Invictus (гет)

Рывок — и я приземляюсь в кромешной тьме. Книга падает рядом со мной с глухим стуком.

Ч-что произошло? Где я?!

Ничего не вижу.

Не паникуй, Гермиона. Не паникуй!

Крепче сжимаю палочку... Вопреки тому, что прикосновение к ее гладкой деревянной поверхности вселяет уверенность, сердце продолжает колотиться как сумасшедшее.

Может, рискнуть и зажечь Люмос?

А что если кто-нибудь наблюдает?

Вслушиваясь в окружающую меня темноту, я пытаюсь дышать как можно тише, но не улавливаю ровным счетом ничего, кроме собственного неровного дыхания, заглушающего другие звуки...

Если здесь есть другие звуки.

Глубокий вдох, ладони упираются в землю. Отлично.

Я словно ослепла и оглохла, скорчившись на шероховатом каменном полу, но осязание услужливо подсказывает, что трещины между плитками разбегаются причудливыми изломанными линиями. Здесь нет запахов — кроме, быть может, едва уловимого запаха пыли. Воздух полностью неподвижен; не затхлый, но и свежим его никак не назовешь. У меня такое чувство, будто я нахожусь в замкнутом пространстве...

В замкнутом пространстве.

Господи. Я здесь в ловушке? Как я отсюда выберусь?!

Дыши. Думай о том, что произошло...

Книга.

Расположившись в одном из самых укромных уголков библиотеки, я изучала сочинение профессора Снейпа о сопротивлении темномагическим зельям, попутно проверяя, могла ли эта информация пригодиться для наших занятий в Выручай-комнате. Неожиданно я заметила лежащую на столе книгу, оставленную, должно быть, кем-то из преподавателей.

Безусловно, я знаю более чем достаточно, чтобы быть осмотрительной с колдовскими книгами — в особенности, такого рода книгами, — потому что невозможно провести столько времени в библиотеке и не постигнуть искусство выявления ловушек. В этой книге я не обнаружила ничего необычного, однако на случай неприятностей держала палочку на изготовку.

Я просто не ожидала подобного.

Портключ.

Это настолько очевидно, особенно после всего, что случилось с Гарри прошлым летом, что я готова надавать себе тумаков! Все мы проявляли предельную осторожность, дотрагиваясь до незнакомых предметов... Но ведь это была книга. В библиотеке. Никто не станет подозревать книгу в библиотеке — каким бы ни было содержание, — что делает ее использование в качестве приманки еще более очевидным, не правда ли?

Мне не стоило прикасаться к ней, но... Я решила, что с помощью книги смогу лучше понять принцип действия подобных зелий, так как едва ли могла рассчитывать на консультацию профессора Амбридж по части теории Темных Искусств.

Слишком поздно для сожалений, Гермиона. Думай.

Может... может, ловушка подготовлена самой Амбридж? Руку дам на отсечение, что мерзкая жаба пыталась подловить меня с самого начала семестра, — просто потому, что я знаю ее предмет намного лучше... Интересно, с каких это пор учиться стало преступлением?!

Итак, где я нахожусь? И что если Амбридж просто оставит меня здесь гнить заживо? После того, как она обошлась с Гарри, от нее можно ждать чего угодно.

Я вздрагиваю. Что это за место? Такое темное…

Маленькая испуганная девочка внутри меня предпочла бы остаться в блаженном неведении, но я должна знать.

Я должна рискнуть и произнести заклинание. Менее всего мне хочется выдавать свое присутствие здесь — где бы это здесь ни находилось, — но и протирать коленками пол до скончания веков я тоже не намерена. А еще... я ни секунды больше не вынесу этой вязкой, давящей на меня темноты.

— Люмос.

В абсолютной тишине мой шепот звучит громовым раскатом.

Я в небольшой комнате, приблизительно четыре на пять метров. Каменные стены и пол, даже потолок — и тот выложен неровными каменными плитками, до странности напоминающими булыжники мостовой. У противоположной стены стоит письменный стол, а в ближнем от меня углу — кровать, занавешенная бархатным зеленым пологом. Нет окон. Одна дверь.

Бросившись к ней, я пробую все известные отпирающие заклятия, но дверь, конечно же, не поддается.

Думай! Отсюда должен быть выход.

Мой взгляд падает на книгу.

Тот Кубок вернул Гарри обратно. Что если книга сделает для меня то же самое? Или же что-то внутри нее содержит подсказку, которая поможет мне вернуться?..

Если подсказка и существует, то она не на поверхности. Бесчисленные страницы рукописного текста, на первый взгляд кажущегося полнейшей бессмыслицей. “Разделение шестого и седьмого уровней вибрации. Заблуждения и аномалии”. Понятия не имею, что бы это значило. Неужели я думала, что смогла бы разобраться в стратегиях магического сопротивления, используя этот хлам?!

Возвращаюсь к началу. “Мстительный отклик и его использование в управлении вторичной производной векторов Хагалаза”. Не более чем набор букв, который выглядит даже бредовее, чем продвинутая арифмантика, а следующие главы, кажется, и вовсе на русском. Чтобы разобраться в написанном, могут понадобиться годы!

Отсюда должен быть выход!

В отчаянии я швыряю фолиант на пол...

И понимаю, что не одна.

— Вам следовало бы обращаться с этой книгой с куда большим уважением, мисс. Антикварная вещь, как-никак.

О боже. Я знаю этот голос!

Я резко оборачиваюсь, понимая, что все равно не успею...

— Экспеллиармус.

Он произносит это так, словно отдает безоговорочный приказ — коротко, властно, не повышая голоса ни на йоту, — но заклинание впечатывает меня в стену, а палочку вырывает из рук. И, пока я силюсь подняться на ноги, за мной, криво ухмыляясь, наблюдает...

Отец Малфоя. Я должна была догадаться. Идиотка.

Он с деланной небрежностью вертит мою палочку меж пальцами, а я пытаюсь не обращать внимания на липкий страх, сжимающий мои внутренности.

Гермиона, дыши.

— Истинное удовольствие видеть вас снова, мисс Грейнджер, — произносит он тоном, от которого в жилах стынет кровь. — Рад, что вы смогли заглянуть.

Наконец-то обретя дар речи, я стараюсь держаться уверенно.

— Чего вы хотите?!

— Хм-м... — его ухмылка становится шире. — Давайте начнем с того, чего хотите вы?

Что? В какие грязные игры он играет?

Скажи что-нибудь. Что угодно, но не стой столбом, как в прошлый раз! Он не имеет права так с тобой поступать!

— Я хочу вернуться в Хогвартс, — чеканю я, призвав на помощь всю свою решительность. — Немедленно!

Он слегка наклоняет голову влево, словно и в самом деле размышляет над моими словами.

— Думаю, нет, — отвечает наконец. — Мне стоило немалых усилий доставить вас сюда.

Теплившаяся во мне надежда, что ловушка не более чем случайность, от его слов разбивается вдребезги.

Как если бы ты действительно в это верила.

Он поднимает книгу и придирчиво осматривает ее со всех сторон.

— Знаете, вам несказанно повезло, что вы ее не повредили. Эта книга принадлежала моему деду.

Продолжай с ним разговаривать, настаивает голос у меня в голове. Именно на это он и рассчитывает, загнав тебя в угол, верно?

С другой стороны, что тут можно сказать?

Закрыв книгу, он смотрит на меня.

— Полагаю, мой дед был бы рад увидеть ее в школьной библиотеке на старом месте. В свое время у него были серьезные разногласия с Министерством по поводу финансирования Запретной Секции. — Выражение его лица становится откровенно насмешливым. — Смею сказать, вы можете нажить кучу неприятностей, читая подобные книги, мисс Грейнджер, и лишь по счастливой случайности никто не мог видеть, на что вы смотрели.

Он переворачивает книгу и, открыв ее на форзаце, вынимает оттуда каштановый волос.

— В следующий раз будьте осторожнее, разбрасываясь подобными вещами. Вам ли не знать о том, что волосы могут быть использованы с куда менее... невинными намерениями, нежели маскировочные чары?

Если бы я только знала! Та часть библиотеки, где я находилась, в это время дня обычно пустует, поэтому у меня не было возможности проверить, что чертова книга видима только для меня!

И тут он прав: Лаванда постоянно жалуется, что я линяю хуже Живоглота, так что добыть один-единственный волосок для кого-то, кто задался подобной целью, не составило бы труда. Например, для кого-то вроде Малфоя-младшего... Впрочем, в данный момент это вряд ли имеет хоть какое-то значение.

Наблюдая за мной, он буквально смакует понимание, отражающееся на моем лице, и внезапно внутри меня как будто что-то ломается. Я не сделала ничего, чтобы заслужить подобное!

— Почему бы вам просто не оставить меня в покое?!

Он пожимает плечами.

— Это был ваш выбор, мисс Грейнджер. Именно вы проглотили наживку, и мне остается лишь удивляться, почему одну из любимейших учениц Альбуса Дамблдора соблазнила книга по темной магии.

Этот мерзавец знает слишком хорошо, почему я хотела посмотреть на ту дурацкую книжонку! Если бы кто-то не сказал ему, что я исследую, он бы не знал, какую книгу использовать, разве нет?

— Итак, — продолжает он, — досточтимая Гермиона Грейнджер интересуется Темными Искусствами? — Насмешливая улыбка исчезает. — Что ж, грязнокровка, безусловно, ты обратилась по адресу.

И в этот жуткий момент я сознаю, что маски, которые Пожиратели смерти надевают по ночам, ничто по сравнению с теми личинами, которые они носят на протяжении дня. Может, его обычная снисходительность и кажется отвратительной, но она меркнет перед силой его ничем не прикрытой ненависти.

Я чувствую себя кроликом, пойманным огнями несущегося на всех парах поезда, и он это знает.

— Что в точности возвращает нас к первоначальному вопросу, я думаю.

Он пересекает комнату, кладет книгу на стол и поворачивается ко мне лицом.

— Так ты хочешь знать, чего я хочу? — Его слова источают злобу. — Ты меня бесишь. На протяжении последних четырех лет, всякий раз, когда я пытался защитить магическое сообщество от вас, тупых невоспитанных магглов, именно тебя приводили в качестве яркого примера того, почему я заблуждаюсь. Каждое заседание попечительского совета, каждый прием в Министерстве... о, Дамблдор позаботился о том, чтобы все магглолюбцы знали тебя... Может, для них ты и божье благословение, но для меня ты — словно кость, застрявшая в горле!

Он понижает голос до вкрадчивого шепота.

— И сейчас мы выясним, из чего на самом деле сделано наше маленькое грязнокровное чудо. Ты хочешь знать о Темных Искусствах больше?.. Я буду только счастлив тебе показать.

Закрыв глаза, я прислоняюсь спиной к стене. В реальности этого не происходит. Должно быть, на книгу наложено одно из тех проклятий, которое сначала погружает тебя в твой худший кошмар, а затем превращает его во что-то намного более ужасное... Приближается время обеда. Вскоре кто-нибудь придет, найдет меня в библиотеке и вытащит отсюда.

— Будь любезна смотреть мне в глаза, когда я с тобой разговариваю!

Он стоит в каких-то трех футах от меня. Его лицо перекошено от ненависти, и я мечтаю оглохнуть, лишь бы не слышать этот ужасный голос...

Но я должна слушать. Пропустить хоть словечко из сказанного — непозволительная роскошь, поэтому принуждаю себя встретиться с ним взглядом... Жалею об этом тот час же, зная наверняка: животный ужас, что я испытываю, читается на моем лице, как в открытой книге.

— Уже не настолько уверена в себе? — ухмыляется он.

Единственное, в чем я по-настоящему уверена: я не стану перед ним пресмыкаться. Поэтому пялюсь в ответ, хотя чувствую себя так, словно меня вот-вот стошнит.

— Знаешь, в чем твоя главная проблема? — спрашивает он мягко. — Будучи абсолютно несведущей в том, что именно объединяет наше общество, ты, тем не менее, считаешь, что можешь судить об этом наравне с остальными. Твой крестовый походец в защиту домовых эльфов лишь служит тому подтверждением.

Домовые эльфы? Речь идет о домовых эльфах? Он глубоко заблуждается, если думает, что мне нечего сказать по этому поводу!

— То есть, вы полагаете, общество может гордиться тем, что использует рабский труд маленьких бесправных существ?!

— Ты понятия не имеешь о том, что такое гордость, поэтому держи свой поганый рот на замке, ты, дерзкая девчонка! — шипит он, глядя на меня сверху вниз пылающим от ярости взглядом. — Гордость делает наше общество сильным, и основана она на том, что каждый из нас знает свое место. Я знаю свое, домовые эльфы знают их, но ты, к несчастью, не знаешь собственного. И мне кажется... — он делает паузу, — мне кажется, настало время преподать тебе урок.

Такое чувство, словно я тону...

Хочу проснуться от этого кошмара.

— У меня была мысль позволить сыну развлечься подобным образом, — произносит он насмешливо-доверительным тоном. — Однако наша с тобой последняя дружеская беседа показалась мне столь... увлекательной, что я был не в силах отказаться от возможности встретить тебя снова, и к тому же... Я должен убедиться, что задание усвоено... в полном объеме.

Он впивается в меня взглядом, как бы подзадоривая к ответу.

Ты пытаешься напугать меня и чертовски в этом преуспеваешь. Вот что ты во мне высматриваешь, не так ли?

Его улыбка полна жестокого удовольствия.

— Давай начнем с небольшого урока, темой которого будет твое место в жизни.

Он поднимает мою палочку.

Одиннадцать дюймов. Гибкая. Хороша для чар и трансфигурации.

— То, что тебе, грязнокровке, разрешили коснуться ее хотя бы пальцем — извращение. — Палочка со свистом рассекает воздух, и он притворно вздыхает. — До чего же жалкая участь у столь превосходного изделия...

Профессор Люпин как-то сказал, что не встречал более умной ведьмы моего возраста.

Он сгибает ее — тонкий, светлый кусок дерева, зажатый в тисках рук, обтянутых черными перчатками.

Вот-вот раздастся треск.

Я ведьма, и никто не сможет у меня этого отнять.

— С другой стороны, — произносит он задумчиво, проводя пальцем по гладко отполированной поверхности, — вероятно, я мог бы найти этой палочке иное применение.

Он явно хочет, чтобы я умоляла, но я молчу, не собираясь доставлять ему такого удовольствия, и он прячет ее в карман. Мою палочку.

Резко развернувшись, он возвращается через всю комнату к столу и, опершись об него, начинает меня рассматривать. Его взгляд скользит по мне от макушки до пят. Холодный, оценивающий... ненавижу, когда так смотрят.

Отсюда должен быть выход!

Стены, потолок... если бы здесь было куда бежать, или окно, которое я могла бы попытаться выбить... Нет ничего, за исключением единственной двери, но я знаю, что она не поможет. Я поймана в ловушку в этой маленькой, похожей на склеп каменной комнатушке, заперта в ней вместе с темным волшебником-садистом, который никак не может принять тот факт, что его привычный мир меняется, и хочет выместить это на мне.

Где-то далеко настоящая Гермиона, должно быть, впала в забытье прямо на библиотечной книге. Эй, проснись! Пожалуйста...

— Я не приветствую этого заимствования маггловской моды, — говорит он, разглядывая мои туфли без каблуков. — Если ты разыгрываешь из себя ведьму, то можешь хотя бы одеваться как одна из них. Интересно, насколько далеко зашли твои потуги соответствовать?

Мне на самом деле не нравится то, как он на меня смотрит.

— Пожалуй, стоит взглянуть... Ты не могла бы мне продемонстрировать?

Таращусь на него в недоумении.

— Я должен произнести это по буквам? Снимай свои тряпки, грязнокровка, живо!

Щеки становятся пунцовыми, в то время как ярость во мне борется со стыдом.

Нет. Ни за что.

— Ну же, я спешу и не намерен оставаться здесь дольше необходимого.

— Нет.

В этом коротком слове наполовину возражение, а наполовину — категорический отказ. Он толкает меня на путь, которым я не буду следовать. Господи, почему он это делает?!

— Нет? — Его глаза сужаются, но он одаривает меня отвратительной плотоядной усмешкой. — И по какой такой причине, позволь спросить?

Прекрати это. Прекрати!

— Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь домогаться тебя? — Резкий смех. — Уверяю тебя, грязнокровка, у меня нет ни малейшего желания прикасаться к тебе — когда бы то ни было в своей жизни, — так что давай покончим с этим как можно скорее.

— Нет, — вот все, что я могу выдавить.

Он все еще улыбается мне. Снисходительно. Может себе это позволить, ведь мы оба слишком хорошо знаем, на чьей стороне преимущество.

— Думаю, ты не в том положении, чтобы говорить мне “нет”.

Он поднимает палочку, а мгновение спустя я понимаю, что за этим последует...

НЕТ!

— Империо.

В этот момент напряжение покидает меня... и я улыбаюсь... и все мои мысли улетучиваются... я наверху блаженства... оно позволяет мне плыть по течению... окутывает меня теплом...

И голос в моей голове — слегка неприятный? — шепчет, что я должна снять мантию... бросить ее на пол... почему бы и нет? Мне так жарко...

И мучительное чувство, что это — всего лишь иллюзия. Что это неправильно.

...неправда, мне так хорошо...

Я не хочу этого делать.

...что за глупости так думать... разумеется, хочу... я потягиваюсь и улыбаюсь, и...

Реальность подобна сокрушительному удару. Я стою в одном белье, с ворохом одежды у ног, а он — с надменным видом кутающийся в плащ, в черном одеянии и перчатках, — злобно ухмыляется и... пристально меня разглядывает.

Нет.

Наверное, так чувствуют себя животные, выставленные напоказ в зоопарке.

И он был в моей голове, о боже!

Я содрогаюсь. Закрываю глаза.

— Ну вот, было не так уж и сложно, не правда ли?

Я не в силах ответить.

У меня не находится слов.

— Кажется, я был прав, — продолжает он. — Что за уродливое белье вы, магглы, любите носить... Боюсь, от него придется избавиться.

Он хочет, чтобы я... нет. Нет, не могу. Не могу даже думать об этом.

— Ой, да ладно, в конце концов, я дал тебе неплохую фору для начала. Без сомнения, приятно наблюдать за тем, как ты краснеешь, но у меня есть и другие дела, знаешь ли... Так что заканчивай с этим.

Разлепляю веки.

Я не могу этого сделать, и проблема не в отсутствии желания. Не могу. Застыв под взглядом этих бледных, излучающих ненависть глаз, я просто не в состоянии заставить себя продолжить демонстрацию.

— Сейчас же, грязнокровка, — его голос подобен ножу, приставленному к горлу.

Я не могу! Все, тупик.

Если я скажу ему “нет”, он подумает, что я всего лишь упрямлюсь. Возможно, я бы даже сделала это... если бы могла. Но я не могу. Не могу... Я должна схитрить. Сказать что-нибудь.

— П-почему?

— Почему? — фыркает он недоверчиво. — Была ли ты столь же раздражающей занозой для своих хогвартских преподавателей, хотел бы я знать?

Нет, не была. Гермиона все еще в Хогвартсе. После обеда у нее урок зельеварения, который продлится до самого вечера. Сейчас она в библиотеке, исследует проклятия, и она нашла книгу, которая научит ее всему, что ей нужно знать о том, как темные волшебники используют страх в качестве парализатора. Вскоре Рон придет искать ее, и друзья будут подшучивать над ней до конца недели...

— Адаэремуро!

Заклинание отшвыривает меня к стене и пришпиливает к ней, словно бабочку. Он подходит ближе... Я очень хочу пошевелиться, но на этот раз не только страх удерживает меня на месте. Нас разделяет несколько дюймов, а я не в состоянии даже прикрыться. Глаза щиплет, и хотя я сдерживаюсь изо всех сил, горячие соленые капли все же стекают по щекам... Слезы унижения.

— Так-так-так, — этот тихий ненавистный голос настолько близко, что я чувствую, как чужое дыхание касается моей щеки. — Вне всякого сомнения, ты полностью оправдываешь мои ожидания. Что за реакция... а ведь настоящее веселье еще и не начиналось.

Рон, разбуди меня немедленно!

— Однако у меня сложилось впечатление, что ты отнеслась к моим словам недостаточно внимательно, а это очень и очень плохо, маленькая грязнокровка. Я не люблю людей, попусту отнимающих у меня время.

Голова словно приклеилась к стене, и я не могу отвернуться, чтобы не смотреть в эти равнодушные глаза, выражение которых совершенно ясно дает мне понять, что их обладатель способен разделать меня на части, кусок за куском, испытывая при этом ни с чем не сравнимое удовольствие.

Он бормочет какое-то заклинание — я не могу разобрать, какое именно, — держа палочку над моей левой рукой.

О господи.

Ужасающей силы спазм, словно от удара электрическим током, прокатывается от пальцев к плечу.

Я дрожу всем телом, но все еще не могу двигаться.

— Хм-м, — его взгляд остается бесстрастным. Он перекладывает палочку в другую руку, ни на секунду не прерывая зрительного контакта.

Я не дам тебе насладиться моей реакцией, думаю я и впиваюсь в нижнюю губу, готовясь скрыть все от меня зависящее.

Он прикасается палочкой к моему бедру.

Сначала ничего не происходит, но затем резкая обжигающая боль расползается вниз по ноге, потом поднимается вверх по телу, к лицу, и я сильнее прикусываю губу, полная решимости не кричать. Все, что я вижу в его глазах — это выражение спокойного любопытства, но это неподходящее определение... Клинического, всплывает в голове нужное слово, когда жар становится нестерпимым, и я обещаю себе, что не издам ни звука... судя по ощущениям, что я испытываю, меня нарезают тонкими ломтиками... Обещаю, но слышу собственный стон и...

Пытка прекращается. Я прилагаю усилие, чтобы вырваться из плена его пристального взгляда, но не могу, поэтому просто зажмуриваюсь.

Хоть бы мне потерять сознание.

— Открой глаза, — говорит он с тем же странным спокойствием.

Не знаю почему, но я подчиняюсь.

Адресованная мне улыбка не поддается классификации. Заговорщицкая. Фамильярная. Я вздрагиваю.

Нет.

— Интригующее начало, малышка. Думаю, мы с тобой чудесно проведем время вместе.

А я думаю, что ты заслуживаешь гореть в аду.

Он поднимает брови.

— Тебе не понравилось? Ох, грязнокровка, ты меня разочаровываешь... Но ты права, я не должен был позволять тебе отвлекать меня по пустякам.

Ублюдок.

Внезапно он отступает на шаг и холодно усмехается.

— Итак, на чем же мы остановились?.. Ах да, небольшая проблема с твоей концентрацией. Ты всегда так же невнимательна в классе?

Я сосредоточиваюсь. Предельно сосредоточиваюсь, пытаясь вычислить, что меня ждет, и...

Не вижу никакой разницы.

— Должен сказать, от лучшей ученицы Хогвартса я ожидал большего... Поскольку ты испытываешь трудности с концентрированием на действительности, позволь мне продемонстрировать то, что поможет их преодолеть.

В его глазах отражается порочное предвкушение. Теперь я хочу бежать... и неважно, что бежать некуда. Пытаюсь оторваться от стены, но не могу пошевелить даже пальцем, а он лишь скалится, наблюдая за тщетностью моих усилий.

— Нет-нет, тебе придется остаться на месте. Не хочу тратить время, гоняясь за тобой по комнате. Ко всему прочему, эта техника немного безопаснее, если ты сохраняешь неподвижность.

Я застываю.

Безопаснее?

— Почему ты так встревожилась? — ухмыльнувшись, он поднимает палочку. — В конце концов, именно поэтому ты здесь. Считай это своим первым уроком Темных Искусств.

Не могу удержаться от крика, когда нож погружается в мое запястье.

Боль не передать словами. Боль расходится волнами сокрушительной агонии, проникая сквозь меня, и кажется, что боль — это все, что я знаю и знала раньше. И он, со своей палочкой и внушающим трепет взглядом, он... вне этого. Я растворяюсь в боли. Боль...

Проходит.

Короткие, резкие вдохи наполняют легкие воздухом. Мне не вынести этого снова...

Запястье онемело. Не хочу видеть того, что он сделал. Не могу повернуть голову, чтобы посмотреть.

В затуманенном болью разуме всплывает несколько строк из книги, которую я прочитала во время изучения Круциатуса в прошлом году.

Нет таких слов, чтобы описать боль. Боль существует исключительно в области ощущений.

Боль не задерживается в памяти. Боль живет в настоящем.

Воображение не может представить боль. Боль находится за гранью воображения.

У боли собственное измерение, доступ к которому открывается лишь через БОЛЬ.

Никогда не понимала этих слов по-настоящему. Теперь — понимаю.

Смотрю на того, чьи поступки не укладываются у меня в голове.

— Я знаю, на что это похоже. — В его словах нет даже намека на издевку, всего-навсего спокойная констатация факта. — Ты не научишься использовать это заклятие надлежащим образом, если не испытаешь его действие на себе.

Чувствую, как сквозь леденящий сердце ужас проскальзывает тень удивления. Так вот почему он такой?.. Но он не может помнить всего, как и я, и единственная связная мысль, за которую я цепляюсь: не хочу испытать что-либо подобное снова.

Никогда.

— Ты не находишь странным, что заклятие такого рода не относится к Непростительным, ведь оно гораздо более эффективно при его правильном применении? — продолжает он. — Удивляться тут нечему. Из достоверного источника мне стало известно, что в Министерстве его считают весьма полезным.

Нет, они не могут. Я знаю, Сириус говорил, будто Министерство применяло Непростительные раньше, но сейчас... Они бы не препятствовали нашему обучению защитным чарам, если бы сами использовали что-то в этом роде. Или?..

— Ты мне не веришь? Что ж, если ты и дальше хочешь смотреть на мир сквозь призму своего нелепого гриффиндорского благородства, будь по-твоему. Но настоящая жизнь не делится на белое и черное, грязнокровка. Тебе придется многому научиться.

Он небрежно взмахивает палочкой, после чего я сползаю по стене на землю. Первым делом осматриваю запястье. Кожа нетронута, нет никаких внешних повреждений. Легкое покалывание в руке говорит о том, что к ней возвращается чувствительность. Поднимаю взгляд на своего мучителя... Он выгибает бровь.

— Как видишь, никаких следов не остается. Ты все еще не веришь, что для авроров это довольно... удобно?

Обхватив руками колени, я смотрю в пол.

Гермиона, включи логику.

Чисто теоретически любой может использовать это заклинание, не будучи при этом пойманным. Я видела достаточно примеров так называемого “магического правосудия”, поэтому охотно верю, что жалобы пострадавшего, которого самого подозревают в темном волшебстве, не рассматриваются с должным вниманием... Но на практике у него неплохой шанс выдвинуть подобное обвинение, неважно, правда это или ложь. И я знаю, кому бы поверила я.

Резкий голос прерывает ход моих мыслей.

— Ты снова витаешь в облаках?!

Продолжаю пялиться в пол. Не желаю его видеть и слышать.

— Похоже, твоя память находится в столь же плачевном состоянии, как и твоя внимательность, раз ты нуждаешься в еще одном небольшом уроке, — иронизирует он, нарочито растягивая слова. — Или ты жаждешь его получить? Тебе настолько понравилось, маленькая грязноровка?

Больной урод.

Смотрю на него с ненавистью.

— Нет? Ну ладно. Так на чем мы остановились?..

Я почти забыла. Хотела бы забыть, мечтая, чтобы ему тоже отшибло память.

Не повезло.

— Ты ведь не будешь упорствовать, не так ли? — Он опускается передо мной на корточки, и я съеживаюсь, крепче прижимая коленки к груди. — Потому что мне не останется ничего другого, кроме как дать тебе дополнительный стимул для завершения задания, либо же применить Империус... но не думай, что я в восторге от подобной идеи. Мне не нравится использовать это заклинание на тебе подобных. То, что мне приходится находиться в одном помещении с тобой — само по себе достаточно неприятно, не говоря уже о том, чтобы копаться у тебя в голове.

Можно подумать, я об этом просила — быть в одной комнате с тобой?!

Он поднимается и направляет на меня палочку.

— Выбор за тобой, грязнокровка. Ты можешь встать сейчас, — или же позволишь показать тебе еще одно заклинание? В любом случае ты станешь делать то, что я говорю, а насколько легко это будет, зависит только от тебя.

Может, я и не могу по-настоящему вспомнить боль, но все же помню достаточно, чтобы не хотеть пройти через это снова. Я заставляю себя подняться.

Ненавижу себя за это. Ненавижу его за столь очевидное удовольствие, с которым он смотрит... наблюдает за тем, как я, сгорая от стыда, борюсь с желанием сжаться в маленький незаметный комочек.

Он одобрительно кивает.

— Наконец-то хоть какое-то послушание. Уже намного лучше. Продолжай.

Не думай об этом.

Очень медленно я завожу руки за спину, чтобы расстегнуть застежку бюстгальтера, но на самом деле иду по коридору из библиотеки, подальше от книги, которую я даже не заметила. Неужели он заставляет меня делать это только потому, что я купила белье в маггловском магазине, а не в Хогсмиде? Поход в Хогсмид уже на этих выходных, ученики обсуждали его за сегодняшним завтраком. Или же он просто хочет унизить меня? Если так, то он нашел отличный способ. Гарри и Рон радостно машут мне, когда я захожу в Большой зал, и... слезинка катится по моей щеке, в то время как я, бросив бюстгальтер на пол, наклоняюсь, чтобы снять трусики, и... присаживаюсь к обеденному столу. От запаха еды текут слюнки, и даже со своего места я могу видеть, как Малфой ухмыляется чему-то... сквозь пелену слез замечаю его мерзкого папашу, который стоит напротив меня с тем же выражением лица, и... Мне от него не спрятаться.

Он смотрит на меня так, словно видит перед собой какое-нибудь отвратительное насекомое.

— Обернись.

Я повинуюсь. Переставляю правую ногу, ощущая шершавые каменные плитки под босыми ступнями, затем левую...

— Заколку тоже.

Заколка летит на пол с металлическим стуком.

Волосы падают мне на лицо и шею, и я чувствую некоторое облегчение от того, что могу хоть немного прикрыться.

— Можешь снова повернуться.

Мне претит следовать его инструкциям, подобно автомату, но если я буду думать об этом, то опять впаду в ступор, и одному лишь Богу известно, что он со мной потом сделает. Я просто должна это пережить. Сконцентрироваться на настоящем, ведь прошлое — это другой мир, а будущее — далёкое далёко.

— Ты кое-что пропустила, — он показывает на мою шею, и рука инстинктивно сжимается вокруг амулета... Гарри подарил мне его, после того как я рассказала о ночных кошмарах, связанных с василиском.

— Снова неповиновение? — он неодобрительно цокает языком. — Но ведь мы так хорошо друг друга поняли...

Не могу заставить себя разжать пальцы. Едва ли я когда-нибудь верила, будто амулет сможет меня защитить от чего бы то ни было — а сейчас и подавно, — но эта безделушка — единственная ниточка, ведущая к моим друзьям и моей настоящей жизни.

Вот почему он хочет ее оборвать.

— Дай мне посмотреть. — Он угрожающе тычет в меня палочкой, и я нехотя отпускаю кулон.

Гарри, мне очень жаль.

Он приближается ко мне и, подцепив цепочку кончиком палочки, поднимает кулон повыше.

— Миленькая пустяковина, — хмыкает он, — однако не особенно действенная, не так ли?

Я молчу, а он протягивает руку и берет кулон пальцами.

— Так что я на самом деле не могу понять, почему ты хочешь ее сохранить, — с этими словами он резко дергает. Цепочка рвется, оцарапав мне шею.

Разглядываю серебряную застежку его плаща, лишь бы не смотреть в глумливо усмехающееся лицо.

— Ты делаешь из мухи слона, но я забуду об этом... на время. Иди туда, — он показывает на противоположный от кровати угол комнаты, и я безумно счастлива убраться от него как можно дальше. Замечаю, что трясусь, хотя, скорее, не страх тому причиной, а холод. Обнимаю себя за плечи...

Он одаривает меня взглядом, полным отвращения.

— Разве я сказал, что ты можешь прикрыться?

Ох, бога ради!

Почему бы ему просто не заткнуть пасть?!

— Неужели вам этого недостаточно?!

Слова срываются с губ прежде, чем я могу себя остановить, и его глаза мгновенно темнеют.

— Очевидно, нет, — отвечает он, поднимая палочку.

О нет, я не это имела в виду!

Я вздрагиваю, когда огненная линия прочерчивает мое тело снова, а он слегка поводит рукой, отчего боль усиливается. Закусываю губу. Ждет ли он, что я закричу, или же сильнее накажет меня, если я это сделаю?

— Как насчет тебя? — скалится он. — Тебе достаточно?

Мне кажется, заклинание пронзает меня насквозь, прошивая плоть пылающей огненной нитью, и боль от этого невыносима. Отшатнувшись к стене, я захлебываюсь рыданиями и выкрикиваю, чтобы он прекратил...

Долгие несколько мгновений он холодно смотрит на меня, прежде чем опустить палочку.

Стараюсь выпрямиться.

Дыши глубже, Гермиона, и не провоцируй его.

— Позволь мне кое-что прояснить, грязнокровка. Мне плевать на то, как ты вела себя в Хогвартсе со своими преподавателями, но здесь я не потерплю неповиновения. Будешь бунтовать — заплатишь за это сполна. Ты поняла?

Я тупо киваю.

— Значит, я могу рассчитывать на более плодотворное сотрудничество в будущем?

Снова киваю. Предавая себя. Гриффиндорцы не должны так легко сдаваться... С другой стороны, наши героические традиции никогда не готовили меня к встрече с этим чудовищем.

— Не слышал, что ты сказала?

Открываю рот, чтобы заговорить, и... не могу. Почему настолько труднее озвучить собственную капитуляцию?

Он наводит на меня палочку.

— Отвечай, когда разговариваешь со мной, грязнокровка. Или ты собираешься и дальше упрямиться?

Что бы подумали все те учителя, которые в меня верили, об этом молчаливом согласии?

Мне очень жаль.

— Нет, — отвечаю я, сгорая от стыда.

— И ты будешь делать то, что я говорю?

Каким-то непостижимым образом я выдавливаю:

— Да.

И в один прекрасный день заставлю тебя заплатить за это.

— Хорошо. Теперь опусти руки и помолчи.

Его взгляд ощупывает меня с головы до ног, очень внимательно, а я позволяю ему изучать себя, словно я — животное на рынке, выставленное на продажу, — едва сдерживаясь, чтобы не свернуться калачиком прямо на полу...

И он растягивает губы в ухмылке — в то время как я заливаюсь краской. Он словно подталкивает меня к тому, чтобы я воспротивилась этому наглому осмотру.

Это скоро закончится, уговариваю я себя и неожиданно вспоминаю слова Сириуса, когда он рассказывал нам об Азкабане. “...я не сошел с ума по одной простой причине: я знал, что невиновен. Не самая счастливая мысль, поэтому дементоры не смогли высосать ее из меня...”

Я видела дементоров, они ужасны. Но они, по крайней мере, высасывают из тебя эмоции, а это существо в черной мантии, что стоит напротив и находит удовольствие в том, чтобы мучить меня, поглощает мои ответные реакции, чтобы потом вернуть их в виде ненависти.

Я не позволю ему высосать из меня душу.

И фокусируюсь на одной менее-чем-счастливой мысли: ненавижу тебя.

Ненавижу отвратительную высокомерную улыбку, слишком бледную кожу и бесцветные волосы. Можно подумать, этот ублюдок целую жизнь провел в какой-нибудь богом забытой темной дыре.

Я ненавижу этот мерзкий снисходительный голос.

— Не понимаю, в чем твоя проблема, грязнокровка. Быть не может, чтобы ты не выставляла себя на обозрение до этого. Я думал, магглы помешаны на сексе.

Не реагируй на выпад, Гермиона. Потому что он хочет, чтобы ты отреагировала.

— О, так я первый, кто увидел тебя во всей твоей первозданной красе? — Он издает гадкий смешок. — Как это мило, что ты сохранила себя для меня.

Заткнись. Ненавижу тебя, ненавижуненавижуненавижу

Он усмехается, питаясь моим стыдом и моей ненавистью.

Наградив меня еще одним долгим взглядом, он склоняется перед ворохом одежды на полу.

Холод пробирает до костей, и только тут я замечаю, что в комнате нет камина.

Он берет мой школьный шарф и туфли, добавляет к ним заколку. Поднимает носок.

— Бог ты мой, я и не знал, что стандарты, принятые для школьной формы, допускают подобное.

Носок голубой, с вытканным по нему узором из пёрышек. Подарок Добби на мой прошлый день рождения.

Добби. О нет!

Мерзавец смотрит на меня, слегка прищурившись.

— В этом носке есть нечто особенное? — Он прикасается к нему палочкой, и носок начинает искриться, распространяя едкий запах палёного. — Какая-то магия, я это чувствую. Эльфийская магия, если не ошибаюсь.

Не спрашивай меня. Не спрашивай.

Видя мое замешательство, он смеется.

— Что ж, полагаю, это вполне предсказуемо, учитывая твое сродство с домовыми эльфами, но никогда бы не подумал, что доживу до того дня, когда увижу ведьму — пусть даже грязнокровку, — павшую настолько низко, чтобы принять от домового эльфа одежду.

Я улавливаю смысл его слов и ненавижу его за это, но, по крайней мере, необходимость оскорбить меня отвлекает ублюдка от вопросов насчет происхождения носка.

— Хотя, пожалуй, единственное различие между тобой и домовым эльфом заключается в том, что эльф считает себя опозоренным, когда получает одежду... Мне же пришлось избавить тебя от тряпок, чтобы усмирить твою гордость.

Вспыхнувший гнев борется во мне со смущением, когда он снова проходится по мне взглядом, но мне все же удается скрыть эффект, произведенный его словами. Надеюсь на это. Не могу даже помыслить, каким будет его следующее действие.

Он бросает носок обратно на кучу и кривит губы в ухмылке.

— Эльфийская магия. Годится для того, чтобы ноги оставались сухими, но абсолютно бесполезна для отслеживания твоего местопребывания... А впрочем, не будем беспечными.

Отложив шарф, туфли и заколку в сторону, он направляет палочку на оставшиеся вещи.

— Инсендио.

Вспышка голубого пламени — и от одежды ничего не остается, кроме маленькой кучки пепла.

Носки от Добби. Подаренный Гарри кулон. Джемпер, связанный мамой Рона. Письмо от родителей в кармане...

Все исчезло.

Господи, как же здесь холодно.

— Думаю, это, — он кивает на узел с шарфом и туфлями, — я оставлю. Вернее, использую для того, чтобы дать ложное направление в расследовании твоего загадочного исчезновения. Мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь пришел тебя искать? Не то чтобы они смогли найти это место...

Неправда, они меня найдут. Они не могут просто так оставить меня здесь, для этого... Не могут.

В деланном изумлении он приподнимает бровь.

— Полагаешь, им не все равно, что с тобой происходит? Сомневаюсь в этом, грязнокровка. Это твой шрамоголовый дружок заставляет беспокоиться всех и каждого о сохранности его драгоценной персоны... Пожалуй, я единственный, кто по-настоящему ценит тебя за то, кем ты есть, и ты должна быть благодарна за мою заинтересованность.

Я тебя ненавижу.

— Кроме того, будет справедливым, если я заберу у Дамблдора его наглую грязнокровку, учитывая тот факт, что он забрал моего не менее наглого домового эльфа, тебе так не кажется?

О нет, пожалуйста, не говори мне, что я выдала Добби!

Он снова смеется.

— Считала, я не смогу распознать магию собственного слуги? Мне следовало догадаться, что только Дамблдор может быть таким идиотом, чтобы приютить это жалкое создание. Разумеется, я позабочусь о нем, ведь теперь мне стало известно, где прячется этот коротышка. Я должен был покончить с ним еще два года назад.

Он ухмыляется моему испугу и отходит к столу, чтобы положить мои вещи рядом с книгой, затем возвращается и останавливается напротив меня. Смотрю в пол, не в силах больше этого выносить.

— С другой стороны, ты...

Рукой, затянутой в перчатку, он убирает локоны с моего лица... Я содрогаюсь от этого прикосновения.

Нет.

Затем он наматывает мои волосы на кулак, заставляя меня приподнять голову и взглянуть прямо в эти серые, сверкающие злобой глаза.

— О да, — шепчет он, — несомненно, тем летом я поступил правильно, позволив тебе жить. И я с огромным нетерпением жду того момента, когда наконец-то узнаю, какие еще секреты прячутся в твоей сообразительной головке.

Пытаюсь отклониться, но он усиливает захват, и я задыхаюсь от резкой боли.

— Не думай, что сможешь скрыться от меня, маленькая грязнокровка, — говорит он с усмешкой. — Я читаю тебя куда лучше, нежели одну из милых твоему сердцу книг. Ты ведь научилась стольким интересным вещам, не правда ли?

Он притягивает меня ближе. Стараюсь не смотреть на него.

Не думай, Гермиона. Не думай ни о чем.

— И ты поведаешь мне о них... продемонстрируешь то, что таится в каждом, даже самом отдаленном уголке твоего сознания. Я уверен, что по меньшей мере одному из нас этот процесс покажется... занимательным.

Отпустив меня, он отступает на пару шагов.

— Что касается твоего тела, — бросает он, — я достаточно на него насмотрелся.

Он наколдовывает простую черную мантию и швыряет мне, а я крепко прижимаю ее к груди, благодарная хоть за какое-то подобие убежища, способного скрыть меня от его пронзительного взгляда.

— Ах да, и вымойся как следует к моему возвращению. Я знаю, магглы не слишком любят водные процедуры, но мы здесь все же более цивилизованы.

Цивилизованы. Поверить не могу, что он так сказал.

Стукнув по дверной ручке волшебной палочкой, он толкает вожделенную дверь. С того места, где я стою, я могу видеть большую белую ванну и унитаз.

Ванная комната?

— Что, думала, там выход? — смеется. — Отсюда нет выхода. По крайней мере, для тебя, — с этими словами он дизаппарирует.

Все вокруг погружается во тьму.

Беспросветная темень обрушивается на меня отовсюду, и какое-то время я стою неподвижно и прислушиваюсь, пытаясь уловить отзвук чужого дыхания... Ничего. Похоже, что он действительно ушел.

Спасибо тебе за это, Господи.

Никогда бы не подумала, что возблагодарю Всевышнего за отсутствие света. За темноту, что укрывает мое тело так же бережно, как мать укрывает свое дитя, в то время как он заставил меня...

Чтобы прекратить надвигающуюся истерику, я обхватываю плечи и уговариваю себя собраться.

Принять ванну. С помощью такого вот нехитрого способа люди вновь обретают уверенность в себе, не так ли?.. И Боже ж ты мой, у меня для этого есть все основания. Кроме того, меня буквально трясет от холода, однако я ничуть не удивлюсь, если обнаружу, что тот... та тварь позаботилась о подаче только холодной воды.

Начинаю пробираться к двери на ощупь.

Что если там, в ванной, меня ждет еще одна ловушка?

Вздрогнув, я замираю, опираясь о дверной косяк ладонью, и напрягаю слух.

Бесполезно. Я не слышу, не ощущаю запахов... И не вижу, конечно же. Мне не остается ничего другого, кроме как...

Я сглатываю подступивший к горлу ком и, вытянув руку, слегка подаюсь вперед.

Ничего не происходит. Ногти царапают по стене, пока до меня не доходит, что именно я пытаюсь нашарить... Дурацкий инстинкт.

Разумеется, здесь нет выключателя!

Полузадушенный истерический смешок нервирует даже больше, чем гробовая тишина вокруг. Чувствую, как по телу бегут мурашки... По-прежнему ничего.

Ну же, смелее! Ты не можешь стоять тут целую вечность.

И я переступаю порог ванной комнаты. Двигаюсь вдоль стены, точно слепая, отчаянно пытаясь не думать о том, что может подстерегать меня совсем рядом...

Неожиданно натыкаюсь на ванну. Широкий изгиб холодной эмалевой поверхности в точности соответствует тому, что я видела мельком, когда он открыл для меня дверь.

Краны вмонтированы прямо в стену. Обхватываю один из них — большой, украшенный рельефным орнаментом, который я не смогла бы описать при всем желании, — сначала с опаской, затем чуть смелее. Делаю глубокий вдох. Ничего. Поворачиваю... и подпрыгиваю от испуга, когда струя воды с шумом ударяется о металлическое дно ванны. Горячая. Я чувствую поднимающееся от воды облачко пара, хоть и не могу его видеть, а попробовав очередной кран, обнаруживаю, что с его помощью можно добавить ароматную пену для ванн.

Странно. Должно быть, волшебники по-настоящему ценят хорошую сантехнику, раз оборудуют ею даже подземелья вроде этого.

От мысли, что придется лезть в чужую ванну в темноте, меня пробирает дрожь, однако плеск воды, хлещущей из открытого крана и вытекающей через сливное отверстие с характерным звуком, кажется вполне нормальным. Наклонившись, я провожу ладонями по гладкому дну... Никаких скрытых ловушек, вроде крючьев или дыр. Затем опускаюсь на колени. Это одна из тех старинных ванн с ножками. О чем-то подобном грезит мама, без конца повторяя, что ей хотелось бы установить такую штуковину у нас дома. Кажется, ножки этой посудины выполнены в виде свернутых кольцами железных змей, и я тихонько фыркаю: очевидно, что представители старинных и предположительно знатных волшебных фамилий отнюдь не блещут оригинальностью... Не то чтобы четыре с лишним года выслушивания одних и тех же идиотских оскорблений не научили меня этому.

В таком случае почему я не могу избавиться от скверного предчувствия, что когда начнется “настоящее веселье”, его оригинальность поразит меня куда сильнее, чем мне бы того хотелось? Боль находится за гранью воображения... Меня передергивает.

Не думай об этом.

Итак, под ванной обнаружился только выложенный плиткой пол, а у противоположной стены — табурет со стопкой сложенных на нем пушистых полотенец. Ничего общего с комнатой ночных кошмаров моего детства... Надеюсь.

Ах если бы те детские страхи были всем, чего ты должна бояться.

Найдя пробку и закрыв слив, я откручиваю краны на полную мощность и залезаю в воду, погружаясь в блаженное тепло, которое распространяется по всему телу и унимает дрожь. Пытаясь отмыться, я почти сдираю кожу, но все равно чувствую себя оскверненной. То, как он смотрел... Избавить мою душу от грязи не сможет даже дезинфекция.

Тишину вокруг нарушает лишь плеск воды, а что до темноты... Я не хочу видеть, ведь то, что я ощущаю, — кожа под пальцами и биение сердца, — принадлежит мне. Все остальное — его. Его комната. Его стол и кровать.

Его стены.

Я не дам ему завладеть еще и мной. Я — Гермиона Грейнджер, и будь я проклята, если он когда-нибудь протянет ко мне свои грязные лапы.

Выйдя из ванны, я заворачиваюсь в полотенце. Словно стеклышки калейдоскопа, перед глазами вспыхивают розовые и зеленые узоры. На месте Лаванды я бы подумала, что меня посетило видение, но на самом деле это не более чем реакция мозга на отсутствие света... И все же довольно странно не ощущать никакой разницы между тем, открыты мои глаза или закрыты. Будто здесь не на что смотреть, но я ведь знаю, что это не так, знаю... Пальцы с силой впиваются в махровую ткань.

Дыши. Дыши глубже.

Темнота... Густая, враждебная, почти живая, и все-таки... Какой бы плотной тьма ни казалась, она не может стать причиной удушья.

В отличие от смертофалдов*, о которых нам когда-то рассказывал профессор Люпин, мелькает паническая мысль, но я тут же ее отгоняю. Едва ли ублюдок доставил меня сюда лишь затем, чтобы скормить чудовищам. Сейчас мне ничто не угрожает.

Ничто не угрожает? Тебе бы стоило тщательнее выбирать слова, Гермиона.

Нахожу мантию, которую он дал мне. Швырнул, словно кость голодной собаке. Будь моя воля, я бы пальцем не прикоснулась к его подачке, но перспектива превратиться в ледышку как-то не вдохновляет... Равно как и предстать перед ним обнаженной.

Мантия сшита из мягкой, приятной на ощупь ткани. Надев мантию, я замечаю, что сидит она на мне идеально, и задаюсь вопросом: как, во имя Всевышнего, этот мерзавец узнал мой размер?!

Во всяком случае, мантия прикрывает то, что должна прикрывать. А я-то грешным делом подумала, что он даст мне наволочку или что-то в этом роде. Или же вообще ничего... Я содрогаюсь: даже вспоминать об этом невыносимо. Как он там сказал?.. Что касается твоего тела, я достаточно на него насмотрелся. Неужели он и вправду решил, что хватит издевательств?

Если только он не пытается усыпить мою бдительность, внушив чувство ложной безопасности.

Относительной безопасности.

С одной стороны, он говорил таким тоном, словно в жизни не видел никого более отталкивающего, чем я. А с другой... Почему же он так странно смотрел на меня, если для него я отвратительнее флобберчервя?

Скажи спасибо, что он так считает.

Нахмурившись, я продолжаю вглядываться во тьму. Разгадать ход его мыслей — неразрешимая для меня задача, но я должна с ней справиться, чтобы у меня появилась хотя бы призрачная надежда выбраться отсюда живой.

