Русалочка фхтагн (джен)

Г.Х.Андерсену

Слагельс,

22 августа 18… года.

Дорогой Ганс! Порой мне кажется, что твоя страсть к мечтаниям и видениям фантастических существ заразительна, а я ― её беспомощная жертва. Вот уже месяц, как мой разум захватывает картина, которая не должна быть настоящей, но заставляет поверить в её реальность ― так крепко запечатлелась она в моей памяти, однажды увиденная и остро прочувствованная, оставившая множество загадок. Но обо всём по порядку.

Ты, наверное, слышал о невероятно сильном шторме, разбившем с дюжину судов? На одном из этих кораблей был я: в этот день справлялся день святого Ганса, твоего ангела-хранителя, и шумная компания вельмож вышла в море, чтобы провести празднества там. До сих пор волны выносят раздувшиеся просоленные трупы моих беспечных друзей, погибших в немилосердных водах разгневанного океана; меня же люди зовут счастливчиком ― я единственный выжил из всего экипажа и многочисленных гостей пирушки, но я боюсь, что это не так, и чувствую, что море заберёт своё, и моя участь будет гораздо ужаснее и мучительнее смерти. Я никому не рассказывал, как спасся, ты ― первый, мой милый друг, потому что прочие посчитали бы меня безумцем. Ах, я принял бы сумасшествие и забвение за счастье, лишь бы только произошедшее со мной оказалось фантазией моего устрашённого стихией разума.

Накануне, когда наш украшенный корабль, полный различной снеди и напитков, вышел из порта Копенгагена, ничто не предвещало катастрофы. Небо было ясным, солнце светило так ярко, как никогда, будто наша страна украла кусочек тепла у своих южных собратьев. Сама судьба словно подталкивала нас в открытое море, открывала ворота и уводила широкой удобной дорогой, лицемерно скрывая, что в конце пути нас будет ожидать гибель или, в моём случае, нечто гораздо более ужасное. Всю ночь попутный ветер раздувал паруса нашего судна, и весь экипаж говорил о том, что духи моря благоволят нам. На следующий день, когда мы достаточно далеко отошли от берега, началось празднование. Вино лилось рекой; рыба, дичь, редкие южные фрукты ― всего было вдоволь. Моряки, как и придворные гуляки, веселились, пили шнапс, распевали свои разухабистые песни. Только моё сердце предчувствовало что-то неладное, да и повода для веселья у меня не было ― ведь я всегда так одинок, когда тебя нет рядом, милый друг. Я смотрел в зеленоватую колышущуюся воду, расчерченную штрихами белой пены, и в серое мутное небо и, наверное, первым заметил грозовые тучи, быстро приближавшиеся с севера. Позволь упомянуть ещё вот что: не только движения темнеющего неба привлекли мое внимание ― в какой-то момент я увидел тёмный силуэт юной девушки, плывущей за нашим кораблем, нечёткий, как тень. Это чрезвычайно важная деталь в свете событий, произошедших после, но как бы я хотел, чтобы она лишь оказалась галлюцинацией! Так вот, я смотрел в воду, силясь разглядеть там прекрасную русалку, ― нет, мой друг, не ревнуй меня раньше времени, мной двигало лишь любопытство, подогретое легендами о морских созданиях, поющих манящие и убийственные песни! ― и вдруг заметил, что волны становятся всё выше, воды темнеют, а с севера дует холодный пронизывающий ветер. Увы, я не мог предположить, что эти изменения фатальны в силу своей неопытности в мореходстве, а когда тучи заметил экипаж корабля, было уже поздно. Сильные шквалы ветра сбивали опьянённых матросов, даже тех, кто плавал не один год и был привычно стоек в любую бурю, с ног; снасти вырывались из их рук, будто живые. Мне и нескольким другим высокопоставленным особам капитан приказал отойти подальше от бортов судна, которые захлёстывали высокие волны, и покрепче держаться за то, что попадётся под руки. Однако это оказалось бесполезно: паруса разорвало в клочья, мачты сломались в считанные секунды, а мгновение спустя корабль буквально развалился надвое ― одна его часть крутилась на месте, то погружаясь в воду, то выныривая из нее, удерживаемая якорем, который не успели даже поднять, а вторая… я не видел точно, что произошло с ней, но, вероятно, она разбилась в мелкие щепки. Во время крушения я потерял сознание и упал в воду, уже находясь в беспамятстве. Когда я очнулся на короткое время, то увидел ясное небо ― шторм уже закончился. Мне показалось даже на мгновение, будто я умер и попал в рай, настолько хорошо и спокойно мне было. Лучи солнца согревали моё лицо своими ласковыми тёплыми пальцами, а тело обнимали потоки прохладной воды. Мне почудилось, что я плыву против течения без собственной на то воли и без усилий. Но тогда я не придал этому значения, а просто закрыл глаза, позволив себе наслаждаться минутами покоя, и уснул. Я несколько раз так же приходил в сознание, успевая заметить только небо, солнце или звёзды, ощущал, будто меня кто-то несёт почти над волнами, по поверхности воды, и отключался.

