Личный враг (гет)

Прошло около десяти дней после показа. Александр решил приехать в Зималетто пораньше — вечером было необходимо тащиться на прием, сопровождая министра. В офисе, как часто бывало, все где-то шлялись, да и Тропинкиной на месте не было.

Катя стояла у окна и выглядела совершенно потерянной. Не надо было гадать, почему. Александр краем глаза видел недовольного Жданова, галопирующего к лифту. Яснее ясного, что они поговорили, и разговор явно не был приятным.

— Екатерина Валерьевна, как наши дела? — начал он, как ни в чем не бывало.

Она посмотрела на него, словно не могла вспомнить, кто это и что делает в ее кабинете. Закрыла глаза, потерла виски. Он тем временем сел в кресло и терпеливо ждал.

— Что вам от меня надо? — тихо, но четко спросила Катя.

— Хороший вопрос, главное — новый. Сегодня мне нужно то же, что и вчера. Отчет о проведенном дне.

— Нет, — она покачала головой, — нет. У вас... цель, я не понимаю, что вам от меня нужно.

Он со стоном закатил глаза:

— О, вы пообщались со Ждановым? И теперь подозреваете меня в... Кстати — в чем? Нет, я все понимаю: после истории с соблазнением у вас паранойя, но держите себя в руках, Екатерина Валерьевна! Я больше вашего хочу, чтобы это все закончилось и наши дороги разошлись. Мне за вот эти внеурочные, — он поднял и бросил обратно на стол груду папок, — никто не платит, а на моей основной работе тоже забот хватает, так что...

— Тогда вот это... что? — и она придвинула к нему свежий номер глянцевого журнала среднего пошиба. — И раньше вы говорили другое... то есть я не...

— Что это? — он посмотрел на журнал, игнорируя замечание по поводу его слов. Мало ли что он говорил…

— Да вот же! — она раздраженно указала на текст на обложке и тут же, не дожидаясь, пока он прочитает: — Вы что, не знаете, да? — ее руки тряслись, пока она искала нужную статью, с удовлетворением заметил он. — Вот! — она развернула журнал к нему.

— Так... — он спокойно, даже лениво взял журнал из ее рук. — Завидный жених скоро перестанет быть... прекрасная пара... светятся счастьем... — он захохотал. — Господи, Катя! Я-то думал, что-то серьезное!

— А это, это не серьезное? — закричала она.

— Уймитесь, — он нахмурился, — привыкайте. Вы публичная персона, теперь вас будут выдавать замуж, и не только за меня, раз в неделю. Желтая пресса. Откуда вообще у вас эта гадость? Маркетинговый отдел постарался? Так это к нему вопросы, но учтите — да, это все — неприятно, но вы сами увидите, что продажи взметнутся, и самый пик будет на следующей неделе. Тем более, в статье так здорово указано, что вы в нарядах нашей фирмы покоряете завидных женихов.

— Нет! — она вскочила, — нет! Это не так, это... это все ваши... интриги! Я не знаю, зачем вам это все… глупо предположить что вы... и я... нет, я не понимаю! Что? Ну что вам от меня надо?!

Александр откинулся в кресле, с трудом сдерживая довольную улыбку. Для полного счастья все же чего-то не хватало, какой-то особенно точной ноты, или нет — аккорда.

— ...моя жизнь... Андрей сказал, что вы... вы хотите использовать меня и...

— Ну, ему виднее, — перебил ее Воропаев, — в этом деле он знаток.

Катя остановилась, словно наткнулась на стену, медленно повернула к нему голову:

— А вы, значит, бескорыстны?

— Нет бескорыстных, Катя, сколько можно жить в выдуманном мире? Но я честен с вами и признаю — мне от вас было нужно, чтобы вы за уши вытянули Зималетто из той ямы, в которую сами и запихали, — он вплотную придвинулся к ней. — И у вас это получилось.

— Не трогайте меня! Уйдите! Вы... вы... Я же вижу... Я не могу больше так...

Он остановился, глядя, как она закрывает лицо руками, размышлял секунду и решил: пора, именно сейчас — тот самый момент. Если он ошибается, то все насмарку, но он был уверен — он не ошибся.

— Пойдемте, — он схватил ее за локоть и потащил к двери, сжимая руку чуть сильнее, чем требовалось, зная, что завтра у нее, немного выше локтя, проступят синяки.

— Я не пойду! Пустите, — стала вырываться Катя.

— Если надо, я проволоку вас через весь офис, силы у меня хватит. Мне не нужно, чтобы все были в курсе наших разборок, но, если вы настаиваете, пусть этот скандал будет грандиозным — дадим еще один медиа-повод? "Милые бранятся — только тешатся?" Или "Романтичный поступок: жених похищает невесту прямо с рабочего места!" Как вам?

