Я иду на свет (джен)

Бывают сны, из которых не хочется возвращаться в утро. В них нет тесных и грязных улиц, в них нет мрачной погоды, нет огромного количества больных людей, в них есть весна, цветущие за городом пионы, девушка со светлыми волосами и милой улыбкой и стихи, много стихов, которые ты пытаешься читать даже сквозь сон, но язык почему-то не слушается, а девушка улыбается ещё светлей и касается твоего лица рукой в тонкой бархатной перчатке.

Ричард Роджерс любил подобные видения, они приходили редко, куда реже, чем ему бы хотелось, и потому он всегда болезненно принимал необходимость ранних расставаний с этими снами. Однако сегодня ему не было суждено увидеть, как он падает на колени, признаваясь светловолосой девушке в любви, и вручает ей охапку пионов.

Ему было суждено очнуться ото сна из-за громкого и настойчивого стука в дверь его комнаты. Ричард некоторое время лежал, не разлепляя век, а потом, не слезая с кровати, воскликнул: «Кто?» Квартира, аренду которой он делил ещё с одной квартиранткой, отличалась довольно тонкими стенами.

— Доктор Роджерс, — надрывно всхлипнули за дверью, — у Дэнни жар, не могли бы вы…

— Иду! — измученно отозвался Ричард и оторвал от кровати голову. Мэгги Митчелл редко просила его о помощи, тем более по профессиональной части, и была бы идеальной соседкой, если бы не маленький ребёнок. Александр Митчелл, слишком рано погибший, оставил ей и сыну недостаточное для безбедного существования наследство. Поэтому Мэгги и сдавала две комнаты в своей квартире по бросовой цене, чтобы сводить концы с концами. Отказывать хозяйке было неудобно, да и повода не было — он и вправду не мог допустить, чтобы с Дэнни, маленьким двухлетним карапузом, случилось что-то серьёзное. Поэтому он набросил на пижаму халат, вымыл руки в жестяном тазу и вышел в коридор, едва не толкнув при этом вторую обитательницу дома миссис Митчелл.

— Доброе утро, мистер Роджерс! — улыбнулась Бьянка и скрылась за дверью комнаты, откуда доносились тихие детские похныкивания. Она принесла Мэгги отглаженные чистые пелёнки.

— Доброе утро, мисс Салливан, — практически жизнерадостно заметил Ричард, входя следом. Дэнни лежал на кровати матери и выглядел довольно вялым. Малыш, очевидно, не мог заснуть и очень устал. Лоб действительно был горячим, но в груди сипов не прослушивалось. Горло тоже оказалось не воспалённым, а вот десны…

— Бьянка, принесите, пожалуйста, бренди, — попросил Ричард, на всякий случай осматривая малыша в поисках каких-либо сыпей.

— Зубы режутся? — с пониманием дела уточнила мисс Салливан, уже сменившая пелёнки в колыбели. Умницей она была, не иначе. Ричард не мог нарадоваться на неё и в работе, до того толковая была медсестра. У неё и пьянчужки-санитары в больнице работного дома не смели воровать предполагающийся для больных бренди, и больные аж светлели лицом, когда именно она меняла им простыни и приносила еду, и записи, что она вела, были максимально полезны. Она отмечала и изменения аппетита больного, и сколько больной проспал, и сколько раз за ночь просыпался. Даже безнадёжные больные не хотели умирать в смену Бьянки, видимо, чтобы лишний раз её не расстраивать. Вторая медсестра — пожилая миссис Саммерс — была не то чтобы плохой медсестрой, нет, она просто не была Бьянкой. Редко улыбалась, не очень любила часто выносить за больными судно, да и с нагловатыми санитарами предпочитала не связываться.

— Налить вам кофе, Ричард? — когда Мэгги и её ребёнок успокоились и решили поспать ещё пару часов, уточнила Бьянка. Она была права: в шесть утра ни ей, ни Ричарду ложиться спать уже не имело смысла.

— Если вы, мисс Салливан, составите мне компанию, то да — я буду рад, — кивнул Ричард. Бьянка улыбнулась в своей спокойной манере и ушла в кухню. Они не пользовались гостиной, оставляя её хозяйке, зато с большим удовольствием пили кофе и обсуждали лондонские сплетни за маленьким столом на тесной кухне.

— Отчего вы не выйдете замуж, Бьянка? — печально спросил Ричард, глядя, как та кружит по кухне, пытаясь найти на полках сахар. — Вы бы смогли найти себе хорошего жениха.

