Пересмешники в пустоте (джен)

Шум накатывает волнами — рваными, нервными, даже сквозь бастионы стеклопакетов. Истеричными птичьими вскриками пробиваются отдельные голоса. "Лара! Ларка-а-а... А-а..."

Жму отбой. Воду сейчас подвезут, микрофон уже меняют, Главная Звезда Вечера — в цепких руках стилистов. Передышка. Успею — можно выпить кофе.

Но спуститься в кафе не дают. Ланская, черт бы ее взял. Перехватывает на лестнице и смотрит на меня, как удав на кролика. Модно одетый и безупречно накрашенный удав.

— Подожди, Марья. Что там Лара?

— А что Лара? — Пять минут назад она была жива-здорова, требовала три литра "Эвиан" и беспроводной микрофон. — Готовится.

— Отлично, — выдыхает Ланская с облегчением. — Значит, так. Иди сейчас же в гримерку и унеси все телефоны. Встань возле Ларки и не подпускай к ней никого, кроме стилистов. Чтоб не пролезла ни одна участливая сволочь. Только что звонили. У нее отец разбился на машине. Звал ее. Попрощаться. Смотри мне, чтобы до нее это не дошло, пока не отпляшет на сцене свои полтора часа.

— Отец? — Чувствую, как в пальцах зарождается лихорадочная дрожь. Вот-вот побежит по всему телу. Отец, на машине, разбился... Точно как у меня. Но мой не успел попрощаться. Он вообще ничего не успел. — Ольга Николаевна! Так может, пусть попрощается? Перенесем концерт на два часа или на три... — говорю и понимаю, что это бред, утопия, отсюда до Москвы час лету только в одну сторону, и то если будет рейс.

Ланская кривится.

— Ты меня поняла. Отвечаешь лично. Если Ларка сорвет концерт — вылетишь к чертовой бабушке. Все, не стой.

Отец. Умирает. Лара Мир болтает с парикмахершей, пока стилисты рисуют на ее лице страсть и любовный порыв. Потом она выйдет на сцену, к тем, кто сейчас под зданием "Олимпийского" бьется в восторженном самозабвении. Потом — "бисы", автографы, гостиница. Самолет до Москвы — утром. Оба Лариных телефона — у меня в кармане. Выключены. Ее уже начали искать. Отца она обожает.

Обожала.

— Маш! — тянет она капризно, оборачиваясь ко мне. — Чего стоишь? Микрофон заменили? Где хоть один мобильный? Папка не звонил?

Это ее ритуал — перед выступлением чирикать с отцом. Я щурюсь на пеструю батарею баночек и флаконов поверх ее головы. Стараюсь не смотреть в глаза.

— Звонил. Желал удачи. Он сказал, что будет занят, не сможет поговорить...

— Занят? — фыркает Лара. — Чем же, интересно? Ладно. Тонька, заканчивай уже, мне "Я твоя" еще прогнать надо! Ну что застыла?..

...Потом она прорыдает всю дорогу до аэропорта. И весь полет. До нее, конечно, дозвонятся, но слишком поздно. Отец умрет, не дождавшись. Ланская останется довольна, хоть Ларка и будет в истерике кричать, что уволит ее. Обе знают: Ольга продюсер и генератор идей, без нее проект "Лара Мир" загнется на следующий же день. Ланская не преминет об этом напомнить, брезгливо отряхивая рукав шелковой блузки, за который Лара хватала ее перепачканными в туши и тоналке пальцами.

О помощнице Маше никто не вспомнит. Помощнице Маше гарантирована бессонная ночь, тошнотворные муки совести и муки зависти. К Ланской. Ее расчетливому хладнокровию и королевской невозмутимости.

Никогда еще мне так не хотелось заполучить хоть толику всего этого.

Распоряжаться. Подчинять. Плевать на всех. Идти по головам.

...Заснуть получается только на третью ночь.

* * *

— Какие мы впечатлительные...

Сначала появляется голос.

Мужской. Молодой. Сочащийся всеми оттенками насмешки — от вкрадчивой иронии вначале до откровенной ехидцы под конец фразы.

Потом из темноты выступает человек.

Я вскидываюсь на кровати... и с облегчением валюсь обратно на подушку. Это сон. У него лицо Лары Мир. Почти такое же женственное, тонкое, с родинкой у рта.

