Замкнутый круг (гет)

Сидеть на грязных ступеньках заброшенного сталелитейного завода старшему инспектору не к лицу и не к званию, но все прочие относительно приспособленные к цивилизованному обитанию помещения штаба кишат парнями из группы Когами — на следователя из Бюро те смотрят с опаской, на исполнителей — с изрядной долей пренебрежения. И то, и другое утомляет ничуть не меньше постоянных споров с Шимоцуки, потому побег Аканэ из убежища террористов Нобучика понять должен и может.

А потому встаёт у неё за спиной и прячет ладони в карманах брюк.

— Я с тобой, пока ты не успокоишься, — Аканэ оборачивается, тепло улыбается и вновь подставляет лицо солнцу, подпирая подбородок рукой.

— Когда-нибудь я успею сказать это вперёд тебя, — негромко обещает Цунэмори. — Я в порядке, Гино. Можешь проверить мой…

— Двадцать три целых и пять десятых, — перебивает её Гиноза. — А у меня сто двадцать шесть и семь. И это ровным счётом ничего не значит.

Следователь молча соглашается с правотой исполнителя и друга и опускает взгляд.

— Просто… — теребит подол юбки и невесело смеётся. — Просто я чуть не застрелила Когами, соврала Сивилле, нарушила с десяток правил и, кажется, подвела вас всех под монастырь. На всё это у меня ушло всего пару часов, и теперь я даже боюсь появиться у них на глазах. Люди Когами меня априори ненавидят и называют ручной собачкой Сивиллы, Мика едва не плачет, и написать рапорт ей мешает разве что Яёй, Хинакава и половины из происходящего не понимает, и от его слепой веры в меня впору вешаться, а молчаливые упрёки Суго… — Цунэмори качает головой и прикусывает губу.

— Никто не заставляет тебя выбирать между нами и ним, — как всегда всё правильно понимает Гиноза.

— А между ним и долгом?

— Что почитать за долг, — уклончиво отвечает Нобучика и садится рядом. — Мы с тобой знакомы уже больше четырёх лет, три года из которых ты знаешь что-то, о чём не известно никому из нас и, поверь, это разочаровывает меня куда больше, чем твоё теперешнее стремление загубить свою карьеру и наши жизни из-за привязанности к Когами.

Аканэ вкидывает голову, всем корпусом поворачивается к Гинозе и хватается за стальную руку:

— Гино, я бы никогда не поставила на кон ваши…

— Дослушай, — перебивает её бывший инспектор, мягко сжимая хрупкую ладошку. — Когами дорог мне ничуть не меньше, чем тебе. Мы выросли вместе, вместе учились, работали и выживали. Такое бесследно не проходит, и спроси меня кто, что выберу я — его или долг, — Нобучика грустно улыбается и пожимает плечами. — Мне бы вряд ли потребовалось время для размышлений. Но ты то ли не видишь, то ли не хочешь видеть разницы между вами, — Гиноза склоняет голову, вынуждая девушку посмотреть себе в глаза. — Он может без тебя прожить. Ты без него — нет.

Цунэмори вырывает руку из стальной ладони, резко поднимается со ступенек и упрямо отворачивается, едва ли не впервые за четыре года не желая слушать правды, что так немилосердно выговаривает ей Гиноза. Тот вообще после того, как его разжаловали до исполнителя, никогда не притворялся и удары об асфальтовое покрытие реальности смягчить ни для кого не спешил. Если считал тебя идиотом, он непременно тебе об этом сообщал. Выплёвывал это слово небывало искренне и до одури убедительно, и делай с этим что хочешь.

Мика обижалась и злилась. Цунэмори обыкновенно помогало.

Но не теперь. Не тогда, когда дело касалось Когами.

— В чём я сейчас неправ? — негромко спрашивает Гино.

— В том, что считаешь, будто имеешь право в это вмешиваться, — зло цедит сквозь зубы Аканэ, запахивая пиджак на груди.

Желание извиняться, убеждать его в том, что никогда бы не позволила себе даже мысленно променять их жизни на жизнь Шиньи, пропадает напрочь. Хочется по-детски топать ногами и бить кулаками по стальному плечу, хочется перестать быть взрослой, перестать думать о том, что не по силам, перевесить хотя бы часть ответственности на кого-нибудь, кто сильней, кто вернее знает, как быть дальше, кому верить, а кому нет.

