Сумасшествие всем миром (часть III) (гет)

Из логова Змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал — забавницу,

Гадал — своенравницу.

Весёлую птицу-певунью.

Покликаешь — морщится,

Обнимешь — топорщится,

А выйдет луна — затомится.

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, и хочет топиться.

Н.С. Гумилёв

В первый вечер, как и в последний вечер перед бедой, дом опечатан заклятиями ото всех, кроме самых близких людей.

Как и тогда, в октябре, Лили ополаскивает на кухне чашки. Смывает с них пыль десятилетий. Она родом из магглов, поэтому когда нервничает, перестаёт пользоваться магией. Зато магией вовсю пользуется Кикимер, которого Лили на радость ему и Джинни прихватила с площади Гриммо. Я не стал возражать, хотя вряд ли понравился этому существу. Как и оно мне.

По словам Гарри, из-за этой ушастой наволочки погиб Сириус. Мне бы следовало возненавидеть домовика и сразу выставить из дома, но я слишком устал. Решил, что возненавижу с утра. Тем более что Кикимер худо-бедно сготовил ужин из захваченных с собой припасов, о которых мы совершенно не подумали. А затем понимающе провалился сквозь землю, предварительно окинув меня с ног до головы пристальным взглядом мутно-жёлтых глаз. Неясно, ¬¬на что он сдался Лили. Если ей понадобились домовики, можно было набрать сколько угодно. Не таких отталкивающих.

Но я вообще многого в ней не понимаю. А в себе понимаю ещё меньше. Когда Лили с тревогой спрашивает: «Как ты себя чувствуешь?», я не сразу нахожусь, что ответить. Я, конечно, улавливаю, что речь не про насморк, хотя с ним мне тоже придётся жить. Но ставлю себе на заметку разузнать при случае, какие у меня ещё заболевания и проклятия. Кроме разодранной глотки и Тёмной Метки. От Снейпа всего можно ожидать.

— Не знаю. В общем, неплохо, — отзываюсь я, уже привыкнув говорить вполголоса. — Похоже на первые опыты с анимагической формой. Когда ещё не вполне освоишься.

Что тут прибавить? Я в задумчивости смотрю на свои руки — они вроде слушаются, хотя я их не узнаю. А вроде бы и не слушаются. При попытке сосредоточиться кончики пальцев соединяются сами собой — это не мой жест. Поначалу такие мелочи то и дело сбивают, но постепенно их становится меньше или к ним привыкаешь. Нет, меня куда больше волнует другое.

— Лили, почему я? Мне так никто и не объяснил. Это что, входило в план Ордена?

Должна же быть цель! Какое-то… оправдание.

Лили роняет чашку в раковину, достаёт, приклеивает отколовшуюся ручку Репаро и продолжает вручную домывать посуду. Всю, какую видит.

— Ну что ты! — руки у неё дрожат, но голос звучит спокойно. — Это ведь неизвестная магия. Наследие Волдеморта. Никому такое и в голову не пришло бы!

Так-таки и никому?

— Тогда зачем Снейп это сделал?

Вообще ничего не понимаю. Ни ориентиров, ни логики.

— Видишь ли, — она прикусывает губу, не зная, как сформулировать. — Так получилось, что это был единственный выход. Пожиратели хотели вернуть Волдеморта, Орден пытался им помешать. Но всё пошло не совсем так, как должно было.

Да, это я уже заметил.

— Но почему…

— Почему ты? — Лили со скрипом вытирает чайные блюдца. — Я думаю, тут не одна причина. А, может быть, одна. Просто мы были вместе, и он хотел по возможности облегчить мне боль.

Логика пропадает окончательно, но тревожный звонок я всё же улавливаю.

— Вместе — в смысле, у Арки Смерти? — переспрашиваю я, не зная, что думать.

— Вместе — во всех смыслах, — устало объясняет Лили, подманивая из чулана стремянку, чтобы добраться до верхних полок.

Мне кажется, я умираю повторно. До меня всё это доходит как-то фрагментами. Что она была со Снейпом. Что это был Снейп. Что он умер. Нет, в голове не вмещается! Я поднимаюсь на ноги, но ноги не держат, приходится ухватиться за стул.

— Сказала бы сразу! — всё, что я сочинил за пять минут отупения. — Как я понял со слов других, ты сама недавно очнулась, и вы постоянно жили вдвоём с Гарри. Прости, но зачем тогда… всё?

Лили уже на стремянке — протирает пыльные полки, прежде чем расставить посуду.

— Мне не обязательно оставаться в твоём доме, если ты об этом, — отвечает она с прежней невозмутимостью. — Я просто не хотела выяснять отношения при детях. Пусть Гарри считает, что мы живём здесь и счастливы. Ему и так хватает горя. Сейчас ему нужен якорь.

Да. Гарри. Конечно. Получается, Гарри про их роман не знал. Как и все остальные. Иначе точно кто-нибудь проболтался бы. Странная какая-то история! Или я не понимаю чего-то? Точно не понимаю. У неё, получается, горе. А я лезу со своими расспросами. А она смотрит на меня, а видит его, или его труп, или его могилу, и от этого у неё едет крыша. Вот-вот уедет совсем.

Но я не представляю, как быть в такой ситуации! Мне что — уйти, остаться, закатить сцену ревности, потащить её в постель и… накрыть пледом и держать за руку?

— Джим, подай мне тарелки.

Я машинально протягиваю ей одну стопку, потом другую. К слову, уже второй час ночи.

— Может, ты лучше ляжешь или… — не знаю, что ещё предложить. — Боюсь, я пока не в себе. А тебе, наверное, не до разговоров.

Лили рассеянно проводит рукой по кое-как обрезанным волосам.

— Если хочешь поговорить, то лучше теперь, — отвечает она негромко. — Сегодня я держусь на зельях, но больше их принимать не стану.

То есть, завтра разверзнется ад. Я невольно содрогаюсь.

— У меня и в мыслях не было тебя выгонять, — говорю я с ужасом. — Но, Лили, как ты видишь нашу жизнь? Как спектакль для сына? Как попытку начать всё заново? Ты никому не рассказывала, а мне рассказала. Чтобы я помог тебе забыть, так что ли?

— Думаешь, это жестоко? — она спускается со стремянки и останавливается напротив меня, глядя в глаза. — Я тоже не представляю, как быть, Джим! Но забыть никак не получится. Мне сказали кое-что на осмотре в Мунго. Так что тебе лучше сразу узнать правду. В каком-то смысле это теперь твой ребёнок.

Она так странно изъясняется, да ещё под зельями, что до меня не сразу доходит. Я и к Гарри не совсем привык, а тут… Восемнадцать лет! Ладно. Просто, в прошлый раз это выглядело иначе. С диким визгом и прыжком мне на шею.

— Я поживу у сестры, — обещает она успокаивающе.

А я даже не знаю, что чувствую. Боль, наверное.

— Зачем? — говорю. — Тут полно места!

