Попаданцы в... или посторонним вход разрешен (джен)

Ох, плюшечная лихорадка оказалась очень заразной! Никогда еще он не худел почти до полной прозрачности. И что самое ужасное — ему совершенно, вот ни капельки, ни вот столечко не хотелось сладкого!

— О, я — самый больной в мире человек, — простонал несчастный и всхлипнул от жалости к себе.

— Пивз, немедленно прекрати притворяться, — раздался над ухом скрипучий голос.

Страдалец приоткрыл один глаз. Рядом с ним наклонился неприятный, тощий старикашка в заношенном сюртуке, а из-за его спины выглядывала толстенькая, но не менее противная тетка с бархатным бантиком в волосах.

— Дядюшка Юлиус? Домомучительница? — опешил Пивз. — Ура!!!

Если они здесь, то тогда… тогда и Малыш тоже! Ура!!! Нужно обязательно найти его! Пивз подпрыгнул, взлетел, на радостях покружил над Филчем, чмокнул в щеку растерявшуюся Амбридж и с веселым гиканьем свернул в первый же коридор. Он не ошибся. Навстречу ему шел Малыш, правда, немного повзрослевший и вытянувшийся. Но это был его Малыш. Худенький, светловолосый, сероглазый. Он жевал конфеты, бросал на пол фантики.

— Малыш, ты должен стать мне родной матерью!..

…

— …объясните нам, мистер Малфой, как вам только в голову взбрело использовать люстру в холле вместо карусели?

— Ну-у-у, она круглая, блестящая, крутится… крутилась, — Драко переминался с ноги на ногу. Под башмаком хрустели осколки.

— Богемское стекло… XVIII век… семьсот двенадцать подвесок… бронза… позолота, — причитал Филч над поверженным великолепием. — Ох, Пивз! Ну, погоди! Доберусь до тебя, варвар, паршивец, вандал! — в праведном гневе Аргус тряс кулаком.

— Он обещал принести сто тысяч таких люстр, — вступился за полтергейста Драко.

— Я сейчас же сообщу вашему отцу о таком безответственном поведении и вопиющем проступке.

Мальчишка потупился, шмыгнул носом, исподлобья взглянул на ябеду-декана… и решительно махнул рукой:

— Пустяки! Дело-то житейское.

* * *

— Ну, хотя бы одно малюсенькое предсказание, — ехидно просюсюкала Амбридж, — малюсенькое…

"Гафса", — подумала про себя Сивилла Трелони, совершенно точно осознавая, что именно она понимает под этим: настырная, без малейшего такта, ограниченная — одним словом: "Гафса" — но вслух произнесла лишь:

— Внутреннее око не зрит по приказу!

— Как? Никакой катастрофы? — наигранно изумилась инспектор, — ни извержения вулкана, ни тайфуна, ни кровавого дождя, — принялась перечислять она с неприятной усмешкой.

Тут уж прорицательница не могла промолчать:

— Катастрофа неминуема! И близок час, когда она разразится! А мощь ее будет…

Амбридж хмыкнула и, не утруждаясь приличиями, направилась к выходу. Вслед за ней потянулись немногочисленные студенты. Сибилла осталась одна. В опустевшем классе было уныло, душно и пыльно. В прорехи выцветших портьер пробивались редкие солнечные лучи, и пылинки в их свете казались неподвижными, навсегда застывшими на месте. Вялый дымок с приторным запахом благовоний клубился над жаровней. Сибилла сморщилась и громко чихнула. С каким бы удовольствием она начхала бы и на скучные уроки, и на бездарных учеников, и на зазнаек-коллег, но… ее бабушка была знаменитой прорицательницей, и Сибилле волей—неволей приходилось поддерживать честь семьи. Поэтому она уже который год вытирала пыль с мутных хрустальных шаров, подклеивала разбитые неуклюжими школярами фарфоровые чашки из фамильного сервиза и предсказывала… Взор ее проникал за горизонты и через пласты времени, там она явственно различала грядущие потрясения, грандиозные катаклизмы, харизматичных вождей и их деяния… а от нее ждали мелких, каждодневных предсказаний.