— Хорошо, только уберите от меня руки! — прошипела Пушкарева. — Я пойду, черт с вами.

— Отлично, много времени я не займу.

Они — он довольный, она с каменным лицом — прошли по офису, мимо Тропинкиной, тщетно пытающейся сделать вид, что ей ни капельки не интересно, мимо Киры, скупо кивнувшей обоим, мимо десятка равнодушных. Сели в лифт, и Александр нажал кнопку нужного этажа.

— Куда мы едем? Зачем? — она не успела договорить, лифт остановился.

Этаж — чуть выше того, на котором располагалось Зималетто, был только что отремонтирован -пахло краской, повсюду валялись оставленные рабочими ошметки старых газет, остатки стройматериалов, пленка.

— Где мы? — снова спросила Катя, оглядываясь.

— Этот этаж будет сдаваться, видимо, со следующего месяца. Места больше, аренда меньше, стоит подумать, — он подошел к окну, сунув руки в карманы и наслаждаясь моментом. Вся партия шла как по нотам. — Подойдите, Катя, посмотрите на перспективы.

Она секунду раздумывала, а потом подошла.

— Это же ваших рук дело — это интервью? — она не хотела говорить об аренде, она хотела разобраться с тем, чтобы было для нее по-настоящему важно, и это было ему на руку.

— А вам что за печаль? Вы же сказали, что история с Андреем уже давно закончена и, так сказать, сдана в архив?

— Вот именно, вам-то что за печаль? — вспылила она. — Что вы лезете везде? Зачем? Зачем это знакомство с моими родителями? Зачем вы прикидываетесь таким... хорошим? Зачем вы дрались с Андреем? Зачем? С тех пор, как вы появились в моей жизни, все... все рассыпается.

— Ах, вот оно что? Нашли крайнего? — он резко развернулся, стал наступать, в два шага оказавшись с ней рядом. — А до этого вы в райских кущах блаженствовали с Андрюшечкой? И ничего не разваливалось? Вы, и только вы, Катя, виноваты в том, что ваша жизнь — полное дерьмо!

— Да не вам судить о моей жизни! — ей хотелось кричать, это было видно, но она держалась, сжимая кулаки и делая шаг назад.

— А почему? Почему не мне? Я с вами много и долго общаюсь, я вас знаю, наверное, лучше, чем ваш Андрей. Я умею наблюдать, я умею анализировать, и, пока Жданов напивается и меняет баб, я...

— Да вы мизинца его не стоите! — выкрикнула она нервно.

— Это почему? Потому что мне не понадобилось соблазнять вас, чтобы добиться того, чего хочу? — он взял ее за плечи: осторожный жест, так диссонирующий с его тоном. Она не заметила, увлеченная спором. — Так это можно исправить, — он резко наклонился и поцеловал, удерживая ее руки. Катя взвизгнула, пытаясь высвободиться, это его только рассмешило, они сделали несколько шагов, словно танцевали танго, но Пушкарева споткнулась и чуть не упала, он с трудом удержал ее, прижал к стене.

— Весь твой сексуальный опыт — это Жданов, я угадал? — прошептал он, проводя губами в миллиметре от ее щеки.

— Отпустите меня немедленно! Мой сексуальный опыт — только мое дело!

— Ах, как страшно, — он отпустил одну ее руку, левую, чтобы провести по ее бедру, ущипнуть. Катя попыталась дать ему пощечину, но он с легкостью уклонился. — Ну просто попранная добродетель! — Успокойтесь, не собираюсь я вас насиловать. Пока что.

— Вам что, заняться нечем? Зачем?

— Боже, какой пытливый ум. Я отвечу...

Он подумал, что со стороны они выглядят словно любовники — она прижимается к стене, он нависает на ней. Как же обманчиво может быть впечатление: на самом деле оба были напряжены до предела, и оба испытывали чувства, далекие от любви, впрочем, страсть в их отношениях явно была — та страсть, что сродни ненависти. Для него это было в новинку: обычно те, кого он выбирал, делали вид, что влюблены в него и просто мечтают его осчастливить. Каждая плела паутину на свой лад, но все они потакали ему, и в какой-то момент даже жестокие игры переставали приносить радость. Что интересного, когда тебе даже для вида не оказывают сопротивление, которое ты должен сломить?

— Я отвечу, — он слегка отодвинулся, только для того, чтобы лучше видеть ее лицо. — Ты не такая, как все. Жданов не понял этого, он тянулся к тебе, но разгадать — не смог. Я знаю тебя, я чувствую тебя, даже лучше чем ты себя, потому что тебе хочется жить в придуманном мире, где единороги какают радугой, а Жданов весь из себя такой Прекрасный Принц. Ты не хочешь себе признаться, что он — не такой, как ты придумала, и — это самое главное! — ты не такая, какой хочешь казаться даже себе. Ведь так?