Кажется, легчает. Наверное, это правильное решение. Лили пожимает плечами и начинает убирать со стола. Такое ощущение, что ей вообще всё равно.

— Ты меня ещё любишь? — это помимо воли.

Я всего лишь пытаюсь её понять. Но спрашивать такое нельзя. «Да» она сегодня точно не скажет. Что она может сказать? Нет? Не знаю? Подождём?

— Конечно, — отвечает она. — Но, боюсь, уже не так, как тебе нужно.

Это хуже всего. Худший из ответов. Но я разгадываю его не сразу. Года два ещё тянется мучительная агония. Мы пытаемся договориться, ссоримся, миримся, спотыкаемся о Кикимера, продолжаем жить в Годриковой впадине, устраиваем дружеские ужины и семейные праздники. Всё как-то так непонятно тянется, постепенно переходя в братско-сестринские отношения. Мы живём, словно в параллельных мирах. И не сказать, что плохо. Нет, жизнь вообще прекрасна! Вот только всё странно. Непонятно, кто мы друг другу. Всё непонятно. Муть, война, осколки прежних судеб. Горечь взросления — это требует времени.

* * *

Но кое-что я всё-таки осознаю сразу — хватит мучить себя и Лили. Надо обзаводиться Оборотным зельем. И срочно.

Это невкусно, но не так утомляет, как постоянная трансфигурация, к которой я пока прибегаю, копируя то одно случайное лицо, то другое. Но в Ордене столько дел, что у меня никак руки не доходят до работы над образом. Логичнее всего сделать слепок с Гарри и что-нибудь слегка поменять, чтобы не походить на братьев-близнецов. Но именно этого мне категорически не хочется делать.

Во-первых, я как-никак его отец, а разницу в возрасте и без того слабо ощущаю. Во-вторых, нет — я совершенно не хочу походить на себя. Как ни странно. То тело сгнило в земле много лет назад, и видеть в зеркале напоминание об этом не слаще, чем созерцать Снейпа. Одни покойники! Нет, надо всего-навсего найти кого-нибудь, наименее похожего на нас обоих, и желательно среди магглов. Чтобы не пересекаться с двойником. И придумать, как всё время доставать волосы у этого маггла.

— Держи, — вместо утреннего кофе Лили вручает мне первую порцию Оборотного зелья. — А то ты никогда не соберёшься! Я навестила в больнице Лонгботтомов, их сосед тебе идеально подходит. Здоровье отменное, а перспектив никаких. Родных тоже нет — возражать не будут.

Чтобы было понятно — в схватках с Пожирателями она по понятным причинам не участвует. Но по мере сил помогает Ордену варкой зелий и заботой о раненых. Нехватка снадобий и целителей образовалась сразу же — как только обычное количество пациентов возросло втрое, а больница имени святого Мунго перешла на осадное положение. В связи со всем этим мы решаем, что можно пренебречь некоторыми параграфами закона. Наверняка ведь незаконно воровать внешность даже у безнадёжных больных! А ещё я вдруг остро ощущаю, до какой степени хочу примерить на себя другой образ, кроме навязанного. Любой другой!

Выпиваю зелье. Приторно-тошнотворное, но привыкнуть можно. Гляжу в зеркало. О ужас!

Отшатываюсь от зеркала.

— Ты издеваешься?! — спрашиваю я, моргая свеженькими, округлившимися от испуга глазами. — Вот это тебе нравится, да?!

— Разумеется, нет, — мягко отвечает мне Лили. — Чем и руководствовалась. Подстрижёшься, и будет не так страшно! Твой прототип я, кстати, уже обстригла — зелья наварим впрок, хватит надолго. Согласись, лучшего варианта не найти! На тебя он не похож. На Северуса тем более.

Меня передёргивает. И от того, как буднично она ставит рядом меня и Снейпа. И от нового взгляда на… себя. Что да, то да, менее похожие отражения трудно себе представить.

— По крайней мере, от меня не будут шарахаться на улице, — ворчу я, начиная смиряться.

В глазах Лили вспыхивают почти забытые искры:

— Что ты! Отбоя не будет от почитателей! Очередь построится за автографами!

— Хотя бы кто это? — интересуюсь я, пытаясь перенастроиться на золотые кудряшки и небесно-синие глаза с поволокой.

— Гилдерой Локхарт. В прошлом знаменитый писатель. Он одно время преподавал у Гарри ЗОТИ.

Как, и он тоже?! Остался ли в стране кто-нибудь, не связанный с этим предметом?

— Значит, неплохой был волшебник?

Мне опять становится не по себе. Вот ведь — человек книжки сочинял, в Хогвартсе работал, а теперь всё равно, что овощ. Лили прищуривается:

— Ну, он был бы прекрасным волшебником. Если бы меньше думал о своей популярности. И о причёске. Говорю же, Джим, самое то для тебя!

Спасибо на добром слове. Ладно, пусть будет этот… Гилдерой. Какая разница?

Я потом нашёл его колдографии — если смотреть сквозь тёмные очки, не так уж и ослепляют. Хорошо, что он слегка осунулся и побледнел за время пребывания в Мунго. Локоны я обрезал, конечно. Голубой цвет носить зарёкся. Знакомые сперва терялись, но потом привыкли к моему новому облику. По облегчённым вздохам я понял, что в главном они со мной согласны — всё лучше, чем Снейп. Вот и ладно. Да простят меня поклонники Локхарта, безвременно канувшего в глубокий Обливиэйт.

* * *

— Расскажи мне о нём, — прошу я как-то в середине первого лета.

Лили роняет совок (она ухаживала за розами) и медленно поднимает глаза.

— Джим, извини, пожалуйста, но мне кажется, это не должно тебя касаться, — говорит она мягко.

Абсолютно согласен.

— Я имел в виду вообще. Что-нибудь, — пытаюсь я объяснить. — По крайней мере, в плане магических способностей. Я же должен знать, что могу, а что нет!

— Ах, это… — Лили задумывается.

Не замечал за ней раньше таких грустных и спокойных улыбок.

— Не знаю, что ты не можешь, — сознаётся она. — По-моему, у Северуса не было анимагической формы. Но наверное, её можно поискать, если ты скучаешь по анимагии.

Нет уж, благодарю. Что-нибудь перепончатое или чешуйчатое — обойдусь без анимагических форм!

— Но хотя бы патронус у меня есть? — спрашиваю без особой надежды.

— Да, конечно. Но…

Ух ты!

— Экспекто Патронум!

Меня передёргивает. В общем, понятно, о чём она пыталась предупредить. Лили молча возвращается к работе. Я срубаю Сектумсемпрой живую изгородь и ухожу в дом. Голова, как чугунная. Должно быть, из-за близкой грозы. Отправляюсь на кухню.

— Дай воды, Кикимер.

— На то она и воля господина, — отзывается домовик, как всегда, с под… текстом.

Подаёт мне стакан, но смотрит не в глаза, а куда-то за спину. Я оборачиваюсь. Лили стоит в дверях, словно колеблясь, заходить или нет. Потом всё-таки делает шаг и протягивает мне волшебную палочку.

