Silentium (гет)

* * *

Это было для неё совершенно новым чувством — колющим, ошпаривающим, при мысли о котором подкашивались колени. Что она не может сделать ни одного шага без чужого ведома. Его ведома. Руки Великого Визиря, словно шёлковый шнурок, обвили её шею и предостерегающе связали свои узлы.

Какая-то её ошибка из прошлого ценою в свободу, в здоровье, в нервы, в желание жить дальше. Это никак не укладывалось в голове, как она ни старалась успокоить себя, что всё происходящее — очередной обман Ибрагима. Он остановил её, предложив разгадать его безошибочный план по её уничтожению. Слишком парадоксально...

Тем не менее, она верила ему. Точнее, верила в то, что он не шутит. Ситуация приняла слишком резкий поворот, и ставки были слишком высоки, чтобы с уверенностью пренебречь его вызовом. Хюррем Султан понимала, что должна взять всю эту игру в свои руки настолько, насколько это возможно, или, по крайней мере, заставить его чувствовать, что она не сдалась, что она не собирается преклоняться перед ним, какую бы её тайну он не держал в своих когтях.

Она не спала всю ночь, ворочалась, вздрагивала и просыпалась. Выходила на балкон, периодически осматриваясь и проверяя, не подглядывает ли за ней этот пронырливый коршун Ибрагим. К счастью, с момента их беседы он более не проявлял никаких намёков на подглядывание, слежку или что-либо в этом роде.

Первый день. Это была первая мысль, которая посетила её голову, когда она открыла глаза навстречу солнечным лучам. Маленькие, тоненькие ручки коснулись её локтя, груди и перешли на лицо. Хюррем повернула голову и широко улыбнулась.

— Джихангир, мой солнечный лучик... — она села в кровати, с огромной нежностью прижав к себе младшего сына. Тот с удовольствием обнял мать за шею, уткнувшись маленьким носиком в волосы.

— Ты сегодня много спишь, мама, — пролепетал еле разборчиво мальчик.

— Плохие сны, малыш, — грустно улыбнулась Хюррем. — Плохие сны посещают твою маму.

Джихангир, кажется, обладал невероятной детской проницательностью и чувствительностью, поскольку полноправно водрузил ладошку на макушку матери и провёл пальчиками по волосам, успокаивая.

— Плохие сны уходят, когда их прогоняют, мамочка; если будешь говорить им, чтобы они уходили — они уйдут.

— Рассуждаешь, как взрослый мальчик, Джихангир. — Она слегка отстранилась, всё ещё держа сына на руках. — Назлы!

Служанка тотчас появилась перед госпожой, учтиво склонив голову.

— Да, госпожа?

— Распорядись, чтобы нам с сыночком принесли завтрак и одежду.

— Как прикажете. — Назлы развернулась и поспешила к остальным девушкам, чтобы те отправились на кухню.

Тепло сына — это настоящее чудо. Это то, что не поддаётся никаким описаниям. Тепло любящего ребёнка, его маленькие ручки на шее матери, неразборчивый лепет о том, что всё будет хорошо и что он защитит маму от всего — это был словно отрезвляющий поток холодной воды. Женщина расслабила спину на подушках и задумалась: как она могла оставить это невинное дитя одного? Маленького ангела, который не мог сделать и шажочка без мамы, который плакал, когда мама уезжала на какие-то встречи, плетя интриги.

И где эти интриги? Она совершила большую ошибку среди этих самых интриг в прошлом, и чего добилась? Ненависти окружающих и той смертельной игры, в которую её низверг Ибрагим Паша. Он взял на себя роль манипулятора в их дуэли, и ей это не нравилось. Однако в этой ситуации она начала всё больше винить себя саму.

Когда они с Джихангиром переоделись и позавтракали, Хюррем решила выйти в сад, чтобы свежий воздух поспособствовал её мышлению. В ближайшие шестьдесят дней ей придётся вспомнить все свои интриги, все ошибки, все возможные промахи и каким-то образом догадаться, как он мог их использовать, чтобы её с детьми казнили.

Однако её планам не суждено было так просто свершиться. Только Джихангира увели на занятия, а она сумела сесть за столик с листом пергамента и приблизить к нему перо, как в дверях показалось озорное лицо донельзя довольной Михримах. Та подлетела к матери, села рядом с ней, принявшись с неустанным энтузиазмом рассказывать о том, как они с Мехметом и султаном планируют уехать в охотничий домик на пару дней. После вечера и целой ночи слёз, после того шокового состояния, в котором она пребывала, острая боль и негодование оставили её расшатанные нервы — Хюррем чувствовала, как эта новость прошла мимо неё. Впрочем, с Фирузе она не была связана, так что глупым было бы так живо реагировать на то, как отец её детей хочет с ними уехать и отдохнуть. Разве что без неё... однако, и тут она знает, чем займёт себя.

