Дикие лебеди (гет)

Джинни

Волосинка назойливо щекочет нежную кожу лица. Машинально смахнув ее, Джинни приоткрывает глаза, чувствуя тепло постели и запах свежего белья. Тихо. Она обводит комнату сонным взглядом, пытаясь понять, где находится и который час. Боль, приглушенная и почти незаметная, слабо пульсирует где-то в боку.

— Привет, — Гарри улыбается ей, сидя на стуле совсем рядом с кроватью. Он такой же, как тем далеким и дождливым днем, когда она целовала его в последний раз. И все-таки совсем другой. — Я сейчас позову миссис Уизли…

— Не надо, — быстро произносит Джинни и облизывает губы. Странно, что они еще шевелятся. Все вокруг, включая Гарри, кажется безумно неестественным. — Где я?

— В Святого Мунго, — Гарри придвигается ближе, продолжая улыбаться, но улыбка у него нервная и кажущаяся неискренней. — Беллатриса тебя едва не убила.

Джинни вдруг вспоминает пыльный вестибюль, полный обломков, покрытый каплями крови, чьи-то крики и поеживается.

— Значит, она жива?

— Ее убила твоя мама. Мы победили. Волан-де-Морт мертв.

Джинни молча смотрит на его взъерошенные волосы и глаза, полные света с темными крапинками грусти. Разумеется, он винит себя за погибших. По-другому Гарри не умеет. Ему нужно время, чтобы понять, что он ни в чем не виноват. Время, которое она ему не может дать. Внезапно дышать становится трудно, боль в боку усиливается, и пальцы снова покрываются липким потом. Но она столько носила это в себе, повторяла в тишине, перемалывала в сознании, что просто не может отпустить.

— Гарри… Я тебя больше не люблю. Прости.

Он часто и растерянно моргает, смотря на нее пристально. В зеленых глазах мелькает непонимание, но мгновение спустя он с облегчением смеется. И этот смех отдается в ее груди намного сильнее любой раны.

— Я думаю, мы это обязательно исправим, — говорит он с надеждой и одновременно тревожно. — Ты просто устала, Джинни. Но я горжусь тобой.

— Гордишься? — удивленно переспрашивает она, действительно не понимая, как можно ей гордиться. Ах да. Он ведь ничего не знает о Драко. О предательстве. Драко! И образ бледного лица с бескровными губами заставляет ее вздрогнуть. — А где Пожиратели и Снейп?

Гарри некоторое время молчит, смотря куда-то перед собой. Потом тяжело выдыхает. Видно, что ему не хочется говорить о войне, но деваться некуда.

— Снейп мертв. Оставшиеся Пожиратели сейчас в Азкабане, через три дня будет суд. Кто будет оправдан, того выпустят. Все остальные будут приговорены к заключению. Скорее всего, к пожизненному.

Джинни падает обратно на мягкую подушку, в отчаянии кусая губы. Еще мгновение назад ей казалось, что она выспалась и отдохнула, но сейчас она чувствует безмерную усталость. Все в точности так, как говорил Снейп. Как попросить Гарри выступить в защиту Драко? Ведь его слово стоит так много. И весит много. Одно слово — целый пуд золота на честных гоблинских весах.

Она не успевает его остановить, и Гарри выходит из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь. Джинни шумно вдыхает воздух и глазами ищет воду. Хочется пить и есть. На столике, рядом с собой, она замечает стакан с зеленоватой жидкостью, свою палочку, какую-то тонкую книгу и небольшие ножницы. И снова возникает то странное, непреодолимое желание отрезать, которое преследовало ее всю осень.

Джинни зачарованно смотрит на ножницы с блестящими лезвиями несколько секунд, потом берет в руку и, не отдавая себе отчета в том, что делает, хладнокровно режет волосы по плечи. Отстриженные пламенные пряди безжизненными пучками ложатся на постель, словно они умерли. И сразу же на душе становится теплее. Прошлое — отрезано. Физически. Осязаемо. Слова — сказаны. И все, что было, уже не вернуть.

Миссис Уизли, зайдя в палату, застает ее сидящей в постели и рассматривающей собственные отрезанные пряди.

— Милая, — говорит она тихо и садится на стул. Джинни почему-то думает, что это стул для паломников. Сколькие еще придут к ней и усядутся на него вот так решительно и бесцеремонно? — Хочешь есть? Сейчас в кафе как раз обед.

Джинни неторопливо поднимает на нее глаза. Мать молчит про волосы. Мать вообще молчит, а значит, и спрашивать лишнее не нужно. Сама расскажет. Кивая, Джинни тянется за одеждой, висящей на высокой спинке кровати. Это не та одежда, что была на ней во время сражения, и это хорошо. Не хочется снова вдыхать запахи смерти и крови.

Они вдвоем идут по широкому больничному коридору с белыми дверями и коричневым полом. Джинни медленно перебирает ногами, держась рукой за ноющий бок. Она что, так сильно ударилась, пока падала? Падение, удар, Беллатриса — она не помнит ничего. И не уверена, что хочет вспоминать.

— Садись, — отец мягко кивает на место рядом с собой за небольшим круглым столом. — Я заказал вам с мамой чай и пирог с почками. Ты ведь любишь пирог, да?

Джинни пытается сдержать вдруг подступившие слезы, но на это у нее не хватает сил. Она беззвучно плачет взахлеб, каждую секунду вытирая мокрое лицо жесткой синей салфеткой. Никто не говорит ни слова, не утешает ее. Джордж отводит красные глаза, Перси и Билл сразу утыкаются взглядом в свои чашки с недопитым чаем. Наверное, из-за того, что иначе сами не выдержат.

Хлюпая носом и складывая салфетки синей горкой, Джинни апатично откусывает от пирога и снова удивляется, что чувствует вкус. Кажется таким странным ощущать себя живой после вчерашней ночи. Есть. Слышать запахи. Говорить.

Но стоит ей вспомнить, что Драко — в Азкабане, как кусок пирога плюхается обратно на тарелку, забрызгивая жирным соком ее лицо и бежевую скатерть. Джинни бледнеет и поднимается на ноги, отодвигая блюдо вглубь стола. Ей нужно остаться одной хотя бы ненадолго. Бормоча нелепые извинения, которые никому не нужны, она пробирается к выдоху и бесцельно идет по коридору вперед, до самой лестницы.

