Две метели (гет)

Конечно же, неопределенного скандинавского бога в зале не оказалось… не было и Вассы. Белозерский грязно выругался и поспешил в тайную комнату, где все прошло на удивление спокойно. Оллонетти был несказанно рад своему освобождению и смотрел на Белозерского и Снегова, как на благодетелей. После того как его бородатые стражи ушли, он поклялся никому ничего не говорить и не стал отказываться от коньяка, доверившись хозяину, который знал самый лучший способ успокоить нервы.

На Снегова коньяк подействовал не так, как ожидалось. Не реализованная жажда деятельности овладела его помыслами и, сославшись на необходимость поискать Вассу со спутником, он оставил новоприобретенных собутыльников.

Конечно же, Вассы нигде не было, и Снегов, против своей воли, принялся высматривать вероломную Коломбину. Пары кружились в очередном вальсе, а этой обманщицы нигде не было. Грейнджер-отец оживленно что-то обсуждал с Августой Долгополовой и совершенно пренебрегал своими родительскими обязанностями. Когда острый взгляд Снегова определил, что в зале нет и Гончарова с Белозерским-младшим, сердце тревожно забилось. Определенно один из них уединился с этой девицей, и намерения его далеки от кристально чистых. А идиот-отец ничего не замечает! Снегов вновь пристально оглядел зал и лишний раз убедился в том, что его подозрения отнюдь не беспочвенны. Что ж! Им же хуже!

Кого искал Снегов, он бы и сам не мог ответить — Вассу ли с подлым де Ридле, а, может, и своего крестника по очень важному делу, но в крайнем раздражении он распахивал все прикрытые двери, нарушая уединение многих… но не тех!

Дверь в библиотеку была заперта, но разозлившийся Снегов легко сломал замок и ворвался внутрь, чтобы увидеть, как в полумраке холодной комнаты страстно целуется его крестник, запустив тонкие пальцы в разметавшиеся по плечам темные волосы.

Снегов медленно и с удовольствием хлопнул дверью, еще больше разъяряясь оттого, что этот негодник и ухом не повел.

— Дмитрий, — вкрадчиво начал Снегов, — не изволите ли объяснить, на каком основании вы компрометируете девушку? Я прекрасно помню ваши высказывания о браке, и если вы хотите получить удовольствие, то почему бы вам ни обратить внимание на девиц несколько иного сорта, чем госпожа Грейнджер? Или вы полагаете, что преступное пренебрежение родительским долгом ее отца дает вам право…

Крестник с явной неохотой прервал свое занятие и досадливо поморщился. Снегов не мог отвести взгляда от его покрасневших губ, таких порочных, что хотелось одним ударом…

— Сергей Сергеевич, поищите госпожу Грейнджер в ином месте…

— Да что ты себе позволяешь, щенок?!

И тут Снегова постигло поистине шоковое откровение. Замолчав на полуслове, он заворожено смотрел, как из тени выходит… Григорий Гончаров. Его волосы были растрепаны сильнее обычного, щеки заливал здоровый румянец… облизнув припухшие губы, он гневно набросился на Снегова:

— Да по какому праву? Вы врываетесь сюда… оскорбляете… позволяете себе…

Сергей Сергеевич не слышал почти ничего их этих дурацких обвинений из-за овладевшей им радости, совершенно неоправданной и необъяснимой, но такой пьянящей. Разом пропали и усталость, и отвратительное настроение. Да что настроение? Неудача с де Ридле показалась делом поправимым, а вовсе не конченным. Впрочем, желания расцеловать героев-любовников не возникло…

— Надеюсь, вы понимаете, что творите…

Снегов махнул рукой и покинул библиотеку, сделав вид, что не слышит злобного шипения вслед. Однако не успел он еще закрыть за собой дверь, как эти друзья вернулись к прерванному занятию. Счастливые…

Теперь оставалось понять, куда же делась сама виновница его конфуза. В бальной зале ее не оказалось, и Снегов, недоумевая, почему не додумался до этого раньше, направился к Герману Рудольфовичу. На прямой вопрос, где же его дочь, старик Грейнджер с улыбкой ответил:

— Как где? В библиотеке. Она спросила позволения у Натали Белозерской и ушла после третьего танца. Знаете, она у меня не большая любительница этих… — Грейнджер неодобрительно поглядел на кружащиеся в танце пары, — развлечений.

Настроение вновь испортилось, и теперь уже непоправимо. Если Грушенька отправилась в библиотеку, куда следом ввалились эти орлы, то вполне может быть, что те сразу набросились друг на друга, а она из врожденной деликатности могла и не подать знака о своем присутствии. Но тогда получается…

Снегов вернулся в комнату, где лечили нервы Белозерский с Оллонетти. Судя по тому, что была начата уже вторая бутылка коньяка, лечение шло успешно. Сергей Сергеевич молча наполнил бокал и, отсалютовав им новоприобретенным собутыльникам, со вздохом выпил. Белозерский взглянул на него неожиданно трезвым взглядом:

— Все плохо?