То, о чём я хочу поведать тебе, что и поныне является причиной моих ночных кошмаров, произошло, когда я оказался на суше. Очнувшись, я почувствовал, что лежу на мокром холодном песке; горько пахло водорослями, а в лицо бил свет. Я отчего-то подумал, что это галлюцинация, бред умирающего, и решил не открывать глаза. Спустя некоторое время, когда я понял, что ни песок, ни запах водорослей, ни свет никуда не исчезают, я всё-таки огляделся. Надо мной висел купол белёсого неба, у ног шелестели волны, а где-то позади пели птицы ― именно пели, это были не резкие крики чаек, а звуки, говорящие о том, что за холодным пляжем, на котором я лежал, есть деревья, может быть, лес. Вдруг слева от меня мелькнула какая-то тень, и я повернул голову. По левую руку я увидел нечто, испугавшее меня до глубины души: это была почти человеческая фигура, похожая на обнажённую молодую девушку, но всё в её облике отвергалось моим разумом, настолько он не соответствовал реальности. Её кожа была бледной, синевато-зелёного оттенка, на плечах, бедрах и спине она, казалось, была покрыта чешуёй. Длинные густые спутанные волосы также были белёсые, как у альбиноса, слегка сероватые, с длинными плетьми водорослей, застрявшими в них. Глаза, выпуклые как у рыбы, без ресниц и бровей, на лбу ― пятно чешуи, на горле ― жаберные щели, судорожно расширяющиеся и сужающиеся, между пальцев ― полупрозрачные широкие перепонки; это существо выглядело как чудовищный гибрид лягушки, рыбы и человека. Она протянула ко мне свои длинные пальцы, дотронувшись до моего плеча, и я почувствовал холод, проникающий сквозь кожу к самом сердцу. Химера отдернула руку, другой сделала успокаивающий жест. «Кто ты?» ― я попытался спросить у неё, но моё горло, иссушённое солёной морской водой, отказалось повиноваться мне, и получился протяжный хрип, лишь отдалённо напоминающий слова. Она долго смотрела на меня своими выпуклыми водянистыми глазами, будто силилась проникнуть в мою голову и прочесть мои мысли. Потом она издала нечеловеческий стон, прерывающийся свистом и шипением, и умолкла, с интересом глядя на меня. Моё горло онемело от ужаса, руки и ноги казались огромными, тяжёлыми и неподвижными, и я ничего не мог сделать ― ни ответить существу, ни показать, что я его не понимаю. Наконец, когда химере надоело ждать моего ответа, она снова протянула ко мне руку, и тут мой страх дал мне сил отпрянуть от неё, и я пополз по песку от моря, от неё, к деревьям и птичьему пению, пытаясь встать на всё ещё ватные непослушные ноги, падая, царапая локти, колени и ладони о мелкие угловатые камушки, осколки ракушек и щепки. Когда, в очередной раз, попробовав побежать, я упал, поперхнувшись режущим лёгкие кашлем, и готов был сдаться, линия прилива была уже довольно далеко. Я поднял глаза и увидел, что чудовищная полурыба-получеловек исчезла, и только рябь на поверхности волн неподалёку от берега напоминала о ней. После этого я потерял сознание и пришёл в себя уже во дворце. Мне рассказали, что меня нашли монашки из монастыря, находившегося на скале возле того пляжа, на котором я оказался. Меня доставили в обитель, обмыли, забинтовали мои раны и царапины и отправили, лихорадочно бредящего, в город.