— Джинни.

Она неохотно оборачивается. Гарри смотрит на нее сверху вниз, держась правой рукой за перила. Перила. И она опять вспоминает Драко. Все-таки она сказала ему о любви. Нет, не так: прокричала. Наверное, он не слышал, но теперь она сможет повторить это сколько угодно раз. Плотина прорвана.

— Я там не могу, — говорит она отрывисто, но он понимает. Он и сам не может быть рядом с ее семьей.

— Хочешь навестить родителей Невилла? — предлагает Гарри вдруг, смотря на нее нерешительно. Он весь какой-то зажатый, словно неживой. И даже пахнет по-другому. — Он сейчас с ними. Заодно заглянем к Локонсу.

— К Локонсу не хочу, — упрямо произносит Джинни и проводит рукой по непривычно коротким волосам. — Пойдем сразу к Невиллу. Гарри… мне идет такая прическа?

Друзья погибли. Драко в тюрьме. Ее брата больше нет. А она спрашивает про прическу, чтобы хоть как-то заполнить пустоту — изнутри и снаружи.

— Конечно, — Гарри впервые искренне улыбается, заглядывая в ее глаза. — Ты очень красивая.

Ясно. Другое он сказать не мог.

Джинни спускается вслед за ним, методично шепча:

— Один, два, три…

Нужно себя занимать. Каждую секунду. Есть, спать, вдыхать запахи, считать ступеньки, говорить о ерунде — тогда пустота отступит. Хотя бы ненадолго, пока боль от потерь еще слишком острая.

Джинни смотрит на улыбающихся родителей Невилла из-за плеча Гарри и понимает: пусть лучше болит. Пусть лучше ломает изнутри. Все лучше, чем ненастоящая жизнь, полная счастья. Жизнь — иллюзия, в которой живут Алиса и Фрэнк.

— Когда похороны? — спрашивает она внезапно для самой себя, утыкаясь лбом в плечо Гарри. Он вздрагивает и оборачивается к ней. За его спиной родители Невилла продолжают довольно улыбаться.

— Через день после суда, — отвечает он тихо и сжимает ее горячие пальцы. — Пусть вся грязь уйдет.

Джинни снова вздрагивает от его прикосновений. Они ей больше не нужны.

* * *

Она решительно одергивает платье, поправляет волосы, которые теперь покорно лежат на плечах, и в последний раз смотрит на себя в зеркало. Джинни Уизли — девушка, которая не дождалась любимого. Взяла и влюбилась в другого, упала в омут без оглядки и почти перестала этого стыдиться. Кому интересен ее стыд? Всем интересна только его причина.

Джинни берет прядь волос пальцами и задумчиво нюхает. Да, по-прежнему пахнет ирисами, хотя та дешевая туалетная вода, которую ей года три назад подарила мать, почти закончилась. Нужно купить новую. Или не покупать ничего.

В зеркале она себя узнает, и в то же время — не узнает. Вместо девчонки, какой она привыкла себя видеть, с растрепанными волосами и лукавым взглядом, на нее смотрит девушка с бледными веснушками и аккуратно расчесанными волосами. Хотя та девчонка с бесенятами в глазах все еще живет где-то глубоко внутри нее. Если ее позвать, наверняка придет.

Нерешительный стук в дверь застает ее врасплох, и она торопливо отвечает, отворачиваясь от зеркала:

— Да?

В приоткрывшейся двери возникает голова Гарри. Он улыбается — нервно — и быстро заходит в комнату, словно боясь, что она его прогонит. Странно. Она сама хотела идти к нему и просить за Драко. А он пришел сам. Зачем?

— Не хочешь сыграть в квиддич? — Гарри прячет руки за спину. — Или, может, выбраться куда-нибудь в Лондон? Прогуляемся по городу, зайдем в кондитерскую…

Джинни смотрит на него молча и так же молча сглатывает. Что ему ответить? Согласиться или сразу рассказать о Драко? Черт, как же сложно… Не замечая, что делает, она теребит кончики пальцев.

— Я так давно нигде не был, — тихо произносит Гарри и делает шаг к ней.

Понимая, что он хочет поцеловать ее, Джинни резко отступает к камину и решительно выпрямляет спину. А дальше бежать некуда — ни от себя, ни от Гарри. Она загнана в угол, и отсюда выхода нет.

— Ты сказал, что это можно исправить.

Гарри непонимающе взъерошивает волосы.

— Что?

— То, что я тебя больше не люблю. Что это можно исправить.

Он молча смотрит на нее, и лицо его с каждой секундой становится все мрачнее. Конечно, он ожидал совсем другого. Ожидал, что она бросится ему в объятия. Что все будет по-прежнему, словно и не было этого года разлуки и месяцев тишины. И бесконечных часов молчания.

Джинни яростно сжимает губы. Для этого не нужно было ее бросать! Нужно было взять ее с собой! Тогда они всегда были бы вместе и…

— Это непоправимо, Гарри. Непоправимо. Я… я люблю другого человека, — голос у нее дрожит, и сердце снова скачет галопом, как взбесившаяся кельпи, но она заставляет себя договорить. Это всегда будет сложно. — Завтра суд. Ты идешь, я знаю. Как свидетель. Я тоже пойду.

— Зачем? — глухо спрашивает он, отворачиваясь.

— Гарри, я прошу тебя завтра оправдать одного человека. Пожалуйста.

— Кого? — голос такой же глухой.

— Драко.

И она на секунду зажмуривает глаза, отчетливо слыша, как разбивается вдребезги их прошлое. Как она смущалась Гарри в то первое лето, что он провел в Норе. Как она пыталась забыть его в объятиях Дина и Майкла. Как они впервые поцеловались после матча. Как они поцеловались перед расставанием. Все эти фрагменты ее памяти растоптанными и искореженными обломками лежат теперь на полу, под ногами.

Гарри резко оборачивается к ней. На его лице, в его глазах — мечутся все человеческие чувства одно за другим, сражаясь друг с другом. Ярость, недоверчивость, ненависть, боль и, наконец, бешенство. Он с силой ударяет кулаком по каминной полке, и Джинни вздрагивает, обхватывая плечи руками.

— Никогда! Ни за что! — ревет он, глядя в ее блестящие от выступивших слез глаза. — Ни за что!

