О воине Христа (гет)

«Господи, великий вседержитель, спаси от мерзких варваров, не верующих в тебя! Пронеси чашу сию! Богородица, Пречистая дева, сокрой нас от алчных глаз посланцев дьявола, сына твоего ради!». После многих, очень многих заученных молитв, отец Гильберт добавил от себя этот крик души. Он стоял на коленях посреди часовни, обратив к распятию лицо, мокрое от слёз и пота, красное от рыданий. Весной весь обоз смог бежать, бросив возы, и спасся от кровожадных литвинов, но теперь.... Священник не выдержал томительного ожидания. Не выносимо молиться, чтобы атаки врага не было, при этом ждать этой атаки каждую минуту. От напряжения ему казалось, что сейчас на него обрушатся сами стены, сговорившись с литвинами. Священник не выдержал, вскочил на ноги, которые сразу отозвались болью в давно не поднимавшихся с каменного пола коленях, и побежал искать попечителя. Гильберт верил в талант этого всегда спокойного, знающего своё дело воина, даже после весенней катастрофы.

Он нашёл фон Драхенфельдса на вершине одной из башен. Попечитель наблюдал за врагом.

— Здравствуй, благородный рыцарь, — начал священник, пытаясь не выдать волнение. — Что там язычники?

— Копошатся, — слегка повернув к нему лишь голову ответил попечитель.

— Не ведая об остроте наших мечей? Да ниспошлёт Вам Бог удачу во время вылазки, Вам и всем братьям.

— Какой вылазки? — теперь фон Драхенфельдс повернулся к собеседнику всем корпусу.

— Враги веры христовой который день под стенами Мартинбурга. Неужели Вы не прогоните их? Неужели так и будете сидеть за стенами, ожидая неизвестно чего?! — Гильберт боялся всё больше и начал горячиться.

— Многоуважаемый святой отец, — с ледяной вежливостью обратился к нему попечитель, сверля его взглядом, — я, кажется, никогда не учил Вас служить мессу. Прошу Вас, не учите меня оборонять замок. Кстати, сейчас всем нужно быть на своих местах, готовыми к отражению атак. Моё место здесь, а Ваше в часовне, где Вам надлежит неустанно молить Господа о нашей победе.

Бледный, с подкашивающимися ногами, отец Гильберт скорее сполз, чем сошёл с лестницы. Проходя через двор, он мельком увидел двух служащих братьев, с азартом игравших в кости. Литвины мало кого волновали в Мартинбурге. Священник был настолько напуган, что прошмыгнул к себе, не отругав негодников за такое богопротивное дело.

Конрад фон Драхенфельдс ликовал. После весенней катастрофы сама судьба давала ему шанс доказать всем, что ни его меч, ни его ум не затупились. Литвины были неспособны что-либо сделать с кирпичными стенами замка. Они как-то разожгли под башней огромный костёр, прикрываясь щитами из веток и шкур. Да, щиты сработали: лишь несколько язычников были ранены. Но что могло сделать пламя обожжённой глине? А вообще враг действовал вяло и нерешительно. Сейчас, как было видно с башни, они вдалеке сколачивали лестницы. Вот это обещало быть интереснее. «Вылазка? — думал попечитель. — Я не сделаю им такого подарка! Пусть вначале разобьются об эти стены, как волна о берег. А когда их трупы завалят ров, когда они побегут, тогда мы выйдем и добьём оставшихся».

Довмонт, князь гедрусовичей, избранник Ярилы, стоял, весь перемазанный глиной, на четвереньках и, обливаясь потом, долбил маленькой мотыжкой землю. Комья падали в корзину, которую временами утаскивали назад на верёвке, возвращали её пустой. Масляный светильник давал мало света, и бывший крестоносец всерьёз опасался мощных движений работавшего рядом Юодгальва. Низкий потолок тоннеля мешал как следует размахнуться. Довмонт давно перестал бояться, что он обрушится: на опасения просто не было сил, к тому же, за передовыми землекопами свод подпирали сосновыми палками. Страха не было, а теснота и духота остались, как в первый раз. Ох уж этот первый раз! Гедрусовичи быстро вырыли яму на опушке леса в кустах, чтобы не видели защитники замка. Однако превращать яму в подземный ход литвины не хотели ни в какую. Не помог даже приказ избранника Ярилы, понадобился его личный пример. Теперь он был среди периодически чередовавшихся землекопов, то есть временами спускался под землю и делал работу, которую любой рыцарь счёл бы унизительной.