Прошло уже много времени, на моей коже не осталось следов от той катастрофы, в которую я попал, но память моя хранит образ той химеры. Каждую ночь я просыпаюсь в холодном поту, когда она тянет ко мне свои влажные ледяные перепончатые ладони. Мне слышится её хриплый стон, я силюсь его расшифровать, понять, что же она говорила. И, что ещё безумнее, я думаю: не её ли прислало море, которое я раньше так сильно любил, чтобы спасти меня из лап того шторма? Вдруг она не чудовище, а добрый ангел? Но эти мысли ужасают меня ещё больше, я пытаюсь спать как можно меньше и стараюсь всеми силами забыть её.

Приезжай, Ганс, мой милый друг, помоги мне справиться с моей манией, отвлеки меня от ночных кошмаров, как ты это всегда умел делать.

Целую, всегда твой Фритс.

Фредерику,

Копенгаген,

24 августа 18… года.

Милый Фритс! Ты не представляешь, насколько сильно я переживал о тебе: я слышал о том, что корабль, на котором ты находился, потерпел крушение во время того проклятого шторма, слышал, что ты уцелел, писал тебе письма едва ли не ежедневно, но не получал ответа. Я боялся, что с тобой произошло непоправимое, пытался утешить себя надеждой на обратное, вырваться в столицу, чтобы удостовериться в твоей целости и сохранности лично, однако обстоятельства, будто по воле какого-то злого рока, противостояли мне. Теперь-то я знаю ― ты жив, а это главное.