— Гарри…

— Я и так хотел выступить в их зашиту, потому что Нарцисса не выдала меня Реддлу, когда я лежал на земле в лесу и пытался не дышать. Она знала, что я жив. И промолчала.

— Гарри…

— Какого дьявола, Джинни? — он подходит вплотную к ней и больно встряхивает за плечи. — Каким образом ты можешь любить Малфоя? Этого подлого, слабого, завистливого хорька? Он наверняка тебя приворожил, просто для того, чтобы заполучить себе девушку Поттера. Чтобы хоть в чем-то превзойти меня! Так что пусть сидит в Азкабане дальше. Его родителей я оправдаю. А он пусть… Пусть сидит. Заодно с Лестрейнджем.

Джинни краснеет и зло сжимает ладони в кулаки.

— Прекрати беситься. Ты не можешь так поступить.

Гарри с силой топает ногой по старенькому паркету.

— Да ну? Какого черта я должен вечно думать о других? Какой-то подонок увел мою девушку, а она покорно пошла за ним — а я должен мириться? Освобождать его? Человека, который всю жизнь гадил мне, пытал моих друзей, хотел отобрать мою палочку в Выручай-комнате? Когда я был в шаге от победы?

— Это его палочка! — кричит Джинни, не выдержав. — И он изменился. Ты его вообще не знаешь.

Гарри запрокидывает голову и как-то странно, с надрывом, смеется. Наверное, думает, что вся его победа все-таки закончилась поражением. Или ничем. Пустотой. Джинни смотрит на него отстраненно, как на незнакомца. Потом едва слышно чеканит, рубя воздух словами, словно топором:

— Если не поможешь, то все, за что мы боролись, полетит к чертям. Ты первый полетишь.

Гарри не отвечает. Он молча выходит из спальни, громко хлопнув дверью. Джинни яростно пожимает плечами и сдергивает с себя платье. Все равно сегодня никуда не нужно идти. За окном — непроглядная ночь.

Теперь, когда она сказала Гарри правду, ее охватывает странное спокойствие и умиротворение. Больше не нужно врать. Не нужно изображать чувства, которые сгорели. И самое главное — не нужно сомневаться.

Она найдет способ помочь Драко, даже если ради этого ей придется просить всех, даже если для этого придется признаваться в своем падении. Для всех она будет падшей, и только для нее одной это падение называется любовью.

Драко

Он садится на жесткой кровати и заглядывает в жестяную кружку. Пусто. Хочется пить. Есть почему-то не хочется. Морщась от тяжелого тюремного воздуха, к которому не привыкнуть никогда, Драко натягивает рваный джемпер поверх мятой, пыльной рубашки. Да, она все еще пахнет грязью и кровью, хотя прошло уже четыре дня. Последнее, что он помнит — падающую с лестницы Джинни. Помнит ее маленькое хрупкое тело, подпрыгивающее на каждой ступени, и трясущуюся голову с закрытыми глазами. И безумный взгляд Беллатрисы. Такой взгляд бывает у человека перед смертью.

Что случилось после этого, Драко не знает. Он потерял сознание от внутреннего кровотечения и когда пришел в себя — понял, что в тюрьме. Азкабан его не удивил. Азкабан — вполне ожидаемое пристанище.

Драко тоскливо стучит пустой кружкой по металлическому каркасу кровати. Еще утро, но даже утро здесь пахнет затхлостью и одиночеством. Хочется пить. Но просить он не желает. Не желает выставлять себя слабым. И гораздо больше воды он жаждет узнать, жива ли Джинни, только этого ему никто не скажет. С заключенными разговаривать до суда запрещено.

А суд — сегодня днем.

Все, что Драко знает — Лорд мертв, а родители и дядя живы. Он слышит их приглушенные голоса, иногда доносящиеся из коридора. Жива ли Беллатриса? Вряд ли. Она и не должна была остаться в живых со всем своим огнем ненависти, гордыней и безумием. Для нее лучшее — смерть.

Драко вяло мотает головой из стороны в сторону. Скорее всего, он останется в этой камере надолго. Никто не будет его оправдывать, а если Джинни погибла — у него вообще нет ни одного шанса. И долго он не протянет.

Он кашляет от сырости и сквозняка и заворачивается в тонкое одеяло, которое не спасает от холода, что отдают помещению каменные стены. Ничего не хочется. Ни жить, ни умирать. Хочется пить. Хочется лечь в теплую постель у камина и спать, спать, спать…

…Долгие годы Драко будет помнить запах зала номер десять, в котором слушаются наиболее серьезные дела — тяжелый, древесный и кислый. И немного землистый. Зал номер десять расположен в подземелье, откуда выбраться удалось только Поттеру.

Прежде, чем вдохнуть этот запах, Драко пришлось подождать в маленьком круглом зале для осужденных. Пришлось сидеть бок о бок с отцом и не смотреть в его глаза. Взглянуть на мать Драко тоже не решился. Потом. Как-нибудь потом. Не сейчас.

Драко заходит в зал, не поднимая головы, и садится в широкое и неприятно холодное кресло перед судьями. Его бьет озноб. Все сильнее хочется пить.

— Драко Люциус Малфой, — звонкий голос нарушает густую тишину. — Встаньте.

Драко покорно встает, пошатываясь. И медленно поднимает голову. Фигуры судей расплываются перед глазами, но он с усилием заставляет себя сосредоточиться. За первым столом он замечает МакГонагалл и Кингсли. Рядом с ними сидит довольный Перси Уизли с зажатым в руке пером и открытой чернильницей.

Драко поднимает взгляд выше и перестает дышать. На него, не отрываясь, смотрят светло-ореховые глаза. Ее глаза. Он забывает обо всем, даже не пытаясь слушать то, что Кингсли громко зачитывает с широкого листа пергамента. Не видит, с каким усердием кивает Перси, и как МакГонагалл недовольно поджимает морщинистые губы.

Драко вспоминает, как впервые разглядел Джинни там, в темной совятне, при тусклом свете палочки. У нее круглое лицо в обрамлении густых рыжих волос, щедро посыпанное веснушками на щеках и носу. Они все еще почти незаметны сейчас, но уже готовы отозваться весеннему солнцу, которое все чаще светит за окном.

Все в ней осталось прежним — кроме волос. Не выдержала — и обрезала. Драко ее не винит.

