Тот, кто рядом (гет)

Люблю ночь. Ночью нет необходимости пользоваться человеческими средствами передвижения.

До дома долетаю минут за пять.

 

— Отвезли? — задает риторический вопрос слуга.

— Да, — киваю.

— И что теперь?

— Теперь… — задумываюсь.

Забирать их сразу насовсем нельзя. Дети общались со мной всего пару раз — на море и на Новый Год. А тут им придется видеть меня каждый день. А это совершенно другое.

Они — дети. Идеалисты. Может быть, Аня уже не верит в Деда Мороза, но в чудеса — да. Иначе бы не сидела у меня под дверью с просьбой забрать ее от отца. Она создала себе картинку доброго «дяди фея», который превратит ее жизнь в чудо.

Но я — не «фей».

Провести вместе летние каникулы было бы хорошо. Возможно, осенью дети захотели бы вернуться обратно к отцу. Так было бы проще. А деньги на регулярную помощь — не проблема.

 

Однако я должен помочь Аугусто с птенцами.

Птенцы — важнее.

Но и моя клятва — не пустое.

 

Думаю, Аугусто потерпит присутствие моих людей на своей территории.

 

— Придется погостить у Аугусто, — отвечаю.

— А он не будет против?

— Договорюсь.

— Хорошо, — кивает слуга.

* * *

Бывшего мужа Алены зовут Василий. Наше появление в десять утра вызывает у него непонимание. Он уже не помнит мой визит ночью.

Сменить недоумение на добродушие — легко.

— Анька, собирайся! — командует он дочери. — Поедешь с дядей Андреем и…

— Марком Витальевичем, — подсказываю.

— …и Марком Витальевичем!

Аня собирается быстро. Минут через двадцать уже стоит, прижимая к себе школьный рюкзак с только ей ведомыми вещами.

— Счастливо отдохнуть!

Киваем, прощаемся.

Через несколько минут он, конечно, передумает, но будет поздно.

 

Дом Алениной мамы встречает тяжелой атмосферой безнадежности и безразличия, четко различимой даже в подъезде сквозь дверь. Даже Андрею.

Дверь открывает Витя.

— Здравствуйте, дядя Андрей. Здравствуйте, Марк Витальевич, — и изумляется. — Анька?!

— Привет, Витя, — здороваюсь. — Мы к вам, можно?

— Да…

Шагает в сторону, давая пройти.

— Алена, кто там? — старческий голос.

— Баб, это дядя Андрей, Марк Витальевич и Аня, — с какой-то тоской отвечает мальчик.

— А, Аня! Алена, долго не играй, тебе еще уроки делать!

— Хорошо, баб, — еще более тоскливо кричит Витя в сторону комнаты и вдруг подскакивает. — Каша!

И убегает в сторону кухни.

Из кухни слышатся голоса обоих мальчиков.

Андрей стаскивает обувь.

Оглядываю пол и, не разуваясь, прохожу в квартиру. За мной идет Аня. Андрей возится в прихожей, пытаясь натянуть обратно туфли.

— Баб… — Аня хлопает глазами. — Баба?

— Здравствуйте, а вы кто? — интересуется сидящая на диване старуха.

Сильно сдала за несколько месяцев.

— Меня зовут Марк, — отвечаю.

— А! А, вы друг Вити? А Витя на работе, вечером придет…

— Что с ней? — шепотом спрашивает Андрей, подойдя на цыпочках.

— Тронулась с горя, — тихонько поясняю.

— Аленушка, сделай гостям чаю, — велит старуха, смотря куда-то сквозь нас. — Там печенье было, достань!

— Я Аня! — вдруг кричит девочка. — Бабушка, ты разве меня не узнаешь? Я Аня!

— Аленушка, не кричи! Как тебе не стыдно!

— Баб…

— Уведи ее, — бросаю Андрею. — И мальчиков тоже.

— Вы ей помогать будете? — понимающе кивает мой слуга и трогает Аню за плечо. — Пойдем, Марк Витальевич поможет твоей бабушке… Все будет хорошо…

Из кухни тянет подгоревшей кашей.

 

Копошатся долго. Я терпеливо жду, пока люди покинут квартиру, а затем подхожу к старухе.

Мне даже не нужно использовать яд. Искра силы — и изношенное сердце замирает.

Тело тихо валится набок.

Не поправляю. Так естественно.

* * *

— А мы к маме едем? — вдруг спрашивает Рома.

— Нет, к нам домой, — говорю мальчику.

— А к маме когда?

— Пока не знаю, — отвечаю. И поясняю: — Приедем, тогда будем думать.

— Хочу к маме…

— Я тоже, — соглашаюсь с ребенком.

Удивлен. Даже плакать передумывает.

* * *

* * *

На этот раз появление детей в моем доме не сопровождается таким шумом, как на Новый Год. Ведут себя очень тихо, словно ощущая другую обстановку. Андрей протягивает тапочки Ане, которая помогает обуться младшим братьям.

— Включи детям мультики, — говорю слуге. — Пусть отвлекутся.

— Ага, хорошо, — Андрей суетливо дергается, подталкивает детей в гостиную.

По лестнице сбегает Маша.

— Привет! — радуется она гостям и, не дожидаясь моего напоминания, тоже заскакивает в гостиную.

Андрей разберется.

Прохожу в кухню, сажусь за стол. Из гостиной слышны щелчки пульта, а затем звуки «Тома и Джерри».

— Рома же ровесник твоей Маши? — интересуюсь, когда Андрей появляется на кухне.

