Перемены (джен)

Путешествие по южным областям Амана захватило Олорина, он никогда не бывал там вот так, в качестве путника. «И ведь не догадался бы, что вокруг столько прекрасного», — усмехался про себя майа. Он заходил в леса Оромэ, бродил по высокогорным лугам Пелори, западным степям Благословенного Края, радуясь всему живому, порой забывая начальную цель своего похода. Но стебли со знакомыми заостренными листьями так и не нашлись. В один из дней Олорин вдруг четко осознал, что ему надо назад, на остров, и как можно быстрее. Майа повернулся лицом на север, погрыз мундштук трубки в раздумье, а потом быстро собрал скарб и начал новый путь — обратно.

Сначала Олорин привычно шел пешком, однако день ото дня беспокойство нарастало, и все чаще посещала мысль: «Не успеваю. Не успеваю!». Тогда он решился: огромным усилием воли скинул фана, подхватил свои вещи, и понесся бесплотным духом, ветром к Эльдамару. Сил хватило лишь до окрестностей Тириона. Потом Олорин долго лежал в одном из садов, что опоясывали столицу нолдор, восстанавливал силы и дыхание. И буквально бежал по тирионским улочкам к королевскому дворцу. Будто вихрь он ворвался в королевские конюшни:

— Мне срочно нужна лошадь, самая быстрая из возможных!

Опешивший конюх быстро совладал с собой, разглядев в незнакомце одного из майар.

— Возьми из перекладных для гонцов, они быстры и выносливы.

— Так седлай быстрее, — нетерпение и безотчетный страх разливались по фана как в былые времена, — прошу тебя!

Бешеный галоп по дороге на Альквалондэ. Если бы это зависело только от него, Олорин бы мчался без остановки, но пришлось делать привал, когда стало ясно, что скакун утомился безмерно. Майа стрелой пронесся по городу к пристани, пугая телери, что шарахались в стороны от всадника.

Весь путь до Одинокого майа простоял на носу корабля, вцепившись в поручни. Ему казалось, что корабль не движется, что течение несет их в противоположную сторону, что ветер совсем стих. Сойдя на сушу, Олорин все же остановился, задумался над тем, куда направиться в первую очередь. В гаванях жизнь шла своим чередом, моряки занимались насущными делами, не было никаких признаков беды. «Что ж, тогда визит к Келефину можно отложить», — решил для себя Олорин, кивнул в знак согласия с самим собой и направился к небольшому домику, построенному эльфами специально для хоббитов. Бэггинсы обосновались в нем, как только освоились в Аваллонэ и с истинно хоббитанским радушием принимали в нем своих старых друзей и новых знакомых.

Он нетерпеливо постучал в низкую дверцу, за которой послышались шаги. Ему отворил Фродо.

— Гэндальф! — воскликнул молодой Бэггинс, улыбка тронула уголки губ. — Ой, прости, Олорин. Где же ты так долго пропадал? Проходи. Желаешь чаю?

Хоббит отворил дверь шире, пропуская своего друга, и направился в уютную кухоньку.

— Иди сюда. Как раз испек свежие кексы. Рассказывай, где бродяжничал?

Потолки были низковаты для майа с ростом выше двух метров, поэтому Олорин быстрее устроился в кресле, с облегчением расправив плечи. На печке загудел чайник, Фродо принялся разливать душистый напиток по чашкам, выкладывать на поднос кексы, щипцы для сахара, кувшинчик со сливками. Делал он это очень медленно, будто давал себе время на раздумья. Тревога, вытесненная на второй план радостью встречи, с новой силой вцепилась в душу.

— Фродо, а где Бильбо? Опять с головой ушел в свои рукописи? Или направился в библиотеку, он ее уже не хуже Келефина знает, наверное, — тут Олорин оборвал себя, глядя на напряженные плечи хоббита. — Фродо?..

— Ты правда ничего не знаешь? — молодой Бэггинс обернулся и растеряно смотрел на гостя. — Олорин, Бильбо покинул этот мир.

— Что?