В ночь той катастрофы, произошедшей с тобой в море, я не находил себе места, хотя не ведал ещё о ней. На закате, когда солнце окрасило небо в цвета пламени и крови, я почувствовал запах соли и водорослей, будто принесённый свежим ветром с далёкого моря, хотя если бы он прилетел с побережья, город задушил бы его и пропитал своим букетом ароматов, человеческих, не похожих на воздух с необитаемых просторов водной пустыни. Этот запах разбудил во мне странное беспокойство, мне показалось, что нечто древнее, чужое и огромное пытается войти в меня и завладеть моими мыслями так же, как холодный влажный горький воздух завладел моим обонянием. В шелесте занавесей у открытого окна и в скрипе двери на сквозняке мне послышался гортанный шёпот, говорящий на незнакомом уродливом языке. Я поймал себя на том, что пытаюсь вслушаться и разобрать в этих звуках отдельные слова, а мои собственные мысли запутываются, вытесняются странным шепотом: «Фхтагн… фхтагн… Ктулху фхтагн…». Я решил забыться сном, в надежде, что тьма укроет меня мягкой уютной пеленой от шепчущего холодного ветра. Но мои сны в эту ночь были похожи на бред и будоражили моё сознание едва ли не сильнее зловещих голосов. Я видел громадные дворцы из позеленевшего от времени камня, колышущиеся в мутном тумане, густом, но прозрачном, не белёсом, как тот, который накрывает осенью северные города. Эти циклопические здания виделись мне прекрасными, но, вместе с тем, их очертания рождали у меня в голове страх: они казались очень чуждыми, но не только и не столько из-за непривычности архитектуры, сколько из-за несоответствия реальности и здравому смыслу. Громоздкие формы покоились на тонких колоннах, высокие двери находились под немыслимыми углами к поверхности, будто по другую их сторону скрывается вовсе не зала за стеной, а выход в пространство ещё более тёмное, туманное и противоречащее всем человеческим представлениям о действительности. Понятия верха и низа в этом месте постоянно менялись: то, что мгновение назад казалось земной твердью, наклонялось и переворачивалось, причём глаз не мог заметить, когда это произошло. Меня сковывало ощущение, что этот странный мир с его огромными дворцами спит, и его создатели и повелители спят уже тысячи тысяч лет и видят грёзы о нашем мире, солнечном, тёплом, так мне знакомом, и меня вот-вот окутает кокон сна, он тянется ко мне холодными цепкими щупальцами, дотрагивается и обещает, что скоро я тоже погружусь в вечную дремоту и буду видеть сновидения о своем родном мире, но в него не вернусь, а останусь здесь, в тумане и тягучей влажной прохладе. Я пытался вырваться из объятий этого жуткого гипноза, но цепенел всё больше и больше, и покорно наблюдал за мягко покачивающимися длинными стеблями неведомой травы, ползущими по стенам циклопических дворцов. И вот я уже почти погрузился в бесконечную тягостную дремоту, когда вдруг послышался приглушённый гул, в котором я постепенно начал различать слова из давешнего шёпота, только более громкие и гортанные: «Пхнглуи мнглунафх Ктулху Р'лайх угахнагл фхтагн! Фхтагн!». Туман вокруг меня заколыхался сильнее, его упругие прозрачные массы начали расходиться от дворца в разные стороны, будто круги на воде от брошенного камня. Ближайшая ко мне высокая дверь с тёмным орнаментом на поверхности, изображавшим будто бы переплетённые рыбьи хвосты и щупальца, медленно отворилась, совершенно беззвучно, хотя мнилось, что движения таких громадных тяжёлых створок должны непременно сопровождаться низким и громким скрипом. Из темноты за дверью пахнуло непереносимым смрадом, ледяным холодом и, что ещё страннее и непонятнее, чувством леденящего кровь ужаса, столь плотного, что его, казалось, можно ощутить кожей, взять в руки и тут же умереть от невероятной, непостижимой силы кошмара, проникающего внутрь, заставляющего сердце биться намного чаще, разрезающего тело острой концентрированной болью, приходящей извне, пульсирующей и подгоняющей под свой безумный ритм дыхание и мысли, взрывающейся в голове и обливающей раскалёнными искрами всё тело. Я будто знал, что эта боль только фантом, порождение страха, но от этого она не становилась слабее, а, наоборот, накатывала и накатывала с новыми силами, а в уши бил всё тот же гул множества голосов, отражённых от древних каменных стен: «Ктулху фхтагн! Ктулху фхтагн!». Я очнулся от собственного вопля ранним утром, когда тусклые лучи солнца прорéзали серые грозовые тучи и проникли в распахнутое окно. Мои простыни были мокрые от холодного пота. Я помнил свой сон в деталях, хотя всей душой хотел бы позабыть его и не вспоминать никогда. И этот кошмар принёс мне беспокойство о тебе: мне казалось, что щупальца гипнотического существа из циклопического дворца тянулись к тебе, а я ― всего лишь случайная жертва на его пути. На следующий день я узнал из газет о шторме и о крушении корабля, на котором ты плыл, и утвердился в своих опасениях, хотя разумом понимал, что они иррациональны и даже глупы. Прошу тебя, скажи мне, что мой сон случаен и ничего не значит, а твоё видение странной химеры ― всего лишь галлюцинация, порождённая воспалённым разумом усталого обезвоженного человека. Ни тот, ни другой кошмары не могут сколь-нибудь касаться действительности, но они беспокоят меня, ужасают и одновременно манят; мне кажется, что они как-то связаны между собой, и я хочу найти и распутать соединяющие их нити. А может быть, это призрачная связь двух любящих сердец, когда близость людей делает близкими даже их грёзы?.. Не знаю точно, но мне мерещится, что моя мания, связанная со сном, пройдёт, когда я увижу тебя, реального, живого и невредимого. Хочу встретиться с тобой и не только по этой мистической причине ― я тоскую без тебя, словно потерял осколок жизни и не могу его вернуть. Надеюсь, в течение месяца смогу вырваться в столицу, а до того счастливого дня ― жду твоих писем. А ты жди меня и не забывай о моей любви.

Обнимаю, твой Ганс.

Далеко в море, где до дна не достать ни одному ныряльщику, где толща воды по высоте сравнима с несколькими колокольнями, поставленными одна на другую, где ветер без устали ласкает поверхность моря, и ему не мешают ни острова, ни маяки, ни даже корабли ― люди редко появляются там, глубины кажутся такими синими, что ясное небо похоже лишь на их бледное отражение. В этих глубинах плавают стаи рыб разных размеров и расцветок, с чешуёй блестящей или матовой, с развевающимися длинными яркими хвостами и плавниками или с кожистым обтекаемым телом, пёстрые, видные издалека, и незаметные, сливающиеся с песком или с подводными скалами. Но не только они обитают в синем море ― там есть и огромные крабы с цепкими клешнями, мягкие медузы, парящие в толще воды, громадные моллюски с толстыми скользкими щупальцами и извивающиеся гады морские. Но властвуют над подводным царством не рыбы и не крабы, а раса Глубоководных с их повелителями ― отцом Дагоном и матерью Гидрой.