— Скоро меня начнут спрашивать, каким будет урожай кабачков и морковки, — раздраженно фыркнула провидица, — с них станется! Но я-то знаю, я-то чувствую, что все ближе и ближе… — Сибилла зажмурилась, представляя небывалые катастрофы, что непременно должны были обрушиться, — тишина обманчива.

Она выглянула в окно, но будто в насмешку над ее тревогами день был спокойным и солнечным. Только далеко вдруг возникло темно-серое облачко, маленькое, не больше монетки.

В крохотной тучке Сибилла чувствовала что-то опасное, роковое. Но судя по беспечному шуму под окнами: смеху и веселым разговорам резвящихся учеников, спокойной беседе преподавателей — никто более не замечал приближающегося ненастья. И тут Трелони вдруг ясно и неотвратимо поняла, что это будет только ее личная, персональная катастрофа. Сердце сжалось от предвкушения и страха. С жадностью уставилась она в окно, вглядываясь в черное пятно, что уже висело над лесом, расплываясь шире и становясь все темнее, внутри урчал гром и вспыхивали короткие, резкие молнии. Туча, словно задумавшись, остановилась ненадолго, а потом стремительно направилась к Северной башне. Вот и на земле ее заметили, раздались испуганные крики. Сибилла приглашающее распахнула раму. В комнату ворвался ветер, пыльные шторы испуганно заметались, чашки обреченно звякнули, в хрустальных шарах отразились тысячи молний.

— О, моя прекрасная, моя великолепная катастрофа, — восторженно прошептала Трелони, вжимаясь в стену.

Раздался оглушительный удар грома. Стихия безумствовала в комнате: крушила столы, срывала и рвала в клочья портьеры, сминала затоптанные коврики и дорожки. Потертый пуфик на гнутых коротких ножках взвился вверх, кружил по комнате и рухнул на горку с посудой, от бережно хранимого сервиза в блеклых цветах и золотых вензелях не осталось даже самого маленького блюдечка. Хрустальные шары сталкивались и рассыпались, их осколки перемешивались с кусочками фарфоровых чашек. Взбалмошной птицей по комнате пронесся сорванный балдахин. Со страшным грохотом рухнул буфет. А под потолком завывал ветер, и бесновались молнии. Сибилла, бледная и восхищенная, взирала на обломки. Она вцепилась в старенькую шаль, которую вихри пытались выдрать из ее рук. Еще никогда Трелони не чувствовала себя такой легкой и свободной. Она закричала. И в этот момент, словно ее крик придал силу стихии, буря устремилась вверх, ломая стропила, разбрасывая черепицу, вырвалась наружу. Прорицательница осталась посреди разрушенного класса.

— Вот и все, — Сибилла оглянулась вокруг, — тут уж ничего не починишь. И не надо чинить, — с удивительным для нее самой спокойствием решила она.

К ней подкатился невесть как уцелевший последний хрустальный шар, уткнулся в ноги потерянным щенком. Первым желанием Трелони было отшвырнуть его куда-нибудь подальше.

— Бабушка сказала бы, что есть такое слово: «долг», — напомнила себе Сибилла и подняла нежданную находку.

— Профессор, вы живы? — в проеме разбитого окна показалась всклокоченная голова Филча, — скорее спускайтесь по лестнице. Ох, грехи наши тяжкие, быстрее—быстрее, башня может рухнуть.

Сибилла шагнула к окну, не оглядываясь.

Спускаться по садовой лестнице спиной вперед, прижимая к груди хрустальный шар, придерживая подол длинной юбки, было неудобно, но Трелони проделала все это с уверенностью и достоинством, затем величественно повернулась лицом и одарила торжествующим взглядом притихших учеников и коллег, поджидающих во дворе. Все с опаской поглядывали на разбитые окна башни, на вывороченные стропила крыши, тихо перешептывались, бросая на Сибиллу испуганные и сочувственные взгляды. Она же была совершенно спокойна. Из толпы к Трелони засеменила инспектор:

— Ах, такой кошмар! Эта ужасная катастрофа, — причитала Амбридж.

— Это МОЯ катастрофа, милочка, — с нажимом произнесла Сибилла: глупую, навязчивую Гафсу следовало поставить на место.