Жизнь в качестве главы гарема и жены султана отлично помогала ей скрывать своё беспокойство. Служанки и евнухи думали, что с султаншей всё в порядке, не считая её главной головной боли — Фирузе-хатун. Та, к всеобщему удивлению, после того, как утром покинула покои султана, так и не вышла из своей комнаты. Сюмбюль-ага вовсю делился впечатлениями на кухне, сокрушаясь, как бы он желал этой мерзкой змее наступить на хвост и побольнее, но гуманный Шекер-ага не поддержал желаний своего друга, за что и получил гордое прозвище "Неженка" от главного евнуха гарема.

Симулируя плохое самочувствие и этим освободившись от несколько назойливой Михримах, султанша только под вечер сумела вырваться в сад с пером и бумагой с твёрдым намерением воскресить в памяти каждую попытку Ибрагима вставить ей палки в колёса. Хотя какая-то часть Хюррем пришла к другому, довольно логическому выводу, что, исходя из такой поразительной самоуверенности Ибрагима, он собирался сделать что-то неожиданное. То, до чего бы она вряд ли додумалась.

Впрочем, такое положение дел её не утешало. Ибрагим знал её, как никто другой, и поэтому она хорошо осознавала, что шестьдесят дней были даны ей не просто так. Это была явна не та "догадка", которая была бы довольно простой. Хюррем старательно выводила любые предполагаемые компроматы Ибрагима, изучала каждую деталь, отмечала, как ей удалось избежать катастрофы и где могли быть предполагаемые промашки. Так султанша в одиночестве просидела в саду почти до кромешной ночи, время от времени выходя из себя, осознавая, что Паша не настолько глуп, чтобы шантажировать её тем или иным способом.

Своё занятие она продолжала в течение четырёх дней. И эти четыре дня были едва ли не самыми изматывающими в её султанской жизни: пока солнце властвовало на небе, её чернильница кончалась в три счёта, и требовалось достаточно много времени, чтобы поднять всех на уши и поменять чернила. Хюррем металась по всему дворцу и в конце концов даже подключила к своей, как она сказала, "отвлекающей забаве" даже Сюмбюля-агу, чтобы он помог ей. Однако евнух, в соответствующей ему легкомысленной манере, не смел указать султанше на её грубые ошибки, а порой и вовсе жаловался на плохую долгосрочную память.

— Дьявол! — это было самое распространённое выражение в речах султанши за прошедшие дни.

Вся её шкатулка, письменный стол и ящики за четыре дня были переполнены листами пергамента. И каждая её интрига, которая была выведена на бумаге, по её мнению, не стоила в данной ситуации загадки Ибрагима — это ещё те, которые она ещё помнила как провальные. А в большей части султанша и вовсе не разглядела своих ошибок, как бы ни старалась отбросить мысленно лесть самой себе и своему гениальному уму.

Всё происходящее сбивало её с толку. Хюррем Султан всю жизнь приходилось придумывать, как перехитрить Ибрагима, но никогда — как перехитрить саму себя. Султанша перевела взгляд с последнего написанного ей плана, когда наткнулась на уже остывший ужин. Она даже не заметила, как учтивый Сюмбюль-ага принёс ей еду. Тут её взгляд стал более осмысленным, она поднялась с подушки, выпрямила спину, услышав неприятный соответствующий хруст, и огляделась: создалось ощущение, что комнату не проветривали полгода — затхлый запах сильно раздражал нос.

Но ещё больше она удивилась себе: за четыре дня она ни разу не подумала о Сулеймане. Джихангир постоянно мелькал перед её глазами, просясь посидеть на руках, но она ограничивалась поцелуем в лобик и просила Назлы увести сына в другую комнату. Михримах и Мехмет уехали с отцом в охотничий домик, а Селим и Баязид в целом редко появлялись перед матерью, устраивая своеобразные гонки "кто быстрее, кто умнее, кто находчивее". И за это время она не почувствовала тоски или чего-либо подобного. Только сильную головную боль.

Хюррем посмотрела в окно: приближалась ночь. Эта нездоровая игра, в которую Ибрагим Паша её втянул, предложив шанс выжить и избавиться от Фирузе, сильно её изматывала... и при этом дарила щекочущее чувство азарта, в котором она себе ещё не до конца признавалась. Впрочем, это не значит, что, будь её воля, она бы не отказалась от этого вызова.