Приоткрываю дверь так тихо, насколько это вообще возможно, отчасти готовая к тому, что он, затаившись, караулит мое возвращение. За дверью темно, хоть глаз выколи, и я вся обращаюсь в слух, игнорируя фальшивые неоновые всполохи, беспорядочно возникающие то тут, то там.

Никого... Я по-прежнему одна.

Не думаю, что время перевалило далеко за полдень, но усталость дает о себе знать, а тьма с каждой секундой давит все сильнее... Единственное мое желание — свернуться калачиком под одеялом и вычеркнуть себя из этой реальности. И хотя кровать вызывает к себе доверие не больше чем ванна, ложиться на жестком полу я не намерена, ведь если я не высплюсь как следует, то не смогу нормально мыслить. Нужно ли говорить о том, что очень скоро мне понадобится вся моя сообразительность?

Устроившись на кровати, я какое-то время лежу, таращась в темноту и прислушиваясь к абсолютной тишине, отдающей в ушах легчайшим звоном. Матрац, мягкий и удобный, приводит в замешательство так же, как и сшитая по размеру мантия.

Если бы это место походило на тюрьму чуть больше, мне было бы легче с ним примириться, успеваю подумать я, прежде чем провалиться в сон.

* * *

Просыпаюсь среди ночи оттого, что слышу какой-то шум.

Рядом со мной кто-то есть? Я определенно слышала какой-то шум!

От страха перехватывает дыхание, а кожа моментально покрывается мурашками.

Насколько я знаю, это может быть ублюдок, который притаился во мраке и теперь наслаждается моей паникой, — или же кто-то еще. Или... что-то.

Например?

Начну с самого простого. Что там говорил профессор Люпин насчет боггартов?.. ”Боггарты предпочитают темные, закрытые помещения...” Что ж, место для них вполне подходящее. Я никогда не была особенно сильна в защите от боггартов — даже когда держала в руке палочку, — но сейчас не стала бы возражать, если бы напротив меня вдруг появилась профессор МакГонагалл и сказала... да без разницы, что именно!

Нет тут никого... Уверена, что нет.

Давным-давно, еще в детстве, я иногда просыпалась в темноте, вот как сейчас, и лежала тихо-тихо, собираясь с духом, чтобы вскочить, щелкнуть выключателем и увидеть, как комната принимает знакомые очертания... Здесь же, в этом подземелье, я не могу просто встать и включить свет.

Ах, если бы у меня была палочка!

Вместо палочки у меня есть слух, который предупредит меня об опасности в случае чего, и знание, что мой тюремщик где-то далеко отсюда. Мне нужно успокоиться и дождаться рассвета...

Не знаю, как долго я лежу так, пока не вспоминаю, что здесь никогда не рассветёт.

* * *

Время, приправленное ожиданием неизвестно чего, тянется как патока. Бесконечные часы в темноте — кажется, целая вечность прошла с того момента, как я проснулась, — и я все еще одна. В любом случае, мне нельзя оставаться в постели до тех пор, пока он не соизволит вернуться. Я должна с чего-то начать: допустим, сходить в туалет.

Заставить себя пройти сквозь тьму.

От этой мысли учащается пульс, но я опускаю ноги на пол и — после того как никто на меня не набрасывается — делаю шаг по направлению к ванной, втайне гордясь первой, пусть небольшой, но все же победой над собственным страхом.

Извечная проблема выбора... Как быть: забиться в угол, дожидаясь его возвращения, или же исследовать каждый дюйм этой проклятой комнаты? Нужно чем-нибудь заняться — все равно чем, лишь бы не замирать от ужаса и не сходить с ума от скуки. Вполне вероятно, я даже смогу обнаружить что-нибудь, что даст мне хоть какое-то преимущество и позволит продержаться до того момента, когда меня найдет профессор Дамблдор... Не сомневаюсь, что так оно и будет, особенно если в моем похищении замешан Хорёк. Впервые в жизни я рада, что этот хвастун не способен держать язык за зубами.

Пересекая комнату, я считаю шаги. Зрение и слух по-прежнему предают меня, посылая мозгу несуществующие сигналы, поэтому я могу полагаться лишь на осязание. Никогда раньше не задумывалась над тем, что воздух в нескольких дюймах от холодной каменной стены ощущается настолько сырым, — как и над тем, что не в состоянии различить форму облицовочной плитки с помощью одних лишь пальцев. Или же — если на то пошло, — над тем, как ясно смогу почувствовать запах пыли в складках балдахина и старой полироли, покрывающей столешницу...

Ловлю себя на мысли, что умираю от голода.

Не думай об этом.

В ванной я нахожу зубную щетку и баночку с пахнущей мятой субстанцией, которую волшебники используют в качестве зубной пасты, и чищу зубы. Действие настолько привычное и успокаивающее, что не могу отделаться от мысли: стоит мне лишь открыть глаза — и я увижу себя дома, в собственной ванной.

Хотелось бы.

На глаза наворачиваются непрошеные слезы, но я смахиваю их тыльной стороной ладони. Жалость к себе — плохое чувство, которое ни к чему не приведет.

Возвращаясь обратно, я стараюсь идти прямо, не нащупывая дорогу вдоль стен, и мне это почти удается. Я даже не натыкаюсь на стол, отчего радуюсь как ребенок. Еще одна маленькая победа над окружающей меня темнотой.

* * *

Просыпаюсь нехотя, смутно сознавая, что наконец-то наступило утро.

Господи, что за ужасный сон мне приснился... Боюсь даже предположить, как бы его могла истолковать профессор Трелони.

Подумав так, я лениво потягиваюсь, удивляясь, куда это запропастился Живоглот, открываю глаза и... погружаюсь обратно в кошмар, живое воплощение которого стоит рядом с кроватью и с презрительной усмешкой глядит на меня сверху вниз холодными серыми глазами.

Окончательно проснувшись, я в мгновение ока оказываюсь вне пределов его досягаемости, прижимаясь спиной к стене, и какое-то время мы пристально смотрим друг на друга, разделенные сомнительным препятствием в виде груды смятых одеял.

В этот раз он без плаща и в другой, менее роскошной мантии, но вот перчатки... Перчатки те же. Как и ухмылка. Действительно ли я забыла, каким пугающим может быть это худое угловатое лицо?

Нет, не забыла, просто старалась не думать о нем, но прямо сейчас, когда он так близко, это невозможно. И вновь я должна выбирать: оказать сопротивление или же принять покорный вид и тем самым вынудить его недооценивать мои силы. Однажды он может ошибиться... Конечно, надежды почти никакой, но я побывала в стольких передрягах, так неужели...

— Ты не рада меня видеть? — притворно изумляется он. — Я-то полагал, ты будешь счастлива оказаться в компании, после того как провела здесь столько времени в одиночестве.

“Столько” — это сколько? Едва ли прошло больше одного дня... двух дней? Я даже не знаю, утро сейчас или вечер.

Отчего-то мне хочется это выяснить.

Бросив на него настороженный взгляд, я замечаю, что он тоже смотрит — оценивающе, но без прежней ненависти. Пожалуй, я могла бы рискнуть...

— Как долго я пробыла здесь? — спрашиваю, и его губы кривятся в неприятной ухмылке.

— Наш последний урок так ничему тебя и не научил? Ты здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их.

Что ж, попытка — не пытка. Наверное... В его руке появляется палочка, а лицо принимает ожесточенное выражение.

— Касаемо времени, — продолжает он, — тебе бы стоило волноваться не об этом... Заруби себе на носу: когда бы я ни появился, ты должна бодрствовать и быть предельно собранной. Надеюсь, это понятно?

Его высокомерие злит неимоверно, но я отвечаю: “Да”, не чувствуя себя предательницей, потому что на этот раз мое согласие — это мой выбор, часть моей стратегии, а вовсе не то послушание, которое он от меня добивается.

— В таком случае почему ты до сих пор в постели?

Ненавижу этот приказной тон! Едва сдерживая кипящую во мне ярость, я переползаю по матрацу к самому краю кровати, но самодовольный индюк и не думает отходить в сторону. Нет, он просто наблюдает за мной, застыв как изваяние. Словно только того и ждет, что я ослушаюсь... О, его бы обрадовал еще один повод причинить мне боль!

Сомневаюсь, что отсутствие повода его остановит, думаю я мрачно. Но и оправдания своим действиям он от меня не дождется.

Сажусь на краешек кровати как можно дальше от ублюдка и опускаю ноги на пол. Он все еще ухмыляется и... не сводит с меня глаз. Понятия не имею, что ему от меня нужно, но очень может быть, именно такова его цель: заставить меня беспокоиться. О нем и его дурацких слизеринских штучках.

Находиться одной в темноте было гораздо предпочтительнее.

Я отворачиваюсь, и в тот же миг он, оказавшись рядом, пальцами впивается в мой подбородок, вынудив тем самым заглянуть ему в лицо.

— Не думай, будто можешь меня игнорировать, грязнокровка.

Испуганная тоном его голоса, его внезапной близостью и прикосновением, я невольно вздрагиваю, а он одаривает меня еще одной ухмылкой.

— Судя по всему, ты неплохо устроилась, — отпустив меня, он направляется к столу. — Застилай постель и подходи.

Минуту спустя я следую за ним. Сейчас, когда я вижу — его самого, обстановку и причудливо облицованные стены, — все те попытки научиться ориентироваться в темноте кажутся бессмысленными... Залитая ярким светом, моя тюрьма выглядит совсем иначе.

Я осторожно присаживаюсь на появившийся возле меня стул, пока он, устроившись напротив, продолжает меня рассматривать, лениво поигрывая волшебной палочкой. Именно палочка всецело завладевает моим вниманием, ведь я не перестаю надеяться, что распознаю намерение воспользоваться ею за доли секунды до того, как это произойдет...

Он медленно поднимает руку — словно собирается наслать на меня проклятие, — и когда я встречаюсь с ним взглядом, картинно выгибает бровь.

— Грязнокровка напугана?

Не отвечаю, потому что ему и без того известно: я не настолько тупа, чтобы не бояться.

— Скажи мне вот что, — говорит он, — если бы ты, получив письмо из Хогвартса, знала, что окончишь свои дни в месте, подобном этому, ты бы все равно поехала?

Даже не представляю, что он хочет от меня услышать. Возможно, мне стоило бы позволить ему думать, что он одержал верх, однако ложь комом застревает у меня в горле.

Я ведьма, что бы ты об этом не думал.

И я отвечаю:

— Да.

На мгновение его глаза темнеют, но потом он хихикает.

— То есть, ты не находишь мою компанию настолько уж отвратительной? Я тронут.

В смущении опускаю голову. Пошлый намек как раз в духе мерзавца, и мне бы не стоило так реагировать, но... в ушах еще звучат его предыдущие гнусные комментарии. И это чувство абсолютной незащищенности, когда он приказал мне снять одежду... К щекам приливает краска стыда, а ведь именно этого он и добивается.

Черта с два я буду плясать под твою дудку!

Вздергиваю подбородок как можно выше.

Когда он взмахивает палочкой, я подпрыгиваю как испуганный заяц, ожидающий нападения лисы, но тут... дразнящий аромат еды заполняет ноздри. На появившемся передо мной подносе — миска густого жирного супа, пара ломтиков хлеба и стакан воды. Жалкие крохи, но суп пахнет настолько изумительно, что желудок моментально сводит от голода.

— Возможно, это не совсем то, что ты привыкла есть на завтрак, но я не собираюсь перекраивать распорядок собственной кухни только потому, что ты изволишь почивать в самое неподходящее время дня.

Не обратив внимания на язвительный выпад, я всецело и полностью сосредоточиваюсь на подносе с едой. Здравый смысл подсказывает, что я ни в коем случае не должна приближаться к нему на пушечный выстрел, — и тот же здравый смысл говорит мне, что я должна поесть, чтобы сберечь силы. Наклонившись над тарелкой, я осторожно вбираю в себя упоительный аромат... Никаких посторонних запахов, но на деле это ровным счетом ничего не означает.

— Ешь давай, я не хочу, чтобы ты умерла от истощения.

— Вместо этого вы бы предпочли меня отравить?

— А я думал, люди считают тебя умной, — он издает презрительный смешок. — Ты ведь не ждешь, что я тебе отвечу, не правда ли?

Так или иначе, у меня нет причин доверять его словам, даже если бы он сказал мне, что еда не отравлена.

Зачерпываю полную ложку и подношу ко рту. Насколько можно судить по вкусу, с супом все в порядке... Впрочем, у меня нет выбора, если я хочу съесть хоть что-нибудь.

Я принимаюсь за еду, мечтая, чтобы он не следил так пристально за каждой проглоченной мною ложкой.

Как будто мне не о чем больше мечтать!

Хотела бы я никогда не оказываться в этом подземелье. Никогда не встречаться лицом к лицу с чудовищем, в котором не осталось ничего человеческого.

— Любопытно, — тянет он с насмешкой, — ты бы уплетала с тем же аппетитом, если бы знала, что я добавил кое-что в твою тарелку?

Замираю, не донеся ложку до рта, заметив в обращенном на меня взгляде вспышку злого веселья.

Задачка на логическое мышление.

Что бы он ни делал и ни говорил, я не могу ему доверять, это факт. Как и то, что когда дело касается пищи, выбирать не приходится, поскольку я должна есть... Вывод: он просто со мной играет.

Я заставляю себя проглотить очередную порцию супа.

Если выяснится, что с чертовым угощением что-то не так — что ж, тогда и посмотрим.

Он продолжает следить за мной — я же продолжаю напрочь игнорировать его присутствие, — и после того как с едой покончено, снова взмахивает палочкой. Поднос исчезает, а вместо него прямо посередине стола появляется обыкновенный с виду кубок. Пустой.

— Раз уж ты заговорила о ядах, — достав из кармана небольшую флягу, он открывает ее и отточенным, изящным движением наливает в кубок темно-зеленую жидкость. — Не возражаешь, если зелья станут темой твоего сегодняшнего урока?

Я чувствую, как страх, подобно холодной склизкой змее, сжимает вокруг меня свои тугие кольца.

— Может, ты хочешь рассказать мне, что тебе известно о Веритасеруме? — спрашивает он, завинчивая крышечку с таким выражением лица, что на его фоне даже всегдашняя зловещая гримаса Снейпа кажется милой.

Страх усиливается, и я внезапно сознаю, что предпочла бы пережить кошмар нашего прошлого общения еще раз, лишь бы не подвергнуть Орден Феникса опасности... Слишком многое поставлено на карту.

— Я знаю все, что мне нужно, — об этом зелье и о принципе его действия, — отвечаю я ледяным тоном.

— Вот как? — он недобро прищуривается. — Пять баллов Гриффиндору. Пожалуй, мне стоит уточнить вопрос. Скажи: чего это зелье не делает?

Что он имеет в виду? Веритасерум — наиболее сильнодействующая сыворотка правды из всех, что существуют на сегодняшний день.

— Не слышу ответа?.. Наша умница проглотила язык?

Тебе обязательно ткнуть меня носом в любую, даже самую незначительную мелочь, которой я не знаю?! — огрызаюсь мысленно. Я ведь никогда и не утверждала, что мне известно абсолютно все, а мои знания и умения получены благодаря тяжкому труду, помноженному на старательность!

Он слегка подается вперед.

— Так позволь мне просветить тебя, грязнокровка. Это зелье не оставляет тебе выбора. Как говорит мой старый добрый друг Северус: достаточно трех капель — и ты уже готов поведать всему миру свои самые потаённые секреты... Неизящный, я бы даже сказал, топорный способ получения информации, и мне совершенно неясно, почему столь многим нравится его использовать. — Он протягивает руку к кубку. — Поэтому сегодня мы испробуем нечто особенное... Пробитасерум — если быть точным, — который и станет темой нашего обсуждения.

Что он замышляет?

Однажды мы варили Пробитасерум на занятии, и могу сказать, что это зелье едва ли пригодно для применения вместо сыворотки правды. У меня может быть неплохой шанс...

— Разумеется, те, у кого мозгов как у курицы, свято верят, что Пробитасерум менее эффективен, но при этом упускают главное: если человек находится под действием Веритасерума, ответы на незаданные вопросы никогда не прозвучат... А как тебе должно быть известно, именно те вопросы, которые никто не догадывается задать, очень часто лежат на поверхности.

Как мне должно быть известно... Не хочу вспоминать о том, что случилось в книжном магазине! На этот раз я буду осторожнее... Украдкой смотрю на ублюдка, пока он продолжает разглагольствовать.

— С Пробитасерумом свобода выбора ответов остается за тобой, но если ты что-то скрываешь, он ясно даст это понять... Не говоря уже о том, что наблюдать весь этот процесс довольно забавно. — Ухмыльнувшись, он пододвигает ко мне кубок. — Так что пей, грязнокровка, а я покажу тебе то, о чем говорю.

Темная жидкость на дне кубка помимо воли притягивает мой взгляд.

Я в точности знаю, что это за зелье и как оно действует. Я принимала Пробитасерум раньше и сопротивлялась ему, причем небезуспешно. И могла бы попытаться снова... Проблема в том, что я не знаю концентрации зелья, и, выпив его, я рискую потерять над собой контроль и преподнести этому уроду всю интересующую его информацию на блюдечке с голубой каемочкой. Я не могу этого допустить, но... Что он предпримет, если я откажусь подчиняться?

Он наблюдает за мной, и с его губ не сходит странная усмешка.

Нет уж, дудки, я не полезу в твою ловушку по собственной воле!

Глядя ему в глаза, я поднимаю кубок и... что есть силы швыряю его на пол.

Приподняв брови, мой тюремщик не произносит ни слова, а опустевшая жестянка с грохотом катится по каменным плиткам и наконец останавливается.

— Итак, твоя бунтарская натура снова дает о себе знать... Полагаю, ты не забыла нашу прошлую беседу?

О нет, я не забыла твоих угроз, но каким бы ни было придуманное тобой наказание, оно не может быть хуже моего добровольного предательства.

— Даже не думай, что я облегчу тебе задачу и снова подвергну тебя воздействию Империуса, — цедит он, словно прочитав мои мысли. — Я же говорил, что не люблю использовать его на грязнокровках. И на этот раз, — после всех усилий по привлечению твоего внимания, — я бы предпочел, чтобы ты была в ответе за собственные действия.

Откинувшись на спинку стула, он улыбается так, что от этой его улыбки по спине пробегает неприятный холодок. Я напугана до смерти, но изо всех сил стараюсь это скрыть.

Я бросила вызов, и теперь должна встретить уготованную мне судьбу с высоко поднятой головой.

— Знаешь, — произносит он с ленцой, — эта ваша гриффиндорская способность к странным умозаключениям никогда не перестает меня удивлять.

Промолчу я или нет, в любом случае он покажет мне, на что способен, поэтому я не собираюсь просто сидеть и слушать его поучения.

— Возможно, у слизеринцев и заведено предавать друзей, но лично я сомневаюсь, что у кого бы то ни было могут возникнуть проблемы с пониманием верности.

Его глаза превращаются в две узенькие щелочки.

— Слизеринке хватило бы сообразительности избежать попадания в подобную ситуацию... Ну а если бы это все-таки произошло, можно было бы надеяться на большую логичность в ее рассуждениях о верности, — поскольку у тебя, гриффиндорки до мозга костей, логика, по-видимому, отсутствует напрочь.

Если он хочет бросаться оскорблениями вместо проклятий, я перечить не стану. И если я смогу заставить его продолжать разговор... Конечно, таким образом я пытаюсь оттянуть неизбежное, но он может сказать что-нибудь, что в конце концов окажется полезным.

— Это вопрос чести, а не логики, — возражаю я.

В ответ раздается негромкий смех.

— Ты путаешь честь с угрызениями совести. Я ведь узнаю все, что мне нужно, в любом случае. Так не все ли равно, будешь ты при этом сопротивляться, или нет?

— Конечно не все равно!

— Правда?.. С практической точки зрения это означает, что после твое физическое и душевное состояние значительно ухудшится. Выбрось чувство вины из уравнения, и ты увидишь, что верность заключается в том, чтобы ты могла быть полезной друзьям — или самой себе, — если возникнет такая необходимость... Впрочем, тебе это больше не грозит, так что рассуждение, скорее, чисто теоретическое.

Я никогда не соглашусь с его извращенными доводами. Как и с тем, что я навечно застряла в этой дыре.

— Вы утверждаете, что изначально не было никакой надежды?

— О да. Смею заверить, в этом вопросе у меня намного больше опыта.

Я... я не знаю, что сказать.

Уголки его губ кривятся в презрительной усмешке.

— Все кому не лень горазды болтать о гриффиндорской храбрости, но на самом деле ни одному из вас не достанет смелости с достоинством принять ту ситуацию, в которой ваши хваленые принципы гроша ломаного не стоят. Ты и тебе подобные чистоплюи, понятия не имея о том, какова цена принятого решения, смеете обвинять нас в предательстве, а сами убегаете от чувства вины и называете собственное малодушие честью.

Привстав, он наклоняется ко мне.

— В данный момент ты цепляешься за идею, что недавнее представление каким-то образом снимает с тебя ответственность за то, что ты так или иначе мне расскажешь. Если ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль, дабы ты смогла жить с этим дальше, — так тому и быть. — Он ухмыляется. — Я уповал на то, что ты будешь в настроении для еще одного урока.

Обойдя стол, он оказывается рядом, и я тоже поднимаюсь.

Я гриффиндорка, и не побегу от тебя, как последняя трусиха.

— Хочешь начать поскорее?.. Весьма похвальное желание, — произносит он с насмешкой и окидывает взглядом комнату. Затем указывает на стену между столом и дверью в ванную. — Думаю, это место нам подойдет.

Обернувшись через плечо, я бросаю взгляд на каменную кладку и снова поворачиваюсь к нему. Он так же неподвижен и неумолим, как ледяная глыба, и у меня такое чувство, что и я превратилась в безмолвное изваяние.

Я не могу повернуться к нему спиной. И я не стану упрощать ему жизнь — с тем, чтобы он...

— Возможно, ты не так меня поняла, грязнокровка, — слова вырываются из его змеиного рта с тихим угрожающим шипением. — Я сказал, чтобы ты становилась вон туда. Немедленно.

И есть нечто такое в линии его подбородка, в том, как подергивается уголок его губ, что подсказывает мне: “Повинуйся приказу, иначе будет только хуже”. И выражение, застывшее в глубине его глаз, куда более темных, чем прежде, говорит, что он может, как и раньше, с легкостью швырнуть меня о стену... Не хочу давать ему повод сделать это еще раз.

Я должна сохранять достоинство так долго, как только смогу. И доказать ему, что я человек, а не животное.

Поэтому я направляюсь к указанному месту с гордо поднятой головой, в глубине души умирая от страха, нарастающего с каждым новым шагом. Восемь, семь, шесть... когда до стены остается не больше пяти шагов, его заклинание попадает мне в спину и швыряет вперед — так что я натыкаюсь на стену, — и удерживает там: неспособную пошевелиться, с распростертыми, словно для объятий, руками.

Холодный камень царапает кожу щеки. Я не могу двинуть головой, а все, что я вижу, — узкая полоска стены в пустом углу комнаты... все, что я слышу, — биение пульса и стук, издаваемый каблуками его сапог...

И металлический скрежет, наполняющий меня первобытным ужасом, — пока до меня не доходит, что это он всего-навсего поднимает кубок.

Наверное.

Шаги приближаются, но я по-прежнему не могу его видеть. Еще ближе... Останавливаются.

Изо всех сил напрягаю слух, пытаясь определить местоположение противника, который может находиться прямо за моей спиной... или же в нескольких футах от меня. Или же мог покинуть комнату.

Хотелось бы, чтобы это было правдой.

Но это не так. Я знаю, чего он добивается, стоя здесь — где бы то ни было — молча. Он хочет, чтобы я обернула свой страх против себя самой; я читала, как это работает. Естественная человеческая реакция при встрече с опасностью — это драка или бегство. Если же по каким-то причинам драться или бежать невозможно, страх вгрызается в тебя изнутри, чтобы сломить сопротивление твоего сознания, и твоя ментальная защита ослаблена еще до того, как ты успеваешь призвать ее на помощь...

И я знаю, как с этим бороться. Каждое слово выгравировано в моей памяти непоколебимой решимостью никогда больше не попадать в сети того всепоглощающего чувства собственного бессилия, которое я испытывала, сталкиваясь лицом к лицу с троллем или боггартом. Или Пожирателем смерти и его ухмыляющимся сынком.

Соберись. Тебе не остановить неизбежного, но то, чего ты страшишься, еще не произошло... Поэтому хватит бояться!

Вокруг по-прежнему тихо, как в могиле. Возможно, он на самом деле ушел и оставил меня в покое...

Возможно, в один прекрасный день профессор Снейп наденет розовую мантию и раздаст ученикам шоколадных лягушек.

Я почти смеюсь. Излишне истерично, но все же... Мой мозг пытается отгородиться от всего прочего так же, как и от страха. Однако смех — это хорошо. И злость. Ненависть тоже сойдет, если выбирать между ненавистью и паническим ужасом. Я не могу заставить себя не бояться, но я могу сосредоточиться на злости и ненависти — к высокомерному ублюдку и всему, что он олицетворяет. На том, что поможет мне перестать бояться.

Я вздрагиваю, когда что-то задевает шею, и стараюсь уклониться от прикосновения. Конечно же, все мои усилия пропадают втуне. Кончик его волшебной палочки скользит по коже, очерчивая линию подбородка... Что он делает?

Пытается напугать тебя, вот что. Помни о злости.

Ни на секунду не прерывая контакта, он неторопливо проводит палочкой чуть выше, по направлению к виску. Я дрожу как в лихорадке...

Какого черта он делает?!

Словно отвечая на невысказанный вопрос, он приподнимает палочку чуть вверх и в сторону, убирая волосы, закрывающие мне лицо. Теперь я могу видеть и боковым зрением, но я все еще не вижу его.

Кажется, мы стоим так целую вечность.

Страх. Злость. Ненависть.

Меня буквально трясет от напряжения. Это непроизвольная реакция тела, и я ничего не могу с собой поделать, как бы ни пыталась сохранять внешнее спокойствие.

— Итак, — тихий свистящий шепот щекочет мне ухо, — ты уже начинаешь жалеть о своей безумной выходке?

Мне бы хотелось повернуться и взглянуть ему в лицо. Господи, как же я его ненавижу!

Помни об этом.

Пообещав себе не сдаваться без боя, я отвечаю:

— Нет.

Невзирая на дрогнувший голос, мой ответ звучит дерзко и вызывающе, и я радуюсь этому, пока тихий смешок не остужает мой пыл.

Проходит еще несколько мучительно-долгих секунд, затем он убирает руку, позволяя непослушным прядям вновь упасть мне на лицо, неспешно обходит меня и встречается со мной взглядом... Его глаза лишены всякого выражения.

Почему я до сих пор чувствую его палочку, упирающуюся мне в шею?

— Довольно смело с твоей стороны, грязнокровка, — произносит он чуть слышно. — Смело, но глупо, и свидетельствует лишь о том, что ты позабыла наш последний урок.

Он проводит палочкой над моей левой рукой, от запястья к плечу, и эта часть моего тела отлепляется от стены. Я слегка выгибаюсь, чтобы посмотреть.

Осторожно, чтобы не дай бог не дотронуться до меня пальцами, он закатывает рукав моей мантии, пристально следя, как меняется выражение моего лица с каждым его движением, и останавливается где-то на полпути между локтем и плечом.

— Повторение — мать учения, верно? — спрашивает он и палочкой чертит линию на моем предплечье.

Какое-то мгновение ничего не происходит, но затем... Кажется, что тоненькая струйка кислоты льется на кожу, вытравливая на ней неведомый узор, и я закусываю губу, лишь бы не заорать от боли. Даже хуже, чем в прошлый раз... Ублюдок прав: я на самом деле забыла, каково это.

Разве можно противостоять подобной пытке?!

Я должна хотя бы попытаться. Это всего лишь боль, а не настоящая рана, я же вижу...

Всего лишь боль?! Всего лишь боль, что бьет по натянутым нервам, взывает ко мне и требует, чтобы я бежала к раковине или ванне и подставила руку под ледяную струю, хоть я и не могу оторваться от проклятой стены! пока мой мучитель наблюдает, как меня сотрясает дрожь, а я стараюсь не закричать и Мерлин свидетель, я ненавижу мерзавца! не знаю, как долго смогу это выносить.

Включи долбаную логику.

Осязание обманывает меня, потому что моя нервная система воспринимает то, чего на самом деле нет.

Однако само понимание данного обстоятельства не прекращает ужасающей, выворачивающей наизнанку агонии.

Он взмахивает палочкой над моим горящим предплечьем, и рука тотчас же немеет, как от холодного компресса, приносящего облегчение... Я едва перевожу дух.

— Я не ошибусь, если скажу, что сейчас твое нежелание сотрудничать беспокоит тебя в последнюю очередь?

Нет.

Да.

Что угодно, лишь бы он прекратил пытать меня.

Но... разве я могу просто согласиться и выложить все, что его интересует? Хотя... Будь у меня уверенность, что я смогу сопротивляться действию того зелья, я бы...

— Я же говорил, что у гриффиндорцев способность принимать решения оставляет желать лучшего. Возможно, я помогу тебе прочистить мозги.

Уже открыв было рот, я не нахожу подходящих слов, и он качает головой.

— Слишком поздно, грязнокровка, и кроме того, я хотел показать тебе кое-что еще.

Мне невыносимо видеть его самодовольно ухмыляющееся лицо, поэтому я закрываю глаза.

— Так ты не хочешь смотреть?.. Ну хорошо. Окулос клаудо.

Веки как будто склеились, и я едва сдерживаю охватившую меня панику. Одному лишь Богу известно, чем он занимается, стоя напротив меня, когда я слепа как крот и не могу видеть того, что меня ожидает.

Дыши. Дыши глубже.

Я чувствую обманчиво-легкое прикосновение его волшебной палочки к руке, и мучительная боль снова выцарапывает на ней пылающую линию, строго параллельно к первой. Но на этот раз я не вижу несоответствия между безупречной белизной нетронутой кожи и моими страданиями... Это сражение происходит внутри меня самой.

Я прикусываю губу.

Иллюзия.

Судя по ощущениям, это не может быть иллюзией.

Когда это происходило впервые, ты тоже так думала и ошиблась.

Но хотя бы могла видеть.

Дыши. Это понарошку.

Нет, конечно же, нет! Даже если видимые повреждения отсутствуют, мне все равно больно, больно, БОЛЬНО!

Может ли подобное заклинание окончательно и бесповоротно свести с ума?

От этой мысли меня бросает в дрожь.

Нужно ли так рисковать? И есть ли у тебя выбор?

Я не сдамся!

Несмотря на последствия.

Я вжимаюсь плечом в стену, но это движение не приносит мне ничего, кроме новой боли, едва ли способной отвлечь от нечеловеческих мучений.

— Ты можешь прекратить это когда пожелаешь, — его голос доносится до меня как будто сквозь вату. — Одно слово. Сущая безделица по сравнению с тем, через что тебе довелось пройти.

Я открываю рот и кричу. Кричу, чтобы выплеснуть всю ту боль, выжигающую меня изнутри, и заглушить его голос. Что угодно, лишь бы забыть о пламени, пожирающем мою руку.

— Силенцио!

Я все еще пытаюсь вытолкнуть воздух из легких, когда крик замирает у меня на губах и голос отказывается мне повиноваться. Я едва могу дышать и дрожу, не издавая ни звука, а мой непрекращающийся вопль эхом отдается у меня в голове.

— Не совсем то, что я намеревался сделать, грязнокровка.

Я с трудом понимаю, что он говорит. Не разбираю слов и в то же время не могу сказать ему об этом.

— Неужели тебе не достаточно?

Достаточно?

Это слово лишено смысла. Я просто хочу, чтобы пытка прекратилась, но становится только хуже.

Не думала, что может быть хуже.

Я не могу кивнуть, не могу заговорить, не могу хотя бы взглянуть на него. Разве он не понимает, что я заперта в собственном теле, словно в тюрьме, пока его заклинание поджаривает меня заживо?!

Перестань. Прошу тебя, перестань. Перестань.

Я повторяю это слово как молитву, беззвучно шевеля губами.

Перестань.

— Не слышу, что ты там бормочешь. Ты уже готова отвечать на вопросы?

Нет. Я хочу, чтобы все закончилось.

— Пожалуйста, не надо...

Голос возвращается ко мне внезапно, но после пережитого испытания на прочность звучит надтреснуто, как у старухи.

— Неправильный ответ.

Ненавижу его.

— Да! — выкрикиваю. — ДА! Только перестаньте.

Это срабатывает.

Пытка прекращается, но меня все равно трясет, а мучительная боль в предплечье сменяется тупой ноющей пульсацией.

— Надеюсь, на этот раз твой ответ будет более обдуманным. Я бы хотел его услышать, прежде чем мы позабудем обо всех разногласиях и продолжим.

Не думай ни о чем. Просто скажи “да”. Ты ведь знаешь, что не выдержишь.

— Все еще сомневаешься? — Я почти вижу его издевательскую ухмылку. — Должен ли я показать тебе кое-что похуже?

Хуже чем это?

Он проводит палочкой по моим векам.

Я несколько раз моргаю и... О Господи, моя рука!

На предплечье красуется отвратительного вида рана, сочащаяся сукровицей и гноем, с добрый десяток дюймов длиной и где-то полдюйма шириной. Не очень глубокая, но все же достаточно для того, чтобы напугать меня до полусмерти... Неудивительно, что я дрожала как осиновый лист.

Теперь не только твое душевное состояние вызывает серьезные опасения.

Меня охватывает слабость... Так холодно...

Что он со мной сделал?

На какие еще злодеяния он способен?!

С его лица не сходит самодовольная усмешка. Властная. Нечеловеческая. Устрашающая.

— Похоже, ты бы прервала наш урок чуть раньше, если бы я позволил тебе смотреть... Я прав?

Мерзавец.

Неужели я не умоляла бы прекратить это раньше, знай я, что заклинание в буквальном смысле слова пожирает мою плоть?!

И разве я на самом деле верила, что выйду из этой передряги невредимой?

Боже...

— Если мысль о зелье тебя не привлекает, мы могли бы действовать старым проверенным методом. — Он тычет палочкой в покрасневшую вокруг раны кожу, так что я с трудом удерживаюсь от крика. — Не самый надежный, должен сказать, но в нем есть ряд иных преимуществ.

Боль становится невыносимой, когда он надавливает сильнее.

Я не закричу, обещаю, но прошу тебя, Господи, дай мне потерять сознание.

Ублюдок был прав: незачем терпеть ужасные мучения, если я знаю, что в любом случае сломаюсь...

Но тогда почему так сложно смириться с поражением?

Тем временем он заходит мне за спину и, словно бы смакуя, произносит:

— Каэдо.

Я задыхаюсь, когда заклинание вспарывает мне бедро и теплая струйка крови устремляется вниз по ноге.

Очередной выверт моего сознания или все-таки реальность?

Да и могут ли подобные ощущения быть иллюзорными?

Это форменное безумие, ведь ублюдку ничего не стоит наложить на меня Империус и заставить делать то, что он пожелает. Когда же ему надоест демонстрировать все те способы, с помощью которых он может заставить меня кричать и плакать?.. Я не хочу этого выяснять.

И разве я не говорила, что не собираюсь давать ему повод меня мучить?

Просто скажи это.

— Нет, умоляю.

И снова негромкий смех.

— Уверена?.. Я просил тебя обдумать свой ответ. И я все еще жду.

Но ведь это всего лишь слова. Если бы он хотел получить информацию, он бы воспользовался Веритасерумом, Империусом и бог знает чем еще. Мое обдуманное предательство, вот что ему нужно. Чтобы я предала друзей и все свои убеждения... Предала Добро.

— Каэдо.

Я кричу, показывая тем самым свое неповиновение. И страдание. Новая рана кровоточит куда сильнее первой. От жуткой, пронзающей насквозь боли кружится голова... Не думаю, что смогла бы устоять на ногах, если бы не заклятие.

— Зелье или вот это, — шепчет он, дотрагиваясь до первого пореза. — Выбор за тобой... Сано.

Боль в раненой ноге волшебным образом утихает.

— Видишь? Не надейся, что я позволю тебе умереть прежде, чем ты дашь мне то, чего я хочу. Мы можем продолжать так долго, как ты того пожелаешь.

Залечив второй порез, он возвращается на прежнее место, где я могла бы его видеть.

Мне хочется, чтобы мы поменялись местами, и ты попробовал собственное угощение! Может, тогда бы ты перестал ухмыляться!

— Упрямая дурочка! — рычит он со злостью. — Взрослые волшебники ползали передо мной на коленях, обливаясь слезами и рассказывая все, что я хотел знать, взамен умоляя о смерти! Думаешь, ты такая особенная и сможешь сопротивляться вечно?!

Знаю, что не смогу. Это слишком даже для закаленного мужчины, а я всего лишь...

Гермиона Грейнджер — жалкая неудачница?

Никому не под силу это выдержать.

Но ты ведь могла бы продержаться чуточку дольше?

Для чего?

Я никак не могу смириться с проигрышем, но в то же время испытываю неожиданное облегчение, когда сознаю, что у меня нет выбора... Зато есть шанс устоять перед зельем и оставить мерзавца ни с чем.

Поэтому говорю:

— Ну хорошо, хорошо! Я выпью ваше зелье.

Он властно кивает.

— Не самый любезный ответ, что я слышал, но мы можем над этим поработать.

Я морщусь от боли, когда он палочкой дотрагивается до раны на моем предплечье...

И неожиданно убирает руку.

— Пожалуй, эту рану я оставлю. Возможно, в будущем она напомнит тебе, чем может обернуться неповиновение.

Он взмахивает палочкой и в тот же миг невидимые путы исчезают. Наконец-то отлепившись от стены, я хватаюсь за камень, чтобы не упасть, и разворачиваюсь к мерзавцу лицом. Рука болит просто зверски, но я, по крайней мере, могу ею шевелить, хвала Мерлину.

Баюкая раненую руку, я возвращаюсь обратно к столу, спотыкаясь на каждом шагу, и усаживаюсь на стул.

Итак, мы снова сидим друг напротив друга. И снова он бережно наливает темную жидкость в кубок и подталкивает его ко мне.

Но на этот раз ты должна будешь выпить.

Я почти желаю, чтобы он наложил на меня Империус. В конечном счете, Империус можно преодолеть — теоретически, — но я не могу избавиться от собственной слабости. Будь я слизеринкой, я бы смогла себя убедить, что мои действия — это такой тактический ход, который является частью масштабной стратегии.

На самом же деле я пытаюсь спасти свою шкуру.

Хоть ненадолго.

Мысленно прошу прощения у друзей.

Глупо.

Извинения бессмысленны, но действия — нет.

Я буду бороться. Думать о светлой стороне...

Беру кубок и опустошаю его одним глотком.

* Lethifold (смертофалд, живой саван) — напоминает чёрную накидку в полдюйма толщиной. Сначала душит жертву, чаще всего во сне, затем съедает. (Из книги “Волшебные твари и где их искать”)

Подобно приливной волне, вязкая темная жидкость прокатывается по пищеводу, растворяясь внутри меня, оставив... как будто бы неизменившейся, но я знаю, что это обманчивое впечатление.

Зелье действует.

Об этом говорят как легкая тошнота, до поры до времени свернувшаяся клубочком у меня в желудке, так и внезапное обострение всех пяти чувств. Я осязаю каждый мой вдох и каждую вспышку боли, сопровождающую даже незначительное движение раненой руки. Так и должно быть — я помню это по тому уроку зельеварения, когда мы готовили Пробитасерум, а затем испытывали его на себе, — но не могу с уверенностью сказать, дошла ли я до предела или же это только начало.

Он не сводит с меня глаз, пока я стараюсь разобраться в собственных ощущениях.

— Должен тебя предупредить, что после нашей небольшой... прелюдии реакция твоего организма на Пробитасерум будет сильнее обычной, поэтому на твоем месте я бы не стал скрывать слишком много.

В животе стягивается тугой узел страха... Или это зелье так на меня воздействует?

Как бы там ни было, очень скоро я это выясню.

Заметив, что я не собираюсь прислушиваться к его предостережению, он улыбается.

— Ты все еще претендуешь на то, чтобы называться ведьмой, не так ли? И никаких сожалений относительно этого печального заблуждения?

Ярость, подобно удару молнии, пронизывает каждую клеточку моего тела, и я даю ей выход, невзирая на последствия.

Это не тот ответ, который нужно от него скрывать.

— Если кто и заблуждается по этому поводу, то только не я! А единственное, о чем я по-настоящему жалею: что такие люди как вы и ваш слизняк Драко вообще появляются на свет!

— Флагелло.

Заклятие рассекает мне щеку, и я, вздрогнув от боли, подношу ладонь к лицу.

— Это зелье честности, а не дерзости, так что прикуси язык. Не думай, будто подобные высказывания сойдут тебе с рук.

Я осторожно пробую вспухающий на коже рубец.

Просто прекрасно. Теперь ты должна попытаться не говорить ему того, чего он не хочет слышать, а не только то, что обязана от него скрывать.

Стараясь успокоить бунтующий желудок, я делаю глубокий вдох.

— Следовательно, никаких сожалений? Ты пожалеешь, грязнокровка, это я тебе обещаю... Чуть позже, а сейчас мы продолжим. Ты и так отняла у меня кучу времени. — Он откидывается на спинку стула и наблюдает за мной, словно что-то прикидывая. — Давай начнем — или продолжим, если будет угодно, — с того момента, на котором мы остановились прошлым летом.

Не хочу об этом вспоминать. О том чудесном августовском дне, когда ничто не предвещало беды, а я так гордилась собой, впервые выбравшись в Косой переулок за покупками без сопровождения родителей. О том, как до самого обеда вдоль и поперек исследовала каждый крошечный магазинчик, встретившийся мне на пути, не отчитываясь при этом, что и для чего я покупаю. Как потеряла счет времени перед книжными полками в магазине “Флориш и Блоттс”... О дне, ставшем для меня незабываемым, пока некий чистокровный ублюдок не испортил его своим внезапным появлением.

Он снова начинает говорить, растягивая слова в присущей ему манере, которая вгоняет меня в состояние, близкое к параличу.

Как и прежде.

Не бойся. Ты будешь сильнее на этот раз.

Но и он будет куда злее...

Говорила же: не думай об этом.

— ...напоминаю, что меня интересует твоя связь с Сириусом Блэком и приснопамятным гиппогрифом. Но в первую очередь ты должна ответить на один вопрос.

Как же, держи карман шире!

Я ничего ему не скажу, ведь он и так должен был о многом догадаться, увидев у меня в руках ту книгу о гиппогрифах. Если бы в тот момент я проявила чуть больше сообразительности, а моя ложь прозвучала бы более убедительно... К сожалению, я гриффиндорка и не особенно преуспела в подобных вещах.

Как это вообще возможно, когда кто-то прожигает тебя полным ненависти взглядом?

Он наклоняется совсем близко, словно собирается учуять вранье с помощью своего длинного острого носа, и спрашивает:

— Где он сейчас?

Весь фокус в том, чтобы притворяться, будто я говорю искренне, но при этом не выдать себя, когда возникнет необходимость солгать... В то же время я не знаю, как именно на меня подействовал Пробитасерум, поэтому для начала пробую полуправду.

— Понятия не им...

Договорить я не успеваю, сраженная внезапным приступом тошноты. Я морщусь, изо всех сил пытаясь сдержать рвотные позывы, убеждая себя, что не знаю наверняка, где именно находится Сириус в данный момент. Где он мог бы находиться — другой вопрос.

Но больше всего меня беспокоит, что я не могу не реагировать на вопросы. Либо он не обманывал, сказав, что после пыток сопротивляемость моего организма значительно снизилась, либо само зелье раз в десять сильнее того, что мы варили на занятии.

А может, и то, и другое одновременно.

— Что, совсем никаких соображений? — Он картинно приподнимает бровь. — Ах, грязнокровка, что-то мне подсказывает, что ты не была со мной до конца откровенной.

В ответ на замечание мои внутренности сдавливает спазм и возникает неприятное ощущение, словно меня вот-вот вывернет наизнанку. Я стараюсь сохранить нейтральное выражение лица, но не могу, не могу! Кажется, сейчас меня стошнит...

Держись. Ты знаешь, что нужно сделать.

Да. Сказать правду, но не ту, которую он так жаждет услышать.

— Вряд ли то, что мне известно, окажется вам полезным, — нехотя подаю голос, и спазмы в желудке сменяются легким подташниванием и слабостью. — Я ничем не могу вам помочь.

— Предпочитаю делать выводы, опираясь на собственные суждения.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть.

Наконец-то стопроцентно правдивый ответ, который дает мне возможность перевести дыхание.

Его губы сжимаются в тонкую линию.

— Не заставляй меня снова играть с тобой в “Двадцать вопросов”, грязнокровка, — бросает он отрывисто.

Я молчу, и мой противник прищуривается.

— Хорошо... Возможно, ты бы хотела подтвердить, что все это время Блэк находился в Лондоне?

Я невольно вздрагиваю, выдавая тем самым свое смятение, однако практически сразу же нахожусь с ответом.

— Ну... я как-то читала, что... Сириус Блэк был замечен в магической части Лондона, но... Вы же наверняка в курсе, что в последнее время информация, подаваемая в “Ежедневном Пророке”, не внушает доверия. Поэтому...

Его рука судорожно сжимается вокруг палочки, но затем он усилием воли расслабляет пальцы.

— Не играй со мной в эти игры! — выплевывает он в раздражении. — Я видел его в Лондоне, вместе с тобой и твоими жалкими дружками, но едва ли догадался бы, что это он, если бы не знал, что вы его где-то прячете... Мне бы стоило поблагодарить тебя за предоставленную информацию.

В этот момент мне хочется схватить кубок и запустить его прямиком в довольно оскалившееся лицо. Он думает, раз в его руке палочка, и он превосходит меня силой, это дает ему право швырять меня о стену и всячески третировать?!

Ненавижу!

Гермиона, успокойся и не поддавайся на провокацию.

Зелье подпитывает мой гнев, а он умело этим пользуется, чтобы вынудить меня проболтаться еще больше. Перехватив мой ненавидящий взгляд, он растягивает губы в насмешливой полуулыбке и продолжает:

— После чего я подумал: где бы мог укрыться самый разыскиваемый волшебник Британии, окажись он в Лондоне?

Он подобрался к разгадке слишком близко.

Недоуменно хмурю брови, притворяясь, будто не понимаю, о чем идет речь, чтобы скрыть от его всевидящего ока свой внезапный испуг и резкую, почти конвульсивную боль в желудке.

Если выражение твоего лица будет меняться достаточно часто, есть вероятность, что он пропустит то, что пытается в нем отыскать.

— Любезный кузен Сириус... Он никогда не отличался благоразумием. Впрочем, сдается мне, авроры слишком уж зациклились на прочесывании Тибета, чтобы поискать его дома, прямо у себя под носом.

Боже помоги мне, он знает!

Знает, а я не могу не думать о Кингсли Шеклболте, который с ног сбивается, заботясь о том, чтобы розыски его коллег-авроров вели куда угодно, только не к дому Блэков на площади Гриммо.

Меня сейчас вырвет.

Я хочу, чтобы меня вырвало, потому что мне сразу же станет легче.

Только не с Пробитасерумом.

— Быть может, кое-кто в Министерстве и вовсе не заинтересован в том, чтобы Блэка поймали? — Он хохочет, заметив мою реакцию на его предположение. — У тебя слишком выразительное лицо, и оно выдает тебя с головой. Ты ведь в точности знаешь, о чем я говорю, не правда ли?.. Позже мы обсудим это, а сейчас окажи мне любезность и объясни: почему я не смог отыскать этот изъеденный молью проклятый особняк, когда захотел убедиться, что мои подозрения небеспочвенны?

Что он сделал?!

После этих слов чрезмерная подозрительность Хмури, над которой мы с ребятами то и дело подшучивали, предстает в несколько ином свете и теперь кажется необходимым условием для поддержания безопасности, а вовсе не параноидальным бредом выжившего из ума старика.

— Я довольно часто бывал в резиденции Блэков с женой, поэтому знаю, где она расположена. Тамошний интерьер просто поражает своей чудовищной безвкусицей, если мне не изменяет память... Кстати, тот жалкий домовой эльф все еще шастает по дому и повсюду сует свой любопытный нос? На редкость мерзкое и уродливое существо... Впрочем, ничем особо не отличающееся от родственничков, если судить по весьма своеобразной коллекции мадам Элладоры.

Да как он смеет?!

Уже само по себе отвратительно, что он полагает, будто вправе смешивать меня с грязью лишь по той причине, что я не могу похвастаться родословной, насчитывающей пятнадцать поколений волшебников с чистой кровью и подмоченной репутацией. Но та изобретательность, с которой он измывается над несчастным Кричером и остальными бедняжками, заставляя при этом трудиться не покладая рук, заслуживает лишь презрения!

— Если бы не вы и вам подобные поработители, — отвечаю со злостью, — домовики не шастали бы и не носили грязных тряпок вместо одежды. Ну а Кричер никогда бы не свихнулся, если бы его не заперли в том ужасном месте!

Он торжествующе улыбается.

Проклятье на его голову!

Я готова откусить себе язык, но все мое отчаяние и досада не смогут вернуть так неосторожно брошенных слов.

— Тебе бы точно не помешало научиться держать себя в руках, — произносит он с усмешкой.