Кто-то, перед кем не стыдно быть такой — слабой, неуверенной, почти жалкой. Перед кем не зазорно стирать с лица злые слёзы и крепче обхватывать себя руками, дабы скрыть предательскую дрожь.

Кто-то, кто…

— А ты? — спрашивает она, разворачиваясь к замолчавшему исполнителю.

— Что — я?

— Ты без меня можешь? — безжалостно уточняет она.

Нечестный вопрос — Аканэ за него совестно, но искушение польстить собственному уязвлённому самолюбию и отомстить за приниженную гордость в разы сильней. Ударить так же больно, как минутой ранее ударил он, поставить перед фактом собственной беспомощности, ткнуть носом в свою же привязанность и спросить, знает ли он, что так же зависим?

Гиноза смотрит в огромные, светло-карие глаза, видит бушующий океан ярости, негодования и отчаянной мольбы о помощи и думает о том, что вот такую Цунэмори Аканэ та никогда и никому кроме него увидеть не позволит. Эгоистично радуется, что ужалить вышло больнее, чем теперь пытаются кольнуть его, испытывает к себе небывалое по силе отвращение, но поделать ничего не может.

Стыдно перед собой и перед Шиньей, но Аканэ так долго не видела в нём никого, кроме друга, так долго держала подле себя, не позволяя дотронуться, что…

— Аканэ, — Кунидзука выходит на крыльцо, переводит взгляд с исполнителя на инспектора и кивает куда-то за дверь. — Хинакава закончил моделирование, посмотришь?

Цунэмори вздрагивает, отчаявшись разглядеть правду в обыкновенно спокойных и так яростно сверкающих сейчас глазах Гинозы, отворачивается и проводит дрожащей рукой по лбу.

— Я… не вовремя? — спрашивает Яёй, только сейчас заметив, как крошится в пыль ступенька под стальной ладонью Нобучики.

— Всё в порядке, — глухо отвечает инспектор и отряхивает юбку. — Пойдём.

Поднимается по ступенькам, и едва не спотыкается о последнюю, услышав негромкое, но твёрдое:

— Нет.

Гиноза выпрямляется в полный рост, в глаза смотрит прямо, без утайки. Во взгляде ни стыда, ни угрызений совести — только усталое раздражение и застарелая печаль.

— Вот такой вот замкнутый круг, — пожимает плечами он и переводит взгляд на Кунидзуку. — Перекрёстное сравнение?

— Семьдесят две целых и восемь десятых, — отчитывается та. — Мы перепроверили всё ещё раз, думаю, не лишним будет…

Они проходят мимо Цунэмори, обсуждая составленный вместе с Когами план, ставят цели, задачи, спорят о размещении людей и оружия, а Аканэ…

А Аканэ думает о том, что она не может без Шиньи, Гино не может без неё, и задаётся всего одним вопросом.

А Когами? Когами может без них обоих?

Мика относилась к той категории людей, что единожды обжёгшись, к огню не подходила. Во многих смыслах и во многих плоскостях. Потому, однажды разглядев в исполнителе Гинозе зверя ничуть не менее хищного, чем тот загадочный Когами Шинья, о котором все теперь только и говорят, оставаться наедине с пугающим бывшим инспектором та остерегалась.

Виду, разумеется, не подавала — действующему следователю дрожать в присутствии подчинённого по статусу не положено, но стоит им остаться наедине, из поля зрения Нобучики скрыться старалась быстро и незаметно.

Удавалось это, правда, не всегда.

Как из пахнущего порохом и сигаретами помещения потихоньку испаряются террористы и исполнители Бюро, Шимоцуки заметила. Что сам Гиноза уходить никуда не торопится — тоже. Свой незаконченный рапорт видела прекрасно, подкатывающую к горлу панику чувствовала, а вот убежать не могла.

— Право, инспектор, я не кусаюсь, — негромко и оскорбительно насмешливо говорит Нобучика.

Мика зло поджимает губы, вздёргивает нос, досадуя на то, что её поймали с поличным, и неубедительно хмыкает.