— Да.

— В его возрасте дети должны понимать, что такое смерть, — задумчиво говорю, вглядываясь в отражение собственной рубашки в столешнице.

— Он… — Андрей вздыхает, проводит руками по волосам, — он… умственно отсталый.

Приподнимаю бровь. Ожидаю, что слуга разовьет эту мысль, но он молчит, полагая, что я сам все знаю.

Слуга садится напротив, придвинув тяжелый табурет.

— Поясни, — приходится говорить.

— Родовая травма. Роды были тяжелыми, он какое-то время не дышал. Ну, и сказалось, — отвечает, нахмурившись, уставившись в ту же столешницу, что и я. Только смотрит он на свое лицо.

— Он же учится в школе?

— Да. В коррекционной. Школа-интернат восьмого вида. Во втором классе.

— А Витя?

— Витя в обычной. В третьем классе.

Родовая травма — это не генетика. Генетику я вряд ли бы смог поправить. А так восстановить деятельность заблокированных участков мозга мне по силам.

— Вы ведь его можете вылечить, верно? — поднимает голову слуга.

— Родовую травму — вполне, — киваю и поясняю. — Было бы что-то врожденное, вряд ли.

— Здорово, — отзывается Андрей, только в его голосе совершенно нет восторга.

Но делать это нужно как можно быстрее. Пока он еще мал, мозг сможет справиться с внезапно открывшимися способностями. И тут же давать нагрузку, развивая те участки, которые «отдыхали». Через год даже мое лечение не поможет.

«…клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах…»

Рому нужно будет учить. Приглашать специалистов, которые будут заниматься им круглосуточно, вытаскивая его из пучины слабоумия.

Но кидать ребенка после потери родителей с рук на руки чужих людей тоже не есть хорошая идея. Я поклялся еще и вырастить их достойными людьми.

Человеческая психика — очень хрупкая вещь. Ее легко сломать. Легче, чем физическое тело.

Кем вырастет Рома? А Витя, Аня?

— А… вы будете его лечить? — нарушает мои раздумья голос слуги.

— Буду, — киваю и отвечаю на незаданный вопрос: — Это входит в мою клятву.

— А!

 

Есть еще одна проблема. Людей в доме — пять штук. А рук у меня две. Объем удержать не проблема, проблема в том, что я всех не ухвачу. Тащить их на веревке тоже не вариант — слишком далеко. С людьми в качестве груза дорога займет у меня раза в четыре больше времени, если не в пять. Слишком высоко нельзя — замерзнут и задохнутся. Слишком низко и быстро — сопротивление воздуха большое, тоже замерзнут. И задохнутся.

Яхта — тоже не вариант. Мы только за месяц дойдем до островов. А ведь нужно еще вернуться назад.

А у Маши — день рождения. В принципе, Андрей с Машей могут остаться тут, в Хабаровске. Отметить. Так что на острова придется доставлять только Аню, Витю и Рому. Но три — все равно много.

Рук — две.

— Детей Алены заберу сейчас, — выношу решение. — Сперва Аню, затем мальчиков. Ты с Машей останешься тут до ее дня рождения. Потом Маша отправится в Англию, а тебя заберу на острова. До осени побудем там.

— А… а потом?

— Потом посмотрим.

Молча кивает, соглашаясь с моим решением.

Хотя нет, не так. Принимая мое решение.

* * *

Слуга хлопочет у плиты. В руках — лопатка и вилка. В кастрюле кипит гречневая каша, рядом жарятся котлеты.

— А как там Светлана Михайловна? — вдруг задает вопрос Андрей.

— Кто? — не понимаю.

— Ну… мама Алены.

— Никак, — пожимаю плечами. — Думаю, зять найдет ее сегодня или завтра.

— В смысле?!

Смотрю долгим взглядом.

Дошло.

— Вы ее…? Вы… Вы ее выпили?!

— Нет. Просто спровоцировал инфаркт.

Вилка падает со звоном.

— Зачем?!

— Чтобы не мучилась, — коротко поясняю.

— Что вам стоило ее вылечить?! Вы же могли!

— Мог. Но не стал.

Гнев.

— Почему? Что вам мешало?!

Люди такие люди.

— Тебе действительно интересно? — вздергиваю бровь.

— Да!

Кажется, что он готов напасть на меня с вилкой, хотя та валяется на полу.

— Тогда слушай, — вкладываю в голос немного силы.

Слуга замирает, осознав, на кого кричит.

Котлеты шкворчат на сковородке.

— Первое, — подхожу, поднимаю вилку и кидаю ее в мойку. — Я не всемогущ. Для полноценного восстановления психики Светланы Михайловны потребовался бы долгий период, и не факт, что он был бы успешным. Поясняю почему. Она ушла в свои грезы, где ее дочь жива и здорова. Излечиться — значит вернуться в реальность, где Алены больше нет. Как ты думаешь, Андрей, насколько это было бы ей легко и приятно? Вот. Второе. Скорее всего, излечение было бы временным, и она снова бы вернулась в прежнее состояние, едва я закончил бы. Нет, удержать ее в «здоровом» состоянии тоже было бы возможно. Но опять же — скольких усилий мне бы это стоило? А у меня она не одна — есть трое ее внуков, ты, твоя дочь, мой птенец и недобиток Аугусто с его птенцами. Я не бог — поделиться на аватары не в состоянии. И рук у меня всего две.

Достаю другую вилку и лопатку, переворачиваю котлеты.