Ульрих понял, где его призвание. При нём целое племя стало процветающим. Здесь его ценили, как нигде до этого. В походах он не раз чувствовал помощь высших сил, без неё, только своими умом и советами Войшвила, он не добился бы так быстро столь многого. Вернувшись из монастыря, он продолжил подготовку похода на Мартинбург, так что дружина и не поняла, что чуть не лишилась лидера. Через земли других князей его пропускали: послы накануне постарались на славу. Чем ближе они подходили, тем радушнее их встречали: жмудины уже достаточно натерпелись от немцев. Согласно плану, Корибут отправился разорять округу Мартинбурга, он же должен был не пустить к нему подкрепления, отвлекая их на себя.

Довмонт и Юодгальв стали пятиться, стараясь не задеть подпорки: они свою норму отработали. На поверхности землекопы чуть не упали в обморок от дуновения свежего ветерка. В тёмный лаз спустился Войшвил. Тогда, когда князь вернулся из монастыря, он спросил колдуна: «Нужен ли я тебе для каких-нибудь новых комбинаций? Потому, что твоя помощь мне по-прежнему необходима». Ну, может, сказал он не так ёмко и более эмоционально, но смысл был такой. Войшвил кивнул и стал помогать, как и раньше. Теперь он, показавшись снова на поверхности, объявил, что подземный ход точно под стеной и теперь надо рыть не вперёд, а в стороны. К вечеру всё уже было готово.

Сумерки. Они долгие в разгар лета. Дневная жара спадает, над землёй стелется мягко обволакивающее, почти ощутимое на ощупь тепло. Любой мало мальски грамотный командир в то время знал, что начинать атаку поздно: слишком мало времени осталось до темноты. Можно устроить маленькую стычку, можно продолжать начатое, но начинать полномасштабную атаку поздно. В Мартинбурге, надо сказать, даже когда атаку литвинов и ждали, не очень по этому поводу беспокоились. Теперь же доспехи были лишь на дозорных, да и те побросали кто куда свои шлемы и оружие, что потяжелее.

А литвины как раз готовились к атаке, атаке с помощью подкопа. Кто-то до сих пор считает, что подземные ходы в Средневековье рыли, чтобы вылезти из-под земли прямо посреди замка? Так вот, смею вас разуверить. После того, как первые нападающие вступят в рукопашную, перекрыть тонкий ручеёк подкреплений не составит труда. Действовали умнее.

Подземный ход заложили корой и сосновыми ветками. Такие горят даже свежесрезанные, с зелёной хвоей, а уж сухие.... Не забыли оставить и пуст?ты. Громко вознеся хвалу Яриле и попросив его помощи, Довмонт поджёг всё это и вскочил в седло. Остальные ждали его уже верхом. Заработали кузнечные меха, раздувая без того отлично занявшийся огонь. Солнце только-только скрылся за лесом, когда прогорели опоры. Случилось то, чего до сих пор старались избежать: потолок подземного хода обрушился. С удивлением гедрусовичи наблюдали, как проседает земля. Они ещё не видели такого дива. Траншея сама собой потянулась от кустов к замку. Вот она дошла до стены, вот кусок стены пошёл трещинами и.... рухнул. С места припустили в галоп, замедлились, только преодолевая кучу битого кирпича.

