Юные особи доинтернетного периода (джен)

Как сейчас помню: тем летом был мой первый сникерс, первый Фейхтвангер и первый поцелуй.

Фейхтвангер оказался самым вкусным, что, пожалуй, немного странно для девушки в шестнадцать лет. Сникерс был приторно-сладким, а поцелуй, конечно, волнительным: настоящий, мокрый, скользкий... Повторять не хотелось, хотя мальчик был красивый! Но я сразу поняла, что не тот, не мой, и в который раз задала себе философский вопрос: а где же тот? Мы пока ещё не встретились, успокаивала я себя, и времени на поиски – целая жизнь, минус шестнадцать лет. Главное, чтобы тот, бродя по земле, не целовал в это же время другую – вдруг ему понравится, и он не разберётся, что где-то его жду я, самая лучшая и неповторимая, русая, кареглазая, с кучей комплексов, которые он мне поможет преодолеть. Когда убедит меня, что я самая лучшая и неповторимая. Наверное, это будет не сложно – я искренне готова в это верить!

Слава богу, каникулы закончились, и мы с Серёжкой больше ни разу не остались наедине. То его сестренка, то родители, то моя строгая бабушка – всё время кто-то был вместе с нами; я ловила его разочарованные взгляды, а сама вздыхала с облегчением.

– Где ты была раньше? – спросил он в день моего отъезда, сверля меня у вагона большими карими глазами. Серёжка, как и я, каждый год приезжал на лето в этот пыльный южный городок; наши бабушки давно дружат. – Почему нас раньше не познакомили?

Я только пожала плечами. Если бы мы познакомились раньше, может быть, что-то и вышло. А так нет.

И вот я еду в поезде и держу в руках подаренную им книжку (совершенно не помню уже какую, хоть это и не важно – она со временем затерялась в моих книжных дебрях) с надписью на первой странице: «Любимой Анечке от Сергея». Поезд летит, сердце бухает в груди… В меня кто-то влюбился, по-настоящему. Конечно, по-настоящему, как же может быть иначе – раз не постеснялся написать об этом! Что написано пером, то… то вам не нашептанное на ушко «какая ты клёвая» в душном кинозале, и не пьяный подростковый бред «будь моей, детка, ты просто супер» на тусовке одноклассников. Надпись сохранится долгие годы, на неё можно смотреть, её можно потрогать, погладить рукой, испытывая снова и снова щенячий восторг: я женщина, и весьма привлекательная! За окном мелькают украинские станицы, поезд мчится строго на север, а я еду домой – целованная. Ура! И бр-р-р… Надеюсь, во второй раз это будет приятней. Во второй раз всё должно быть приятней, так я думала (и, признаться, не без оснований). Прекрасное лето... Будет о чём рассказать подружкам – привру, конечно, распишу со всеми придуманными подробностями. Всё равно правду они никогда не узнают.

Через неделю Серёжка умчится на северо-восток и обязательно напишет мне письмо: интересно, сколько дней оно будет ползти из Томска? Да, интернета ведь ещё нет и не предвидится; и мобильников нет, а минута разговора с сибирским городком стоит столько, что наши с Серёжкой мамы-папы не поймут – «почта, детки, почта!» – старая, добрая, не всегда надёжная почта! Зато Союз пока есть – стоит громадина, как тот бычок, качается… Упадёт через пару лет, но мы это не сразу поймём – молодые, полные надежд – какая разница, где жить: квартира, дом, улица ведь всё те же! Правда, страна другая. Ну и ладно! А дефолты – это беда тех, у кого деньги есть.

То, что страны разные, станет понятно немного позже. Через несколько лет, разбуженная ночью всё в том же южном поезде суровым криком таможенника, я буду бубнить: какие наркотики, вы что, только личные вещи! И уже совсем тихо возмущаться: зачем будить и всякую чушь посреди ночи спрашивать, когда такой сон снился под стук колёс! Я уже не школьница, а студентка, и, кажется, мне снился он – наверняка я его встречу этим летом. Там, где я живу, его, похоже, нет – хотя в миллионном городе можно долго блуждать, не пересекаясь.

Но не буду забегать вперёд – я по-прежнему еду на север, держу под мышкой книжку с дорогим сердцу посвящением и думаю о предстоящем учебном годе: последний класс, потом поступление… Следующее лето уже не будет таким беззаботным. Не будет долгих ночей с книгой в обнимку, после которых подъём к полудню, малинник, гамак, груша падает мимо головы – считай, повезло… Бабушка к грязной посуде и близко не подпускает, зато кормит, как на убой: «мать тебя голодом морит, что ли?» Она всегда, в отличие от папы, немного недолюбливала маму… Купание в грязной речке, поездки на море через перевал на жутком тарантасе – как только он не развалился, прыгая по колдобинам, как не свалился вместе с нами, везунчиками, в заросшую кривыми деревцами пропасть? (Я подозревала, что у нашего юного водителя и в помине не было прав.) Вечерние прогулки с друзьями вдоль единственной центральной улицы с вечно не работающим кинотеатром; случайное знакомство, Серёжкины горящие глаза, невинные беседы о школе, стихи, которыми в душевном порыве хотелось с кем-то поделиться (они тогда так и теснились во мне, выливаясь ровными строчками в зелёной тетрадке в клеточку). Мы сидели вдвоём у вечернего костра, Серёжка сорвал для меня совершенно незнакомый, ароматный, жуткодикоцветущий сорняк и красиво показывал методы какого-то боевого искусства, размахивая в воздухе длинной, ровной палкой, похожей на посох. Потом я ещё долго шевелила в костре этой тлеющей палкой, поднимая снопы искр, пока она полностью не сгорела. Мы даже не смели взяться за руки... Не потому, что я была комсомолкой, и не потому, что мама учила начинать отношения с душевно-интеллектуального общения на расстоянии – просто было немного страшно. Мою неустойчивую, сентиментальную душу переполняли эмоции. Я прибежала домой, заперлась в своей крошечной спальне (да кому я нужна?) и схватила зелёную тетрадку.