Она и была чрезвычайно мила, с этими своими светло-русыми волосами и родинкой на маленьком подбородке. А с учётом того, насколько она была чистоплотна и трудолюбива, найти супруга ей и вправду было бы несложно. В эту самую секунду Ричард мог лишь сожалеть как о потере прибыльной практики после эпидемии холеры, так и о собственной бесперспективности. Что мог предложить терапевт из больницы при работном доме и со скромным доходом, составлявшим всего пятьдесят фунтов в год, юной и прелестной трудолюбивой особе? Только свою преданность, а преданностью детей не накормишь.

— Доктор Роджерс, — Бьянка недовольно хмыкнула, и Ричарду сразу стало стыдно за свои недостойные добропорядочного соседа мысли, — вы же знаете современных мужчин: во-первых, сам факт того, что я живу в одной квартире с неженатым мужчиной, неважно сказывается на слухах о моей благодетели, ведь не все верят, что мужчины могут себя вести как подобает джентльменам.

Щёки Ричарда начали гореть. Бьянка считает его джентльменом. Вот уж точно не стоит впредь допускать никаких новых непристойностей, даже в мыслях. Хотя чего греха таить, они — эти непристойности — в голове появляются с завидной регулярностью…

— И потом, — Бьянка вздохнула, — замужество потребует отказа от работы, а я рада помогать лечить людей.

Помогать лечить — это было, конечно, громко сказано. Большинству больных из работного дома можно было только помочь облегчить симптомы, и главным образом больные могли получать питание и отдых, не надрывая спину на дроблении камней, и это значило для них очень много.

Утренний Лондон — суетливый город. Здесь на проезжую часть страшно ступить пешему, он рискует лишиться если не жизни, то пары конечностей и части зубов; здесь толкаются кони и кэбы, за ними волочащиеся, переругиваются кэбмены, то там, то тут мелькают омнибусы, наполненные народом настолько, что даже на крышах нет свободных мест. Пешеходные дороги — тоже не самое просторное место, слишком многим надо попасть на работу, слишком многие не имеют денег на поездку в омнибусе или кэбе. Ричард и Бьянка, абсолютно не отдохнувшие после раннего подъёма, молча шагали, стараясь не споткнуться в этом людском потоке. Они вообще предпочитали не разговаривать по пути до работного дома, уж больно печальной была их работа. Для них было подлинным счастьем, что их жалованье и везение вообще помогло им найти неплохую квартирку по хорошей цене, иначе жить пришлось бы в самом работном доме, а это было много хуже уютных комнат миссис Митчелл. И всё же Ричард был рад подставить локоть для тонких пальчиков мисс Салливан, которой не очень хотелось спотыкаться и пачкать подол платья. И то, что она, чуть отстраняясь от шагающих на работу людей, во избежание привлечения внимания воришек прижималась едва тесней, чем было прилично, Ричарду тоже нравилось.

Ребекка Саммерс не очень любила свою работу, но и выбора у неё особого не было. Ей ещё повезло, что деревенская повитуха в её детские годы научила Бекки принимать роды. Иначе миссис Саммерс пришлось бы проводить время не в лечебнице работного дома, а была бы она одной из тех несчастных, которые обстирывали и выскребали весь работный дом.

Нет, непыльная работёнка сиделки и повитухи была по нраву Ребекке. Приятным бонусом была возможность продать и попросту отхлебнуть бренди, что полагалось некоторым больным. Ну а что, оно же всё равно не многим облегчило бы их страдания, так в чём было преступление?

А вторая медсестра — эта сухая селёдка Бьянка Салливан. Ух, как она раздражала Ребекку! Да что там — девчонке ведь не приходилось спать в работном доме и есть местную еду. В таких условиях да с регулярным жалованьем не особенно, поди, сложно быть этаким чистеньким ангелом, в присутствии которого больные начинают улыбаться.

Даже сейчас она раздражала мисс Саммерс, когда сидела со стопкой простыней и занималась их штопкой. Безумно раздражала. Нет бы выпила, Ребекка бы даже поделилась с ней пивом из сестринской солидарности. Но нет — сидит, глаз не подымает и молчит.

— Ну что, твой Ричард всё мнётся? — прикладываясь к пивной бутылке, поинтересовалась Ребекка. Ей было скучно безмолвно раздражаться. В конце концов, это ведь Бьянка является за два часа до завершения дежурства миссис Саммерс, заставляя ту терпеть её компанию.

