Птица Смерти (джен)

Положение ухудшалось, несмотря на все наши старания. Мы уже давно сбились со счета — сколько было больных, сколько теорий было предложено Бернардом, сколько было проведено различных операций, сколько раз в день мы меняли маски. В городке не было ни одной семьи, в которой чума не собрала бы своего урожая.

Нас и раньше не любили; теперь же боялись и при встрече крестились и переходили на другую сторону дороги. Не могу сказать, чтобы нам это нравилось… Но выбора не было.

И мы входили в зараженные семьи, где все старались скрыться с наших глаз; мы лично сжигали опустевшие дома, где только что на наших глазах умер последний из жильцов.

Не припомню ни единого случая, когда я боялся настолько сильно — нет, не чего-то конкретного, а просто — боялся. Казалось, страх пропитал меня с головы до пят, окутал своим покрывалом. Это не был страх смерти — к нему я привык; не был это и страх гнева толпы — толпа, верней, её остатки, сидела по домам, дрожа перед лицом чумы. Бога я перестал бояться уже давно, своих спутников бояться не мог… Но всё равно каждую ночь, стоило мне, уставшему, уснуть, как страх чёрной липкой массой прокрадывался в мои сны. Я кричал… и просыпался.

— Лерой, — как-то раз сонно пробормотал в очередной раз разбуженный мною Бернард. — Вы откровенно надоели со своими ночными криками. Что же вы думаете, вам одним тяжело?

Я пристыжённо помотал головой, но Нуармона было уже не остановить.

— Взгляните на малыша Жака, Эдмонд, — "малыш" спал, отвернувшись к стенке и посапывая. На могучей спине его виднелись следы от кнута. — Он сбежал от любящего отца. А ведь он склонен к тому, чтобы обвинять себя во всём… Впрочем, вы уже убедились в этом. Но он же не кричит по ночам, мешая честным людям спать, правда?

Я отвернулся к стене, надеясь, что Бернард умолкнет. Он же некоторое время ещё пытался убедить меня в моём ужасном, отвратительном поведении, но затем, убедившись, что я ему не отвечаю, умолк.

Впрочем, даже несмотря на всю его, казалось бы, обыкновенную ворчливость и разговорчивость, я видел, как Бернард медленно угасал.

И не только он.

Софи, его вернейший недруг, готовая едва ли не караулить под нашим домишкой, лишь бы не упустить малейшей возможности напакостить Бернарду, в один мрачный день пропала. Мы сперва не обратили на это внимания, разве что тяжело дышащий из-за быстрой ходьбы с одной окраины городишка на другую Бернард негромко сказал, осматривая окрестности:

— Померла эта сумасшедшая, что ли?

Как и всегда, он был прав. Софи лежала в придорожной канаве с нечистотами за церковью и тощее грязное тело её было облеплено шевелящимся ковром из блестящих зеленоватых мух.

Впрочем, были у нас проблемы и посерьёзнее. Как узнал Жак, умирающая Софи исцарапала себе руки до крови и старалась ударить всех идущих мимо неё по ногам. Бернард, как раз выдвинувший теорию о том, что чума передаётся с кровью больного человека, нахмурился.

— Перед смертью она свихнулась окончательно, — сказал он, наблюдая за тем, как Анри выкапывает небольшую могилу в глинистой почве на опушке леса. — И сама умру, и остальных убью, да, дура старая?

С этими словами он положил тело старухи — без своих многослойных оборванных одежд, в одной монашеской рясе (монахи все погибли и потому Бернард без зазрения совести пользовался их запасами) Софи казалась совсем крошечной.

Когда мы шли обратно, Нуармон остановил меня и, глядя мне в глаза, негромко сказал:

— Запомните, де Лузиньян...

— Лерой.

— …я сделал это лишь потому, что опасаюсь, что миазмы смерти, витающие над ней, могут принести чуму в немногие здоровые дома.

Я показательно честно кивнул. Странное человеколюбие Нуармона, прячущееся за его надменностью, не переставало меня поражать.

Анри выглядел осунувшимся и бледным.

— Бежать надо, господин Нуармон, — непрестанно твердил он, что бы ни делал. — Помрут тут все, и вы тоже помрёте. Сгубит вас этот!

Он тыкал пальцами в меня и я невольно вздрагивал, вспоминая, как этими руками Анри при мне разгибал тяжёлые стальные подковы. Верный Бернардов кучер по-прежнему не доверял мне, считая, что я своими мазями и бинтами хочу сгубить его хозяина.

Рана Бернарда и в самом деле требовала постоянного присмотра и лечения, а, поскольку у самого Нуармона всегда находились дела куда важнее собственной докрасна воспалившейся головы, мне нередко приходилось силком усаживать его и перевязывать, сдерживая все его порывы бежать к очередному больному.

— Хватит, Анри! — единожды рявкнул Бернард в ответ на очередное предостережение кучера. — Вы ничем не лучше их, запомните!

Анри отвернулся, словно не желая смотреть на своего господина, но Бернард в несколько широких шагов пересёк комнату и, ухватив его за подбородок, вынудил его взглянуть себе в глаза.

— Кто вы, Анри? — зло прошипел он. — Вы такой же человек, как эти умирающие. Вы такой же мой друг, как и Жак с Эдмондом. Но почему выть и молить о позорном бегстве позволяете себе лишь вы?

— Жениться вам надо было, господин Нуармон, — вполголоса пробормотал Анри. — Тогда бы вы не глупостями разными вроде чужих больных страдали, а занимались бы процветанием семье. Госпожа Каллист, овдовев, присылала вам неофициальное предложение о браке, презрев приличия.

Бернард отпустил его и презрительно фыркнул.

— Я? Жениться? Анри, вы знаете меня далеко не один год и до сих пор питаете столь глупую надежду?

Он расхохотался и вышел прочь. Сил на то, чтобы хлопнуть дверью, у него не было.