— Но вы предчувствовали… предсказывали, и вот… все, как вы говорили, — лепетала сбитая с толку последними событиями и огорошенная нелюбезностью прорицательницы Долорес.

— Разумеется, — отрезала Сибилла, — МОИ предчувствия и ДОЛЖНЫ были оправдаться. Душа, свободная от сиюминутной суеты, способная узреть великое в малом и предвидеть… а те, кто погряз в обыденности, не видят дальше своего носа, — провидица говорила с подчеркнутой и потому обидной снисходительностью, но она была слишком горда и счастлива, чтобы не быть великодушной, — держите, — силой сунула в руки инспектора хрустальный шар, — вам нужнее.

Избавившись от последней обузы, Сибилла Трелони прошествовала к воротам. Старая, порванная аляповатая шаль, сползшая с плеча, струилась по земле ей вслед, как мантия за королевой.

* * *

Две одинаковые тени быстро шмыгнули в Выручай-комнату. Близнецы Уизли оказались в маленькой кладовке, где среди рухляди: банок с засохшей краской, поломанным велосипедом, граблями и лопатой, картонными ящиками с неизвестным пыльным содержимым, за перевернутым креслом-качалкой, возле позабытой бутыли с вишневой наливкой — был спрятан большой, обшарпанный чемодан. Братья поставили чемодан на верстак и на счет: «раз, два, три» — откинули крышку. Рубиновые всполохи, золотые блики озарили каморку. Волшебный камень на дне чемодана испускал таинственный, завораживающий свет. Совершенная красота Короля Рубинов преображала все вокруг: старая затхлая каморка наполнилась мудрым шелестом травы, вечным шепотом морских волн, свистящим рассказом ветра. Тряпье раздувалось, как гордые паруса, а пожелтевшие листы порванных газет были свитками со старинными тайнами и знаниями. Братья молча любовались волшебством. Фред вздохнул:

— А вдруг-сла все-сла из-за нас-сла?

Джордж задумчиво смотрел на близнеца, благоговейно прикоснулся к камню и ответил уверенно:

— Эт-сла все-сла из-за него-сла.

Рубин подмигнул.

Ринсвинд не боялся темноты. Ну, как не боялся… жизнь, переполненная событиями, подчас героическими, но всегда болезненными для шкуры, научила волшебника-неудачника, что всевозможные горести и опасности подстерегают его и при ярком свете, но в темноте от них можно хотя бы попытаться спрятаться. Поэтому, когда магия в очередной раз, сплющив-растянув, выбросила его в темный подвал на угольную кучу, то, приземлившись пятой точкой на особо твердый и угловатый кусок угля, Ринсвинд, возможно, счел бы, что на этот раз ему, вероятно, повезло. Вероятно… если бы в воздухе не потрескивало, не искрилось чужое колдовство, над головой не раздавались крики и грохот. Ринсвинд осторожно стянул носок, засунул в него уже знакомый кусок угля, тихонько на ощупь нашел лестницу, поднялся и затаился у двери. Шум неожиданно стих, в тревожной тишине Ринсвид осторожно выглянул наружу. На чистой кухоньке было пусто: на плите готовился закипеть чайник, украшенный марципановыми тыквочками пирог остывал на столе. Оглядевшись, Ринсвинд проскользнул в гостиную. Некто в черном плаще с капюшоном перешагнул через безжизненное тело молодого мужчины на первой ступеньке, поднимался по лестнице на второй этаж. В разгромленной комнате притаился Ринсвинд. «Меня это не касается, — попытался убедить себя бедняга, — совсем-совсем не касается…»

— Пожалуйста, не убивайте Гарри! Только не Гарри! Лучше убейте меня!

Женщина на втором этаже отчаянно умоляла кого-то.

«НЕ. КАСАЕТСЯ. ЭТО. МЕНЯ! Ох…» Запыхавшийся Ринсвинд взлетел вверх по лестнице. Дверь в детскую была открыта. Страшный незнакомец стоял на пороге, зеленый свет на мгновение озарил комнату, женщина в последнем защищающем движении раскинула руки и упала на пол.