— Но вы же могли… — решается произнести.

Заладил.

— Теоретически — конечно, да.

— А если… а если я стану таким же, вы тоже меня… да? — на лице вдруг мелькает озарение.

— Лет через сто пятьдесят — вполне.

— Светлане Михайловне было шестьдесят четыре...

— Нормальный возраст для пожилой женщины.

— Всего шестьдесят четыре!

Снимаю котлеты со сковородки, выключаю кастрюлю. Кладу следующие котлеты.

— Именно. Теперь представь, сколько бы еще она прожила, будучи сумасшедшей. Ты хотел бы, чтобы мама Алены провела ближайшие лет двадцать, называя именем умершей дочери своих внуков, не различая их по полу, и ждала с работы мужа, с которым развелась пятнадцать лет назад? Учитывая, что до такого состояния она дошла за пару месяцев, могу тебя уверить, что еще через полгода она сама рвалась бы поиграть в кубики и порисовать с Витей, полагая его своим одноклассником. И очередной вопрос — а кто бы за ней присматривал? Аня? Витя с Ромой? Ее бывший зять или ты?

— Ну… Нанять кого-нибудь…

Отдаю вилку Андрею.

— Знаешь, что такое «мизерикорд»?

— Кинжал…

— Да. Кинжал с трехгранным лезвием. Название происходит от французского слова «misericorde» — «милосердие, пощада». Им добивали раненых. Такое действие называлось «удар милосердия». Догадываешься, почему?

— Но тогда ведь не было такой медицины, как сейчас…

— Не было. Но многие, к которым был применен «удар милосердия», могли бы выжить и в то время. Только не всегда была возможность вынести раненого с поля боя и оказать ему соответствующую помощь. А даже если и была, то по большей части выживший был бы обречен на жалкое существование. «Удар милосердия» избавлял раненого от мучений и его ближних от хлопот по его содержанию. Я сделал именно это.

На лице — несогласие.

— Переверни котлеты, — киваю на сковородку.

Чертыхается, кидается к плите.

* * *

Чем занять детей — не проблема. Особенно для al’lil. До вечера вожусь с детьми, всматриваясь в их поведение, принюхиваясь.

Маша серьезна, иногда посматривает на Аню и мальчишек свысока, словно ощущает собственное превосходство. Аня немного напряжена, ее гложет неизвестность. Вите с Ромой же все намного проще, они привыкли отдавать свои проблемы для решения тем, кто старше. Родителям, Ане. Дяде Андрею и Марку Витальевичу, наконец.

Рома вообще слабо понимает, что происходит. Ему нравятся игрушки, игры и добрый дядя Марк, который весело гоняет с ним паровозик.

Ужин организовываю ближе к девяти вечера.

После ужина отправляю Андрея уложить детей спать, сам же останавливаю Аню. Андрей напрягается, не зная, что я собираюсь делать. Но я не обращаю внимание.

— Задержись, — говорю девочке, когда слуга выводит остальных детей в коридор.

Послушно садится обратно.

— До сентября мы погостим у одного моего друга, — поясняю. — Он живет далеко от других людей, на острове. Там нет Интернета, телефона и горячей воды, но зато есть пальмы, море и крабы.

— Это на юге, да? — понятливо кивает Аня.

— Да, — соглашаюсь. — Сейчас ты ляжешь спать… а проснешься уже там.

— Это как?

— Туда не летают обычные самолеты, — говорю чистую правду, но потом добавляю немного лжи. — Поэтому лететь придется на маленьком, в котором нет отопления. Лететь долго, ты можешь замерзнуть. Да и скучно тебе будет. Поэтому я дам выпить тебе особого лекарства. Оно совершенно безвредно, я его тоже выпью.

Запах недоверия. Ну да, девочке не шесть лет. Это в шесть лет можно придумать сказку.

— А я во сне не замерзну?

— Нет, — качаю головой. — Можешь спросить у дяди Андрея, как это бывает. Он тоже летал. И тоже во сне.

Хмурится.

— Ты просила, чтобы я тебя забрал от отца, — напоминаю. — Я забрал. Но у меня есть и свои дела. Я не могу просто так их бросить лишь потому, что мне на шею внезапно свалилось трое незапланированных детей. Поэтому логичный вариант — взять вас с собой. К тому же там тепло. Отдохнете, загорите. Кокосы поедите с бананами.

— А что вы там будете делать?

— Работать, — пожимаю плечами. — Зато у вас будут каникулы.

— А потом… потом что?

— Потом вернемся обратно. У вас же школа.

Молчит.

Я уже собираюсь коснуться силой, как девочка кивает.

— Хорошо, Марк Витальевич.

Киваю.

* * *

Лететь, скорее всего, придется в «два приема». Ночь слишком коротка, чтобы я успел донести живого человека до острова Аугусто.

Из комнаты ожидания выхожу после десяти вечера. Хочу сказать Ане, чтобы собиралась, но она уже стоит в коридоре, прижимая к себе школьную сумку.

— Я готова, Марк Витальевич.

— Молодец, — хвалю девочку за предусмотрительность. — Иди в гостиную. Я скоро подойду.

Легкий запах нервозности и страха.

Успокоится.

Облачаюсь в привычный кожаный костюм, поправляю воротник и застежку плаща.

— А… а когда вы прибудете? — спрашивает от дверей кухни слуга.

— Через сутки.

Кивает.

Набираю в стакан обычную водопроводную воду.