Глубоководные всегда жили скрытно от людей в подводном городе Й’хан-тлеи и в маленьких поселениях, разбросанных по океанскому дну, их видели только туземцы юго-восточных островов, с которыми морской народ заключил давний договор: жители глубин снабжали дикарей рыбой, а те отдавали своих дочерей, ибо малочисленные Глубоководные мечтали породниться с обитателями суши и унаследовать их стойкость к условиям наземного существования и плодовитость. Но подводным властителям не хватало крови южных народов, их влекла надежда найти супругов для своих подданных и среди людей северных континентов. Эту миссию Дагон и Гидра прочили своим дочерям ― шести прелестным принцессам.

Юные русалки жили в огромном дворце, окружённом колышущимися водорослями, хищными актиниями с шевелящимися щупальцами и разноцветными подводными скалами, облепленными разнообразными моллюсками, кораллами и населёнными крабами. Стайки рыб так и мелькали среди этого великолепия, как птицы, украшающие человеческие деревни и города. Принцессы очень любили свой медлительный, текучий мир, играющий всеми красками спектра в бликах солнечного и светящийся жемчугом и перламутром в отражениях лунного света. Однако они мечтали повзрослеть и попасть на поверхность моря, увидеть обитателей суши и ощутить неведомые им, знакомые только по рассказам взрослых, воздушные потоки на своей нежной зеленоватой коже. Особенно мечтала об этом младшая русалочка ― тихий, послушный ребёнок, всегда радовавший своих родителей желанием прикоснуться к другой жизни, сухой, тёплой и светлой. Дагон и Гидра возлагали на неё большие надежды и ждали, что однажды их младшая дочь вернётся с континента со своими потомками, не русалками и не людьми, которые продолжат царствование в подводных глубинах и преумножат мощь древнего народа Глубоководных.

Когда старшая дочь достигла совершеннолетия, она выплыла к приморскому городу. Русалка рассмотрела высокие, рвущиеся к небесам, дома на берегу, её поразил блеск церковных куполов, флюгеров на крышах зданий и отражающих солнце окон. Она расслышала шум экипажей, мелодичные звонкие голоса людей, шелест ветра в кронах деревьев и плеск прибоя на каменистых пляжах. Но приблизиться к городу девушка не решилась и вернулась в родные морские глубины.

Вторая сестра посетила поверхность через год. Она увидела закат солнца и почти ослепла от ярких красок: красный, малиновый, оранжевый, желтый свет лились от огромного шара на горизонте и отравляли невыносимыми оттенками морскую воду. Русалка привыкла к нерезким очертаниям предметов, к приглушённым тонам, потому она едва не сошла с ума от непривычных картин, казавшихся ей больным бредом. Она обратила свой взгляд к небу, разглядела в нём мягкие расплывающиеся облака, также окрашенные в красное и розовое, но неярко, матово. Подводная принцесса лежала на воде и смотрела на небо, угадывая в его меняющихся формах знакомые образы, пока не наступила ночь: она смогла вернуться обратно в глубину.

Третья дочь Дагона была полна решимости встретить людей и увлечь их в своё родное царство, потому она отправилась к реке. Она увидела луга, леса, сады и виноградники, удивилась, что наземные растения не столь подвижны, как подводные. Зато существа, которые плескались на мелководье, ужаснули её таким быстрым мельтешением, что глаз не мог уловить движений. Она плавно поднялась из воды и попыталась направиться к маленьким визжащим созданиям, но из их мечущейся кучи вдруг появилась небольшая волосатая тварь, громко лаявшая и щерившая зубы. Принцесса, не привыкшая к агрессии, испугалась и нырнула обратно, скрываясь в медлительных водных потоках.

Четвёртая русалка была заранее напугана рассказами сестёр и решила не приближаться к берегу. Она плавала в открытом море, встречая одинокие рыбацкие шхуны и изумляя их экипаж, набожно крестившийся при виде зелёнокожей девушки с рыбьим чешуйчатым хвостом, перепончатыми руками и жабрами. Принцесса боялась их не меньше, чем рыбаки ― её, но всё равно, нырнув в привычную толщу воды, возвращалась посмотреть на них и на птиц, круживших над волнами в поисках пищи, на далёкую сушу и на дельфинов и китов, резвившихся на волнах.