Не понимаю.

— Я подумала, что с этой тебе будет комфортнее, — объясняет она коротко.

А, понимаю. Кажется.

— Спасибо.

Размышляю, что бы ещё прибавить, чтобы сгладить неловкость. Кикимер переводит внимательный взгляд с меня на неё, на палочку. Он-то уж точно в курсе всего, старый хитрец!

— Я думал, её отобрали Пожиратели. В зале Смерти, — произношу я, рассматривая подарок.

— Мы знали, что так и будет. Поэтому в зале Смерти отобрали палочку Руквуда, — отвечает Лили также осторожно.

Кто такой Руквуд, интересно? Впрочем, сейчас это вряд ли имеет значение. Я сам до сих пор пользуюсь палочкой, отнятой у кого-то в бою. И я вовсе не уверен, что рад подарку. Лицо ещё можно поменять, но на палочку придётся глядеть целыми днями. Вздор! Лили дело говорит. В бою заклятия должны быть максимально действенными. Я делаю один взмах, другой… Кикимер злорадно усмехается и пропадает с глаз. Я и сам не могу сдержать усмешки. Возвращаю палочку Лили.

— Либо она сломалась, либо я — сквиб.

Лили с тихим облегчением забирает палочку назад и проводит ею над стаканом, снова наполняя его водой.

— Жаль, — вздыхает она помолчав. — Значит, и Бузинная не признает в тебе хозяина.

Это ещё неизвестно. Я хочу сказать, что это не показатель.

— А если я её сломаю об коленку, что ты сделаешь, а, Сопливус?! Проверим, насколько она гибкая? Так, пока не ломается… А так?

— Будь ты проклят, Поттер!

Будь ты проклят.

— Не так уж важно, какая палочка, — успокаиваю я Лили. — Но ты права — не стоит мне разбрасываться способностями. Не то сейчас время. Что ты говорила про окклюменцию? Как её можно развить?

Лили снова задумывается, поглаживая палочку из чёрного дерева у себя в руках, как живое существо.

— Тебе лучше спросить у Гарри, — предупреждает она. — Но, насколько я знаю, это редкое искусство, и по книгам его не освоишь. Нужен более опытный волшебник и долгие тренировки.

Возможно, не такие уж долгие. Если начинать не с нуля.

— И кто у нас владеет этим редким искусством?

Она молчит, смотрит на меня.

Понятно. Значит, окклюменцию так и так придётся осваивать. Заодно с легилименцией. Раз мы один такой.

— А Гарри?

— Боюсь, у него недостаточный уровень, — в её глазах вспыхивает озарение. — Ой, что же я такая бестолковая! От токсикоза, наверное… Тебе же надо в Малфой-мэнор! И Гарри не забудь прихватить.

Вот уж никак не думал, что мне туда надо.

Тем не менее, дня через три мы с сыном оказываемся в означенном месте. Перед очень запущенным замком или очень свежими руинами — с какой стороны смотреть. Ворота, говорят, до сих пор беспрепятственно пропускают лишь носителей Тёмной Метки. Никаких загвоздок — я за руку провожу Гарри, и мы поднимаемся на огромное обветшалое крыльцо.

— Люциус Малфой был Пожирателем, каких мало. Пока умом не тронулся, — говорю я, прежде чем постучать в двери. — Как его сын оказался на нашей стороне?

— Сам не пойму, пап, — сознаётся Гарри. — Он как бы ни то ни сё. В Норе и в Министерстве держался неплохо. Но у него Метка, и вообще он скользкий тип. Но нам же не обязательно ему верить?

И то правда. Я несколько раз ударяю дверным молотком в форме змеи. Как всегда у слизеринцев, тут всё в змеях, но это можно перетерпеть — был бы толк. Дверь приоткрывается в щёлку, на пороге показывается тощий испуганный домовик, исчезает с хлопком, и через минуту нам отворяет сам хозяин замка. Бледный и дёрганый юноша, поразительно напоминающий Люциуса в молодые годы. Только тот не был таким бледным и дёрганым.

— Это… вы? — вздрагивает он, увидев меня.

К внешним преобразованиям я в этот раз не прибегал — вдруг это осложнит работу с сознанием? У меня в голове и так всё вперемешку: прошлое — настоящее. Сам Волдеморт рехнулся бы, разок туда заглянув.

— Что вам нужно, Поттер? — настороженно спрашивает у Гарри Драко Малфой, чуть высунув голову из дверей.

Как ни сложно ему обращаться к моему сыну, ко мне, видимо, вообще никак. Заметно, с каким облегчением он расходится со мной взглядами. Мутный какой-то мальчишка — Гарри прав! И как он не боится жить тут один? Почему уверен, что после всех событий его не тронут? Или просто забился в угол, потому что всё равно пропадать? В любом случае, надо будет подключить Орден и сменить здесь всю защиту, пока про замок не вспомнили Пожиратели. Что-то мне подсказывает, что Малфлой-мэнор ещё пригодится.

Но сперва о делах сегодняшних. Мы вкратце излагаем, что нам нужно. Драко застывает, изумлённо вытаращив бледно-голубые глаза, но не решается спорить и проводит нас через тёмный, пропахший плесенью холл в бывшую гостиную. Похоже, это единственная жилая комната в доме. Тут у него и спальня, и столовая. Зеленоватое зеркало над камином отражает полный бардак и полное безразличие к бардаку.

— Сейчас…

Младший Малфой начинает метаться из угла в угол в поисках непонятно чего. Через секунду он спохватывается, приманивает волшебной палочкой ключи и приглашает нас к дальней двери.

Мы проходим через короткий тёмный коридор, спускаемся по крутой лесенке и я вижу, как всё сильнее мрачнеет Гарри. Драко тоже мрачнеет.

— Только этого не хватало! — бормочет он, обращаясь то ли к нам, то ли к самому себе. — Если он давно там помер, я ни при чём!

Если сын Люциуса ещё не начал сходить с ума, как папаша, то скоро начнёт. От такой-то жизни!

— Тут я не могу открыть, — заявляет он, натолкнувшись на кованую дверь внизу лестницы.

— Малфой, хватит выдуриваться! — резко бросает Гарри. — Раньше отлично открывал!

— Я не вру! — огрызается тот, сразу прикрываясь палочкой, и через силу заговаривает со мной, явно не зная, как обратиться: — Вы же запирали в последний раз! Наверное, нарочно, чтобы я не открыл.

Да? И кто напомнит, как я запирал?

— Нужна… ну, она. Метка, — шёпотом подсказывает Драко, продолжая опасливо коситься на моего сына.

Давай, Поттер, в чём проблема?

Да без проблем! Я молча закатываю рукав, подношу руку к замку, раздаётся щелчок. Аплодисменты мне. Волдеморт не зря уверял, что я стал бы прекрасным Пожирателем Смерти.