Аня сидит на диване, сжимая ручку сумки.

Отключить сознание уколом силы — плевое дело. Так же легко выдать порцию яда, содержащего усыпляющий компонент. Но уснет она не сразу. Мне нужна минута для еще одного небольшого обмана.

— Выпей, — протягиваю девочке воду.

— Это лекарство? — косится в стакан.

— Да.

Послушно прикладывается к стеклянному краю, выпивает предложенное. Воды там немного. Для вида.

— На вкус, как вода, — замечает.

Киваю, подхватываю обмякающее тело.

Проспит часов десять.

Выношу девочку из дома на руках, прохожу к «посадочной площадке» и уношусь ввысь. Сумка висит у меня за спиной.

* * *

Восход приходится пережидать в Бирме, в небольших горах, уложив спящую девочку на землю неподалеку от мелкой пещерки, где прячусь. Своему яду я доверяю, но все же.

Но она не просыпается. И не просыпается даже тогда, когда я оказываюсь рядом с домом на Дальнем острове, принадлежащему Аугусто. Солнце находится в двух пальцах от горизонта.

— Мя-а! — из-за дома выбегает кошка.

Грязная, шерсть сбилась. Тощая, словно не ела все это время.

Провожу рукой по спинке, ощущая выступающий хребет.

— Привет, милая, — здороваюсь со зверушкой.

Аня тихо спит на земле.

Заношу девочку в дом, укладываю на кровать.

— Думал, ты больше не вернешься, — раздается голос за спиной.

— Насовсем не получилось бы, я ж тут кошку оставил, — отвечаю и поворачиваюсь к Апрелю. — Я бы все равно вернулся.

— Я неимоверно рад, — ядовито отвечает птенец. — А она тут зачем?

— Девать было некуда, — поясняю. — Отцу она не нужна, а бабушка сошла с ума и безвременно почила вчера.

— И ты их всех сюда потащишь? А где остальные? Их там же вроде было больше?

— Других принесу попозже, — говорю, проходя в знакомую комнату и укладывая девочку на кровать. — Я же не транспортник. У меня рук всего две. А Аугусто потерпит. Кстати, где он?

Фыркает.

— То ли в деревне, то ли в школе. Развлекается.

— А птенцы?

Молчит, поджимает губы.

— Второй… Второй встретил рассвет.

Мир вокруг замирает, становится густым.

— Давно?

— Двое суток назад.

— Из-за чего?

— Аугусто отлучился в деревню. А Второй… вышел погулять. За пару минут до восхода. Ну и… вернуться не успел.

Секунды тянутся бесконечно.

— Возможно, оно и к лучшему, — Апрель протирает лицо. — Он… он не мог понять. Не понимал. Не смог почувствовать… Пусть Тьма будет к нему милостива.

— Пусть Тьма будет милостива, — отзываюсь эхом и спрашиваю: — А как там Ветер?

— Так себе, — пожимает плечами. — Тоже не понимает. Но хотя бы старается понять.

— Будем надеяться, что он не натворит глупостей.

— Только это нам и остается, — хмыкает Апрель.

Зажигаю светильник.

Спустя несколько минут Аня открывает глаза.

— Привет, кнопка! — улыбается ей Апрель.

— А… Здравствуйте, Антон Генрихович, — девочка привстает на постели. — Вы тоже тут?

— Я? Это да, — Апрель улыбается еще шире. — И ты тоже тут.

— А где мы?

— В гостях у нашего друга, — поясняю. — Только он появится позже.

— А как его зовут?

Переглядываемся с Апрелем. Как-то упустили из виду, каким именем называет себя Аугусто…

— Сама и спросишь, — выкручивается птенец. — Я за ним схожу после захода.

— После захода?

— Здесь в доме нет окон, — объясняю девочке. — Поэтому темно. А заход будет…

— …через три минуты, — спохватывается Апрель. — Старший!..

Чертыхаюсь.

— Посиди, мы придем через несколько минут, — киваю Ане. Времени объяснять подробнее нет.

Хорошо, что в доме есть еще комнаты.

Пережидаем легко.

 

Аня по-прежнему ждет нас на кровати, но уже сидя.

— Мы в деревне, да?

— Типа того, — кивает Апрель. — Хочешь погулять?

— А можно? Ведь уже вечер…

— Со мной — можно, — улыбается птенец. — Я тебя никому в обиду не дам.

Девочка оглядывается на меня. Я одобрительно киваю.

— Пойдем.

 

У двери орет кошка.

— Ой, киса! — радуется Аня. — А я помню, это ваша кошка! Дядя Андрей ее как-то привозил к нам… Когда... мама была.

Мрачнеет.

— Да, это та самая кошка, — соглашаюсь.

Кошка вьется у ног, требует еды.

— Вы ее что, не кормите? — возмущаюсь.

— Не, ты что, Старший! Кормим, конечно! Только… понимаешь, она убегает надолго, а еда портится, тут же холодильников нет, ну и миска стоять постоянно не может…

— А она мышей умеет ловить? — интересуется Аня.

Апрель смотрит на меня.

— Понятия не имею, — признаюсь.

— Может, она мышей ловит или птичек каких… — девочка наклоняется и гладит кошку.

— Нет здесь мышей и птичек, — раздраженно говорю. — Посидите тут, сгоняю за едой.

— Хорошо, Старший.

 

Возвращаюсь быстро. Аня и Апрель возятся у очага, раздувают огонь.

Приземляюсь за домом, обхожу.