Пятая сестра попала на поверхность зимой, когда на глади моря плавали куски белого сверкающего льда, да и суша выглядела такой же сияюще-бледной и пустынной. Только одинокая лодка, вмёрзшая в воду у причала, напоминала о том, что местность не безлюдна. Однако найти кого-либо и увести в подводное царство у русалки не получилось; она так и проплавала в тёмной зелёной воде, собирая длинными волосами, как сетью, осколки ледяных кристаллов, пока небо не заволокло низкими тучами и мир вокруг неё не потерял свой холодный мёртвый блеск, сменив его на тусклую белизну погребального савана.

Пять сестёр иногда поднимались на поверхность воды вместе, выбирались на скалы и песчаные отмели, подставляя зеленоватую кожу своих тонких изящных тел яркому солнцу, и пели тягучие завораживающие мелодии, завлекая мореходов в глубоководное царство. Младшая русалочка только с завистью смотрела им вслед, когда они отправлялись на свои прогулки, и с нетерпением ждала позволения самой увидеть надводный мир, о котором слышала так много разного, чего нет в морских глубинах, неизменно медлительных, колышущихся и тёмных.

Наконец день её совершеннолетия настал. Принцессе вручили торжественную серебряную тиару, расчесали её длинные локоны гребнями из ракушек, дали последние наставления, и она поплыла вверх, к светящейся границе воды и воздуха.

Русалочка поднялась на поверхность, когда та уже была окрашена в тревожные красно-оранжевые цвета лучами закатного солнца. На воде колыхались дорожки из пятен жёлтых и малиновых отблесков, а барашки на гребешках волн отливали нежным цветом тёплой человеческой кожи ― именно такой её представляла маленькая подводная принцесса, когда слышала сказки о богине любви одного из южных народов, родившейся из пены прибоя. Вдалеке что-то полыхало особенно ярко, отражая кровь умирающего солнца, которой вторили всполохи факелов. Оттуда же слышались едва различимые звуки. Принцесса направилась к ним и обнаружила корабль под белыми парусами, на котором что-то шумно праздновали многочисленные люди ― матросы с обветренными коричневыми лицами, их русалка узнала по рассказам сестёр и почувствовала издалека их запахи, почти родные, солёные от морской воды и горькие от водорослей, и жители суши, изнеженные и белолицые, чужие для этой стихии. Особенно нежен и красив в своей непохожести на всё то, что принцесса видела раньше, был один юноша, такой же молодой, как и она сама, хрупкий, но статный. Его каштановые волосы казались мягкими, шелковистыми, глаза глубокого чёрного цвета были ласково теплы ― и это ничуть не походило на холод морских глубин, и притягивало, и манило. Юноша почти не участвовал в окружавшем его веселье, а смотрел в воду, будто она, в свою очередь, звала его к себе. Русалочка заворожёно наблюдала за человеком и всё яснее видела, что он именно тот, ради кого она поднялась из морских глубин, о ком мечтали и она, и весь её род, кому суждено стать отцом её детей, стойких долгожителей с зеленоватой кожей и выпуклыми глазами, как у всех подводных обитателей, и с горячей кровью и быстрым умом, как у всех людей. Их дети будут проповедниками новой веры и новой власти для жителей поверхности ― новой для последних, но древнее всех их поколений, вместе взятых, ― власти подводных повелителей. Охваченная грёзами о будущем принцесса плыла вслед за кораблем. Она не заметила даже, как небо заволокло грозовыми тучами, солнце померкло, и налетел шквал сильного ветра, вздымающий волны высотой, сравнимой разве что с глубиной, на которой находится родное для русалочки царство. Глубоководная принцесса заметила разгул стихии, когда паруса корабля начали разрываться под порывами ветра, и их полотнища захлопали своими широкими крыльями, будто аккомпанируя неистовому танцу невидимых воздушных демонов, вышедших на охоту на людей. Опьяневшие матросы не успевали убрать снасти ― их беспечность, принесённая празднествами, ослабила их. Мачты ломались со страшным треском, корабль швыряло с волны на волну, солёная пенная вода с обрывками водорослей, песком и щепками ― остатками прошлых кораблекрушений ― щедро заливала палубы. Кто-то, не особенно ловкий, соскальзывал с мокрых досок прямо в объятия океана и тонул, кто-то ещё удерживался, но даже самым стойким была суждена гибель. Русалочка зорко следила за каждым движением юноши, пленившего её своей красотой, готовая в любой момент прийти к нему на помощь. И вот, финальный удар безумной тарантеллы демонов стихии разломил корабль надвое, словно соломинку, и обломки намокшей и отяжелевшей древесины с цепляющимися за них людьми пошли ко дну. Русалка ринулась к месту крушения, нырнула и выхватила из цепких лап тёмной манящей глубины тело прекрасного юноши. Она вытащила потерявшего сознание человека на поверхность и поплыла к берегу, стараясь держать его голову над водой. Постепенно буря угомонилась, и принцесса увидела в туманной дымке сушу ― родной дом для юноши и почти смертельное место для неё самой. Русалочка терпеливо гребла перепончатыми ладонями, не забывая удерживать на поверхности своего избранника, и предвкушала, как он очнётся и отблагодарит свою спасительницу самым ценным, что мужчина может дать женщине ― крепким, здоровым потомством.