Какие цветы дикие…

Душистая тайна вечера…

И я притаилась, тихая,

И я притаилась, вечная…

Сгорел деревянный скипетр,

А пламя горит, по-прежнему:

Съедает всё, ненасытное,

Ползёт повсюду, безбрежное…

Напевы звёздные тянутся

К луне серебристо-снежной:

Они притаились, каются,

Что песня такая нежная…

Наутро глянет украдкой

Светило горящей зорькою,

И жизнь притаится, сладкая,

И жизнь притаится, горькая…

Естественно, всё это могло выплеснуться только летом, когда мозг не забивали косинусы, непредельные углеводороды и адсорбция.

Так, где это я? В поезде. Со мной на север мчится похищенный у бабушки Фейхтвангер – «Безобразная герцогиня». Каково это – быть безобразной? Не просто в прыщах, или с кривыми ногами, или жутко курносой, а по-настоящему безобразной, с приплюснутым носом, обезьяньим ртом, серой, землистой кожей? Когда все это видят, включая тебя, но ты герцогиня и всегда на виду… Кто сможет под этим безобразием разглядеть ум и душевную широту? Кто вообще захочет туда заглядывать?

Спасибо, господи, что я вполне себе ничего – тоща, конечно, и коленки торчат, волосы непонятного цвета, но зато 90-60-90… Я вру самой себе: 85-60-90. И то, если сантиметровую ленту не натягивать! Ну и что, что первый размер – зато ношу я его с гордостью, и верю, что однажды он кого-нибудь порадует, потому что к нему (к первому размеру) прилагаюсь вся я, а это, как правило, очень весело. К тому же, я ещё расту – так говорит моя мама, а кому же мне верить, как не ей? Только вот ввысь уже достаточно – и так большинству парней смотрю в глаза, не поднимая головы. Серёжке для нашего первого поцелуя даже не пришлось наклоняться: прислонил меня к стене саманного сарайчика, скрытого кустами калины, слегка подался вперёд – я сделала удивлённое лицо, но, на самом деле, ничуть не удивилась. Он немного дрожал от волнения, и глаза у него были пьяные – уверена, что ему понравилось больше, чем мне… Он посмел обнять меня за талию, и это было тревожно, потому что в первый раз – вот так, один на один, а он красивый, сильный и старше меня на два года.

– Анечка, – прошептал он мне в губы и обхватил их своим горячим влажным ртом. Я часто заморгала. Когда его язык попал мне в рот, я закрыла глаза, чтобы скрыть удивление: неужели так нужно целоваться? Я думала, губами… У него, конечно, это не в первый раз, значит, он умеет, но это… немного противно.

(Да, забыла сказать, что порнофильмов тогда тоже не было; только у двух моих подружек, побывавших за границей, имелись видеомагнитофоны, но лишь одна из них была шерлоком холмсом: родительская кассета с фильмом «На пляже» была обнаружена ею в шкафу с маминым бельём. В итоге нам удалось разок и недолго, пока не вернулись родители, посмотреть на то, как мокрые бесстыжие тела катаются по белому песку. Мы пялились на экран с нарочито скучающими, почти искушенными лицами, и лишь на щеках проступал предательский румянец: как это ужасно, развратно, грешно и интересно... Но там они не целовались, так что техникой поцелуя к шестнадцати я не владела. Кстати, Playboy, тайком привезённый Катькиным отцом из-за бугра, тоже был порнографией, для него снимались падшие женщины, которых нам было жаль: бедные, идти на такое ради денег!)

Серёжка не написал. Тогда мне казалось, что это навсегда останется самым страшным разочарованием в моей жизни (увы!). Я томилась и недоумевала, потому что считала себя очень проницательной: пусть не любил, но я ему точно понравилась! И потом, как же те слова в книге? Написать письмо первой не позволяла гордость. Это стыдно и неправильно: в личных отношениях парень должен всегда делать первый шаг (черт возьми, меня до сих пор подводит этот стереотип, и ничем его не выбить!). В конце концов, я пришла к выводу, что Серёжку отпугнул злосчастный поцелуй – наверняка я была, как бревно. Про мой первый размер даже и думать не хотелось! А ещё в Томске много девочек, которым уже восемнадцать, и им всё можно: они умеют здорово целоваться, и не только…

Спустя несколько лет, во время случайной летней встречи всё в том же южном городишке, он мне признался, что был влюблён, что написал несколько писем, но ни одно не отправил: эпистолярный жанр, мол, не его конёк, и по русскому у него была нетвёрдая троечка, а выглядеть дураком перед юной отличницей было как-то неловко (у каждого свои стереотипы!). Я получала жизненные уроки: ум женщине не для того дан, чтобы демонстрировать его без особого повода – впредь буду знать, как симпатичным, но малознакомым парням читать стишки собственного сочинения.

Фу-у-ух, слава богу, первый размер оказался ни при чём.

Серёжка женился лишь спустя десять лет, и его бабушка всё это время ходила к моей и жаловалась: «Он всё ищет-ищет, не может найти такую, как ваша Анюта!» Обиделась она на меня, хоть я была ни в чём не виновата! Тот самый, мой к тому времени уже нашёлся, и географически оказался гораздо ближе, чем я думала. Буквально под носом... Но это уже совсем другая история.