Вяленое мясо, фрукты, овощи. Немного крупы и кувшин с чистой водой.

— Кашу с мясом можно сделать, — деловито заключает Апрель.

— Можно, — соглашаюсь. — Только я обратно — там еще мальчики. К следующему вечеру буду.

— Хорошо, — кивает птенец, разглядывая крупу. — Мы дождемся тебя, о Великий Транспортник!

Аня фыркает.

— Клоун, — бросаю.

Иду снова за дом.

* * *

Домой прибываю, когда небо уже розовеет. В окнах кухни — свет. Запах табачного дыма.

Андрей не спит.

— Привет, — говорю, входя в кухню.

— А… здравствуйте, — кивает. — Как… добрались?

— Нормально, — улыбаюсь. — А вы как тут?

Делает неопределенный жест.

— Мы тоже нормально.

— Как дети?

— Спят, — гасит сигарету в пепельнице. — Еле уложил.

— А сам чего не лег?

— Не получается.

— Бывает, — понятливо киваю.

— Вы мальчиков заберете сейчас? — вдруг спрашивает слуга.

— Да, — киваю. — Но после восхода.

Открывает рот, чтобы спросить, но, видимо, соображает. Закрывает рот.

Кидаю взгляд на часы, выхожу из комнаты.

Вопросов тоже не следует.

* * *

Ожидание проходит тяжело. Мироздание с трудом примиряется с моим наличием. Как и я с трудом примиряюсь с ним, какое-то время после восхода стою, бездумно переводя дух, хотя дышать мне не надо.

Выхожу.

И наталкиваюсь на Витю. Стоит в пижаме и босиком, смотрит на меня.

— Марк Витальевич, а как там бабушка? — вдруг спрашивает. В руке — обгрызенный леденец.

Бабушка? Причем здесь бабушка?

— Причем здесь бабушка? — озвучиваю свою мысль.

— Ну, дядя Андрей сказал, что вы с Аней у бабушки…

Твою ж…

— Дядя Андрей ошибся, — отвечаю мальчику, не отрывая взгляда от слуги, выскочившему из кухни. — Аня не у бабушки, а у моего друга. И вы тоже сейчас отправитесь к нему.

— А?! — поворачивается к Андрею.

Андрей краснеет, теряется.

— Ну…

— Так, тихо, — прекращаю намечающиеся разборки. — Витя, иди в спальню. Я сейчас приду.

Кивает, уходит.

Когда дверь спальни наверху закрывается, интересуюсь у слуги:

— Почему ты сказал, что я отправил Аню к бабушке?

— Ну… Ну… надо было что-то сказать, — Андрей чешет в затылке.

— Ага, а мне теперь объяснять, когда дети окажутся в месте, где нет бабушки, — иронически хмыкаю. — Андрей, тебе не кажется, что выкручиваться из твоей лжи мне не хочется?

Бледнеет.

— Я… Я…

Запах страха.

— Так, — поднимаю руки, успокаивая. — Просто в следующий раз думай, что врешь. Не было никакой необходимости обманывать детей бабушкой. Что мешало рассказать правду? Что они, как и Аня, будут в гостях у моего друга?

Молчит.

— Простите, хозяин, — выдавливает спустя некоторое время. — Я… я больше не буду.

— Надеюсь, — фыркаю. В окне — солнечный свет. — Прибуду через две недели. Отдохни, отпразднуй.

Впрочем, что я…

* * *

Днем взлетать со двора нельзя. Поэтому приходится извращаться — беру такси до ближайшей деревни. На водителя приходится воздействовать силой, чтобы у него не возникало вопросов, зачем странному мужчине с маленькими мальчиками нужно доехать до поворота в одну из деревень, но не в саму деревню. Но все обходится.

Я знаю, как правильно это делать.

Мальчиков несу по тому же маршруту. Даже пережидать останавливаюсь в той же пещерке.

Делаю круг над Дальним островом на большой высоте. Мне не надо, чтобы Аня увидела меня в воздухе.

 

Вхожу в дом. Мальчики спят на руках.

Закрываю дверь.

Аня стоит в трех шагах от входа, держа в руках светильник.

Запах страха.

Останавливаюсь.

Напряжена, плошка едва не крошится в пальцах.

— Здравствуйте, хозяин.

Хозяин?

Смотрю на девочку.

Аня смотрит на меня.

Al’lil сложно удивить.

— Здравствуй, — машинально отвечаю, вглядываясь в напряженное лицо Ани Калининой. И осторожно интересуюсь: — Почему ты так меня назвала?

— Тот… господин сказал, что вы теперь мой хозяин, — отвечает едва слышно. — И… я должна к вам так обращаться.

— Какой господин? — не меняю тон. Уже представляю всевозможные кары, которые рухнут на голову Апрелю. — Антон Генрихович?

— Нет… — спасает моего птенца Аня. — Другой.

Аугусто.

В себя прихожу от ощущения близкого восхода. А еще у меня в руках два человека.

— Погоди, — бросаю девочке и шагаю в комнату с кроватью.

Укладываю мальчиков, но выйти уже не успеваю. Мироздание ударяет всей своей мощью, надавливая, скручивая. Пространство вокруг наливается красным.

Две минуты. Угловой размер Солнца приблизительно полградуса. Скорость вращения Земли — 360 градусов за 24 часа. На полградуса Земля прокрутится примерно за две минуты.

Отпускает внезапно.

Разжимаю руки.

Поднимаю голову и встречаюсь глазами с Аней.