Русалочка и её бездыханный спутник добрались до суши лишь к разгару следующего дня, когда солнце уже иссушило все давешние тучи. Принцесса вытащила юношу на тёплый песок за линией прибоя и расположилась рядом, ожидая его пробуждения. Через некоторое время он очнулся, закашлялся, выплёвывая остатки морской воды из лёгких, и открыл глаза. Его зрачки расширились, едва он заметил сидящую возле него русалку, и попытался произнести непослушными, онемевшими от страха губами: «Кто ты?». Принцесса поняла его вопрос, даже не зная человеческого языка, но её объяснения на родном ей гортанном, годящемся для подводных глубин наречии звучали здесь уродливо и устрашающе ― хриплый шёпот юноши и то казался певучим и звонким по сравнению с ним. Парень попытался отползти в сторону от своей спасительницы, цепляясь неловкими негнущимися пальцами за песок. Русалочка поняла, что она испугала своего избранного, что её красота, ценящаяся в царстве Глубоководных, ― уродство на суше. В отчаянии она бросилась в воду и поплыла обратно, домой.

Вернувшись в Й’хан-тлеи, принцесса молчала несколько суток, терзаемая мыслями о своей безобразности и о невозможности осуществить из-за неё давнюю мечту Дагона и Гидры получить потомков-метисов. Однако старая Гидра-прародительница догадалась, в чём дело ― недаром она была правительницей, тысячи лет мудро властвующей над подводным царством. Дождавшись, когда боль русалочки стихнет, она принялась утешать свою дочь.

― Ты ближе всех своих сестёр подошла к человеку, ― говорила она, ― ты старательна ― и это принесёт свои плоды. Но люди ― существа ограниченные, они судят по тому, что видят, и отталкивают всё чуждое и непривычное. Ты выглядишь иначе, чем они, поэтому ты потерпела неудачу. Но мы исправим это, человек узнает о нашем могуществе и преклонится перед ним.

Старая Гидра помнила, как она сама пыталась найти человека-отца для своего медленно растущего семейства и понимала огорчение принцессы. Она предлагала русалочке снова подняться на поверхность и найти другого, менее хрупкого и пугливого мужчину, но та всё твердила, что её избранник ― самый лучший, что она должна повторить попытку, что его манит море, и он обязательно пойдёт за принцессой. Мать-Гидра только поражалась неожиданному упорству дочери и обещала помочь ей.

Глубоко-глубоко в океане, где толща прозрачной воды круглые сутки кажется чернее беззвёздной вселенской пустоты, в затонувшем древнем городе Р’Лайхе погружён в тысячелетний сон великий Ктулху. Его грёзы родственны смерти, и он щедро раздаёт их обрывки, веющие ужасами безысходной пустоты и всепоглощающего небытия, существам, живущим на суше. Ктулху видит бездонную вечность ― и её дыхание задевает смертных, сводя их с ума своей непостижимостью. Ктулху грезит о бесконечной тьме ― и та окутывает разумы, разрывающиеся от неспособности посмотреть в неё. Р’Лайх безжизнен и пуст, потому что даже мельчайшие черви и моллюски гибнут при соприкосновении их органов чувств с ледяной душой древнего могущественного бога. Что до людей ― их убивает необратимое умопомешательство, заселяющее их мысли чужеродными кошмарами, даже в тысячах миль вдали от пристанища Ктулху. Только дети чудовищного бога знакомы с образами из этих грёз и не страшатся их. А когда мéньшим богам рода Древних требуется помощь, то они могут воспользоваться силой снов Ктулху.

