Запах лёгкого загара (гет)

В семье Уизли принято было называть вещи своими именами. Нормальное, в сущности, правило.

Вот и их младшенькая, желая выйти замуж, планов своих не скрывала, а Гарри не видел в том ничего предосудительного. Более того, едва заглянув в презентованный Гермионой томик, он уверился, что этого хотят все девушки без исключения.

Однако теперь поддерживать разговоры о свадьбе означало не что иное, как давать Джинни ложные надежды. «Пудрить мозги», — как правильно говорил Рон. Но и оттолкнуть его сестру от себя Гарри не мог. Так сразу — не мог. Словно что-то сковывало руки и связывало язык.

Тогда, у теплицы, он отвёл глаза и, заметив приближающегося к ним Невилла, вздохнул с облегчением.

А вечером ещё раз открыл поучительную во всех смыслах классику.

«Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену.

Как бы мало ни были известны намерения и взгляды такого человека после того, как он поселился на новом месте, эта истина настолько прочно овладевает умами неподалёку живущих семейств, что на него тут же начинают смотреть как на законную добычу той или другой соседской дочки».

Вот так-то. И это — самое начало романа.

Захлопнув книгу, Гарри закрыл глаза и откинулся на подушку.

Если бы год... нет, два года назад он знал, что ему нужны уединённая бухта, горячий песок, лежащая рядом Гермиона, тонкая полоска нетронутой солнцем кожи возле слегка сместившихся тесёмок трусиков... И соблазнительный запах загара, ласково щекочущий ноздри.

Почему он не знал этого?.. Почему так глупо упустил своё счастье?!

Много лет назад другой юноша, так похожий на него, наверняка не останавливался ни перед чем, желая добиться другой девушки, – но такой же умницы и красавицы, как и Гермиона.

И добился. Он, Гарри, сам – живое свидетельство, что те двое жили, действительно жили на свете. Жили и любили.

А он почему-то лежит тут, как... чурбан, и думает лишь о том, что Рон — его друг.

Выступать против дружбы Гарри не мог — ни открыто, ни тайно. И глупо надеяться на то, что когда-нибудь Рон возьмёт да и поймёт, что ничто не сулит ему, Рону, большего счастья, чем любовь, соединившая его лучших друзей.

Стоп, какая ещё любовь?! Это как раз у парочки этой... шумной не вчера роман завязался, два года уже, почитай, отжигают.

«Рон нравится мне всё больше и больше», — повторил он про себя и обречённо вздохнул. Сейчас в словах Гермионы он слышал только эту, неудобную ему, Гарри, истину.

«Они вместе, Поттер, — он с силой двинул кулаком в подушку. — Пора это признать, пора научиться смотреть правде в глаза».

Но где-то в животе шевелилось заклятое чудовище и нашёптывало, что, возможно, не всё ещё потеряно.

Мало-помалу в его голове разгоралось сражение:

— Они ведь и недели не могут прожить мирно!

— И что это для тебя меняет?

— Я их лучший друг!

— Тем хуже.

— Можно сначала поговорить с Гермионой...

— И будет одним другом меньше.

— А если мне на это плевать?

— Ой, Поттер, не ври хотя бы самому себе!

— Я всё равно скажу ей...

— Ну-ну... Вещички только в рюкзачок собери заранее.

— Это ещё зачем?

— Будто не догадываешься, кто главный предмет их разговоров. Завтра же твои сердечные тайны станут известны последнему огородному гному, и тебя отсюда попросят. Хорошо, если вежливо.

Гарри в сотый раз напоминал себе о том, что, кроме малыша Тедди, во всём мире у него нет ни одного родного человека; что Рон и Гермиона, по сути, и есть его семья; что миссис Уизли считает его своим сыном, и потерять всё это в одночасье равносильно катастрофе. Всё равно что вновь осиротеть.

Не сейчас. Последнее время в нём было всё так натянуто, что дёрнешься в сторону — и порвётся.

Не самую, впрочем, плохую идею — откровенно поговорить с Гермионой — пришлось отложить на неопределённый срок. После истории с фотографией Рон не оставлял их вдвоём ни на секунду. Он целыми днями торчал с Гермионой в библиотеке, демонстративно садился рядом с ней за стол и сделался едва ли не её тенью. И так неделю подряд.