— Много на себя берёте, исполнитель Гиноза, — цедит она, возвращаясь к рапорту и проформы ради набирая совершенно абсурдное и никак не связанное с предыдущим текстом отчёта предложение.

Гино смеётся громко, но вроде как не над ней — это настолько ново, что Мика отвлекается от загубленного рапорта и удивлённо смотрит на бывшего следователя.

— Забавно, — отсмеявшись, поясняет тот, — но это, пожалуй, единственное, в чём вы с инспектором Цунэмори абсолютно солидарны.

Шимоцуки обижается уже не по привычке, а дабы скрыть так не к месту заалевшее на щеках смущение — во что именно она влезла та понять не может, но личное от делового отличать научилась точно.

И это, определённо, первое.

— Справедливости ради стоит заметить, что не мы одни, — тем не менее небрежно бросает она.

— Даже так, — Гиноза откидывается на спинку железного стула и скрещивает пальцы в замок. — Просветите же меня, инспектор Шимоцуки, что во мне не так?

Мика прячет лицо за монитором и смотрит мимо печатных строк. Крутит колёсико компьютерной мышки и неожиданно выдаёт то, что первым приходит в голову:

— Вы в чужом глазу соринку разглядите — в своём бревна не замечаете.

Прикусывает язык, едва с него срывается последнее слово, и тихо ругает и себя, и проклятого Гинозу. Исполнитель же молчит долго, словно не расслышав вылетевшего из уст младшего следователя признания, и только когда та нерешительно выглядывает из-за экрана, мрачно требует:

— Объяснись.

Не просьба — приказ. Мика даже не успевает толком оскорбиться — отдавать распоряжения у того выходит так просто и естественно, что сомнений в том, каким именно он был инспектором, у Шимоцуки не возникает ни малейших. Одно мгновение она даже сочувствует Аканэ, что некогда успела побывать у него в подчинение, но ударивший по нервам страх вытесняет всякое сопереживание к своей старшей коллеге — напротив неё тот самый хищный зверь. Второй из.

И бежать ей некуда.

Шимоцуки выключает компьютер, понимая тщетность своих попыток закончить доклад сегодня, и нехотя поясняет:

— Вы с инспектором Цунэмори похожи как две капли воды, вот только разницы между собой и ею в упор не замечаете. Вы без Аканэ прожить не сможете. Она без вас — да.

Тяжёлое «да» эхом отражается от бетонных стен, по спине Мики бегут ледяные мурашки, а Нобучика даже не дёргается. Смотрит на следователя внимательнее прежнего, но ни ярости, ни удивления не выказывает. Склоняет голову к плечу и ядовито усмехается.

А вот это уже обидно, и за свою нечаянную откровенность Мика чувствует жгучий стыд.

— Я не права? — не сумев скрыть в голосе досаду, спрашивает она.

Гиноза встаёт, застёгивает пуговицу пиджака и выходит из-за стола. Едва ли хотя бы вполовину такая же проницательная как Аканэ Мика неожиданно попадает прямо в цель, испуганно отступает на шаг, но на больное продолжает усердно давить. То ли не замечая своей правоты, то ли обладая удивительным талантом жалить исподтишка. Первое ей в минус, второе на неё не похоже, но достоинства и недостатки Шимоцуки волнуют исполнителя в последнюю очередь.

— Права, — просто отвечает он. — Но нос суешь совсем не в своё дело.

Окидывает её ничуть не заинтересованным взглядом, направляется к выходу, и лишь на пороге вдруг оборачивается:

— А Когами?

Хочется ткнуть ненавистного исполнителя носом в безнадёжно-патовую ситуацию, в какой все трое оказались, убедить его в том, что выбирая между ним и Шиньей Цунэмори никогда не выберет его, отомстить за обидное снисхождение, что тот выказывал ей при каждом удобном случае, упрекнуть в беспомощности и посмотреть, как тот будет склеивать осколки собственной гордости.

Хочется отплатить унижением за унижение, но Мика спотыкается о светящееся в глубине глаз усталое раздражение и застарелую печаль, отводит взгляд и совсем тихо отвечает:

— А вы друг друга стоите.