Почему именно я должна сдерживаться, если это ты меня провоцируешь?!

Не помня себя от ярости, я вскакиваю на ноги и, едва не запрыгнув на стол, визжу:

— Не говорите мне того, что я должна делать, а чего не должна! Это вы заставили меня выпить зелье! Разве не этого вы хотели?! Вы, грязный, развратный ублю...

— Сядь! — шипит он угрожающе, направив на меня палочку. На какое-то мгновение его взгляд останавливается на моей изуродованной руке, и я чувствую, как по предплечью растекается волна жидкого пламени. Жгучая боль заставляет меня стиснуть зубы и упасть обратно на стул. — Ты переходишь всякие границы. Я же сказал, что не потерплю подобного обращения. Еще одна выходка — и все, что ты испытывала до этого, покажется тебе слабенькими Согревающими чарами. Тебе понятно?

— Более чем, — огрызаюсь, наполовину сбавив тон.

Жар в руке вызывает легкое головокружение.

Вот было бы здорово оказаться анимагом! Будь у тебя когти, как у Живоглота, ты могла бы броситься на мерзавца и выцарапать ему глаза.

Он взмахивает палочкой, и облизывающее руку пламя сжимается до крохотного трепещущего огонька. Я набираю полные легкие воздуха. Господи...

— Оставь свои игры в невинность. Я узнал чары Фиделиуса, стоило мне только их увидеть. А точнее, — он ухмыляется, — не увидеть. Так почему бы тебе просто не рассказать мне, кто стал Хранителем тайны? И что конкретно — или кого — они пытаются скрыть?

Ни за что.

Вслед за этой мыслью неожиданно возвращается тошнота. Меня сейчас вырвет! Я обхватываю руками живот, не думая ни о чем, только о явственном вкусе желчи во рту, и, оттолкнув от себя стул, бегу в ванную...

— ИМПЕДИМЕНТА!

Невидимая рука хватает меня за шкирку, словно нашкодившего котенка, и отбрасывает на прежнее место. Я приземляюсь на пол, хорошенько приложившись при этом бедром.

Сейчас я заблюю ему сапоги, после чего он точно меня убьет.

Опираясь руками об пол, я встаю на колени, чувствуя, как под кожей — в том месте, где я ударилась, — наливается здоровенный синяк. Мерзавец оказывается рядом прежде, чем я успеваю подняться. Его пальцы пребольно впиваются мне в затылок, заставляя поднять голову.

— Смотри на меня, грязнокровка! — рычит он. — Клянусь, ты ответишь на этот вопрос и сделаешь это там, где я смогу тебя услышать!

Вопрос?.. Ох, этот вопрос... Меня опять тошнит.

Возможно, тебе бы стоило проблеваться — прямо здесь и сейчас, — и тем самым отплатить ему за все.

О Боже, снова эта боль в желудке!

Инстинктивно пытаюсь отползти в сторону, но он тянет меня за волосы — так, словно хочет выдрать их с корнем, — и рывком приподнимает. Пытаясь схватиться хоть за какую-нибудь опору, я вцепляюсь в колено... Его колено, но в данный момент мне глубоко на это плевать. Было бы это колено самого дьявола — я бы все равно за него ухватилась, лишь бы устоять на ногах.

На долю секунды он застывает как вкопанный, затем отталкивает меня и орёт:

— Не прикасайся ко мне!

С трудом удерживаясь на ногах, я поднимаю голову.

Ну и что это было?

— Никогда так больше не делай!

На его лице читается выражение крайнего отвращения, а полный ярости голос звучит глухо и напоминает, скорее, шипение змеи, нежели человеческую речь.

— Не делать чего? — переспрашиваю.

— Грязнокровка!

От его гневного окрика возникает желание вытереться, словно он плюнул мне в лицо.

Неужели его ненависть к магглорожденным настолько сильна, что одно мое прикосновение способно вызвать целый шквал эмоций? Но... но ведь он дотрагивался до меня... прежде...

Он жадно хватает ртом воздух, будто выброшенная на берег рыбина, и я замираю, предчувствуя надвигающуюся бурю. Он на грани. Стоит мне пошевелиться или же сморозить что-то не то — и он не задумываясь разорвет меня в клочья.

— Кто Хранитель тайны?! — хрипит он, нацеливая на меня палочку. — Говори!

Опускаю взгляд... Я хочу, чтобы меня вытошнило прямо сейчас. После этого наступило бы облегчение, но проклятое варево действует таким образом, что приступ ослабевает всякий раз, когда содержимое желудка уже подкатывает к горлу.

Я могла бы сказать правду. Не так уж трудно догадаться. И это не тот человек, который не сможет себя защитить от чего бы то ни было.

Во всяком случае, лучше, чем он смог защитить тебя.

Нет, так думать нельзя. Профессор Дамблдор не всесилен... К тому же я сама во всем виновата.

Эта мысль вызывает новый приступ тошноты. Но все-таки...

Выкинь подобную ересь из головы. Вне всякого сомнения, директор вытащит тебя отсюда , когда догадается, кто стоит за похищением.

Тактический ход или предательство?..

Не знаю. Беспрестанная тошнота отняла у меня способность связно мыслить, и я любой ценой должна это прекратить... Тем более что я не открою ему бог весть какой секрет.

Я все еще дрожу, но от принятого решения сразу же становится легче.

Поднявшись на ноги, я пристально вглядываюсь в своего мучителя.

Хочу видеть твою реакцию, когда ты услышишь имя того, кому бросил вызов.

И я хладнокровно отвечаю:

— Профессор Дамблдор.

Но как только отголосок произнесенного имени повисает в воздухе, мои глаза наполняются слезами, а чувство вины под влиянием зелья разрастается и крепнет, сдавливая грудь широкими стальными обручами.

Добровольное предательство.

— Значит, я был прав, — он задумчиво кивает, затем перехватывает мой взгляд. Я не отворачиваюсь, и какое-то мгновение он просто смотрит на меня — не с насмешкой или ненавистью, ставшей уже привычной, а испытующе. И снова кивает. — Хорошо, — его негромкий голос ровным счетом ничего не выражает. — Теперь скажи, зачем Дамблдору понадобилось зачаровывать особняк? Чем он там занимается?

Кажется, что его глаза прожигают меня насквозь. Слишком близко... Я должна обдумать ответ. Ох, только не это! По телу пробегает мучительная дрожь. Я опускаю голову, пытаясь справиться с очередным приступом тошноты, но он меня опережает. Его пальцы — все еще защищенные перчаткой, — безжалостно впиваются в мой подбородок, а тонкие бескровные губы кривятся в гримасе отвращения.

Точно так же он смотрел на меня в книжном магазине, во время нашей прошлой встречи, приходит в голову неожиданная мысль.

— Ну?..

Ничего другого не остается... Я должна сказать ему правду. Вернее, ту ее часть, которая никому не причинит вреда.

— Я... убрала там несколько комнат, вот и все. Я ничего не знаю.

— Иными словами, делала то, на что годишься, не больше и не меньше, — он усмехается собственному остроумию. — Впрочем, позволь мне усомниться, что столь любознательная юная особа удовлетворилась подобной малостью.

— Но они не давали нам подслушивать! — выкрикиваю в панике, пытаясь увести разговор в безопасное для меня русло.

— Они?

Черт!

Что ему вообще об этом известно? И можно ли солгать ему так, чтобы он принял мою ложь за чистую монету?

Едва ли. От него не укроется ни одна мелочь. К тому же... я не знаю, что сказать.

Спазмы в желудке, снова... Господи, это когда-нибудь закончится?! Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ!

Так и будет, если сказать ему правду. Ну а Орден... Они наверняка смогут о себе позаботиться и без твоей помощи.

Нет-нет, нельзя идти у него на поводу! Мое предательство — осознанное предательство — вот что ему нужно и чего он никогда не получит.

А иллюзорную тошноту я как-нибудь переживу.

Внутри все переворачивается от очередного позыва к рвоте, и я дергаю головой в безуспешной попытке стряхнуть с себя его руку. Жесткие пальцы надавливают сильнее, поэтому я вынуждена смотреть в его немигающие, словно у василиска, глаза. Самое заветное мое желание — крепко зажмуриться, но в прошлый раз, когда я это сделала...

— Упорства тебе и впрямь не занимать. Что ж, малышка, тем слаще будет тот миг, когда я наконец-то тебя сломаю.

Ненавижу тебя, отвечаю ему мысленно. Это чистая правда, и на какое-то мгновение мне становится легче.

Что если моим ключом к спасению станет искренность? Перед собой мне незачем притворяться, и если я смогу сосредоточиться на том, чего я хочу... Сможет ли слизеринский ублюдок, для которого ложь стала хлебом насущным, распознать подвох?

— Артур Уизли, — произносит он тем временем.

Что?!

— Ах, не смотри на меня так, сделай одолжение! Артур Уизли — известный предатель крови, да еще и магглолюбец, каких поискать, поэтому даже не пытайся меня уверить, будто он не имеет отношения к планам твоего полоумного директора.

Слепая неконтролируемая ярость, вскипающая во мне, словно вода в доверху наполненном котле, грозит выплеснуться через край, но в то же время вытесняет тошноту. Забыв обо всем на свете, я бросаюсь на защиту дорогих мне людей.

— Мистер Уизли — порядочный и добрый, один из лучших волшебников, что я когда-либо встречала, не то что вы! Вы и в подметки ему не годитесь!

— Не знал, что ты с ним настолько хорошо знакома. Наверное, часто виделись в последнее время?

Этот грязный, отвратительный, высокомерный...

Так, успокойся и не забывай дышать.

— Нет, — отвечаю чуть быстрее, чем следовало бы. Не “часто” и не “в последнее время”. Я не лгу, поэтому наказания в виде тошноты на этот раз не последовало. — Я знаю мистера Уизли потому... потому что дружу с его детьми. Пару раз они приглашали меня погостить у них дома.

— Да ты у нас счастливица, — он ухмыляется. — Полагаю, твой ответ можно истолковать как положительный, и я с уверенностью могу сказать, что не так уж сложно будет убедить Министра отделаться от этого предателя крови как можно скорее. — Издевательская ухмылка становится шире, отчего мне хочется его ударить. — И раз уж мы заговорили о семействе Уизли в общем... Как там поживает юный Персиваль?

— Перси? — переспрашиваю я, зная, что мерзавец очень даже в курсе ссоры Перси с родителями, — конечно, если в напыщенном трёпе его сынка-подхалима о том, что папочка общается с Министром магии накоротке, есть хотя бы доля правды.

Кивнув, он продолжает:

— А Билл Уизли? Я наслышан о довольно неожиданном, но, без сомнения, удачном для него переводе в лондонское отделение банка Гринготтс... Это как-то связано с той шлюшкой-француженкой, с которой он встречается?

Удивление и негодование, вызванные грязным комментарием в адрес Билла и Флер, наверняка отражаются на моем лице, но сейчас это не имеет значения.

Кажется, он собирается пройтись по всем, кого ты знаешь.

Почему взрослые позволяли нам видеть и слышать так много? Почему я позволяла себе смотреть, запоминать и анализировать все те секреты, что он сейчас выпытывает?!

От его улыбки мороз идет по коже.

— Гризельда Марчбэнкс?

Кто? Имя кажется смутно знакомым, но я не помню, где именно его слышала, а значит, не смогу предать эту женщину, кем бы она ни была. На один короткий миг я чувствую неимоверное облегчение... но почти сразу же сознаю, что серьезно вляпалась. Раз у меня не получается не реагировать на имена знакомых мне волшебников, для того, чтобы уберечь их, мне не остается ничего иного, кроме как реагировать на все упоминаемые им имена... Что означает лишь одно: я подвергну опасности жизни десятков — если не сотен — незнакомых мне людей, которые, в отличие от членов Ордена, не будут к этому готовы.

Господи, что же мне делать?!

Его пальцы клещами впиваются в мой подбородок.

— Догадливая девочка, — произносит он в той задумчиво-насмешливой манере, что доводит меня до исступления. — Пожалуй, рискну спросить... Скажи, что тебе известно о Северусе Снейпе?

Я пялюсь на него, не в силах вымолвить ни единого слова, пока жесточайший спазм не скручивает мои внутренности, превращая их в желе.

Какую бы неприязнь ты не испытывала по отношению к профессору Снейпу, ты не имеешь права подставлять его под удар. Его миссия слишком важна для всех нас.

Нацепив маску безразличия, я лихорадочно соображаю, что бы такое сказать, что могло бы послужить оправданием моей первоначальной реакции.

— Профессоре Снейпе? — преувеличено изумленно спрашиваю я и, кажется, слегка переигрываю, потому что он грозно хмурит брови.

— Лучше брось эти штучки, я и без них вижу, что тебе есть что скрывать. Говори!

Скорее ад заледенеет, ты, мерзкий ублюдок.

Мне почти не приходится притворяться, чтобы продемонстрировать испуг и растерянность. Я прикусываю губу, пытаясь уверовать в то, что собираюсь сказать.

— Я ничего не знаю, правда... — Голос предательски срывается, отчего он выгибает бровь, а я морщу лоб в притворном смущении. К счастью, гримаса очень вовремя скрывает, что я как никогда близка к тому, чтобы расстаться с обедом. — Ну... я всегда думала, что он на вашей стороне... Что он Пожиратель смерти.

Я кривлюсь от резкой боли, сопровождающей очередную ложь, но мой мучитель, похоже, воспринимает это как проявление вполне объяснимого трепета, испытываемого обычными волшебниками перед Тем-Кого-Нельзя-Называть и его последователями.

Он с шумом втягивает воздух.

— Это очень серьезное заявление, моя маленькая грязнокровка... В свое время кто-нибудь должен был сказать об этом юному Поттеру, прежде чем он попытался очернить мое имя перед самим Министром магии. Не знаю, как там заведено у вас, магглов, но в нашем обществе ты не можешь обвинить во всех смертных грехах уважаемого всеми волшебника, не имея веских на то доказательств.

Просто дух захватывает от подобного лицемерия!

На один краткий миг негодование прочищает мне мозги, — а заодно и желудок.

Если он и в самом деле думает, что я промолчу, боюсь, его ждет жестокое разочарование!

— Вот как? — спрашиваю, вложив в интонацию как можно больше яда. — Я-то полагала, что деньги в Министерстве ценятся куда больше правды или справедливости.

Его глаза загораются нехорошим блеском.

— Золото тут ни при чем, грязнокровка. Ни один уважающий себя волшебник не будет безучастно наблюдать за тем, как идиоты-магглолюбцы вроде Уизли подрывают вековые устои нашего общества. И ты даже наивнее, чем я предполагал, если веришь, что лишь я один использую свое влияние где и когда только можно.

Неожиданно он отпускает меня, отходя в сторону, и я сразу же отступаю на шаг или два, растирая онемевший подбородок.

— Возьмем, к примеру, твоего драгоценного директора, — продолжает он. — Если судить по тому, что мне удалось выведать у тебя прошлым летом, Дамблдор уверен, что закон для него не писан. Препятствовать свершению правосудия над беглым преступником уже само по себе неслыханно, но вмешиваться в ход времени, чтобы сделать это... Вот почему так легко было подорвать доверие, которое Министр магии питал к директору Хогвартса. И кого бы нам стоило за это поблагодарить?..

Он намекает, что из-за тебя профессора Дамблдора подвергли гонениям.

Еще одно дело, к которому ублюдок приложил руку. Разве что утечка информации могла произойти и от работника Министерства, знавшего о том, что два года назад мне доверили использовать Хроноворот.

— Видишь, сколько пользы ты принесла всем нам? — В направленном на меня взгляде сквозит неприкрытое злорадство. — Тебе, должно быть, известно, что знание — это власть... Впрочем, в твоем случае это не совсем верно, и мы можем поработать над тем, чтобы ты научилась применять полученные знания на практике.

Я отворачиваюсь, испытывая непреодолимое отвращение к его словам, но тотчас же сознаю ошибку: каким-то непостижимым образом он оказывается прямо за моей спиной.

— Говоря тебе все это, я уверен, что теперь ты готова поведать мне, на чем именно основаны обвинения в предательстве, адресованные столь уважаемому профессору зельеварения.

Предательство...

Это слово заставляет мой желудок проделать еще один кульбит, и я складываюсь пополам, испытывая очередной позыв к рвоте.

Думай.

Легко сказать. Единственное, что приходит на ум, — это то, как прошлым летом профессор Снейп пулей вылетел из больничного крыла, отправляясь на свое таинственное задание.

Нет, не годится...

Заседание Визенгамота, на котором слушалось дело Пожирателей... Гарри видел его в Омуте памяти в кабинете директора. Вот почему нам известно, что Снейп был одним из приспешников Волдеморта. Несмотря на это, профессор Дамблдор поручился за него...

...поручился лишь потому, что профессор Снейп оказался двойным агентом, шпионящим в нашу пользу.

Тошнота усиливается. Меня бросает то в жар, то в холод, и я дрожу всем телом, не сводя глаз с каменных плит под ногами.

— Я бы сказал, крайне любопытная реакция для такого пустячного дополнения к уже сказанному, ты не находишь?

В его тоне проскальзывает самодовольная усмешка.

Ненавижу его!

Вконец выбившись из сил, я опускаюсь на пол.

Больше он не услышит от меня ни слова, и неважно, насколько плохо я себя почувствую.

Стараюсь отгородиться от его голоса, но тщетно.

— Думаю, в том, чтобы идти до конца, доказывая твою преданность друзьям, нет особой нужды. По непонятным для меня причинам Северус все время пытался завоевать доверие моего сына, поэтому не так уж сложно было приглядывать за ним... Я более чем уверен, что твой профессор шпионит для Дамблдора.

Приоткрыв в изумлении рот, я таращусь на него во все глаза. Все те происшествия в коридоре и в классе... Словно кусочки головоломки враз оказались на своих местах, открыв передо мной картину происходящего.

Он ухмыляется, поглаживая волшебную палочку.

— Или, позволь сказать, у меня были некоторые подозрения, пока ты так любезно их не подтвердила.

Нет.

Поверить не могу, что снова попалась на ту же удочку! Нужно было притвориться удивленной, растерянной... — да какой угодно! — а не так глупо подставляться. Меня с детства учили говорить правду, но в свете данных обстоятельств честность — далеко не самое положительное мое качество.

И он все-таки припер меня к стенке. Еще раз. Заставил выдать один из самых важных секретов Ордена, тем самым подвергнув профессора Снейпа и бог знает скольких еще людей опасности. Нельзя допустить, чтобы мерзавец использовал добытые сведения. Я должна остановить его... но как?

Он стоит надо мной, ухмыляясь, как и положено самонадеянному, наделенному всеми мыслимыми привилегиями ублюдку, каковым он и является. Словно он может делать все, что ему заблагорассудится, чтобы выжать из меня как можно больше информации. Меня переполняет лютая ненависть...

Я сыта всем этим по горло!

— Я вас ненавижу, вы, отвратительный чистокровный фанатик!

И, прежде чем я успеваю задуматься о том, что именно собираюсь сделать, я набрасываюсь на него с кулаками, оттолкнувшись от пола, словно расправленная пружина. На какой-то миг он застывает — Боже, благодарю тебя за его отвращение к магглорожденным! — и я успеваю вцепиться в его запястье правой рукой, а левой — обхватить палочку и потянуть ее на себя. На одно упоительное мгновение он ослабляет хватку, и я чувствую, как восторг затопляет все мое существо... С яростным рыком он отдирает мои пальцы от запястья, пока я отчаянно пытаюсь завладеть палочкой... Он держит ее слишком крепко, но это не имеет значения, ведь цель так близка... И тогда я использую зубы — единственное оружие, что у меня есть, — изо всех сил вгрызаясь в незащищенную перчаткой кожу.

Он кричит от боли, а его пальцы слегка разжимаются, что дает мне возможность практически выдернуть палочку у него из руки...

...но другая его рука погружается в мои волосы, пытаясь оттащить от себя, вынуждая отступиться...

Не выпускай палочку!

— Отцепись от меня, ты, маленькое животное! — выплевывает он. — Очень скоро ты пожалеешь о дне, когда родилась на свет!

Он так близко, что я вижу каждую пору на его бледной коже и тоненькую сеточку морщин, разбегающихся от уголков его прищуренных глаз и злобно искривленного рта. Его мускулы как будто свело судорогой, а в застывшем на лице выражении куда больше звериной беспощадности, чем в любом из чудовищ Хагрида...

Он точно меня убьет.

Но он смотрит на меня, словно бы не замечая... Будто сквозь меня... Как если бы, разорвав меня на части, он в мгновение ока уничтожит все, что так сильно ненавидит.

Беспорядочные удары моего сердца заглушаются его тяжелым дыханием.

Я не хочу умирать.

Он старается высвободить руку, в которой зажата палочка, а я что есть силы сопротивляюсь, мало-помалу отвоевывая добычу... Все же он слишком силен для меня. Он снова дергает меня за волосы и, чтобы сохранить равновесие, я приподнимаюсь на цыпочки и почти повисаю у него на руке, однако палочка, несмотря на все мои усилия, продолжает целиться мне прямо в грудь.

Неожиданно я оступаюсь, и ублюдок, едва не сдирая с меня скальп, заставляет поднять голову еще выше, адресуя мне отвратительную, вселяющую ужас кривую ухмылку.

Словно паук, улыбающийся попавшей в силки мухе.

Подвешенная за собственные волосы и практически лишенная опоры под ногами, я вдруг вспоминаю рассказ Гарри о его битве с гигантским пауком в лабиринте, во время третьего испытания Тремудрого турнира.

Один шанс из тысячи.

Я все еще цепляюсь за палочку, в то время как он поднимает ее повыше, чтобы послать в меня заклятие. Моя рука ужом проскальзывает в его стиснутую ладонь, и я обхватываю гладкое дерево пальцами. Другой рукой я направляю кончик палочки на него и выдыхаю:

— Экспеллиармус!

Раненая рука взрывается невыносимой болью, когда сила заклятия расшвыривает нас в разные стороны, однако я тут же подхватываюсь на ноги. Должно быть, он приземлился прямехонько на стол, но уже успел подняться... Выражение его лица обратило бы в бегство саму Медузу Горгону.

— Да как ты посмела!..

Вне себя от бешенства, он устремляется ко мне, и я ныряю вправо, подгоняемая одной-единственной мыслью: держаться от него как можно дальше, пока он хоть немного не успокоится...

И тут до меня доходит, что палочка — его палочка — крепко зажата у меня в руке.

Добежав до стены, я разворачиваюсь к нему и, прицелившись, выкрикиваю:

— ИМПЕДИМЕНТА!

Заклятие отбрасывает его далеко назад, и я снова навожу на него палочку, пока он медленно встает на ноги. Его лицо искажено яростью. Моя рука слегка подрагивает, но я чувствую себя довольно-таки уверенно.

Он делает шаг по направлению ко мне.

— Не подходите! — предупреждаю я срывающимся голосом.

Он останавливается. Затем позволяет себе немного расслабиться, возвращаясь к прежней презрительной ухмылке, и поднимает руки.

— Или ты сделаешь что? — насмехается он, делая еще один шаг. — Ты и в самом деле думаешь, будто сможешь причинить мне вред с помощью ни на что не годных заклинаний, которыми вас пичкает Флитвик? Лучше отдай-ка мне мою палочку, пока ты ею не поранилась. — И еще один шаг в мою сторону.

Причудливая смесь паники и злости вспыхивает во мне, подобно сухому пороху, и я бросаюсь первым, что приходит в голову:

— Локомотор Мортис!

Он вновь оказывается на полу, и это стирает — наконец-то — улыбку с его лица. Перевернувшись, он опирается на руки, словно собираясь встать на четвереньки, но затем откидывается назад и облокачивается в издевательски-расслабленной позе.

Даже сейчас заносчивый сукин сын всем своим видом демонстрирует, что Малфой не станет пресмыкаться перед грязнокровкой.

Не сводя с него глаз, я торопливо прикидываю, есть ли у него запасная палочка. Если и так, то он почему-то не спешит ею воспользоваться.

— И что ты намерена делать теперь? — скалится он.

Так уверен в себе, невзирая на то, что преимущество теперь не на его стороне.

Будь осторожна.

Я должна отсюда выбраться. Очутиться как можно дальше от этой дыры — и от него тоже.

Мой взгляд останавливается на кубке. Наведя на него палочку, я представляю себе кабинет профессора МакГонагалл так четко, как только могу.

— Портус.

Легкая, почти неуловимая вибрация проходит по всему моему телу, от макушки до пяток, концентрируясь в руке. Кончики пальцев покалывает, и когда волшебная сила начинает перетекать в палочку, я триумфально улыбаюсь... Скоро я буду дома!

Однако заклинание рассеивается. Нет голубого сияния, а это значит, что превращение не завершено.

Может, так и должно быть, раз я использую чужую палочку?

Я хватаю кубок.

Ничего.

Нет! Отсюда должен быть выход!

Ублюдок продолжает безмятежно возлежать на полу, и на его губах играет ненавистная мне ухмылка.

— Разве ты не знала, что использование незарегистрированного портключа вне закона? — произносит он, проигнорировав мой свирепый взгляд. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя возникли проблемы с Министерством?

Не позволяй ему увидеть, как сильно тебя задели его слова.

Я нацеливаю на него палочку.

— Говорите, как отсюда выбраться!

— Где твои манеры, грязнокровка? — смеется он. — Разве тебя не научили добавлять к просьбе ”пожалуйста”?

— А вас, полагаю, в свое время научили, что похищение и пытки — это наипервейшие признаки хорошего воспитания, — цежу я сквозь зубы.

— Не самые лучшие, но весьма эффективные, — он одаривает меня ленивой улыбкой. — И занимательные... Конечно же, все зависит от компании.

Под его пристальным взглядом я чувствую себя так, словно меня вываляли в грязи. Прямо не верится, что даже лежа на полу, он все равно умудряется унижать меня, заставляя ощутить свою никчемность.

Но почему, дракл его раздери, именно я должна стыдиться?! Все, что произошло, лежит на его совести. Это его вина, не моя...

Крепче сжимаю палочку. Он так самодоволен, так уверен в себе и своем положении, что на какой-то миг я жажду, чтобы он на собственной шкуре прочувствовал все то, что он делал со мной.

— Хочешь убить меня, грязнокровка?

Я игнорирую вопрос, чтобы не дать ему увести разговор в другое русло, но зелье выдает меня. Поднявшаяся изнутри волна тошноты достигает критического уровня, и я кривлюсь, не в силах этого скрыть...

Его губы растягиваются в ухмылке.

Как и в прошлый раз, я буквально вспыхиваю от гнева, но тут же стараюсь взять себя в руки. Как ни странно, теперь мне хочется ему ответить... и ответить правдиво.

— Нет. Я мечтаю увидеть, как вы до конца ваших дней гниете в Азкабане.

Состроив легкую гримасу, он отвечает:

— Очень мило с твоей стороны, но, учитывая обстоятельства, это довольно-таки маловероятно.

— Хотите сказать, что я вообще ни на что не гожусь?!

— А разве нет? Типичная гриффиндорка — слишком щепетильная, чтобы выучить хоть сколь-нибудь полезные заклятия.

— Я знаю множество полезных заклинаний!

...но не думаю, что хотя бы одно из них заставит его сказать мне, как отсюда выбраться.

Здесь бы пригодилась по-настоящему темная магия.

От этой мысли меня передергивает, и я нехотя признаю, что он, вероятно, все же был прав насчет авроров.

— Да что ты знаешь? — фыркает он с пренебрежением. — Жалкие детские фокусы?.. Но мне любопытно услышать вот что, грязнокровка: неужели ощущение палочки, зажатой в твоей ручонке, так и не смогло уменьшить отвращения к тому, что я тебе показывал чуть раньше?

О чем это он?

Не слушай его, Гермиона. Он старается увлечь тебя в очередную ловушку.

Пора выбираться. Может, я смогу аппарировать? В прошлом году Перси Уизли рассказал мне об аппарации в подробностях, и я могла бы попробовать... Но если заклинание портала не сработало, не означает ли это, что на темницу наложена какая-то разновидность антиаппарационного барьера?

Если так, то каким же способом пользуется он? И как заставить его заговорить?

— Разве ты не хочешь отомстить мне, малышка?

Нет! Справедливость — вот что мне нужно.

Меня тошнит.

— Почему вы думаете, что кто-нибудь хотел бы опуститься до вашего уровня? — огрызаюсь я, и на мгновение его ухмылка меркнет.

— Столь добродетельная, — шипит он, — и столь восхитительно дерзкая... Впрочем, меня не обманешь этим напускным благочестием. Ты и вправду хочешь уверить, что не стала бы использовать пыточные проклятия, если бы могла?

Пыточные проклятия.

Отдельная ветвь Темной магии. Вне всякого сомнения, они могли бы развязать ему язык, но это вовсе не означает, что я смогла бы применить их на деле. В отличие от некоторых, я чувствую разницу между тем, что хорошо и что плохо.

Должен быть другой способ.

— Или твоя дерзость призвана убедить тебя и других, что ты слишком праведна, дабы поддаться искушению? Мне почему-то кажется, что ты начинаешь об этом жалеть... Стоя надо мной с палочкой в руке, ты ни на шаг не приблизилась к цели.

Нет. Нет. Это неправда. Отсюда есть выход, и я его найду.

— Ты бы хотела, чтобы я научил тебя? — он издает низкий, полный издевки смешок. — Я бы даже привел сюда парочку домовиков, чтобы ты могла попрактиковаться...

До чего же отвратительно. Хоть бы он заткнулся. Я должна заставить его заткнуться.

Не удостоив его ответом, я вкладываю в свой взгляд все презрение, на которое только способна.

— Нет?.. Смею сказать, здесь этих маленьких тварей с избытком, так что...

— Вы сумасшедший, — отвечаю я, стискивая палочку так крепко, что пальцы немеют от напряжения.

Он широко улыбается, демонстрируя безупречные зубы.

— Да ладно тебе, они давно привыкли к подобному обращению... Но если тебе не нравится эта мысль, мы всегда можем изловить нескольких магглов из местных. Слишком уж много их тут развелось...

Он говорит о твоих друзьях и соседях.

О мистере Симпсоне из магазинчика на углу, и мистере Джонсе, учителе, что позволял мне брать в библиотеке любую книжку, когда мне было только семь... Он говорит о магглах с таким пренебрежением, как будто они — ничто. Меньше, чем ничто. Обо всех тех взрослых, дружески болтавших со мной в приемной родителей, когда я приходила туда после школы... О дедушке, совавшем мне сладости, думая, что мама ничего не замечает...

Я смаргиваю набежавшие злые слезы.

Как же невыносимо смотреть в это насмешливо улыбающееся лицо! Он думает, что лучше их всех, что у него есть право смешивать магглов с грязью только потому, что в их жилах нет ни капли волшебной крови, и забывает, что в первую очередь они люди, отзывчивые, трудолюбивые и порядочные. Он никогда не знал их и даже не пытался узнать, и я бы хотела заставить его увидеть, пробившись сквозь стену высокомерия и ненависти, что и он всего лишь человек... Как и остальные. Показать, что значит быть беспомощным, униженным... Но все, на что я способна, это...

— Круцио!

Проклятие как будто рассекает меня надвое, выдавливая остатки воздуха из легких, настигает его и... Он пронзительно кричит и бьется в конвульсиях, его позвоночник выгибается под немыслимым углом, каждый мускул тела дрожит, словно натянутая струна. Лицо превращается в ощерившую зубы маску, а горло исторгает полный муки бесконечный вопль...

Палочка с тихим стуком падает на пол.

Я только что применила Непростительное проклятие.

Господи, что же я наделала?!

Теперь они посадят меня в Азкабан!

Он потрясен произошедшим так же сильно, как и я, и, уставившись на меня, даже не пытается этого скрыть.

Торопливо нагнувшись, я поднимаю палочку.

В голове не укладывается, что я смогла наколдовать такое мощное проклятие, опираясь лишь на голую теорию! Конечно, лже-профессор Хмури, преподававший Защиту на четвертом курсе, рассказал нам о Непростительных куда больше необходимого, и все же...

Даже такой негодяй не заслуживает подобного. Пусть он совершал вещи и похуже, но...

Все его злодеяния не сделают это правильным.

Меня снова тошнит.

Он пытается заговорить, но слова теряются в приступе надсадного кашля. Слипшиеся от пота белесые пряди прилипают к влажной, покрытой испариной коже.

Я прислоняюсь к стене.

Этого не должно было случиться...

Что мне теперь делать?

— Ты... ты пожалеешь об этом, грязнокровка, — хрипит он, наконец-то откашлявшись. — Проделывая то же самое с тобой, я буду наслаждать каждым мгновением.

В его обещании нет больше того снисходительного превосходства взрослого и уверенного в себе мужчины. Только ненависть...

И убежденность в том, что так оно и будет.

Ненавижу его. Как бы мне хотелось сломать его, раздавить, словно букашку!

— Вы не сможете, — отвечаю холодно.

— Не будь так в этом уверена.

По спине бегут мурашки, и я ничего не могу с собой поделать.

Ты должна с этим покончить.

Я снова нацеливаю на него палочку. Хочу, чтобы он по-настоящему испугался, ощутил, каково это было для меня... Но он лишь ухмыляется и произносит:

— Воистину жалкое зрелище. Ты настолько испугалась содеянного, что даже палочку не можешь держать как следует.

— Вы так думаете? — спрашиваю я, чувствуя, как сквозь гнев и отчаяние проступает тошнота. Пробитасерум заставляет меня поморщиться, безошибочно распознав, что вся моя храбрость — не более чем бравада.

— Доказательства налицо. Если уж ты посылаешь людям угрозы, то в любой момент должна быть наготове, чтобы доказать, что твои обещания вовсе не пустой звук.

Вот оно что... Кажется, он просит меня об этом и — Мерлин свидетель, — заслуживает этого, как никто другой. Что ж, если ублюдок хочет, чтобы я причинила ему боль...

Кто я такая, чтобы противиться его желанию?!

Внезапно он перекатывается на бок...

— КРУЦИО!

...но проклятие достает его, и он снова воет от боли, извиваясь на полу напротив меня, глядя в мою сторону широко раскрытыми невидящими глазами...

И на этот раз я не останавливаюсь.

Проклятие струится сквозь меня и вытекает из палочки, возвращая ему все его насмешки и оскорбления, всю мою боль и даже то извращенное удовольствие, что он получает от страданий... Не только моих. Хагрида и Клювокрыла, малыша Колина, Джастина и Пенелопы, и бедняжки Джинни, которой до сих пор снятся кошмары о дневнике Реддла, и всех тех безымянных людей, которых он терзал на протяжении долгих лет куда безжалостнее, чем я мучу его самого сейчас. Он задолжал всем нам, и я заставлю его заплатить той иссушающей душу агонией, которой он так щедро делится с другими... И тогда мы посмотрим, сможет ли он сбросить меня со счетов только потому, что родилась я в обычной семье.

Возмездие? Я называю это справедливостью, и он должен прочувствовать ее как следует.

Неожиданно вопли обрываются. Опустив палочку, я неверяще вглядываюсь в застывшую на полу фигуру, ужасаясь тому, что натворила. Его тело раскинулось в нелепой позе, конечности мелко подрагивают, словно под воздействием электрического тока, шея странно изогнулась...

Он лежит лицом вниз, напоминая большую сломанную куклу.

Он мертв?

В панике я взмахиваю палочкой.

— Энервейт!

Никакой реакции.

— ЭНЕРВЕЙТ!

И снова ничего.

Подступаю ближе.

Что если он притворяется?

Не похоже, но во всем, что касается ублюдка, нельзя быть уверенной на сто процентов.

— Мобиликорпус.

Я переворачиваю его на бок. Его глаза по-прежнему закрыты. Он без сознания, но вроде бы дышит. Подхожу чуть ближе... Так и есть: его грудь поднимается и опадает в такт дыханию. Я осторожно опускаю его обратно.

Жив. Спасибо тебе за это, Господи.

Неважно, насколько он порочен, я не хочу, чтобы его смерть оказалась на моей совести.

По крайней мере, такая смерть.

Невольно вздрогнув, я задаюсь вопросом: что это со мной было? Пробитасерум — это лишь одна сторона медали. А на другой стороне...

Взгляни правде в лицо, Гермиона. Это темная магия, и ты знаешь, сколь опасна она может быть.

...само проклятие, питающееся моей ненавистью и моим стыдом, и... жаждой мести, той самой, в которой я так не хотела признаваться. Проклятие, выискивающее бреши в моем сопротивлении той темной стороне человеческой натуры, что есть в каждом из нас, — с тем, чтобы окончательно меня сломить. Вот почему во второй раз колдовать оказалось намного легче.

А что если будет и третий раз?..

Нет, я ни за что этого не допущу.

И как же не хочется об этом думать...

Не думать об этом будет огромной ошибкой. Отрицая в себе Тьму, ты становишься еще более уязвимой.

Я же гриффиндорка!

Можно подумать, принадлежность к этому факультету делает тебя невосприимчивой к злу! Ты проиграешь ровно в тот момент, когда подумаешь, что научилась его контролировать.

Я склоняюсь над ним и, затаив дыхание, прислушиваюсь. Со стороны могло бы показаться, что он спит, — если не обращать внимания на конвульсивную дрожь, изредка пробегающую по скрюченному телу и явно относящуюся к последствиям проклятия. Тоненькая струйка крови вытекает из полуоткрытого рта, пятная белоснежную кожу...

Задумывался ли он над тем, что сможет держать зло под контролем?

Вполне вероятно, ведь Малфой-старший принадлежит к той породе людей, которые полагают, что могут контролировать всех и вся. Возможно, слизеринцев так и воспитывают: в непоколебимой уверенности, что они смогут избежать опасностей и ловушек, подстроенных Тьмой.

Они хоть понимают, что цена всего этого непомерно высока?

Довольно жутко наблюдать за ним, пока он лежит без сознания. От него веет странным спокойствием: ни ухмылки, ни злости, ни жесткости вкупе с холодным расчетом. Передо мной — всего лишь бледное, тонко очерченное мужское лицо, напоминающее итальянские статуи эпохи Возрождения, — но намного более живое со всеми этими морщинками, разбегающимися от уголков его глаз и рта, и светлыми, почти белыми волосами, упавшими на щеку.

Едва ли найдется хотя бы парочка чистокровных волшебников, кто мог бы похвастаться тем, что видел его таким беззащитным... И факт, что не было ни одного магглорожденного, — до этого момента.

Испытывая некоторую неловкость, к которой примешивается чувство вины, я выпрямляюсь и делаю глубокий вдох.

У меня нет времени на то, чтобы терзаться угрызениями совести. И вообще: это не моя вина, что он лежит сейчас на полу... Не моя. Профессор Хмури — я имею в виду, Крауч, который знал об этом больше, чем кто-либо другой, — говорил нам, что беспамятство — единственная защита от Круциатуса. Да, причина именно в этом, а не во мне...

Лучше от этой мысли не становится.

Ты смотришь на того, кто совсем недавно пытал тебя, сознавая, что сейчас он находится в полной твоей власти. Что ты намерена предпринять?

Я... я не знаю. Что я могу сделать? Рядом со мной всегда были другие. Те, кто мог бы подсказать...

Как бы поступил Гарри, оказавшись в подобной ситуации?

Вероятно, убил бы его.

Ужасная мысль, но... Я никогда не забуду выражение лица Гарри, с которым он смотрел на Сириуса в Визжащей Хижине, — еще до того, как мы узнали, что Сириус невиновен.

А на ублюдке, что лежит у твоих ног, клейма негде ставить.

Не думаю, что Гарри действительно способен на убийство. Рассказывая об этом впоследствии, он выглядел так, словно сама мысль о том, что он чуть не натворил, напугала его до чертиков. И в то же время...

Ход твоих рассуждений нельзя назвать продуктивным.

Ладно... Как бы на моем месте поступил Рон? Он хороший стратег. Что если я, магглорожденная, упустила какую-то деталь, очевидную для чистокровного волшебника?

Вероятно, в темницу ведет скрытая дверь, наличие которой ты не удосужилась проверить.

Сделав свет поярче, я предельно внимательно, дюйм за дюймом, осматриваю неровную каменную кладку. В изломанных линиях нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало дверной проем, но я, скорее всего, просто не догадываюсь, где именно нужно искать.

Зато у близнецов Уизли нюх на подобные вещи, и тебе в свое время не помешало бы взять у них парочку уроков.

Если я не могу найти дверь, возможно, мне стоило бы поискать ее там, где она должна быть?.. Вспомнив, что существует одно весьма полезное заклинание, с помощью которого можно обнаружить скрытые в стенах тайники, я осторожно взмахиваю палочкой.

Заклинание окрашивает камни в равномерный тускло-красный цвет, с чуть более яркими лоскутками у самого потолка, и это означает... Если все сделано правильно, это означает, что здесь нет не только входной двери, но и примыкающих помещений тоже, — не считая ванной, разумеется.

Словно в каменном мешке.

А что если палочка сработала не так, как должна была? В конце концов, это ведь его палочка... Тем не менее, эти непонятные лоскутки внушают тревогу. Полагаю, это что-то вроде вентиляционных отверстий, и если заклинание их выявило, то и дверь смогло бы обнаружить, не так ли?

Вполне вероятно, что ты находишься глубоко под землей и за стенами нет ничего, кроме десятков и сотен футов почвы.

Я должна отсюда выбраться! Нужно попытаться аппарировать. Я не хочу рисковать, но... лучше оказаться где угодно, хоть посреди океана, только бы подальше от этого богом забытого места.

Будем надеяться, это проще, чем летать на метле.

Постой-ка...

Навечно впаяться в чертову стену ты всегда успеешь. Лучше взгляни на охранные чары, которыми, без сомнения, пронизан каждый дюйм окружающего тебя пространства. Вспомни, чему ты научилась, занимаясь уборкой на площади Гриммо.

Посланное мною заклинание-обнаружитель впитывается в стены, после чего кончик палочки начинает светиться нежно-голубым, затем оранжевым, плавно перетекающим в сияние зеленого и красного огоньков, и наконец, после угольно-черной вспышки, окончательно гаснет.

Голубой, вероятнее всего, обозначает чары, вбирающие в себя заклинание по созданию портала. Оранжевый... Если я не ошибаюсь, оранжевый — нечто вроде тревожной сигнализации, предупредившей ублюдка, что его ловушка сработала. Черный — простейшие маскировочные чары, вмурованные прямо в стены, благодаря которым комнату и всех, кто в ней находятся, нельзя обнаружить извне. Красный и зеленый... Я уже видела подобное в доме Сириуса, и профессор Люпин объяснил мне, как работают эти чары, — после того как они с Шизоглазом Хмури целых три дня потратили на их модификацию.

Было бы удивительно, если бы повёрнутые на крови Малфои не использовали этого заклинания... Сангвиклавис* означает, что ты попалась.

Не помня себя от гнева и разочарования, я выкрикиваю:

— РЕДУКТО!

...но заклятие отлетает от стены, так что я чудом уворачиваюсь, спотыкаюсь о его ногу и едва не падаю.

Вот почему ублюдок буквально лопался от распирающей его самоуверенности. Портключ бесполезен, камина нет... и нет ни единого шанса аппарировать, если в тебе не течет кровь Малфоев.

Никогда бы не подумала, что настанет день, когда я об этом пожалею.

Восемь пинт** чистейшей малфоевской крови находятся прямо у тебя перед носом.

От этой мысли меня передергивает. Я не должна использовать его так... цинично.

Издеваешься?! Его кровь — твой единственный шанс выбраться отсюда невредимой.

Похоже на то...

Думаешь, он бы колебался, оказавшись на твоем месте?

Какая-то часть меня все еще сомневается, но я уже знаю, каким будет ответ.

Тогда действуй.

Легко сказать “действуй”! Откуда мне знать, сколько крови понадобится, чтобы преодолеть барьер?! Смогу ли я обойтись одной-двумя каплями, как при символическом братании, — или нужна вся его кровь? И... что мне с ней делать? Размазать по коже? Или же ее придется... выпить?

Меня сейчас вытошнит.

После всего, что произошло на втором курсе, сама мысль о магии крови казалась чем-то отвратительным, но теперь я жалею, что так мало знаю о ней... С аппарацией шутки плохи, поэтому надрезы, скорее всего, придется делать по всему телу и в местах сочленения суставов, чтобы после всего не остаться без конечностей. Думаю, это сработает...

А если нет?

Лучше распасться на мириады атомов, чем оказаться заживо погребенной в этой каменной могиле.

Все равно ничего не выйдет. Я не знаю ни одного режущего заклятия, и у меня нет ножа.

Ты ведьма или кто?! Трансфигурируй что-нибудь!

Опускаю взгляд на лежащее у моих ног тело, и внутри все переворачивается.

Это ты притащил нас сюда, — обращаюсь к нему мысленно. — Не вини меня в том, что я собираюсь сделать.

Нельзя просто взять и сотворить нож из воздуха, поэтому я оглядываюсь в поисках подходящего предмета. Я могла бы использовать кубок, но мне также нужна посудина, куда бы можно было собрать кровь...

Поверить не могу, что я на это решилась.

Продолжай.

После некоторых раздумий я призываю из ванной зубную щетку и без особого труда превращаю ее в небольшой серебряный нож. Затем кладу палочку на пол и опускаюсь на колени... Все еще колеблясь, смотрю на блестящее лезвие ножа, после чего перевожу взгляд на него. Где бы сделать надрез?.. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы он истек кровью прежде, чем придет в себя и сможет отсюда аппарировать.

Взяв его за руку, я задираю рукав его мантии повыше, обнажая бледную, как будто бы лишенную красок плоть, и приставляю к ней нож... В горле моментально пересыхает, словно по нему прошлись наждаком.

Вот только в обморок не падай, ладно? Представь, что ты препарируешь лягушку для какого-нибудь зелья.

Я перевожу дыхание и...

— Должен тебя предупредить: это не сработает, — произносит он хрипло.

...резко отпрыгиваю назад. Он тянется за палочкой, но я успеваю выхватить ее прямо у него из-под носа.

Оглуши его, Гермиона, и заканчивай со всем этим!

А что если он прав?

— Почему я должна вам верить? — спрашиваю я, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.

Едва не попалась.

Откашлявшись, он вперивает в меня взгляд и ухмыляется.

— Потому что я знаю об этом куда больше тебя, уж поверь мне на слово.

— Это заклинание Сангвиклавис, ключом к которому является ваша кровь. Откуда вы знаете, как оно подействует на меня?

Его брови чуть заметно приподнимаются... Кажется, мне все же удалось произвести впечатление.

— Думаешь, я никогда его не испытывал? Уверяю тебя, ты не первая, кто пытается сбежать подобным образом, но результат всегда один, и, боюсь, для тебя он малоутешителен.

Его насмешливая улыбка растворяется в очередном приступе кашля.

Меня бросает в дрожь: не похоже, что он врет.

Хочешь рискнуть и проверить?

Но ведь как-то же люди сюда попадают?! Если бы только я смогла его заставить сказать мне, как это работает...

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто любой может оказаться здесь, но не выбраться?

— Не любой, грязнокровка, а лишь специально приглашенные гости.

Скрипнув зубами, я продолжаю настаивать:

— Гости, которые никогда не расходятся? Забавно, ведь я бы не сказала, что вечеринка в самом разгаре.

Он пожимает плечами.

— Я нахожу твои вопросы утомительными, но все-таки поясню: выйти отсюда не проблема. Это можно сделать с помощью портключа... разумеется, при условии, что он создан по всем правилам. Но — вот незадача! — свой собственный портключ я сегодня забыл дома. Впрочем, если ты одолжишь мне палочку, я мог бы принести его тебе...

Размечтался.

— Не хочешь?.. Ну что ж, тогда ничем не могу помочь. Ты тут застряла.

— Если не считать того, что здесь может быть потайная дверь, — отвечаю я в тон, но, заметив на его лице удивление, понимаю, что попала пальцем в небо.

— Мне жаль тебя разочаровывать, но... Никакой двери здесь нет. А даже если и была бы, не уверен, что рассказал бы тебе о ней.

Я в тупике.

— А теперь почему бы тебе не закончить этот маленький спектакль и не вернуть мне палочку? Твой мятеж так меня позабавил, что я даже не стану тебя наказывать... если ты впредь пообещаешь быть хорошей девочкой.

Все его обещания — ложь до последнего слова. Боюсь даже представить, что он со мной сделает.

Ничего, если ты выберешься. Поэтому обездвижь его и закончи то, что начала!

Это мой единственный шанс. Я вскидываю палочку и... он исчезает.

Но как?!

У него все-таки был при себе портключ, и вместо того, чтобы слушать его, ты бы лучше проверила его карманы!

Уже неважно, был ли это портключ или же сработала магия крови. Так или иначе, этот ублюдок — чтоб ему провалиться! — снова обвел меня вокруг пальца! Когда я схватила палочку, я сдуру вообразила, что теперь все под контролем, и, когда он не сбежал от меня в первые десять секунд, даже не задумалась, что он может это сделать! Господи, какая же я идиотка!

Но... почему он не сбежал? Хотел понаблюдать, что я буду делать? Зачем ему это?.. Может, он думал, будто я неумёха и не причиню ему вреда? Или он хотел показать, что я беззащитна перед ним даже с палочкой в руке?

Как же он, должно быть, удивился, обнаружив, что я далеко не так беспомощна, как он представлял.

Он будет в ярости, когда вернется...

И может это сделать в любой момент.