— Бильбо умер. Прошло уже полтора месяца. В какой-то момент он стал задумчив. Потом послал за Элрондом, они закрылись в комнатах Бильбо и долго о чем-то беседовали. Через пару дней леди Келебриан пригласила нас на ужин. В их доме был Келефин, и старые знакомые по Ривенделлу, и те из эльфов, что сдружились с нашим Бильбо уже здесь. Вечер был чуден, Келефин получил два тома рукописей для Библиотеки, и похвалы так и сыпались на автора. Перед тем как уйти к себе, дядя сказал мне: «Мог ли я подумать тем апрельским утром, что мой жизненный путь заведет меня в края, куда не позволено ступить смертным. Увижу тех, о ком любил слушать, сидя у камина, и прочту свитки, написанные еще во времена, когда хоббиты не рыли нор. Что ж, труды мои закончены, можно отдохнуть и отправиться в новое путешествие». Утром он не проснулся.

Олорин сидел в кресле, совершенно оглушенный известием. В благословенных землях, без Тени и увядания, он мгновенно забыл о течении времени. «Глупец! — нашептывал разум. — Ты знал, что они остались смертными. Чему ты удивлен?!» Рвано вздохнув, Олорин спрятал лицо в ладонях. В какой-то момент до него дошло, что Фродо трясет его за плечо и пытается дозваться. С усилием вынырнув из своих дум, майа перевел взгляд на лицо хоббита и попытался сосредоточиться.

— Олорин, Бильбо оставил тебе кое-что, — в который раз повторил Фродо и осторожно вложил в руки друга мешочек. Это оказался искусно расшитый кисет, очень туго набитый. К одной из завязок была прикреплена бирка «Любителю одалживаться табачком. Теперь уж точно самый распоследний раз. От Бильбо».

— Элронд нашел тихое хорошее место: если хочешь, я провожу тебя к могиле.

— Да, конечно, — только и смог ответить Олорин, бережно пряча кисет в своем походном мешке.

Место и в самом деле было хорошее: небольшая поляна была окружена молодыми рябинками, на самой могиле лежал белый погребальный камень.

БИЛЬБО БЭГГИНС,

хоббит из Шира.

Путешественник и летописец,

удачливый взломщик и верный друг.

Фродо звал Олорина домой, но майа воспротивился, сказал, что хочет поразмыслить в одиночестве. Пришлось оставить его. А Олорин плыл на волнах своей памяти.

Вот Бильбо сидит на скамеечке перед Бэг Эндом, довольно щурится, раскуривая трубку. Олорин усмехнулся, достал из мешка кисет, набил трубку и с наслаждением затянулся. Цепочка воспоминаний неожиданно притянула за собой другие образы.

Торин со спутниками, хоббит и он сидят у костра на привале, гномы травят походные байки, которые жадно слушает Бильбо, еще и пытается что-то записать на небольшом клочке пергамента, выпрошенном у Оина.

Бильбо дрожащими руками протягивает Аркенстон, в наивной надежде, что его поступок поможет уладить разногласия.

Опечаленный, горюющий хоббит у погребального ложа Короля-под-Горой.

«Торин, — к нему Гэндальф тоже не успел. — Нет, нельзя было их оставлять без присмотра, ведь я обещал помощь. Ошибся, упустил. Не смог спасти. Как же часто я терял из виду важное, сколько бед можно было избежать!»

Тут же вспомнился другой правитель, решительный, властный и гордый потомок нуменорцев.

«Надо было заметить в каком состоянии Дэнетор и не спускать с него глаз, надо было попытаться успокоить Наместника. Но что сделал я, решил, что проблемы этого самодура могут подождать, и, если он так хочет, пусть остается при своем мнении. Ведь город важнее одного человека. Спасти город, а там и с упрямцем совладаю. Не я ли подтолкнул его в тот погребальный костер. Но почему я так ошибся? — И тут майа осознал, что Дэнетор был ему просто неприятен. Можно было прятать эти чувства за отговорками и злыми словами там в Эндорэ. Успокаивать себя этим самообманом. — Как это по-человечески. Я ошибался как обычный человек и искал себе оправданий».

Черты лица Олорина заострились, проступили морщинки, в нем снова можно было узнать Гэндальфа. Мысленно проходя свой путь от начала до конца, Олорин находил все новые и новые ошибки и промахи — этот снежный ком обрастал отчаянием и тоской и грозил погрести под собой. Майа сделал слишком глубокий вдох и закашлялся.