Едва столкнувшись в узком коридоре заброшенного завода с тем, из-за кого они все чуть было не отправились на эшафот, младший следователь поняла, откуда родом сегодняшняя Цунэмори Аканэ. Злость на старшую коллегу, страх перед судом Сивиллы и липкое отвращение к скопившимся вокруг террористам вмиг потеряли свою актуальность — единственным, кого на самом деле стоило опасаться, был он.

Мика могла сколь угодно долго дерзить Цунэмори и огрызаться перед Гинозой, но рядом с Когами выходило лишь пришибленно молчать. По обе стороны от Аканэ стояли два хищника, один страшнее другого, а Шимоцуки наблюдала за ними со стороны, и единственное, что жгло её изнутри…

— Вы боитесь, инспектор, — без спроса врывается в её мысли Нобучика, на тон тише и мягче.

Мика качает головой, наплевав на собственный первобытный страх перед тем, кто сильнее, и смотрит тому в глаза:

— Нет, исполнитель Гиноза. Я завидую.

О чём та говорит, Гино понимает сразу. Потому что он тоже. Тоже завидует Когами, ведь у того есть Аканэ, что мажет мимо неподвижной цели, врёт в лицо Сивилле, лишь бы спасти едва ли нуждающегося в защите беглого исполнителя, забывает о пяти жизнях, зависящих от неё, и вновь и вновь напарывается на одни и те же грабли. Завидует, потому что того не было в её жизни три года, три бесконечно долгих года, но, едва показавшись на горизонте, он получил всё и даже больше.

Он получил не только девушку, но и друга, что бросился наперерез выстрелившей Мике. Что готов был навсегда лишиться надежды когда-нибудь коснуться любимой девушки, но только не потерять друга. Снова.

Он завидует и корит себя за это, потому что на месте Аканэ тоже бы промазал, тоже бы соврал, тоже бы забыл… не о пяти, правда, о четырёх жизнях. И тоже бы напоролся на те самые грабли.

Он бы тоже завидовал им троим — они есть друг у друга, но чтобы понять всю абсурдность ситуации, у несчастной Шимоцуки Мики не хватает всего одного, но важного кусочка паззла.

Аканэ не может без Шиньи. Гино не может без Аканэ.

А Когами? Когами может без них обоих?

— Хорошо, — Когами проводит пальцем по нижней губе, хмурится, ещё раз обводя взглядом карту, и кивает одному из своих. — Выходите на рассвете.

Высокий, хмурого вида мужчина, превосходящий Шинью как в росте, так и в ширине плеч, соглашается, даже и не думая пререкаться, и выходит за дверь.

Ближе всех к столу стоят трое — Когами, Гиноза и Аканэ. Группе беглого исполнителя присутствие инспектора Бюро и карателей не нравится, но очевидный авторитет большеглазой девчонки и парня со стальной рукой террористы признают — они с Когами понимают друг друга с полуслова, работают как отлаженный часовой механизм и вместе справляются в три раза быстрее, чем у Шиньи выходило в одиночку.

Результат налицо, а большего им и не нужно.

— Аканэ, нужно будет… — девушка качает головой, показывает на браслет и, жестом позвав за собой Хинакаву и Караномори, покидает зал.

Гиноза знает, что на том конце провода Глава Касэй, понимает, что та сейчас снова будет врать, пытаясь с помощью Шо и Шион обойти виртуальных шпионов Сивиллы, и мысленно просит её быть осторожной. От той Аканэ, что несколько часов назад едва не бросилась на него с кулаками, не осталось и следа — это снова инспектор Цунэмори, за три года не упустившая ни одного преступника. Это снова та самая Аканэ, что три года назад первый и последний раз позволила себе проиграть. Не кому-нибудь — Когами.

Нобучика вновь смотрит на беглого карателя, собирается предложить перевести группу А поближе к оружейному складу, но забывает и о плане, и о том, что Дамоклов меч повис над их головами.

Вообще обо всем и о своей постыдной зависти тоже, потому что Когами смотрит вслед Аканэ, и в синих глазах нет ничего, кроме гордости, железной уверенности в том, что та справится, и глубокой, насквозь пропитавшей его грусти.

Слишком много для «ничего» и слишком мало для человека, отправляющего на верную смерть отряд численностью в девять человек.

— Отпусти её, — просит Гиноза, стоит только последнему из исполнителей выйти из комнаты.