Гарри, как обычно, видел для себя только один выход — ждать. Быть может, расклеится ещё у них. Не завтра же Рон и Гермиона собрались под венец.

Заявление друга о том, что они с Гермионой летят вместе в Австралию, Гарри выслушал с упавшим сердцем.

«Всё кончено, — думал он, сжимая кулаки, — чёрт, кончено всё!»

Воображение упрямо рисовало солнечный пляж, горячий песок и даже уютный семейный отель…

Гарри до скрежета стискивал зубы и, казалось, чувствовал на них скрип колючих песчинок проклятого австралийского побережья, каким-то немыслимым образом попавших к нему в рот.

Его отношения с Джинни за три недели отсутствия Рона и Гермионы существенно не изменились, по-прежнему пребывая в состоянии неопределенности. Не то чтобы они с Джинни не разговаривали или ссорились, но по мелочам, бывало, цапались.

Гарри не нравились эти пустые перепалки — «от нечего делать», по большей части, но всё лучше, чем напряжённое неестественное молчание. Впрочем, ему куда чаще становилось всё равно. Что он скажет, и что ему ответят — переставало иметь значение, и он тупо замолкал на середине разговора. Особенно скучными казались выходные, когда работы в Хогвартсе не было.

Иногда он ловил себя на ощущении, что давным-давно женат на Джинни, и они живут вместе так долго, что успели надоесть друг другу.

Нет, в самом деле: чем могут заниматься супруги, кроме очистки сада от гномов, уборки комнат, совместного приготовления ужина и мытья посуды? Ну, поцелуями ещё... Как-то внезапно потерявшими и новизну, и остроту, не вызывавшими больше ни головокружения, ни учащённого сердцебиения. Джинни тянулась к нему губами, он подставлял щёку, и получалось нечто дежурное, донельзя унылое, если не сказать — вымученное.

Даже о намеке на возможность каких-либо постельных отношений с Джинни Гарри запретил себе думать. И потому, что не хотел их больше, и потому, что прочитал кое-что по закладочке в «Двенадцати безотказных способах...»

«...Бывает, родители юных волшебников не дают согласия на брак. Тогда молодые люди, достигшие совершеннолетия, могут принять своё собственное решение и заключить союз непосредственно в Министерстве магии.

Однако подробнее об этом читайте в следующей главе».

Ознакомившись с этими наставлениями, Гарри постарался сделать всё от него зависящее, чтобы обезопасить и себя, и Джинни от возможных неприятностей. Убедил себя забыть дорогу в её комнату, никогда и нигде, кроме кухни и внутреннего дворика, не оставался с ней наедине.

Он называл эти элементарные меры «путём к отступлению». Про себя, конечно. Хотя сам не очень-то верил, что, в случае чего, это поможет «избежать скандала». Пусть не публичный, но местный семейный «разбор полётов» был ему гарантирован. Слишком часто ловил он на себе как бы случайные взгляды миссис Уизли — испытывающие и выжидательные.

Разве можно её винить в том, что она, как мать, желает счастья своей дочери? Вот только он, Гарри, вовсе не был уверен, что в его силах сделать Джинни счастливой.

Он будто бы завис в состоянии неопределённости. Честнее было бы расстаться, на крайний случай — выложить Джинни всё как есть, все свои сомнения. Но всякий раз, когда дело доходило до конкретных действий, вся его решимость куда-то испарялась.

Мысли в голову приходили самые разнообразные.

Чего он добьётся, разорвав отношения с Джинни? Свободы?

А она ему нужна?..

К двадцатым числам июля невыразимцы ликвидировали-таки чары Грозного Глаза, но Гарри не спешил переселяться в свой дом. Походил по пустым затхлым комнатам, и такая тоска напала, что хоть садись и волком вой (крёстный, верно, так и делал, сидя в заточении). Но всё же, дав задание Кричеру привести жильё в порядок, сообщил миссис Уизли, что восемнадцатилетие будет справлять у себя. Хватит уже, нагостился. Да и в одиночестве есть свои приятные моменты: в душу, например, никто не лезет.