Гедрусовичи рассыпались по двору, рубя направо и налево. С криком: «За мной!» Довмонт устремился к башне. В замке башен было пять (по углам стены и главная в центре двора), и каждая могла превратиться в отдельную крепость. Дверь оказалась не заперта, на нижнем уровне никого. Князь с несколькими дружинниками взбежал на второй, там тоже никого. Бывший рыцарь знал, как тяжело обычно добраться до этих площадок. Не веря своей удаче, он ринулся выше. Каждую секунду он ждал сверху арбалетный болт. На вершине оказалось лишь несколько караульных, растерянных и беспомощных. Их изрубили в считанные секунды. С высоты башни замок был виден почти весь. Там шла резня. Неожиданно из конюшен выскочило несколько всадников. Размахивая оружием и грозно крича, они пересекли двор, заехали в пролом и скрылись. Гедрусовичи их пропустили, ведь вокруг ещё оставались более лёгкие жертвы.

Когда Довмонт спустился снова во двор, оказалось, что немногие защитники успели закрыться лишь в главной башне, самой большой и крепкой. Несколько дружинников уже работало огромным бревном. Хорошо, что внутри не оказалось арбалетчиков: ни одного болта не вылетало из бойниц. Массивная окованная железом дверь долго не поддавалась. Наконец затрещали петли и засовы. Предвкушая окончательную победу, гедрусовичи ринулись наверх.... и посыпались обратно, как вываленные из ведра камни, некоторые со сломанными о ступени шеями. На новый приступ пошли двое: один с топором, второй с коротким копьём, чтобы разить из-за спины первого. Лестницы в башнях замков не просто крутые, с высокими ступенями, часто они, как в этом случае, винтовые и закручены так, что нападающему удобнее действовать левой рукой, для правой мало места. А стоящий к нему лицом защитник наоборот свободно рубит рабочей правой рукой и один может сдержать полчище врагов. Очередной приступ закончился неудачей: копьеносец вышел, поддерживая раненного товарища.

В тёмный проём устремился Довмонт. Юодгальв его опередил. Силач поднялся наверх, неся перед собой труп. Просто взбежал по узкой лестнице, держа в левой руке тело взрослого мужчины и бросил его в защитника наверху. Несколько человек, повалившиеся друг на друга по принципу домино, пытались удержать равновесие. Юодгальв не собирался терять эти драгоценные секунды: разил немцев своей огромной палицей одного за другим, продвигаясь вверх. Довмонт следовал прямо за ним. Вот он поравнялся с дверью на второй уровень. За ней был зал собраний. Там всего за несколько месяцев до этого фон Драхенфельдс объявил о походе в союзе с гедрусовичами, на самом деле — против гедрусовичей. Теперь те самые гедрусовичи добивали последних из людей фон Драхенфельдса. В зале никого не было. На лестнице обороняться проще. С обеих сторон люди стояли друг за другом и ждали своей очереди. «Очереди на смерть», — пронеслось в голове Ульриха. Первый рывок Юодгальва закончился. Теперь его готовы были встретить. Тем не менее, он сокрушил ещё нескольких немцев, у бедняг просто не хватало сил парировать его мощные удары. Тут сам гигант отклонился назад и с бранным криком рухнул на лестницу, Довмонт еле успел отпрянуть в сторону.

Теперь князь оказался первым в страшной очереди. После падения Юодгальва противники оказались разделены несколькими ступенями. Защитник стоял высоко, закрывая собой вход уже на верхнюю площадку. Он ждал, не двигаясь. Ульрих, выросший в подобной башне, стал подниматься боком, правым боком вперёд. Через узкое окошко умирающий день почти не посылал света. Ничего, эти ступеньки мой герой успел выучить наизусть. Вверху белели знакомые крылышки на шлеме: сразиться предстояло с самим фон Драхенфельдсом.