— Это… вы так пережидаете восход, да? — понятливо кивает девочка, вцепившись в косяк.

Молчу. Говорить пока не могу.

— Старший, ты в порядке? — в дверях появляется Апрель, слегка потеснив бледную Аню.

Нет.

— Да, — наконец-то могу говорить. Не отрывая взгляда о девочки, интересуюсь максимально дружелюбно, вкладывая в голос немного силы. — Боишься?

Сглатывает.

— Не стоит. Анечка, выйди на пару минут.

Отрывисто кивает.

Мальчики вот-вот проснутся. А мне надо поговорить с девочкой.

Пусть поспят подольше.

Добавляю им в организм еще немного яда.

 

Аня терпеливо дожидается меня за дверью. Выхожу, закрываю ее за собой, забираю у девочки светильник. С высоты моего роста он светит дальше. Мне его свет без разницы, а девочке может быть важен.

Веду ее в другую комнату, усаживаю на стоящий табурет.

— Аня, тебе рассказал Аугусто?

— Да, хозяин.

— Что еще он тебе рассказал?

— Он ей рассказал все, — голос Апреля.

Поворачиваю голову.

— Что именно?

— Все, — повторяет птенец, прикрывая за собой дверь. — О том, кто мы. О том, что мы al’lil.

Перевожу взгляд на бледную до синевы девочку.

Запах ужаса.

— И что она теперь — твоя собственность, — добавляет Апрель.

Протягиваю руку. Девочка едва дышит.

Касаюсь искрой силы.

Теперь боится меньше.

— Не бойся, — поправляю сбившуюся прядку, добавляя и слова.

Присаживаюсь на корточки, гляжу снизу вверх в лицо Ани.

— Аугусто тебе рассказал не все. Он не прав в том, что ты — собственность. Тебе нет необходимости называть меня хозяином.

Растерянность.

— Ребенок, я дал клятву твоей матери оберегать и защищать вас, словно вы мои дети. Как я могу быть твоим хозяином?

— Старший господин… Аугусто…

По щеке катится слезинка. Но если она знает… Этикет никто не отменял. Даже сейчас.

— Тс… — прижимаю палец к губам девочки. — Вот истинных имен не надо. Он называл себя человеческим именем?

— Нет… сказал, что я должна называть вас хозяином, остальных… то есть его и…

Замолкает.

— Антона Генриховича, — заканчиваю за девочку. — Его и Антона Генриховича ты обязана называть «господами». Так?

— Да…

— Называй меня так, как называла раньше. Марк Витальевич. Антона Генриховича тоже можешь называть, как привыкла. А Аугусто… ну, называй его, как просит — «господин». А если будет к тебе лезть…

Перевожу взгляд на птенца.

Апрель кидает на Аню странный взгляд, и вдруг опускается передо мной на колени, склоняет голову.

— Прошу прощения, Старший. Я не смог оградить твоего… ближнего от посягательств Аугусто. Признаю свою вину.

Слегка запинается, не зная, как называть Аню. Она ведь не слуга.

— На тебе нет вины, — отвечаю, но Апрель не встает.

— Есть. Я не предупредил его, что ты не хочешь рассказывать о своей природе девочке. А он посчитал, что ты готовишь ее в слуги или рабы.

— На тебе нет вины, — повторяю. — Я сам тебя не предупредил. Я посчитал, что ты и так это знаешь.

— Я и знал, — Апрель не поднимает головы. — Но подумал, что Аугусто… догадается.

Да, вина, похоже, есть.

— Почему ты не удержал его, когда он начал с ней говорить?

— Он… сделал это днем. И не здесь.

Ясно. Днем Апрель не «боец».

— На тебе нет вины, — произношу третий и последний раз. После третьего раза, даже если Апрель и виноват, я уже не имею права его наказывать.

Вскидывает голову.

— Спасибо, Старший. Хотя… я все равно виноват.

— Что уж тут, — философски замечаю и поворачиваюсь к Ане, замершей на стуле.

Молчит, опустив голову

— Старший… Аугусто не отцепится. Поставь ей метку, — тихо произносит Апрель.

— Я поговорю с Аугусто.

— Ты, может быть, и поговоришь, но ты ведь знаешь… Он ведь свою ей поставить может.

— Тогда получит по полной.

— Он-то получит, — возражает птенец. — Но Аню ты потеряешь.

— Я его порву.

Апрель закусывает губы.

— За человека приговоришь к смерти al’lil?

Опоминаюсь.

— За то, что посягнул на мое, — хмуро отвечаю.

— Тогда пометь. К тому же мы на его территории.

Молчу.

— А… это больно? — вдруг раздается тихий голосок Ани.

— Что больно? — не понимаю.

— Метка… это больно?

— Нет, — отвечает вместо меня птенец. — Совершенно.

— А дядя Паша кричал.

— Какой дядя Паша? — настораживаемся мы с Апрелем.

— Ну… он в клетке сидит. Старший господин его вытащил, привязал к дереву и поставил метку прутом. Горячим. Дядя Паша кричал.

— Аугусто так его и называл — «дядя Паша»? — аккуратно интересуется Апрель с нехорошими интонациями в голосе.

— Нет… Я просто его знаю, он раньше жил в соседнем доме. Я еще в школу не ходила. Потом ушел в армию и пропал.

— Это не метка, — успокаиваю девочку. — Это клеймо. Я таких не ставлю.

Выдыхает.

Похоже, Аугусто ее запугал до крайней степени. А мне расхлебывать.