Я прислоняюсь спиной к стене, чтобы видеть комнату целиком.

Он не появляется.

Рана на левом предплечье все еще пульсирует, а кожа вокруг нее багровая, словно после ожога, и очень горячая. Я наколдовываю охлаждающее заклинание, чтобы облегчить боль, но это мало помогает.

Палочка непривычно оттягивает руку. Его палочка. Немного короче моей и чуть толще, она как будто создана для демонстрации грубой силы владельца, а не для работы с заклинаниями. Резная поверхность от многолетнего использования отполирована до блеска...

Меня бросает в дрожь от одной мысли, что натворила эта палочка за более чем тридцать лет Зла. Ее тяжесть объясняется бесчисленными смертями, пытками и разрушениями. Это последняя вещь на земле, к которой я бы хотела прикасаться, зная, что не так давно ее витую ручку обхватывали его пальцы, и чувствуя, что внутри нее живет нечто чуждое, способное вырваться на свободу и задушить... Темная сущность, которую следовало уничтожить еще много лет назад, чтобы она не досталась людям вроде него... Я должна сделать это, пока не поздно.

Ты не можешь уничтожить свой последний шанс на свободу. Когда он вернется, ты его обездвижишь... и не станешь разыгрывать из себя матерь Терезу, а возьмешь у него столько грязной крови, сколько понадобится.

Я так и сделаю. Попытаюсь аппарировать. И даже если он не лгал насчет того, что со мной будет... Что бы ни случилось, это будет предпочтительней, чем, оставшись здесь, раз за разом испытывать на себе силу его гнева и ненависти.

Что-то долго он не возвращается... Интересно, почему?

Чтобы ты, медленно сходя с ума, гадала, какие кары тебе уготованы.

Ну нет, не дождется. Настало время показать, что и я кое-что понимаю в охранных заклятиях и защите.

Я поднимаю нож.

Он слишком мал, чтобы называться оружием, однако простейшая трансфигурация устраняет этот недостаток, и я прячу его под подушку. Затем осматриваю комнату и пару мгновений спустя берусь за дело.

* * *

Жаль, конечно, что не получилось расставить ему западню. Виноват ли в этом антиаппарационный барьер или же заклинание оказалось мне не по зубам — кто знает? Впрочем, сигнальные чары и многослойная сеть Щита, которую я раскинула вокруг кровати, кажутся вполне надежными.

Лежа в полумраке и наблюдая за мерцанием огоньков охранных чар, я думаю, что предпочла бы оказаться в кромешной тьме. Я слишком устала от этой крошечной комнатушки, от каменных стен и потолка, смыкающихся вокруг меня и ежесекундно напоминающих, что я в ловушке, из которой не выбраться. Во тьме же...

Во тьме границ не существует.

* Сангвиклавис — (Sanguiclavis Charm) — производное от латинских слов sanguis (кровь, происхождение, род) и clavis (ключ). Иными словами, магия, основанная на крови.

** пинта — единица объема в системе английских мер, используется преимущественно в Великобритании, Ирландии и США. 1 английская пинта приблизительно равна 0,568 литра.

Меня буквально подбрасывает, выдергивая из тревожного сновидения, когда над самым ухом раздается душераздирающий вопль баньши, и пару секунд я не могу сообразить, где я и что происходит.

Сработали сигнальные чары!

Выхватив из-под подушки палочку, я рывком сажусь на кровати и обвожу взглядом комнату.

Он здесь.

Стоит у дальней от меня стены, возле самого стола, — и с таким кислым лицом, словно у него вдруг разболелись зубы. Затем резко взмахивает палочкой и... наступает тишина.

Взмахивает палочкой.

Моей палочкой. Ублюдок использует мою палочку!

Очередной небрежный взмах проявляет паутину защитных чар, и он медленно кивает, впиваясь в меня пристальным взглядом и лишая тем самым остатков самообладания.

— Недурная попытка, маленькая грязнокровка, но что теперь? — вопрошает он с насмешкой. — Неужели мне придется вытаскивать тебя из этой уютной норки за шиворот? А может, ты сама выйдешь, чтобы мы могли поиграть?

Он делает шаг по направлению ко мне, потом еще один — и останавливается в нескольких дюймах от внешнего слоя мерцающей паутины, оплетающей пространство вокруг кровати подобно кокону. Повинуясь чуть слышному бормотанию, кончик его палочки — моей палочки — вспыхивает голубовато-зеленым огоньком. Тихонько хмыкнув, он стряхивает огонек на паутину, отчего миллионы крошечных искорок расцвечивают хитросплетение ее нитей причудливо прорисованными линиями...

В обращенном на меня взгляде мелькает плохо скрытое изумление.

Едва ли напыщенному чистокровному мерзавцу на каждом шагу встречаются шестнадцатилетние ведьмы — независимо от их происхождения, — способные выткать Миллефилум.

Надеюсь, после этого урод подавится своим высокомерием.

Он выразительно приподнимает брови.

— О, вы только посмотрите на это чудное заклинание! Мне прямо не терпится испытать его... Не возражаешь?

Не дожидаясь ответа, он отходит на середину комнаты, резко разворачивается и...

— КРУЦИО!

Я непроизвольно отшатываюсь, когда брошенное им проклятие разбивается о хлипкую на вид преграду и, растекшись по ее поверхности, впитывается в нее без остатка.

Мой щит выдержал. Парализовавший меня ужас понемногу отступает, и я до боли стискиваю палочку.

Рано радуешься. Дальше-то что будешь делать? Ты не сможешь прятаться за щитом вечно, а это значит, что...

Я должна придумать какую-нибудь хитрость, чтобы застать ублюдка врасплох.

— Судя по твоей реакции, ты не слишком доверяешь собственным чарам, — замечает он, возвращаясь на прежнее место. На этот раз он инспектирует переплетение нитей куда более внимательно. — Кто тебя этому научил?

— Никто. Сама научилась.

— То есть, ты хочешь сказать, что прочитала об этом заклинании в книге?

Я не отвечаю.

Не хочу с ним разговаривать. Я хочу обездвижить его и наконец-то убраться отсюда ко всем чертям... если смогу.

Никаких “если”. Сможешь.

— Едва ли в той твоей книге потрудились объяснить, что Миллефилум и подобные ему чары нуждаются в постоянной поддержке со стороны заклинателя.

О Господи.

— На первый взгляд Миллефилум кажется незыблемым как скала, — провозглашает он менторским тоном. — И таким же запутанным и непроходимым, как лабиринт Минотавра, но... — Легкая улыбка на его губах все больше напоминает звериный оскал. — Но только на первый взгляд. У Миллефилума есть небольшой — однако весьма существенный — недостаток... Знаешь, какой?

Ну разумеется, ты, заносчивый чистокровка!

Миллефилум неприступен лишь до тех пор, пока наколдовавший его волшебник сохраняет концентрацию. Как только я попытаюсь увернуться от его атак, мое заклинание начнет распадаться, будто карточный домик...

Однако для этого понадобится время, а я не ограничилась одним лишь внешним уровнем защиты.

— Полагаю, ты в курсе, — кивает мой мучитель и поднимает палочку, целясь в переплетение слабо поблескивающих паутинок. — Вот почему мне кажется, что основная нить проходит... здесь.

Коротким, резким движением он вспарывает рисунок заклятия, нарушая его целостность, и после болезненно-яркой вспышки света внешний щит исчезает без следа.

Как ему это удалось?! Чтобы сплести заклинание, мне понадобилась чертова уйма времени!

И... что же мне теперь делать?

Я всего-навсего магглорожденная ведьма-недоучка, а он... Что я могу противопоставить взрослому, опытному волшебнику, который способен разделаться с десятком таких, как я?!

Ни-че-го.

Он тоже так думает, а ты используй его презрение в качестве преимущества.

— Если я не ошибаюсь, следующий уровень твоей защиты привязан к каркасу кровати. Учитывая твое неверие в собственные силы, этот вариант представляется мне наиболее очевидным... и не лишённым крупицы здравого смысла, если принять во внимание продолжительность действия самого заклинания.

Ублюдок.

Даже первогодки знают один из главных принципов построения многослойных защитных чар: комплексную защиту разрушить в одну атаку невозможно. И если бы мне только удалось...

У меня вдруг возникает безумный план, в котором высокомерие моего противника должно — просто обязано — сыграть мне на руку.

Хоть я и не бог весть какая актриса, встревоженное выражение дается мне без труда. Одно дело — практиковаться в заклинаниях с Армией Дамблдора, и совсем другое — схлестнуться один на один с хитрым и жестоким Пожирателем смерти... Это Гарри и Рон мечтают стать аврорами, не я.

— Пройти этот уровень даже легче предыдущего, ведь для того, чтобы нарушить стабильность твоего заклинания, достаточно небольшой трещины в креплении балдахина.

Мне известно об этом не хуже тебя, мистер Индюк.

— И раз мы все выяснили, то почему бы тебе самой не прекратить этот бессмысленный фарс? Мне бы не хотелось портить принадлежащее мне имущество, если вполне можно обойтись и без этого.

Как будто для того, чтобы я сдалась, достаточно одного его желания сохранить мебель в целости!

— Наверное, я должна извиниться, что собственная жизнь мне дороже вашей кровати?

Он хмурит брови.

— Если бы ты в действительности дорожила своей жизнью, ты бы отнеслась к моим словам с куда большим почтением. Предупреждаю, что если ты вынудишь меня сломать здесь что-нибудь, то ответишь за это. Имей в виду: свои угрозы я выполняю. В отличие от тебя.

Я не свожу с него взгляда, в то время как мой мозг лихорадочно перебирает различные варианты. Пожалуй, это как раз то, что мне нужно...

— Упрямишься, как и прежде?.. Что ж, сама напросилась. Нокс.

Подземелье погружается во тьму, но мой защитный кокон по-прежнему ярко освещен изнутри — и его сияние отражается в бледных глазах моего противника странным мерцающим отблеском.

— До чего же я люблю неподвижные мишени...

Не поддавайся на провокацию, Гермиона. Он упростил тебе задачу, сам того не подозревая.

Он отступает в тень, а я, крепче сжимая палочку, слежу за его перемещениями. Я не вижу его, но слышу звук его шагов. Где-то на середине комнаты он останавливается.

Глубокий вдох.

Приготовься!

— РЕДУКТО!

На мгновение вспышка его заклинания озаряет комнату и...

— Нокс. Фините. СТУПЕФАЙ!

тьма накрывает меня с головой, когда я разом снимаю защитные чары и запускаю в него Оглушающим заклятием.

Раздается угрожающий треск, и я ныряю с кровати на пол.

— Версо! — Он успевает отбросить мое заклятие обратно, но я уворачиваюсь и, припав к полу, отползаю на четвереньках в сторону. Стараюсь передвигаться как можно тише, беззвучно хватая воздух широко разинутым ртом.

Где он?

— Непременно хочешь поиграть? Ах, как забавно...

Ты только что сам себя выдал, придурок!

С трудом отделавшись от желания атаковать сломя голову, я твердой рукой поднимаю палочку.

— СТУПЕФАЙ!

— Дефендо.

Черт!

На какое-то мгновение очертания высокой фигуры растворяются в огненно-красном всполохе Защитного заклинания. Он находит меня взглядом и...

— Каэдо.

Вылетевшее из его палочки Режущее заклятие врезается в стену, выбивая искры из камней, и рассеивается.

Нож.

Я даже не вспомнила про нож, оставшийся под подушкой! Идиотка!

Забудь. От него сейчас все равно никакого толку. Лучше сконцентрируйся.

То, что я босиком и, в отличие от него, могу передвигаться бесшумно, дает мне определенное преимущество. Прислушавшись к темноте, я улавливаю звук шагов... там.

— СТУПЕФАЙ! — выкрикиваю я и сразу же отпрыгиваю в сторону.

— Ремитто!

Распознаю Возвратное заклинание как раз вовремя.

— Протего! Ступефай!

— Дефендо.

Красная вспышка Оглушающего заклятия — настолько слабая, что ее едва видно, — отскакивает от моего противника рикошетом.

Чувствую, что начинаю задыхаться. Он быстр — и это удивляет меня куда больше, чем должно было бы.

А чему тут, собственно, удивляться? Он ведь не в шахматы играл, воюя на стороне Волдеморта на протяжении десяти лет, тебе так не кажется?

Тогда почему он не воспользуется одним из тех грязных приемов, которыми наверняка владеет в совершенстве? Неужели он считает меня настолько слабой и беспомощной, что не принимает всерьез?.. Ублюдок.

И ты еще жалуешься?! Используй это в качестве преимущества!

Но как? Как?!

Его палочка словно сопротивляется мне, и я бы все отдала, лишь бы заполучить обратно свою.

— Акцио грязнокровка, — раздается из темноты.

— Протего! — выкрикиваю, не успев задуматься.

Дьявол! Я ведь даже не уверена, что заклинание призыва сработало бы, — а он теперь знает, где я!

— Странгуло!

— Про...

Тугая лента его заклятия обвивается вокруг шеи, сбивает меня с ног и припечатывает к полу. От неожиданности я выпускаю палочку, и она откатывается куда-то в темноту.

Я едва могу дышать.

Нет! Убери это! Убери!

От недостатка кислорода кружится голова, и я раздираю себе горло до крови, лишь бы снять сдавливающую его петлю...

Которой на самом деле нет.

— Что, малышка, нечего сказать? — смеется он.

Легкие горят огнем...

Мерзавец.

Как он посмел использовать против меня мою же палочку?!

Палочка!

В отчаянии обшариваю пространство вокруг, пытаясь обнаружить пропажу, а петля тем временем затягивается все туже...

Протего! — ору я мысленно. — ПРОТЕГО!

Спасение приходит в последний момент. Нащупав палочку, я сжимаю ее так крепко, что кончики пальцев начинает покалывать. Я не могу произнести заклинание вслух, но силы самой палочки достаточно, чтобы немного ослабить давление... Делаю короткий вдох.

— Фините, — выдыхаю я и тут же набираю полные легкие холодного воздуха.

— Отличная работа, грязнокровка! — насмехается он. — Петрификус.

— ВЕРСО!

Я успеваю как раз вовремя и швыряю заклинание обратно... Разумеется, промахиваюсь, так как не слышу звука падения тела.

Где же он?

Изо всех сил напрягаю слух, пытаясь уловить хоть что-нибудь...

Тишина.

Нет, это безнадежно. Мне никогда с ним не справиться.

Ты должна попытаться. У тебя нет выбора!

Но что я могу?!

Что если мне использовать стол в качестве укрытия? Уверена, что смогу его найти, ведь не зря же я столько времени провела здесь в темноте, ощупывая каждый камень. Если я буду двигаться в этом направлении...

Я делаю осторожный шажок вправо. И еще... А на третьем задеваю ногой что-то металлическое, и это “что-то” с оглушительным грохотом катится по полу.

Кубок.

Лежавший там с того момента, как ублюдок пришел в себя.

Ну почему, почему я не подняла его, когда у меня была такая возможность?!

— Флагелло.

Я взвизгиваю от боли, когда невидимый кнут жалит меня в ногу, а выродок с каким-то садистским удовольствием повторяет:

— Флагелло!

Заклятие обжигает руку, но я уворачиваюсь от него и, развернувшись в сторону, откуда доносился голос, бросаю:

— Ступефай!

— Дефендо.

Красная вспышка выхватывает из темноты издевательски ухмыляющееся лицо.

— Ступефай, ступефай, ступефай! — передразнивает он, подражая моему голосу. — Разве ты не знаешь других заклинаний, грязнокровка?

Как насчет одного из вашего арсенала, самодовольный слизеринский ублюдок?!

— Серпенсортия!

Отдача настолько сильна, что я едва удерживаюсь на ногах, но заклинание срабатывает. В наступившей вдруг тишине я отчетливо слышу вкрадчивый, шелестящий звук чешуек, трущихся о каменные плитки пола... Звук, от которого он с шумом втягивает воздух, а я покрываюсь холодным потом.

Дождись, когда он будет разбираться со змеёй, и тогда нападай. Только в этом случае у тебя появится шанс, что он не успеет отреагировать.

— Люмос.

На мгновение я прикрываю глаза... Заклинание оказывается совсем не таким, как я ожидала, полагая, что подлецы вроде него предпочитают сражаться под покровом темноты.

Он прямо у противоположной стены. Палочка в его руке вскинута в оборонительной позиции. Его тело — едва заметно напрягшееся, — в любой момент готово прийти в движение, а лицо выражает спокойствие, граничащее с равнодушием... Хотя нет, не спокойствие, но сосредоточенность. Цепкий, оценивающий взгляд перебегает с моей палочки на стол, находящийся слева от него, затем на змею, кольцами свернувшуюся на полу между нами, и снова на меня...

Змея.

Ох, Мерлин, змея! Длинная, толстая, красно-черная шипящая змея. Что, во имя всего святого, заставило меня выбрать именно это заклинание?! Я ведь всячески старалась избегать этих скользких тварей — с тех самых пор, как...

Поток белого света отшвыривает змею к кровати — и я, опомнившись, фокусирую внимание на ублюдке. Слишком поздно: его палочка оказывается в прежнем положении раньше, чем я успеваю что-либо сообразить.

Поздравляю. Ты упустила свой единственный шанс атаковать его, когда он не был к этому готов.

Снова перевожу взгляд на змею — и замираю, не смея пошевелиться...

Потому что мерзкая тварь, угрожающе извиваясь, ползет... Боже мой... прямо на меня!

— Драко рассказывал, что не так давно вы практиковались в заклинании Исчезновения. — Его голос, привычно растягивающий слова, врывается в пучину моего безраздельного ужаса и возвращает меня к действительности. — Что ж, давай посмотрим, как ты поладишь с этой милой зверушкой.

Милой зверушкой? Зверушкой с огромной клиновидной головой, раздвоенным языком и пробирающим до костей шипением?!

— Мне под силу с ней справиться, — отвечаю с вызовом, но во рту пересыхает, словно я наглоталась песка.

— Правда?..

Ублюдок. Он может покончить со мной по меньшей мере дюжиной способов, а вместо этого с улыбкой наблюдает за происходящим. Словно предвкушает отличное представление.

Впрочем, палочка в его руке говорит о том, что он перестал меня недооценивать.

Хуже и не придумаешь...

Плюс ко всему змея. Она так близко, что даже в приглушенном свете я с легкостью могу различить волнообразный узор, складывающийся из ее красно-черных чешуек...

На деле заклинание Исчезновения далеко не самое сложное — по крайней мере, с мышами у меня проблем не возникало, — но и простым его тоже нельзя назвать. Чтобы справиться с огромной и злобной тварью, мне придется на несколько секунд ослабить защиту.

И он об этом знает.

Кто сказал, что ты должна использовать Эванеско?.

— Нужна помощь? Если ты попросишь меня со всей любезностью, я, может, и не откажу...

Ненавижу. Мерлин, как же я его ненавижу.

Черта с два я сейчас сдамся.

Стараюсь отгородиться от всего... Я не должна злиться. Я должна взять себя в руки и сосредоточиться на единственно важной для меня цели: выживании.

Хоть бы он купился на мою уловку.

Краем глаза смотрю на стену слева от меня, на змею, затем на него... Палочка на изготовку — на случай, если мерзавцу вздумается меня атаковать.

Он даже бровью не поводит.

— Я могу схватить тебя, когда пожелаю, грязнокровка, поэтому не волнуйся и продолжай, я не стану тебе мешать.

В таком случае попробуй-ка вот это, ублюдок!

Резко взмахнув палочкой, я черчу в воздухе широкую дугу, упирающуюся прямиком в стену...

— Редукто!

...чтобы в следующую секунду швырнуть в змею...

— Петрификус тоталус!

... и в него:

— Ступефай!

Разрушающее заклятие отскакивает от стены, попадая в поспешно наколдованный Щит за мгновение до Оглушающего, и он, покачнувшись от двойного удара... растворяется в воздухе.

Трус.

Я должна покончить со змеей, пока у меня есть воз...

— По-твоему, это было умно?

Он прямо за тобой!

Я отскакиваю как ужаленная, оказываясь вне пределов его досягаемости. Он смеется.

— Боюсь, твои маггловские инстинкты тебя предают. Импедимента.

Заклятие безжалостно швыряет меня на землю, но я, не растерявшись, откатываюсь в сторону, пытаясь встать на четвереньки. Я все же удержала его палочку, хвала Мерлину, но...

Моя палочка нацелена аккурат в середину моего лба, а сам он скалит зубы в тошнотворной улыбке победителя.

Мне конец.

— Экспеллиармус.

— Протего!

Моя защита слишком слаба, поэтому Разоружающее заклинание сметает меня как пушинку. Так и не выпустив палочку, я приземляюсь на кровать, лицом вниз, в облаке пыли от рухнувшего сверху полога. И едва я успеваю приподняться...

Рука мерзавца черной клешней смыкается на моем запястье.

Нет.

Я не могу позволить ему победить, не могу!

Вырываюсь изо всех сил, борясь за каждый глоток воздуха так же яростно, как зверь, попавшийся в капкан, борется за свободу, но... Он держит меня слишком крепко.

Нетнетнетнетнет!

Извиваюсь и пинаюсь как сумасшедшая, стараясь избавиться от его железной хватки, а он наваливается сверху и всем своим весом придавливает меня к матрацу, удерживая мою правую руку так, чтобы я не смогла воспользоваться палочкой. Под тяжестью его тела я не могу пошевелиться и едва могу дышать, а боль в плече становится нестерпимой... Еще немного — и он сломает мне кость.

Нет...

Чтобы облегчить свое положение, я зарываюсь лицом в пропылённый бархат и, выгнув спину, невольно подаюсь навстречу...

— Должен заметить, это была весьма поучительная интерлюдия, — шипит он мне прямо в ухо.

Я замираю, когда до меня вдруг доходит...

Он близко.

Так близко, что практически лежит на мне. Так близко, что я чувствую полы его мантии, тяжелыми складками спадающие мне на поясницу.

— И раз уж мы выяснили, кто из нас двоих находится сверху, — продолжает он неторопливо, — мне кажется, пора нам вернуться к прежней расстановке сил.

Он безжалостно выкручивает мне запястье, вынуждая выпустить... Я всхлипываю, когда осознаю, что, несмотря на все мое сопротивление, палочка вот-вот выскользнет из руки.

Очень медленно, очень осторожно он вытаскивает добычу из моих намертво стиснутых пальцев...

Заполучив палочку обратно, ублюдок тут же меня отпускает. Не помня себя от ярости, я откатываюсь на другую сторону кровати и, запустив руку под подушку и нащупав спрятанный там нож, вскакиваю и бросаюсь на него.

Богом клянусь, я убью его, если придется!

Он реагирует молниеносно и отталкивает мою руку, пытаясь выбить нож, но опаздывает буквально на долю секунды. Острое как бритва лезвие с противным хлюпающим звуком погружается в его плечо. Дернувшись, он издает громкий вопль, полный боли и удивления...

Преимущественно боли.

Накатывает безумное желание вырвать из него нож, а потом ударить еще раз — и резать, колоть и вонзать в податливую плоть, снова и снова... Он перехватывает мою руку и удерживает ее, не давая пошевелиться.

Нет! Я должна заставить его отпустить!

Каким-то чудом мне удается немного провернуть лезвие, и его глаза потрясенно распахиваются. Я чувствую, как ладонь пачкает что-то липкое и теплое, просочившееся сквозь его одежду.

Ну надо же. Ублюдок истекает кровью так же, как и простые смертные.

Палочка вываливается из его ослабевших пальцев, но он, сцепив зубы, лишь крепче сжимает мое запястье и неуклюже тянется к внутреннему карману. С перекошенным от боли лицом он отводит от себя мою руку, выдергивая из раны нож, и нацеливает на меня мою же собственную палочку.

— Экспеллиармус!

Заклинание швыряет меня на пол, а нож, пролетев через всю комнату, звякает где-то о камни. Падение ошеломило меня настолько, что я почти не чувствую боли, когда он подскакивает ко мне и с размаху пинает под ребра. Глядя на него снизу вверх, я стараюсь отползти как можно дальше, чтобы убежать, спрятаться...

В его взгляде столько лютой ненависти, что он едва ли похож на человека. Одной рукой он зажимает кровоточащую рану, в другой — палочка, нацеленная мне прямо в сердце.

— Петрификус Тоталус.

Под действием заклятия все мои мышцы мгновенно каменеют, голова откидывается назад... Я не могу пошевелиться! Застыв, словно муха в янтаре, я не в состоянии сдвинуться хотя бы на дюйм и теперь вынуждена пялиться в облицованный идиотскими плитками потолок.

Где же он?..

Здесь.

Склонившись надо мной, он возникает в поле моего зрения. Его тонкие губы кривятся в отталкивающей гримасе, как никогда далекой от того, чтобы называться улыбкой, а глаза...

Эти холодные, сумрачные, вселяющие ужас глаза — последнее, что я вижу перед тем, как он дизаппарирует и подземелье погружается во мрак.

* * *

Неподвижное черное безмолвие, обступившее меня со всех сторон, можно сравнить с бессознательным состоянием. Даже странно, что я все-таки бодрствую.

Ну и что тут странного?

Я не могу пошевелиться!

Конечно, не можешь. Он ведь подверг тебя воздействию Парализующего заклятия, забыла?

Больше всего на свете я хочу, чтобы ко мне вернулась способность двигаться, но все, что мне остается — это лежать и думать, и...

Гермиона, дыши.

Я не могу это контролировать! Я...

Не впадай в панику, дракл тебя раздери!

Так вот что чувствовал Невилл, после того как я его заколдовала на первом курсе?.. Ох, Невилл, мне очень жаль...

Хватит распускать сопли. Думай!

Со мной такое уже происходило, причем — как и сейчас — по его вине. После встречи с василиском я тоже была парализована, но о том случае у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Помню только огромный желтый глаз, отразившийся в зеркале, а затем — пустота.

Забвение.

Мне почему-то кажется, это было бы предпочтительней. Провалившись в беспамятство, я бы не ощущала столь остро свою уязвимость перед всем, что до поры до времени скрывается в темных закоулках этого подземелья.

Мы это уже проходили. Ты ведь знаешь, что тут ничего нет.

Ничего, кроме огромной, мерзкой, оцепеневшей змеи.

О Боже.

Надеюсь, Парализующее заклятие держится... Потому что я слышала, что иногда Петрификус ослабевает и без постороннего вмешательства, просто потому, что чары наложили неправильно.

Хотя...

Может, для меня это было бы лучшим выходом — чтобы змея убила меня до того, как он вернется и заставит меня говорить.

До того, как он вынудит меня пройти сквозь все круги моего персонального ада.

Не могу не думать о том, что меня ждет, ведь, судя по его взгляду, это будет нечто отвратительное... “Проделывая то же самое с тобой, я буду наслаждаться каждым мгновением”, — кажется, так он вчера пообещал?

Господь свидетель, я хочу жить, но... Раз уж мне доведется погибнуть, то не лучше ли будет принять быструю смерть от змеиного яда, чем терпеть бесконечные пытки лишь затем, чтобы все равно умереть от руки Пожирателя?

Не думай об этом. Ты не умрешь.

Как будто я и в самом деле верю, что меня спасут.

Они должны. Надежда жива до тех пор, пока живешь ты.

А вместе с ней жива и боль... Нет уж, предпочитаю змею. По крайней мере, с этой тварью у нас ничего личного.

Что-то ее не слышно, кстати...

Интересно, змея тоже в сознании? Знает ли она, что я здесь? Все так же хочет меня атаковать?..

Впадаешь в маразм?

Как бы там ни было, нам обеим ничего другого не остается, кроме как ждать.

И ждать.

И ждать...

Всегда задавалась вопросом, на что похожа смерть. Неужели смерть — это бесконечная, лишенная движения тьма?

Нет, больше смахивает на чистилище. Что-то вроде приемной смерти.

Ну и сколько мне придется ждать?

Столько, сколько он пожелает... Он наверняка добивается того, чтобы у тебя поехала крыша.

Эта мысль не приносит облегчения.

Ко всему прочему, оцепеневшее тело начинает болеть. Лежа на полу, я чувствую каждый камешек, каждую трещину — и ничего, мать твою, ничего не могу с этим поделать.

Хотела бы я знать, камни также испытывают дискомфорт, оставаясь на одном и том же месте на протяжении веков? И не по этой ли причине их увлекают за собой сходящие с гор ледники?

Не думай о том, что не имеет смысла!

О чем же мне тогда думать? О том, как вырыть тоннель для побега? О том, почему я оказалась здесь? Или почему он так сильно меня ненавидит?!

Все это не имеет смысла.

Значит, нужно сосредоточиться на чем-то материальном.

Это довольно трудно, учитывая тот факт, что ты не видишь, не слышишь и не можешь ни к чему прикоснуться.

Я голодна.

Чудесно. Как раз то, о чем ты должна была подумать прямо сейчас.

Что если мне попытаться считать вдохи?

Или сойти с ума?

Может, он просто отпустит меня, если обнаружит, что в качестве источника информации я больше не представляю ценности?

Может.

Стоп.

Мы ведь рассуждаем обо мне. Моем разуме, моей сущности!

О том, от чего я никогда не откажусь.

Вдохни поглубже.

Нет, это не работает.

Тогда дождись очередного вдоха и начинай считать.

Один...

Два...

Три...

Довольно странно фокусироваться на вдохах, зная, что от моей воли ничего не зависит.

Четыре...

Пять...

Шесть...

Семь...

...

...

...

Одна тысяча девятьсот девяносто девять...

Две тысячи...

Может, он вовсе не собирается возвращаться.

Продолжай считать. Твое беспокойство ровным счетом ничего не изменит.

Две тысячи один...

Две тысячи два...

Две тысячи три...

...

...

...

Три тысячи семьсот девяносто шесть...

Три тысячи семьсот...

Что-то движется.

Считай! Три тысячи семьсот девяносто восемь...

Но я на самом деле что-то слышала! Змея? Или...

Три тысячи семьсот девяносто...

— Люмос.

Нет.

Да.

Он вернулся, но я его не вижу. Яркий свет режет глаза. Слышу легкий шорох, шаги и негромкое звяканье, когда он поднимает нож — или кубок? — с пола. Затем он направляется в мою сторону и останавливается.

Я все еще не вижу его.

Что он делает? Если бы только я могла посмотреть на него — вместо того, чтобы томиться в ожидании... Пошевелить хотя бы пальцем, чтобы узнать, что не застыла от страха!

Снова раздается шорох. Наверное, ищет свою палочку там, где он ее выронил...

Бойтесь ваших желаний.

Теперь я могу его видеть.

На нем мантия из струящегося серого шелка и серые — под цвет глаз — перчатки. Он смотрит на меня с высоты своего роста с тем жутким спокойствием, что пугает даже больше, чем гнев... А я не могу пошевелиться. Не могу хотя бы отвести взгляд.

И да, он держит в руке свою проклятую деревяшку.

Присев на корточки, он, нарочито не торопясь, проводит кончиком палочки по моей щеке.

— Здравствуй, малышка.

Рассудок буквально заходится криком, приказывая: “Беги немедленно! Спасайся!” — но предательское тело не желает мне повиноваться.

Тем более что бежать здесь некуда.

Уголки его рта кривятся в усмешке.

— Твоя отвага весьма впечатляюща, грязнокровка, — говорит он, — и сравнима лишь с твоей глупостью. Очень немногим людям хватило бы духу напасть на меня подобным образом... Думаю, тебе пора узнать почему.

Он так близко, что я слышу его запах. Легкий, почти неуловимый запах плесени, исходящий от его мантии, перекрывается чем-то одуряющим — чересчур сладким, напоминающим запах роз и прелой травы, — и до того отвратительным, что меня от него тошнит. Я даже не могу задержать дыхание. Я просто должна лежать неподвижно, дыша размеренно и спокойно, словно он не стоит надо мной и не вертит в руке волшебную палочку, ухмыляясь при этом своей тонкой хищной ухмылкой.

— Очень надеюсь, что твое неловкое обращение ее не повредило.

Я... Он планирует сделать что-то очень нехорошее, я это чувствую. Это написано в каждой черточке его лица, но мне ничего не остается, кроме как ждать, пока он не не начнет действовать.

Ненавижу его.

Выпрямившись, он проходится по мне взглядом и одаривает еще одной замораживающей кровь улыбкой.

— Ну что, проведем испытание?

Внезапное резкое движение его руки и... охбожежтымой! словно маленький злобный демон запускает все свои когти мне в бедро, проделывая в нем глубокие кровоточащие борозды, и я хочу ЗАОРАТЬ, но не издаю ни звука и лежу, обливаясь холодным потом, а моя голова разрывается от безмолвного вопля и...

— Ах, малышка, что же мне с тобой сделать? — шепчет он, и я сознаю, что демон прекратил терзать мою плоть, но боль почему-то не утихает.

Вновь наклонившись ко мне, он прижимает палочку к моим губам, и мой испуганный взгляд мечется между его рукой и безжалостной, беспощадной тварью, что скалится на меня из глубины его глаз.

Усмехнувшись, он медленно обводит контур моего лица, очерчивая линию скулы, подбородка...

— Да, грязнокровка, — произносит он торжествующе, — я мог бы сделать все, что только пожелаю, а ты даже не в состоянии открыть рот, чтобы молить меня о пощаде. Столь беззащитная... — Кончиком палочки он рисует линию на моем горле. — Столь уязвимая...

Он резко выпрямляется и нацеливает палочку мне в грудь.

— Ты не умрешь прямо сейчас лишь потому, что мы еще с тобой не закончили. Фините Инкантатем.

Обретя контроль над своим телом, я откатываюсь в сторону и хватаюсь за раненую ногу, стараясь не всхлипывать. Сквозь мантию проступает кровь, и боль не становится меньше от того, что я зажимаю рану, но я все же могу это сделать. Делаю глубокий вдох — мой собственный вдох! — и...

— Нет. Посмотри на меня, грязнокровка.

И я не смею ослушаться, хотя тело ломит так, словно по мне проехались паровым катком и внутри не осталось ни одной целой косточки. Свернувшись калачиком, я фиксирую взгляд на причудливом рисунке — серебристом драконе, обвивающем каблуки его сапог, — находящемся в нескольких дюймах от моих глаз... Невероятно элегантные, отполированные до блеска сапоги должны демонстрировать безупречный вкус их владельца на каком-нибудь светском мероприятии, а не в этом мрачном, наполненном болью и страхом месте.

Как он может выходить отсюда и разыгрывать цивилизованность, если всякий раз по возвращении он...

Подняв голову, я смотрю в лицо, которое ровным счетом ничего не выражает.

Что скрывается под этой маской?.. Ч-что он собирается делать?

Нет, прошу тебя, ты ведь уже доказал, что сильнее, ты не должен...

В следующую секунду меня подбрасывает в воздух. Я пытаюсь удержаться за спинку кровати, но онемевшие от долгой неподвижности пальцы соскальзывают, и, направляемая чужой волей, я перелетаю через всю комнату и зависаю в пустом углу. На один краткий миг он встречается со мной взглядом, а потом мир вокруг меня начинает вращаться с бешеной скоростью, словно я попала в огромную центрифугу, и мне лишь остается беспомощно размахивать руками, хватая пустоту... и меня тошнит, о Боже, и я не знаю, сколько еще...

Меня впечатывает в потолок с такой силой, что я задыхаюсь. Наградив меня презрительной усмешкой, он переводит взгляд на палочку.

— По крайней мере, мы выяснили, что с палочкой все в порядке, — произнося это, он снова смотрит на меня. — Поблагодари за это своего Господа, грязнокровка.

Подойдя ближе, он останавливается прямо подо мной, а я, в свою очередь, стараюсь придать своему лицу нейтральное выражение. У меня такое чувство, что если я дернусь или хотя бы подам голос, это спровоцирует его на вещи куда более омерзительные.

— Очень жаль, что мы не можем провести наше занятие снаружи, — замечает он насмешливо-сожалеющим тоном. — Драко как-то упоминал, что уроки полетов доставляли тебе неслыханное удовольствие.

Скажи он что-то в этом роде чуть раньше, это непременно сопровождалось бы ухмылкой. Сейчас же, несмотря на всю иронию его слов, он не улыбается, — и от этого мне становится страшно.

— Впрочем, в этом тонком искусстве тебе с твоим происхождением никогда не достичь подлинного мастерства.

Взмахнув палочкой, он швыряет меня о стену и — Мерлин помоги! — теперь он улыбается мне...

Я вдруг понимаю, что до этого момента не боялась по-настоящему.

Сейчас он бросит...

Лодыжка взрывается нестерпимой болью, когда я со всего размаху врезаюсь в пол, и он оказывается рядом со мной прежде, чем я успеваю опомниться. Кончик его палочки упирается мне в кадык, тем самым вынуждая высоко поднять голову, и я, невольно отшатнувшись, вжимаюсь затылком в холодный грубый камень. Он подступает ближе, сокращая расстояние между нами настолько, что край его шелковой мантии задевает мою руку.

В голове мелькает шальная мысль, что я вполне могла бы дотянуться до его палочки и отпихнуть подальше от себя, но... Придавленная тяжестью холодного, изучающего взгляда, я не смею вздохнуть, а он просто стоит и смотрит — наверное, с минуту, — пока, наконец, не задает вопрос:

— Скажи, это был первый раз, когда ты использовала Круциатус?

Что он хочет услышать?

Как мне убедить его, что...

— Отвечай!

Делай, как он говорит!

— Да! — хочу крикнуть я, но сведенное судорогой горло исторгает лишь жалкий полузадушенный писк.

— Так я и думал... Показать, как это выглядит на самом деле?

Нет, прошу тебя, не надо...

— Я хочу услышать твой ответ, грязнокровка.

— Н-нет, — выдавливаю через силу, и он демонстративно выгибает бровь.

— Это так по-гриффиндорски: использовать Непростительное на других, но при этом не гореть желанием испробовать его на собственной шкуре... Ты до сих пор считаешь, будто хоть сколь-нибудь лучше меня?

Он отступает на пару шагов и, скрестив руки на груди, равнодушно следит за тем, как я с чуть слышным стоном сползаю по стене на землю, стараясь не наступать на раненую ногу... И я тоже наблюдаю за ним, выискивая хоть малейший намек, что мое плачевное положение пробудило в нем хотя бы каплю человечности.

Зря.

Пора бы мне уже запомнить, что ему не знакомо слово “милосердие”.

— Когда ты так на меня смотришь, — тонкие губы кривятся в ухмылке, — невероятно сложно не поддаться соблазну и не продемонстрировать тебе, что от использования Круциатуса можно получить определенное удовольствие.

Я буду наслаждаться...

На моем лице мелькает испуг, но что толку его прятать? Ублюдок читает меня как открытую книгу.

И к тому же он жаждет причинить мне боль.

— К счастью для тебя, малышка, — еще одна кривая ухмылка, — у меня на это нет времени. По крайней мере, не сегодня.

Неужели... он просто уйдет? После всего, что я сделала?!

Стараюсь ничем не выдать своего облегчения, чтобы не дать ему повода передумать.

— Этим вечером я ужинаю с твоим преподавателем по Защите от Темных Искусств, — продолжает он. — Уверен, что профессора Амбридж как никого другого заинтересовало бы, что одна из ее студенток изучает Непростительные проклятия... но, надеюсь, ты меня простишь, если я не стану ей кланяться от твоего имени.

Он встречается с жабой?

По идее, это не должно меня удивлять, ведь мистер Уизли не раз сетовал, что в Министерстве мерзавец чувствует себя как дома, и мне хорошо известно, что из себя представляет Долорес Амбридж, но... Меня тошнит от одной мысли, что он может вот так запросто наведываться в Хогвартс.

Неверно истолковав выражение моего лица, он смеется.

— Мелкие чиновники вроде Амбридж могут быть невероятно утомительными, так что я целиком и полностью разделяю твою антипатию... Впрочем, ты мне нравишься не больше, но это отнюдь не мешает мне проводить с тобой практически все мое свободное время.

Как будто я должна рассыпаться перед ним в благодарностях?!

Он наверняка хочет, чтобы ты начала с ним спорить, и тогда у него появится повод наброситься на тебя. Не поддавайся!

— О, так мое общество тебя не устраивает?.. В таком случае, как ты смотришь на то, чтобы я прихватил с собой одного из твоих приятелей, если мне вдруг посчастливится их встретить?

Замираю, когда до меня доходит смысл его слов.

Он больной.

Причем на всю голову.

Никому, даже злейшему врагу, я не пожелаю подобной участи.

— Очевидно, предложение пришлось тебе не по вкусу, — произносит он тихо. — А как насчет моего сына? Думаю, что Драко был бы рад навестить свою школьную... скажем так, приятельницу.

Ох, Мерлин. Я не вынесу, если кто-нибудь — а в особенности Хорек, — увидит меня такой: жалкой, беспомощной, насмерть перепуганной...

— Что-то мне подсказывает, что и эта идея тебя не привлекает, — он издает негромкий смешок. — Тем забавнее было бы воплотить ее в жизнь... Но мне показалось, или ты действительно хотела бы сохранить наш маленький секрет?

Вопросительно приподняв бровь, он пожирает меня взглядом, явно ожидая, что же я ему отвечу. Ублюдок. Я бы с превеликой радостью согласилась на чью угодно компанию, лишь бы не оставаться наедине с ним, но... Мне хватает секунды, чтобы представить, как Малфой-младший глумится надо мной в своей обычной манере, а его папаша лицезрит процесс, упиваясь каждым мигом моего унижения.

Ненавижу.

Я молча киваю и, удовлетворившись моим ответом, он уже отворачивается, чтобы отойти, — но внезапно останавливается. Что-то привлекает его внимание, и он чуть наклоняется, чтобы рассмотреть это “что-то”, лежащее на полу...

Сердце пропускает удар.

О нет.

Я напрочь забыла о змее.

— Ну и ну, — обернувшись, он бросает на меня мимолетный насмешливый взгляд. — Тебе не кажется, что бедная рептилия не сделала ничего плохого, чтобы заслужить подобное обхождение?

Нет. Он не может...

— Змеи, — продолжает он тем временем, — эти дивные создания обладают неизъяснимой прелестью, понять которую дано лишь немногим ценителям прекрасного... Но даже если ты не принадлежишь к их числу, кто дал тебе право мучить тех, кто слабее?

Он неодобрительно качает головой и, отступив на пару шагов, поднимает палочку.

— Уважение — вот чему тебе следует выучиться в первую очередь.

Прошу, не надо...

— Фините Инкантатем.

Змея, словно того и дожидаясь, сворачивается в яростно шипящий клубок и мгновением позже бросается на обидчика. Так и не достигнув цели, она беспомощно зависает в воздухе.

— Бедняжка в дурном настроении, — в его словах отчетливо слышна ирония. — Полагаю, ты должна перед ней извиниться.

Он левитирует змею прямо на меня, и я готова взвыть от отчаяния. Если бы не нога, я бы успела добежать до кровати и схватить рейку, отвалившуюся от сломанного крепления балдахина. Я бы смогла себя защитить...

— Стой там, где стоишь, — предупреждает он, проследив направление моего взгляда. — Отвлечешь меня — и тогда я просто брошу твою любимицу. Тебе ведь этого не хотелось бы, не правда ли?

Он так или иначе это сделает.

Я неотрывно слежу за змеей. Она уже не извивается, как будто с нее заживо сдирают кожу, и вроде бы немного успокоилась... или же он, словно какой-нибудь восточный заклинатель, подчинил ее своей воле.

В конце концов, это ведь его палочка вызвала к жизни эту тварь.

Между тем неестественно притихшая змея совсем рядом, так что при желании я могла бы до нее дотянуться. Уродливая клиновидная голова мерно раскачивается из стороны в сторону... Он опускает змею ниже, и лишь ценой неимоверных усилий я остаюсь на месте, не смея даже взглянуть...

И очень сильно надеясь, что он держит ее под контролем.

— Это твоих рук дело, грязнокровка... А теперь ты даешь понять, что боишься к ней прикоснуться?

Я...

— Хочешь, чтобы я избавился от нее?

Я ухитряюсь едва заметно кивнуть.

— Отвечай вслух, когда тебя спрашивают! Сколько еще раз мне придется это повторить, чтобы ты наконец-то запомнила?!

— ...п-прошу вас.

— Как пожелаешь, — произносит он саркастически. — Но сначала... извинись перед ней.

Он точно спятил,— думаю я — и в то же время сознаю, что интонации его голоса — хриплого и странно напряженного, — не оставляют мне выбора.

— Я... мне жаль, — мямлю я, чувствуя себя довольно глупо, обращаясь к наполовину оглушенной змее. Словно прошу прощения и у него тоже — в какой-то степени — хотя на самом деле...

На самом деле мне не жаль, ни капельки.

— Учитывая твою привязанность к низшим существам, извинения прозвучали не слишком убедительно... Поэтому докажи, что ты говорила искренне. Дотронься до нее.

Мой худший кошмар становится реальностью.

Ты выжила после встречи с василиском, а это всего-навсего змея. Просто делай то, что велят, иначе тебе никогда от нее не избавиться.

Стараясь не обращать внимания на противную дрожь в желудке, я задерживаю дыхание и — поверить не могу, что решилась на это! — провожу по змеиному хребту кончиками пальцев, готовая в любой момент отскочить, если тварь надумает меня атаковать. Чешуйчатая кожа на ощупь теплее, нежели я представляла, и кажется скорее гладкой, чем скользкой.

— Вот и славно. — Он говорит все тем же странным, отсутствующим тоном, словно бы выталкивая из себя каждое слово по отдельности. — Ты делаешь определенные успехи.

Ненавижу.

Сосредоточься на теперешнем моменте. По крайней мере, ты жива и относительно здорова, и он тебя не пытает.

Пока нет.

— Довольно.

Я отдергиваю руку, а он поднимает змею повыше и с силой швыряет ее о стену. Конвульсивно извиваясь, она шлепается на каменные плитки и тут же подбирается для броска... и тогда он проделывает это снова.

Упав во второй раз, змея больше не шевелится.

— Эванеско!

Облачко красно-черной пыли — все, что осталось от мертвой змеи, — медленно оседает на пол.

Я... я не знаю, что и думать.

— Ты не хочешь меня поблагодарить?

Что? Благодарить за убийство?

А разве не этого ты хотела?

Я не хотела, чтобы змея была здесь, но...

Важно не то, что ты думаешь по этому поводу. Важно то, что он хочет от тебя услышать.

Он подходит ближе и вновь приставляет палочку к моему горлу.

— Да, грязнокровка, — он говорит так тихо, что я едва разбираю слова. — Дай мне увидеть твою признательность.

Ну и в чем смысл?

Явно не в том, чтобы доводить его до бешенства, пока ты тут застряла.

Я тут не застряла. Кто-нибудь вытащит меня отсюда, и очень скоро!

В таком случае, было бы неплохо дожить до этого момента, верно?

Закрываю глаза и...

— благодарювас, — больной ублюдок.

...застываю, когда его рука надавливает сильнее и неприятное ощущение от упирающейся в горло палочки перерастает в настоящую боль.

Ну что опять?!

— Единожды солгавший, кто тебе поверит... Я хочу, чтобы ты открыла глаза и поблагодарила меня еще раз.

Я даже не буду пытаться понять, что все это значит.

Легче всего не думать об этом. Давай, ты ведь можешь...

Открыв глаза, я стараюсь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, чтобы не смотреть на ухмыляющегося мерзавца, — насколько было бы легче, если бы он не ухмылялся! — и повторяю:

— Благодарю вас.

И вот что странно: в этот самый момент я чувствую, что сказала именно то, что хотела. В конце концов, он ведь избавил меня от змеи, несмотря на то, что мог использовать ее в качестве наказания, и...

Даже если для этого ему пришлось убить, я все равно... рада.

— Очень хорошо, грязнокровка. Наконец-то в твоем обучении наметился прогресс. Ты не так уж безнадежна, как мне подумалось вначале.

Выражение моего лица остается неизменным, хотя внутри все переворачивается от ненависти.

Опустив палочку, он отходит на некоторое расстояние, затем вдруг оглядывается на меня и произносит:

— Ах, да... Хочешь, чтобы я оставил тебе поесть?

При одном упоминании о еде рот наполняется голодной слюной, и я молча киваю.

— Где твои манеры? Если кто-то старается что-либо для тебя сделать, ты должна выказывать ему чуть больше благодарности...

Неожиданно мои лодыжки обвивает ледяная плеть. Зашипев, я отскакиваю и при этом нечаянно опираюсь на раненую ногу... Новая боль заставляет меня задохнуться.

Мерзавец, что он о себе возомнил? Хочет, чтобы я умоляла?! Не бывать этому!

Ты ведь знаешь, что нуждаешься в пище.

И он тоже это знает.

Поэтому...

— Буду весьма признательна.

Голос звучит ровно, но одному только Мерлину известно, чего мне это стоило... Я ненавижу просить, а сейчас мне приходится попрошайничать!

Он слегка прищуривается, как будто прикидывая, сможет ли он унизить меня еще больше, но потом его губы кривятся в довольной усмешке.

— Любой твой каприз... И не говори потом, что я плохо о тебе забочусь.

Отвесив мне издевательский поклон, он взмахивает палочкой. На столе появляются большая миска супа и буханка хлеба.

— Не ешь все в один присест, — предупреждает он и дизаппарирует.

Комната погружается во мрак.

Он правда ушел?

Похоже на то, но отчего-то не верится, что я так легко отделалась, после того... после того, что натворила. Не то чтобы наказание показалось мне недостаточным...