Фон Коберн проверил свою устойчивость, мечи скрестились в первый раз. И началось. Клинки мелькали, звенели и скрежетали. Противники издавали боевые кличи и матерились. Друзья когда-то часто фехтовали для боевой подготовки и просто от скуки. Теперь Ульрих отметил, что Конрад будто пьян. Его удары были слабее, чем обычно, реакция немного медленнее. Он в очередной раз возблагодарил судьбу и сделал молниеносный выпад. Клинок вошёл в плоть, это чувствовалось. Фон Коберн выдернул меч. Он уже сожалел. На Яриловой плешке фон Драхенфельдс скакал на него явно не брататься, но, всё же, ещё недавно они были друзьями. Противник страшно закричал, выронил меч, схватился за пах, повернулся и рухнул. Знаменитый шлем покатился по ступеням, звеня как колокол. Ульрих снова успел увернуться только в последний момент. Снизу на него смотрело, дёргаясь в конвульсиях, морщинистое, слегка одутловатое лицо брата фон Ватзау. Князь гедрусовичей в несколько прыжков достиг площадки. На него посыпались удары со всех сторон. Но ни одного колющего, ни одного достаточно сильно, чтобы пробить доспехи. Через мгновение рядом оказались его дружинники, на площадке их становились всё больше. Защитники сражались с отчаянием обречённых. Последние из них, прижатые к зубцам, и то до со злостью рубили и кололи во все стороны.

Не все, правда. Ульрих заметил священника замка, отца Гильберта, в этом случае ошибки быть не могло. Несчастный вжался в один из зубцов и весь съёжился там. С криком: «Мой пленник!!» князь кинулся к священнику. Довмонт снял верёвку, которую Гильберт носил вместо пояса и связал ему же руки. Священник не сопротивлялся, он метал вокруг полные ужаса взгляды и бормотал что-то трясущимися губами.

После лязга и шума боя наступившая тишина ударила по ушам. Стало слышно ржание коней во дворе глубоко внизу. Кое-где ещё раздавались стоны. Они быстро обрывались звуком удара и хрипом. Довмонт шёл обратно к лестнице, ведя за собой отца Гильберта. Он старался не наступать на тела. Сумерки сгущались. Теперь только пристально всмотревшись, он мог различить черты лиц убитых. Бывший крестоносец не хотел этого делать. Не то, чтобы он чувствовал себя Иудой. Его вынудили на всё это, в конце концов. Просто не хотелось лишний раз убеждаться, что убито столько людей, которых он хорошо знал, некоторых уважал, над некоторыми подшучивал, но ни к кому по-настоящему не испытывал неприязни. На лестнице тел не было: их, видно, убрали, чтобы не мешали взбегать наверх. Он спросил у кого-то про Юодгальва. «Ему мечом в горло попали, — не задумываясь ответил дружинник. — Вон, всю лестницу кровью залил».

Во дворе Ульрих привязал руки отца Гильберта к седлу, повод его лошади перекинул через свою луку и, захватив факел, скорее чтобы видеть лицо пленника, направился к лесу. Пламя своим светом рассеивало по-настоящему уже ночную тьму лесной дороги. Утоптанная, кое-где уложенная половинками брёвен дорога была хорошо знакома обоим, хотя священник вряд ли пытался определить, куда его везут. Он понимал, что жить ему осталось не долго, силился, силился, но никак не мог сказать: «Да, Господи, я готов». Лично я не стану его за это винить. Многие ли из нас окажутся способны уйти спокойно, с полной уверенностью в ожидающем их там, за чертой?

— Скажите, отец, — нарушил молчание Ульрих, — к какому племени литвинов ехали братья из Мартинбурга этой весной? К гедрусовичам, или к бутовитовичам?

Фон Коберн прихлопнул комара. Священник встрепенулся от этого звука. Рыцарь повторил вопрос. Он говорил без угрозы, просто стараясь донести слова до собеседника.

— К бути.... бунта.... ко вторым, — выдавил из себя Гильберт.

— Как вели переговоры?

— Через купца.

— Через которого и о моём обмене хлопотали?

— Да, он сильно помог нам, — язык священника постепенно обретал подвижность, чего нельзя было сказать об остальном теле.

— Что обещал Владимир?

Пленник промолчал, только втянул голову в плечи.

— Вообще ничего? Он меня не ждал?

В ответ кивок.

— То есть, меня с отрядом посылали на смерть?

Гильберт затравленно покосился на фон Коберна и уронил голову на грудь.

— И тогда, в прошлом году у ручья тоже? — осенило Ульриха.