Она, как обычно от обиды, выпятила нижнюю губу. Это уродовало ее необычайно, а ему каждый раз хотелось схватить ее за эту губу, крутануть изо всех сил — так, чтобы Пушкарева вскрикнула, и губа распухла, и на ней остался синяк. И, в конце концов, после такого она бы следила за мимикой и не делала из себя страшилу.

— Я иногда жалею, что ты постриглась, — он наклонился ближе, скользя ладонью по ее затылку, вынуждая ее податься ему навстречу. — Ну же... Давай попробуем... мы взрослые люди, у нас никаких обязательств... — он склонился над ней, пульс зашкаливал, он гадал: что она сделает? Смирится, и тогда из нее можно будет вить веревки? Удобно, конечно, но малоинтересно. Или начнет вяло сопротивляться?

— Пустите меня! — закричала она так громко, что он от неожиданности отпрянул от нее. Катя бросилась к лифту. Он догнал ее в два счета, развернул к себе, она со всего маху дала ему пощечину.

— Вы ничего обо мне не знаете, ясно вам? И если вы хотите, чтобы я работала тут, в Зималетто, то ведите себя... вы... — она жала и жала кнопку лифта, хотя — оба видели — лифт неторопливо проехал их этаж и ушел вниз. — Черт!

— Хорошо, я ничего о вас не знаю, но что это меняет? Вы и правда хотите меня уверить, что причина вот этой вашей взвинченности — я? Так что ли? — он свел брови и заговорил так, как обычно разговаривал с проштрафившимися подчиненными. На Катю это не произвело впечатления.

— Где тут лестница? Где... я не могу в этой планировке! — она направилась к одной из дверей. Алекс догнал ее и слегка подтолкнул — Катя влетела в пустой кабинет, где из всей мебели была только колченогая табуретка.

Катя весьма неизящно повалилась на одно колено, он тут же подошел к ней, рванул за руку вверх и, как бы она ни рыпалась, не отпускал:

— Значит так. Тут хозяин — я, не забывайся, тоже мне, владелица заводов, газет, пароходов. Неужели ты думаешь, что нет возможности прессануть тебя так, чтобы ты за десять тысяч в месяц работала, да еще руки мне целовала и благодарить не уставала? Это я с тобой вожусь, это я Ждановых уговорил. Ты помнишь рассказ своего отца? Что орал твой ненаглядный Андрей Палыч, когда ты сбежала? Напомнить? И это его-то мизинца я не стою! Вот уж правда, не хочешь зла, не делай добра! — последние слова он проорал ей в лицо.

— Ну и хозяйничайте тут, хозяин! — закричала она в ответ, не оставляя попытки освободить руку. — Как я от вас всех устала! Как вы мне все надоели! И зачем я согласилась!

— Да потому что ты сама хотела этого!

— У меня не было выбора! — заорала она что есть силы.

— Выбор есть всегда, всегда! — гаркнул он, одновременно почти нежно, тихо, обнимая ее, не давая не только высвободиться, но даже шевельнуться. — Ну, ну, хватит, хватит, ты же сама знаешь — тебе хотелось вернуться сюда. Тебе хотелось отомстить...

Она так толкнула его, что он чуть не упал. С трудом удержался на ногах, готовый снова бежать за ней, но Катя стояла, наставив на него дрожащий палец:

— Вы... ты... ничего не знаешь и не понимаешь, — сказала она срывающимся голосом, — да если бы была возможность, то я бы... ноги моей бы тут...

— А разве не было возможности? — теперь он окутывал ее своим голосом, который на всех прочих женщин — но только не на нее — действовал столь гипнотически. — Ты ее искала хоть, возможность эту?

— Я хотела только закончить это... это все! — выкрикнула она.

— Нет! Господи, Катя, и ты еще жалуешься, что тебе врут! Да ты сама себе лжешь! Ну, признайся, — одним плавным движением он снова оказался рядом с ней и зашептал быстро, страстно. — Ты хотела отомстить этим двум идиотам-шутникам, хотела сделать Андрею больно, даже больнее, чем он сделал тебе... Хотела и хочешь до сих пор. Потому что тебе — больно до сих пор. Ты страдаешь, ты все еще страдаешь, а Жданов все забыл, он веселится и заводит шашни с чернявой девкой. И ты смотришь на это и делаешь вид, что тебе все равно, но тебе — не все равно. Тебе же больно, ведь так? И он еще приходит и высказывает претензии за фотографии в журнале! Зачем ты это терпишь? Перестань копить злобу в себе, хватит, прекрати! Никто это не оценит, ты сама же себя угробишь. Хорошая и благородная Катя Пушкарева... Но ты — не такая, и ты это знаешь!