Она должна попробовать. Именно сегодня, когда Ибрагим Паша должен быть во дворце, поскольку падишах отсутствует в Топкапы и он отвечает за него. Хюррем в голове держала несколько вариантов и чувствовала острую необходимость попытать счастья.

Внезапно в комнату вошёл главный евнух, взволнованный, словно нёсся на десятой скорости. Склонившись перед госпожой, он начал испуганным голосом:

— Госпожа, вас зовёт Ибрагим Паша.

Хюррем проглотила комок в горле. Словно следил за ней, не иначе. Стоило ей подумать о встрече с ним, как он тут же её приглашает. Султанша не показала волнения, бросив испепеляющий взгляд на слугу.

— Ибрагим Паша в своём кабинете?

— Нет, госпожа. Паша расположился в покоях падишаха на время его отсутствия.

Хюррем едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Чего и следовало ожидать: этот павлиний хвост, должно быть, всю жизнь ждал, чтобы хоть раз почувствовать себя султаном и покомандовать от его имени, сидя в султанских покоях. Султанша поднялась с места и направилась к Ибрагиму.

— Это игра, которую я выиграю, — шипела она сквозь зубы самой себе.

* * *

— Добрый вечер, моя госпожа, — он растягивал слова, держа тихий, низкий голос, словно пытаясь испугать её. Когда она вошла через главные двери, он сидел справа, на султанском троне.

Она глубоко вздохнула, показывая своё недовольство происходящим. Медленно перевела взгляд на него, сдержавшись от язвительной усмешки. Ибрагим даже не подумал встать, когда мать шехзаде показалась в его временных покоях. Впрочем, от него подобного жеста ожидать было глупо. Визирь облизал губы, стараясь скрыть своё восхитительное настроение, которое так или иначе выдавало его сияющее лицо. Лицо победителя.

Он ладонью предложил ей присесть рядом с ним. Стоя разговаривать Хюррем находила унизительным, решив говорить на равных. Сев так далеко, как смогла, она уверенно посмотрела ему в глаза.

— У меня уже есть несколько вариантов, Ибрагим. Если ты позвал меня за этим.

— Так скоро? — удивился он. — Я думал узнать, как прошёл твой день, как поживают мои племянники.

Хюррем одарила его фальшивой улыбкой.

— Я не намерена терпеть тебя с твоим развлечением дольше, чем требуется.

Ибрагим хохотнул. Видимо, он действительно получал невероятное удовольствие от происходящего. Она уже открыла рот, чтобы начать говорить свои догадки, как он поднялся с места и отошёл к дверям. Приказал слугам принести ужин.

— Ты думаешь, что я пришла сюда, чтобы ужинать с тобой? — Возмущению султанши не было предела.

— Ты, кажется, не ела весь день, не считая завтрака. Я не думаю, что будет таким уж плохим жестом с моей стороны предложить тебе трапезу. — Его голос сочился фальшивой заботой.

Хюррем оскалилась на его выходку: он следил за её питанием? Когда визирь вернулся на своё место, она вздохнула и взглядом спросила, может ли она, наконец, начать.

— Я слушаю тебя.

Она сосредоточилась и вспомнила свою первую догадку.

— Если подумать, то чтобы казнили меня, достаточно обыкновенной супружеской измены. Тебе известно, как я полагаю, что мы с Рустемом-агой часто встречаемся, пусть и наши темы не могут вызвать у кого-либо неверной мысли. Однако ты бы мог подговорить одну из моих служанок и даже не одну, которая сопровождала меня в Мраморный дворец, где мы с ним встречались. И далее...

Улыбка Ибрагима спала.

— Интересно, но примитивно, султанша. Ты ведь прекрасно знаешь, что Повелитель, несмотря ни на какие факты, не поверит в твою измену. Полагаю, твоя многолетняя игра в любовь в его присутствии принесла плоды. Да и к тому же, признаться честно, я не думал, что с этим мужчиной вы встречаетесь в таком месте, как Мраморный дворец. Очень... необычно для султанши и слуги.

— То есть то, что эта змея Фирузе сейчас пытается занять моё место и Повелитель всячески этому способствует, не может считаться причиной тому, что он поверит в потенциальное прелюбодеяние?

— Ты ведь и сама знаешь ответ, — он устало откинулся на подушку, тоскливо оглядевшись по сторонам. — Повелителя уже давно забавляет твоя безукоризненно отполированная верность ему.

Слова били наотмашь. И самое ужасное, что её внутренняя часть была готова поверить в его речи. Однако она не смогла удержаться от ядовитого и глупого спора:

— Повелитель недолго будет развлекаться с этой хатун.