Когами смотрит куда-то поверх его плеча, устало опирается о стол и достаёт из кармана пачку сигарет. Просьбу не игнорирует, нет, но и никак не отвечает — Нобучика предсказуемо злится, кидает на карту планшет, отчего голографическое изображение идёт рябью, и гневно смотрит на друга.

— Ты просил меня беречь.

Шинья прикуривает, глубоко затягивается и запрокидывает голову. Жест знакомый до боли, Гино даже кажется, будто не было этих трёх лет, но в следующее мгновение в тусклом свете лампы над ключицей беглого исполнителя блестит белый шрам, ещё один виднеется чуть выше запястья и совсем новый — яркий росчерк чуть выше локтя — словно красной лентой отрезает путь назад.

И иллюзия пропадает.

Гиноза прикрывает глаза и совсем тихо повторяет:

— Так позволь мне её уберечь — отпусти.

— Она без меня не может, — возражает Шинья.

Простая констатация. Бывший следователь сначала теряется, а потом едва успевает себя остановить — стальная рука зависает в паре сантиметров от скулы старого друга и тот, наконец посмотрев ему в глаза, добавляет:

— А ты не можешь без неё, — стряхивает пепел прямо на пол и пожимает плечами. — Вот такой вот замкнутый круг.

— Ещё слово, Ко, и я за себя не ручаюсь, — предупреждает Гиноза, яростно скрипя зубами. — Ты просил не позволять ей тебя искать, так какого же чёрта сам…

— Нет, я сказал, что попадусь на глаза Сивилле, только если сам того захочу, — перебивает его Когами.

— При чём здесь…

— Брось, Гино! — отмахивается Шинья, выбрасывая сигарету и доставая новую. — В той тайне, что хранит Аканэ, нет ничего такого, о чём нельзя было бы догадаться, и у тебя было куда больше шансов, чем у меня. Глаза Сивиллы не доминаторы и не уличные сканеры, а она. Ты знаешь это не хуже меня.

— Она рассказала тебе? — спрашивает Гиноза, боясь услышать, что единственное, о чём инспектор так ни разу за три года не обмолвилась ему, она поведала Когами…

Но Шинья качает головой.

— Нет. И никогда не расскажет.

— Почему?

— Потому что доверяет чуть меньше, чем любит, — просто отвечает Ко.

Гинозе кажется, что тот издевается намеренно. Нашёл, где кровоточит, и сыплет соль на открытую рану не жалея ни сил, ни минерала. Смотрит пытливо, надеясь уличить того в желании поколотить лежачего, но во взгляде главаря преступной группировки только беззлобная снисходительность, гордость и… Да, конечно. Нежность.

Нобучика шумно втягивает воздух, устав плутать в том, в чём беглый каратель загадки не видит, скрещивает руки на груди и невпопад спрашивает:

— А ты?

— Что — я?

— Она не может без тебя, я — без неё. А ты? Ты можешь без нас обоих?

Когами смотрит на него так, словно не понимает сути вопроса, молчит долго, отчего исполнитель думает, что ответа так и не дождётся, поворачивается к нему спиной, смотрит на карту и не видит.

— Я за вас обоих жизнь отдам.

— А я не об этом спрашиваю, — возражает Нобучика и утомлённо опускается в жёсткое кресло.

Тот противно скрепит по бетонному полу, Гиноза морщится и по старой привычке трёт переносицу, словно на ней всё ещё тяжёлые очки. Умом он понимает, что в этом навязчивом мудрствовании и попытках выяснить, видит ли Шинья разницу между «умру за» и «умру без», нет никакого смысла. Знает, что глупо сейчас, когда рушится целый мир, пытаться спасти маленький свой, глупо придумывать для любви меру и сравнивать, кому в итоге будет больнее. Глупо и эгоистично вообще рассуждать о личном, когда всеобщее полыхает в огне, но сердцу нужно услышать. Даже когда разум понял раньше, чем задал вопрос.

— Могу.

Право, не новость. Победа над Сивиллой не принесёт ему счастья, но счастье и не его цель — Нобучика и тем более Аканэ знают это, пожалуй, лучше прочих.