Я вздрагиваю.

В глубине души я знаю, что он никогда мне этого не забудет. Он хочет, чтобы я тут спятила, ломая голову над его следующим ходом, пока он будет ужинать с коровой Амбридж. И я более чем уверена, что эти двое проведут прекрасный вечер, делясь друг с другом опытом по причинению боли и страданий.

Ублюдок.

И... я знаю, что он победил. Мне с ним не совладать, а все, что я могу, — оставаться в живых, пока меня не спасут.

Сжимаю кулаки.

Меня спасут. Меня непременно спасут. Я не стану плакать.

Наклонившись, я бережно ощупываю опухшую лодыжку. Судя по всему, ничего серьезного, всего лишь вывих или растяжение.

Что ж, вот тебе и пригодятся знания, полученные позапрошлым летом на курсах по оказанию неотложной медицинской помощи.

Даже находясь довольно далеко от стола, я чувствую аромат свежеиспеченного хлеба, который кажется как никогда живым по сравнению с этим мертвым подземельем.

Еда подождет. Сначала позаботься о себе.

Придерживаясь за стену, я кое-как добираюсь до ванны и, присев на ее краешек, пускаю холодную воду. Затем смачиваю полотенце и осторожно обматываю им лодыжку, а второе прикладываю к трем глубоким рваным царапинам на бедре, чтобы остановить кровотечение. Проходит немало времени, пока кровь не перестает течь, и я успеваю замерзнуть и еще больше проголодаться.

Сменив компресс на лодыжке, я вытаскиваю из стопки сухое полотенце и оборачиваю его вокруг шеи, стараясь концентрироваться на каждом своем движении. Все же лучше, чем думать... о чем бы то ни было.

Как же есть хочется...

Не ной. Я и без тебя знаю, что голодна!

Несмотря на компресс, легче не становится. Я не могу наступить на ногу, поэтому, стиснув зубы, соскальзываю на пол и, передвигаясь на четвереньках, ползу к столу. Где-то на полпути я задеваю рукой что-то металлическое — и замираю.

Снова этот чертов кубок, — думаю я со злостью, — а он тогда поднял нож. Ну еще бы: больше он так рисковать не станет.

Захватив кубок с собой, я ползу дальше и в конечном итоге с превеликим трудом взбираюсь на стул. Осторожно принюхиваюсь...

Суп пахнет восхитительно: сытный аромат мясного бульона смешивается с резким запахом чеснока.

Та-ак, насчет вампиров можешь не беспокоиться.

В этом месте шутка вовсе не кажется мне смешной.

Оторвав краюху хлеба и обмакнув ее в суп, я начинаю есть, тщательно пережевывая и смакуя каждый кусочек. Я так голодна, что подобрала бы все до крошки, но мне все же удается оставить примерно половину на потом, в надежде, что успею прикончить остатки до того, как он вернется.

Сейчас же я должна прилечь. Возможно, мечтая о полноценном сне, я прошу слишком много, но... Я не высыпалась как следует уже очень давно, и отдых — после всех этих часов на полу — необходим мне даже больше, чем еда.

Сорванный балдахин так и валяется на кровати. Сначала я хочу сбросить его на пол, однако в последний момент просто сдвигаю на край, вспомнив, что хотела использовать кусок крепления в качестве подпорки.

Зачем беспокоиться? Вполне вероятно, завтра он довершит начатое и сломает тебе ногу.

По телу пробегает дрожь.

Прошу тебя, Господи, вытащи меня отсюда.

Размотав влажное полотенце и вытерев им остатки крови, я отбрасываю его на пол и бинтую лодыжку сухим так туго, как только могу, затем прислоняю куски разломанного крепления к стене у самого изголовья и ложусь, укутываясь в одеяла.

В прошлый раз, когда я тут лежала, меня окружали защитные чары, и у меня была палочка... И шанс отсюда выбраться.

Кажется, это было так давно...

У тебя до сих пор есть шанс.

Ну да. Вот только палочки у меня нет, я не могу ходить, а устала так, что даже думаю с трудом.

Тогда поспи.

А что дальше?

Подумаешь об этом завтра.

И, глядя в темноту, я больше не пытаюсь бороться со сном.

Когда я просыпаюсь, вокруг по-прежнему темно и тихо, как в могиле, и... И я одна, хвала Мерлину.

Неуклюже сев на кровати, я разматываю полотенце, чтобы первым делом ощупать лодыжку. Опухоль вроде бы не увеличилась, но мне все еще больно шевелить ногой, а царапины на бедре воспалились и слегка кровоточат.

Нужно как-то добраться до раковины и промыть раны.

С этой мыслью я опускаю ноги на пол — и со сдавленным вскриком запрыгиваю обратно.

Я наступила на что-то скользкое! Господи, что это?!

Ублюдок приготовил тебе подарочек.

Стараясь не шуметь и практически не дыша, я тянусь к обломку крепления, прислоненному к стене у изголовья, отчасти готовая к тому, что неизвестная тварь вот-вот бросится на меня, однако... Ничего не происходит. Что бы это ни было, оно не двигается.

Пока.

Внутри, словно снежный ком, нарастает паника, но я заставляю себя остаться на месте, зная, что с подобной травмой далеко не убежишь.

По крайней мере, у тебя есть палка. Ты не безоружна и сумеешь за себя постоять.

Я почти в это верю.

Вероятно, ты могла бы обойти это... существо, пока оно спит, и запереться в ванной.

Если бы только я могла ходить...

Если бы да кабы... Ты НЕ МОЖЕШЬ сидеть тут сложа руки, дожидаясь, когда оно проснется!

Я судорожно сглатываю. И, прежде чем успеваю испугаться последствий, тычу палкой справа от себя.

Удар приходится о камень.

Слава Богу. Быть может, я все-таки смогу обойти эту штуковину.

Пробую слева — и снова натыкаюсь на камень. После чего тянусь вперед так далеко, как только могу...

Камень.

Значит, тварь совсем маленькая, думаю я с облегчением и, затаив дыхание, опускаю палку прямо перед собой...

Раздается приглушенный звук, напоминающий шлепок.

Вот оно.

Тишина.

По-видимому, оно не собирается нападать, и я могла бы обогнуть его...

Нет! Ты должна выяснить, с чем имеешь дело, иначе так и будешь бояться.

То есть, мне надо до него дотронуться?

Взглянуть в лицо своему страху. Давай, ты можешь!

Перехватываю палку поудобнее.

Да.

Я должна это сделать.

Соблюдая необходимые меры предосторожности, я соскальзываю с кровати на пол и, подползя к штуковине на четвереньках, осторожно принюхиваюсь. От нее ничем не пахнет — ни розами, ни гнилью, — поэтому мне кажется маловероятным, что эта... вещь отравлена.

Маловероятным, но не невозможным.

Перестань себя накручивать! Он кто угодно, но не идиот. Он не станет травить тебя, пока не узнает того, что ему нужно.

Ну да. Он ведь так и сказал: “Мы еще не закончили”.

Наверное, я все же предпочла бы, чтобы эта штука оказалась ядовитой... Но нет. Это всего лишь одна из его дурацких шуточек.

Ненавижу.

Я чувствую себя подопытным кроликом... Но разве у меня есть выбор?

Осторожно протягиваю руку и...

Фу, гадость какая!

резко отдергиваю ее обратно.

Ч-чем бы н-ни была эта штука, на ощупь она липкая и холодная. И не кусается.

В таком случае подберись к ней поближе!

И я снова тянусь вперед, чтобы обнаружить, что это...

Полотенце.

Всего-навсего мокрое полотенце, которое я сама же и бросила.

Ради всего святого, Гермиона, чего ты добиваешься, запугивая себя едва ли не до смерти?! Мало тебе острых ощущений?

Подтянув коленки к груди, я сижу так какое-то время, пытаясь справиться с охватившей меня дрожью.

Это же надо было так глупо испугаться какой-то идиотской тряпки!

Возьми себя в руки и в первую очередь займись ногой. Потом доедай суп, а то досидишься, пока он...

Захватив оба полотенца, я переползаю в ванную комнату и зашвыриваю их на дно умывальника. Затем выдергиваю чистое полотенце из стопки и увлажняю один конец холодной водой, чтобы приложить его к воспалившимся царапинам.

Боль понемногу отпускает и, удостоверившись, что кровотечение прекратилось, я возвращаюсь обратно к столу.

Разумеется, суп давным-давно остыл, но я все же наедаюсь... Что на самом деле довольно странно. По логике вещей, для того, чтобы насытиться, двух мисок супа явно недостаточно. Я вообще не припомню, когда в последний раз нормально обедала. Тут определенно что-то не так: либо со временем, проведенным в подземелье, либо с самим супом. Не исключено, что суп сдобрен каким-то питательным зельем.

Неважно.

После того как я поела, у меня осталось немного хлеба. Я прячу его в разворошенной постели, чтобы мерзавцу, когда он вернется, не вздумалось отнять у меня эти крохи... Пыльный полог, который так и валяется на кровати, я сбрасываю на пол.

Сразу же мелькает мысль, что моему тюремщику это не понравится.

Можно подумать, тебе не наплевать на его мнение.

Разумеется, мне не наплевать! Я не могу себе этого позволить...

Кроме того, это возможность отвлечь себя делом.

Проходит немало времени, прежде чем мне удается сложить тяжеленный полог, расстелив его по полу и соединив противоположные концы. Я бы справилась намного быстрее, если бы мне не пришлось балансировать на одной ноге, словно цапле... Впрочем, как я уже сказала, это хоть какое-то развлечение.

Кстати, раз уж ты затеяла что-то вроде уборки, может, вымоешь за собой миску? А заодно и кубок, иначе мерзавец не преминет отпустить еще один ядовитый комментарий в адрес маггловской гигиены.

Скотина.

Покончив с посудой, я задумываюсь, чем бы еще заняться. Валяться в кровати мне уже осточертело, поэтому я сажусь на пол, спиной к стене. Конечно, я могла бы устроиться за столом с куда большим комфортом, но сам стол напоминает мне о беседах с ним, а я не хочу думать о том, кого ненавижу!

Интересно, что сейчас изучают в Хогвартсе? Разумеется, при условии, что сегодня проводятся занятия... И как обстоят дела у Армии Дамблдора? Надеюсь, Гарри как раз учит ребят, чтобы они ни в коем случае не прикасались к незнакомым предметам...

Думать об этом — пустая трата времени.

Чтобы отвлечься от действительности, я начинаю вспоминать основы теории трансфигурации. Так или иначе, СОВ на пятом курсе никто не отменял, и я не собираюсь провалить экзамены, если — когда — отсюда выберусь...

Мысль об экзаменах оставляет меня равнодушной.

Тебе не должно быть все равно, ведь от результатов СОВ зависит твое будущее!

Пробую еще раз. Я пропустила множество уроков и безнадежно отстала! — говорю я себе, полагая, что внутри вот-вот раздастся щелчок и оживет мой старый кошмар — тот самый, в котором я иду в Большой зал абсолютно неподготовленной к предстоящему экзамену, — и встряхнет меня, но...

Этого не происходит.

Отсутствие реакции вовсе не означает, что мне теперь безразлично. Меня по-прежнему волнует все, что связано со школой, просто...

Неважно.

Я снова проголодалась.

Забравшись на кровать, я нахожу спрятанный хлеб и отщипываю несколько кусочков. Глаза буквально слипаются...

Может, подремлешь? Все рано делать больше нечего...

* * *

На самом краешке сознания мелькает чья-то бледная фигура, больше похожая на размытое акварельное пятно...

Резко подскочив, я таращусь в окружающую меня темноту.

Его здесь нет.

Но... я уверена, что он был здесь. Разве не его я только что видела?

Должно быть, тебе приснился сон.

Сон? С какой это стати я вижу сны о нем?! Хватает и того, что приходится иметь с ним дело в реальности...

Интересно, где он сейчас?

Не здесь, и это не может не радовать.

В горле пересохло. Я пытаюсь встать, чтобы сходить напиться, но до сих пор не могу наступить на ногу.

Что же делать?..

Как насчет того, чтобы использовать сломанное крепление в качестве трости?

Подобрав подходящий по длине кусок, я опускаю его расщепленным концом на пол и уже собираюсь подняться, но, вовремя опомнившись, переворачиваю его противоположной стороной. Если место разлома затупится, ублюдок сразу же поймет, для чего я воспользовалась палкой, а я не хочу, чтобы он узнал. Кроме того, затупившийся разлом сложнее будет срастить, а после всего, что я натворила...

Мне остается одно: дожидаться спасения, играя по установленным правилам, и стараться лишний раз его не провоцировать.

Но только до тех пор, пока я отсюда не выберусь. Нам, магглорожденным, уже давно пора собраться вместе и показать всем этим высокомерным снобам из старых чистокровных семей, что они глубоко заблуждаются, считая нас людьми второго сорта... Вот тогда-то он непременно узнает, что я могу быть по-настоящему дерзкой.

Сейчас же мне нужен глоток воды.

Утолив жажду, я в очередной раз проверяю царапины. Кажется, воспаление немного уменьшилось... Во всяком случае, хотелось бы в это верить.

Вернувшись в постель, я отламываю кусок хлеба и ем. Его слишком мало, чтобы насытиться, но это вынужденная экономия, ведь я понятия не имею, когда ублюдок соизволит появиться в следующий раз.

Интересно, что у него на уме?

Сильно сомневаюсь, что он просветит тебя на этот счет без того, чтобы не наврать с три короба.

Там, наверху, может происходить что угодно, а мне остается надеяться, что мои друзья в порядке и что кто-нибудь из них присматривает за Живоглотом.

Наверное, именно так себя чувствовал Гарри прошлым летом.

Но он, по крайней мере, находился в безопасности.

Относительной безопасности.

Перестань себя изводить. Подумай о чем-нибудь другом.

Например?

Вспомни рецепт какого-нибудь зелья.

Я пытаюсь, однако мне трудно не думать при этом о еде, ведь зельеварение слишком напоминает готовку. Затем пробую занять себя арифмантикой — кажется, в мире не существует более нудного предмета для размышлений, — но от куска хлеба под подушкой это не отвлекает. В конечном итоге я сдаюсь и, разломив краюху надвое, жадно проглатываю большую ее часть.

Интересно, когда он появится?

Не то чтобы я хотела этого, но... Что если он не вернется?

Только не с твоим везением, Гермиона. В прошлый раз его тоже не было целую вечность, помнишь?

Всего-то день или полтора, как мне тогда показалось, а сейчас прошло уже больше двух дней.

Ты не можешь знать наверняка. Одному лишь Мерлину известно, что случилось с твоими биологическими часами здесь, в подземелье.

В таком случае — и с равной долей вероятности — могло пройти куда больше времени... И с этим ничего нельзя поделать. Мне ничего другого не остается, кроме как ждать его, повторять уроки и слоняться по комнате из угла в угол, стараясь не пораниться о палку, и пытаться занять себя хоть чем-нибудь, чтобы не подохнуть от скуки.

И спать, конечно же. Я словно попала в сонное царство...

* * *

...Я иду по длинному коридору... деревянный пол, низкий потолок, длинный ряд филенчатых дверей, на стенах висят портреты, которые не сводят с меня глаз... Должно быть, я в Хогвартсе, на шестом или седьмом этаже, но само место кажется мне незнакомым. Я сто лет не терялась в школе... старосты могут входить куда угодно, так почему же я не могу войти в эти двери?.. Изображенная на портрете седая ведьма с узким породистым лицом смеется надо мной... В окно я вижу квиддичное поле, но я пришла сюда не ради квиддича... где-то рядом библиотека, и я должна ее найти... под ногами расстилается алый как кровь ковер... Я останавливаюсь у алькова, в котором стоит массивное дубовое кресло... В кресле сидит призрак... это женщина. Она смотрит, как я подхожу ближе, а затем говорит, что мне здесь не место, и я знаю, что не должна тут находиться, они все так говорят... но на самом деле они приберегают это место для себя, не так ли?.. Призрак улыбается мне, и я узнаю? эту женщину, это... это Серая Дама, привидение Рейвенкло, и она кивает и говорит мне: да, дорогая, даже я никогда не осмеливалась открывать эти двери... Но я не хочу, уподобившись ей, застрять в этом коридоре, ожидая, пока меня впустят... Я прохожу мимо портретов, и темноволосый мужчина с глазами Сириуса хмурится и говорит мне: тебе здесь не место... как же мне надоело это слышать!.. Внезапно его голова отваливается, из картины хлещет кровь и забрызгивает раму... Я бегу сквозь стену из воздуха, а мужчина кричит мне вслед: вот что тебе предстоит, ты станешь частью... и я натыкаюсь на дверь с круглым решетчатым окошком... Дверь покрывает резьба: барсуки, львы и змеи, причудливо переплетающиеся друг с другом... Сквозь окошко я вижу полки с книгами, и я протягиваю руку, чтобы толкнуть дверь и войти, но звери рычат на меня... Ворон на вершине каркает: что есть твой дар, а змея размыкает челюсти и открывает пасть все шире и шире, образуя что-то вроде прохода, за которым нет ничего, кроме длинных-предлинных зубов, темноты и леденящего душу хохота...

Гермиона, ты бредишь! Очнись!

Я просыпаюсь в холодном поту.

Вокруг непроглядная темень: нет ни устланного ковром коридора, ни полок с книгами, ни змей. Прикоснувшись к стене, я чувствую под пальцами грубый камень.

Меня колотит дрожь.

Вцепившись в палку, я с трудом ковыляю в ванную комнату. Плещу в лицо водой, прогоняя остатки сна, и с жадностью пью. Дрожь не прекращается, и... Пошло оно все к черту, мне нужна горячая ванна!

Набрав ванну, я погружаюсь в воду, ощутив мгновенную жгучую боль в ноге, но сразу же согреваюсь. Хотела бы я увидеть хоть что-нибудь!

Единственный способ увидеть — это дождаться, пока он не наколдует Люмос.

Кстати, где он, черт бы его побрал?!

Возможно, он собирается похоронить тебя заживо в своем подземелье. Может, именно в этом и заключается его месть.

Нет. Мне почему-то кажется, он предпочел бы наблюдать за моими страданиями. Да и с допросом он явно не закончил... Ублюдок вернется.

И ты бы наверняка предпочла, чтобы он не застал тебя голой.

Я торопливо вытираюсь и натягиваю мантию.

Господи, как бы мне хотелось, чтобы Живоглот оказался рядом и потерся о мои ноги, выпрашивая угощение! Просто прикоснуться к другому живому существу...

Пожелала бы лучше оказаться рядом с Живоглотом.

Да. Но я не с ним.

Я приканчиваю хлеб, оставив совсем крошечный ломтик. От голода кружится голова...

Подумай о чем-нибудь еще.

Улегшись в постель, я представляю, как вывожу на пергаменте руны: начинаю с первого Атта и перехожу ко второму. Хагалаз для разрушения и преобразования, Наутиз для преодоления ограничений, Иса для обретения контроля, Йер для сбора того, что посеяно, Эйваз для сотрудничества...

Нет, идиотка, сотрудничество обозначает Эваз! Как ты собираешься сдавать СОВ, если не можешь различить даже эти две?!

Мне кажется, я слишком утомлена для древних рун.

Ну тогда вспоминай что-то менее абстрактное. Например, чары.

Я думаю о палочке в руке, о том, как с помощью четко выверенного движения могу заставить книгу зависнуть в воздухе...

Мне было лет семь, когда я проделала это без палочки. Помню, что мама отказалась достать мне энциклопедию, стоявшую высоко на полке в гостиной, а я...

Любопытно.

В “Изумительных достижениях в магии и ведовстве” сказано, что волшебник может научиться контролировать стихийную магию, используя при этом свою внутреннюю силу, а не силу палочки...

Мысль настолько неожиданна, что я сажусь на кровати.

До этого я никогда не пыталась колдовать без палочки. Конечно, дома нам практиковаться запрещают, а в школе... не думаю, чтобы подобное поощрялось. И хотя профессор Флитвик как-то сказал, что с помощью беспалочковой магии легче всего взрывать вещи, а не заколдовывать, я читала, что с простейшими заклинаниями это работает. Весь секрет в том, чтобы как следует сосредоточиться.

Ну и что тебе мешает попробовать прямо сейчас? Все же лучше, чем пялиться в темноту...

Как можно чётче представив движение, я взмахиваю рукой и произношу:

— Люмос.

Заклинание отзывается мурашками во всем теле, но больше ничего не происходит.

Что если без палочки... когда у тебя нет палочки, то важен не сам взмах, а стоящее за ним ощущение?

Пытаюсь снова:

— Люмос!

Сработало! На долю секунды, не больше, но я увидела...

Безусловно, это та же комната, что и раньше. Нет ни ковров, ни портретов, ни привидений.

Отлично. Теперь надо постараться удержать заклинание чуть дольше. Может, у меня все-таки есть шанс...

— Люмос! — выкрикиваю я и...

... яркий свет заливает все вокруг. Я вижу комнату целиком, используя при этом только собственные силы!

ДА!

Такое чувство, что заклятие в прямом смысле слова тянет из меня волшебство. Голова раскалывается от боли, и мне кажется, что долго я не выдержу... Свет гаснет.

Но это сработало!

Я вся дрожу, чувствуя себя выжатой как лимон. Нашарив под подушкой последний кусочек хлеба, я проглатываю его и заползаю под одеяло...

...И снова иду по тому же коридору, но на этот раз ковром устлан весь пол... Ковер настолько мягкий, что, ступая по нему, я испытываю почти физическое наслаждение... Я прохожу мимо портрета седой ведьмы, которая смотрит на меня с пренебрежением, и мимо пустого алькова... Я останавливаюсь передохнуть, и мой взгляд падает на картину, изображающую девушку в кресле... это... Это я, и я-на-картине оглядываюсь на себя-живую и говорю, что прямо отсюда можно попасть домой! Но коридор впереди меня ничем не отличается от того, откуда я пришла, или он ведет в то же место, это неважно... Я оставляю позади портрет мужчины, он вдруг высовывается из холста и хохочет... Стараюсь не паниковать, так как знаю, что выход где-то здесь, рядом... Наконец я вижу дверь, на этот раз она не покрыта резьбой и в ней нет окошка, забранного решеткой... В гладкой эбеновой поверхности я вижу собственное отражение... Рядом висит портрет, которого я не видела прежде... До боли знакомое лицо... Светловолосый сероглазый мужчина, чьи губы кривятся в усмешке... Он говорит, что покажет мне путь, если я хочу отсюда выйти... Я отступаю, но не могу отвести от него глаз, и он снова улыбается и спрашивает: разве не за этим ты пришла, наклоняется ко мне и хватает за запястья, чтобы втащить в...

Я просыпаюсь.

Убирайся из моей головы, ты, ублюдок!

Перед глазами все еще стоит его ухмыляющийся образ.

— Проваливай! — визжу я в темноту.

Мне надо проснуться!

Закрыв уши, я крепко зажмуриваюсь и ору как ненормальная. Что угодно, лишь бы избавиться от его голоса, звучащего в голове! Все равно меня никто не услышит...

Откуда тебе знать? Думаю, его весьма позабавит, что ты разговариваешь с самой собой.

В отчаянии я стискиваю зубы и спрыгиваю с кровати.

О-о-о, моя нога!

Шипя от боли, я падаю обратно на постель.

Что ж, по крайней мере, боль прочистила тебе мозги... Ну и где хлеб?!

Кажется... я его доела. Думаю, мне стоит сходить напиться.

Интересно, сколько еще ты протянешь без еды, если в ближайшее время он так и не появится?

Когда я наконец встаю, от слабости у меня кружится голова. Я опираюсь на палку, представляя себя кем-то вроде странствующего волшебника с посохом, отдыхающего перед долгим путешествием.

Волшебникам не нужны посохи, раз у них есть волшебные палочки. А единственное путешествие, которое ты можешь совершить, — это навернуть несколько сотен кругов по комнате.

Плевать.

Мне абсолютно нечем заняться, и если так пойдет и дальше, я сойду с ума от скуки еще до того, как он вернется... Если он вообще вернется.

Я устраиваюсь за столом. И да, это напоминает мне об ублюдке. Настоящем, а не том, которого я видела во сне.

Послушай, это был всего лишь сон, и смысла в нем не больше, чем в любом другом сне. Тебе нечего беспокоиться.

В том, что мерзавец пробрался в мои сновидения, нет ничего удивительного, ведь он — единственный человек, которого я видела за последние... сколько бы там ни прошло дней.

Человек? Я бы не сказала, что согласна с твоим определением.

Ну да. К несчастью, он умеет производить хорошее впечатление на окружающих... Если уж на то пошло, он и впрямь напоминает одного из тех исторических деятелей, изображенных на старых школьных портретах. В своей серой шелковой мантии он выглядит так, будто сошел с подобного полотна... Что неудивительно, ведь волшебная аристократия кичится происхождением даже больше, чем маггловская, а он — живое её воплощение. Гордый, элегантный, могущественный... и прогнивший до мозга костей. Он водит компанию с Министром — и в то же время творит поистине ужасные вещи. О, я готова присягнуть, что для министерских чинуш он надевает маску добропорядочного волшебника, но неужели они настолько слепы?!

Думаешь, им неизвестно, что он негодяй, каких мало? Едва ли общество, которое оправдывает рабовладение, хоть в чем-то лучше отдельного своего представителя.

Я должна была понять это ровно в тот момент, когда Министерство, заискивая перед мерзавцем, приказало уничтожить Клювокрыла... И это после того, как Гарри и Джинни едва не погибли!

Ну, в Министерстве могли и не знать о тех событиях.

Но что если они знали? Убрали же его втихую из попечительского совета школы?

Ой, да ладно тебе, в маггловском мире дела обстоят не лучше. Кроме того, есть немало хороших волшебников. Вспомни мистера Уизли и профессора Дамблдора.

Ага. Вспомни. Они не смогли защитить Гарри, когда на него напали дементоры, и они до сих пор ничего не предприняли, чтобы спасти меня. Когда я получила свое первое письмо из Хогвартса, разве моим родителям не сказали: “Мы за ней присмотрим. Вам совершенно не о чем беспокоиться”? Выходит, им нельзя было верить?..

С каких это пор Гермионе Грейнджер захотелось, чтобы за ней “присматривали”?

Ну знаешь, сейчас я бы точно не отказалась, если бы это помогло мне отсюда выбраться! Мне вообще кажется, что либо Ордену глубоко наплевать на меня, либо им неизвестно, где я... Либо известно, но они ничего не могут сделать.

Я вздрагиваю.

Профессор МакГонагалл ни за что не бросила бы меня здесь, если бы могла отсюда вытащить. Я знаю это так же хорошо, как и то, что она не стала бы сидеть на месте и дожидаться спасения.

Я не беспомощна. Мне прямо не терпится увидеть выражение лица ублюдка, когда он обнаружит, что я владею беспалочковой магией.

Собираешься испугать его, вооружившись одним Люмосом?

Должна же я с чего-то начать? И прежде чем научиться чему-нибудь, нужно как следует попрактиковаться. Так что...

— Люмос.

...на какое-то мгновение слабая вспышка рассеивает темноту вокруг, однако сразу же гаснет, оставив после себя тупую боль в висках. Я совсем ослабела от голода... или же охранные чары каким-то образом поглощают мою волшебную силу. Надо поспать...

* * *

Открыв глаза, я не чувствую себя отдохнувшей. У меня снова болит нога, а в желудке так же пусто, как и в черепных коробках у Крэбба и Гойла.

И тут ничего не поделаешь... Зато можно порадоваться, что он мне больше не снился. Вернее, я об этом ничего не помню.

Хотелось бы знать, что он задумал... И почему так долго не возвращается?

Вижу, тебе прямо не терпится, чтобы он вернулся.

Нет, конечно, но... что если с ним что-нибудь произошло?

Тем лучше для тебя, верно? Это может означать, что его арестовали и теперь допрашивают. Возможно, тебя спасут с минуты на минуту.

Это может означать, что ублюдок подох и теперь лежит где-нибудь мертвый.

Что ж, тогда он не сможет навредить другим.

Но тогда я... я не хочу здесь умереть!

Думаешь, он бы тебя пощадил?

Это так несправедливо!

А как по-твоему: то, что случилось с Седриком, справедливо?

Боже, нет, конечно! Я и не говорю, что могу рассчитывать на лучшую долю.

Будь у тебя право выбора, ты бы предпочла оставаться в живых, не так ли?

Само собой! Так поступил бы любой на моем месте.

В том числе и Волдеморт...

Что?! Это совершенно разные вещи! Я не хочу ничьих смертей, я просто хочу жить!

Но... если твоя жизнь зависит от жизни убийцы, разве это не одно и то же?

Я не в ответе за его поступки! И уж тем более за то, что с ним происходит там, наверху!

Ну а если?..

Неужели нельзя придумать что-нибудь получше, чем валяться в постели и спорить с самой собой?!

Например, продолжать заниматься самообманом.

Чтобы заглушить чувство голода, я снова иду в ванную и пью воду, а потом возвращаюсь в постель и засыпаю.

Неважно...

* * *

Темно.

Ну еще бы. Он ведь не вернется. Он бросит меня здесь, и это подземелье станет моей могилой.

Если он и в самом деле не собирается возвращаться...

Нет. Я не хочу умирать! Где он?!

Идиотский вопрос. Вероятно, устраивает вечеринку в своем чертовом поместье.

Тогда мне стоит поспать...

Нет, ты должна шевелиться!

С чего бы это? Мне надо поберечь силы. Я так устала...

Сходи попей воды! А ну, живо поднимайся!

Сейчас...

* * *

Слышу какой-то шум. Он?.. Или... профессор МакГонагалл пришла спасти меня...

Скоро я буду дома!

Нет... просто показалось...

Или приснилось...

Показалось.

Было бы лучше, если бы мне приснилось, но я не сплю. Я уверена, что не сплю.

Какая разница?

Лучше... просто... заснуть...

* * *

Пытаюсь сфокусировать взгляд на стене, но вокруг все расплывается, словно в тумане.

Я вижу стену — а это значит, что сейчас светло и я больше не одна.

Перекатываюсь на спину.

Это он.

Я смеживаю веки. Чего я ожидала? Доблестных фениксовцев в сияющих доспехах, примчавшихся вызволять меня из темницы?

И все-таки... наконец-то рядом со мной живое существо. Я знаю, что не должна так этому радоваться, но я рада, даже если... даже если это он.

Снова открываю глаза. Он стоит возле кровати и выглядит слегка... обеспокоенным.

Обеспокоенным? Он?! Ха-ха. Должно быть, я брежу. Или сплю и вижу сон.

Я отворачиваюсь к стене.

— Думаю, теперь ты можешь встать, грязнокровка.

Ах, как оригинально.

Похоже, я не сплю и... не слышу в его голосе привычной злости.

Странно.

Первая попытка сесть оканчивается неудачей. Голова кружится так сильно, что, едва приподнявшись, я тут же заваливаюсь обратно на подушки.

Несмотря на то, что он хмурит брови, на его лице читается скорее тревога, нежели раздражение. Заметив, что я смотрю на него, он корчит гримасу.

— Сказав тебе встать, я имел в виду, чтобы ты встала с кровати, — произносит он резко. — Так что давай, мы уже это проходили.

Неужели я и впрямь обрадовалась ублюдку?

И где он был все это время, черт бы его побрал?!

Опустив ноги на пол, я чувствую такую слабость, что мне в кои-то веки начхать, что он маячит буквально в метре от меня. Рука машинально тянется за палкой, но в последний момент я хватаюсь за спинку кровати, чтобы лишний раз не напоминать ему о том, кто повинен в порче его собственности...

Бросаю на него осторожный взгляд. Он смотрит на меня сверху вниз, одна бровь картинно приподнята.

Неважно.

Вцепившись в спинку кровати, я выпрямляюсь, стараясь не опираться на больную ногу. Перед глазами все плывет, и в этом тумане я почти ничего не различаю. Не то чтобы мне хотелось его видеть...

Он снова во всем черном: в черной мантии, черных кожаных перчатках... Черный палец повелительно указывает на мое место за столом.

У меня нет сил даже на то, чтобы огрызнуться. Я перевожу дыхание и, хромая, направляюсь к стулу, каким-то чудом ухитряясь не упасть по дороге.

Он следует за мной по пятам. Присев на краешек стола, он извлекает уже знакомую мне фляжку, затем наливает в кубок немного золотистой жидкости и, не говоря ни слова, подталкивает его ко мне.

Зелье мне незнакомо, но это, по крайней мере, не Пробитасерум. Все же я никак не могу решиться...

— Только не начинай снова, грязнокровка. Мы ведь оба знаем, к чему приводит твое упрямство.

Мне и впрямь не стоило радоваться его появлению.

Я подношу кубок ко рту.

Да какая разница, что там...

Делаю первый глоток. Зелье едва заметно горчит, но вкус у него далеко не самый мерзкий, и второй глоток дается легче. Не знаю, сколько еще в меня влезет, прежде чем...

— Все до капли, грязнокровка. Мне некогда с тобой возиться.

Не подгоняй меня, ты, заносчивый ублюдок!

Я пью зелье мелкими глотками — так медленно, насколько вообще осмеливаюсь, — и после того как я допиваю, он сразу же забирает кубок.

— Лучше?

Вообще-то... да. Желудок почти не болит, и я больше не чувствую себя так, словно пару сотен раз прокатилась на карусели. Это определенно можно назвать улучшением.

Я киваю.

— Хорошо. Без своих мозгов ты не представляешь для меня ценности.

Звучит довольно пугающе.

Обернувшись через плечо, я наблюдаю, как он, пройдя по комнате, останавливается возле кровати и брезгливо принюхивается.

— Здесь начинает попахивать. Кажется, кто-то слишком много времени проводил в постели... Отвратительная привычка.

А разве не этого ты хотел, оставив меня в темноте, практически без еды?!

Скорее всего, именно этого. Ты ведь знаешь, каков он...

Даже слишком хорошо. Мерзавец.

Он взмахивает палочкой, и на кровати появляется стопка чистого постельного белья и несколько полотенец.

— Обычно этим занимаются домовики, но, думаю, ты будешь только рада избавить их от части повседневных забот. К моему следующему приходу ты должна сменить белье, и я надеюсь, что твоя кровать будет выглядеть гораздо опрятнее.

Затем он переводит взгляд на аккуратно сложенный полог и на куски сломанного крепления, приставленные к стене. На его лице мелькает какое-то подобие одобрения, и это позволяет мне немного расслабиться.

Не то чтобы я нуждалась в его одобрении.

Глядя на разлом, он бормочет какое-то заклинание, и спустя несколько секунд целое крепление со щелчком встает на место, а тяжелый полог повисает, как будто никогда до этого не падал.

Невольно сжав кулаки, я отворачиваюсь.

Против него у меня нет ни единого шанса. Сколько времени я потратила, чтобы сложить этот чертов полог?! Я едва держусь на ногах, а ему, чтобы все исправить, достаточно шевельнуть мизинцем.

Брось, Гермиона. Ты ведь знаешь, что несправедлива к себе.

Тем временем он вновь оказывается рядом.

— Не думай, что этим все и закончится, — в его негромком голосе отчетливо слышна угроза. — Я ведь предупреждал, чтобы ты не заставляла меня крушить мебель... Не говоря уже о том, что некоторые твои поступки заслуживают особого наказания.

Я и в самом деле не должна была радоваться его появлению.

Он меня рассматривает — и мне кажется, что от его внимательного взгляда не укроется ни одна мелочь: всклокоченные волосы, побледневшее от испуга лицо, помятая мантия, босые ступни... Чтобы не смотреть на него, я выпрямляю спину и пялюсь на рисунок каменной кладки над столом, отчаянно стараясь не покраснеть.

Он показывает на мою раненую ногу.

— Дай мне взглянуть.

Что?.. Зачем?! Мало ему того, что он сделал в прошлый раз?!

Впрочем, как он уже сказал, мы оба знаем, к чему приводит мое упрямство.

Я кладу ногу на стол.

Он морщится, но наклоняется ближе и кончиком палочки пробует мою лодыжку. От боли я закусываю губу, а он шепчет под нос какое-то заклинание. Я впиваюсь в подлокотники стула, не понимая, что происходит. Что он?..

Он несколько раз проводит над моей ногой палочкой, светящейся пульсирующим белым светом.

— Давай пробуй, — говорит он, когда свечение гаснет.

Я прикасаюсь к бедру — в том месте, где он разодрал мне кожу, — и обнаруживаю, что болезненная припухлость, как и сами царапины, исчезли без следа. Тогда я осторожно встаю... Нога не болит. Вообще.

— Обопрись на ногу как следует! — говорит он, заметив мою нерешительность. — Или ты мне не доверяешь?

Доверяю?

Я не уверена, что правильно его расслышала.

О да, кому же еще ты можешь доверять, как не ему...

Он недовольно хмурится, и я поспешно говорю:

— Благодарю вас.

Не знаю, что у него на уме, но он меня вылечил, и я могу сказать “спасибо”... просто чтобы не дать ему повода упрекнуть меня в неблагодарности.

Он коротко кивает.

— Нам ведь не нужно, чтобы у тебя возникли проблемы с передвижением, верно?

Мне это точно не нужно... но я не могу себе даже представить, по какой причине ему не все равно. Интересно, мне уже пора начинать беспокоиться?..

— Можешь садиться.

Как только я усаживаюсь обратно на стул, он наводит на меня палочку и... я теряю способность двигаться. Это не Петрификус, от которого ты словно каменеешь, а как если бы из моих конечностей удалили кости. Я в буквальном смысле слова не могу пошевелить даже пальцем.

— Что-то не так, грязнокровка? — спрашивает он с притворным сочувствием.

Ублюдок.

Обнаружив, что могу открыть рот, я сквозь зубы отвечаю:

— Кажется, у меня небольшие проблемы с передвижением.

Он ухмыляется.

— Я попробую тебя отвлечь.

С этими словами он достает из складок мантии нож. Большой, блестящий и очень знакомый нож.

— У меня сложилось впечатление, что эта штуковина пугает тебя куда сильнее, чем палочка.

Он подносит нож к моему лицу.

Да, тот самый…

— Глупышка, — бросает он снисходительно, — разве ты не знаешь, что с помощью палочки можно сделать гораздо больше? Эта фобия присуща всем без исключения грязнокровкам, и даже после сорока лет жизни среди волшебников их реакция всякий раз выдает их с головой. Впрочем, должен заметить, что лезвие выглядит весьма... эстетично.

Кончик ножа щекочет мне горло под подбородком, и я не вижу, а чувствую, как он опускает вырез моей мантии, обнажая правое плечо, и приставляет к нему острие.

— Да, — выдыхает он, — мне кажется, нож вошел... сюда.

Он надавливает чуть сильнее.

Мелькает мысль, что хуже, чем было, уже не будет, но изнутри все равно поднимается волна липкого, тошнотворного ужаса.

Я сглатываю подступивший к горлу ком, и ублюдок, подцепив мой подбородок пальцем, заставляет меня поднять голову. В его глазах мерцает загадочный огонёк.

— Согласись, что в мире нет ничего слаще мести... — В плечо неожиданно впивается острое жало, и я едва удерживаюсь, чтобы не отдернуть голову. — Должен ли я продолжать, малышка? Дашь мне насладиться твоими воплями?

Заканчивай то, что начал, больной ублюдок!

Криво улыбнувшись, он убирает нож и подносит его к моему лицу, демонстрируя кончик, запачканный красным.

Меня передергивает.

— Как это ни прискорбно, время поджимает, и продолжим мы в другой раз. Дело прежде удовольствия.

Он садится напротив и кладет нож на середину стола.

— Ты скучала по мне все эти дни?

Скучала ли я по нему? Ну нет! Я не могу не спрашивать себя о том, где он был все эти дни, но это совсем другое!

— Вопрос чисто риторический, так что можешь не отвечать, — говорит он тихо. На его губах играет легкая усмешка.

Усмешка, которую мне хотелось бы содрать с его лица вместе с кожей.

— А вы? — спрашиваю я дерзко. — Вы по мне скучали?

Ох, Мерлин, ну кто тянул меня за язык?!

Ухмыльнувшись, он откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Его взгляд проходится по мне от макушки до пяток и возвращается, чтобы встретиться с моим.

— Разумеется, я скучал по тебе, малышка. Мне тебя очень не хватало.

Не выдержав, я первой отвожу глаза.

— На самом деле я не собирался покидать тебя надолго, — продолжает он. — Это все благодаря парочке старых маразматиков — твоих преподавателей, — которым вдруг почудилось, что я каким-то образом причастен к твоему внезапному исчезновению.

Я резко вскидываю голову. Правда ли то, что он говорит?!

— Ах, грязнокровка, твои чаяния напрасны. Другого раза не будет, ибо я больше не потерплю подобных обвинений в свой адрес... К слову, Министр со мной согласился, что сама идея, будто я мог тебя похитить, не выдерживает никакой критики.

Но если Ордену известно...

— Как бы там ни было, я позволил им прийти и обыскать поместье. Думаю, нет нужды говорить, что они так ничего и не нашли... — он издает смешок. — И не найдут.

Я не уверена, что смогу выдержать его взгляд хоть секундой дольше, поэтому отворачиваюсь, стараясь не выдать своего отчаяния. Пусть он говорит что хочет, но я никогда не перестану надеяться!

— Сейчас ты в полной безопасности, но лишь до тех пор, пока наше сотрудничество будет плодотворным, а твои друзья и покровители не станут делать поспешных выводов. Я не собираюсь — как ты однажды очаровательно выразилась — гнить в Азкабане, но даже если это когда-нибудь произойдет... Уверяю тебя, я сделаю все от меня зависящее, чтобы никто, ни одна живая душа не узнала, где ты. Ты ведь догадываешься, что с тобой будет?

Нечто подобное уже приходило мне в голову.

— Посмотри на меня.

И я смотрю, впитывая каждую деталь: сначала на руки с длинными пальцами, упрятанные в идеально скроенные перчатки; затем на тонкое, обрамленное невероятно ухоженными волосами лицо; белую как мел кожу и саркастическую ухмылку... И, наконец, смотрю ему в глаза: холодные серые глаза, которые являются своего рода ключом, разгадкой той чудовищной жестокости, что скрывается за внешне безупречным фасадом.

До тех пор, пока я здесь, мое выживание зависит от его, и я буквально кожей чувствую, что тщательно подогнанная маска скрывает нечто большее... Неуловимый флёр власти и могущества.

Если кто и выживет, то это будет он, верно?

Глупо на это надеяться — и все же какая-то часть меня хватается за эту мысль, как за соломинку.

Но если я когда-нибудь отсюда выберусь, мы еще посмотрим, кто от кого зависит.

— И вот теперь, когда все недомолвки остались позади, — по его губам пробегает ленивая усмешка, — думаю, пришла пора наверстать упущенное.

В его руке, как по волшебству, появляется небольшой флакон, наполненный бесцветной жидкостью.

Веритасерум.

Что ж, именно к этому все и шло с самого начала... Господи, ну почему я не стерла себе память, когда у меня был шанс?! Ведь знала же, что проиграю!

— Вижу, зелье тебе знакомо, — ухмыльнувшись, он свинчивает пробку. — Ничего другого я и не ожидал.

Во всяком случае, у Ордена было достаточно времени, чтобы принять меры и защитить себя от последствий того, что я могу рассказать, но... Знают ли они, как много мы видели?

— Льщу себя надеждой, что использование Пробитасерума показалось тебе столь же поучительным, как и мне, но сейчас, боюсь, нам придется прибегнуть к менее занимательному методу. Времени в обрез, а я не хочу, чтобы ты думала, будто меня не интересовало то, что ты должна была рассказать.

Почему он вдруг забеспокоился о времени? Я ведь никуда отсюда не денусь... Разве что... может, он думает, что Орден в конце концов попытается меня спасти? Если бы я смогла продержаться еще чуть-чуть...

— Открой рот, — с этими словами он поднимет флакон.

Мерзавец. Сколько раз я слышала, как мама или папа говорят мне нечто подобное?..

Я лишь крепче сжимаю губы.

Нахмурившись, он перекладывает флакон в левую руку, а правой нашаривает нож.

— Как я уже сказал, — его голос понижается до вкрадчивого шепота, — сегодня у меня нет времени, чтобы сносить твои выходки.

Приставив нож к моему левому виску, он медленно проводит им вниз, по щеке. Рана неглубокая, но мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не морщиться от боли. Если рука его дрогнет...

Если он захочет, чтобы его рука дрогнула...

Я открываю рот.

— Хорошая девочка.

Поменяв местами флакон с зельем и нож, он приказывает:

— Высунь язык.

Я повинуюсь. Происходящее со стороны напоминает извращенную пародию на первое причастие, которое принимают католические девушки. Вот только вместо Истины и Света я получаю Веритасерум и... его.

Я закрываю глаза.

— Нет, ты должна смотреть.

Почувствовав холодное прикосновение металла, я разлепляю веки.

Ненавижу тебя.

Так даже хуже, ведь мне приходится наблюдать, как ублюдок отмеряет три капли зелья и они падают мне на язык... после чего странное безразличие завладевает всем моим существом, и вокруг не существует больше места, полного страха, ненависти и отчаяния.

— Ты ведь не думаешь, будто сможешь оказать сопротивление? — его голос доносится словно издалека.

— Нет, — отвечаю я. Эхо протеста умирает где-то глубоко внутри.

— Нет, — повторяет он. — Возможно, тебе бы стоило вспоминать об этом почаще.

Ему не нужен ответ, который и так ему известен. Он не отказал себе в удовольствии озвучить его для меня. Ненавижу... но мое возмущение пропадает так же быстро, как и появляется. Слишком много оно отнимает сил...

— Теперь я хочу услышать детальное описание всех, кого ты видела во время своего пребывания на площади Гриммо.

И я рассказываю. Имена всех, кого я знала, и подробное описание внешности, если это были незнакомцы. Он едва ли меняется в лице, когда я упоминаю о Северусе Снейпе, но заставляет меня повторить каждое слово, когда-либо сказанное профессором. Я и не предполагала, что помню так много, — не говоря уже о мелких деталях вроде подпалин на плаще ведьмы или же потрепанных краёв мантии пожилого волшебника. Что еще мне известно, о чем я благополучно успела позабыть?..

Намного больше, нежели я представляла. К тому времени, как он меня останавливает, я выжата до капли.

Он снимает с меня заклятие неподвижности, и я остаюсь в темноте. Суп, который он наколдовывает перед уходом, кажется мне безвкусным, но я все равно съедаю его без остатка.

* * *

Я бодрствую, когда ублюдок появляется в следующий раз. Он больше не собирается рисковать, поэтому снова обездвиживает меня и, приставив к щеке нож, капает Веритасерум на язык. Его предосторожности излишни, поскольку я не сопротивляюсь. Он прав: от меня ничего не зависит. К тому же вчера он узнал все, что его интересовало...

Но вскоре он доказывает мне, что я ошибалась.

— Помнишь, как на прошлой неделе я говорил, что ужинаю с Долорес Амбридж?

— Да.

Ему явно по вкусу та поспешность, с которой я отвечаю, потому что он ухмыляется. Сыворотка правды подавляет мою волю и способность к сопротивлению, и негодование, едва зародившись, гаснет во мне, словно огонек задутой свечки.

— Как я и предполагал, общение с Амбридж оказалось весьма утомительным, — продолжает он, — но в то же время она рассказала мне кое-что интересное. По ее словам, в Хогвартсе есть группа студентов, которые — по непостижимой для нее причине, — не доверяют Министерству магии. Судя по всему, эти студенты собираются вместе и учат друг друга запрещенным заклинаниям.

О Боже. Ему известно об Армии Дамблдора...

Он смеется.

— Почему-то мне кажется, что для тебя это не новость... невзирая на то, что ты староста и обязана следовать правилам. Впрочем, рассуждать об этом слишком поздно. Я хочу услышать имена тех, кто вовлечен в вашу организацию.

Бесстрастно кивнув, я перечисляю имена друзей, и одновременно с этим мое лицо покрывается зудящими нарывами. Моя уловка, придуманная на случай, если кто-нибудь проговорится, сработала превосходно.

В его глазах мелькает удивление, которое сменяется неподдельным восторгом.

— Вы только на это посмотрите... Твоих рук дело?

— Да.

Я опускаю голову, чтобы пряди волос прикрыли щеки. О том, как выглядит мое лицо со стороны, лучше не думать... И я даже не представляла, что нарывы могут так чесаться!

Приподняв мое лицо за подбородок, он внимательно рассматривает отметины.

— В высшей степени интересно. Не скажу, что тебе идет, но... — Он заправляет волосы мне за уши. — Я не вижу причин скрывать столь замечательное творение.

Веритасерум притупляет остроту моего унижения; мне глубоко наплевать, что ублюдок думает о моей внешности. Но если бы я могла поднять руку, чтобы скрыть следы своего вынужденного предательства, я бы это сделала...

Потому что я не предательница. Он вытащил из меня сведения, а это не считается.

— Вы учите друг друга чему-то подобному?

— Нет...

— Расскажи мне.

И я рассказываю. О заклинаниях, которые мы изучали, о месте, где проходили наши встречи, и средстве, с помощью которого мы связывались. Услышав о фальшивом галлеоне и Протеевых чарах, он поднимает брови и говорит мне перечислить все заклинания, которые я выучила сама.

Это занимает гораздо больше времени, но слушает он более чем внимательно. Я не знаю, почему, и под действием зелья мне действительно все равно.