— Миссис Саммерс, доктор Роджерс — очень порядочный человек, — будто бы бесстрастно отозвалась Бьянка, не отрываясь от штопки. Однако Бекки изводила эту соплячку слишком долго, чтобы верить в искренность этого равнодушия.

— Да уж, порядочный. Давно бы отволок тебя к священнику или попросту схватил за задницу, — сварливо пробурчала Ребекка, глядя, как неизбежно наливается кровью лицо девицы.

Весь приход знал, что доктор Роджерс сохнет по Бьянке и та как будто отвечает ему взаимностью, но при этом оба они мялись даже с таким бессмысленным действом, как выражение чувств, не то что с совместным времяпрепровождением. Бьянка была слишком хороша для работного дома. Все это знали, все знали, что, живи она тут, а не получай жалованье от прихода, — и мистер Элвик, местный бидл, уже давно нашёл бы слова и действия, чтоб оценить внешние данные мисс Салливан.

— Ты лучше не зевай, принцесса, — хихикнула миссис Саммерс, неохотно осознавая, что пиво в бутылке закончилось, а на новое медяков в карманах не хватит, — подтолкни его хоть как-то.

Если бы у Ребекки имелась в распоряжении пара горстей муки, она бы смогла зажарить на лице у Бьянки несколько блинчиков.

— Вы говорите о неприличных вещах, миссис Саммерс, — еле выдавила из себя Бьянка.

— Неприлично, милочка, жить в одном доме с мужчиной и не спать с ним, — отрезала Ребекка, с удовольствием наблюдая новую стадию смущения на лице этой праведницы. Честно говоря, от её добродетели Ребекку уже подташнивало.

— Пожалуй, я пройдусь, — девчонка капитулировала и, практически отшвырнув от себя иглу и простынь, позорно сбежала.

Впрочем, покинув вслед за своей жертвой маленькую каморку, в которой сиделки могли смежить веки между обходами, Ребекка увидела всё ту же Бьянку рядом с тем же доктором Роджерсом. Если бы она не знала, как девчонка реагирует на все идеи о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они находятся в одной постели, она бы решила, что та увивается за докторишкой. Похоже, в мозгах у этой парочки было слишком много романтики.

Ричард выглядел осунувшимся. Ещё более осунувшимся, чем утром, когда отчитывал Ребекку за то, что она не подошла к умирающему старику Бишопу. А разве Ребекка виновата, что эти олухи мрут как клопы.

Только за эту ночь скончались семеро.

— Что-то случилось, доктор Роджерс? — кажется, девчонка всё-таки прониклась словами Ребекки, потому что она взяла доктора Роджерса за руку, и тот вздрогнул так, будто ему нож к горлу приставили.

— Это всё Дэнни, — устало отозвался врач, явно пребывающий в душевном беспорядке. Ричард Роджерс не годился во врачи, это было совершенно точно. Он был слишком впечатлителен для человека, который видит умирающих людей не особенно реже гробовщика. Ну подумаешь, чахоточный мальчишка помрёт. Он и так уже почти не отличим от мертвеца, лишь тяжёлое дыхание да частый кашель подчёркивают его жизнь.

— Салицин⁽¹⁾ не помог?

— Сейчас ему поможет только бог, — измученно выдохнул Ричард.

Дэниэл Пихт, восьми лет от роду, метался в чахоточном жару. Алан поглядывал на часы, зажатые в ладони, и уже материализовал косу. Если нарушитель индекса смертности не появится, то Алан попросту выполнит свой долг, освободит душу от связи с телом и перейдёт к следующему смертному в этой лечебнице, который вот-вот умрёт. Сегодня таковых здесь было трое. Нужно было бы взять с собой Эрику, она бы помогла в поиске нарушителя, если нарушитель был демоном, — одной из особенностей её близкого к демоническому состояния был так называемый «нюх», она очень остро различала грешников и праведников по запаху. Праведников в Чистилище, конечно, было очень мало, зато таковые куда чаще встречались в мире людей. Не абсолютно чистые, разумеется, но встречались. Однако Эрика ещё не совсем оправилась от экзорцизма, и тянуть её в человеческий мир сейчас было бы слишком жестоко.

Палата была полупустой, только неподвижный старик в углу и занимал койку. Дэниэл Пихт, маленький тощий мальчишка, умирал в неприятной компании скончавшегося нищего, тело которого санитары с утра забыли вынести вместе с двумя остальными. Пустые голые койки ещё не успели занять, да и вряд ли попечители работного дома поощряли больных бездельников, проедающих свой скудный хлеб задаром.