— Вы согласны с обвинениями? — громко интересуется Кингсли, откладывая пергамент в сторону. Перси тут же убирает его в толстую черную папку.

— Да, — Драко пожимает плечами, продолжая смотреть на Джинни. В глазах у нее — смятение и отчаяние. Он едва заметно качает головой, прося ее не вмешиваться. Не пятнать себя. Зачем? Ей нужно освободиться от него. Война закончена — и их отношения тоже. То, что кричала ему Джинни у подножия лестницы, он напрочь забыл.

— Вы понимаете, что вы будете приговорены к длительному заключению, если суд не найдет смягчающих обстоятельств?

— Да, — Драко переводит взгляд на его широкое лицо Бруствера.

— Можете сесть.

Он садится обратно в по-прежнему холодное кресло и с неприязнью смотрит на тяжелые цепи, свисающие по бокам. Потом выдыхает, слушая, как выступает Лавгуд, рассказывая о Круциатусе и подземелье. Ее сменяет Олливандер. Они оба не смотрят на него, торопясь высказать все, что знают, и уйти.

Их тоже винить не в чем.

Драко снова поднимает взгляд на Джинни. Она ерзает на стуле, зажав руки между коленями. Лицо у нее — бледнее снега, а глаза — красные от волнения и текущих слез. Она нервно кусает губы, делая их пунцовыми, и Драко жалеет, что не может их поцеловать. Это первая эмоция, что пришла к нему за эти четыре дня. И она — пуста.

— Если вам нечего сказать в ваше оправдание, Малфой, то я могу объявить дело закрытым.

Драко утыкается взглядом в пол, чтобы не видеть этих безумных глаз Джинни. И когда он уже готовится услышать приговор, знакомый голос, вечно раздражающий голос нерешительно замечает:

— У меня есть, что сказать. Прости, Гарри.

И тогда Драко впервые замечает его. Он сидит рядом с Джинни, с этими своими торчащими во все стороны вороньими волосами, упрямо сжав губы. И на скулах у него ходят желваки. Они встречаются взглядами, и Драко сразу понимает: он знает. Поттер знает. Зачем она рассказала ему? И что именно рассказала?

Что говорит Грэйнджер, он пропускает мимо ушей, но, кажется, ее слова достаточно весомы. В наступившей тишине Драко пытается вспомнить, что он сделал, чтобы дать ей повод оправдывать его. И не может. Его трясет от озноба, и хочется куда-нибудь лечь — хотя бы обратно на жесткую постель в камере.

Кингсли снова что-то говорит и машет рукой, и, когда к Драко подходит служащий, чтобы выпустить его в коридор, на свободу, он не понимает, что от него требуется.

— Куда я должен идти?

— Вы свободны, Малфой, — повторяет тот нетерпеливо. — Можете идти, куда вам захочется.

Драко, шатаясь, выходит из зала и жмурится от яркого света факелов, горящих в верхней галерее. Здесь еще нет окон, но намного теплее и светлее, чем в холодном зале. На мгновение ему становится лучше. Он прислоняется к стене и с силой выдыхает.

Она появляется перед ним минутой позже, и губы у нее дрожат. И волосы — зачем она обрезала волосы?

— Зря ты ему рассказала, Уизли.

— У меня имя есть.

Драко хочется улыбнуться, но губы не слушаются, только кривятся. Джинни смотрит на него с тревогой и затаенной нежностью. Они жадно рассматривают лица друг друга несколько минут, словно знакомясь заново, в дрожащей тишине, а потом он медленно произносит:

— Я домой не пойду.

— Ты плохо выглядишь.

— Меня трясет. И пить хочется. У тебя нет воды?

Джинни говорит что-то очень быстро, смешно шевеля губами, но Драко ее не слышит. Шум в ушах заполняет собой все пространство, и кажется, что мозги постепенно превращаются в вату. И знакомой болью отзываются ребра.

А потом все превращается в густую кашу, которую по утрам готовят домовики: мелькают лица, толстые и худые, волосы, обрывки слов и жестов, резкий крик, чьи-то блестящие глаза, какая-то старуха с ехидной улыбкой, в горло льется обжигающая вода из мутного стакана, и все вдруг пропадает в блаженном тумане и тепле.

Джинни

— Ужасная прическа.

Она сворачивает утренний выпуск «Пророка» и откладывает его на ковер, на котором сидит, прислонившись к дивану спиной.

— Знала, что ты это скажешь, — говорит она, поднимая на Драко блестящие глаза. — Ничего, отрастут.

— Где мы? — голос у него еще глухой и больной, но уже не такой сиплый, как вчера вечером. И кашель, кажется, прошел. Чертов Азкабан, там и умереть легко, без всяких дементоров.

— В доме моей тетки, — Джинни поворачивается к нему и опирается локтями о мягкую обивку дивана. — Извини, мы не дотащили тебя до спальни, поэтому пришлось уложить в гостиной. Если хочешь, можешь принять душ и переодеться, тетя нашла для тебя старые мужские рубашки. Они чистые. Ванная вперед по коридору и направо. Еще к тебе утром прилетала сова. Ты должен прийти в Гринготтс, у них для тебя что-то есть.

Драко молчит, смотря на нее, и только едва заметно приподнимает брови. Лицо у него совсем исхудалое и бледное. И в глазах — смятение.

— Мне сегодня нужно будет уйти, — Джинни решает говорить все, что придет в голову. Чтобы они не молчали. Молчание — самое страшное, что может с ними случиться. — Сегодня похороны Фреда. Люпина и Тонкс уже похоронили этим утром и…

Драко вынимает руку из-под одеяла и касается ее щеки. Джинни замолкает, наслаждаясь его горячим прикосновением. Она ждала этого так долго. И теперь, когда желаемое наступило, она не знает, что с ним делать. Что говорить. И главное — как объяснить родителям, что она больше не сможет жить с ними?

— Сходищь со мной завтра в Гринготтс? — тихо спрашивает он, снова пряча руку под одеяло и поеживаясь. — И у меня нет палочки. Как думаешь, Олливандер согласится продать мне новую?

— Конечно, — Джинни поднимается на ноги и, подойдя к плите, ставит на нее большой зеленый чайник. — Я разогрею обед.