Драко с облегчением выдыхает, Гарри задерживает дыхание. Мы оказываемся в подземной темнице. Помещение просторное, и Руквуда приходится поискать с Люмосом. Но он действительно здесь и даже жив. Заливаю в него весь пузырёк антидота, и мы отступаем на безопасное расстояние, нацелив на пленника волшебные палочки. Он приходит в себя, закашливается, садится и мгновенно подбирается, отодвигаясь к стене. Значит, обрёл сознание.

— Опять ты? — спрашивает он придушенно, уставившись мне в лицо. — Я уже думал, не вернёшься!

В принципе, правильно думал. Если бы не Лили — добрая душа! — так бы он тут и умер, всеми забытый.

— Руквуд, у нас много дел и мало времени, — предупреждаю я строго. — Поэтому объясню сразу. От тебя требуется одно — поработать учителем окклюменции и легилименции. Если начнёшь упорствовать, значит ты нам вообще без надобности. Догадываешься, к чему это приведёт?

— Да! Да! — выкрикивает он, невольно вжимаясь в стену. — Но прости, это всё, что я понял. Кого я должен учить? Этих сосунков? Малфоя и Поттера? А сам ты не можешь?

— Заодно и меня поучишь.

Он молчит, моргает, и глаза от непонимания наполняются страхом.

— Я тоже буду тренироваться, сэр? — шёпотом уточняет Драко.

— Но ты ведь уже тренировался? -я бросаю на него короткий взгляд. — Должна быть от тебя какая-то польза. Кроме как от тюремщика.

Драко оскорблённо давится ответом, но шанс отточить уникальное магическое искусство заставляет его остаться. Слизерин. Малфои. Руквуд затравленно переводит взгляд с одного лица на другое.

— Здесь какой-то подвох, да? — спрашивает он обречённо. — Ладно, как скажете. Всё равно у меня нет выбора. Ведь так, Снейп?

— Я не Снейп.

Казалось бы, ему должно было полегчать, но Руквуда наоборот охватывает дикий ужас. Даже пот выступает у него на лбу.

— А кто ты? — спрашивает он сипло, косясь на мою Метку.

Верно, её не подделаешь. Должно быть, своих он теперь боится больше, чем Ордена.

— Покажи мне своё искусство, заодно и узнаешь, — предлагаю я, подмигнув Гарри. — Я так понимаю, палочка для этого не обязательна?

Руквуд кивает, потом качает головой, не зная, как правильней выразить мысль.

— Осторожно! — коротко предупреждает меня Гарри.

Если осторожничать, мы не продвинемся с этим типом до следующего пришествия Волдеморта. В любом случае, его чары мне лучше сперва испытать на себе.

— Ты правда этого хочешь? — уточняет Руквуд сдавленным шёпотом.

— Надо же с чего-то начинать!

Он всё ещё не уверен, что понял правильно, но в его положении не спорят. Бывший сотрудник Отдела Тайн поспешно выпрямляется и захватывает мой взгляд в какую-то магическую ловушку.

— Легилименс!

Вихрь воспоминаний, обрыв и темнота. Сперва глухая, потом с отдалёнными голосами:

— Но не с Круцио же начинать, Малфой! Ты другие заклятия знаешь, кроме Непростительных?!

— Заткнись, Поттер! Сейчас все простительные. Я же сказал — не нужны мне трупы в подвале! Он твоего отца вырубил, между прочим!

— Не убивайте!!! Я не причиню зла, я дал Обет! Непреложный. Клянусь, я не знал! Я думал, он выставит щит! Не убивайте!

— Кто тебя убивает?! Только попробуй помереть раньше, чем научишь нас так делать!

— Я научу! Научу! Не надо Круцио!

— Эннерв…

— Не надо Эннервейта, Гарри. Я в порядке. И впрямь, стоящее искусство.

Дамблдор считал, что без этого никак. Ну, не знаю… Руквуд мгновенно перестаёт орать и сжимается в комок, едва я поднимаюсь с пола.

— Ты… Нет! Не приближайся ко мне! Кто ты?! Что ты?!

— Ты настолько плохой легилимент, что ничего не понял? — спрашиваю я, как всегда, хрипло.

Он, определённо, понял, но пока не в силах поверить. Да, это тяжело для осознания. Но границы магии определяются лишь балансом фантазии и здравого смысла. Не только легилимениция способна взорвать разум.

— Ты — Джеймс Поттер, — сдавленно выдыхает Руквуд. — Но ты не можешь быть Джеймсом Поттером! Это не… Вы что, открыли Арку Смерти?! — его глаза так мечутся по нашим лицам, что у меня возникают опасения, как бы он всерьёз не помешался.

Где мы найдём нового легилимента?

— Возьмите, — предусмотрительный Гарри протягивает пленнику какое-то зелье (видимо, успокаивающее), и тот выпивает, не глядя.

Драко стоит молча, но и его слегка лихорадит. Он тоже не до конца со мной освоился. Придётся понемногу осваиваться. Теперь мы будем много времени проводить вместе.

— Кто хоть победил?! — умоляюще спрашивает Руквуд. — Вы много народу понадёргали с того света? А… Тёмный Лорд, он вернулся?!

Видимо, Круциатус не дал ему целиком охватить картину моих воспоминаний.

— Нет, — отвечаю, — он не вернулся. И не вернётся. Зато я теперь здесь. Это всё, что тебе нужно знать. А ещё то, что мы будем заниматься легилименцией. Пару раз в неделю. Как считаешь, Гарри, этого будет достаточно?

— Вполне.

— Значит, так и условимся. Остальное время, Август, вам придётся проводить здесь. Отпустить вас мы по понятным причинам не можем. Убегать тоже не советую.

По испещрённому оспинами лицу Руквуда начинают катиться слёзы. Мы переглядываемся, удивлённые его реакцией.

— Куда мне бежать?! — выговаривает он, наконец. — Я тут на веки вечные! Тёмный Лорд не возродился из-за меня! Раз Снейпа больше нет, кто теперь главный предатель? Кто?! Кто?!!

Успокоительное тут, похоже, бессильно. Хватит на сегодня занятий. Мы с облегчением возвращаемся на лестницу, но пока не затворяется тяжёлая сейфовая дверь, до нас доносятся истерические вопли пленного Пожирателя. Лишь бы и впрямь не спятил.

Сейчас бы закурить, но не с моим горлом. Я прислоняюсь к стене, пытаясь успокоиться. Меня трясёт, но голос должен звучать уверенно.

— — Будем упражняться друг на друге, — произношу я вполголоса. — Никому об этом не рассказывать. Следующее занятие в пятницу, в шесть вечера. Всё понятно?

Оба мои спутника вздрагивают и смотрят на меня как-то странно.

— Да.

— Да, сэр.

Вот и договорились.

* * *

Почему-то мне кажется, что это я должен сделать сам. Без никого. Заняться, так сказать, осквернением могил. Потому что нет смысла ходить с чужой палочкой, зная, где своя. Я же с Гриффиндора — чего тут бояться? Пробираюсь ночью на кладбище. Расставляю защитные чары. Магией поднимаю гроб, магией открываю, стараясь не приближаться. Магией приманиваю палочку. Я ненормальный, да?