— А-а-а-а-а!!! — шалея от собственного крика, Ринсвинд размахнулся носком и со всей силой своего страха ударил сзади убийцу по голове. На несколько мучительно долгих секунд темная фигура застыла в удивлении и рухнула, так и не разобравшись в происходящем. Ринсвинд лихорадочно огляделся. В детской кроватке, которую пыталась прикрыть своим телом погибшая, тихонько хныкал перепуганный малыш, готовясь зареветь во весь голос. А вокруг крохотными октариновыми искорками вспыхивало знакомое, родное волшебство. Не вполне соображая, что и зачем он делает, Ринсвинд подхватил ребенка на руки и прыгнул в ярко вспыхнувший магический свет.

* * *

— Не нужно так волноваться, Минерва. Сова вернулась без письма. Значит, она нашла мальчика, немножко подождем. — Слова Альбуса-Персиваля и прочая Дамблдора, директора школы волшебства Хогвартс, кавалера ордена Мерлина и прочая-прочая, успокоительно шелестели в учительской.

— Подождем, что еще нам остается. — Снейп в раздражении ходил из угла в угол. — В конце концов, столько лет все только и делали, что ждали.

— Северус, мы сделали все возможное, — директор с мягким укором посмотрел на учителя, — тебе ли не знать…

— Вам лучше знать, где заканчиваются пределы ваших возможностей. — Огрызнулся Снейп.

— Что ты хочешь сказать этим, мой мальчик?

— Вы обещали…

Воздух в учительской задрожал, в комнате закружились яркие вихри, сплетаясь в одну сияющую спираль с ослепительно взорвавшимся вдруг центром, оттуда на ковер вывалились мальчишка и его спутник. Мальчик громко шмыгнул носом и вытер его рукавом. Потрепанная мантия была ему велика, рукава закатаны наполовину, подол волочится по полу, из-под него видны башмаки со сбитыми носками, но с крупными серебреными пряжками. Самой примечательной деталью одежды была шляпа, расшитая стеклярусом, украшенная на макушке большим елочным шаром. На тулье корявыми буквами разноцветными мелками написано «ВАЛШЕПНИК», в букве «Ш» были четыре вертикальных черточки, а «К» смотрела в другую сторону. Мальчик оглянулся и помог подняться на ноги щуплому волшебнику, чья мантия была такой же заношенной, а шляпа не менее экстравагантной. Тот с недобрыми предчувствиями (а предчувствия у Ринсвинда всегда были недобрыми и неизменно оправдывались, уж в этом-то они его не подводили) исподлобья уставился на педагогический коллектив Хогвартса. Вперед выступил директор:

— Гарри, рад тебя видеть. Ты — волшебник, Гарри…

— Ага, я знаю. Вот же написано, — Гарри указал на свою шляпу. — Ух, какая мантия, со звездочками, даже лучше, чем у декана.

Мальчик беззастенчиво, со знанием дела рассматривал Дамблдора.

— Рад, что тебе нравится, Гарри, — быстро нашелся директор. — Я должен поведать тебе много важного, мой мальчик. Тебя ждет великое будущее…

— Его ждет второй полдник, — Ринсвинд задрал вверх подбородок с грозно вздыбленной бороденкой, попытался расправить плечи, выступил вперед, прикрывая собой воспитанника, — а великое будущее можете оставить себе!

Вот чего Ринсвинд никогда не любил и всегда опасался, так это разговоров о благородный принципах и грандиозных свершениях. Те, кто так красиво о них разглагольствуют, как правило, ограничиваются лозунгами: провозгласив что-то до невозможности прекрасное, считают свою часть работы выполненной. А по-настоящему потеть, получать тумаки, харкать кровью в борьбе и трудах приходится другим, тем, кто, может, даже знать об этом не хотел. И вот теперь Ринсвинд второй час слушал о предсказаниях и предназначении Малыша Гарри. И то, что он слышал, ему совершенно не нравилось.

— Хватит! — Ринсвинд решительно прервал затянувшиеся объяснения, плавно перешедшие в проповедь о долге и прочих пафосных глупостях. — Ничего этого Гарри делать не будет! И никакой он не избранный! Ты ведь не хочешь быть избранным? Правда, Гарри?

— Не-а, я хочу быть таким, как ты, Ринсвинд, — мальчишка с преданностью смотрел на маленького волшебника.