Изучаю его, одурманенная дремотой. Нет. Не Лара. Чем дольше смотрю, тем яснее становится: это живая карикатура. Родинка выпирает, как коричневая горошина. Узкий разрез глаз делает лицо монголоидным. Яркие губы — слишком большие: вареники, точно вареники! Волосы не медные, а в морковную рыжину...

Моргаю — и передо мной снова мужская версия Лары. Но лучше не вглядываться в это смазливое лицо.

— Кто ты?

— А на кого похож? — крупный рот растягивается в ухмылке. Вдруг что-то бьет под дых, и я прижимаю руки к груди. Похож... Отец! Это ее отец. Кто похож — тот отец, это сон, и все выводы здесь единственно верные. — Я добрая фея. Можешь называть меня крестной. Пора на бал!

Он протягивает мне руку ладонью вверх. На ладони лежит монетка — как подаяние.

Вскакиваю, завернувшись в одеяло. Бал! Бал в честь Лары Мир — что может быть естественнее, и непременно в компании ее покойного отца, вернувшегося к жизни молодым! Это сон. Все решения здесь тоже единственно верные.

С меня сдергивают одеяло, и я прикрываюсь руками. Ночная рубашка — символическая полупрозрачная тряпочка.

— Для Мэрилин Монро на решетке подземки, — змеится новая усмешка, — коротковата юбка и тощеват зад. Выпрямись. Ты в модном платье. Полетели.

Одеяло сворачивается в ком с торчащими концами наверху. Открывается прорезь пододеяльника — дверца в кабину. Концы начинают бешено вращаться. И вот уже над подоконником завис голубой вертолет.

— Транспорт, — галантно кивает гость. — Ты же всегда мечтала о личном самолете, правда?

О личном самолете, о собственной продюсерской компании, о лейбле, который стал бы знаком качества... "Мария Степура продакшнс" — нелепо звучит. И вчерашняя помощница Маша в роли зажигательницы звезд — нелепо выглядит, не чета Ольге Ланской. Но грезам не прикажешь. Не можешь ползти — ляг и лежи в направлении мечты.

Все сливается в калейдоскопический водоворот. Ночная Москва, громады сияющих небоскребов над клубком улиц. Этаж под офис, этаж под студию. Колонки истекают слащавой мелодией. Слышен смех и звон бокалов, но люди тонут в полутьме.

— Твое. Все станет твое, — нашептывает ночной гость, нарочито страстно кружа меня в танце, картинно перекидывая через руку и заставляя прогнуться дугой. Вижу мигающую надпись, явно название студии, но не могу разобрать. — Только скажи: "Будь моим!" Ну же...

— Будь... моим... — повторяю изъезженную формулу.

Музыка взвивается под потолок, лампы разом вспыхивают, хор восторженных голосов отзывается приветственным криком... я просыпаюсь.

Сбитые простыни. Холодный пот. Сердце заходится паникой: проспала, пора на работу! Сегодня "Три кита" придут на запись, и контракт с Ларой Мир нужно продлить... Я поспешно одеваюсь, вывожу машину, еду к оазису моего благополучия на вершине небоскреба. И не удивляюсь ничему.

То, что казалось продолжением сна, к полудню стряхивает с себя нереальную дымку. Проступает во весь рост.

Я — управляющая продюсерской компании. Это мой офис, моя машина ждет на подземной стоянке. Нет, не создала с нуля. Назначили. Временно. Детище Ланской, у нее нет времени рулить. Помощница Маша справится...

Мария Олеговна.

Обед в офис, псевдояпонская еда из ближайшего ресторанчика. Юлька забегает, как раз когда я расставляю на стеклянном столе дешевые пластиковые коробочки. Сначала молчит — боится ляпнуть что-то не то подружке, устроившей ее на хлебную должность. Потом не выдерживает:

— Как ты это ешь? Ты же можешь себе позволить любой ресторан, что за плебейство!

— А я плебейка и есть, Юленька, — я вылавливаю креветку из сливочного бульона.

— Слушай, — она понижает голос, — и все-таки как ты это провернула? Как получила студию?

Я молчу о том, что не хозяйка здесь. Улыбаюсь краем рта:

— Любимый подарил.