Наконец он отпускает меня и смотрит, как я ем суп — на этот раз тыквенный со специями. Мне хочется свежих фруктов, но я, скорее, отрежу себе язык, чем открою рот и попрошу его об этом.

Потом он уходит, и я, вконец обессиленная, заползаю в постель. Нарывы зудят так, что теперь, когда зелье перестало действовать, я бы с радостью дала связать себе руки, лишь бы не начать чесаться.

Я прячу лицо в подушку.

Они меня спасут. Мне нужно продержаться еще немного...

На третий день он спрашивает меня о Гарри, и я рассказываю... намного больше, чем когда-либо хотела бы рассказать. О том, что Гарри узнал его на кладбище, и как Гарри видел его в магазине “Горбин и Бэркес” в Лютном переулке. И еще... О миге, в который зародилась наша дружба, когда Гарри с Роном примчались спасать меня от тролля, и о той стене отчуждения, возникшей между ними в прошлом году... О том, что Гарри никогда не говорит о родителях... Все это слишком личное, и я пытаюсь не думать, не знать, но в конечном итоге... Он узнаёт все.

Гарри, мне очень жаль.

На следующий день он впервые не накладывает на меня заклятие неподвижности, но это уже не имеет значения. Я все равно позволяю ему напоить меня зельем... Затем он спрашивает о Роне и его семье. Рон... все наши глупые споры кажутся теперь особенно незначительными, когда я смотрю на них сквозь призму Веритасерума... И когда он с презрительной усмешкой уточняет, насколько мы с Роном были близки, моя ненависть к нему достигает новых, неизведанных доселе высот.

Затем он заставляет меня описать Нору в таких подробностях, что при желании он смог бы составить поэтажный план дома... Вскоре он уходит.

Ярость, стыд и отчаяние разрывают мне душу, и я клянусь своей жизнью и всем, что мне дорого, что отомщу за вторжение.

Я не понимаю, в чем смысл. Зачем ему знать, как я отношусь к друзьям?!

Клянусь, что заставлю его пожалеть о каждом вопросе, который он задал, как только отсюда выберусь.

Я выйду отсюда. И снова увижу Рона.

На пятый день он вынуждает меня припомнить все наши стычки с его сынком. Это долгий разговор. А потом...

Не хочу об этом думать.

Я не чувствую в полной мере того, что он делает со мной, — во всяком случае, пока действует сыворотка, — но зато узнаю, что заклинанием Флагеллуса можно не только пустить кровь, но и сломать руку.

Ему определенно не понравился тот случай с Оборотным зельем... впрочем, как и оплеуха, полученная его сыном от какой-то там грязнокровки.

Я не стану об этом думать.

Понятия не имею, почему он сращивает мне кость — разве что хочет услышать слова благодарности, — но на этот раз я остаюсь без еды.

Как бы там ни было, мне слишком плохо, чтобы я смогла проглотить хотя бы кусочек.

На шестой день он приказывает мне говорить о магглах... Но не о розетках и выключателях, которыми интересуется мистер Уизли, а о средствах связи, оружии и — как ни странно — о сиротских приютах. Тот мир кажется мне таким же далеким, как и его холодный голос, но я рассказываю ему все, что помню.

Очевидно, что этот разговор бессмыслен, ведь многих вещей он попросту не понимает. Но после того как я говорю ему об этом, он с ехидством проходится по моей неспособности описать свой собственный мир. И очень скоро заставляет о ней пожалеть.

А на седьмой день...

Когда он аппарирует, я уже давно не сплю, повторяя руны Старшего Футарка. От одного лишь вида фигуры, облаченной в мантию, все связные мысли вылетают из головы напрочь.

На нем простая черная мантия с капюшоном.

Мантия Пожирателя.

Это обстоятельство ровным счетом ничего не меняет, ведь ему больше нет нужды от меня прятаться.

Я направляюсь к стулу, спрашивая себя, что он захочет узнать сегодня.

— Погоди.

Ноги сами собой прирастают к полу, и я бросаю на него взгляд через плечо. Он стоит почти на цыпочках, слегка подавшись вперед, и его ленивая улыбка резко контрастирует с напряженной позой.

Это ничего не означает.

Он разглядывает меня с головы до ног, словно перед ним вещь, которую он собирается приобрести, и от этого пытливого взгляда волосы на затылке начинают шевелиться.

Что ему нужно?

Меня едва ли обрадует ответ на этот вопрос.

Он подступает ближе — и я с трудом подавляю желание отшатнуться. Во рту моментально пересыхает. Он снова изучает отметины на моем лице. В некоторых местах кожа покрыта запёкшейся коркой, так как мне трудно удержаться от того, чтобы не чесаться.

— Полагаю, я достаточно долго мирился с твоим уродством, — произносит он наконец. — Ты мне позволишь избавиться от них?

Это далеко не риторический вопрос. Снять проклятие с моего согласия намного легче, ведь именно я его наложила.

Я киваю, и он вопросительно выгибает бровь.

— Да, прошу вас, — говорю я устало.

Морщинки в уголках его глаз становятся заметнее, когда он слегка прищуривается и произносит:

— Фините.

Господи, это такое облегчение...

— Так гораздо терпимее. Теперь пойди и умойся, чтобы мы могли начать.

Могли начать что? — размышляю я, пока вода льется в раковину. У меня такое чувство, что я не захочу об этом знать, однако выбора у меня нет.

Нет. Зато есть пара минут на то, чтобы Орден вызволил меня отсюда...

Только прошу вас, если вы действительно собираетесь меня спасать, сделайте это поскорей!

Умывшись, я вглядываюсь в зеркало в тяжелой деревянной раме, которое висит над раковиной. Отразившаяся в нем девушка мало похожа на прежнюю Гермиону. На ее левой щеке алеет уродливый ножевой порез, а волосы как никогда напоминают воронье гнездо. Девушка кажется слишком бледной, словно размытый акварельный рисунок, и черная мантия лишь усугубляет впечатление...

Правильно говорила Лаванда, что черный — явно не мой цвет.

Мокрыми пальцами я пытаюсь разодрать колтуны в волосах, и мне почти удается уговорить себя, будто это имеет значение. Хотя... даже если бы я смотрелась более привлекательно, сильно сомневаюсь, что ублюдок стал бы лучше ко мне относиться.

И все-таки... Мне неприятно встретиться с ним лицом к лицу теперь: зная, что выгляжу я точь-в-точь, словно меня с милю тащили сквозь живую изгородь. Я и так достаточно всего наслушалась.

Внешность — далеко не главное.

Выйдя из ванной, я останавливаюсь на пороге, вцепившись в дверную ручку. Он стоит посередине комнаты, и я не могу заставить себя подойти хоть на шаг ближе. С другой стороны, если я не подчинюсь...

Он манит меня пальцем и, собравшись с духом, я направляюсь к нему. На его левой ладони покоится лоскут черного шелка, в который что-то завернуто. Когда он бережно разворачивает сверток, внутри обнаруживается небольшое серебряное колечко с выгравированными на нем причудливо изогнутыми рунами.

Он берет кольцо большим и указательным пальцем, и я невольно пячусь назад.

Не знаю, что это за штуковина, но мне определенно не хочется к ней прикасаться.

На фоне черной перчатки кольцо сияет как сама невинность, но эти руны... Шестое чувство подсказывает мне, что вещица буквально пропитана Злом.

— Не надо так нервничать, — произносит он спокойно, однако злобный блеск в его глазах утверждает обратное. — Проведя с тобой последние несколько дней, я решил, что ты готова к смене обстановки... Так же, как и я.

Уголки его губ кривятся в ухмылке.

Что он задумал?

Все мои знания о колдовских артефактах сводятся к тому, что их существует великое множество, так что иногда даже высококвалифицированному специалисту бывает трудно разобраться в назначении того или иного предмета без использования диагностических заклятий.

Но и этой крупицы сведений довольно, чтобы понять: от кольца надо держаться как можно дальше.

Слегка выгнув бровь, он награждает меня покровительственной усмешкой.

Ублюдок. Ты не сможешь меня запугать.

Я отвечаю ему не менее нахальным взглядом, хотя сердце в груди колотится, как у пойманной птицы.

Фальшивая улыбка исчезает.

— Возьми его, — произносит он, слегка нахмурившись.

В интонации его тихого голоса есть нечто такое, чему я не в силах сопротивляться.

Ведь он не единожды доказал мне: его изобретательность по части пыток не знает границ, поэтому кольцо — что бы в нем ни таилось, — просто не может быть хуже.

Или может?..

На его лице застыло нечитаемое выражение.

— Дай руку.

Желудок ухает куда-то вниз, но я делаю, как он говорит, и кольцо соскальзывает в мою раскрытую ладонь.

Мгновение — и комната вокруг меня растворяется, и я падаю, падаю в черную бесконечность...

Кое-что о рунах: http://runes.su/runes.html

После душного сумрака подземелья свет настолько ярок, что больно глазам. Я крепко зажмуриваюсь.

Где я? И почему здесь так холодно?

Вздрагивая всем телом, я обхватываю плечи в тщетной попытке согреться.

Неподвижный воздух напоен запахом увядшей листвы, который наталкивает на мысли о заброшенном кладбище.

Холод... кладбище... Я умерла?

Мертвецы не испытывают боли.

Это точно. У меня раскалывается голова, и я, должно быть, подвернула руку и повредила запястье, свалившись на эту... траву.

Траву?

Я снаружи!

Приоткрываю глаза ровно настолько, чтобы увидеть, что все вокруг заковано в блестящий ледяной панцирь. Справа от меня возвышается мраморная статуя, сплошь увитая плющом, а слева — стена живой изгороди, при взгляде на которую мне почему-то вспоминается зеленый лабиринт в Хэмптон-корте*, куда нас возили еще в начальной школе.

Во всяком случае, я очень сильно надеюсь, что у этого лабиринта нет ничего общего с тем, прошлогодним, размещавшимся на поле для квиддича.

Опустившись на колени, я прижимаю ладони к мерзлой земле, наполняя легкие холодным чистым воздухом. От запаха травы и почвы — такого настоящего по сравнению с безликой стерильностью подземелья, в котором я находилась, — на глаза наворачиваются слезы.

Гермиона, шевелись, если не хочешь превратиться в ледышку!

Я торопливо озираюсь по сторонам, пытаясь определить, куда это меня занесло. Изгородь настолько плотная, что мне не видно, что находится там, по другую сторону. Оглянувшись назад, я вижу каменную стену. Впереди меня — мрачная громада темного леса, а справа лужайка уходит под уклон так резко, что взгляд упирается лишь в небесную синь...

Где бы я ни находилась, это место выглядит вполне цивилизованным.

О да. Как и сам он в глазах окружающих.

Неужели Орден испугал его настолько, что он решил меня освободить?

И ты в это веришь?

Что ему вообще от меня нужно? Не думаю, чтобы после всего он захотел заморозить меня насмерть...

Чего не скажешь о появлении какой-нибудь твари. На твоем месте я бы использовала шанс и уносила отсюда ноги.

Конечно, ублюдок вполне мог предусмотреть то, что я попытаюсь сбежать, и заготовить очередную ловушку. С другой стороны, если Орден наблюдает — он упоминал как-то, что за ним следят, — я должна двигаться, чтобы дать им знать, что я здесь, под открытым небом...

Я так давно не была снаружи, что теперь кажусь самой себе беспомощной букашкой. Небо давит на меня, подобно гигантскому прессу, и лишь укрывшись в тени статуи, я чувствую себя в безопасности.

Тень довольно длинная, а это значит, что время близится к вечеру. В нескольких футах от меня в траве поблескивает кольцо. Необъяснимо, но факт: в свете солнечных лучей узкая полоска серебра кажется куда более тусклой, чем в полумраке темницы.

Может, мне стоило бы забрать кольцо? Вдруг бы оно пригодилось...

Не будь идиоткой! Или ты думаешь, что попала в одну из тех дурацких компьютерных игр?!

О да, сюжетец и впрямь что надо: бегаешь по лабиринту и сражаешься с чудищами, попутно подбирая волшебные предметы и опустошая тайники с оружием, и каждая смерть отбрасывает тебя на начало уровня, так что приходится все начинать с начала... В этом мире все не так. Мертвые тут не воскресают, а драконы более чем реальны. Как и подземелья.

Не говоря уже о темномагических артефактах. Кто даст гарантию, что происходящее с тобой — реальность, а не навеянная кольцом иллюзия?

Никто.

Но за глоток свежего воздуха — пусть даже иллюзорного — я готова мириться с таким положением дел.

Посидев еще немного, я чувствую, что ноги уже начали коченеть.

Хочешь ты того или нет, ты должна двигаться!

Решив рассмотреть кольцо поближе, я наклоняюсь к нему и практически дотягиваюсь кончиками пальцев... И едва успеваю убрать руку, когда он наступает на кольцо каблуком.

— Валяешься в грязи? — скалится он, отпихивая меня носком сапога. — Вот уж не думал, что ты настолько соскучилась по естественной среде обитания.

Ненавижу. Настанет день, когда я покажу, как сильно тебя ненавижу...

Встав на колени, я отползаю немного назад и задираю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Меня ослепляет солнце, и мне приходится склониться к самой земле и спрятать лицо в ладонях.

Надо мной раздается издевательский смех.

— Кажется, моя ручная грязнокровка превратилась в создание тьмы?

Ублюдок.

Я не его — во всех смыслах этого слова! Я Гермиона Грейнджер, и я не буду просто сидеть и слушать, как он меня унижает!

Я поднимаюсь на ноги и оглядываюсь. Жестом, ставшим уже привычным, он обхватывает мой подбородок большим и указательным пальцами и заставляет поднять голову. Солнечный свет падает таким образом, что лицо его остается в тени — тогда как его светлые волосы сияют и переливаются, словно некое извращенное подобие ангельского нимба.

— Надеюсь, тебе нет нужды напоминать, что, несмотря на смену декораций, правила игры остались те же? Как и наказание за их невыполнение?

Каждое сказанное им слово повисает в морозном воздухе легким облачком пара.

Так странно быть здесь, вместе с ним... Стоять под открытым небом, когда само воспоминание о том подвале кажется теперь не более чем отголоском кошмарного сновидения, а мои спасители могут появиться в любой момент. Я умру со стыда, если меня застанут в таком виде...

И он об этом знает. Я могу судить об этом по тому, как он держит меня, как смотрит... пусть даже я не различаю выражения его лица.

Так вот зачем он притащил меня сюда?! Ненавижу!

Но... если мы не одни... Мерлина ради, мы ведь снаружи! Он не может меня прятать! Если Ордену известно, где я...

— Ты замерзла.

Десять баллов Слизерину за наблюдательность!

— Интересно, как вы догадались? — спрашиваю я ядовито.

Он разжимает пальцы, но уже в следующее мгновение кончик его палочки оказывается нацеленным в середину моего лба. Я невольно пячусь назад.

— Следи за языком, грязнокровка! — шипит он, и невидимый кнут со всего размаха бьет меня по щеке.

Глаза наполняются слезами, но я не издаю ни звука. Слегка наклонив голову, он гипнотизирует меня взглядом.

Словно только того и ждет...

Я упорно храню молчание, и минуту спустя он опускает палочку ниже... Туда, где бьется мое сердце. Меня снова начинает трясти.

— Если бы ты была хорошей девочкой, то тебе не о чем было бы беспокоиться, верно?

Поверить его словам — все равно что поверить, будто небо на самом деле оранжевое.

— Но раз это не соответствует действительности... — Он делает многозначительную паузу. — Как ты смотришь на то, чтобы полетать?

Господи. Внезапно я вспоминаю наш лагерь на Кубке мира по квиддичу — и семью смотрителя лагеря, над которой глумились Пожиратели.

На какую высоту они подбрасывали тех бедных магглов?

Дело ведь не только в высоте, но и в пространстве. Когда вокруг нет ничего, кроме воздуха, и не за что ухватиться...

— Я мог бы тебе показать, каким должен быть полет в моем понимании, но вижу, что ты не в восторге от этой идеи.

Ненавижу тебя.

К горлу подкатывает тошнота.

— Такая жалость, что у нас нет на это времени... Варме.

Лишь оказавшись в теплом коконе Согревающих чар, я понимаю, до какой степени замерзла. Теперь мне кажется, что я растворяюсь... Словно кусок сахара в чашке с горячим чаем.

— Так лучше? — спрашивает он.

— Да... благодарю вас.

Он кивает.

— Прекрасно.

Наклонившись, он поднимает кольцо и, завернув его в лоскут, прячет в складках мантии.

— Думаю, нам с тобой пора прогуляться, — он указывает палочкой на землю у нас под ногами. — Виатуррис.

Перед нами появляется посыпанная песком дорожка, и выглядит она так, словно была здесь всегда... Я моргаю. Четыре года в Хогвартсе приучили меня ко всякого рода неожиданностям, поэтому удивляться вроде как нечему, но... У меня вдруг возникает непреодолимое желание оказаться в месте, в котором предметы не выскакивают из ниоткуда вопреки всем существующим законам физики.

Мгновением позже на траву падает огромная тень.

Наверное, птица пролетела или...

Они все-таки наблюдают!

Задрав голову, я вижу какую-то птицу. Ворона, скорее всего. Хотя... Может, это был анимаг?

Не будь дурой. Он не стал бы рисковать, если бы существовала вероятность, что тебя увидят.

Но ведь у Хмури есть волшебный глаз, и они с Люпином сняли с дома Блэков Сангвиклавис... Они бы смогли распознать маскировку и справиться с расставленными ловушками.

Они просто ждут подходящего момента. Я должна приготовиться. В любой момент...

Все будет хорошо. Должно быть.

— Готова? — Вопрос заставляет меня подпрыгнуть от неожиданности. Отвесив мне насмешливый поклон, ублюдок указывает на дорожку. — После вас.

Дорожка ведет к неподвижному, словно бы застывшему лесу и теряется меж деревьями, голые ветви которых тянутся к небу, напоминая изломанные черные кости. Они как будто караулят кого-то...

Я вздрагиваю — и на этот раз определенно не из-за холода.

— Т-туда?

Ублюдок издает гадкий смешок.

— Разве любознательная малышка вроде тебя откажется полюбоваться окрестностями? Уверяю, тут есть на что посмотреть.

И почему меня вечно тянет задавать идиотские вопросы?

Я перевожу взгляд на свои босые ступни.

— Вперед. Только не сходи с дорожки.

После всех этих дней — недель? — взаперти я бы предпочла прогуляться босиком по траве, но даже песчаная дорожка под ногами кажется мне достаточно удобной... И она вполне реальна, несмотря на все мои опасения. Вот только... Я бы чувствовала себя намного спокойней, если бы он не дышал мне в спину.

По крайней мере, он все же следует за тобой, а не отправил невесть куда в одиночку.

Надеюсь, он делает так не потому, что я нужна ему в качестве приманки для какой-нибудь твари.

Даже самой опасной твари далеко до него...

Едва мы оказываемся в тени первого дерева, как где-то в лесу раздается леденящий душу вой. Я застываю как вкопанная, борясь с приступом паники, и в следующее мгновение палочка пребольно впивается мне между лопатками.

— Не припоминаю, чтобы я приказывал тебе остановиться, грязнокровка. Если ты будешь замирать всякий раз, когда услышишь чей-то писк, то мы застрянем тут до ночи.

Писк?

— В чем дело?!

Какое из двух зол окажется меньше — он или?..

— Ч-что это было? — спрашиваю я, проклиная собственную слабость и дрожь в голосе, которую не в силах скрыть.

От его негромкого смеха волосы на затылке начинают шевелиться.

— О, тут обитает немало занятных существ, и некоторые из них весьма опасны... Впрочем, со мной тебе не о чем беспокоиться.

Не о чем? Я бы так не сказала.

Так или иначе, с палочкой, упирающейся мне в спину, у меня нет выбора. Пересилив себя, я делаю шаг вперед, потом еще один... Он идет следом. Там, внизу, звук его шагов доводил меня до бешенства, здесь же... Я прислушиваюсь к легкому поскрипыванию его сапог — и это странным образом успокаивает. Внушает чувство безопасности.

Безопасности? Любопытно, какие еще чары, кроме согревающих, он на тебя наложил?

Сквозь переплетенные ветви деревьев проникает достаточно солнечного света, поэтому в лесу не так темно, как мне показалось вначале. В просветы между кронами заглядывает небо: ярко-синее, словно его выкрасили ляпис-лазурью, и какое-то ненастоящее... Я вдыхаю тяжелый, влажный запах гниющих листьев и думаю, что, возможно, успела забыть, как оно выглядит.

Этот лес... Непривычно-тихий — даже для этого времени года, — но на первый взгляд кажущийся вполне нормальным. Среди высоких стройных деревьев и разросшегося кустарника не видно ни дракучих ив, ни зубастой ежевики, ни вспыльчивого плюща. Обычный лес, почти такой же, в котором мне приходилось бывать с родителями...

Я бы все отдала, лишь бы оказаться дома.

Одного желания мало.

Ну... Полагаю, что мы находимся не где-нибудь, а в Уилтшире, на территории принадлежащего Малфоям поместья. Если бы мне удалось сбежать, то потом я наверняка сумела бы выбраться...

Как ты себе это представляешь?

Прежде чем он сообразит, что к чему, и воспользуется палочкой, я могла бы укрыться в зарослях и уже потом пробираться к опушке, где меня непременно увидит кто-нибудь из Ордена.

Если бы орденцы собирались что-либо предпринимать, они бы сделали это еще на лужайке.

Возможно, им понадобилось время, чтобы разработать план, но теперь, когда они знают, что я снаружи... Несомненно, они наблюдают. Этим летом они присматривали за Гарри, и они знают, что я здесь.

Это мой единственный шанс оказаться на свободе, и я должна его использовать...

Потому что я понятия не имею, какова цель нашего путешествия, и не хочу этого выяснять.

Дождавшись удобного момента, я прыгаю ему за спину и ныряю в заросли прежде, чем он успевает выхватить палочку и прицелиться. Опомнившись, он швыряет мне вслед Задерживающее заклятие, но я уворачиваюсь, и заклятие попадает в ближайший от меня куст, вырывая его с корнем. Я бегу так быстро, как никогда в жизни не бегала. Все мои злость и ненависть и страх трансформируются в одну-единственную мысль: “Я выбралась из каменного мешка и теперь мне надо БЕЖАТЬ!”

Неожиданно прямо передо мной в земле возникает глубокий провал. Края его расходятся слишком быстро, и я, уже собравшись прыгать, останавливаюсь, едва не свалившись на дно. Меня пробирает дрожь.

Куда теперь?

Развернувшись, я слышу, как он с шумом продирается сквозь кусты. Он совсем рядом, и мне ничего не остается, кроме как спрятаться за деревом. Внезапно груда листьев под ним начинает шевелиться, скучиваясь в бесформенную массу, отдаленно напоминающую человеческую фигуру. Неведомое чудище надвигается на меня, обдавая сладковатым запахом разложения...

О Господи. Я должна была догадаться, что в этом лесу не может быть ничего нормального!

Метнувшись назад, я практически натыкаюсь на своего преследователя, но в последний момент успеваю притормозить... Боже мой, это не он! Из-за кустов выбирается хорек: зубастый, красноглазый... и подросший до размеров немецкой овчарки.

Я взвизгиваю, и раздражар**, клацнув зубами, бросается на меня.

— Ступефай!

Вылетевший из-за моей спины ярко-красный луч ударяет раздражара между глаз, после чего тварь утыкается мордой в землю и, дернувшись, замирает.

На мгновение воцаряется мертвая тишина.

— Глупая, глупая девчонка! Разве я не предупреждал, чтобы ты не сходила с дорожки?!

Вот и попыталась...

Уставившись себе под ноги, я безмолвно киваю.

— А ты не думала, что у меня были на то причины?!

Мне кажется, я уже привыкла к его гневным тирадам. Нет, он все так же цедит слова, как и прежде, но... его голос... Он звучит не столько зло, сколько... Так отец моей подруги кричал на ее младшего брата, чтобы тот не играл на проезжей части.

У тебя чересчур разыгралось воображение.

Обернувшись через плечо, я смотрю на него — и вижу тот же самый жесткий рот, те же холодные глаза... То же невыносимое высокомерие, сквозящее в каждой его черточке.

Я же говорила.

Испугавшая меня куча листьев опадает на землю — словно шарик, из которого выпустили воздух, а провал и вовсе исчез, как будто его и не было.

Всего лишь фантомы...

От пережитого потрясения — и от холода — меня колотит дрожь, и я обнимаю себя за плечи. Мерлин, тут так холодно! Должно быть, побежав, я разрушила наложенные им чары... Или же это он их снял? Не знаю.

Встретившись с ним взглядом, я стараюсь ничем не выдать своего отчаяния.

— Что?! — выплевывает он. Злости в его голосе хватило бы на троих, и если я вообразила, что слышала что-то кроме нее, мне это явно показалось.

Не хочу просить его ни о чем... Но если он снова не наколдует Согревающие чары, я простыну быстрее, чем произнесу «Экспеллиармус».

Переступаю с ноги на ногу. До чего же трудно решиться...

— Прошу вас... Мне холодно.

— Да неужели? А я-то думал, что ты испугалась и поэтому так трясешься.

Прожигаю его свирепым взглядом.

Ублюдок! Разве он не видит, что я замерзаю?! Ненавижу!

— Ты не в состоянии выполнить простейшие инструкции. Назови мне хоть одну причину, по которой я должен помогать тебе. Или же... — его губы кривятся в недоброй улыбке, — ты настолько слаба, что небольшая прогулка представляет для тебя неразрешимую проблему?

Властным жестом он указывает на прогалину меж деревьями, но я все еще медлю, не зная, как поступить.

Делай, как он говорит, иначе...

Верно. Что мне еще остается?

Оглушенный раздражар так и остался лежать на земле и, проходя мимо, я едва заметно вздрагиваю: на этот раз чудовище оказалось более чем реальным... Вскоре я обнаруживаю, что дорожка появляется прямо под моими ногами, а там, откуда мы пришли, от нее не осталось и следа.

Интересно, почему? Неужели мы...

Словно прочитав мои мысли, он ухмыляется, откровенно наслаждаясь моей растерянностью.

— Тебя смущает отсутствие дорожки позади нас?.. В ней нет нужды, потому что мы не собираемся возвращаться.

Не собираемся...

Шаг, второй... Окоченевшее тело плохо меня слушается, и я с трудом переставляю ноги. Виктор как-то рассказывал, что, замерзнув, нужно не скрючиваться, а, наоборот, расслабиться и представить, будто тебе тепло, и таким образом согреться. Попробовав, я не вижу особой разницы, но через пару минут мне действительно становится теплее. От быстрой ходьбы или же от магии — не знаю.

Он теперь идет рядом, поэтому мне невольно приходится приноравливаться к его шагу. Мы словно вышли на воскресную послеобеденную прогулку, и это... довольно странное ощущение. На самом деле все не так. Ни за что на свете я не стала бы гулять с ним — где бы то ни было, — и уж тем более в этом обманчиво-притихшем лесу... От воспоминаний меня передергивает.

Несмотря на комплекцию, передвигается он практически бесшумно, и, углубляясь все дальше в лес, я улавливаю слабый шипящий звук, раздающийся позади нас. Полагаю, это ставший ненужным путь выкипает или впитывается в землю... или что он там делает. Это путь, не иначе, решаю я и мысленно приказываю себе не оглядываться.

И не смотреть влево — туда, где его длинный плащ то и дело задевает мою щиколотку, и под ноги — которые наверняка побелели от холода, — тоже... Такое чувство, словно я ступаю по лезвию бритвы.

Кажется, впереди видна прогалина... Мы на месте? Если так, то он, возможно, позволит мне немного отогреться, прежде чем...

Прежде чем что?

Мне все равно. Я просто хочу выбраться из этого ужасного места.

Вскоре мы выходим из леса и оказываемся на освещенной солнцем поляне. Я испытываю чувство, близкое к облегчению... Пока не замечаю, куда именно мы пришли.

Дорожка заканчивается у подножия черной башни.

Башня в греческом стиле выглядит совершенно по-дурацки и, скорее всего, построена в угоду какому-нибудь толстосуму. Однако слово «дурацкий» — последнее, что приходит на ум при взгляде на узкое, напоминающее спичку сооружение высотой в десять этажей... Впрочем, о его истинных размерах трудно судить при отсутствии окон, а я пока не вижу ни одного. Зубчатая, как будто бы отломанная вершина внушает мне безотчетный страх.

Мне здесь определенно не нравится.

Я не свожу глаз с неба. Есть здесь хоть кто-нибудь?! В лесу они могли нас не заметить, но теперь мы как на ладони. Самое время, чтобы появились Хмури и Тонкс и отправили ублюдка прямиком в ад...

Ничего не происходит, а мы с каждым шагом походим к башне все ближе. Кровь стучит в ушах, и я не слышу ничего, кроме звука наших шагов... не замечаю ничего, кроме огромной каменной громадины, нависающей над нами подобно сломанному клыку исполинского животного.

Внезапно до меня доходит, что я не вижу своей тени — как, впрочем, и его. Я почти уверена, что видела ее на лужайке у статуи. Это ведь из-за дорожки, не так ли? В лесу нас скрывали деревья, но теперь... Мы словно два привидения — и это значит, что ни один из наблюдателей не может нас видеть.

Когда же до тебя дойдет, что нет тут никого?!

Они наверняка прячутся, и если бы я ухитрилась сойти с дорожки, они бы непременно меня засекли. Особенно Хмури с его волшебным глазом.

Он бы увидел тебя в любом случае. Если бы был здесь.

Я все равно должна попробовать. Ведь это самая что ни на есть обыкновенная трава.

А перед этим был лес... тоже обыкновенный. К тому же ублюдок слишком близко, и на этот раз он начеку.

Слишком поздно.

Мы останавливаемся у подножия башни, и он, мельком взглянув на стену, взмахивает волшебной палочкой, рисуя в воздухе причудливо извивающийся узор. Движения его настолько плавные и выверенные, что со стороны это выглядит почти... красиво. Раньше я этого не замечала — быть может, потому, что сама была его мишенью.

Зеркально-гладкая стена напротив нас подергивается рябью и... Я готова развернуться и дать дёру, и мне плевать на чудовищ в лесу, но он, словно что-то почувствовав, подступает ближе. Ловушка захлопывается — и я оказываюсь лицом к лицу с огромной черной змеей, выползающей прямо из камня.

Это всего-навсего кусок мрамора, оживший благодаря магии. Она не настоящая... НЕ НАСТОЯЩАЯ!

Змея высовывает раздвоенный язык и обнюхивает нас по очереди — сначала меня, затем его. Это какая-то разновидность охранных чар, настроенных на опознание владельца, и я понятия не имею, почему мы не можем просто взять и войти в эту чертову башню.

Наконец змея прячется обратно в камень и раскрывает пасть все шире и шире, образуя в стене брешь, достаточно большую для того, чтобы мы попали внутрь... Конечно, если нам удастся миновать ее двухфутовые клыки.

Я туда ни ногой.

— Прошу прощения за столь редкостную безвкусицу, — произносит он сухо. — Эту башню построил мой прадед. Он имел определенную склонность к театральщине.

Как будто ему не все равно, что я думаю?

И мне почему-то кажется, что он привел меня сюда не для того, чтобы впечатлить архитектурными изысками. Без разницы, кто построил эту штуковину, я в нее не зайду!

— Не заставляй меня использовать Империус, грязнокровка, — шепчет он мне в ухо, и я чувствую прикосновение палочки к основанию шеи. — Ты ведь знаешь, как я это ненавижу.

От того, как он это произносит, у меня кровь стынет в жилах. И все же я не могу заставить себя протиснуться в эту дыру, не увидев, что там, по другую сторону.

— Мне начинает казаться, что до этого момента я был с тобой чересчур мягок. И если ты не хочешь, чтобы я тотчас же продемонстрировал тебе... предположим, проклятие Гниения — а я уверен, что ты не хочешь, — думаю, ты предпочтешь войти.

В его тихом голосе я улавливаю нечто такое, что заставляет меня шагнуть в чернильную тьму за мгновение до того, как я решаю подчиниться.

Когда глаза немного привыкают к тусклому свету, просачивающемуся сквозь узкие, невидимые снаружи прорези окон, я обнаруживаю, что оказалась в круглой комнате без дверей.

В еще одной тюрьме, в которой меня ждет что-то поистине ужасное.

Ты знала об этом с той самой минуты, когда увидела его в том подземелье. И ты ничего не можешь с этим поделать... и никогда не могла.

Уговоры на меня не действуют.

По крайней мере, здесь куда теплее, чем снаружи.

Я подхожу к одному из окон. Он не говорил мне не делать этого, а я не могу просто стоять, задыхаясь от страха, до тех пор, пока не сойду с ума и не закричу — и тем самым дам ему повод порвать меня в клочья.

Из окна открывается прекрасный вид на озеро, на противоположном берегу которого стоит внушительного вида особняк, построенный из белого песчаника. Полагаю, это и есть печально известный Малфой-мэнор. Я вижу подъездную аллею и сад с идеально подстриженными деревьями, но из-за большого расстояния не различаю деталей.

Забавно, однако представляя себе поместье Малфоев, я рисовала в воображении нечто мрачное и заброшенное, вроде замка Дракулы. На самом же деле оно не сильно отличается от других подобных владений, расположенных в графстве Уилтшир...

Хотела бы я сказать то же самое и о его обитателях.

Любопытно, как они ухитряются прятать такую громадину от людей? С помощью магглотталкивающих чар, подобных тем, что укрывают Хогвартс? Или же на поместье наложены чары Ненаносимости, как и на дом Блэков?

Как бы там ни было, денег на это у них хватает.

За моей спиной раздаются шаги, прокатываясь по помещению гулким, тревожным эхом, и я вся покрываюсь мурашками.

— На что ты там уставилась?

Ненавижу! Как можно быть таким бесчеловечным, живя в столь восхитительном месте?!

Мой взгляд по-прежнему прикован к пейзажу за окном. В лучах заходящего солнца озерная гладь и отражающийся в ней особняк сияют всеми оттенками розового.

— Н-на ваш дом, — отвечаю я тихо.

— Мой мэнор, грязнокровка.

Невероятно.

Обернувшись, я пытаюсь разглядеть его лицо, но оно сокрыто в тени.

Он достаточно богат и влиятелен, чтобы иметь все, что только пожелает, и плевать на мнение остальных. Так какая ему разница, что я говорю или думаю?..

Неважно.

Я вновь поворачиваюсь к окну, не в силах оторваться от завораживающей картины угасающего зимнего дня.

— О да, запомни этот миг очень хорошо... Ибо ты больше никогда не увидишь солнца.

Господи, что я делаю?! Он... он будет меня убивать... или даже хуже, а я любуюсь окрестностями?!

Я бросаюсь к двери, но не успеваю преодолеть и четверти расстояния, как мои ноги приклеиваются к полу. Качнувшись вперед, я с трудом сохраняю равновесие.

Он смеется, и ледяные пальцы страха скручивают мой желудок в тугой узел.

Внезапно камни приходят в движение — это змея с натужным скрежетом закрывает пасть, — и, в отчаянии сжав кулаки, я наблюдаю за тем, как исчезает дверной проем, а вместе с ним — моя последняя надежда на спасение. Пол под ногами легонько вздрагивает, словно... Свет слишком тусклый, чтобы рассмотреть детали, но я почти уверена, что под нами что-то движется.

Неужели еще одна змея?

Я слышу чей-то жалобный всхлип...

Как оказалось — свой собственный.

— Все верно, грязнокровка. Ты отправляешься вниз.

Только теперь я вижу зияющий под ногами черный провал.

Господи, если ты есть, если здесь есть хоть кто-нибудь, прошу вас, помогите, вытащите меня отсюда...

Но в этом месте всем заправляет Дьявол, и Бог не слышит моей молитвы... И никто не слышит. Помощи ждать не от кого.

В подошвы ног впиваются сотни иголочек. Я вновь обрела способность двигаться, но сейчас это последнее, чего бы мне действительно хотелось.

Я слышу его громкий раздраженный вздох, исходящий как будто от самой темноты, однако не могу себя заставить сдвинуться хотя бы на дюйм... И все же я должна.

Потому что если он хочет, чтобы я оказалась внизу, так оно и случится.

Мне чудится, что воздух вокруг меня густеет до концентрации патоки, когда я делаю первый шаг по направлению разверзнутого провала. И еще один. И еще.

До меня доносится свистящий шепот:

— Еще немного — и ты на месте.

На мгновение я замираю.

Он словно предвкушает, что я стану сопротивляться, и явно собирается подтолкнуть меня в спину. Но на этот раз мерзавец просчитался!

Я шагаю в пустоту...

...и, оступившись на неожиданно подвернувшейся ступеньке, стремглав лечу куда-то вниз.

— ИМПЕДИМЕНТА!

Заклятие безжалостно дергает меня в обратном направлении. Я сильно ударяюсь об одну из ступенек задней поверхностью бедра и тут же начинаю соскальзывать, изо всех сил цепляясь за края лестницы. Наконец мне удается остановить падение, и, тяжело дыша, я откидываюсь назад.

Лестница не слишком длинная: я уверена, что успела разглядеть подножие, когда подземелье на миг осветила вспышка заклинания.

Что это за место? Похоже на пещеру со змеями из фильма про Индиану Джонса, но не думаю, что видела там змей...

— Постарайся не быть такой неуклюжей, — в его голосе слышится издевка. — Или ты пытаешься свернуть себе шею?

Чертов ублюдок! Почему он не сказал, что вниз ведут ступеньки?!

Он начинает спускаться.

Так он не бросит меня здесь?..

Меня переполняют облегчение и беспокойство одновременно... И я не знаю, какое чувство преобладает.

Облегчение сменяется диким ужасом, когда каменная плита с грохотом сдвигается обратно и закрывает проход, отрезая нас от внешнего мира.

Где мы зачем он притащил меня сюда что он собирается ДЕЛАТЬ?!

— Люмос.

Наколдованный им огонек слишком слаб и, глядя вниз, я не вижу ничего, кроме подножия лестницы. Оборачиваюсь к нему. Легким, почти незаметным движением руки он приказывает мне встать.

Первая попытка подняться обречена на провал, ведь, судя по всему, мои конечности превратились в желе.

— Я...

Нахмурившись, он жестом заставляет меня умолкнуть.

— Ни слова больше, малышка. Я не желаю слышать от тебя ни единого звука, поняла?

Он говорит очень тихо и — вопреки здравому смыслу — каменные стены не отражают эхо его слов, но впитывают его в себя, словно губка воду.

О Господи, что это за место?!

Каким-то непостижимым образом я поднимаюсь на ноги. Каким-то чудом я спускаюсь вниз без того, чтобы не упасть, и липкий страх, засевший в груди, не мешает моим легким наполняться кислородом.

Воздух в подземелье сух и ничем не пахнет.

Мы останавливаемся напротив трех круглых арок, напоминающих отверстия в обглоданном черепе, и он молча кивает на ту, что посередине. Я иду в указанном направлении, стараясь ступать как можно более бесшумно. Все же лучше, чем думать, что больше не имеет значения, стану я его провоцировать или нет. Во мне не осталось даже искорки надежды...

Надежда есть всегда.

Отгоняю эту предательскую мысль подальше.

Он следует за мной. Я улавливаю его размеренное дыхание и легкое клацанье, издаваемое каблуками его сапог, но все эти звуки, не достигнув стен, замирают в абсолютно неподвижном воздухе.

С каждым шагом вглубь коридора пространство вокруг как будто сжимается, проталкивая нас вперед, а свет, идущий от его палочки, становится все слабее и слабее. Я послушно сворачиваю в те ответвления коридора, на которые он мне указывает, пока не замечаю, что последнее оканчивается... тупиком.

— Нокс.

Почему он погасил свет?!

Надо мной раздается тихий звук, похожий на скрежет металла о металл, и я захлебываюсь вдохом. Так же внезапно шум прекращается.

Он наверняка слышит мое хриплое, прерывистое дыхание, и когда к затылку прикасается что-то холодное, я слишком напугана, чтобы двинуть хотя бы пальцем.

Это палочка, всего лишь его палочка!

Всего лишь?..

— Тебе страшно, маленькая моя?

Я киваю, но потом до меня доходит, что он не может меня видеть... Но даже если бы и мог, меня трясет так сильно, что в любом случае он вряд ли заметил бы движение.

И не думаю, чтобы он нуждался в моем ответе.

— Так и должно быть... Но ты не волнуйся, ждать осталось совсем недолго.

Он пытается тебя напугать еще больше. Думай — это твой единственный шанс!

Шанс? Какой у меня шанс теперь?!

Он убирает палочку от моей шеи и переводит дыхание.

— Инсендио.

Я вздрагиваю, однако пламя загорается позади меня. Его оранжевые языки отбрасывают на стены, сложенные из необработанного камня, длинные пляшущие тени. Я не смею оглянуться, но краем глаза замечаю пустой металлический держатель для факела и чувствую отчетливый запах дыма.

Можно лишь догадываться, по какой причине чистокровный волшебник решил использовать настоящий, а не магический факел.

Это не та причина, над которой мне хочется размышлять.

— Давай, мы уже близко.

Не знаю, как мне это удается, но я иду вперед. Он немного задерживается.

Что он делает?

Судя по всему, что-то царапает на стене.

Зачем?

Не знаю и не хочу знать, даже думать не хочу...

Думай!

Чтобы выпутаться из всего этого, мне потребуется чудо... а я никогда особо в них не верила. Теперь мне точно конец...

Я смаргиваю слезы.

Подбери сопли! Не позволяй ему наслаждаться твоей беспомощностью!

Я подхожу к глухой стене и та с тихим шелестом поднимается вверх, открывая очередной проход неизвестно куда. Почему-то этот звук кажется мне неправильным. Тот душераздирающий скрип, с которым плита становилась на место в комнате над нами, был бы гораздо более уместным.

Из прохода веет холодным, свежим воздухом, приносящим с собой слабый запах... вареных овощей? Слишком темно, чтобы заглянуть внутрь, но, думаю, там не просто еще один коридор.

Он подходит ближе, и свет от его факела проливается... туда.

Я отворачиваюсь, не желая смотреть, а он продолжает надвигаться на меня с высоко поднятым факелом. Блики огня окрашивают светлые волосы медью, а причудливые тени падают на его лицо, искажая почти до неузнаваемости... Так, что оно кажется лицом незнакомца.

Не дойдя до меня каких-то двух шагов, он останавливается. Вместо привычной насмешки в его глазах горит мрачное удовлетворение.

Я не понимаю его. Должно же в нем быть хоть что-то хорошее? Хоть какая-то тень человечности, которая заставила бы его и во мне увидеть человека?

Что бы ты ни задумал, на самом деле ты не хочешь этого делать, не хочешь, не...

Но он просто смотрит на меня сверху вниз, и его губы кривятся в знакомой мне ненавистной усмешке.

— Ты не спросишь, почему ты здесь?

Нет.

Да.

Ну и в чем смысл?

Думай!

Я не...

— Что же ты молчишь? Раньше ты так и сыпала вопросами... Может, ты и впрямь кое-чему научилась за время, проведенное со мной?

Я опускаю глаза в пол. Чему я действительно научилась, так это тому, что нечего ждать ответа, — если только он сам не захочет меня просветить.

— Что ж, грязнокровка, это именно то место, где ты сможешь отплатить мне за гостеприимство.

Отплатить за... что?!

— Да, — шипит он, — ты не ослышалась. И я говорю не только о последних нескольких неделях. Почему ты и тебе подобные считают, будто имеют полное право явиться в наш мир и без зазрения совести пользоваться всеми мыслимыми благами, которые собирались целыми поколениями чистокровных волшебников, — и думают, что меня это не касается?!

Он скалится — так хищнически страшно, что один лишь вид его улыбки мог бы превратить меня в соляной столб... Если бы я уже не застыла, не помня себя от нахлынувшего ужаса.

— И вот, несмотря на все препятствия, этот день наконец настал... Разве ты не хочешь войти?

Я... не в состоянии связно мыслить. Но что бы изменилось, если бы я могла?

Оглядываюсь через плечо. В неверном свете факела изогнутые, сужающиеся кверху стены едва различимы, но я успеваю рассмотреть опоясывающую комнату каменную полку, на которой поблескивает длинный ряд всевозможных бутылочек. Прямо по центру я вижу черный каменный... стол?

Я не могу сдвинуться с места.

— Вперед, — произносит он обманчиво-мягким тоном.

Я закрываю глаза. Не могу больше... Ноги подкашиваются, не могу идти, не могу стоять...

Он так или иначе сделает то, что собирался с самого начала, с твоей помощью или без.

— Эй, малышка, просыпайся, — говорит он тем же низким, продирающим до мурашек голосом.

Меня здесь больше нет. Я отказываюсь быть здесь...

Он прикасается к моему животу палочкой, и, мгновенно напрягшись, я вздрагиваю, когда он прочерчивает дорожку по моей груди, подбираясь к горлу, и...

Я ничего не чувствую.

Он не станет колдовать здесь без крайней на то необходимости, если только...

Робко поднимаю взгляд — не могу удержаться, чтобы не посмотреть в лицо опасности.

— Ты ошибаешься, полагая, будто тебе известно, на что я способен, — говорит он с всегдашней спокойной уверенностью. — И поверь, я с радостью докажу тебе обратное.

Вовсе не прозвучавшая угроза, вынуждает меня двигаться — в конце концов, к его угрозам мне не привыкать, одно его присутствие чего стоит, — но сама интонация... Она как будто высасывает из меня способность к сопротивлению и ведет меня туда, где я меньше всего хотела бы оказаться.

— Подойди к скамье и встань по левую сторону.

Плавная текучесть его речи куда-то исчезла. Сейчас он говорит немного отрывисто, совсем как профессор Снейп, раздающий инструкции по приготовлению очередного зелья, которое, как он втайне надеется, окажется студентам не по зубам.

Нет смысла спрашивать себя почему...

То, что я первоначально приняла за стол, при ближайшем рассмотрении действительно напоминает скамейку, но еще больше — низкую и довольно узкую кровать с каменным изголовьем.

Или могильное надгробие.

Внезапно раздается:

— Ступефай!

...и я падаю, реальность взрывается черным фейерверком, и меня накрывает милосердная тьма.

* Хэмптон-корт — бывшая загородная резиденция английских королей, расположенная на берегу Темзы в лондонском предместье Ричмонд-на-Темзе. Любопытной особенностью парка во французском стиле является лабиринт площадью в 60 акров.

** Раздражар или джарви (англ. jarvey) — обитает в Великобритании, Ирландии и Северной Америке. Во многом он напоминает хорька-переростка, за исключением способности говорить. Однако уровень умственного развития не позволяет раздражару поддерживать настоящую беседу, и его речь преимущественно состоит из коротких (и зачастую грубых) реплик, льющихся практически непрерывным потоком. Раздражары в основном живут под землей, где выискивают гномов, хотя также употребляют в пищу кротов, крыс и полевых мышей.

(Материал взят из Википедии)

Моргнув, я тут же снова прикрываю глаза. Кажется, что голова сейчас взорвется... Что со мной произошло?

Побочный эффект от заклятия Оживления.

Я с трудом разлепляю веки.

Пару секунд спустя неприятное чувство ослабевает и окружающий мир обретает четкость, как если бы кто-то подправил фокус в объективе камеры.

Мой взгляд останавливается на бледном, хорошо мне знакомом лице.

Он.

Он стоит надо мной, держа под прицелом палочки, и его мерзкая, кривая улыбочка говорит мне, что настал именно тот момент, которого я так боялась. На этот раз не будет перерывов на обед или попытку побега... Теперь мне точно конец.

Дернувшись, я сознаю, что накрепко привязана к поверхности скамейки. Он приподнимает меня за плечи и прислоняет спиной к изголовью, при этом моя правая рука изгибается под странным углом. Чисто инстинктивно я пытаюсь высвободиться, но все мои усилия напрасны: веревки охватывают тело так туго, что кожа под ними горит, словно в огне.

— Кажется, эти твои маггловские узлы действительно работают, — произносит он, обернувшись через плечо.

Я замираю.

С кем он разговаривает?

Он отступает на шаг — и теперь я вижу комнату целиком. Тусклый свет факелов, укрепленных на стенах через равные промежутки, выхватывает из темноты троллеподобную фигуру мужчины, стоящего у полки с зельями. Мужчина высок и широк в плечах. У него черные прилизанные волосы, отвратительные тонкие усики и не менее отвратительная ухмылка, которую я узнала бы из тысячи.

Это Макнейр.

Министерский палач. Тот самый, которого Хагрид однажды назвал маньяком.

Господи, они и в самом деле собираются меня убить...

— А то, — отвечает Макнейр самодовольно. — Эти путы удержат взбесившегося гиппогриффа, так что твоя замухрышка уж точно никуда не денется.

Он смеется.

— Никуда... Верно, грязнокровка? Наверное, ты спрашиваешь себя, что здесь происходит? О, можешь не отвечать. Мне ли не знать о том, насколько твоя любознательность нуждается в удовлетворении?

Страх притупляет мое восприятие действительности, и злобный выпад ранит меня не больше, чем укус комара. Я почти ничего не чувствую... не считая далекой, приправленной недоумением обиды. Даже сейчас он умудряется смешивать меня с грязью, не прилагая к этому усилий, удивляюсь я, и ненависть к ублюдку ядовитым ручейком растекается по венам, заставляя мое сердце биться быстрее.