— Отвратительно.

— Ну, чтобы у всех…

Они сомкнули вновь наполненные бокалы и без лишних слов их осушили. Приятное тепло согревало напрочь замерзшие внутренности, и Снегов размышлял, стоит ли ему объясняться с Грушенькой, или же пройдет само…

Потом Белозерский ушел к гостям, а Снегов с Оллонетти долго обсуждали игру света и тени и прочие не менее животрепещущие вопросы. Они так и уснули, откинувшись на спинку козетки, не выпуская бокалов из ослабевших рук.

* * *

Утро было недобрым. Нещадно болела голова, и простреливало затекшую в неудачной позе шею. Прикорнувший рядом Никола удобно устроился на плече Снегова и не думал просыпаться, когда Белозерский громким до звона в ушах голосом пригласил их к завтраку. Сергей Сергеевич сгрузил притомившегося художника на козетку и отправился в столовую. По пути он посетил туалетную комнату, где долго умывался ледяной водой.

Завтрак был тихим и почти семейным. Дмитрий ехидно поглядывал на крестного, но не позволял себе никаких высказываний. Еще бы! Попробовал бы он… Снегов выразительно посмотрел на юного наглеца и со значением порезал кусок мяса. Намек был понят, Дмитрий быстро выпил свой кофе и ушел из-за стола. Не иначе торопится на встречу с Гончаровым.

Кованые сапоги всегда одинаково стучат по деревянному полу: будь то дорогой наборный паркет или же плохо подогнанные рассохшиеся доски. Этот звук был неприятен Снегову до отвращения, особенно сейчас, когда болела голова, и почему-то казался смутно знакомым.

Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Угрюмов в сопровождении трех солдат.

— Что вам угодно? — голос Белозерского был спокоен и сух.

Муди невозмутимо достал из полотняного мешка сложенный шелковый плащ, алый подбой которого был изгваздан неопрятными грязно-бурыми пятнами:

— Кому принадлежит эта вещь?

— Мне, — холодно ответил Белозерский, — а в чем собственно дело?

— Когда вы в последний раз пользовались этой вещью?

— Давно, а что?

— Кроме вас, кто-нибудь надевал этот плащ?

— Да, — решил вмешаться Снегов, — я.

— Когда?

— Минувшей ночью.

— Хорошо-с… — Муди с удовлетворением потер руки. — Это подтверждает показания кадета Гончарова.

— Вы решили вернуть этот плащ, но побоялись, что без эскорта вас не воспримут серьезно?

— Нет, господин Снегов, я побоялся, что без этого эскорта вы не пойдете со мной.

— Что за чушь?

— Я никогда не сомневался в ваших актерских способностях, но сейчас вы переигрываете.

— Что это значит?

— Извольте… — Муди неторопливо достал из кармана дорожного сюртука бумагу и медленно развернул ее. — Ордер на арест господина Снегова. Желаете ознакомиться поближе?

— На каком основании?

— По обвинению в убийстве. Пока одном…

— Что значит «пока»? Каком убийстве?

— Убийстве Амадея Болеславовича Домбровского.

— Что?! Не может быть…

— Ну-ну… не стоит так кричать…

Сергей Сергеевич, как во сне, протянул руки, позволяя опутать их веревкой, словно последнему каторжанину, и без слов пошел вслед за Муди, даже не заметив, что кто-то набросил ему на плечи тяжелый овчинный тулуп. Опомнился Снегов уже в остроге, сидя на куче лежалой соломы и глядя, как в маленькое разбитое оконце залетают редкие снежинки.

Холод он тоже ощутил далеко не сразу, а когда почувствовал, то уже зуб на зуб не попадал. Снегов подобрал тяжелый тулуп и постарался в него завернуться. Выходило плохо, зато он почувствовал тепло от стены, смежной с караулкой, и подгреб свою солому туда. Теперь, когда первый шок прошел, можно было осмыслить, что же произошло той ночью.

Де Ридле, несомненно, убил Домбровского после того, как покинул бал… плащ ему вынесла Васса… все логично, но не доказать… а если с другой стороны? Алиби Снегова может подтвердить запись в бальной книжке Люсинды Бравур и показания Оллонетти… придется открыть художнику неприглядный факт о том, благодаря кому тот пережил худшие, наверное, полчаса своей жизни… Угрюмов, каким бы мудаком ни был, не станет пренебрегать фактами — служака он честный…

Снегов кутался в тулуп и не мог себе представить, где теперь искать де Ридле. Судя по всему, тот должен был уехать сразу после убийства Домбровского, а Васса… Васса непременно осталась, чтобы узнать, чем кончилось дело. А чем оно может кончиться? Даже если удастся доказать непричастность Снегова к убийству, никто не станет искать де Ридле, который, как всем известно, погиб еще в восемьсот тринадцатом, а, стало быть, и эти преступления останутся нераскрытыми… а, может быть, обвинят совсем не того… и осудят… черт!