Она заставляет себя заняться едой, чтобы не расстраиваться. Драко все время молчит — почему? Ведь он должен радоваться, что они оба живы…. Что она рядом, что его освободили…

Джинни настолько погружается в водоворот мыслей, что замечает вернувшегося из ванной Драко только тогда, когда он обнимает ее сзади за талию. Она резко разворачивается и утыкается носом в его грудь. Он пахнет ромашковым мылом, которое любит тетка, и старым шкафом, в котором хранилась надетая на него рубашка.

Они стоят так, обнявшись, несколько минут, наслаждаясь близостью друг друга. Едва дыша. Слыша, как бьются сердца.

— Проснулся, наконец, — тетушка заходит на кухню, опираясь на трость. — Никаких объятий в публичных местах! Милочка, тебе пора. Передавай мои соболезнования родным.

Драко молча садится за стол и смотрит на тетку исподлобья. Он не любит незнакомых людей и еще больше не любит быть обязанным. Но деваться ему некуда, поэтому он просто недовольно молчит. Как много терпят люди, загнанные в угол.

Джинни целует тетку в морщинистую щеку и торопливо поднимается по скрипучей лестнице в свою спальню. На кровати уже разложено просто черное платье и черный шифоновый шарф. Она одевается словно во сне, почти машинально, касаясь ткани взмокшими пальцами. Похороны Фреда! Черт, как же это тяжело. Ей до сих пор не верится, что брата больше нет. Это все больше походит на кошмары, которые часто снились ей в Хогвартсе. Только дьявольский хохот стих. Она на всякий случай щипает себя за бок и тут же тихо вскрикивает. Нет. Это — реальность.

Джинни медленно бредет по раскисшей от вчерашнего ливня грязи к кладбищу, расположенному в двух милях от Норы и дома тетки. Майский ветер треплет ее волосы и шарф, небрежно обвитый вокруг тонкой шеи, играет с подолом платья. Серое небо иногда прыскает мелким дождем, но тут же успокаивается. Пахнет мокрой землей.

Джинни замечает их сразу: семья стоит полукругом, заслоняя собой большой аспидный гроб. В стороне, заложив руки за спину, стоит Гарри. Рядом с ним маячат кудрявые волосы Ли Джордана, широкая трясущаяся спина Анджелины и опущенная голова Невилла.

Джинни встает рядом с Роном и трогает его за руку. Он смотрит на нее красными глазами, но ничего не говорит. Только Гермиона понимающе кивает ей и ободряюще кладет ладонь на ее плечо.

Все молчат, кроме ветра. Ему все равно. Он обдувает лица, покрытые слезами, залетает в свежевырытую могилу, касается гроба и не понимает, что происходит. Джинни и сама не понимает. Все кажется ненастоящим. Придуманным. Не по-настоящему опускается гроб, не по-настоящему рыдают родители. Не по-настоящему падает на колени Анджелина. Джинни почему-то делает шаг назад и в сотый раз вытирает слезы уже насквозь мокрым платком. Но вот прощальные слова — сказаны, прощения — попрошены. Все поворачиваются к могиле спиной и медленно идут к кладбищенской ограде, поросшей мягким зеленым мхом.

Джинни останавливается и касается его кончиками пальцев. Ей кажется, что за спиной, там, на земле, полной отчаяния, еще кто-то стоит, но она не оборачивается, заставляя себя идти вперед, ведь так никогда не уйдешь.

— Где ты была? — мать шумно сморкается в платок и, наконец, задает ожидаемый вопрос.

— У тетушки. Я останусь там. С Драко.

Семья смотрит на нее пристально и осуждающе. Как на человека, который составлял целое и вдруг стал отдельным куском. Может быть, они ждут извинений, но Джинни не извиняется. Зачем? Фред был бы рад, что она нашла своего человека. Он ведь не осудил ее тогда.

Семья идет вперед, обходя ее стороной. Гарри обходит ее стороной. Джинни остается стоять посередине идущей толпы, не двигаясь с места. И только Джордж и отец, задержавшись на мгновение, обнимают ее за плечи. Потом уходят и они. Джинни долго смотрит им вслед, прижав руки к груди.

А потом она возвращается на кладбище и садится рядом с могильным камнем на низкую скамеечку. Она сидит так часа два или три — может, больше. А потом, замерзнув, медленно бредет обратно к дому тетушки. Все ноги заляпаны весенней грязью. И на платье — весенняя грязь. А на душе почему-то — зима.

…В Гринготтсе, после вторжения Гарри и того разгрома, что устроил обезумевший дракон, в три раза больше охраны. Джинни приходится вынимать палочку и показывать гоблинам не меньше пяти раз, а Драко не единожды просят поставить подпись на каких-то неприятно пахнущих пергаментных листах.

Старший гоблин придирчиво изучает внешность Драко, присланное им самим же письмо и сломанную восковую печать, потом выдыхает сквозь желтые кривые зубы:

— Протяните руку, пожалуйста. Мне нужна капля вашей крови.

Драко недовольно пожимает плечами, но руку протягивает. Маленькая кровавая клякса расползается на бумаге, заставляя их обоих сглотнуть. Джинни незаметно, под стойкой, крепко сжимает его запястье.

Большую часть времени они оба все еще молчат, боясь говорить. Боясь сказать не то. И Джинни от этого тяжело, словно грудь придавили колонной из мрамора. Но она ждет. Ведь время не лечит, но все равно притупляет боль. А боли внутри их обоих достаточно, и она уходит медленно, по каплям.

— Ваша родственница, Беллатриса Лестрейндж, завещала вам все свое состояние, условие получения которого — ее смерть.

Драко неприязненно кривит губы, смотря на некрасивое лицо гоблина.

— Да, она никогда всерьез не думала, что может умереть.

— Распишитесь вот здесь, что ознакомлены с переходом сейфа в ваше распоряжение и с суммой денег, хранящихся в нем. После этого я передам вам ключ.

Драко сосредоточенно читает изящно написанные слова и цифры, и брови у него медленно ползут вверх. Джинни, пользуясь моментом, когда гоблин наклонился к ящику за ключом, бросает взгляд на документ и изумленно открывает рот. Лестрейнджи были настолько богаты? На эти деньги можно позволить себе все. Все, что угодно.

Драко неторопливо ставит свою подпись и получает в руки ключ с множеством зубчиков.

— Желаете получить сейчас какую-то сумму?

— Да, — Драко быстро пишет цифры на листочке, и руки у него дрожат. — Я подожду здесь.