«Джеймс, вот на кой тебе это?»

«На что там смотреть? Зачем заглядывать в Арку Смерти?»

А Питера я не слушаю.

У меня такой шум в ушах, когда я всё-таки приближаюсь к разрытой могиле! Сам не знаю, с какой целью. Чтобы проверить себя на смелость? Чтобы яснее осознать случившееся? Чтобы понять, что смерть, она там, а я теперь здесь и не имею к ней отношения? Заглядываю в гроб — ничего особенного. Я видел и более страшные трупы. А тут — одни кости в полуистлевшей парадной мантии. Чёрные волосы, пустые глазницы. Ничего особенного. Почему тогда меня так колотит?

Я не сумасшедший. Я хотел только забрать палочку. Захлопываю руками ветхую крышку. Вспоминаю про магию. Закапываю, заравниваю, водружаю на место надгробие. Стираю вторую дату. Или правильнее писать две даты смерти? Или оставить место ещё и для Снейпа — на камне и под камнем? Голова раскалывается. Плетусь домой. Не очень соображая, что делаю, сажусь завтракать. Уже утро, оказывается. Где я шатался, не помню.

Лили смотрит круглыми глазами. На меня, на палочку, лежащую на столе, на перемазанные в земле руки. Палочка моя, а руки нет.

— Господи боже, Джим! Где ты был?! Почему ты не сказал? Мы бы вместе…

— Мы не вместе!

И я ещё не настолько сдвинулся, чтобы заставлять беременную женщину раскапывать могилы.

Всё, не хочу есть. Ухожу к себе.

Ненавижу его. Снейпа. С каждым днём всё больше.

Лили это понимает, по-моему. Несмотря на то, что я ни с кем не откровенничаю. А что скажешь? Он отдал свою жизнь взамен моей! Трудно объяснить, но за это и ненавижу. Какого Мерлина он в последний миг вспомнил именно меня?! Почему не возвратил Альбуса Дамблдора — великого чародея и стратега? Или, скажем, Седрика Диггори — мальчишку, который и пожить не успел, и умер ни за что? Или вон — Сириуса, который погиб непосредственно в Арке Смерти? Тоже не без помощи Снейпа.

«Уволь, Сохатый! Жить в теле Сопливуса?! Да лучше сдохнуть дважды!»

— Это ты сейчас так говоришь.

А если у тебя сразу образуется взрослый сын, жена на сносях и куча других проблем, то ни черта ты не сдохнешь. И вообще это глупо. Жизнь я люблю. Но Снейпа ненавижу.

«Джеймс, что ты себя изводишь? Повезло тебе — так живи! Мы не в претензии. Что нам тут, спички тянуть, кому на выход? Лучше познакомься с моей женой. Правда, она чудо?»

Чудо, да.

— Ваш сын растёт сиротой.

«Твой тоже рос сиротой.»

— Мой вырос.

«Ты ему и сейчас нужен. Всегда был нужен. А скоро будет другой ребёнок. Такие вещи на весах не взвешивают! Это жизнь, друг!»

Теперь я и слово «жизнь» начинаю ненавидеть. В процессе этого бесконечного спора с собой, с ними, со Снейпом, с совестью. Мне говорят — просто живи. А я всё время думаю, чем оправдать своё возвращение. Тем, что лучше я, чем Волдеморт? Лучше я, чем все остальные, включая Снейпа? Ненавижу. Не могу смириться с тем, что он это решал. Не хочу подачек от Снейпа, особенно после того, что у них было с Лили. Я, собственно, не знаю, что было. И понятия не имею, кем он стал за эти годы — люди говорят разное. Но обручальное кольцо, которое я надел ей на свадьбе, Лили передарила Джинни.

Лучше бы мне вовсе об этом не думать, но стоит поглядеть в зеркало, и мысли сами лезут, и я опять вступаю в бесконечный спор с мертвецом.

Каких только версий я не слышал! Например, о том, что он отдавал мне долг за спасение жизни. Я не сразу понял, про что речь — оказалось, про то, как я уберёг Ремуса от несварения. Я-то думал, Снейп уже тогда вернул все долги, сдав нас директору! Но не спорить же об этом со всеми и каждым теперь, когда он сделался героем? Людям необходимы герои, особенно в тяжелые времена. По себе знаю, хотя из меня от героя одно название. Никогда себя не прощу за Хэллоуин восемьдесят первого. Но и Снейпа не прощу. Будь он жив, я разве что не убил бы его, но говорить с ним точно не смог бы. Что бы он ни пытался исправить. Что тут можно исправить? Что?! Что он исправил?!

Гарри вообще считает, что дело в Левикорпусе. В каком Левикорпусе?! Сын не верит, что я могу не помнить. А как можно вспомнить после всего, что было, какую-то шутку на пятом курсе? Такие шутки приключались каждый день — заклинание было в моде. Между прочим, Снейп его и сочинил! Не знаю уж, зачем. Чтобы котлы выливать, наверное. А Сектумсемпру, которой полоснул Сириуса — чтобы корешки нарезать.

Но я не хочу показаться сыну чересчур легкомысленным. Я верю, что в переменившейся реальности становятся важными совершенно неожиданные вещи. И я честно пытаюсь вникнуть. Но не могу. Я не заставлял Снейпа обзывать Лили, не заставлял его уходить в Пожиратели Смерти. Выходка была, может, и не из лучших, ладно, признаю. По этому поводу на меня завели новую карточку провинностей и заставили всю нашу банду до конца года чистить совятник. Дальше-то что? Видимо, это ещё один подарок от Снейпа — хватит всем, включая сына, считать меня героем.

— Пап, ну теперь он умер, наверное, можно сказать. Это было его худшим воспоминанием!

Да? Счастливую он прожил жизнь. Рад за него. Моё худшее воспоминание — рожа Волдеморта и зелёный луч на пути в детскую. И это воспоминание не случайно. Ведь вторая версия — то, что Снейп переживал из-за истории с Пророчеством.

Третья — что он сознавал, как стране нужен такой человек, как я. Хотя бы из-за моей удачливости. Удача — вовсе не последнее дело, особенно если вспомнить про Книгу Мерлина. Ах да!

Четвёртая причина — он надеялся, что я расскажу про Книгу.

Пятая… Словом, имя им легион. Здорово ему меня не хватало, однако.

А мне вот, особенно, при плохой погоде, кажется, что Снейп устроил этот фокус по единственной причине, какая когда-либо заставляла его обо мне вспомнить. Из мести. Он считал, что я отделался слишком дёшево и вечное чувство вины мне не помешает. А ещё это был самый верный шанс окончательно, навсегда отобрать Лили. Он для этого даже умереть был готов — от такой целеустремлённости передёргивает. Зато теперь Лили не будет тосковать по мне, плакать на моей могиле и винить его в моей смерти. Даже гипотетически. Я уж не знаю, как оно было на самом деле. Но по себе теперь знаю, как тяжело, практически невозможно бороться за женщину с мёртвым героем.