— На смерть, — не поднимая голову от груди подтвердил пленник.

Долго ехали молча. Ульрих, наконец, понял. Братья не отличили бутовитовичей от гедрусовичей и думали, что всё идёт по плану. По настоящему плану следующим пунктом была месть гедрусовичам за передовой отряд, якобы сбившийся с пути и зашедший в земли не того племени. С другой стороны, для гердусовичей его люди были частью набега, разорявшего все окрестные племена. Конечно, на него напали. Руководил этим всем Конрад, его друг Конрад, причём потому, что не удалось избавиться от него, Ульриха, накануне осенью. Я изложил всё лаконично, насколько получилось, но много же времени прошло, пока разрозненные возмущённые возгласы и более спокойные мысли в голове фон Коберна сложились в такую цельную картину.

Натренированным ухом князь гедрусовичей услышал, что в лесу рассыпается, чтобы их окружить, всадников пять. По поступи лошадей он понял, что это литвины. Наверняка брониусовичи: больше здесь было некому ездить. Вскоре они показались в свете факела, грозно подняв оружие. Поверх своих доспехов Довмонт давно уже не носил котту со знаками ордена. Причёска его стала уже совсем литвинская, а шлем он сейчас не одел. В целом, он выглядел не как немец, хотя и за литвина его не каждый мог принять.

— Слышь ты, куда поехал? — попытался разрешить загадку преградивший ему путь воин.

— Дай дорогу, — приказал Довмонт, — и передай Корибуту, что я утром жду его в захваченном замке.

— Ты кто, вообще, такой?! — возмутился литвин.

Тут «переговорщика» одёрнул товарищ. Князь пустил лошадь вперёд, а за спиной путников удивлённо и очень быстро перешёптывались литвины.

— Извести меня решил фон Драхенфельдс, — Ульрих перешёл снова на немецкий только когда их давно уже не мог слышать тот «патруль». — Вы, отец, знали обо всём этом? Кто ещё знал?

— Никто.

— Вы им всё равно не навредите. Кто ещё?

— Никто, — покачал головой священник. — Только мы тебя так ненавидели.

— За что? — в голосе фон Коберна не было ничего, кроме глубокого удивления.

— За поход осенью. Помнишь, там была жмудская деревня с теремом, чем-то похожим на костёл во Франкфурте. — Бывший участник похода кивнул. Сходство получалось очень уж отдалённым, но он помнил возглас отца Гильберта.

— Там была девушка, статная блондинка....

— Не старайтесь, отец. Девушек там мне не вспомнить, — фон Коберна не удивил сам интерес к женскому полу. В Мартинбурге все знали, что священник не отстаёт в этом деле от остальных братьев.

— Я никогда такого ещё не чувствовал, как тогда, — продолжал нарушитель целибата. — Я хотел забрать её с собой и всегда иметь под рукой. А брат Конрад захотел того же себе. Мы заспорили, а ты вдруг поскакал и снёс ей голову...

— Насколько я помню, тогда мы решили убить пленников, — пожав плечами Ульрих.

— Её нет! Она и стояла в стороне! — вскричал священник. Несмотря на ожидание смерти, в голосе чувствовалась обида. — Ты не поймёшь. Для меня лучше девушки не может быть на свете. Конрад говорил то же.

Мой герой был ошарашен. Он с трудом вспомнил эпизод, столь важный оказывается, для других.

— Всё же, я не должен был злоумышлять на брата своего, — снова заговорил Гильберт. — Прости меня, брат.

Ульрих не ответил. Вскоре они выехали на опушку. Впереди на фоне ещё не совсем чёрного неба высился другой немецкий замок, готовый к обороне от разорявших округу литвинов, но не тронутый ими. Фон Коберн достал кинжал. Священник зажмурился и.... почувствовал, что его руки свободны и на них мягко легли поводья.

— Христос учил: если брат твой семь раз за день предаст тебя и попросит прощения, прости его. А я Христа чту не меньше, чем Ярилу, — сказав это, Довмнот отдал отцу Гильберту факел и ускакал обратно в чащу.