Метка однозначно удержит Аугусто от посягательств на моего человека. Но метка так же свидетельствует, что человек знает о существовании al’lil. И является либо слугой, либо рабом. Третьего не дано.

Третье дано только у меня.

— Мальчиков тоже надо пометить, — выводит меня из размышлений птенец.

— Тогда им придется рассказывать, — качаю головой.

— А иначе их заберет Аугусто. Он не тронул твоего слугу, потому что на нем метка.

— Я его предупрежу.

— А он из вредности. Шеш, он блюдет закон, но… именно, что закон. Понимаешь? И… я не уверен, что не потому, что ты рядом. Ты… ты другой, ты следуешь закону, но ты и относишься нормально. А Аугусто…

— …а Аугусто балансирует на грани, — продолжаю за Апреля. — Играет. Он еще молод.

— Сколько ему было, когда ты его обратил?

Невежливый вопрос, но я отвечаю.

— Сорок восемь.

Апрель присвистывает.

— Взрослый дядька.

Одаряю Апреля многозначительным взглядом. Птенец закусывает губы. Перевожу взгляд на Аню. Так и сидит, поглощенная страхом.

Протягиваю руку и касаюсь искрой силы. Страх слегка ослабевает.

Эти меры, правда, временные.

— Не бойся, Аня, — еще раз говорю. — Тот нехороший дядя просто решил тебя напугать. Знаешь, бывают добрые дяди, а бывают злые? Вот тот дядя из категории злых.

— Да, хозяин.

Был бы человеком, уже ежился от мурашек.

Пускать большее количество силы нельзя. Сломаю.

— Не надо, Аня, — говорю успокаивающе. — Я не твой хозяин.

Тяжело.

— Метка не отменяет клятву, — переходит на кастильский диалект Апрель. — Будучи слугой, она получит намного больше заботы.

Может быть, он и прав, но…

— Что тебе еще рассказал Аугусто? — присаживаюсь перед девочкой, смотрю в побелевшее лицо. — Обо мне.

— Что вы… что вы не человек, — повинуясь моей силе, выдавливает девочка. — Что вы… что вы пьете кровь… и если я не буду вам повиноваться, то вы… вы меня убьете.

— Аня, послушай, — обхватываю ее ладошку, слегка сжимаю. — Я поклялся твоей матери, что позабочусь о тебе. О вас. О тебе и мальчиках — Вите и Роме. Я никогда не обижу вас. Я никогда не причиню вам вреда и защищу от любого, кто захочет это сделать. Ты можешь мне не верить, но я никогда не отступаю от своих слов. Да, я не человек. И именно поэтому я никогда не нарушаю клятв. Тебе не нужно меня бояться. И Антона Генриховича не нужно. Он тоже не тронет тебя и мальчиков.

Молчит.

— Ты меня понимаешь, Анют?

— Да, хозяин.

Медленно выдыхаю.

Тяжело.

— Аугусто заигрался, — распрямляюсь. — У него есть свои люди, какого хрена он полез к моему человеку?

— Ну, во-первых, — Апрель хмыкает, — чем еще развлекаться в вечности, а, во-вторых, без твоей метки она не твой человек.

— Ты опять?

— Не опять, а снова, — отвечает Апрель. — Ты ведь понял, что он ее в свою «школу» таскал? А еще он очень подробно продемонстрировал все свои умения.

Мир подергивается красным.

— Не на ней! — спохватывается птенец. — На других! Шеш, мать твоя Тьма, успокойся!!!

Мир возвращает нормальный цвет.

— Я ее забираю, — говорю безапелляционно. — Прямо сейчас.

— Угу, — соглашается Апрель. — Только ты уверен, что мальчикам подобное тоже необходимо?

— Чего?

— Блин… Старший, у меня такое чувство, что ты сейчас Младший. Вот заберешь ты ее… а мальчиков оставишь. А потом явится Аугусто… Как ты думаешь, что он сделает с ними — тоже неклейменными? Ничьими по сути?

— Скажешь ему.

— Осиновым колом тебе по голове! Ты думаешь, ему будет до этого дело?! — птенец хватается за голову. — На просто слова?! Очнись, Старший!

Молчу. Молчит и Апрель, ожидая моего решения. Молчит и Аня.

Нужны ли мне еще слуги?

Нет, не так. Неправильный вопрос. Совсем неправильный. Сейчас речь не идет о моих желаниях.

Речь идет о выполнении клятвы.

«Я клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах. И они вырастут достойными людьми. И я никогда не наврежу им».

Хотел бы я, чтобы мои дети носили метку? Хотел бы я, чтобы их судьба была навечно связана с судьбой такого, как я? Жить не своими желаниями, но желаниями хозяина?

— Мне было столько же, сколько ей, когда я вошел в Ночь, — нарушает молчание Апрель. — Не хочешь метить — обрати.

Замираю. Воздух застывает.

— Она еще маленькая.

Апрель вздергивает бровь.

— Мне было одиннадцать. Ничего, вроде неплохо получился.

— Нет, — качаю головой. — Это однозначно — нет.

— Твоя воля.

Киваю.

Впрочем, что мешает мне хотеть не препятствовать счастливой жизни Анны Калининой?

Или Калининых Виктора и Романа?

Короткий укол силой. Изменить лицо. Вкус крови. Немного яду — исцелить, усыпить. Проснется утром…

Что я хочу?

Что я могу?