Живи, Поттер, чтобы посмотреть, насколько она не твоя.

Если я кому-то озвучу этот вариант, решат, что я тронулся. Лили мне первая выцарапает глаза. Но я точно знаю, что он усмехается на том свете, понимая, что она даже прикоснуться ко мне не может, не прикоснувшись к нему.

Ну же, Поттер! Попробуй. Постирай штаны, помой патлы. Вдруг она влюбится?!

Я не могу объяснить внятно, но это выстукивает мне мой собственный пульс, потому что собственная кровь меня ненавидит. Это читается в моих глазах, когда я, задумавшись, перестаю следить за выражением лица в зеркале. Это прячется в складках вокруг рта и в размытом контуре Метки.

Или это всё мне мерещится. Потому что воскрешение слишком тяжело для смертного разума.

Пропади оно… Но теперь даже Лили на его стороне, я знаю! Он же больше не Пожиратель Смерти — то-то подвиг! Нет-нет, мы почти не говорим с ней о Снейпе. Однако я это чувствую. Дурно про него сказать нельзя, это ясно. Но если я говорю спокойно или просто пытаюсь разобраться, выходит ещё хуже. Она обязательно обрубает разговор в том смысле, что я никогда его не пойму, мы слишком разные, и я всегда его ненавидел. И бесполезно объяснять, что нет — не всегда. Вот только теперь начал. А прежде всего лишь терпеть не мог.

Прежде мне просто было непонятно её покровительственное отношение к Снейпу. Если у него напрочь отсутствовал моральный стержень, и сносило голову от тёмных искусств, почему Лили должна была с ним нянчиться? Или, может, я должен был? Или вся школа во главе с Дамблдором? Что может заставить нормального человека уйти в Пожиратели? Ответ один — ничто. Уж точно, не разбитое сердце и не Левикорпус. Мне вообще казалось, что школьные проблемы надо оставлять в школе!

Лили отвечает молчанием на мое молчание. И её молчание значит: конечно, тебе это ничего не стоило, не тебе же сломали психику! Или мне так кажется. Но иначе — почему она молчит? Вот, поэтому и не надо возвращаться после смерти. Психика — цветочки! Кто бы мог подумать — какие нежные души шли в Пожиратели Смерти! Сказать, что он мне сломал?

Сказать тебе, Лили?! Вот Снейп точно меня ненавидел. И мечтал о моей смерти — не сомневаюсь! За что? За детские драки и за то, что Лили осталась со мной, а его отшила? А кого она не отшивала? Лично меня — года три подряд и бесчисленное множество раз. Волдеморт устал бы Метки ставить! Лучшие друзья — и те смеялись. Уж не знаю, кого она ждала. Да, собственно, она и сейчас…

Чёрт! Хоть бы она не со Снейпом в итоге связалась! С кем угодно другим — я бы понял. А этого понять не могу. Тут дело даже не в прощении. Боль, как от измены, а прощать нечего, это я сознаю. Я на её месте вёл бы себя хуже, но…

— Джим, я не надеюсь, что ты поймёшь и простишь. Ты и не должен.

Что я могу ответить? Я выдаю дежурное:

— Ну да, это твоё дело. Я понимаю — он был твоим другом.

Но она чувствительна ко лжи, как Веритасерум. Она тут же вскидывается и прищуривает глаза:

— Ты говоришь это таким тоном! Нет, он не был мне другом! К тому времени, как всё рухнуло, он давно уже был врагом. Ты же нас и рассорил!

Я?!

— Как с семьёй Туньи! Ведь в моей жизни должен был остаться только ты! И те, кого ты одобришь!

???

Кого ей не хватало? Сестрицы, с которой она расплевалась раньше, чем узнала меня, или её недоразвитого муженька?

— Что ты говоришь, Лили? Я что, запирал тебя? Или у нас было мало друзей?

Про «запирал» это я зря, конечно. Но тут надо спрашивать с Волдеморта. Вообще, это в ней уже говорит крестраж. Гарри считает, что подобные вспышки объясняются именно этим. Он с чем-то похожим уже сталкивался. Правда, в неодушевлённых крестражах. Видеть это в живом человеке ещё страшнее. В неё словно вселяется демон, которого невозможно утихомирить. До беременности такие случаи были редки, но чем ближе к родам, тем чаще всплески.

— У нас бывали только твои друзья, Джеймс! Только твои!

Я уже не отвечаю — бесполезно спорить с магией Волдеморта. Но и оставить Лили не могу — начнёт кидаться предметами или что-нибудь с собой сделает. Сейчас ей даже зелья не помогают. Слабые бесполезны, а сильные противопоказаны.

— Твой друг — Питер! — напоминает она, как будто это можно забыть. — Был у нас в тот день, проверял, дома мы или нет! Принёс для Гарри говорящую тыкву. Обедал с нами! Обсуждал дела Ордена! Мои враги, Джеймс, лучше твоих друзей!

К чему вообще эта параллель?

— Лили, я всё знаю. Успокойся, пожалуйста. Если бы я встретил Питера, я убил бы его два раза!

— Не сомневаюсь, — цедит она очень зло и холодно. — У тебя все виноваты. Кроме тебя самого.

Вот оно! Она их всех простит, даже Волдеморта. Только не меня.

— Так это всё из-за палочки?! Из-за того, что я оставил её тогда на диване?! — от такого удара я забываю, что нельзя забываться. — Прости. Я вас должен был защитить. Не защитил. Но дай хотя бы теперь попытаться!

— Почему же? Ты защитил, — обрывает она. — Я жива, Гарри жив. Все живы и всё прекрасно. Даже ты жив! Что ещё нужно?!

Наш диалог — это разговор двух призраков. Всё по кругу. Лили уходит, шарахнув дверью. Я сажусь на злополучный диван, сжимая в кармане палочку, с которой теперь не расстаюсь. Кроме дивана, вся мебель повалена, стёкла — вдребезги. Крестраж — это вам не шутки. Ещё один момент, который мы не обсуждаем — за каким Годриком она вообще беременела, будучи крестражем? Скорее по её настроению, чем по словам, я смутно догадываюсь, что сперва Лили не соображала, что с ней не так, а потом было уже поздно, и… В общем, она хотела этого ребёнка. Они хотели.

А я вот уже не знаю, чего хочу. Я всё меньше узнаю Лили. Порой вообще не понимаю, что она говорит. Утром одно, вечером другое. Трудно определить, это у неё от беременности, или от всего пережитого, или от тёмной магии Волдеморта. Или Снейп так заморочил ей голову? Ясно, что в его смерти Лили винит себя. Это очень в её стиле. Хотя логики тут ни на кнат. Снейп был взрослым человеком и осуществлял план Ордена. В тот день многие погибли по той же причине. Я уже пытался осторожно напомнить Лили, как всё в реальности. Но это ещё одна закрытая тема. Патовая ситуация.