— И поэтому ты решила покончить с собой?

— У нас с ней был уговор. — Султанша тут же укусила себя за язык: излишние откровения были неуместны.

Однако Ибрагим стремительно возвращал интерес к их беседе. Он выпрямился и с любопытством заглянул госпоже в глаза, выжидающе прищурившись:

— И что за уговор?

— Тебя совершенно не касается, — язвительно прошипела она, желая вцепиться коршуну в лицо.

Видимо, он и не ждал другого ответа. В покои постучались, и трое слуг поставили недалеко от трона, где сидели султанша и визирь, стол с различными вкусностями. Ибрагим, не став дожидаться госпожи, встал и сел на подушки перед столом, взглядом предложив ей присоединиться.

Женщина чувствовала, как всё внутри грызёт от того, в какую мерзкую ситуацию она попала. Пересилив себя трижды, она нехотя села напротив него, с огромным неудовольствием принявшись за еду. Когда она подняла глаза от тарелки, то едва не поперхнулась, увидев, как пристально он её разглядывал. Аппетит тут же отбило, и она убрала вилку.

— Не хочешь продолжить нашу беседу?

— На твоей догадке с изменой падишаху? Можешь не продолжать, госпожа, я не собираюсь ворошить ваши отношения с другими мужчинами.

Хюррем постаралась не заострять внимания на том, с какой невообразимой скукой говорил он эти слова. Словно она отчаянно просила у него помощи, а он с фальшивой снисходительностью просил её зайти на недельке. Она скрипнула зубами: значит, любые встречи с мужчинами могут быть отброшены. А это почти добрая половина её бумаг может идти в огонь.

— Есть ещё предположения? — Он запустил в рот виноградинку. — Или ты испытала небольшой ужас, узнав, что я пытался от тебя избавиться почти втрое реже, чем ты от меня? — Ибрагим едва сдерживался от смеха.

— Прекрати язвить. — Она сцепила руки в кулаках. — Мне начинает надоедать твоё общество.

Глухой смешок.

— Только начинает?

— Паша... — Взглядом Хюррем Султан в ту минуту можно было убить. Улыбка Ибрагима быстро спала, показав его самое холодное лицо.

— Давай, продолжай.

— Какое-то время назад я посылала письма с подарками многочисленным пашам и иностранным послам, начиная от Османской империи и заканчивая Венецией, Персией и Сирией. Мы начали с многими переписку, когда я ещё получила гарем в управление. Ты можешь подменить некоторые письма, представить всё так, как тебе захочется — и тогда добьёшься моей казни.

— О мой Аллах! — Ибрагим звучно расхохотался. — Знал бы я, что в процессе твоих попыток угадать мой замысел я узнаю многое из того, о чём я даже не мог догадываться...

— Значит, нет? — её лицо вмиг посерело. Чёрт, она же выдавала ему свои тайны, даже не зная, врёт он ей, не врёт или всё это хитрый план с целью выудить из неё настоящие ошибки.

— Я поражён и где-то даже восхищён твоими связями во внешнеполитических кругах, но снова неверно.

Хюррем скрипнула зубами. Было опасно провоцировать его, спрашивая, собирается ли он использовать эти знания. Сомнения всё сильнее заполняли её голову.

— Хюррем, — он впервые обратился к ней по имени, — ты вечно опускаешь важную деталь — себя. Неужели ты думаешь, что я бы рискнул затеять такую опасную игру с тобой, если бы всецело и полностью не был уверен, что ты не догадаешься о моём плане? Точнее сказать, что ты не сможешь, как обычно, выйти сухой из воды, если твоя промашка вскроется... впрочем, я с каждой минутой всё больше убеждаюсь в том, что недооценил твою сообразительность.

Женщина скрипнула зубами на достаточно провокационный вопрос, пусть и сказанный с усмешкой. Однако она решила пойти в наступление.

— Я думала, ты понял, что такое моя сообразительность, когда я раз за разом бросала тебя в грязь. Тебе напомнить случай с твоим разводом с Хатидже Султан? Тебе повезло, что она повздорила со мной, ведь иначе ты бы уже давно был казнён. Султанша не развелась с тобой мне назло.

— Конечно. — Беззлобно согласился он, кивнув головой. — Как я мог забыть такой неприятный опыт? Однако это был скорее урок не недооценивать гнев и непредсказуемость Хатидже Султан, чем твою ненависть ко мне, которая и подтолкнула выдать мою связь с Нигяр-калфой. Твоя ненависть слишком мерзка, чтобы наслаждаться ей.