 

Обращение — не сложно. Сложно становится после. Не каждый человек обладает потенциалом и достаточной силой воли, чтобы преодолеть то, что будет после. И я не знаю, сможет ли Аня это. И никто не знает.

Хочу ли я проверять?

 

— Побудь с детьми, — говорю Апрелю. — Успокой Аню. Я к Аугусто.

— Э… — Апрель теряется. — Старший, я не умею успокаивать. Я могу только расслабить и растормозить сознание… ну, что-то похожее на опьянение… Как-то так.

— А еще ты говорить умеешь, — усмехаюсь, прищуриваясь. — Добавь к силе слова, и все у тебя получится.

Апрель трет лоб совершенно человеческим жестом, затем кивает.

— Я… я постараюсь.

— Будь так добр.

 

Аугусто найти не получается. Облетаю все острова, даже безымянные, заглядываю в школу, деревню, к Ветру. Как сквозь землю провалился.

Если у слуги есть метка, с которой поиски не представляют какой-либо трудности, то найти собрата, если тот не хочет, практически нереально. Он может затаиться в кустах в трех метрах, и я пройду мимо, не заметив.

На поиски трачу весь день, и к дому возвращаюсь перед самым закатом.

— Не нашел? — Апрель встречает меня у двери.

— Нет, — качаю головой.

— Я усыпил детей. Проспят примерно сутки, точнее не скажу.

— Хорошо.

Вхожу в дом.

 

Дети лежат на кровати. Аня свернулась калачиком, Витя с Ромой сопят друг другу в уши.

Оставлять их нельзя. Аугусто любит играть. Может заиграться.

Закат пережидаем в другой комнате.

— Что ты решил? — интересуется Апрель, когда солнце прячется за горизонт, а воздух перестает быть похожим на ржавый кисель.

— Уберу их отсюда, — пожимаю плечами. — Им здесь не безопасно.

— Троих поднимешь?

Поднять — подниму. Но объем…

— Далеко лететь. Из объема выпадут, — задумчиво отвечаю. — Я поэтому и переносил их раздельно.

Птенец чешет затылок, пожимает плечами.

— Аня все равно знает о нас. Так что она ничего не потеряет, получив метку. Наоборот, выиграет.

— Решать мне, — резко обрываю.

Замолкает.

Решать — мне.

Мне все равно решать.

 

Рука Ани Калининой тонкая, почти прозрачная. И кожа — как бумага.

* * *

Делаю шаг из дома, собираясь взлетать. Мальчики сопят на руках. Так и не будил их за все это время.

— Ты меня искал, так ведь?

Оборачиваюсь на голос.

Улыбается, прищурившись.

— Я почти не опоздал, — Аугусто кивает на детей у меня на руках. — Извини, отлучался. Мелочевку разную с материка рабам принес — ножи там, кастрюли. Знаешь, как они их портят? Ух!..

— Апрель! — зову, чуть повысив голос. Люди бы не услышали, но мой птенец — не человек.

Выскакивает из дома мгновенно.

Молча передаю ему детей, не отводя взгляда от Аугусто.

— Ты чего? — Аугусто весело фыркает, но серьезнеет, ощущая мою силу.

Делаю шаг вперед. Нарочито медленно.

Делает шаг назад. Он в двенадцать раз младше меня.

— Ты… чего?

— Это мои люди, — произношу. — Ты посягнул на мое.

— Твои?.. А… — старательно изображает замешательство.

Для человека — достоверно.

Не для меня.

— Ты посягнул на мое, — повторяю.

— Слушай, — выставляет ладони. — Давай разберемся. Погоди.

Ослабляю силу.

Выдыхает, проводит рукой по лбу, демонстративно смотрит на мокрую ладонь.

Молчу.

— Моей вины нет, — говорит, — я ничего не сделал твоей будущей слуге.

— А вот это интересно, — отвечаю. — С чего ты взял, что она будет слугой?

— А зачем еще?.. — в голосе — недоумение. И опять же — очень искусно изображенное.

Я умею двигаться очень быстро.

Мгновение, и Аугусто трепыхается в моем захвате, сдобренном порцией силы.

— Не смей трогать моих людей!

— Я понял, понял… — выдавливает. — Я не трону никого из тех, кого ты приветил!

Захват не отпускаю.

— Слушай… — сглатывает. — Признаю свою вину. Я не понял, что ты от них хочешь. Влез, куда не просят. Больше не буду. Клянусь!

— Клянись кровью!

Дергается. Клятва серьезная.

Не отпускаю.

— Я бы и так… — безуспешно дергается еще раз. — Хорошо, если ты хочешь… Клянусь кровью, что не трону никого из тех, кого ты мне притаскиваешь, без твоего на то явного дозволения! Хорошо, еще и тех, на кого ты глаз положил! Устраивает?!

Вполне.

— Вполне, — отпускаю захват.

Демонстративно растирает руки, хмурится. Человеческий жест. Не al’lil.

— Узнаю старину Шеша, — бурчит. — Что тебе с этих людей? У меня их восемь тысяч!

— У тебя их восемь тысяч, — повторяю за Аугусто. — Не лезь к моим.

— А бесхозных еще семь миллиардов. Тебе что, не хватает?

— Я давал клятву заботиться об этих детях, — пристально смотрю на недовольного собрата.

Кидает на меня короткий взгляд.

— Так бы и сказал… Ладно, мы договорились?

Интонации вопросительные совсем чуть-чуть.

— Да, — соглашаюсь. — Договорились.

Выдыхает с облегчением.