— Несуразная привычка! — В негодовании он взглянул на трубку, сжал виски ладонями и через мгновение, обратившись вихрем, бросился прочь.

* * *

Олорин помчался на запад, то ли желая скрыться от посторонних глаз, а может от себя самого, то ли смутно надеясь на помощь. Однако взвинченный до предела, истерзанный печалями дух не выдержал, припал к земле и снова вынужден был принять зримый облик. Вид майа был настолько ужасен, что мало кто из эльфов решался заговорить с ним, и никто — задавать ему вопросы. В молчании он проделал обратный путь на корабле в Альквалондэ, а далее направился пешком по предгорьям и лугам на запад. Каждый шаг теперь давался с трудом, но Олорин не медлил. В нем зрела решимость, и скоро он уже точно знал, куда направляется. Он чувствовал, что ему, измученному сомнениями и виной, запутанному и уставшему, больше не было места в неувядаемых землях Валинора. Но если для хрупких феар Детей Эру есть Чертоги, где их ждет отдых, где будут излечены все раны, то должна же найтись и для него возможность — исцеления? Искупления? Если он сам оказался бессилен перед мороками своего же сознания, то, по крайней мере, ему хватит смирения просить о помощи, и первым, к кому ему следовало прийти, был его наставник — Вала Ирмо, Владыка Видений и Снов.

На заре Эа и еще раньше, в Предначальной тьме, Олорин восхищался самой мысли — создавать видения, иллюзии, способные касаться сознания Детей Эру — тогда еще только ожидаемых с нетерпением, но уже любимых всеми айнур. Ирмо казался ему легким и прекрасным, как ветер, как облака, как облетевшие лепестки, и сам юный майа был — как один из нежных цветов в садах Лориэна, как луч света, как сверкающая капля на узком листе. Едва Первые Дети появились в Арде, Олорин, еще только учась чувствовать их души и разум, понял, что прикосновения Владыки Снов несут не только покой и радость, но и страх. «В темном Эндорэ страх охранит их от зла» — объяснял Вала. Позже он понял, что Ирмо может быть жестким, и даже безжалостным, и посылаемые им видения могли нести боль, отчаяние и гибель тем, чьи души были недостаточно тверды, в ком было слишком мало надежды.

— Олорин, подойди. Видишь — это сны мятежников нолдор, — майа вгляделся в муторную круговерть гнева, ужаса и отчаяния и отшатнулся. — Это не возмездие и не наказание. Их феар ожесточились, увязли в злобе и ненависти так, что не способны увидеть ничего иного. Может быть, это вразумит их, поможет осознать свои ошибки.

— Но это слишком жестоко! — воскликнул юный майа, и нежные щеки его вспыхнули от возмущения. — Не мучай эльдар, сжалься над ними!

Ирмо, высокий и светлый, показался на миг ему величественным и неумолимым, прозрачный мягкий взгляд сгустился.

— Тебе стоит пойти к моей сестре, Ниенне, чтобы она рассказала тебе о том, кто на самом деле достоин жалости, а кто нет.

Учение у Владычицы Печали оказалось долгим, за это время Олорин сильно изменился. Он никогда не любил битв, страшился вступать в противоборство со слугами Отступника Мелькора, и потому ни разу не принимал участия в борьбе, проводя время среди цветов и туманных троп Лориэна. Теперь же, когда свершился рок нолдор, и история Белерианда подошла к концу, он сам попросил разрешения вступить в ряды войска Амана. Он горячо переживал несчастья и беды эрухини, был полон благородной ярости и желания сражаться, хотя и не был воином. По счастью, Война Гнева не испепелила дух Олорина, хотя удача в бою была не на его стороне, и выжил он, в основном, благодаря бдительности и отваге Эонвэ. С тех пор он еще больше прикипел душой к Детям Эру и смертным землям. Олорин первым вызвался отправиться в Эндорэ, когда в этом возникла необходимость, и облик смертного старца его не смутил. О, тогда его не остановили бы никакие трудности и испытания! Пошел бы он на это сейчас, зная, что ему предстоит?