— Избавь меня от своих оскорблений.

В ответ на его любопытный взгляд и выжидающее молчание она несколько раз укусила себя за щёку — это было мерзкое ощущение: то, с каким пренебрежением он ответил на две её лучшие догадки, обескураживало. Видимо, и остальные её догадки подобного рода были бы сказаны в пустоту.

Ну же, Хюррем Султан, где же твоя хвалёная хитрость?

— Видимо, мои возможные прошлые промахи здесь ни при чём?

Он вопросительно поднял брови. Она продолжила с некоторым осторожным нажимом:

— Если ты говоришь, что я не смогу "выйти сухой из воды", то скорее всего ты поставишь меня в тупик какой-нибудь неожиданной выходкой. Я не должна ожидать этого — поэтому и не успею осознать, что случилось. То есть это то, о чём я не знаю.

— Поразительная догадливость, Хюррем Султан! — вновь зафальшивил в речи Ибрагим. От того, как он растягивал слова, выказывая нарочитое уважение, хотелось бросить ему в лицо что-нибудь тяжёлое и ядовитое. — Вот только об этом следовало догадаться чуточку раньше.

Она ненавидела этот его жест рукой: он сцепил указательный и большой пальцы и прочертил одному ему понятные символы в воздухе, словно объясняя ей, как малому дитю. Ибрагим всё это время был на три шага впереди её: и вот четыре дня пропали впустую. Но ничего, у неё есть ещё пятьдесят шесть дней.

Но умом она понимала, что это всего лишь четвёртая ночь, а она уже на пределе — чувствовала каждой частью тела, что бессилие накатывает с головой.

Быть может, попробовать импровизировать на месте?

— Что, если через два месяца в руки к султану попадёт фальшивое письмо Тахмаспа, которое якобы будет адресовано мне? — Ей не нужно было продолжать свою мысль, ведь и так понятно, что в этом письме любые слова о предательстве и заговоре могли стоить ей и детям жизни.

Ибрагим совершенно не воспринял её идею всерьёз, лениво разминая шею.

— Подделывание писем довольно грязное занятие, полное всяческих парадоксов и кучи возможностей подставить самого себя, не зачистив следы, — отмахнулся он. — Я не предприму настолько глупую попытку.

Несмотря на то, что его высокомерие сильно раздражало её, Хюррем про себя довольно отметила, что Ибрагим медленно, но верно начал открываться ей — он почти открыто шёл на контакт, скупо, но объясняя свои мотивы, не ограничиваясь сухим отрицательным ответом. Ей нужно было найти какой-то способ проникнуть в его мысли, чтобы понять мотив создания этой шестидесятидневной игры. Пока она получила довольно важную для себя информацию: его план не был связан с прошлым.

Ибрагим с удовольствием доедал свою виноградную кисть, не отрывая от неё невозмутимого взгляда, от которого она чувствовала себя очень неуютно. Впрочем, визирь вынуждал её голову работать в полную мощь, и сейчас она пыталась понять, стоило бы брать во внимание самые отчаянные предположения, которые вызвали бы в обычное время смех.

Заметив затянувшееся молчание, Паша опёрся щекой о костяшки пальцев и окинул её оценивающим взглядом:

— Неужели у тебя нет ни одной стоящей догадки? Не предполагаешь, в какую сторону двигаться? — её лицо в момент этих слов доставило Ибрагиму особое удовольствие, и он не сдержался от злобной ухмылки.

Его тон и слова сильно раздраконили её.

— А может, ты просто собираешься убить Хатидже Султан через два месяца и подстроить всё так, что вину повесят на меня? — огрызнулась она. — Если тебе это больше подходит.

— Хюррем Султан, я оскорблён, — сказал он невыносимо спокойным и равнодушным голосом, не убирая руки от щеки. — Кем же ты меня считаешь? Убийцей моей жены и матери моих детей?

Повисло мрачное, давящее на голову молчание. Ибрагим издал лёгкий смешок, поднялся с места, подошёл к султанше и предложил той руку. Та смерила его испепеляющим взглядом и самостоятельно поднялась.

— Кажется, я истратил твой уверенный настрой на сегодняшний вечер, — усмехнулся он. — Полагаю, тебе следует отправиться в опочивальню и успокоить нервы.

— Я сама решу, что и как мне делать, Паша.

Хюррем выпрямила спину и направилась к выходу из покоев. Когда после стука перед ней открылись двери, она обернулась на его спокойный тон:

— Доброй ночи, госпожа.

Оставшаяся ночь доброй не была.