Гоблин всматривается в листочек и почему-то презрительно хмыкает. Джинни гадает: слишком мало или слишком много? Она поднимает на Драко вопрошающие глаза. Но он только слабо улыбается. Впервые за долгое время. И на душе у нее мгновенно наступает весна, прогоняя надоевшую зиму.

Они выходят из банка и останавливаются у подножия лестницы. В Косом переулке снова много людей, и все они — в разноцветных мантиях. И магазинчик мороженого снова открыт, а в окнах кондитерской видны счастливые лица. И в витрине «Флориш и Блоттс» пестрят обложки книг и учебников.

— Пойдем к Олливандеру, — Драко кивает на небольшое здание рядом с магазином мантий, делает шаг и останавливается. — Если я схожу туда один?

Джинни смотрит на него испытующе, но сразу понимает, почему он хочет купить палочку в одиночку. Интересно, а когда она перестанет понимать Гарри? Тяжело осознавать, что они все еще связаны какой-то невидимой, но очень прочной нитью. Но это не нить любви.

— Хорошо.

— Тогда встретимся у Фортескью через полчаса?

Джинни пунцово краснеет и смущенно теребит руки. Веснушки на ее лице с каждым весенним днем становятся все более яркими, и скоро они снова покроют ее кожу ромашками, словно летний луг.

— У меня совсем денег нет, — шепотом говорит она, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь услышит.

— Возьми, — Драко спокойно кладет ей в карман куртки несколько монет, и она даже не успевает заметить, каких именно.

Брать деньги у него — неловко. Они друг другу никто. Да, они вместе… Вместе? Они так и не успели об этом поговорить. А может, и никогда не поговорят. Может, Драко захочет остаться один или вернуться в поместье. Тогда она останется жить у тетушки, потому что видеть Гарри каждый день — невыносимо.

В магазинчике как всегда много детей и взрослых, которые разглядывают мороженое сквозь только что протертое стекло холодильника. Джинни беспокойно оглядывается по сторонам и, убедившись, что никого знакомого нет, встает в конец длинной очереди. Она уверенно выбирает фисташковое мороженое с карамельным сиропом и орешками.

— Десять сиклей, — улыбается широколицый продавец, протягивая ей рожок.

Джинни вынимает из кармана монеты и снова краснеет. Драко положил ей только блестящие золотом галлеоны, и теперь она нерешительно протягивает монету, а потом сворачивает ладонь лодочкой для сдачи. Такое мороженое она не ела никогда: родители покупали только ванильное, самое простое и дешевое. Джинни их не винит, они воспитывали ее так, как могли.

Драко появляется спустя двадцать минут, и глаза у него, такие тусклые все дни, снова сияют. Он вытаскивает из кармана палочку и вертит перед носом у Джинни, губы которой измазаны в мороженом и сиропе.

— Ясень и сердечная жила дракона. Одиннадцать с половиной дюймов. Как?

— Красивая, — Джинни облизывает губы, запихивает остаток вафли в рот и вытирает руки салфеткой. — Куда теперь?

Драко несколько секунд молчит, смотря на нее. Под глазами у него еще заметны темные круги, и кожа — бледная. Потом он решительно заявляет:

— В поместье я не вернусь. Жить у твоей тетки не хочется, там можно сойти с ума, особенно от разных замечаний не целоваться на кухне… Снимать квартиру — пошло. А раз Беллатриса оставила мне огромное наследство, я хочу купить дом.

Ее глаза распахиваются от неожиданности.

— Дом? Настоящий дом?

— Да, — Драко берет ее за руку и слегка морщится: ее ладонь все еще липкая от мороженого. — Пойдем. Кажется, я видел агенство за углом.

В небольшом помещении, состоящем из одной просторной комнаты и команты-кладовки, они — единственные посетители. Низенький мужчина с блестящей лысиной и густыми бакенбардами усаживает их в мягкие кресла и вручает по альбому с колдографиями домов и их описанием.

— Выбирайте, не торопитесь, — говорит он томно и зевает. — Если понадоблюсь, я в соседней комнате.

Джинни листает альбом с любопытством, но уже через пятнадцать минут откладывает его в сторону и выдыхает. От домов, больших и маленьких, одноэтажных деревянных и каменных у нее кружится голова. Она встает и подходит к широкому столу, рассматривая снимки покупателей и домов, которые, наверное, уже проданы. Один дом привлекает ее внимание: двухэтажный, довольно большой, с высокими печными трубами, облицованный светло-бежевой плиткой и укрытый сероватой крышей, он напоминает ей дом из исторических повестей, которые она недавно читала у тетушки.

— Мне вот этот нравится, — смущенно говорит она, показывая снимок Драко. Он откладывает альбом в сторону и берет фотографию из ее рук.

— Похоже на слегка измененный георгианский стиль, — бормочет он, вертя снимок в разные стороны. — Почему его нет в альбомах?

— Что-то понравилось? — агент торопливо подходит к ним, стараясь не расплескать чай в кружке. — О, этот дом только утром был выставлен на продажу, поэтому я не успел внести его в каталог. Удачный дом, хорошее расположение — всего в часе езды от Лондона, в Эшфорде, рядом с Кентербери. Желаете взглянуть?

Драко

Он купил этот дом только потому, что в нем есть зала. Та самая зала из его воображения, где Уизли танцует, подняв руки над головой, вся залитая солнечным светом. Зала у него теперь есть. Осталось понять: останется Уизли с ним или все-таки уйдет? И как ее удержать? Каждый день она проводит с ним, но на ночь неизменно возвращается в дом тетки.

Благодаря помощи МакГонагалл, он сможет сдать ЖАБА в конце лета, не дожидаясь следующего мая. И тогда его примут на обучение в Министерство. Из-за этого Драко приходится все время просиживать за учебниками, повторяя уже выученный материал и стараясь запомнить новый. Труднее всего ему дается зельеварение. Осознание, что Северус мертв, дается ему нелегко. Он уже несколько раз был на его могиле в Годриковой впадине. Конечно, это Поттер предложил похоронить его там, поближе к Лили. Драко это почему-то кажется неуместной насмешкой, но решать — не ему. Как и всегда.

Драко надеется, что вытащит Рудольфуса из Азкабана через год или два. Дяде вынесли пожизненный приговор, но связи, которые он сумеет завязать, работая в Министерстве, должны помочь.