Единственная зацепка за де Ридле — Васса, но эта чертовка умна и очень решительна. Она вполне может отказать себе в удовольствии видеться с любовником, только чтобы замести следы, а потом безболезненно воссоединиться. Зачем ей этот безумец, оставалось лишь гадать. О том, что она может его выдать, речь не шла, даже пребывание в Петропавловской крепости не развязало ей язык, а уж те казематы будут пострашнее этого уездного острога. Да и повода запирать ее здесь та не давала.

К ночи Снегов был готов лезть на стену. Его не водили на допрос, и к нему никто не приходил, за исключением крепкого стражника, принесшего сначала кувшин воды, а потом миску теплой каши и краюху хлеба. Что ж, морить голодом острожника никто не собирался.

Следующий день был точно таким же — про Снегова будто забыли. Он пытался разузнать хоть что-нибудь у приносящих еду стражников, но те молчали. Ручкой от ложки Снегов делал зарубки на деревянной стене и только так вел счет дням. Когда на одиннадцатый день стражник сунул под миску скомканный листок, радости Снегова не было предела. Записка была от Белозерского.

«Суд завтра. Никто ничего не знает. Адвокатом тебе назначили Павла Рыжова — это один из сыновей уездного судьи. Младший сын Артура Рыжова сватался к Грейнджер, и после ее отказа искал смерти, поэтому будь осторожнее в высказываниях. Обвинитель — Муди»

Коротко и по делу. Снегов на всякий случай сжевал этот клочок бумаги и с усилием проглотил, запив водой. Участие Лаврентия согрело душу, и ожидание стало не таким муторным. Уж одну ночь безызвестности Снегов как-нибудь потерпит, а завтра непременно все решится.

* * *

Утро суда ни чем не отличалось от остальных, проведенных в остроге: хлеб, каша, вода... Сергей Сергеевич мысленно возвращался к событиям того вечера, вспоминая детали — мало ли, что может стать важным.

За ним пришли, когда от тревоги он не находил себе места, и зачем-то сковали руки. Теперь он и впрямь походил на преступника: грязный, небритый, дурно пахнущий, да еще и в кандалах... оставалось лишь надеяться, что заседание суда будет закрытым — предстать в таком виде перед той же Грушенькой очень бы не хотелось. Зачем портить и без того не самое лучшее впечатление? Да и отбиваться от страшных обвинений тоже хотелось без ее молчаливого присутствия и, быть может, осуждения.

Однако Снегов никогда не был любимчиком судьбы. Он понял это, взглянув на переполненный зал суда, и сразу же опустил голову, чтобы не встречаться взглядом с теми, кому не сделал ничего дурного, но кто его уже сейчас осуждал. Снегова поместили в деревянную клетку и заставили встать.

Судья Рыжов и на самом деле был рыжим, что на фоне темно-зеленого суконного мундира смотрелось даже уместно. Он без улыбки оглядел Снегова и раскрыл толстую папку, на обложке которой удалось разглядеть лишь скупое: «Дело 816». Негромким голосом Рыжов принялся зачитывать суть дела и почти сразу предоставил слово обвинителю.

Угрюмов вышел к кафедре, словно был на параде: пуговицы натерты до блеска, мундир безукоризненно отглажен, сапоги вычищены. Если бы не легкая хромота и отсутствие двух пальцев на руке — можно было смело назвать завидным женихом.

Муди начал рассказывать о своем расследовании, таком непростом и полном опасностей. Публика внимала в поразительной тишине, и Снегов начал ощущать, как без лишнего драматизма затягивается удавка на его шее. Сначала Муди рассказал о том, каким замечательным человеком был Амадей Болеславович, о том, как болел он душой, когда творились темные дела и делишки, каким проницательным он был.

— А как же тогда объяснить, что он привечал убийцу?

Снегов узнал этот звонкий голос — на поставленный спектакль пришла Грушенька. Сердце сжалось от обреченности и невероятной тоски. Было бы гораздо проще, если бы она не присутствовала на этом фарсе... а Муди уже встрепенулся, словно ждал именно этого вопроса:

— Как сказал еще Макиавелли: держи своих друзей близко, а врагов еще ближе...

— Так вы полагаете, что Домбровский специально...

— Сейчас вы и сами в этом убедитесь...