Олорин только сильнее стискивал зубы, с трудом преодолевая путь, который раньше казался легким и приятным. Луга и перелески стелились перед ним, теплый яркий полдень сменялся ночной прохладой и лунным светом. Над ним покружил сокол, луговые цветы склоняли к нему головки, но ни Эонвэ, ни Айвендил не вышли к нему навстречу. Они знали, что есть такие дороги, которые следует пройти в одиночестве.

Чем ближе был Олорин к туманным садам Лориэна, тем быстрее неслись мысли, и тем тяжелее было сосредоточиться. «Я снова стал равен смертным — совершаю один неверный шаг за другим. Все, как в Эндорэ, видится, словно сквозь туман — смертная мгла застилает взгляд, и чем дальше, тем она плотнее обволакивает душу и разум. Кто я теперь — майа? Смертный? Один из слабых Детей Эру, беспомощный, подверженный страстям, или могущественный дух, который в ответе за Арду? По силам ли оказалось бремя? Будучи вовлечен в самый водоворот событий, я торопился, когда не надо, и опаздывал, когда нельзя было медлить, громоздил промах на промахе, рисковал чужими жизнями и при этом почитал себя полноправным наместником в Смертных Землях. Наместником кого возомнил ты себя, Серый Странник? Уж ни Эру ли Единого? Если Валар сочли Айвендила виновным и проигравшим сражение, то кто тогда я?»

Вихрем поднялась пыль на тропе, хлестнули в лицо ветви деревьев. Обрывки когда-то нарядного платья затрепетали на ветру, запутались бусины в белых косах. Олорин продолжал идти вперед.

«Может быть, я недостаточно чувствовал себя виноватым там, в Эндорэ? Там было не до вины, надо было сжать волю в кулак, только действовать, только не ошибаться. Может быть, там я желал лишь исполнить свой долг, и мне действительно были безразличны страдания тех, чьими руками готовилась победа?

Тропинка ложилась под ноги, одни мысли приходили на смену другим, но Олорин верил, что Ирмо поймет его — ведь ему, Владыке снов, ведомы и надежды смертных, и упования айнур. Так он достиг пределов Лориэна, и сам не заметил, как вольные луга и березовые рощицы сменились буйными зарослями шиповника с гудящими шмелями, раскидистыми кустами сирени и акациями в полном цвету, источающими густой, сладкий, кружащий голову аромат. Он так давно не бывал здесь, а возможно так сильно устал от проделанного пути, что немного захмелел от запахов. Чем дальше он шел, тем более сладким становился аромат. Наконец буйная древесная растительность, которую можно встретить и в хоббитанском садике, и на обычной лесной опушке, поредела, сменившись цветами. Его окружали ирисы — синие, пурпурные, желтые, целые поля ирисов, докуда хватает взгляда, тонущего в теплом мареве. Сладкий запах дурманил голову, а в висках уже билась тонкая жилка боли — слишком сильный, слишком приторный аромат разливался под теплыми солнечными лучами. Тропка под ногами потерялась, и теперь Олорин брел наугад — среди низких трав и высоких, чуть не по пояс, цветов. Легкая дымка подступала ближе пока, наконец, не окружила майа плотным кольцом тумана. Капли оседали на одежде, на волосах. Аромат сменился, теперь его окружали цветущие рододендроны, с тихим шорохом роняющие капли влаги с кончиков листьев, а поодаль, сквозь туман, виднелись стройные золотистые стволы. Сколько Олорин помнил — облик садов Лориена всякий раз был иным. На вопросы юного майа Владыка снов только улыбался и объяснял, что у каждого — своя дорога. Дорога Олорина вела его сквозь цветущие заросли, густой аромат и туман, пока, наконец, влажные листья не отступили, и он не оказался на поляне среди высоких мэллорнов. Порыв свежего ветра развеял туман.

— Здравствуй, Олорин!

Голос валы Ирмо был мягок, но среди сладостного марева запахов показался неожиданно резким. Майа молча опустился на колено и склонил голову.