* * *

Мать Гидра собиралась провести старый риутал. Она напоила свою младшую дочь снотворным зельем из водных растений, для приготовления которого поднималась на сушу. Гидра бережно увлекла крепко спавшую маленькую русалочку в тёмные глубины океана, в Р’Лайх. Там она отыскала каменный алтарь, покрытый иероглифами, тысячи лет лежавший на том месте, куда он был доставлен с родины великого спящего прародителя оттуда, где звёздное небо не похоже на земное и другие планеты величественно движутся по орбитам. Мать Гидра смахнула перепончатой ладонью песок, накопившийся на поверхности алтаря, положила на него тело своей дочери и, приподнявшись над ней, простёрла руку, указывая на пристанище могущественного Ктулху. Она сделала глубокий надрез на своей чешуйчатой бирюзово-зелёной коже и, когда ихор из её вен накрыл алтарь со спящей русалочкой и саму Гидру зыбким колышущимся куполом, начала молитву спящему повелителю.

«О, отец наш Ктулху! Обрати свои мысли к детям своим, открой свои грёзы для моих речей. Познай души жителей планеты, загляни в их разумы, прочти сон моей дочери и коснись его обитателей. Разыщи человека, которого видит твоя внучка, наполни его мысли соблазнительными образами и окутай ими юную русалку. Внуши ему сон в яви и заставь его идти за мечтами, которые ты дашь ему. Вручи нам ключ от его привязанностей, и мы принесём тебе плату преумножившимся потомством твоим, сильным, стойким, плодовитым. Помоги нам населить планету существами с плотью от плоти твоей. Молю тебя, о, отец Ктулху!»

Тонкие нити зелёной слизи расползались над алтарём и плотным туманом плыли к громадам Р’Лайха. Мать Гидра провожала их взглядом, не обращая внимания на то, что из руки ещё сочится ихор и ленивыми течениями разносится вокруг её фигуры. Спустя некоторое время вода всколыхнулась: это Великий Спящий почуял запах жертвенной крови и принял её.

Спустя некоторое время пристанище Ктулху снова опустело: мать Гидра с почтением относилась к тысячелетнему сну древнего бога и не смела тревожить его ни мгновением дольше, чем это было необходимо. Она старалась покинуть священный город как можно быстрее и плыла, увлекая за собой бессознательное тело русалочки, к дворцу повелителей Глубоководных. Тем временем Ктулху уже погрузился в новый сон: о земных жителях; о принце, наследнике трона одной из их стран; о прекрасной незнакомке, которая однажды спасла ему жизнь; о случайной встрече двух существ, перерастающей в покалывающую острыми сладкими искрами страсть; о судьбе, причудливые изгибы которой уничтожили не одну цивилизацию, а теперь готовы создать новую из потомков двух родов, людского и подводного…

* * *

Ктулху спит, а иллюзии, которые возникают в его древнем разуме, окутывают мир и создают новую, ещё зыбкую, но крепнущую с каждой минутой, реальность. Ктулху спит, а на другом краю земли засыпает юноша, марионетка из грёз дремлющего бога. Человек погружается в тёплую спокойную темноту, в которой лениво мерцают зелёные звёзды и расползаются оранжевые диски ― зародыши сна. Сна о прекрасной девушке, легко плывущей по гребням морских волн, светловолосой, тонкокожей, изящной. Юноша хмурится, когда его сновидение мрачнеет, иллюзорное небо затягивают призрачные чёрные тучи. Он беспокойно мечется в постели, сминая белые простыни, когда грезящиеся ему волны поднимаются до небес и обрушиваются вниз, разбиваясь на сотни ледяных осколков, пронзающих его тело, сбивают с ног: он тонет, тонет, тонет, задыхается под толщей воды, пока его не обнимают тонкие девичьи руки и не поднимают на поверхность, согретую ласковым солнцем. Юноша поворачивает голову и видит перед собой улыбающуюся девушку, ту самую, светлую, бледную, хрупкую, как сам сон, как мифическая русалка. Он протягивает руку к её телу, но она ускользает. И юноша просыпается, так и не прикоснувшись к прекрасной иллюзии, но память о ней остаётся, заслоняя собой новое утро.