Мать приезжала к нему раза два и оба раза осталась довольна. Они почти не говорили, только пили чай с лимонными пирожными в саду, за белым столом с изогнутыми ножками, который Драко с Джинни купили в антикварной лавке рядом с Кентерберийским собором.

— У тебя есть племянник, — сказала мать ему на прощание, медленно надевая кружевные перчатки.

— Тедди Люпин, что ли? — Драко тогда усмехнулся и скривил губы. — Слышал. Только крестный у него — Поттер, так что мне там рады не будут.

Теперь он раздумывает, мешая кофе ложкой, зачем мать вообще об этом заговорила. Надо будет ее спросить. О Джинни она и словом не обмолвилась.

Драко пожимает плечами и выходит в сад с чашкой в руке. Дом стоит на небольшом возвышении, утопая в сирени, и чуть дальше, внизу, буйно цветут ирисы: белые, розовые, фиолетовые и темно-красные. Запах кофе смешивается с запахом августа. Август всегда отдает печалью, потому что за ним приходит увядание.

Драко делает глоток и думает, что нужно решаться. Нужно спросить Джинни, что она будет делать дальше. Он поднимает голову, смотря на далекие звезды и понимая, что от того мальчика, от того подростка, каким он ехал в Хогвартс в сентябре, ничего не осталось. Он до сих пор не понимает, кто он теперь. Придется опять искать свой путь и надеяться, что в этот раз он будет верный.

…Джинни ловко влезает в босоножки, поправляет на плече коричневую сумку и выходит в сад. Теперь, когда ей уже семнадцать, она ходит на занятия по трансгрессии и несколько раз успешно смогла переместиться к нему прямо с железнодорожной станции. В саду — сумерки, пряно пахнет астрами, и завтра — последний день августа.

Нужно решаться. Когда он покупал этот дом, он говорил себе, что это его шанс — дать Джинни все, о чем она мечтает. Так почему так сложно признаться ей, что это — не его дом, а их дом?

— Подожди, — Драко вдруг берет ее за руку и поворачивает к себе. — Останься.

Джинни улыбается одними губами, но глаза остаются серьезными.

— Я так и не смогла тебе сказать. Я решилась: уезжаю в Хогвартс, чтобы доучиться последний год.

Драко от неожиданности выпускает ее руку. Значит, уезжает. Значит, все кончено? Между ними. Кончено. А что он хотел? Он знал, что так будет, но продолжал жить в мечтах. Он сам настаивал, что они должны расстаться после войны, но до сих пор тянет время.

— Останься на ночь, — и он тянется к ее губам, но Джинни неожиданно его отталкивает.

— Не могу. Так — не могу, — задыхаясь, произносит она, смотря на него с отчаянием. — Когда мы были там… в туалете Миртл или в домике в далеком году, это было частью войны. Частью безумия. А теперь я так не могу. Это неправильно, Драко.

Он с яростью сжимает кулаки, и бешенство красными пятнами выступает на его лице.

— Черт тебя подери с твоей правильностью!

— Увидимся завтра, — Джинни нервно поправляет сумку и, повернувшись к нему спиной, решительно шагает по извилистой тропинке к воротам.

Драко сразу понимает, вдыхая полной грудью вечерний воздух: завтра они не увидятся. А через день она уедет в школу, и тогда увидятся они только на Рождество, потому что в Хогсмид она не придет назло. И это точно конец. Опять забыв, что Малфои не бегают, он срывается с места и догоняет ее у самой кованой ограды.

— Подожди.

Джинни раздраженно складывает руки на груди и поджимает губы. Волосы у нее уже отросли и теперь почти такой же длины, какой были той ночью в совятне.

— Что еще?

— Останься.

— Я не могу.

— Останься, как моя… невеста, — выдавливает он и мысленно чертыхается. Беллатриса бы умерла от смеха при виде этой сцены. Но Беллатриса мертва. Она — за Аркой.

Джинни таращится на него, как будто никогда не видела. Потом натянуто смеется и машет на него рукой.

— Смешно. Дай пройти, я на поезд опоздаю.

— Уизли, я серьезно, — он быстро встает между ней и резной калиткой. — Необязательно выходить за меня прямо сейчас, можем подождать, пока ты закончишь школу. Или еще дольше. Если ты согласна. Ты должна быть согласна, иначе какой смысл в той встрече? Ты ведь взошла на костер ради меня. Я — тот самый бестолковый принц, который никак не может понять, почему его девушка молчит. Я прочитал сказку, купил в маггловском магазине… Уизли, это не мой дом. Это — наш дом. Все, о чем ты так мечтала, но не могла получить или не хотела принимать от меня в подарок, потому что я тебе никто… А я хочу всегда быть самым важным человеком для тебя. Останься.

Джинни хмурит тонкие брови и кусает нижнюю губу так, что она становится цвета красного ириса. Они смотрят друг на друга, застыв, совсем как тогда в совятне. Только он уже давно не замерзает, его сердце оттаяло и забилось, а она все еще горит — для него. Она никогда не сгорит. И потом она делает к нему шаг. Всего лишь шаг. Потому что хочет его сделать.

— Думала, ты никогда это не скажешь, — шепчет она, прижимаясь к нему всем телом. — Ты почти меня отпустил. Я согласна. Но… но только когда закончу школу, ладно? Не думаю, что Демельза оценит мою новую фамилию. А

Драко не отвечает. Ведь сказок не существует, а ему почему-то кажется, что он — в сказке. Причем в своей собственной, где он — тот самый принц, которому достается самая красивая девушка. И, стараясь как можно дольше остаться принцем, он торопливо расстегивает пуговички на темно-синей рубашке Джинни.

Он только сейчас понимает, насколько сильно хочет ее. Не понимает только, как прожил это лето без прикосновений к ее обнаженной коже. Не понимает, почему так долго в груди камнем стояли те слова, которые нужно выпустить на волю, ведь теперь у него живое сердце.

Драко не помнит остаток вечера и ночь, только помнит ее приоткрытые губы и запах ее волос, разбросанных на подушке, помнит ее полуопущенные ресницы, дрожащие, и ее приглушенные стоны, ее поцелуи — горячие и страстные. Помнит, как накрывает ладонями ее груди с коричневыми сосками, помнит, как ласкает ее тело, такое податливое и нежное — и как оказывается внутри нее.