— Раз уж ты очнулась, — продолжает он, — полагаю, мы можем начинать.

Начинать... Что именно он собирается начинать?!

Мне нельзя об этом думать. Ни в коем случае. Страх, словно дикое животное, только того и ждет, чтобы впиться в меня своими когтями и свести с ума.

А тебе не кажется, что так было бы лучше?..

Повернувшись к Макнейру, он спрашивает:

— Принес?

— Как ты и просил, — кивает тот, передавая ему внушительных размеров стеклянную бутыль. — Первосортная драконья кровь.

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, для чего им понадобилась кровь дракона, но вариантов множество, и я не знаю, на каком из них остановиться.

— Что бы я без тебя делал, Уолден...

— Перебивался бы в Лютном, как и все остальные? — предполагает Макнейр, перебросив из руки в руку блестящий галлеон.

— Даже в Лютном переулке у стен есть глаза и уши. Ты не можешь сказать, кто именно за тобой наблюдает в той или иной ситуации, — отвечает ублюдок, наградив меня пронзительным взглядом. — Я же ценю свободу действий...

Макнейр щерит зубы в ухмылке:

— Ох, Люциус...

— …да и кто, как не ты, сможет обеспечить меня по-настоящему свежим материалом?

Он разглядывает бутыль в мерцающем свете факелов. Я смотрю на его длинные белые пальцы, поглаживающие горловину... Кажется, я впервые вижу его без перчаток.

— Что за порода?

— Гебридский черный*. Старика МакФасти чуть удар не хватил, когда я прихлопнул его любимчика; похоже, что тварь незнамо чего взбесилась и потопила маггловскую рыбацкую лодку.

— Как это... печально.

Поймав на себе мой взгляд, полный отвращения, он с насмешкой произносит:

— Уолден, ты только взгляни. Кажется, наша гостья не одобряет наших методов. Ну разве это не мило?

Ублюдки обмениваются понимающими ухмылками, и я отворачиваюсь.

Ненавижу его. Обоих. Меня тошнит от их разговора, и даже звук их голосов вызывает омерзение...

Гермиона, что бы ни происходило, продолжай бороться. Ты НЕ беспомощна.

Пожалуй...

Но Господи, как же я хотела бы сдаться! Прекратить бессмысленное сражение... Однако если им так нужно, чтобы я была в сознании — значит, у меня есть шанс противостоять любому магическому воздействию, которому они собираются меня подвергнуть. И они не смогут — я им не позволю — увидеть мой страх.

Они меня не сломают.

Подтянув табурет поближе, он присаживается справа от меня. Я пялюсь прямо перед собой, фиксируя взгляд на пламени ближайшего факела.

Так, надо вспомнить все, что я когда-либо читала о борьбе со страхом.

Сосредоточься на теперешнем моменте. Страх — это всего лишь проекция событий прошлого в твое ожидание будущего. Страх не может существовать в настоящем.

В точку. В настоящем существует боль...

А вот это и есть страх. Сопротивляйся!

Хорошо... хорошо! Прямо здесь и сейчас я не испытываю боли. Прямо здесь и сейчас они меня не пытают. Ничего не происходит... не считая того, что Макнейр подхватывает с полки дымящийся котел и несет его к нам.

О нет, нет...

Не поддавайся страху! Смотри, что он делает!

Макнейр устанавливает треногу так, чтобы она оказалась между мной и ублюдком. Поднимающееся из котла облако пара обволакивает мою вытянутую руку. Принюхавшись, я пытаюсь сконцентрироваться на аромате, но из всего многообразия трав безошибочно распознаю? лишь хорошо мне знакомый запах тысячелистника, который практически перебивает едва уловимую нотку вербены. Остальные ингредиенты либо куда более экзотичны, чем те, что мы использовали в школе, либо же перемешаны настолько тщательно, что их классификация не представляется возможной.

Это зелье, чем бы оно ни было...

Гермиона, не отвлекайся!

Насколько мне известно, тысячелистник используется в большинстве одурманивающих настоев.

Ну нет, я не дам ему играться с моим восприятием!

Он разжигает под котлом огонь. Заклинанием. За то время, что мы здесь находимся, он впервые прибегнул к колдовству, и я буквально кожей чувствую, что кроме зелья — средоточия всего происходящего — вокруг нет другого источника магии.

Хотела бы я знать: какому из существующих ритуалов требуется помещение, настолько изолированное от внешнего воздействия, что нам пришлось добираться до него пешком?

Чему-то могущественному — и очень-очень нехорошему.

Даже тому, что он не использовал чары, чтобы привязать меня к скамейке, существует объяснение. Связывающие чары могут быть разрушены отдачей более мощного заклинания...

Не думай об этом!

В это время он свинчивает крышку с бутыли и... Проблемы с концентрацией на происходящем отступают на задний план: содержимое воняет так, что меня едва не выворачивает.

Сгустки запекшейся крови падают в котел с мерзким чавкающим звуком, отчего зелье начинает шипеть и плеваться, испуская клубы ржаво-красного пара. После того как пар рассеивается, я вижу, что в его руке поблескивает нож.

Тот самый.

Холодное серебряное лезвие касается моей щеки.

— Решила, что я обо всем позабыл? — бормочет он, наклоняясь ближе. — Нет... Я ждал этого момента с тех самых пор, как ты познакомила меня со своим... творением.

По его тонким губам проскальзывает усмешка, а я... Я отвожу глаза и смотрю на стену с факелами, на полку с зельями, на грузную фигуру палача, замершего слева от меня, — куда угодно, лишь бы не видеть гипнотизирующего змеиного взгляда...

И улавливаю на лице Макнейра странное выражение.

Если он и замечает, то никак этого не показывает. Он молча кладет нож на обсидиановую поверхность и выуживает из кармана мантии какой-то черный комок.

Перчатки.

Скупыми, точными движениями он облекает руки в тонко выделанную кожу — сначала левую, затем правую, — и тщательно застегивает пуговицы на запястьях.

— Не хотелось бы испачкаться твоей грязной кровью, — объясняет он с легкой гримасой и поднимается.

Я прикрываю глаза.

После всего, что происходило... после того, как он пытал меня, ломал мне кости, травил зельями и... заставил раздеться донага... Бога ради, только теперь я понимаю, что он фактически ни разу до меня не дотронулся!

Мне до смерти надоело, что он обращается со мной, как с прокаженной, и на один короткий миг я желаю ощутить его...

Нет!

Конечно же, я мечтаю оказаться дома и увидеть родителей, а не о том, чтобы он находился рядом!

Прикосновение его пальцев заставляет меня отпрянуть. Он обхватывает мою руку чуть пониже локтя. Прижав ее к поверхности скамьи, он обнажает предплечье и, едва касаясь, проводит кончиком блестящего лезвия по разгоряченной коже. В это время я смотрю на него... не могу не смотреть. Его лицо больше не выражает злорадства, лишь каменное спокойствие и сосредоточенность на том, что он делает.

Подумать только, ты упустила свой единственный шанс вырваться на свободу только потому, что тебе не хватило духу сделать то же самое с ним!

Его брови насмешливо приподнимаются, и я готова присягнуть: он подумал о том же.

— Обычно для подобного рода дел я предпочитаю использовать более... изящные инструменты, но на этот раз обойдемся тем, что имеем. Ты как считаешь?

Нет. НЕТ.

Уголки его рта кривит подобие ухмылки, и я внутренне подбираюсь, зная, что за этим последует... Он нажимает сильнее. Я чувствую, как нож разрезает плоть, словно масло, а в следующую секунду мое тело скручивает от жесточайшей боли. Я пытаюсь вырваться, однако тяжелая ладонь припечатывает меня к холодному камню и

О-о-о, господибоже!

проворачивает лезвие в ране.

Я сознаю, что кричу, лишь после того как он проявляет милосердие и, вытащив нож, разжимает пальцы.

“Проявляет милосердие”?! Как бы не так! Он на это не способен!

Боль настолько сильна, что я прикусываю щеку изнутри.

Соберись!

По крайней мере, теперь я с легкостью фокусируюсь на действительности.

Я больше не смотрю на него. Просто не в состоянии. Мой взгляд дико мечется по комнате, останавливается на склянках, наполненных какой-то гадостью, и равнодушном пламени факелов, мерцающем так, словно ничего особенного не происходит, и мерзко оскалившемся Макнейре... На него я тоже не могу смотреть.

Сосредоточься.

Я сглатываю и слегка приподнимаю голову, чтобы взглянуть на предплечье. Как и следовало ожидать, ручейки крови стекают по вытянутой руке, прочерчивая на коже алые дорожки, и попадают прямиком в бурлящий котел.

В котел.

Что он собирается делать с моей кровью?

Внезапная догадка наполняет меня первобытным ужасом — и я снова начинаю кричать.

— Силенцио.

кап кап кап

Чтоб тебя!.. Разве не этого ты добивался?!

— У тебя еще будет такая возможность, грязнокровка.

В тело нещадно вгрызаются веревки, когда я стараюсь извернуться так, чтобы кровь проливалась мимо котла... Бесполезно. Ублюдочный Макнейр поработал на совесть.

кап кап кап кап кап кап

— И прекрати, наконец, ёрзать! А то бедный Уолден прямо весь извелся от возбуждения.

— Л-люциус!.. — Возмущенный голос Макнейра раздается совсем близко, но хватает одного-единственного взгляда, чтобы заставить его умолкнуть на полуслове.

Господи...

Смежив веки, я позволяю себе откинуться на каменное изголовье. При этом я ударилась затылком, но эта боль — ничто, всего лишь слабый отголосок той боли, что грызет растерзанную руку.

кап кап кап кап

Они сцеживают из меня кровь...

Теперь я наверняка умру.

Я не хочу умирать, но в том, что касается темной магии... Бывает так, что смерть — не худший из вариантов.

Ах, если бы ему нужна была информация — или даже месть, как я думала вначале! В этом случае наше противостояние свелось бы к вопросу о выносливости: чудовищному и безнадежному — он явно дал это понять, — но в самом конце меня бы ожидало забвение...

Господи, ну почему нас не обучали сопротивлению такого рода атакам?!

кап кап кап кап

Шевели мозгами! Тысячелистник, вербена... Что там дальше?

Кровь дракона.

Согласно классификации, составленной профессором Дамблдором, существует двенадцать способов применения драконьей крови, большую часть которых можно отнести к Связующим и Порабощающим заклятиям.

Однако сочетание крови дракона с моей... не говоря уже о прочих составляющих...

кап кап кап

Нет.

В памяти внезапно всплывают жутковатые иллюстрации из старинных книг по ЗОТИ, которые я просматривала на занятиях АД в Выручай-комнате, и еще более мерзкие фотографии из грязных журнальчиков, виденных мельком в общей гостиной у старших ребят... Образы складываются в череду отвратительных и пугающих видений, порожденных моим не в меру разыгравшимся воображением.

Это все вербена, говорю я себе, вербена или же мой собственный животный ужас перед неизвестностью.

Ведь порабощенный разум, тело или душу можно использовать по-разному, а кровь дракона — на минуточку — самый сильный связующий компонент из всех существующих на сегодняшний день.

кап кап кап кап кап

В одном я уверена совершенно точно: для того, чтобы заклинание сработало, им нужна не только моя кровь, и пока я в сознании — у меня есть шанс умереть достойно...

Раз уж выжить мне не суждено.

кап... кап... кап...

Раненую руку обволакивает теплом.

Открыв глаза, я вижу, что он заживил порез — ровно настолько, чтобы ток крови уменьшился наполовину, — но боль, разумеется, оставил... Ублюдок. Я перевожу дыхание и пытаюсь расслабиться, принять боль как подтверждение того, что я до сих пор жива, однако все мое тело, каждый мускул звенит от нечеловеческого напряжения.

— Полагаю, тебе это покажется интересным, — он произносит это таким будничным тоном, словно предлагает прочесть заметку о школьном празднике, напечатанную в местечковой газете. — Кровь дракона представляет собой поистине уникальную субстанцию, — продолжает он, помешивая бурлящее зелье палочкой, — и твой драгоценный директор своими исследованиями оказал всем нам неоценимую услугу.

Я безмолвно наблюдаю за тем, как он вытаскивает палочку из варева; с кончика срывается крупная темно-красная капля и с негромким всплеском шлепается обратно.

— Очень жаль, что благородство помешало Дамблдору завершить изыскания.

кап... кап... кап...

От играющей на его губах кривоватой ухмылки по спине бегут мурашки.

— Да, — шепчет он, снова погружая палочку в котел, — именно Темному Лорду пришлось заняться усовершенствованием тринадцатого способа использования драконьей крови.

Струйка ядовитой жидкости сползает на переносицу, когда он чертит на моем лбу какой-то символ, который я не могу распознать. Чтобы избежать контакта, я выворачиваю голову влево — и наталкиваюсь взглядом на Макнейра, очутившегося рядом со мной с невообразимой для его габаритов скоростью. Его лапа впивается мне в подбородок, вынуждая лежать смирно.

Он смотрит на меня так, что еще немного — и его холодный взгляд пронзит меня насквозь и войдет в камень, к которому я привязана.

— Продолжаешь сопротивляться, малышка? Что ж, скоро мы поглядим...

Макнейр издает резкий смешок, на что он надменно выгибает бровь.

— Благодарю тебя, Уолден, теперь я сам о ней позабочусь.

Его пальцы скользят по моему горлу, на мгновение замирают на сонной артерии, затем обхватывают нижнюю челюсть... Не так резко, как это сделал Макнейр, но намного более властно.

кап... кап... кап...

Думай! Не дай ему себя запугать!

Слишком поздно.

Ужас подчинил себе все мое существо. Он поглотил мою злость и ярость, и единственное чувство, что пробивается сквозь вязкую пелену, помогает мне дышать -

ненависть.

Я думаю о ненависти, концентрируюсь на ней, когда поднимаю глаза на ублюдка, жалея, что не повернуть время вспять. Уж тогда бы...

На его лице мелькает усмешка.

— Так-так, кажется, ты почти созрела, — произносит он, размазывая зелье по моим губам.

Я содрогаюсь всем телом, но он перехватывает меня покрепче и вынуждает широко открыть рот, чтобы проделать то же самое изнутри. От запаха и вкуса крови меня тошнит.

Вытащив палочку, он вытирает ее о мою мантию и, повернувшись к Макнейру, с отвращением произносит:

— Чем только не приходится заниматься ради общего дела...

— Ну не знаю, — отвечает Макнейр. — Палочку ты замарал, это верно, но согласись: с этими кровавыми разводами девчонка выглядит почти хорошенькой.

— В своем репертуаре, — бормочет он себе под нос и тянется за ножом.

кап... кап... кап...

Я слежу за его действиями, сосредоточившись на том, как сильно я ненавижу изящную небрежность, с которой он приводит в порядок одежду, и прекрасные светлые волосы, обрамляющие его лицо, в то время как он склоняется надо мной и натягивает ткань моей мантии; ненавижу собственную беспомощность, которую он всячески подчеркивает, пользуясь ножом, предназначавшимся для него...

Кстати, что он будет с ним делать? Неужели...

Соберись! Ты НЕ беспомощна!

Ненавижу его, ненавижу чуть заметную, знающую ухмылку, с которой он вспарывает мою мантию под грудью; ненавижу то, как вспыхивают его бледные глаза, когда я начинаю под ним извиваться, пока он окровавленным кончиком палочки рисует символ прямо напротив моего сердца.

кап... кап...

Откуда-то слева раздается грубый смех.

— Люциус, я бы раздел ее, прежде чем привязывать, если б знал, что тебе это понадобится.

— В этом не было необходимости.

— Но ведь нам бы не повредило получить от работы немного удовольствия?

Выпрямившись, он кидает поверх моей головы предупреждающий взгляд.

— Уолден. Твои наклонности хорошо всем известны, поэтому нет нужды выставлять их напоказ.

Макнейр оглядывает меня с головы до ног: судя по тому, как блестят его маслянистые глазки, резкий тон ничуть его не смутил.

Господи, это чудовище едва ли не хуже того, что стоит справа!

— И вот еще что, Уолден, — продолжает он, задумчиво перебирая веревки, охватывающие мой живот. — Я был бы весьма признателен, если бы ты держался от нее подальше. Не для того я три недели занимался этой грязной сучкой, чтобы ты в одночасье все испортил.

Ненавижу его...

— Как скажешь, Люциус, — скалится Макнейр. — Я могу подождать.

Нечто, промелькнувшее во его взгляде, заставляет Макнейра отступить... Но лишь на шаг. И он продолжает таращиться, а выражение его одутловатого лица пугает меня до чертиков. Мне хочется, чтобы Макнейр ушел...

...но если он уйдет, я останусь наедине с... с ним.

кап... кап... кап...

По крайней мере, перепалка с Макнейром отвлекла его от ужасного занятия.

Ненадолго.

Он чертит кровавые символы на моих ладонях и ступнях, и я ощущаю, как кожу в тех местах начинает пощипывать, но... это ведь не из-за магии, а потому, что я слишком на них концентрируюсь, верно?

Опустив голову к плечу, я пытаюсь оттереть испачканные зельем губы о мантию, но ничего не могу поделать с мерзким вкусом во рту. И я все еще чувствую покалывание, но... это из-за контакта с тканью, правда?..

Он берет меня за подбородок двумя пальцами и заставляет лечь прямо.

— Бог ты мой, грязнокровка, тебе бы не мешало запастись терпением.

О да, не мешало бы. Но не терпением, а ненавистью.

И не страхом. Точно не страхом.

— Или тебе так хочется еще?.. Обещаю, ты получишь столько, сколько пожелаешь.

...и он выполняет обещание.

Выловив особенно мерзкий ошмёток, он медленно — и очень тщательно — размазывает его вокруг моего рта. Злая насмешка в его глазах словно бросает мне вызов, в то время как лицо его излучает вселенское спокойствие, которое я ненавижу больше всего.

кап... кап... кап...

— Ну что ж, пожалуй, начнем.

Начнем? Начнем? Так это еще не все?!

Макнейр смеется.

— Ты разве не объяснишь ей, в чем дело? Уверен, крошка умирает от любопытства...

— Разумеется, нет. И... будь так любезен, Уолден, не задавай дурацких вопросов. Своим вмешательством ты можешь нарушить равновесие.

С этими словами он поднимает палочку высоко над головой, и я следую за его движением взглядом...

Потому что ничего другого мне не остается.

Очень плавно он очерчивает вокруг нас широкую спираль и, указав на котел, произносит:

— Эффундо.

Я непроизвольно напрягаюсь, и в следующий миг заклятие пронизывает меня от макушки и до кончиков пальцев... но я по-прежнему жива и в сознании.

Что он сделал?!

Нас окружает конус голубовато-зеленого света, сотканный из причудливо переплетающихся блестящих нитей. Узор заклятия проследить практически невозможно; кажется, что сквозь меня проходит непрерывный поток и, вытекая из моей головы, рук, ног и сердца, попадает прямиком в котел.

Это зрелище... завораживает.

Точно так же, как завораживает губительная красота вейл.

Что это? Слово, которое он произнес, означает “наполнение” — если я правильно расслышала, — вот только наполнение чем?

Что бы ему ни было от меня нужно, он этого не получит!

Я делаю глубокий вдох и концентрируюсь на ощущениях: воздуха, заполнившего мои легкие, врезавшихся в кожу веревках и ноющей боли в руке...

кап... кап... кап...

С каждой секундой этот звук нарастает, отражаясь от нитей заклинания, словно от осязаемой преграды, в то время как остальная часть комнаты постепенно утрачивает реальность. Грузная фигура Макнейра выглядит бесплотной тенью, но он... он так близко, что я почти чувствую его довольную усмешку, когда он задерживает взгляд на сияющих на моей коже символах.

Внезапно он хмурит брови, и голубовато-зеленые нити слегка подаются назад. Внешне движение едва заметно, но резкий рывок изнутри заставляет меня задохнуться.

— Я совсем забыл. — Он прикладывает палочку к моим губам. — Фините.

Покалывание сменяется пульсацией. Едва я приоткрываю рот, как из него выползает толстая уродливая веревка, сплетенная из светящихся волокон, и тоже устремляется в котел.

Я крепко сжимаю губы. Он улыбается.

Ненавижу его.

кап... кап... кап...

Сколько крови я потеряла?..

Какая разница? Ты все равно умрешь.

Если повезет. Ох, Мерлин, скорее бы это закончилось...

Он направляется к другому концу скамейки, и, чтобы охватить его, конус растягивается ввысь и вширь. Это... неприятно. Сжав кулаки, я сосредоточиваюсь на каждом, даже самом незначительном ощущении.

Я гриффиндорка. Если он собирается... неважно что... я приму это и докажу ему, чего на самом деле стоят магглорожденные. Ему не сломить мой дух.

Смелое заявление...

На самом деле я напугана до смерти. Если бы были слова, которые могли убедить его остановиться, я бы произнесла их не задумываясь, но...

Таких слов не существует.

Словно в ответ на эту мысль, в голове и сердце что-то скручивается, и нити заклинания начинают сиять куда ярче и даже как будто утолщаются.

кап... кап... кап...

Он останавливается у изножья скамейки.

— Теперь, когда к тебе вернулась способность говорить, — произносит он очень тихо, — может, ты хотела бы мне что-то сказать?

Какая-то часть меня жаждет заорать на ублюдка — так, чтобы он оглох до скончания веков! — но я продолжаю держать рот на замке. Не дождется, ведь достоинство — это все, что у меня осталось, и я его сохраню.

— Молчишь? Как-то на тебя не похоже... Впрочем, скоро ты передумаешь, это я тебе обещаю.

Что он собирается предпринять?!

Он лениво вертит палочку, не сводя с меня глаз.

кап... кап... кап...

Останавливается.

кап... кап... кап...

Соберись. В этот момент не происходит ничего такого, чего ты не сумела бы выдержать.

Я встречаюсь с ним взглядом. Его глаза похожи на океан — обманчиво-притихший, в глубине которого таится смертельная опасность, — и я чувствую, как тону в нем, погружаюсь в пучину всеобъемлющего ужаса... И за мгновение до того, как я достигаю дна, он с улыбкой поднимает палочку — и мир взрывается.

— Круцио!

Кровь... огонь... каждый дюйм моего тела вспарывают нет нет нетнетнет острые лезвия и пронизывают плоть

до самых костей Господибоже...

и теперь рана на руке ах, какой пустяк я даже не чувствую ее, ни рук

ни ног, только нервные окончания, которые выжигает боль, и огонь...

все мое тело горит в Адском пламени так больше не может продолжаться, это должно

закончиться о Боже я хочу умереть я умираю

с меня заживо сдирают кожу и отделяют от костей

все сухожилия и каждый мускул содрогается в предсмертной агонии словно

хор тысяч баньши завывает в голове умоляю дайте мне умереть

Внезапно все прекращается.

Баньши затыкают пасти.

Боже мой... о Боже...

По телу пробегает судорога, и одна из тварей взвизгивает снова...

Господи.

Это была я.

Отвернувшись в сторону, я кашляю, кашляю и никак не могу остановиться. Кажется, я сорвала связки... По изрезанному веревкой запястью стекает кровь... Вздрогнув, я закрываю глаза. У меня нет сил даже на то, чтобы взглянуть на другую руку.

кап кап кап кап кап

Это... это невообразимо. То, чего я никогда не пойму, как бы ни пыталась.

Меня трясёт.

Никогда, никогда больше...

Даже если мой мозг не помнит всего произошедшего, помнит мое тело. Словно проклятие Круциатуса — это нечто живое и злобное; притаившееся за спиной существо, протягивающее ко мне цепкие щупальца и готовое раздавить в любой момент. Даже если я побегу — а я ведь не могу этого сделать! — мне остается уповать на Бога.

Мышцы сводит от боли, и я вскрикиваю, когда в истертую кожу впиваются веревки.

Перед глазами все плывет и, услышав звук шагов, я несколько раз моргаю. Я забыла... я напрочь забыла о нем.

Трудно помнить о чем-либо еще, когда языки пламени облизывают твои кости.

Он выглядит... в точности, как и прежде.

Незадетым.

Как это вообще возможно?!

Опустившись на корточки, он заглядывает мне в лицо. Его губы изогнуты в усмешке.

— Что скажешь? — он вопросительно приподнимает бровь.

Скажу? Что я скажу?! Какие тут могут быть слова?!

— Я ведь обещал, что ты пожалеешь, малышка, а я привык выполнять обещания.

Хочу знать: почему?

Почему он позволил мне думать, будто я смогу выстоять? Почему он не подверг меня пытке Круциатусом еще в первый день, в тот самый миг, как я попала в его проклятую ловушку?!

Почему он позволил мне надеяться?..

Господи, я ненавижу его, ненавижу! Все это время он знал. Знал, что делает с людьми Непростительное проклятие, и забавлялся, смеясь над моими жалкими потугами, которые я называла сопротивлением...

Ненавижу его, ненавижу всеми фибрами своей души!

Ухмыльнувшись, он выпрямляется. В руке он сжимает толстый черный прут...

Прут. Палочка... Заклинание?.. Все это как-то связано с ним.

Воспоминание о пережитом так и болтается на задворках сознания, но я чувствую, что не пытка должна меня сейчас тревожить.

— Прошу вас...

Палочка приходит в движение и теперь указывает на меня.

— Хочешь добавки?

Нет!

— Нет, пожалуйста... прошу вас, не надо...

Разве он не видит, что выиграл? Что я сделаю все, лишь бы подобное никогда не повторилось?

В это время с моим лбом и ногами творится нечто странное: я ощущаю легчайшее прикосновение... чего-то. Это не боль, которую можно было бы списать на последствия Круциатуса, и я настораживаюсь.

Это заклинание Эффундуса. Сине-зеленые нити превратились в ленты и практически утратили прозрачность. Они настолько материальны, что их наверняка можно было бы потрогать.

кап кап кап

Меня бросает в холодный пот.

Несмотря ни на что, я должна держаться. Пытка — это всего лишь средство, с помощью которого он пытается ослабить мою ментальную защиту и преодолеть сопротивление, чтобы заклинание подействовало. Мне не следует забывать о том, кто я — и кто стоит рядом и смотрит на меня бесстрастными серыми глазами.

Как же я его ненавижу...

— Вскоре после того, как ты оказалась у меня, я задал тебе вопрос. Помнишь какой?

Что он имеет в виду?! Он задал мне тысячи вопросов! Почему он не продолжит то, что начал?..

— Чего вы от меня хотите? — спрашиваю я, игнорируя его слова. В моем голосе слышится страх пополам с отчаянием, и я стараюсь разбавить его толикой покорности. — Просто скажите, и я выполню это, только прошу вас... умоляю, не делайте этого снова!

По всему видно, что я удивила ублюдка. Он явно не ожидал, что я способна пойти на сделку с совестью, и на одно короткое мгновение я представляю, что... что он смотрит на меня. А затем... На его губах мелькает тень усмешки, и протянувшаяся между нами связующая ниточка — если она вообще существовала — рвется.

кап... кап... кап...

Он вновь опускается передо мной на корточки. Наши взгляды встречаются.

— Наконец-то ты поняла, что игры закончились, малышка, — шепчет он. — Я хочу, чтобы ты ответила на вопрос...

Его рука, все еще защищенная перчаткой, скользит по моей щеке и зарывается мне в волосы.

— …И почему бы нам не начать с того, который я только что задал?

Меня захлестывает паника.

Который он только что задал?... Ах да, он спрашивал о том, о чем уже спрашивал раньше... Черт! Когда это было?! В самый первый день, когда я попала в его западню? Или после того как он напоил меня Пробитасерумом?.. Как мне знать?! Я бы ответила на любой из его вопросов, чтобы он не подумал, будто я упрямлюсь, но я понятия не имею, что он хочет от меня услышать!

— П-простите, — говорю я тихо, — н-но не могли бы вы уточнить, какой именно вопрос вы п-подразумеваете?

— Уточнить? Этот вопрос был одним из самых важных.

Ну сколько можно?! Сколько можно доказывать свое превосходство?.. Просто скажи, что тебе нужно, ублюдок!

— В таком случае позволь освежить твою память, — продолжает он, — если только она не превратилась в решето... Каков был твой ответ, когда я спросил, жалеешь ли ты о том, что притворялась ведьмой?

Поверить не могу, что он снова затронул эту тему! Как же, я помню чертов вопрос — как и то, что дважды ответила ему “нет”. А еще я хорошо запомнила его слова...

“Следовательно, никаких сожалений? Ты пожалеешь, грязнокровка, это я тебе обещаю”.

— Теперь, грязнокровка, будь хорошей девочкой и ответь мне еще раз... Только правду.

Мой ответ остался прежним, хотя… если бы я знала заранее... Нет-нет, я ни о чем не жалею. Не в том смысле. Мне было одиннадцать. Я не вправе сожалеть о принятом тогда решении... Да и какой ребенок в том возрасте не захотел бы попасть в ожившую вдруг сказку?

кап... кап... кап...

Я молчу, потому что мой ответ ему не понравится.

Он утверждал, что хочет услышать правду.

Зачем? С тем же успехом он может вырвать ее у меня с помощью Круциатуса...

Внезапно он хватает меня за волосы и, вдавив мой затылок в камень, фиксирует в таком положении. Я начинаю задыхаться. Мне больно, но на этой боли, по крайней мере, можно сосредоточиться — в отличие от той, что вызвана проклятием.

Он наклоняется надо мной — так близко, что его лицо оказывается в каком-то дюйме от моего. Его ноздри слегка трепещут, а в глазах мерцает пугающий меня огонек.

— Тебе так трудно ответить на вопрос, малышка? — Тонкие губы раздвигаются в хищной улыбке — и я буквально каменею от ужаса. — Что ж, думаю, тут я смогу тебе помочь.

В горле мгновенно пересыхает, когда он дотрагивается до моей щеки кончиком палочки.

кап... кап... кап...

Прочертив замысловатую траекторию, палочка замирает прямо над моей переносицей.

Нет!

Я стараюсь вырваться, но он с такой силой дергает меня за волосы, что мне лишь остается шипеть и морщиться от боли.

— Ну-ну, потерпи, ты ведь знаешь, что это для твоего же блага. Нужно, чтобы ты представила свой ответ как можно чётче.

Он болен! Он...

— Круцио.

голодное чудовище набрасывается на меня сзади и

кинжально-острыми зубами раздирает внутренности, пытаясь добраться до

сердца рвет когтями плоть неееет не могу не могу больше его ядовитые

щупальца впиваются в позвоночник и перестань перестань ПЕРЕСТАНЬ!!!

Я все еще кричу и бьюсь в конвульсиях, когда до истерзанного пыткой мозга доходит, что все закончилось.

О Боже...

Прошло всего лишь несколько секунд... Минута? Едва ли больше... Не знаю, что со мной было бы, если бы...

Тело скрючивает мучительный спазм, и я со всхлипом втягиваю в себя воздух. Он по-прежнему держит меня за волосы... как наверняка держал все это время.

— Твои вопли словно музыка, малышка, — шепчет он, придвинувшись ближе. — Полагаю, Уолден находит тебя очаровательной... и этого будет достаточно, чтобы он наконец-то примирился с потерей гиппогрифа, которого ты у него украла.

Я пялюсь на него, не веря своим ушам. Он ведь не это имел в виду... Он не может. Он ведь не отдаст меня тому сумасшедшему маньяку после всего, что произошло?..

А с чего ты взяла, что ему не наплевать на твою судьбу, раз он получил то, что хотел? Что бы это ни было...

Долгие несколько мгновений мы просто смотрим друг на друга. Его глаза как никогда напоминают мне холодный, равнодушный океан, в глубине которого таится бездонная пропасть...

кап... кап... кап...

Он отпускает меня и стряхивает с ладони целую горсть каштановых волосков, кое-где слипшихся от крови.

Еще немного — и он снял бы с меня скальп.

Господи, мне так страшно...

Уронив голову на камень, я молча глотаю слезы.

Ты с самой первой минуты знала, что отсюда нет выхода... знала, что умрешь. Так что смирись.

Но разве можно смириться с подобным концом — ох, если это конец! — и рассуждать при этом здраво?! Ненавижу...

Ненависть станет моим спасением. Я хочу, чтобы он заплатил за содеянное: в десять раз, в сто и тысячу раз больше. В сто тысяч...

— Когда нам станет известно, кто из вас считает себя достойным влиться в наше общество, мы примем меры... Я склоняюсь к мысли, что подобные занятия должны проводиться с каждой маленькой грязнокровкой, которая посмеет сунуть свой нос в Косой переулок.

Он... я не нахожу слов.

“Чокнутый” — слишком слабое определение.

— Вероятно, что некоторые ввиду своей тупости будут настаивать на своем, но не думаю, что таких окажется слишком много.

Словно наяву я вижу перед собой толпу первогодок, впервые очутившихся на станции в Хогсмиде. Таких радостных, нетерпеливых... Какое общество он собирается построить, подвергая пыткам детей?!

И как назвать общество, которое поощряет его методы?

Это так несправедливо... Почему меня никто не предупредил? Я ведь всерьез считала, что высокие оценки в школе позволят мне преуспеть в дальнейшем и все мои “Превосходно” докажут скептикам, что я ничуть не хуже тех, кто родился в волшебных семьях! И что в результате?!

А в результате ты получила вот это... Интересно, обратил бы он на тебя внимание, если бы ты сидела где-нибудь в уголке и не высовывалась?

Неожиданно плечо обжигает Жалящее заклятие — и это возвращает меня к действительности.

Стараясь сохранить нейтральное выражение лица, я открываю глаза. Я не знаю, почему меня должно это волновать, он ведь в любом случае меня убьет, вне зависимости от того, что я стану — и чего не стану — делать и говорить... Но этот момент еще не наступил.

Не сейчас.

— Ты слушаешь меня или нет?! — рычит он, но затем возвращается к прежнему вопросительному тону. — Любопытно узнать вот что: если бы в самом начале тебе продемонстрировали не фокусы с птичками-цветочками, а темную сторону магии, твой выбор состоялся бы в пользу нашего мира?

кап... кап...

В этот момент я думаю о родителях... о доме. Я бы желала оказаться где угодно — лишь бы подальше отсюда! — и без оглядки вернулась бы к прежней жизни, если бы это означало, что я никогда больше не увижу его.

То есть, ты теперь жалеешь, что попала в волшебный мир?

Н-не знаю... Но разве он не этого добивался?

— Я не знаю, — говорю я еле слышно.

Это правда... ну или достаточно близко к тому, чтобы быть правдой.

Выпрямившись во весь рост, он начинает смеяться.

— Не знаешь? Должно быть, маггловское обучение еще хуже, чем я думал, раз даже теперь ты предпочитаешь ему вот это.

При воспоминании о коридорах и классах школы Святой Марии**, куда я поступила бы, если бы не письмо из Хогвартса, на глаза наворачиваются слезы... Тамошняя директриса рвала и метала, когда мы в конечном итоге отклонили предложенную стипендию — и в особенности после того как родители не смогли объяснить, почему ее школа оказалась для меня недостаточно хороша.

Но разве недостаточно?

Конечно, ту школу нельзя сравнить с Хогвартсом, а директрису — с профессором Дамблдором. Там я не изучала бы магию, но... Все равно меня там ждали бы интересные уроки, хорошие учителя и друзья, которым нравилось бы обсуждать домашние задания...

Там я бы никогда не познакомилась с Гарри и Роном... Сама мысль об этом разбивает мне сердце.

Нахмурившись, он поднимает палочку, и я вскрикиваю:

— Нет!

Господи, только не снова!

Он выгибает бровь.

— У тебя готов ответ?

Множество ответов, ты, мерзкий, отвратительный ублюдок, но я не настолько глупа, чтобы швырнуть их тебе в лицо.

Не сводя глаз с причудливо закручивающихся нитей заклинания, я киваю. Затем перевожу взгляд на него... Он ухмыляется.

— Продолжай.

Набираю побольше воздуха в легкие и...

— Вы правы. Я бы действительно никуда не поехала.

Ненавижу себя за это признание, но я знаю, что сказала правду. Ведь если бы я могла выбраться из этого ада и забыть все, словно дурной сон, я бы сделала это с радостью. И уж точно не захотела бы поехать в Хогвартс, если бы до этого меня истязали Круциатусом!

Окружающий нас конус уплотняется еще больше.

кап... кап... кап...

— Вот как? Храбрая маленькая гриффиндорка оказалась вовсе не такой храброй...

Ненавижу его! Какого черта он постоянно долбит одно и то же?! Я же сказала именно то, что ему хотелось услышать!

Что если он не поверил и теперь собирается снова тебя пытать?

Но он ведь не слепой! Он должен видеть, что я говорю правду...

И вдруг образы того-что-могло-бы-быть, возникшие в моей голове, начинают меняться с невероятной скоростью. Я вижу другую-себя в библиотеке школы Святой Марии, готовящуюся к выпускным экзаменам; сияющих от радости и гордости родителей; себя же, постигающую — нет, не зельеделие и древние руны, а химию и латынь, которые на самом деле мало чем от них отличаются; себя, закончившую Оксфорд и ставшую потом знаменитым ученым, способным изменить мир, — да вообще кем угодно! — без того, чтобы кто-нибудь не сказал мне, что я не могу им стать только потому, что моя проклятая кровь недостаточно чиста...

Я трясу головой. Наверняка это вербена усилила мое воображение. Мне нужно сосредоточиться на том, что происходит прямо сейчас, а не на том, чего никогда не было.

Он смотрит на меня так пристально, что кажется, будто взглядом он пытается проникнуть в мою душу и понять, что в ней творится... Внезапно на его губах появляется улыбка.

— Проведем небольшой эксперимент?

Что?

кап... кап... кап...

Обойдя скамейку, он снова садится у котла, запускает руку в карман мантии и вынимает оттуда еще одну палочку...

Мою палочку.

Заметив, что я зачарованно слежу за его манипуляциями, он ухмыляется еще шире.

— Раз ты согласилась со мной, что не должна была притрагиваться к ней даже пальцем, полагаю, ты будешь счастлива ее уничтожить, не так ли?

Это не мои слова...

Палочкой он прикасается к открытой ране на моем предплечье.

— Слово, которое ты ищешь, звучит как ”Репудио”.

Нет, я не могу...

А разве у тебя есть выбор?

Он поворачивает палочку так, что теперь она целится мне в голову.

— Само собой, если тебе нужна финальная демонстрация, чтобы окончательно определиться, то я могу...

Я ненавижу тебя, ненавижу, НЕНАВИЖУ!

Какая горькая ирония в том, что единственное заклятие, которое я могу наколдовать без палочки, не захотел бы использовать ни один волшебник!

Он открывает рот и...

Он не станет пытать меня моей же палочкой!

— Репудио.

Мой голос звучит тихо и безжизненно, однако этого достаточно, чтобы заклятие послало сильную дрожь вдоль всего позвоночника. Поверхность палочки покрывается серебристыми трещинками и начинает светиться... и внезапно рассыпается, оставив после себя горстку желтоватого пепла, которую он тотчас же отправляет в котел.

Такое чувство, что в груди на месте сердца образовалась огромная дыра, которую теперь ничем не заделать... Глаза вновь наполняются слезами.

Я более чем уверена, что он упивается моим отчаянием, но мне наплевать. С моей стороны было бы предательством не оплакать эту потерю.

кап... кап... кап...

Что, во имя Всевышнего, он собирается делать с этим зельем?!

Я вздрагиваю, когда он поднимается с табурета.

— Отлично сработано, малышка. Сегодня ты оказала своим приятелям-грязнокровкам огромную услугу.

Что?

— Ты ведь не хотела бы, чтобы еще кому-то довелось проходить подобное... обучение, не так ли? Вот почему тебя должно обрадовать, что ты послужишь предупреждением для остальных, раз уж Дамблдор и его прихлебатели не соизволили рассказать таким как ты о последствиях.

Послужу чем?! Как? Что он, дракл его раздери, заставит меня делать?!

Я не позволю ему так со мной обращаться! Я должна сосредоточиться на том, кто я и где нахожусь, что я думаю и чувствую. Или на том, как сильно я его ненавижу!

Ненавижу каждое его движение, каждый надменный жест... Ненавижу то, как он сейчас на меня смотрит.

Его глаза светятся, словно у голодной кошки, караулящей пойманную добычу.

— Теперь же, маленькая грязнокровка, — произносит он с неприкрытым злорадством, — прежде чем наше дело подойдет к логическому завершению, позволь напомнить тебе одну вещь... Ты мне задолжала.

Он вскидывает палочку.

НЕТ! нет нет нет только не это прошу все что угодно только не снова

Отчаянно рванувшись, я пытаюсь высвободиться, но это, конечно же, бесполезно. В вены просачивается ледяной ужас, исходящий, казалось, из самого сердца. В этот момент я готова на все, лишь бы он остановился... лишь бы перестал меня мучить.

— Я ведь обещал, что буду наслаждаться каждым мгновением, малышка. И что-то мне подсказывает, что всех этих мгновений окажется недостаточно, чтобы ты заплатила сполна.

— Нет, умоляю, не делайте этого! Я согласна на все... все, что вы захотите!

Он мерзко ухмыляется — и я понимаю, что это конец. Ненавижу...

— Я и не сомневался. Круцио.

острые крючья впиваются мне в глаза, ноги, руки

сердце неееет перестань перестань раскаленный металл плавит кожу и кости в

единое целое и я хочу умереть

я кричу, когда кипящая жидкость поглощает меня, и

ощущаю, как темнота — забвение или смерть мне все равно потому что я жажду ее прихода — наползает со всех сторон, но

так же внезапно отступает, сметённая огненно-красным ураганом боли, ревущим бесконечным потоком, который превращает меня в кровавое

бесформенное месиво снова и снова и дай мне умереть! я снова вижу благословенную тьму и тянусь к ней всем своим естеством, но она опять ускользает, когда меня начинают резать на куски и

окунают в ванну с кислотой и неееет нетнет клещами выдирают ногти на руках и ногах Боже... и

боль взрывается в моей голове и расщепляет меня на атомы, переполняя

чистейшей агонией прекрати умоляю! от нее нигде не спрятаться, лишь в черной всеобъемлющей бесконечности о пусть она наконец придет!

и на этот раз он позволяет тьме меня обнять

* * *

Сквозь сомкнутые веки пробивается призрачный свет. Я слышу, как где-то неподалеку раздаются голоса.

Неужели я умерла?

Тупая, ноющая боль во всем теле говорит мне об обратном.

Ох, почему я все еще жива? То зелье... заклинание... Что он со мной сделал?!

И та... пытка...

Сколько времени понадобится, прежде чем ад, через который ты прошла, превратит человека в растение?

По крайней мере, сейчас я соображаю... И это на самом деле я. Кажется.

Ну еще бы тебе не казалось.

Не знаю. В большинстве случаев я не могла думать.

А еще... судя по ощущениям, мой мозг наконец-то свободен.

То есть... раз они не пытались поработить... тебя, тогда что?

Понятия не имею.

Не открывая глаз, я прислушиваюсь к тому, что происходит.

Помимо голосов, до меня долетает звяканье стекла, словно кто-то собирает склянки, и... все. Ничего не бурлит и не капает.

Сколько крови они у тебя взяли?

Много. Я испытываю такую слабость, что с трудом концентрируюсь на разговоре.

— ...так это сработало? — голос Макнейра.

— Ну же, Уолден, ты ведь не хочешь сказать, будто сомневался, что это сработает?

Пауза.

— Я не это имел в виду.

В ответ раздается негромкий смешок.

Самодовольный ублюдок.

— Разумеется, мы не будем до конца уверены, пока не увидим, как оно подействует на грязнокровок, но можешь не сомневаться: сварено зелье как следует.

— Так я могу ее взять?..

— НЕТ!

Долгая пауза.

— Но... Люциус, мне казалось, что мы обо всем с тобой договорились...

— ...предварительно, Уолден, и я не припомню, чтобы брал на себя конкретные обязательства по данному вопросу.

Еще одна пауза... Гадкий смех.

— Вот уж не подумал бы, что доживу до того дня, когда ты, Люциус, захочешь поиграть с магглокровной сучкой.

Шипение:

— Не говори ерунды!

— Тогда зачем она тебе?

Пауза. Затем:

— Она показалась мне... занятной. И я думаю, что найду ей лучшее применение.

— Темному Лорду это не понравится.

— Ну и как, по-твоему, Он об этом узнает?

Пауза.

И снова его голос.

— Интересы Темного Лорда простираются настолько широко, что наш небольшой проект, который Он, безусловно, одобрил, едва ли удостоится самого пристального Его внимания. К тому же Повелителя никогда не заботили... частности, и ты, к слову, должен быть за это благодарен.

— Э-э, может, в этом и есть смысл, Люциус. Ты только скажи, что в этой девке такого особенного?

Смех.

— Позволь я тебе покажу.

Шаги.

В моем направлении. Секунду спустя я различаю тяжелую поступь Макнейра.

Господи...

— Мне разбудить ее? Или ты снова все будешь делать сам?

— В этом нет необходимости, Уолден, она уже пришла в себя.

Мой подбородок обхватывают защищенные перчаткой пальцы, и я невольно вздрагиваю.

— Посмотри на меня, грязнокровка.

Я повинуюсь. Макнейр взирает на меня с явным скептицизмом, а он... Его выражение я не могу разобрать. Перед глазами пелена, и веки словно налились свинцом... я слишком устала...

Долго будет это продолжаться?

В груди ворочается глухое раздражение. Они ведь должны были меня убить! Так какого черта...

— Видишь, сколько в ней ненависти? — говорит он. — Это просто чудо.

— Лично мне по душе, когда они визжат, словно свиньи.

Притворный вздох.

— Ты так и не стал ценителем утонченных развлечений, верно, Уолден?

Он отпускает меня, и Макнейр презрительно фыркает.

— Интересно, что бы на это сказала Нарцисса?

Надменный взгляд.

— Нарцисса мне доверяет, потому что я никогда не давал ей повода думать иначе... и не собираюсь делать этого впредь. Кроме того, — добавляет он сухо, — моя жена ценит... дополнительные преимущества.

— О да, власть является тем еще афродизиаком! — гогочет Макнейр.

— И ты, разумеется, можешь об этом судить?

Макнейр с шумом выдыхает, в то время как он смотрит на него с насмешливой улыбкой.

— Не тешь себя мыслью, Уолден, — продолжает он обманчиво-мягким тоном, — что прошедшие шестнадцать лет заставили меня позабыть о том инциденте... И если ты хочешь, чтобы Темный Лорд оставался в неведении относительно того, кто именно повинен в провале столь важного задания, я предлагаю тебе забыть о ее — кивок в мою сторону, — существовании.

Их взгляды скрещиваются... Руки обоих сжаты в кулаки.

В конце концов Макнейр пожимает плечами.

— Раз так, Люциус, то я устраняюсь. Разгребайся с этим делом сам!

Подхватив сумку из драконьей кожи, Макнейр направляется к выходу и мгновением позже дверь за ним с треском захлопывается.

Теперь он смотрит на меня, и я тоже не спускаю с него глаз. Мы снова одни...

Что дальше?

Он подходит к полке и возвращается обратно. Наклонившись, он заносит надо мной нож — и я начинаю метаться, словно мышь, пойманная в мышеловку. Сейчас...

— Не дергайся, грязнокровка, — шипит он предупреждающе.

Затем молча — и даже как будто не глядя, — он разрезает на мне веревки, пока все до единой не оказываются на полу.

Наконец-то освободившись, я со стоном сползаю на скамейку. В затекших конечностях восстанавливается кровообращение, но у меня нет сил, чтобы двигаться. Все болит...

— Вставай.

Мне удается опустить ноги на пол, но когда я пытаюсь подняться, колени предательски подгибаются, и я сваливаюсь как подкошенная.

— Я сказал вставай!

Пытаюсь еще раз — бесполезно. Не могу.

Сколько крови они взяли?

Он опускается на корточки и берет меня за подбородок, вынуждая поднять голову.

— У тебя есть два пути, грязнокровка, — с этими словами он кладет передо мной кусочек веревки. — Если ты и в самом деле хочешь умереть, я снова привяжу тебя и позову Уолдена, но должен тебя предупредить: не жди, что смерть будет быстрой и безболезненной. Его предпочтения весьма... своеобразны. Или же... — рядом с веревкой ложится кольцо. — Ты можешь пойти со мной. Все зависит от тебя.

Я так устала, что, глядя на лежащие перед собой предметы, мечтаю, чтобы все побыстрее закончилось. Какая-то часть меня уговаривает взять веревку, но в то же время перед глазами стоит фигура палача... мерзкая гримаса, с которой он смотрел на меня... Не зря он напомнил мне тролля, который едва не убил меня на первом курсе. Тролль хоть и был злобной тварью, но напал на меня потому, что такова его природа. В его жестокости не было ничего личного. А Макнейр...

Или...

Он внимательно наблюдает за мной, словно ему любопытно, что я решу. Хотя... есть еще что-то, выходящее за рамки простого любопытства.

Может ли то, что готовил для меня Макнейр, оказаться хуже Круциатуса? Ведь причины, по которой он должен был сдерживаться, больше не существует. Что помешает ему пытать меня снова и снова?.. Макнейр ужасен, но его холодная жестокость лежит за гранью моего понимания. И эти его слова о “лучшем применении”... Нет, я этого не вынесу.

С другой стороны, блестящие глазки Макнейра... то, как он говорил обо мне...

Никак не соображу. Голову как будто набили опилками...