Ринсвинд покачнулся. Только не это. Таким, как он… ведь тогда… голос предательски дрогнул:

— Тогда… тебе придется остаться, Гарри.

Ринсвинд беспомощно оглянулся в напрасной надежде получить поддержку. Сердце его разрывалось от отчаяния. Оставит Гарри здесь! В опасности! Одного! Помощи ждать неоткуда.

Магия никогда не была особенно благосклонна к Ринсвинду, наоборот, казалось, ей доставляло удовольствие засунуть его в мешок с неприятностями, хорошенько этот мешок встряхнуть и не один раз. Но в самые страшные минуты магия никогда не отказывалась от своего непутевого волшебника. А эта минута была самой страшной в жизни Ринсвинда.

Воздух вновь задрожал, заклубился потоками, втягиваясь в черную дыру посреди комнаты. По краю темноты заискрилось волшебство, дыра неожиданно схлопнулась, а в учительскую ввалился кряжистый старик. Из одежды на нем были сложная кожаная портупея, борода и меч. Быстро сгруппировался, на ходу выхватив оружие, Коэн был готов сразиться, а потом выяснить, куда он, собственно, попал.

— А, Ринсвинд, и ты здесь, — не удивился Коэн, — твой пацаненок?

— Пацаненок… ага… мой, — Ринсвинд схватил Гарри за руку и быстро рванул под защиту героя,— а они хотят…

Не опуская меча, Коэн выслушал сбивчивый рассказ волшебника, презрительно сплюнул:

— Так вот, значит. Решили все на мальца спихнуть. И кто же это умный до такого додумался?

Дамблдор попытался объяснить:

— Поверьте, сэр, мне было непросто принять это трудное решение, но обстоятельства…

— Обстоятельства всегда дерьмовые, — цыкнул варвар, — а трудные решения принимать не нужно, толку от них… Слушай, старикан, ты что и вправду будешь разводить блох в бороде и мухоморы на лысине и ждать, что мелкий победит того чертова ублюдка?

Коэн возвышался в учительской, как скатившийся валун на клумбе с маргаритками.

Альбус не ответил, внимательно, совсем по-новому огляделся вокруг, и тут со всей очевидностью понял, что это не Коэн не соответствует окружающей обстановке, а комната с плюшевыми креслами и старыми портьерами, со всем, что здесь происходило, и, о чем здесь говорилось, не соответствует Коэну, его прямолинейному житейскому подходу. Не нужно трудных решений, решения должны быть правильными. Если кто-то угрожает тому, что тебе дорого, он — твой враг. А твой враг — это твоя работа, и нечего перекладывать ее на других. Ты без всякого хитроумного плана идешь и отрываешь врагу голову. А если враг непобедим, ты отрываешь ему голову второй раз. Все стало простым и правильным.

Дамблдор решительно сжал кулаки.

— Оружие у тебя есть? — деловито спросил Коэн.

— Найдется.

— Далеко этот поганец, которому надо задницу надрать?

— Поищу.

— Чего стоим? Кого ждем? — Коэн отвесил Альбусу дружеского тумака, — раньше начнем — раньше управимся!

ХХХХ

В толпе спешащих министерских служащих, посреди беспорядочной суеты, три фигуры застыли возле Фонтана Магического Содружества. Шнобби Шноббс деловито царапал ногтем позолоченный парапет. Сэмуэль Ваймс прикидывал плюсы и минусы присутствия в Страже русалок и кентавров, которых ему настоятельно порекомендуют. Черт, раньше он бы выругался и без всяких пардонов подумал и (главное!) громко сказал «навяжут». Но политика (будь она неладна), герцогский титул (пропади он пропадом), леди Сибилла (замечательная жена), обтесали бравого командора до зализанного на прямой пробор приличия. Теоретически плюсов выходило больше, и это всерьез тревожило: опыт свидетельствовал, что если что-то выходит гладко в размышлениях, то в реальности нужно быть готовым ко всем возможным неприятностям, и это все равно не поможет, так как неприятности невозможные не заставят себя ждать. А обратное правило не действовало: если, опять-таки, теоретически вырисовывался полный капут и морда в дерьме, то практика на это самое дерьмо не скупилась.