— Чего ты ищешь — утешения или очищения? — спросил Ирмо, видя, что бывший ученик медлит. Олорин смутился. Он должен был что-то сказать, он так долго думал, о чем попросит Владыку снов, но теперь мысли заметались, и он не находил слов. В попытке их собрать, он невольно полез в рукав и вынул трубку, и тут же спохватился, вспыхнул, раздраженно отшвырнул трубку на траву, чувствуя, что насквозь пропитался смертной пылью, тленом Эндорэ.

— Избавь меня, пожалуйста, от этой дрянной привычки! — воскликнул Олорин.

Ирмо улыбнулся.

— Ты же знаешь, что дело вовсе не в ней.

Олорин молча кивнул. Ирмо неожиданно оказался совсем близко, всколыхнув волну чарующих запахов, взял смущенного майа за руку и повел за собой.

— Твои сны не будут легкими, Олорин.

— Я знаю, учитель. Я знаю.

* * *

Очнулся Олорин оттого, что на нос ему упала холодная капля. Он еще был во власти иллюзий, и последним видением был дождь — ливень стеной, мощными струями хлещущий с неба, смывая копоть и пот нескончаемой череды боев. О, его грезы были неспокойными, еще недавно он был в пылу сражения — тело еще помнило удары огненного бича и острые камни темной пропасти. Майа поморгал глазами, силясь разорвать видения, освободиться от плена сна. Вокруг все искрилось и сверкало так, что смотреть было больно. Прошел дождь, и золотистые кроны мэллорнов были усыпаны мириадами радужных самоцветов. Дышать было легко, Олорин поднялся с мокрой травы, потянулся. Ощупав себя руками для верности, майа не нашел никаких следов ран, сознание было чистым и ясным, а тело — отдохнувшим.

«Кто я? — Олорин хорошо помнил, как пришел в Лориэн, однако на этот вопрос следовало ответить в первую очередь. — Майа или человек? Не все ли равно, как назвать — важно лишь, что я остался собой. Я возомнил себя наместником Короля Мира в Эндорэ и винил себя за ошибки? Но и люди, и эльфы, и другие народы Средиземья несут равную ответственность со Стихиями за судьбу Арды, и не мне лишать их этого права. Кем бы я ни был — я сделал, что мог, и могу только надеяться впредь не совершать тех же промахов. Я стал немножко смертным, а потом — снова майа, но чего я больше не буду делать — так это не буду бегать от себя».

Олорин встряхнулся, поежился от бодрящей прохлады — истрепанные одежды насквозь промокли. Он повертел головой, усмехнулся и направился по тропинке к чертогам Владыки снов. Вторая встреча была теплой и радостной, Ирмо долго говорил с Олорином, и Эстэ расспрашивала его о виденном в Средиземье. На прощание Владыка снов дал ему новые одежды — белые с золотом, в которые облачались служители Лориэна. Майа улыбнулся и попросил взамен хламиды до пола — походную рубашку и штаны.

— Я все-таки странник. Думаю, теперь я нашел свою дорогу, и мне предстоит долгий путь. Следовать по нему в торжественном одеянии будет затруднительно.

Уже покидая сады Лориэна, Олорин остановился на опушке, среди цветущей лужайки. Тут его и нашел Айвендил.

— Вот ты где. Я волновался за тебя, — улыбнулся зеленоглазый юноша. — А васильки и лютики идут тебе больше, чем маки.

Айвендил глянул на венок, украшающий голову Олорина.

— Вот и ладно, — тот кивнул, и венок едва не съехал ему на лоб. — Давай я и тебе такой же сплету.

Третий венок достался Эонвэ. Сокол сделал над поляной круг, и лишь затем спустился, угодив прямо в ловко расставленное Олорином плетение. Эонвэ, едва приняв облик, подобающий посланцу Манвэ, первым делом свалил Олорина в траву и возмущенно встряхнул за плечи.

— Ну ладно тебе! — засмеялся Олорин, глядя, как друг решительно освобождается от цветов. — Колокольчики, значит, тебе не по вкусу, так может кипрей или ромашки? Я переделаю.

— Твое увлечение растениями поистине зашло слишком далеко, — уже более благодушно усмехнулся Эонвэ. — Но, я надеюсь…

— А, ты об этом? — Олорин достал из рукава неизменную трубку. — Оставлю себе на память.