Но если однажды утром Джинни появится на пороге его дома… О Мерлин!

И почему он полагал, что, разделавшись с Волдемортом, сможет жить, как хочет? Верно потому, что дурак.

Он часто грустил в последнее время, и, что самое скверное, без особых причин. А иногда вдруг накатывала такая апатия, что мир сужался до размеров комнаты и всё, что находилось за её пределами, казалось совершенно незначимым, почти иллюзорным.

Целитель назвал это его состояние новым словечком — «депрессия», но заверил, что «динамика в общем и целом положительная». Мозг, надо отдать ему должное, понял наконец, что война закончилась, и погрузился в спячку. Дескать, так устал от подвигов, что стал ко всему равнодушен. Это должно скоро пройти, нужно ждать, улыбаясь по возможности.

Гарри же эту «динамику» приписывал действию успокоительно-усыпительного зелья, которое, по наставлению целителя, послушно принимал ещё с июня. Не сказать что ощущал себя прям в полном здравии, но засыпать, по крайней мере, стал быстрее, да и сны сделались поспокойнее.

Вот только всё чаще и чаще хотелось плыть по течению. Ему не нравилась такая нездоровая пассивность, но и большого смысла в активничании он не видел.

Кому это нужно?

Джинни мечтала о свадьбе. Как о конечной цели, обмолвившись однажды по поводу квиддича: «Надо же чем-то заниматься, пока ты будешь учиться в Школе авроров». Так что права оказалась Гермиона: спортивная карьера — лишь способ скоротать время. Не без удовольствия, конечно.

Гарри не переставал поражаться тому, как ловко у неё всё спланировано: и за себя, и за него. Самому уже и беспокоиться не о чем.

Ещё кому?

Рону и Гермионе? Так у них, надо полагать, всё хорошо и без него.

А о себе он всегда думал в последнюю очередь. Бедолагу Трумана ждала Сильвия, а его, Гарри, кто ждёт?

Так стоит ли рвать против ветра, терять друзей и, более того, приёмных родителей? «Нора» — его дом. Джинни, кажется, готова терпеть его всякого. Чего ещё надобно? По ночам и в самом деле темно, а запахи — штука эфемерная, на крайний случай и духи сойдут.

И всё же, несмотря на все увещевания, услышав однажды по радио «O` children», Гарри вдруг почувствовал себя заблудившимся пассажиром, внезапно обнаружившим, что сел не в тот поезд.

Ехать-то он едет, но туда ли несут его накатанные рельсы?

Будущее с Джинни виделось на удивление легко. Большой просторный дом, дети (трое, наверное), сытные семейные обеды… Кормить, безусловно, будут хорошо. «Как свинью на убой», — подсказывало подсознание, и тотчас накатывало желание сплюнуть.

При мысли о Гермионе счастье представлялось куда как более неопределённым и, пожалуй, странным. Дети, их количество и даже само их наличие не значили для Гарри ровным счётом ничего. Ему была нужна Гермиона, а не её стряпня или сколько-то там мелких рождённых ею Поттеров. Ещё казалось, что рядом с ней вполне можно обойтись даже без собственного дома: спрятаться от всех под мантией-невидимкой и остаток жизни провести вдвоём, без Рона и Джинни. Как тогда, в Годриковой Впадине. В робких, не определенных до конца мечтах так и было. Гермиона прижималась к нему всем телом, сжимая его руку до боли и шепча прямо в ухо: «Гарри, ты как думаешь? Гарри!..»

В душе Гарри посмеивался над своими грёзами, признавая их абсурдность. Но самое смешное заключалось в том, что порой именно эти фантастические мгновенья представлялись единственно правильными. Единственно чего-то стоящими. Хотя и раньше, сдавалось, он чувствовал к Гермионе то же самое. Или всё же другое? И терялся с ответом.

Лишь в одном сомневаться не приходилось.

То, что давно жило в нём и когда-то вполне укладывалось в четыре слова: «Она мне как сестра», обросло теперь новыми ощущениями и больше не поддавалось какому-либо словесному описанию.