— Я и не... — она готова была заплакать, она отворачивалась от него, но не уходила, хотя он ее не держал, стоял, ни на сантиметр не сокращая расстояние между ними, и продолжал, как прирожденный искуситель:

— Ты можешь, ты можешь одним махом отомстить ему, ударить так, чтобы он запомнил. Или ты предпочтешь смириться с тем, что ему наплевать? Ты одна, снова одна, тянешь фирму из ямы, а ему — ничего... Неужели это правильно? Ты так все и оставишь? Будешь плакать в своем кабинете и думать, что никто ничего не знает? Жалкая, брошенная...

Он видел, что каждое его слово попадает в цель. Никто не говорил с ней об этом, она никому бы не призналась в своих темных желаниях, но он знал — они есть, и теперь он видел тому подтверждение. Она больше не возражала, не кричала, тяжело и часто дыша, смотрела в сторону, размышляя над тем, что он сказал, принимая решение. Она боялась — скорее не его, а себя, той части себя, о существовании которой она и знать не хотела.

— Я помогу тебе, я всегда помогу тебе. Ты же видишь, все тебя бросают, но я — рядом, я буду рядом всегда, все-гда.

— Ты просто хочешь уничтожить Ан... Андрея, — срывающимся голосом сказала Катя, поворачивая голову и глядя ему в глаза.

— А ты? — он улыбнулся, — разве ты — не хочешь? — прошептал, наклоняясь к ней и поцеловал, с трудом удерживаясь от желания содрать с нее одежду и повалить на грязный пол. Он прервал поцелуй, с удовольствием замечая, что она инстинктивно подалась навстречу. Он дотронулся до ее губ, до щеки, сдерживая желание ударить или ущипнуть. Глубоко вздохнул, запрокинув голову и усмиряя жажду обладания.

— Просто делай, что я скажу, и я сделаю для тебя все, что захочешь... — и снова поцеловал ее, пьянея от поцелуя и досадуя, что повторить это — упоение победой — не получится. Возможно, завтра он не захочет ее целовать, даже смотреть в ее сторону — не захочет. Завтра он проснется с желанием больше не приходить к ней, позвонит и скажет, что курировать ее работу теперь будет Павел Олегович, и только он. Но сегодня, сейчас, здесь он желал получить свое сполна.

— Не здесь, — она снова попыталась высвободиться, но так вяло, словно ждала, что он снова удержит и этим сам решит за нее.

— Нет именно здесь! Сейчас!

Хорошо, на дворе было лето, а на Пушкаревой — свободная юбка, а не узкие дурацкие брюки, в которых она напоминала виолончель.

Задрать юбку, вот так... порадоваться, что на ней эти веревочки, что не помеха вне зависимости от того, называются они стринги или танга.

Как же ему всё это время хотелось отыметь ее — вот так, как сейчас, изо всех сил, о, боги, боги, не думать, наслаждаться, упиваться, сдерживаться, чтобы потом было еще круче, медленно убивать, уничтожать, снова и снова, разминать, присваивать и чувствовать власть и силу, власть... силу... вот.... так... наверное, завтра он все же приедет сюда, в Зималето и потащит ее на этот этаж, о господи, вот так, потому что....

Он содрогнулся от острого, прошившего тело насквозь, оргазма. Усмехнулся, прижимая Катю к себе. Ее трясло, она не ответила на объятия, уронив руки как плети. Он отошел от нее, деловито поправляя одежду. Пушкарева осела на пол, обхватив голову руками.

— У тебя три минуты, чтобы привести себя в порядок, — и кинул ей свой уже испачканный платок. — А потом — работать, — сказал он спокойно.

— Я тебя ненавижу, как же я тебя — ненавижу, — сказала она тихо.

— Удивила, — хмыкнул он, — я тоже не сказать, чтоб от тебя в восторге. Но пар спустили — и хорошо. Пошли, у нас куча дел... — и подал ей руку.

Она подумала и вложила свою ладонь в его, поднялась.

— Ты просчитался, — сказала она хрипло.

— Снова — здорово, — он поморщился, — иди, лучше надавай пощечин Жданову, выскажи ему все. Можешь треснуть его по голове, все равно там ни одной годной мысли. Давай, давай. Или лучше расскажи про то, как мы с тобой сейчас... Или хочешь — я расскажу?

Когда они подошли к лифту, Катя оглядела себя, судорожно вздохнув.

— Не волнуйся, следов занятий сексом на тебе нет, только штукатурка... — он протянул руку отряхнуть подол ее юбки, но Катя отпрянула. Александр засмеялся. — У нас впереди масса интересного, — промурлыкал он и первый вошел в лифт.

— Я тебя ненавижу, — тихо повторила Катя. Он засмеялся в ответ.

— Еще скажи, что я — твой личный враг... — и подумал: "Я твой лучший враг. Дорогая."