Теперь им не нужно бояться, что их услышат. Не нужно бояться, что придется возвращаться в будушее или прошлое. Существуют только они вдвоем, их глаза, их губы, их тела. Все остальное — размыто.

…Утром первого сентября он не находит ее в постели. Была — и нет. На белье остается только слабый запах ириса, который не может врать. Драко торопливо накидывает рубашку и поднимает с пола брюки. Ремень он находит в коридоре, и рядом с ним — летнюю куртку Джинни.

Он осторожно заглядывает в кухню, но кухня — пуста. И гостиная — пуста. Он медленно, затаив сбившееся дыхание, проходит к зале и останавливается.

Джинни, смешно маша руками, словно не лебедь, а утенок с невыросшими крыльями, танцует прямо посередине, вся залитая сентябрьским солнцем, проникающим в залу сквозь большие створчатые окна. Драко молчит. Ему кажется, что сейчас он проснется и окажется в слизеринской спальне, а на календаре будет зловеще выделяться написанное кроваво-красными чернилами слово «сентябрь». И год — девяносто седьмой. Или шестой.

Заметив его, Джиинни подбегает к нему и счастливо улыбается. Драко не улыбается совсем. Это их последнее утро перед долгой разлукой, и сама мысль о расставании приводит его в отчаяние. Черт его знает, что может случиться там, в Хогвартсе. Грэйнджер собирается вернуться в школу, может, и Поттер вернется?

— Что такое? — спрашивает она тревожно и нервно заправляет волосы за уши.

— Ты уезжаешь, — мрачно отвечает он, и сердце почему-то колотится. — Я могу тебя проводить?

Джинни широко улыбается. Наверное, считает, что он зря страдает. Думает, это глупо. Но ведь она сама когда-то и представить не могла, что разлюбит Поттера. Жизнь — пачка Берти Боттс, которая никогда не закончится.

— Я хочу, чтобы ты меня проводил, — она бросает взгляд на настенные часы и быстро идет в кухню. — Представляешь, какие у всех глаза будут?

И вдруг умолкает, бледнея. Драко понимает: она вспоминает о семье. За все четыре месяца она виделась только несколько раз с Джорджем и отцом. Остальные даже не прислали сову. Не прислали подарок на день рождения. Всем нужно время, чтобы смириться.

На вокзале царит суета, и, стараясь не привлекать к себе внимания, они быстро проходят через барьер, оказываясь на платформе. Драко вспоминает прошлый сентябрь и поеживается от воспоминаний, как от ледяного воздуха. Тогда он был невыносимо одинок.

— Удачи сегодня в Министерстве, — говорит Джинни тихо и поправляет его галстук. — Напишешь, как все прошло?

— Я буду писать тебе так часто, как смогу, — обещает он твердо и с силой сжимает ее руку. — Когда мы теперь увидимся?

Джинни провожает глазами стайку первокурсников, бегающих между тележками и чемоданами. Пахнет углем, женскими духами и пирожками с капустой, что продают на прилавке два бойких парня.

— Недели через три, как только разрешат выходить в Хогсмид, — она поднимает на него лукавый взгляд. — Теперь не придется встречаться в туалете у Миртл и сидеть на грязном матрасе при тусклом свете.

Поезд пронзительно и протяжно гудит, приглашая всех садиться в вагоны. Драко прижимает Джинни к себе и жадно целует ее горячие губы. Она смотрит на него сияющими и обещающими встречу глазами. Драко вдыхает аромат ее волос и неохотно выпускает ее из объятий. Он совершил так много ошибок. Он так часто оступался на самом краю своей бездны отчаяния, что никогда не верил в любовь, ни во что не верил. Не верил, что Джинни останется с ним после войны, он и сейчас не до конца в это верит. И все-таки она стоит рядом с ним, смотря в его лицо своими пронзительными глазами.

— Я тебя люблю, — говорит она просто и спокойно. — Я не знаю, слышал ли ты это в замке, полном крови и смерти. Тогда я выкрикнула признание, потому что это жгло меня изнутри. А теперь я хочу, чтобы ты еще раз это услышал.

Драко не улыбается. Это признание — выросшее из семени надежды, которое бросили в пустыне, долгожданное, выстраданное — отдает одновременно блаженством и болью, теплом и холодом. И все-таки счастьем. И эта девушка с рыжими волосами, в глазах которой — нежность, предназначенная ему одному, стоит в начале того пути, по которому он пойдет не раздумывая. Их прощание сейчас — на самом деле начало дороги, которую они оба выбрали сами. На ней будут камни и валуны, крутые спуски и резкие подъемы, но они все равно будут идти вперед. Главное — не разнимать рук.

— Уизли, пора! — Робинс весело машет ей из окна. — Хватит там целоваться!

— Сейчас!

Джинни поворачивается к Драко и печально улыбается. Ей, видимо, тоже не хочется расставаться, и она медлит до последней секунды. Такая красивая. Такая хрупкая. Отдавшая ему свое сердце. Какой же он дурак, что не успел купить ей кольцо… Но он обязательно купит. К их первой встрече в Хогсмиде.

— Это тебе, — тихо произносит она, поднимая сложенную в кулак ладонь на уровень его груди.

— Что это? — тревожно спрашивает он и почему-то сглатывает.

Джинни быстро разжимает пальцы, обнажая смятый, но отчаянно жгущийся лист крапивы. Драко берет его без раздумий и сжимает в своей ладони. Они навсегда связаны этой жгучестью, этими крошечными волдырями, которые никогда не исчезнут из памяти и воспоминаний, которые всегда будут бередить душу глубоко внутри даже в самые спокойные дни. Но именно это заставляет их жить не оглядываясь, идти вперед и слушать стук своих горячих живых сердец и верить своей любви. Ведь даже после самой темной ночи всегда наступает рассвет.

Поезд трогается и скоро исчезает в утреннем тумане.

Драко поднимает глаза в ясное сентябрьское небо.

Высоко, в золотистой синеве, размеренно машет белоснежными крыльями стая диких лебедей.

Каждое полено в костре пустило корни и ветви, и вот уже на месте стоял благоухающий куст, весь в алых розах. А на самом верху сиял, словно звезда, ослепительно белый цветок ириса. Принц сорвал его и положил Элизе на грудь, и она очнулась, и в сердце ее были покой и счастье.