К этому у нее вопросов нет. Только круглит глаза понимающе и чуть завистливо. Пусть думает, что у меня богатый любовник. Я всегда была не прочь заполучить его на самом деле.

Наверное, как раз поэтому ночной гость приходит снова в обличии пузатого кривоногого лысика с потными ладонями.

Он появляется точно так же, как в прошлый раз. На бал больше не зовет. Карикатурно сопит, раздевается, наваливается на меня...

— Пошел ты! — Опомнившись, я начинаю отбиваться. — Что ты за тварь? Убирайся!

— Что, не нравится богатый любовник? — ухмыляется он, блестя фарфоровыми зубами. — А если так?

И толстяк на глазах превращается в знойного красавца с родинкой над губой.

А дальше — только жар, прикосновения и шепот. Во сне всегда все правильно, и можно делать что угодно. Я же знаю, что сплю.

Но потом, неохотно выныривая из расслабленной неги, уже не удивляюсь, когда понимаю, что рядом со мной кто-то лежит.

Он. Тот самый знойный красавец... нет, не так. Всматриваюсь в его лицо. Наяву он не красавец — обычный человек. Черноволосый, яркий. Уже не пародия, а настоящий.

Мой.

И родинки над губой нет.

Меня начинает знобить. По спине тянет нездешним холодком. Из окна видно только небо, и я беспомощно цепляюсь взглядом за белесые облака.

Страшно. Это оно и есть — мое счастье, моя мечта. Но все так эфемерно и призрачно... И, кажется, сон до сих пор длится. Мутится в голове, реальность проступает сквозь гипнотическую дымку — условность, ставшая правдой, фантазия, в которой можно поселиться. Близится утро. Там, в том мире, где я — все еще пустое место. Близится утро — наверное, поэтому все настоящее, как никогда.

— Почему мечтам место только во снах?.. — я сжимаю простынь в кулаке.

— А надо наяву? — вдруг весело шепчут на ухо.

Я даже не вздрагиваю. Привыкла.

— Да! Наяву! — отвечаю с вызовом. — Ты можешь воплотиться?

— Я? А что я? Я просто пустота. Ты всего добилась сама... — шепоток, как живой, вьется вокруг. Того, кто говорит, по-прежнему не видно. — И меня тоже создала ты. Не виноватый я... сама...

— Да? И поэтому все исчезнет, как только я проснусь на самом деле? Воплотись! Докажи, что волшебство существует!

Ответом — молчание.

И я уже разочарованно сникаю, как вдруг доносится тихое "спасибо", а потом приходит пустота.

Острый миг падения. Я растворяюсь. Торжество, ликование, безграничное счастье... и чуждые, подслушанные чувства.

...вот оно!

...получилось!

...и эта жизнь теперь моя!

Кругом пустота. Разливается гулким морем, поглощает стены, и окна, и небо, и мужчину рядом. Обступает. Касается лица.

...Пустота во мне.

Я — пустота.

* * *

Ну и денек. Еще только десять, а я уже никакая. Голова трещит, но таблетки не помогут. Ни одна таблетка не скроет от Марии Олеговны, что алкаши из "Черного орла" пронесли в студию коньяк. Который и выпили в перерыве между записями. И заснули там же, у микрофонов. И изгваздали мебель. И теперь их время вышло, а студия — в хлам. А ведь приказывала мне начальница — смотри за ними в оба... Черт.

Вот и она. Стройная, прямая, как струна. Бежевый костюм, юбка-карандаш, холодная уверенность во взгляде. Завидую ей. Мне бы такой быть. Такой сильной, такой успешной...

— Простите, Мария Олеговна, — говорю неохотно. — Студия не готова. Я... недосмотрела. "Орлы" там пьяные...

— Ты недосмотрела?

Идеально накрашенные глаза изучают меня. Она будто дает шанс. Солги, что не виновата, это все они, солги, что пришли навеселе, а развезло их уже в студии. Солги...

Сама не знаю, почему не оправдываюсь. Жду.

— Ну-ну, — бросает она и скрывается за дверью.

Что? Не уволила? Чудеса... Впрочем, расслабляться рано. Не сейчас, так потом. Умеет она играть людьми. Издеваться: то обнадежит, то припечатает.

Студия "Пересмешник" — мы можем все!