Всё это верно, но во взгляде Когами что-то неуловимо меняется, и желание спорить, упрекать и топить его в собственной горечи пропадает. Потому что всё, что Шинья скажет дальше, Гиноза запомнит на всю свою жизнь.

— Ты знаешь, будь всё иначе, я бы тебе её ни за что не отдал. Ты мне друг, но я бы даже мысли тебе этой не простил. Мазал бы по неподвижной цели, врал бы, как она неделю назад и бросался наперерез этой вашей Шимоцуки. Я бы не пропал на три года и вместо «прости» сказал бы совсем иное.

— Ты…

Когами позволяет себе короткую улыбку, синие глаза на одно мгновение вдруг окрашиваются той самой глубокой, мучительной грустью, и негромко соглашается:

— Да, вот только ты делаешь неверные выводы. Я три года жил, не надеясь вас ещё хоть когда-нибудь встретить, и единственное, что для себя уяснил, так это что есть то, с чем на душе я прожить не сумею, — невесело усмехается и переступает с ноги на ногу. — И никто из нас не сможет, просто ни у тебя, ни у Аканэ не было возможности в этом убедиться.

Гиноза опирается локтями о колени и беспомощно выдыхает:

— Не понимаю.

Шинья крутит в руках тлеющую сигарету и поясняет:

— Что случится, брось я сейчас всё и останься с ней? Да уже завтра у нас на пороге будет стайка псов Сивиллы, всё, за что мы три года боролись, обесценится, и кому-нибудь другому, а не нам с вами, придётся начинать сначала. Слишком большая цена за наше короткое гипотетическое счастье — ни я, ни она, ни ты, Гино, с этим жить не сможем. Я единственное, что она не в состоянии логически препарировать и разложить по полочкам…

— Чёрт с ним, с миром, его спасение не только твоих рук забота.

— Правильно, — соглашается тот. — Её.

— Что?..

— Её, Нобу, — повторяет Когами и выбрасывает сигарету. — Только она знает, куда бить. Наше с тобой дело — дорогу расчистить. Только и всего, — убирает с карты планшет и еле заметно горбится, вновь обращая взгляд на план. — И если вдруг случится так, что поздравить её с победой мне уже не удастся, сделай одолжение…

— К чёрту, Ко. Иди к чёрту со своими просьбами, — отчаянно сжимая кулаки, глухо выговаривает Гиноза.

— Сделай одолжение, — упрямо повторяет тот. — Не рассказывай ей о том, что только что услышал и… забудь, что я бы и мысли тебе этой не простил. Видит Бог, только ты её три года на краю пропасти держал — сможешь удержать ещё раз.

Гиноза качает головой, прижимая к губам сцепленные пальцы, шепчет тихое «идиот» и сомневается, что помянутый Бог слышал хоть слово. Стальная покосившаяся дверь скребёт по полу, Аканэ заходит в помещение, крышка прыгает над бурлящими в котле чувствами, а Когами беспечно пожимает плечами и кивает на карту.

— Может и так, но вот группу А лучше перевести поближе к оружейному складу, что скажешь?

Нобучика смотрит, как тот передвигает красный флажок и как сквозь толстый слой ваты слышит:

— Да, а группу В оставить на месте, — замечает Цунэмори. — Глава Касэй понятия не имеет, что у тебя там ещё подразделение — завтра она выводит из этой зоны дронов… Вы что, поссорились? — смотря поочередно то на одного, то на другого, спрашивает она.

Гиноза качает головой, и Цунэмори смущённо отводит взгляд, вспоминая недавнюю перепалку. Одними губами шепчет короткое «прости», подразумевая всего лишь «прости», и не знает, что три года назад Шинья под ним имел в виду проклятое «люблю», получает в ответ такую знакомую, родную улыбку и не таится — улыбается в ответ. Знает не хуже Гинозы, что Когами может без них обоих и догадывается, наверное, чего ему это стоит.

Просто знать и слышать — вещи разные. Даже если разум понял раньше, чем спросил.

Они с Когами ещё долго обсуждают план, ставят цели, задачи, спорят о размещении людей и оружия, а Гиноза…

А Гиноза думает о том, что он не может без Аканэ, она не может без Шиньи, и задаётся всего одним вопросом.

А Когами? Когами знает, что сделал выбор за них обоих?