Снова скрипнула дверь, вошёл усталый сутулый мужчина. Он уже был здесь, минут за десять до этого. Он снова склонился к мальчику, прощупывая пульс и выцветая лицом с каждой секундой, и мазнул взглядом мимо Алана, который не переходил даже в промежуточное измерение, в котором его могли видеть люди, чья жизнь была каким-то образом связана со смертью.

— Ричард, я принесла бренди, — в палату вошла девушка.

Врач спрятал лицо в пальцах.

— Мне давать ему?

— А? — устало откликнулся врач. — Да. Правда...

— Ричард, прошу, не отчаивайся, — ей-богу, Алану хотелось закатить глаза от разворачивавшейся перед ним сцены. Смертные. Терзая самих себя такой непримиримостью со смертью, они и не знали, что там, за барьером этой жизни, их ждёт то, чего они так жаждут, — бессмертие, но вот только оно будет бесцветным, безвкусным, лишённым практически всех удовольствий жизни. Может, жизнь и стоила таких переживаний, но Алану не хотелось думать о яркой заманчивости жизни. Он должен был сосредоточиться на своей работе.

— Я... Пойду распоряжусь, чтобы мистера Бишопа вынесли из палаты. Сможешь влить в Дэнни два глотка? Он уснёт... Надеюсь, умрёт без мучений.

Девушка растерянно кивнула, и врач вышел.

Алан снова покосился на часы — пятнадцать минут. Девушка тормошила мальчонку, ласково умоляя его разжать зубы. Тот зашёлся в кашле, пара капель крови даже оказалась на щеке медсестры. Та растерянно провела ладонью по щеке, посмотрела на пальцы, затем спохватилась и прижала стакан с бренди к губам мальчишки. Тот снова закашлялся — на этот раз уже от того, что глотнул алкоголь.

Девушка не ушла, она осталась — сидя на полу рядом с койкой, качала руку ребёнка в ладонях и мурлыкала колыбельную.

Алан не отрывал взгляда от часов. Непонятно, на что надеялся Генрих, отправляя его сюда сегодня. Хотя их задача — исполнение и ожидание. Если на то пошло, скорей всего, он будет ходить сюда неделю-месяц-два, столько, сколько потребуется для поиска нарушителя индекса смертности.

Видимо, врач не нашёл трезвых или хотя бы достаточно сильных обитателей лечебницы, которые могли бы вытащить тело старика, потому что в палате оставалось тихо. Шёпот медсестры вдруг стал для Алана особенно отчётлив, главным образом потому, что она молилась. Читала Венчик Милосердию, не замолкая, раз за разом, два-три-четыре раза подряд. Алан вздохнул, заметив тянущиеся по щекам медсестры дорожки слёз, но покрепче сжал в пальцах косу. Совсем скоро ему придётся отделять душу от тела.

Девушка тихо всхлипнула и склонилась над мальчишкой, запечатлевая на его лбу прощальный поцелуй. У неё было потрясающее ощущение времени смерти — губы медсестры коснулись кожи ребёнка именно тогда, когда на секундомере, на котором отсчитывались последние секунды жизни Дэниэла Пихта, оставалось двадцать делений для секундной стрелки. И секундомер замер, так и не исчерпав оставшихся десяти секунд жизни мальчика.

Алан чуть не поперхнулся воздухом. Неужели вот так просто и в первый же день наблюдений? Взглянул на девушку, скрючившуюся над мальчишкой, чьё дыхание внезапно стало ровным. Достал карандаш и блокнот.

— Ну что, попалась, — ровно произнёс Алан и шагнул в промежуточное измерение.

Нужно отдать девушке должное, она не завизжала, как это всегда бывает, когда перед твоим носом появляется мужчина в чёрном с косой в левой руке, сквозь которого можно разглядеть кирпичи, из которых состоит стена. Был белый день, и эфемерность любого неживого существа сейчас была максимальной. Это демоны, используя энергию поглощённых душ, обретали в человеческом мире телесность, а работников вроде Алана, не связывающих свою работу с грехопадением, было видно тем меньше, чем дальше было от тёмного времени суток, даже в промежуточном измерении, даже людям, которые часто видят смерть или сами ходят на волосок от неё.