Жалеть о его смерти, значит жалеть о моём возвращении. Так рассуждает Лили, когда в ней просыпается горе. Когда просыпается крестраж, всё ещё хуже. Тогда она заявляет, что я только рад тому, как всё сложилось, что я и так с радостью убил бы Снейпа. И вообще перестаёт меня слушать.

И всё-таки нет. Будь у меня выбор, я не стал бы возрождаться за чужой счёт. И не стал бы никого убивать. Не из-за мести, не из-за Лили. Пусть бы он жил и приносил пользу Ордену. Так я думаю, когда пребываю в хорошем настроении. А что я думаю, когда нахожусь в плохом, не хочу даже записывать. Это только фантазии, но их очень чутко подкарауливает крестраж. Стоит расслабиться — и он тут как тут. Этот крестраж нарочно метит в уязвимые места — очень подлая штука.

Можно, конечно, уйти. Но я не ухожу. Потому что знаю — минут через десять это отпустит. И Лили вернётся.

Она возвращается — её тоже отпустило. Плачет, просит прощения, говорит, что сама во всём виновата. Я, конечно, отвечаю, что нет — виноват я. Кто же ещё? Сидим в обнимку на диване. Темнеет. Лили вытирает слёзы.

— Ужинать будешь? У Кикимера сегодня запеканка.

Я киваю. Конечно, буду. Мне ещё отправляться в ночной патруль.

Лили слабо улыбается, целует меня в щёку, порывается встать, замирает, хватая мою руку.

— Чувствуешь?! Первый раз! Вот опять!

Её глаза сияют, лицо загорается румянцем. Я задерживаю дыхание. Моя ладонь, прижатая к её животу, ощущает слабую рябь. В сердце вонзается первая игла, я безотчётно улыбаюсь в ответ, и тут же подскакиваю на месте:

— Гарри с Джинни вот-вот придут! Сегодня же суббота!

И мы кидаемся лихорадочно наводить порядок.

Так и живём.

Не без сложностей, конечно.

В другой раз я сам не выдерживаю, несмотря на её уже поздний срок. Или именно поэтому — надо ведь как-то определяться?! Я спрашиваю, в чём я, собственно, виноват, и сколько это будет длиться, и вообще… Я не знаю, что сказать. Я хочу сказать — после меня она сошлась как-то со своим… другом (не могу назвать его точнее, не заставляйте). А после него что, настала гибель вселенной?!

Но нельзя же произнести это вслух! Я не произношу, но Лили и так понимает. Понимать друг друга мы стали даже лучше. Лили откладывает очередную распашонку (она их шьёт постоянно, как заведённая — тоже вручную).

— Я очень устала, — объясняет она. — Всякий раз происходит одно и то же. Я встречаю мужчину, пытаюсь обустроить дом и родить ребёнка. Потом начинается война, мужчина гибнет и надо всё начинать заново. У меня не осталось сил на то, чтобы отпустить и полюбить снова. Я же не феникс!

— А я вот, — говорю, — феникс! Может, нам со Снейпом обратно махнуться смертями, чтобы тебе полегчало? Ему ты больше обрадуешься?!

Она молчит и бледнеет. А я в который раз себя проклинаю. Потому что если что-то случится с этим ребёнком его-её-нашим, Лили абсолютно точно и окончательно слетит с катушек.

— Не смей, — произносит она, наконец. — Если тебе дана жизнь, то живи. Только не мотай мне нервы.

Выдерживаю паузу. Стараюсь говорить рассудительно.

— Раз уж твой друг захотел подарить мне второе рождение, может, ты ради него постараешься…

…Вернуться ко мне? Или для начала перестать шить двадцать четыре часа в сутки?

— Мой друг не хотел, чтобы ты и в первый раз рождался, — она отвечает резко, почти зло. — И, кстати, мне плевать на его желания.

Догадываюсь, что я её тоже достал. А что мне делать? Врать? Зашить себе рот?

Весь последний месяц делим ещё не родившегося младенца. Как у нас повелось, Лили внезапно и в корне меняет решение. Теперь она считает, что пора всем поведать правду. Вот теперь и пора! Зачем, Мерлина ради?! И без того всё наперекосяк!

— Чего ради, Лили? Ребёнок всё равно не поймёт! Скажем, что он мой, и всем будет проще!

— А родного отца взять и стереть из жизни? За что? Потому что всем так проще?

Твою же…

— Поступай, как знаешь. Но мелкому такого порасскажут про Снейпа вообще и про Арку в частности, что и взрослый не выдержит.

Раздумывает. Откладывает распашонку.

— Джим, для чего тебе это? Захочешь видеть малыша — пожалуйста. Но зачем привязывать себя к ребёнку человека, которого ненавидишь?

По-моему, она не про того ребёнка говорит. И не со мной. Я стараюсь сдержаться. Не могу сдержаться. Ухожу курить. На улице стучу кулаком в стену. Возвращаюсь.

— Лили, пока ребёнок будет расти, пусть просто знает, что у него есть отец. А как подрастёт, растолкуем, что отцов двое. Когда он сможет уложить это в голове.

Гарри, вроде бы, уложил. Я не уверен. Мы с ним так и не объяснились. Но у меня из памяти не идёт наш первый полупьяный разговор на площади Гриммо. Мне кажется, он понял ещё тогда. Он понятливее, чем я.

Лили неожиданно соглашается. А я неожиданно ощущаю предельную усталость. Если после родов она ещё раз предложит разъехаться, я не буду возражать. Не могу больше. Найду для них какое-нибудь безопасное место или оставлю их здесь и уйду сам. Попробую вправить себе мозги и наладить нормальную жизнь, а потом…

Потом рождается Мэри. И я осознаю, что это не шутки. Это сразу и навсегда.

Никто никуда не едет. Я смиряюсь. Лили перестаёт истерить, тем более что крестраж её покидает. Теперь она счастлива. Она снова мать. Она мила и спокойна. Она меня не любит. Больше нет. Но это ведь тоже не конец света, да? Хотя мне и кажется долгое время, что именно так. Не могу даже сказать, когда я понял, что всё прошло. А, нет, могу!

Был один момент, всего один, уже после рождения Мэри. Мы тогда доживали последние дни в Годриковой впадине и… Трудно даже сказать, что произошло. Какое-то совпадение теней и ощущений. Дом, полутьма, осень, у ребёнка режутся зубы. Опять бессонные ночи, тревожные вести о налётах Пожирателей, слёзы Лили из-за того, что они ещё кого-то убили. Прошло, наверное, года полтора с нашего воссоединения. Я уже ко всему привык. Мне так казалось.

В тот раз я вернулся, как всегда, за полночь — мы снова удержали за собой больницу Святого Мунго, и даже обошлось без жертв. Но всё равно я был совершенно вымотан, и сразу завалился спать, и даже рулады Мэри этому не помешали, хотя их не заглушить никакой магией.