Витинари внимательно рассматривал скульптурную композицию. Что бы не говорили о непробиваемой бесстрастности патриция, он, как и всякий по-настоящему умный человек, не отказывал себе в удовольствии удивиться. Бесконечность неба с миллиардами звезд и бескрайняя людская (и нее только) глупость предоставляли ему эту приятную возможность. И подобно тому, как после долгих лет наблюдений опытный астроном сразу находит созвездия и туманности, определяет яркость звезд, так же привычно и быстро патриций сортировал глупость. То, что он видел перед собой сейчас, располагалось в самом низу классификации.

— Да что ты себе позволяешь, мелкий уродец?! Кто тебя сюда пустил?!

От грозного окрика Шнобби метнулся, теряя выуженные из Фонтана монетки, и притаился за мантией Витинари.

— Он пришел со мной, мадам. — Патриций медленно повернулся, оперся на щегольскую трость со змеей на набалдашнике, с тонкой улыбкой, от которой по позвоночнику пробегал неприятный ветерок, уставился на даму, что дымилась от негодования, подобно готовому к извержению вулкану. Под внимательным взглядом холодный глаз вулкан сдавленно булькнул, а лава праведного гнева покрылась пеплом опасения.

— А, так это ваш эльф, мистер Малфой…

Не стоит делать выволочку чужому слуге да еще в присутствии хозяина. Амбридж занимала не последнюю должность в Министерстве и надеялась на дальнейший служебный рост. А потому отлично понимала что, плевать, образно говоря, на начищенные ботинки сильных мира сего можно только тогда, когда собираешься отполировать их обувь собственным языком. Долорес с мелким смешком добродушно потрепала Добби по лысой макушке и обтерла руку об юбку:

— Что вы скажете о последних постановлениях Министерства, Люциус? Я думаю, что наша политика…

Витинари внимательно слушал и делал выводы. Женщины не должны рассуждать о политике. Это не их дело. Они легко, незаметно чужому глазу плетут интриги, не оставляя на виду обрывки ниток и узелков на изнанке. Женщины заваривают кашу политических преобразований, да так, что их противники давятся, но глотают, и при этом женщины оставляют друзей и врагов в спасительном неведении, кто главная стряпуха. Они — дирижеры: их не слышно, но весь оркестр играет то и так, как они считают нужным. А только совершенно безрассудная особа готова променять дирижерскую палочку на барабанную. Витинари поздравил себя, ему повстречался безупречный образец самодовольной глупости. Теперь ему стало многое понятно в этой беспорядочной суматохе вокруг: суета министерского персонала — это дребезжание вконец разболтанного государственного механизма, где все вращалось не так и не в ту сторону, где главные детали бесповоротно заклинило. Громоздкий управленческий аппарат этого, по сути, небольшого мирка — с малочисленным населением, с ограниченным количеством рас и видов, с соседями на почтительном расстоянии — скрипел, натужно симулируя хоть какую-нибудь деятельность. Эти фальшивые ноты терзали тонкий слух виртуоза политики Витинари.

— Но министр Фадж считает, и я с ним совершенно согласна…

— Министр? Вам не составит труда проводить нас к нему, — вопросительного знака в конце этого предложения не было.

— Вас? — Амбридж с сомнением покосилась на собеседника.

— Да, меня и моих спутников.

— И Грюма тоже? — помощник министра бросила неприветливый взгляд на командора.

— Всенепременно, дорогая мадам, — в голосе послышалось легкое раздражение человека, повторяющего дважды простые указание, а это не входило в его привычки и противоречило его принципам.

В приемной министра рыжий клерк разбирал корреспонденцию за высоким, неудобным бюро.

— Уизли, доложите министру и приготовьте мистеру Малфою… кофе? — Амбридж любила раздавать указания подчиненным особенно при посетителях.

Перси сдержанно поклонился:

— Чай для всех будет через пять минут, сэр, а первоочередные документы уже готовы.

Витинари поблагодарил: Стукпостук — идеальный секретарь всегда вовремя там, где нужен. Работы впереди невпроворот. Не стоит откладывать. Чем раньше они начнут, тем скорее у них получится.