Не знаю, что в конечном итоге заставляет меня сделать это — видимо, принцип меньшего зла, — но мои пальцы смыкаются вокруг кольца... Выражение его лица неуловимо меняется, но больше ничего не происходит.

Наверное, портключ был одноразовым. Или комната защищена от перемещений.

Я бессильно опускаюсь на пол.

Он поднимается и пинком отбрасывает кусок веревки.

— Вставай, грязнокровка, нам пора.

Разве он не видит, что я не могу?!

— Я не собираюсь пачкаться об тебя Империусом. Сейчас ты встанешь и выйдешь за дверь, а если не сможешь идти, то поползешь... и сделаешь это немедленно.

О Боже...

Меня шатает, словно пьяную, когда я становлюсь на колени, опираясь при этом на руки. Так мне удается продвинуться вперед на пару сантиметров, но потом раненая рука подворачивается и я снова заваливаюсь на пол.

Сколько крови?..

Он с отвращением фыркает и...

Уходит!

— Я не могу! — хриплю я, в отчаянии хватаясь за кольцо. — Не бросайте меня здесь!

Оглянувшись, он ухмыляется.

— Ты сделала выбор, грязнокровка, и теперь твоя судьба в моих руках.

Он подходит к полке с зельями. Слышен звон стекла и звук наливаемой жидкости.

Откинувшись на спину, я прикрываю глаза.

Неужели он рассчитывал, что я выйду отсюда на своих двоих после того, как они выцедили из меня кровь?

Он и не рассчитывал.

Я даже не могу сказать, что хуже: что он позволит мне умереть... или что он этого не сделает.

Шаги.

Я не реагирую. Мне все равно, что он собирается со мной делать. Я не смогу сопротивляться в таком состоянии...

Мои глаза потрясенно распахиваются, когда он подхватывает меня на руки. Я буквально цепенею, но уже в следующее мгновение начинаю яростно вырываться... Тщетно. Борьба отнимает у меня остатки сил, и вскоре я сдаюсь.

— Расслабься, грязнокровка, — бросает он отрывисто. — Если я захочу тебя помучить, ты первой об этом узнаешь, уж поверь.

Моя голова прижимается к его плечу, и я чувствую тепло, исходящее от его тела... Странное ощущение: нечто подобное я испытывала, дотрагиваясь до змеи.

Я смутно сознаю, что он выносит меня из комнаты — наверное, чтобы мы оказались за антиаппарационным барьером, — закрывает дверь и наколдовывает Люмос.

Наверное, я могла бы дотянуться до палочки, выхватить ее и...

Дурацкая идея.

Вскоре мы достигаем подножия лестницы... По крайней мере, мне так кажется. Он крепче прижимает меня к себе. Резкий рывок — будто в один миг из меня вытряхнули внутренности, а потом запихнули обратно, — и нас вновь окружает черное безмолвие. И я снова в надежных руках...

После всех этих недель боли, ужаса и беспомощности так приятно ощутить поддержку... забыть бы еще, кому эти руки принадлежат.

— Люмос.

Я моргаю. Кажется, что с тех пор, как я покинула эту каменную комнатушку, прошла не одна сотня лет. Та Гермиона была совершенно другим человеком. Даже в первый раз потянувшись за кольцом, она жила надеждой...

Кольцо так и греется в моем крепко сжатом кулаке, и я бросаю его на пол, будто ядовитого паука. Серебристый ободок катится по каменным плиткам, наполняя гробовую тишину комнаты мелодичным звоном.

Он кривит губы, глядя на меня, словно на какого-нибудь таракана... или клопа. Я пытаюсь ответить тем же, но не выдерживаю и первой отвожу взгляд.

Дура. Думала, тебе известно, кто он? Да ты понятия не имеешь, к кому попала...

И позволила ему вернуть себя обратно... Господи, что я наделала?!

Я зажмуриваюсь. Не хочу знать.

Мое тело болезненно реагирует на каждое его движение — и когда он взмахивает палочкой, я не могу понять, что происходит...

Легкий шорох.

Сдвинув покрывало, он кладет меня на постель. Я и забыла, какой здесь удобный матрац... Мне так хорошо, что я бы не отказалась провести так остаток своих дней.

Вполне возможно, твое желание сбудется.

Господи... почему он просто меня не прикончил?

Сквозь тяжелеющие веки наблюдаю за непроницаемой маской, в которую превратилось его лицо. Когда он наклоняется, чтобы поправить одеяло, мою руку задевает прядь его волос, и я рефлекторно сжимаю пальцы... Он её выдергивает.

— Не спи, грязнокровка, мы еще не закончили.

Оставь меня в покое!

Он отходит, а я прислушиваюсь к тихому шелесту его мантии, пытаясь различить другие звуки. Вот он ставит что-то на стол... наливает какую-то жидкость... возвращается.

Мне все равно.

Моей щеки касается палочка... Плевать.

— Я принес тебя сюда не для того, чтобы ты умерла у меня на руках, грязнокровка. А теперь открой глаза и выпей это, пока я тебя не заставил.

Я нехотя подчиняюсь.

На прикроватном столике, которого раньше не было, стоит кубок, наполненный каким-то зельем. Он убирает палочку и подталкивает кубок ко мне.

Ублюдок и впрямь решил, что раз он принес меня сюда и уложил баиньки, то я с радостью ухвачу предложенное?! Черта с два!

— Нет, это не то, о чем ты подумала. Я не собираюсь тратить его на тебя.

Он имеет в виду ту штуковину, для которой они с Макнейром цедили твою кровь... Как это мило с его стороны.

— Я сказал пей, ты, маленькая идиотка! Тебе сразу станет лучше.

Чувствую, как изнутри поднимается дикая злоба.

Как он смеет проявлять заботу — и это после всех издевательств! Я не стану его слушаться!

Да и что он может сделать?

С этой мыслью я отпихиваю от себя кубок, и тягучая красно-коричневая жидкость выплескивается ему на мантию.

С перекошенным от ярости лицом он выхватывает палочку и направляет на меня.

— Хочешь умереть, грязнокровка?!

Тон его голоса заставляет меня задрожать от страха. Ох, ну зачем я его провоцировала? Знаю ведь, на что он способен...

Уголок его рта подергивается, но он опускает палочку. Я обессилено сползаю на подушки.

Очистив мантию заклинанием, он поднимает кубок и... ухмыляется.

— Ты упрямее ослицы, но я это предвидел.

Он достает из кармана небольшую фляжку и снова отмеряет порцию зелья.

Самодовольный мерзавец.

Взяв кубок в левую руку, он обходит столик и оказывается рядом со мной.

— Возможно, пользы от тебя будет меньше, чем неприятностей, — говорит он задумчиво. В правой руке он вертит палочку, словно заправский фокусник. — Когда ты попросила забрать тебя оттуда, я понадеялся, что твое поведение изменится к лучшему.

Я бы в жизни ни о чем таком не просила, если бы не думала, что Макнейр окажется еще хуже...

В чем лично я начинаю сомневаться.

— Похоже, что я ошибся, — продолжает он тем временем. — Сколько же Круциатусов может понадобиться, чтобы в тебе появилась хотя бы капля уважения?

Господи, прошу, только не снова...

Он переводит взгляд с меня на палочку и обратно.

— Или ты решила, что я подарю тебе более легкую смерть? — рычит он, целясь мне в голову. — Все не так-то просто, малышка.

Еще одна пытка убьет меня, и он об этом знает!

Он вновь опускает руку.

Я не свожу с него глаз, в то время как он смотрит на палочку. Несколько секунд он стоит, как будто решаясь, и на его лбу появляется глубокая складка. А затем...

— Империо.

блаженство...

тепло... и нет никакой боли...

он подает мне кубок, и я с благодарностью принимаю его...

хороший человек... и так обо мне заботится...

у зелья странный вкус, но первый глоток согревает...

...поэтому я выпиваю все до капли, последовав его совету...

он поддерживает меня... это так приятно...

говорит, чтобы я поставила кубок... прилегла отдохнуть...

в безопасности... тишина и покой проникают глубоко-глубоко...

и он понемногу меня отпускает...

Я вскрикиваю, когда волна неописуемой боли пригвождает меня к кровати.

Он хмурится.

Внезапно его палочка приходит в движение...

— Дормио.

И я проваливаюсь во тьму.

 

* — Гебридский черный — порода драконов, обитающих на Гебридских островах. Гебридский черный намного агрессивнее своего валлийского сородича. В длину достигает около тридцати футов. У него грубая чешуя, блестящие лиловые глаза, вдоль хребта проходит невысокий, острый как бритва гребень. На конце хвоста имеется стреловидный шип, а крылья напоминают крылья летучей мыши. Питается в основном оленями, иногда ловит крупных собак и даже коров. Магический клан МакФасти, много столетий живущий на Гебридах, по установившейся традиции заботится о местных драконах.

** — школа Святой Марии — престижная католическая школа-интернат для девочек, расположенная в Кембридже. Основана в 1898 г.

(Материал взят из Википедии)

Когда я прихожу в себя, горит свет.

Свет... Значит ли это, что он здесь?

Вообще-то мне все равно.

Лежа на спине, я безучастно разглядываю узор балдахина, сходящегося кверху тяжелыми складками. Столько времени под ним провела, а рассмотреть довелось только теперь...

Должна сказать, невелико упущение.

Я переворачиваюсь на бок, лицом к стене, и снова закрываю глаза. Каждая клеточка изломанного тела ноет от боли.

Раздается шорох.

Шаги.

Так он все-таки здесь...

У меня не осталось сил на беспокойство.

Тишина.

Мне кажется, если я оглянусь, то увижу его рядом с кроватью, склонившимся надо мной... наблюдающим... или что там можно делать настолько тихо.

С другой стороны, зачем мне оглядываться? Может, если я не стану смотреть на него, он оставит меня в покое...

Он стаскивает с меня одеяло.

— Вставай!

Черта с два. Чего мне бояться теперь, после... после всего?

— Не пытайся меня игнорировать, ты, мерзкая маленькая грязнокровка! Или прошлый опыт показался тебе недостаточным?!

Да пошел ты.

Внезапно раздается смешок, словно ублюдок вспомнил нечто забавное. Сладким, как патока, голосом он произносит:

— Риверсайд-Клоуз, 38.

Боже, нет.

Я вскакиваю как ошпаренная. Он стоит, прислонившись к столбику кровати, и его бледное лицо кривится в той самой, едва ли похожей на улыбку отвратительной гримасе.

— Не трогайте их!

Он картинно приподнимает бровь, и я в отчаянии выкрикиваю:

— Мои родители ничего вам не сделали!

— Они породили тебя, грязнокровка, — отвечает он, делая вид, что рассматривает свой безупречный маникюр. — Как по мне, этого более чем достаточно.

Его ухмылка пробирает до мурашек.

— Любой садовник скажет тебе, что лучший способ покончить с сорняком — это вырвать его с корнем, — продолжает он. — На деле не так уж сложно выяснить, где и когда рождается ребенок-грязнокровка, и я не вижу смысла в том, чтобы дать отродью прожить достаточно долго и тем самым стать для нас проблемой... Впрочем, как и в том, чтобы позволить его родителям повторить ту же ошибку.

Его слова должны меня шокировать, но все мои чувства притупляет смертельная усталость. Наш разговор ненормален, но также и глуп и бессмыслен... и я слышала это раньше.

— Тогда почему бы вам не прикончить меня и таким образом не избавиться от проблемы? — шепчу я.

Дернув краешком рта, он отвечает вопросом:

— А ты бы этого хотела?..

Под его пристальным взглядом я невольно вздрагиваю, и по его лицу расползается ухмылка.

— Так я и думал, — говорит он. — Тебе хотелось бы прожить как можно дольше — это глупое, но вполне естественное желание, — и я могу тебя заверить, что здесь ты в безопасности. С другой стороны, твои родители... Назови мне хоть одну причину, по которой я должен сохранить жизнь им, предоставив возможность беспрепятственно плодить грязнокровок.

Господи... Мамочка, папочка, мне очень жаль. Простите меня, я не знала... не знала, что, ответив на письмо из Хогвартса, я навлеку на вас все это...

Мысли проносятся в голове со скоростью света. Что можно противопоставить столь извращенной логике, основанной на слепой ненависти? В этих стенах ублюдок волен делать все, что взбредет в его больную голову, и я ничего не могу с этим поделать... кроме как понадеяться на его несуществующее милосердие.

Как же я его ненавижу!

— В связи с этим у меня к тебе предложение. Я, так и быть, оставлю в покое твоих родителей-магглов, если с этого момента ты будешь вести себя подобающе... Что скажешь?

А что тут можно сказать?!

— Почему я должна вам верить?

— Верить мне или нет — дело твое. Но если ты еще хоть раз посмеешь отнестись ко мне с неуважением, то клянусь тебе, грязнокровка, именно они за это заплатят... И мне почему-то кажется, что проверять ты не станешь.

Знаю, что мама никогда бы не позволила мне сдаться на его милость, но это мой выбор, не ее.

И это даже не выбор.

— Согласна, — отвечаю я, каким-то чудом выдавливая слова.

Голос — даже для моего незавидного положения — звучит чересчур глухо.

Потерянно.

Его губ касается легчайшая усмешка, но больше — ничего.

Несколько мгновений он выжидающе смотрит, а я не знаю, как быть. Что ему нужно?

— Ч-чего вы от меня хотите?

— Я ведь уже сказал тебе, чего хочу.

Что... ах, это. Ну, полагаю, подняться с кровати — далеко не самое худшее, что он может мне приказать, хотя... Тело болит так, что сейчас это и есть самое худшее.

Медленно опускаю ноги на пол и встаю, слегка пошатываясь. Сделав неуверенный шаг вперед, я спотыкаюсь о прикроватный столик и едва не падаю. Ублюдок грубо хватает меня за руку и толкает через всю комнату с такой силой, что я едва не сшибаю стул и вцепляюсь в его спинку, ощутив внезапный приступ головокружения.

Сзади раздается звук шагов.

Он обходит меня по кругу, придирчиво рассматривая со всех сторон. Его взгляд задерживается на моей груди, прямо напротив сердца. Тонкие губы насмешливо изгибаются. Я смотрю вниз...

Вот ведь скотина.

Я забыла, что в мантии — в том месте, куда он уставился, — зияет огромная прореха. Левой рукой я пытаюсь прикрыться, чувствуя, как к щекам приливает краска стыда.

Понятия не имею, почему я так реагирую, ведь до этого он видел намного больше.

— Хм-м, кажется, твоя мантия пришла в негодность и мне следовало бы дать тебе другую... Впрочем, это, — он мимоходом прикасается палочкой к моему левому предплечью, — самое меньшее, о чем тебе нужно волноваться.

Какого черта ты не оставишь меня в покое?!

Забывшись, я вскидываю голову и натыкаюсь на его взгляд...

Моя рука сама собой опускается.

Ненавижу тебя.

— Прекрасно, — ухмыляется он, но ухмылка исчезает так же быстро, как и появляется.

Он останавливается у противоположного края стола и тычет пальцем в стул, на который я опираюсь.

— Садись.

От слабости у меня подкашиваются ноги, и, несмотря на его раздражающий тон, подчиняюсь я беспрекословно.

Призвав кубок, он наполняет его вчерашним зельем и протягивает мне. С трудом принуждаю себя сделать первый глоток — пойло имеет легкий металлический привкус, напоминающий кровь, — но с каждым новым глотком в голове проясняется, а разлившаяся по телу усталость уходит без следа.

Допив, я ставлю кубок на стол.

Возможно, излишне резко, потому что он хмурит брови и наклоняется ко мне.

— Позволь мне прояснить одну простую вещь, — произносит он ледяным тоном. — Задание, которому требовалось твое, скажем так, участие, выполнено, и лично мне глубоко плевать, умрешь ты или нет. — Он делает эффектную паузу, будто подчеркивая значимость своих слов, и продолжает: — Я сохранил тебе жизнь забавы ради, грязнокровка, но если ты вдруг окажешься бесполезной, то так же легко могу и передумать... Равно как и наказать тебя за дерзость и непослушание, когда сочту это нужным.

Я не могу заставить себя посмотреть ему в лицо, и мой взгляд не отрывается от столешницы.

Не понимаю. Если он так сильно меня ненавидит, то почему принес сюда, а не...

— Да, малышка, — его шепот как никогда напоминает шипение огромной змеи, — пора тебе узнать, что есть вещи, расставаться с которыми неизмеримо больнее, чем даже с кровью.

В памяти неожиданно всплывает приглушенный шепот Гарри, рассказывающего о том, как Петтигрю отрезал себе руку, и меня передергивает. Такое чувство, что я попала в кошмарное сновидение, которое с каждой секундой становится все страшнее и страшнее. И если совсем недавно мне казалось, что я понимаю цель происходящего — ужасную, но при этом вполне осязаемую, — то теперь... Его вчерашняя размолвка с Макнейром очень четко показала, что теперь он не обязан отчитываться ни перед кем, и это означает...

...что он держит тебя ради собственного садистского удовольствия, и власть его над тобой безгранична, вот что.

Или же он хочет, чтобы я так думала?

— Но пока тебе не о чем беспокоиться, — говорит он вкрадчиво. — На сегодня у тебя будет другое задание.

Я с опаской слежу за тем, как он, слегка наклонившись, достает из-под стола большую книгу, пыльную и довольно потрепанную на вид. На ее корешке тонкой пурпурной вязью обозначено название: “Освоение Темных Искусств. Введение в Танатоническую Магическую Теорию”.

Узнаю? ее с первого взгляда.

Это та самая книга — будь она неладна! — которую я сдуру схватила тогда в библиотеке.

Что он задумал?

— Разве тебе не любопытно узнать о нашей совместной работе? Ты блестяще справилась с возложенной на тебя миссией, и было бы непростительной глупостью позволить Уолдену тебя уничтожить, — с этими словами он кладет книгу посередине стола. — Так что теперь у тебя появился шанс доказать мне свою ценность.

Мельком взглянув на книгу, я снова перевожу взгляд на ухмыляющегося чему-то ублюдка.

— О, ты боишься, что она закинет тебя на край света, и предпочла бы остаться здесь?.. Как это трогательно.

Можно подумать, что после вчерашнего у меня возникнет желание отправиться туда, куда он захочет меня отправить! Почему он должен перевернуть все с ног на голову?!

— Нет, грязнокровка, сейчас ты можешь читать ее без опаски. Советую начать с третьей главы. У тебя есть двенадцать часов, чтобы во всем разобраться.

Оглядев комнату, он небрежным взмахом палочки отодвигает стоящий у кровати столик в свободный угол и наколдовывает привычную миску супа и пару кусочков хлеба...

Но на этот раз рядом с миской появляется большой ярко-красный плод.

Яблоко.

Раньше в моем рационе не было фруктов. Я вдруг отчетливо представляю, как вгрызаюсь в спелую мякоть, как яблочный сок течет по моим пальцам, а я его с наслаждением слизываю...

В устремленном на меня взгляде мелькает нечто, и он усмехается.

— Это на тот случай, грязнокровка, если ты найдешь в себе силы поесть. И еще. Ты вся в крови, поэтому я надеюсь, что ты вымоешься к моему приходу... А то противно на тебя смотреть.

Ну и кто в этом виноват?!

— И чтобы ты не думала, будто я прошу невозможного, я оставлю тебе свет...

Он делает паузу, ожидая моего ответа.

— Благодарю вас, — отвечаю я, стараясь удержаться от сарказма.

Он самодовольно ухмыляется и дизаппарирует.

Взобравшись с ногами на стул, я обнимаю себя за коленки и начинаю мерно раскачиваться взад-вперед, уставившись в стену напротив — такую же серую и мрачную, как и мое будущее.

Сколько еще он собирается меня держать здесь? Что ему от меня нужно?

Может, мне бы стало легче, если бы я смогла заплакать, но... Я не могу. Это слишком ужасно.

Стул подо мной протестующе скрипит, и я останавливаюсь. Одному Мерлину известно, что со мной будет, если я его сломаю.

Тишина.

Пустота.

Я чувствую себя выжатой до капли, и не только потому, что мне пришлось уничтожить палочку.

Тебе не следовало так поступать. Никогда.

У меня не было выбора. Он ведь собирался пытать меня Круциатусом!

Он так или иначе это сделал.

И что же? Неужели я должна вызваться добровольцем только потому, что ублюдок на это способен?! Ну уж нет!

Я содрогаюсь.

Он не только может издеваться надо мной, как и когда ему заблагорассудится. С помощью Империуса он может заставить меня пойти на что угодно, даже без прямой угрозы моим родителям.

Думать об этом невыносимо.

Опускаю ноги на пол и прячу лицо в ладонях.

Господи, что же мне делать?

Что он хочет, чтобы я делала?!

Я могу проигнорировать его приказ и просто сидеть здесь, рассматривая причудливые линии каменной кладки до тех пор, пока пустота и безразличие, поселившиеся в голове, не завладеют всем моим существом. В сущности, мне даже думать ни о чем не придется — ни о камнях, ни о чем-либо еще.

Придется!

Зачем? Можно ведь погрузить себя в кататонический ступор, с которым он не сможет совладать...

...после чего отправится за папой и мамой! Он сказал тебе разобраться с тем, что написано в книге!

Господи. Раз ему нужно, чтобы я жила, то даже смерть он расценит как неповиновение...

Ты в ловушке, куда ни кинь, и обязана ему подчиняться.

Ненавижу!

— Ненавижу тебя, тварь, слышишь?! — визжу я, вскакивая на ноги. — Будь ты проклят!

Подлетаю к стене и со всей дури впечатываю в нее кулак.

Ой!

Корчась от боли, я сворачиваюсь калачиком прямо на полу.

Прекращай истерить, Гермиона. Ты должна во всем разобраться.

Как? Как и с чем я могу разобраться?!

Надо надеяться на лучшее.

Надеяться?! Ну как же. Моя надежда умерла в тот самый миг, когда за нами закрылась дверь той проклятой башни...

Когда я умерла для надежды.

Ты спятишь, если перестанешь надеяться. Хочешь, чтобы у родителей появился шанс?! Значит, ты ДОЛЖНА оставаться в здравом уме!

Иными словами, мне нужно держать себя в руках, чтобы заставить свой мозг работать в нужном направлении? Будто это поможет...

Что если я достаточно сильно его разозлю, и он меня прикончит? Орден наверняка сможет защитить моих родителей.

Даже не думай. Разве ты не видишь, что в Ордене чихать на тебя хотели? Кто ты для них? Правильно, никто. Грязнокровка. Так почему их должна волновать судьба твоих родителей? Каких-то жалких, по их мнению, магглов?! Которым, скорее всего, даже не сообщили, что ты пропала?

Так и есть.

Я медленно поднимаюсь с пола.

В моем случае вера — не просто слово, обозначающее чье-либо убеждение. Это — выбор, и я не сдамся.

С губ срывается горький смешок: все же я удовлетворю любопытство, за которое так жестоко поплатилась. У меня есть двенадцать часов — хотя нет, больше похоже на одиннадцать с половиной, — для того, чтобы поесть, принять ванну и выяснить, что ему все-таки нужно.

В раздумье потираю лоб. Возможно, мне следовало бы поесть, но я не так уж и голодна. Мой взгляд задерживается на яблоке, и желание запустить в него зубы на миг становится нестерпимым... Но нет. В первую очередь ванна, а остальное может подождать.

Доковыляв до ванной, я на полную мощность отвинчиваю краны.

Так или иначе, он почти наверняка наложил на яблоко какое-нибудь заклинание.

Ну и кем ты себя воображаешь, Гермиона? Белоснежкой?!

Ну а что? Было бы замечательно съесть отравленное яблоко и заснуть мертвым сном, дожидаясь, пока явится прекрасный принц и спасет меня из плена...

Мысль вызывает ухмылку, но в моей ситуации лучше смеяться, чем плакать. К тому же глупо полагать, что он подсыплет мне что-то в еду — вместо того, чтобы заколдовать с помощью Империуса или пригрозить Круциатусом... мне или моей семье.

Хотя ублюдок как-то сказал, что ненавидит использовать Империус на грязнокровках.

И именно поэтому он использовал Империус на тебе. Между прочим, дважды.

В первый раз он хотел продемонстрировать, что может это сделать.

А во второй?..

Не знаю. Я была не в том состоянии, чтобы размышлять над этим, и многого не помню, но мне показалось... на секунду, не больше, но я увидела в нем что-то человеческое...

Да неужели? Ты увидела это до или после того, как он выцедил твою кровь, заставил уничтожить палочку и едва не запытал тебя до смерти?!

После.

После, и я не хочу об этом думать.

Сбросив мантию, я вдыхаю полной грудью и осторожно погружаюсь в ароматное, обволакивающее тепло, едва не плача от восторга. Истертые в кровь лодыжки и запястья должны болеть немилосердно, но вместо жутких ран я вижу лишь слегка порозовевшую кожу. Недоверчиво прикасаюсь к макушке — в том месте, где он почти... нет, фактически выдрал у меня изрядный клок волос, — и не нащупываю ничего похожего. Кожа головы чуть более чувствительна, да и только.

Зелье?

Если судить по вкусу, зелье должно было восполнить потерянную — отнятую — кровь, хотя вполне допускаю, что у него есть и другой, заживляющий эффект. Или же он вылечил меня, пока я спала.

С его стороны это воистину благородный жест.

Он мог бы припугнуть меня Круциатусом, после того как я отказалась пить ту гадость, — или даже залить мне ее в глотку силой...

Он и припугнул, забыла?

Но не выполнил угрозу?..

Только потому, что еще одной пытки ты бы не пережила.

Ладно, может, так оно и есть. Но после того как он заставил меня принять зелье, ему больше не нужно было использовать Империус... Однако он его использовал и держал меня в том блаженном состоянии, в котором не было боли...

Бога ради, Гермиона!

Я плещу в лицо водой и тру себя мочалкой так яростно, что вскоре на теле не остается и следа от ужасных кровавых символов, только кожа в тех местах, где я особенно усердствую, краснеет и становится шершавой, как наждак.

Но... если есть хоть малейший шанс, что он начнет замечать меня, а не воплощение всего, что он так люто ненавидит, то стоит надеяться...

Мне нужно на что-то надеяться.

Не надежда, а бред сумасшедшего.

Выдавливаю на ладонь немного шампуня и растираю его в пену.

Я ведь не утверждаю, что он не способен причинить мне боль. Просто тогда мне показалось, что он не был уверен в своем желании так поступить. И заметь, ничего мне не сделал...

Зато теперь восполнил упущение с лихвой, верно?

Угу. И я не вижу в этом логики. Может, он просто пытается быть непредсказуемым?

Если так, то справляется он прекрасно.

Или же дело вовсе не в этом? Что если он хочет заставить меня забыть его вчерашнюю нерешительность и поэтому ведет себя как конченый ублюдок? Старается меня уверить, что пойдет на убийство не задумываясь... или же... уверить в этом себя?..

Не смеши.

Ладно. Все это, конечно, хорошо, но я хожу вокруг да около, ни на дюйм не приблизившись к конечной цели. И вообще: почему меня должно волновать его прошлое поведение? Я не должна злить его впредь, поэтому первым делом необходимо разобраться с книгой... Хотя нет. Для начала — поесть. Предпочитаю решать проблему на сытый желудок.

Нехотя выползаю из ванны и, потянувшись к стопке полотенец, обнаруживаю лежащую рядом с ней новую мантию. Казалось бы, мелочь, но от мысли, что сейчас я смогу надеть чистую — а главное целую — одежду, на душе становится чуточку легче.

Одевшись и подсушив волосы, я выхожу за дверь, закрываю ее за собой и направляюсь к столику с едой.

Остановись!

Что?

Тебе туда нельзя!

С чего это вдруг?!

Это может показаться странным, но... Меня не покидает чувство, что стоит мне только подойти поближе — и случится нечто ужасное.

Я мотаю головой.

Глупости. В том углу нет ничего такого.

Делаю еще один шаг...

Там небезопасно!

и снова замираю.

Это же просто смешно!

Вовсе нет. Мои ладони становятся липкими от пота.

Да чтоб его! Теперь я понимаю, почему он так злобно скалился, упомянув о еде. Мерзавец наложил на меня какое-то заклятие!

Ненавижу его!

Дикая злоба позволяет мне продвинуться вперед еще на шаг...

Стой!!!

Меня колотит дрожь.

И я знаю, что ступи я дальше...

Несомненно, это его рук дело. Ублюдок пытается меня запугать, но я ни в коем случае не должна поддаваться панике. На самом деле нет ничего страшного в том, чтобы просто подойти к столику и взять яблоко, такое сочное и сладкое...

Шаг — и волна жидкого пламени пробегает вдоль позвоночника, вырывая у меня болезненный вскрик. Стальная плеть хлещет меня по пальцам, ладоням, запястьям, превращая кости в мелкое крошево... Задыхаясь, я падаю на пол.

Я не могу, не могу! Это того не стоит... Ничто в мире того не стоит!

Резко отпрянув, я с ужасом ощупываю руки. Ни ран, ни переломов — ничего.

Господи, что это было?!

Я таращусь на безобидный с виду столик с едой... и вдруг замечаю на полу тонкую дугообразную линию, проходящую от стены до стены и отчетливо выделяющуюся на фоне каменных плиток.

Линию, которой — я уверена — раньше тут не было.

Я присматриваюсь, пытаясь определить, с чем имею дело. Похоже на какой-то порошок... Наклоняюсь ближе.

Руки снова начинают подрагивать. Морщась от неприятных ощущений, я убеждаюсь, что не ошиблась: на полу действительно рассыпан порошок, напоминающий цветом ржавчину. И чем ближе я к этой линии нахожусь, тем сильнее надрывается внутренний голос: “Держись от нее подальше!”

Набрав полные легкие воздуха, я дую на порошок изо всех сил. Тщетно. Каждая крупинка остается лежать на своем месте, словно приклеенная.

Обойти эту мерзость невозможно. Я могла бы попытаться через линию переступить, но даже на расстоянии чувствую, как щупальца Круциатуса тянутся ко мне, опутывают, подобно Дьявольским силкам, и стараются поглотить целиком...

На четвереньках я отползаю к двери, радуясь, что он далеко и не видит того, что тут происходит.

Кстати.

Раньше он ни за что не упустил бы возможность посмеяться над моей беспомощностью. Так почему он не здесь?

Наверное, потому, что его присутствие сделало бы ловушку очевидной. Он явно хочет, чтобы ты провалила задание.

Но почему? Он ведь сказал, что у меня есть двенадцать часов... Интересно, это его задание как-то связано с тем, что происходило в подземелье башни?

Наверняка да. И если ты поймешь, что именно произошло вчера, то разберешься и во всем остальном.

Господи, я не хочу об этом вспоминать...

Придется. Что он тогда сказал Макнейру? Не те обычные гадости, а нечто важное...

Сейчас. Он сказал...

“Разумеется, мы не будем до конца уверены, пока не увидим, как оно подействует на грязнокровок, но можешь не сомневаться: сварено зелье как следует”.

...сварено... та штука на полу...

“...пока не увидим, как оно подействует на грязнокровок...”

До меня вдруг доходит, что на полу рассыпаны остатки проклятого зелья, и они каким-то образом излучают ужас, боль и отчаяние, что я испытывала вчера.

Меня переполняет жгучая ярость.

Черт бы побрал этого ублюдка! Он опробует свое варево на мне!

Но если заклятие наложено не на еду, то это означает, что как только я окажусь по другую сторону, со мной все будет в порядке...

В самом деле? Ты ведь не знаешь наверняка. Зачем рисковать?

Преодолев это препятствие, я докажу, что его мерзкое заклятье не сработало.

Думаешь, его это обрадует?

Едва ли.

С другой стороны, он оставил тебе еду, и если ты до нее не доберешься, ему это точно не понравится...

Да что ему вообще от меня нужно?!

Он хочет, чтобы ты во всем разобралась.

Верно.

А темномагическая книга и полоска высушенной крови послужат отправной точкой.

В таком случае он не рассердится, если я взгляну на нее поближе?..

От мысли, что мне придется это сделать, перехватывает горло. Эта штука явно не хочет подпускать меня к себе... Дрожа всем телом, я невольно пячусь к двери ванной, но даже на расстоянии ощущаю ее присутствие.

Прекрати думать о ней, как о живом существе!

Может, если я разбегусь как следует, то все же сумею преодолеть барьер?

Я отталкиваюсь от стены и бегу по направлению к еде, чтобы...

меня накрыла сотканная из огня пелена, и крючья... острые как бритва стальные крючья застряли в теле, пропоров его насквозь... это невыносимо! разве вчера я недостаточно страдала?! я не могу!!!

остановиться в дюйме у черты.

Черт!

Я падаю на колени и в бессильной ярости колочу по полу кулаком. Не могу себя перебороть... Но и не могу позволить ему выиграть!

Он и так выиграл. Вчера, когда использовал твою кровь, чтобы сварить зелье.

Всего лишь первый раунд. Я найду способ отыграться.

Схватив со стола кубок, я направляюсь к раковине и наполняю его до краев. Возвращаюсь обратно.

Кровь водой не смоешь, даже не пытайся.

Ну нет!

Я со злостью выплескиваю воду на каменные плитки, чтобы наконец-то избавиться от порошка, и... Меня окутывает облако ржавого пара. Ледяные иглы, языки пламени... Ослепнув от боли, я бегу в ванную и запираюсь там, чтобы оно до меня не добралось...

Все в порядке! Ты в безопасности, слышишь?!

Паника понемногу отступает.

Лишь убедившись, что осталась невредима, я возвращаюсь в комнату, пообещав себе, что не стану приближаться к линии, пока не выясню, о чем говорится в книге.

Садясь за стол, я сознательно выбираю его место — освещение здесь чуть лучше, да и прямого запрета на это не было, — и бросаю взгляд на растрескавшийся кожаный переплет, на котором едва просматривается тисненый серебром герб. Книга очень старая: во всяком случае, выглядит она так, словно чары Сохранности выветрились из нее давным-давно.

Или же магия самой книги разъедает ее изнутри.

Он утверждал, что я могу дотрагиваться до нее без опаски... Но это его слова, которые отнюдь не добавляют желания заглянуть под обложку.

В то же время я не могу просто сидеть и пялиться на книгу до тех пор, пока он не вернется. Он меня убьет...

Так или иначе, Гермиона.

Не дав себе времени на раздумья, я резко раскрываю книгу и...

Ничего не происходит.

В этом он не солгал.

Судя по надписи на титульной странице, это и есть “Введение в танатоническую магическую теорию”... Губы кривятся в невеселой ухмылке. Я провела немало времени в библиотеках, чтобы не удивляться подобным лицемерным утверждениям, называющим толстенный том, написанный на понятном разве что специалисту языке, “Введением” во что бы то ни было.

Не впервой, справишься. Начни с третьей главы, как он и говорил.

Закатав для удобства рукава, я пододвигаю книгу поближе.

Прочитав название главы, я не знаю, плакать мне или смеяться. “Мстительный отклик и его использование в управлении вторичной производной векторов Хагалаза”. Одна из тех, что я успела пролистать перед его появлением. Если бы мне тогда удалось разобрать эти каракули, возможно, я бы смогла предугадать дальнейший ход событий...

И очень может быть, что он хочет, чтобы я так думала и тем самым разочаровалась в собственных силах. У меня не было времени, чтобы прочитать главу целиком — не говоря уже о том, чтобы понять написанное. И даже теперь, несмотря на то что у меня в запасе десять или одиннадцать часов, текст представляется не поддающейся расшифровке абракадаброй...

Не отвлекайся.

Ладно, поехали.

Примечание о применении векторов Хагалаза, читаю я.

Хагалаз — сила глубинной перестройки, имеющая потенциал к трансформации и разрушению. Студенту, вознамерившемуся приступить к изучению магии Танатоса, прежде надлежит ознакомиться с множеством существующих методов использования поля Хагалаза и его векторов. Тому, кто совершенствуется во владении Темными искусствами, лишь четкое понимание, каким образом объединение желаний и эмоций определяет состояние вектора, позволит управлять силами Порядка и Хаоса. Те же бесстрашные души, что прокладывают мост между Светом и Тьмой, должны разуметь, что малейшее расстройство ума может видоизменить производные вектора самым неожиданным и удручающим образом. Список наиболее распространенных эмоциональных связей приведен ниже в нотации Долохова*.

На первый взгляд текст лишен смысла.

Просматривая его снова, я стараюсь ухватить то, что кажется понятным: трансформация и разрушение... расстройство ума... видоизменить производные... удручающим образом?

Мне не нравится, как это звучит. И я понятия не имею, как все это связано с вчерашним зельем. Может, ситуация прояснится, когда я доберусь до конца главы?

Рассматривая руническую запись уравнения, машинально потираю лоб. Мозг отказывается работать... Тут бы не помешали перо и чернила.

И все же какое это облегчение, что я могу — пусть и ненадолго — погрузиться в абстрактный мир древних рун и попытаться найти баланс между Исой и Эваз, вместо того, чтобы взвешивать каждое свое слово в разговоре с ним.

Я определенно не в форме, потому что довольно долго не могу сосредоточиться. На экзамене во время сдачи СОВ на это дается намного меньше времени. Хотя... уровень СОВ не предусматривает подобных задач.

Могу поклясться, что ублюдок не верит, что я сумею во всем разобраться, и при этой мысли я испытываю знакомый трепет удовлетворения. Я прямо жду не дождусь, чтобы понаблюдать, как с его губ сползает самодовольная ухмылка...

Вообще-то я была бы на седьмом небе от счастья, если бы никогда больше не увидела его насмешливо улыбающегося лица.

И тебе по-прежнему требуется выяснить, как это работает.

Итак... Полагаю, вчера он не просто так отправил меня прогуляться по парковой дорожке.

Если я правильно трактую написанное, поле Хагалаза — это потенциальный диапазон реакций, которые возникают у человека вследствие какого-то негативного опыта, а вектор Хагалаза управляет этими самыми реакциями... Как и у любого вектора, у него есть длина и направление. Эти величины, скорее всего, зависят как от самого опыта, так и от восприимчивости мозга испытуемого. То есть, чем восприимчивее мозг, тем длиннее вектор, а что касается направления... не сомневаюсь, что именно опыт определяет, будет ли это трансформация или же разрушение.

Мимоходом отмечаю, что термин “разрушение” рассматривается в положительном контексте. Хотя чего еще можно было ожидать от книги по Темным искусствам?

И разве существующие законы физики не утверждают то же самое?

На прошлых каникулах мне взбрело в голову пройтись по школьной учебной программе, и я помню занудствования моего кузена Джона о том, что Вселенная постепенно погружается в хаос — потому что энтропия внутри нее растет... или что-то в этом роде. Так или иначе переход к порядку имеет “негативное” направление, что должно компенсироваться большим беспорядком в других местах.

Что ж, не раз наблюдав беспорядок в комнате Рона и сундуке Гарри, не могу с этим не согласиться.

Но...

Я морщу лоб.

То есть, выходит так, что при рассмотрении векторов Хагалаза с точки зрения энтропии можно утверждать, будто темная магия — или, во всяком случае, эта ее ветвь — нечто вроде проводника в нашем естественном стремлении к распаду?

Проводника, который ускоряет процесс... Или искажает его до неузнаваемости.

И если энтропия — это свойство физических систем, то вектор Хагалаза оказывает влияние на человеческий разум.

Но как?

В поисках ответа я продолжаю пялиться на ряды уравнений.

Где-то на краешке сознания возникает неясная мысль, и я медленно тянусь к ней, стараясь не спугнуть. Вот-вот... Внезапно, словно вспышка, меня озаряет понимание, и все сразу становится на свои места.

Первая производная вектора показывает скорость изменения основного поля Хагалаза. Иными словами, как быстро опыт — или, точнее, реакция человека на опыт, — толкает его к разрушению или трансформации. Вторая же производная... это скорость изменения изменения. Именно вторая производная ускоряет или замедляет деструкцию.

Теперь мне понятно название главы: “Мстительный отклик и его использование в управлении вторичной производной векторов Хагалаза”. Тот список “эмоциональных связей” — не что иное, как перечень способов управления эмоциями человека, толкающих его к разрушению.

Я и до этого знала, что темная магия завязана на негативных эмоциях. Например, Пробитасерум не сработал бы, если бы не было этого принципа... не говоря уже о Круциатусе.

Согласно приведенным уравнениям, месть всегда стремится к разрушению, независимо от того, чем она вызвана, — амбициями бездушного негодяя или же инстинктом матери, защищающей своего ребенка. И самые сильные эмоции, направляющие векторы Хагалаза в деструктивном направлении, — это страх и ненависть.

Ненависть.

Но ненависть — это то, что поддерживало меня все это время и позволило сохранить рассудок!

Меня пробирает озноб.

Дрожь, вызванная вовсе не холодом подземелья.

“Видишь, сколько в ней ненависти?” — сказал он вчера Макнейру.

Он прямо истекал довольством...

Господи.

Он хотел, чтобы я его ненавидела.

”Разве ты не хочешь отомстить мне, малышка?”

“Согласись, что в мире нет ничего слаще мести...”

“Мстительный отклик и его использование...”

Все это время я думала, что он просто-напросто выпячивает передо мной свои чистокровные предрассудки, а на самом деле он доводил меня до нужного ему состояния! Все те ехидные комментарии по поводу того, что я знаю и чего нет; его насмешливая снисходительность, с которой он встречал мои выпады; то, что он с самого начала не сокрушил меня Круциатусом, чтобы я не отчаялась раньше времени и не потеряла желание его ненавидеть...

Теперь ты знаешь, почему он вел себя как конченый ублюдок.

Потому что он такой и есть. Конченый ублюдок.

Ты пришла к этому умозаключению логическим путем или говоришь так лишь потому, что ненавидишь его?

Дурацкий вопрос. Разумеется, я его ненавижу!

Ох.

Вот дерьмо!

Я проиграла еще до того, как вошла в башню, потому что ненавижу его за то, что он со мной сделал. Ненавижу. Реагирую именно так, как он того хочет. Он поймал меня в ловушку моих собственных эмоций, и я ненавижу его за это тоже.

Как, ну как я могла быть такой идиоткой?!

Все более-менее прояснилось, верно?

Однако я до сих пор так и не поняла одного: почему? Почему он это делает? Если он жаждет уничтожить меня физически, то для этого существуют куда более легкие способы...

Или все это как-то связано с тем, что он хочет меня использовать? Что еще он может сделать, кроме как погрузить меня в это состояние?.. Не могу даже представить, а если бы и могла...

Что я могу предпринять?

В отчаянии я вцепляюсь в волосы, словно боль сумеет подсказать мне ответ. Я не хочу об этом думать, я хочу заорать... и орать до тех пор, пока звук не заполнит комнату целиком и не заглушит мерзкий шепот, звучащий в моей голове: ”Все, что ты делаешь, играет ему на руку. И даже твой крик играет ему на руку”. Перед ним я абсолютно беспомощна...

Ты НЕ беспомощна.

Да что я могу...

Посмотри в книгу, дура!

В книге сказано, как направить вектор в сторону разрушения, но не о том, как его остановить или развернуть в противоположную сторону... Странно.

Вовсе нет, учитывая тот факт, что книга посвящена изучению темной магии.

Но в ней также нет ни слова о том, что процесс необратим, верно? Как однажды сказала профессор МакГонагалл: ”Запомните, что любая трансфигурация возможна, если вложить в нее достаточно силы или мастерства. Просто некоторые попытки требуют чуть больше усилий”.

Трансфигурация оперирует менее тонкими материями — или, скорее, более осязаемыми, — но, как мне кажется, по тому же принципу. То есть, возникает вопрос изменения направления вектора Хагалаза таким образом, чтобы повернуть его в сторону трансформации, а не разрушения. Что подразумевает перенаправление второй и первой производных вектора в ту же сторону.

Это должно быть возможным.

Я в сотый раз смотрю на уравнение.

Если страх и ненависть приводят вектор к деструкции, то чтобы повернуть его в обратную сторону, я должна использовать... противоположные им чувства?

Только не говори мне о всепобеждающей силе любви или о чем-нибудь столь же идиотском! Можно подумать, если ты перестанешь его ненавидеть, то он внезапно признает магглокровок равными себе, предаст идеи Волдеморта и вы будете жить в мире и согласии до конца своих дней!

Как же. В реальном мире единственная вещь, в которую он может превратиться, — это корм для могильных червей, и, к моему величайшему сожалению, едва ли это произойдет в ближайшие несколько лет. К тому же действие векторов, насколько я могу судить, направлено на меня.

И еще... Антипод любви — это вовсе не ненависть, но равнодушие. Я поняла это, когда слушала бесконечную болтовню Джинни Уизли о Гарри, граничившую с одержимостью...

Ты уже знаешь, что противопоставить ненависти? И какого рода будет “трансформация”?

Трудно сказать. В книге предупреждают, что “…малейшее расстройство ума может видоизменить производные вектора самым неожиданным и удручающим образом...”

Но...

Ничего другого мне не остается. Если я не попытаюсь развернуть вектор, он так и будет толкать меня в пучину ненависти до тех пор, пока я в ней не захлебнусь... Да и вряд ли я проживу достаточно долго, чтобы беспокоиться о какой-то там “трансформации”.

Все, что мне нужно сейчас, — это остановить деструкцию. Чтобы он никогда больше не смог меня использовать.

Ну и как ты ее остановишь?

Посредством принятия.

Чудесно. Не то чтобы ты когда-то избегала трудностей, но сейчас ты говоришь о невозможном.

Вовсе нет. Это вопрос выбора. Тогда я выбрала ненависть, теперь же...

А что если он заранее предугадал твою реакцию и это решение ему только на руку?

Не знаю. Но не думаю, что он сможет использовать против меня мое стремление понять.

Раньше ты не думала, что твоя ненависть, направленная на него, будет влиять и на тебя тоже...

У меня нет другого логического объяснения, кроме того, что своими действиями он добивался, чтобы я его ненавидела. Даже книгу он показал мне с единственной целью: чтобы я поняла неизбежность происходящего и потонула в отчаянной, бессильной ненависти.

Пора бы тебе уже запомнить, что в волшебном мире законы логики не действуют. Особенно в том, что касается чистокровных.

Я могу и дальше демонстрировать ненависть, одновременно наблюдая за его реакцией. Так я смогу выяснить, что ему в действительности от меня нужно.

Конечно, если его реакция не будет притворством... Потому как он может заставить тебя думать, будто ты выяснила, что ему в действительности нужно.

Это произойдет лишь в том случае, если он меня раскусит.

До сих пор ему это удавалось.

До сих пор я не понимала смысла его поступков.

А теперь вдруг решила, что понимаешь?.. Не обольщайся.

Ну...

Он манипулировал людьми, когда тебя еще на свете не было! Ты и в самом деле считаешь, будто сможешь его переплюнуть?!

Но ведь должно же у меня быть хоть какое-то преимущество! Он не сможет использовать против меня то, чего не знает...

Ты говоришь как распоследняя слизеринка.

С волками жить...

О Боже.

Так вот в чем подвох? Он хочет, чтобы я стала отражением его собственных извращенных устремлений!

Господи, что мне делать?!

Прежде всего — успокойся. Перестань на него реагировать. Используй силу духа, а не хитрость, и тогда он не сможет ни во что тебя втянуть. Начни со своего понимания того, что хорошо и что плохо.

Хм-м. Это последнее, чего он от меня ждет, даже если и поймет, в чем дело...

Все не так!

Но как мне перестать его ненавидеть, когда он продолжает надо мной издеваться?!

Мой взгляд останавливается на предательской линии на полу.

Вот для чего ему все это понадобилось. Не для личного удовольствия — хотя не сомневаюсь, что он от души наслаждается происходящим, — но для того, чтобы подвести меня ко вчерашнему дню... К зелью.

К заклинанию.

Интересно, как оно действует?

Ты знаешь как.

Да.

Взглянув на рассыпанный порошок еще раз, я ощутимо вздрагиваю.

Каков бы ни был принцип, кажется, что заклинание поглотило все, что я чувствовала вчера, и сконцентрировало его в осадке из крови и зелья... Но зачем?

Зачем он это делает?

Моя кровь и кровь дракона... Что там насчет тринадцатого способа?

В книге нет алфавитного указателя, и это усложняет поиск. Я просматриваю страницу с оглавлением, но не нахожу ни единого упоминания о драконьей крови. Кажется, так называемая “танатоническая” ветвь темной магии не использует ее напрямую — или же...

Вот черт.

Разве он не упоминал, что книга принадлежала его деду? И что именно Волдеморт изобрел тринадцатый способ?.. Если он не солгал, значит, книга абсолютно бесполезна, потому что была написана намного раньше!

Я ищу пометки на полях, хоть что-нибудь...

Здесь должна быть подсказка! Иначе как мне во всем разобраться?!

А ты уверена, что он этого хочет? Похоже, он придумал еще один способ над тобой поиздеваться...

Я вздыхаю.

Похоже. Теперь мне остается дождаться его и послушать, что он скажет.

Машинально запускаю пальцы в волосы.

Сколько у меня осталось времени?

Не так много.

Бесчисленные страницы, исписанные неразборчивыми паучьими каракулями, рунические уравнения... Будь у меня в запасе несколько дней — я и то не уверена, что справилась бы.

Господи, я так устала...

Я опускаю голову на скрещенные руки.

Обязательно попытаюсь еще раз... только немного отдохну. Закрою глаза буквально на минуточку...

* — нотация Долохова (Dolohovian notation). Здесь нотация — изображение условными знаками, цифрами, буквами.