Проснулся я, как от толчка, глубокой ночью, когда в доме уже была тишина. Никак не нарушая эту тишину, Лили сидела возле меня на постели. И видимо, уже долго. Смотрела на меня, что ли? Но в волосах у неё была та самая заколка, и волосы выбивались из-под заколки точь-в-точь, как раньше. Когда мы тоже здесь жили, и свет так же падал в приоткрытую дверь. И так же плакал, а потом — о чудо! — засыпал ребёнок. И у Лили было точно такое лицо счастливой усталой матери.

Меня вдруг накрыло этим ощущением — жены и дома, ребёнка в соседней комнате — и я со сна опять потянул её к себе. Впервые с того первого дня, в спальне Сириуса. И Лили как-то не оттолкнула. Я сел на кровати, стал её целовать, она сама открыла губы для поцелуя. Вкус — её, чем глубже, тем слаще. Не оторваться, пока хватает дыхания. Сон, полумрак, затмение какое-то. Лили. Выдернул из её волос заколку, расстегнул халатик, и всё было точно так, как я помнил — запах волос, нежность кожи. Иди сюда, Лисёнок!

Запустила пальцы мне в волосы, прильнула ближе. Подожди, к чёрту футболку… Выводит какую-то вязь по моей коже, едва касаясь, даже не пальцами, а кончиками ногтей, сама — сама раздвигает языком мои губы, жадно, словно её мучает жажда. Ладно, Лили, хорошо! Входит в меня, берёт меня… явно же! Чёрт, это странно, непривычно, не знаю, ерунда, какая разница, как? Памяти непривычно, но не губам, не коже, не… Что-то во мне знает, что дальше, как дальше. Желание накрывает раньше, чем я думал — неожиданно, сильно, какой-то тёмной завесой, непривычно и чуждо. Неодолимо.

— Лил…

— Да.

Надо прекращать это. Как бы не так! Подхватываю её под спину, целую шею и грудь — исступлённо, яростно — не я, не я. Она выгибается, хватаясь за мои плечи с беззвучным стоном. Ловлю губами её сосок, в голове всё меркнет, вкус молока ударяет в нёбо. Как тогда, как раньше, как при Гарри. Нет, уйди!

Лили отзывается хриплым вздохом, не уходит, соскальзывает пальцами сквозь длинные пряди моих волос — терпеть не могу их! Целует какую-то родинку под ключицей — я знать о ней не знал до сих пор! Проводит губами по жутким рубцам на моей шее. Я ничего не ведаю о них, не помню той боли, не помню её первого прикосновения к зажившим ранам. Но я, как под Империо, не пойму, как это остановить. Глаза её, губы, руки. Её пальцы — были холодные, теперь согрелись — спускаются, чертя узоры, ниже и ниже, обхватывают, сжимают, отпускают, сжимают снова, стон, ритм, пульсация страсти...

Уйди, ис-чез-ни. Исчезни!

Всё обрывается резко, как и началось. Мы отстраняемся одновременно в тот момент, когда это уже кажется невозможным. Лили смотрит на меня долгим отчаянным взглядом, запахивает халат и уходит. Навсегда. Заколку только забыла. А мне что теперь делать, спрашивается? Кто б это выдержал?!

Бешенство вскипает, как девятый вал. Я… нет, сначала я накладываю заглушающие чары, потому что дочка только заснула. А потом уже начинаю орать, метаться и крушить мебель. Так он её хотел?! Так она его ласкала?! Так ему отдавалась?! Он не смел — не смел — не смел так её менять! Слизеринская тварь! Мразь! Я кидаюсь из угла в угол, бьюсь о стены, избиваю его… себя. Разражаюсь бранью, ударами, какой-то стихийной магией, от которой в комнате поднимается смерч, и… не хочу говорить даже… нет… Валюсь на пол, и меня накрывает, накрывает всеми валами с первого по девятый. Не-на-ви-жу.

Чтоб ты сдох.

Вихрь стихает, я сам гашу его, я, собственно, не знаю своих магических пределов — так можно и дом разнести! Вокруг полный разгром, а я лежу среди этого разгрома, и паршивей мне ещё не было. За что мне это? За Левикорпус? А ведь за него, скотина. Всё за него. Убил бы гадину. Но я уже понимаю всю абсурдность своих пожеланий. Мерлин, какой бред!

Тащусь среди ночи в душ, врубаю свет. О, нет, лучше без света! Твою же мать, а… Я-он-мы — просто живого места нет. Весь в крови, кулаки разбиты, рожа в синяках.

Плевать, заживёт, как на собаке. На нём всегда всё заживает.

Что ты знаешь о боли, Поттер?

Круцио, Круцио, Круцио… неправда — я знаю. Это, конечно, не картины прошлого, это какая-то мышечная память. Кошмар, запечатанный в оголённых нервных окончаниях после многократно повторённого заклятия. Бить, что называется, поздно. Только себя калечить.

Стою под ледяной водой. Загоняю эту тварь внутрь. Его боль, его магию, его тягу к моей жене. Всё. Хватит об этом. Просто был трудный день, стресс, переутомление. Она поймёт. Поймёт ли? Или пора кончать со всем этим и сваливать?

Выбравшись на кафельный пол, я опять утыкаюсь в зеркало. Бледный до синевы, мокрые космы — вдоль лица. Страшнее смерти. Да он давно уже мёртвый.

Всматриваюсь в живые глаза. Долго. Не моргая. Он усмехается. Я знаю. Даже с того света.

Подавись, Поттер.

Надо пореже смотреться в зеркало. Надо принимать Оборотное даже на ночь.

Ты ни черта не понимаешь. Ты просто безмозглый мальчишка, Поттер. Как и все в вашем роду. Ненавижу.

Это не он, нет — это мои догадки. А он до сих пор ни разу не появлялся. Многие приходят. Даже Хвост. Но Снейп — никогда. Не исключено, что просто не может. Поскольку я живу в его теле.

Гашу свет. Какое облегчение!

Как, интересно, Лили? Опять кромсает волосы или что похуже?

Замотавшись полотенцем, крадусь по коридору, заглядываю в крайнюю дверь — переделанную детскую Гарри. Лили кормит малышку. У них там ночник с бабочками, колыбельная без слов, сон младенца… Не моя женщина. Не мой ребёнок. Своих я не уберёг, и мы навечно разминулись во времени. Уйду, не буду мешать.

Никуда я от них не денусь. Кто же их защитит?

Через два дня мы перебираемся в Хогвартс — там безопаснее. И никогда-никогда не говорим о той ночи.

Сперва я решаю, что сам больше не трону Лили. Только, если она захочет рискнуть. Может быть, я привыкну. Она ведь тоже не виновата.

Потом я понимаю, что она не захочет.

А потом и сам перестаю ждать.

Дело не в моих привычках. Не в её срывах. Она в него влюбилась — вот что. И продолжает любить. Может, когда-нибудь перестанет. Когда влюбится ещё в кого-то — жизнь длинная. А меня она похоронила и отплакала.

Война, победы, потери, запасы на зиму…То мы их, то они нас. Всё забывается.

Как бы.