Медсестра подскочила и отпрянула, спрятавшись за дощатую спинку кровати, а затем, разглядев Алана, начала креститься.

— Я не демон, — сообщил Алан, заранее готовясь, что в него немедленно ткнут каким-нибудь дешёвеньким крестиком, который, согласно убеждениям человечества, защитит их души от демонического соблазна. На самом деле человечество охотно предавалась соблазнам, и символы веры не особенно их от того защищали. Хотя освящённые предметы действительно отпугивали падших выходцев из Чистилища, если те ещё не обрели телесность.

— А кто тогда? — прошипела девушка, а затем схватилась за голову. — Наверное, я повредилась рассудком, раз вижу...

— Я Ангел Смерти, мисс, если вам станет легче, — терпеливо проговорил Алан и заметил, как резко побелело лицо девушки, — и не пугайтесь, я не по вашу душу явился.

Было бы гораздо легче установить контакт с греховными надзирателями, выяснить о происходящем с этой конкретной девушкой, но работа с греховными надзирателями разрешена была только главам Департамента, которых ни в коем случае нельзя было отвлекать даже по такому не самому мелкому из неважных вопросов, как изменение показателей смертности. Поэтому и приходилось контактировать с живыми, правда, по этому поводу Алану ещё придётся написать объяснительную.

Медсестра прикусила губу, явно взвешивая, что же из двух диагнозов хуже: видеть то, чего нет, или верить в то, что то, чего нет, — есть. Её, соседствующую с полубезумными от голода и нужды людьми, можно было понять.

— Мисс, что вы сделали сейчас с этим ребёнком? — осторожно поинтересовался Алан. Она не была демоном. Она не просила от ребёнка ничего, в том числе души, она выглядела ровным счётом как обычный человек, и он действительно не понимал, как такая заурядная личность вообще могла повлиять на интенсивность смертности в этом отдельно взятом и богом забытом месте. Однако ей это удавалось и даже на постоянной основе.

Девушка залилась краской и начала мять в пальцах передник.

— Вы видели?

— Что я видел, мисс?

Она промолчала и снова присела рядом с мальчишкой. Кажется, прислушивалась к стонам, разговорам и шагам в соседних комнатушках, которые в кирпичном здании разделялись очень тонкими дощатыми перегородками.

— Я... Я молилась, сэр, — наконец отозвалась она, будто уговаривая себя реагировать на происходящее спокойно, — просто молилась. О милосердии Господа к этому ребёнку.

— Вы уже делали это, да, мисс?

Она кивнула. Не глядя на Алана, не отрывая ладони от лба Дэниэла Пихта.

— У меня... не всегда получается, — тихо произнесла девушка, — не всегда я чувствую в себе столько веры, что Господь отзывается мне. Не всегда получается дать детям благословение. И потом... — она сжала руки на коленях, снова сминая передник, — будущего у них по-прежнему нет. И я... Слишком слаба и бедна, чтобы изменить жизнь хотя бы одного из них.

Благословение? За те девяносто лет, что Алан работал в Чистилище, он не сталкивался с живыми святыми, способными исцелять благословениями. И, честно говоря, понятия не имел, как вообще это работает.

— Я не святая, сэр, — вдруг отчаянно воскликнула девушка, — я знаю о Жанне д'Арк, о людях, что слышат голоса святых духов, но я точно не такая. Скорее, обезумевшая от отчаяния и выдумавшая себе этот мир, где от моей молитвы дети прекращают умирать.

— Как вас зовут, мисс? — успокаивающе поинтересовался Алан.

— Бьянка Салливан, — тихо всхлипнула девушка.

— Прощайте, мисс Салливан, — произнёс Алан и покинул переходное измерение. Сейчас она немножко поплачет и решит, что дух ей померещился. Ну или решит, что видела призрака, что, в принципе, являлось истиной. Разницы нет. Чистилищу это безразлично.

А он должен был дать Генриху отчёт о причине искажения показателей смертности. Кажется, в данном случае со стороны Чистилища не должно совершаться никаких действий.

1) Салицин — одно из лекарств викторианской эпохи, вещество, выделяемое из коры белой ивы. Расщепляясь до салициловой кислоты, утоляет боль, сбивает температуру, снимает воспаление. Впервые выведено в 1828 году. Много позже — примерно в 1900 году — добиваясь повышения эффективности салицина, ученые-медики того времени выделили из травы таволки ацетилспирейную кислоту, поступившую в продажу под названием «аспирин».

Вернуться к тексту