такой вот я, близорукий. Плохо вижу твои грехи.

— Ох, Ал...

Больше Эрика не произнесла ни слова — просто ткнулась лбом в пижаму Алана и начала подозрительно всхлипывать.

Если бы Вероника сейчас увидела их обоих, она лишь закатила бы глаза и заявила: ну вот, я же говорила, мистер Даллас, что вы по уши влюблены в эту чокнутую грешницу. Алан не был дураком, чтобы отрицать это. В конце концов, ложь тоже была грехом.

Что бы ни говорила Эрика, что бы ни говорили остальные, он-то видел, насколько её измученная душа старается на пути к искуплению. Из полутора десятков его подопечных лишь она грешила не в удовольствие, но от боли, что регулярно вгрызалась в её душу.

От одиночества в Чистилище страдали не меньше, чем в смертной жизни. На романтические отношения решались немногие, хотя это и не было запрещено, но все-таки из-за приглушенности эмоций эти привязанности и распознать-то было сложно.

Алан не был склонен размышлять о взаимности, не боялся разговоров, но почему-то пересекать границу безмолвной влюбленности ему не хотелось. Видимо, не хотелось терять этот источник эмоций, которые разбавляли пресность чистилищного бессмертия. Но все же сегодня, когда он чуть нарушил эту дистанцию и даже отважно вошел в здание департамента под руку с Эрикой, он не чувствовал, что острота эмоций куда-то исчезла.

По крайней мере, он в полной мере ощутил острую тревогу, когда на его запястье нагрелась гамма и когда, оказавшись в кабинете Артура, он увидел ангела в залитой кровью рубашке на узкой кушетке, которую часто занимали раненые. Артур, сложив ладони, нашептывал молитву, затем наложил ладони на шею пострадавшего. Сияние исцеления было таким тусклым, что заметить его было сложно.

— Вызывали, сэр? — осторожно поинтересовался Алан.

— Прими управление Штрафным отделом, — отозвался Артур, похлопывая серафима по щекам, приводя того в чувство.

— Что-то случилось с Генрихом?

— Хартманн напал на двоих серафимов, с которыми искал суккубу, а затем скрылся в человеческом Лондоне. Сейчас его разыскивают, но в любом случае на время его отсутствия и расследования этого инцидента кто-то достаточно ответственный должен следить за работой отдела. Это будешь ты, Ал.

Вот тебе и «у меня не было рецидивов».