Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

30 декабря 1976 года

На вокзал Кингс-Кросс поезд прибыл уже в темноте.

Перед первым сентября Лили всегда добиралась до Лондона не на поезде, а на машине, вместе с родителями и сестрой. Поскольку путь был неблизкий, Эвансы обычно приезжали в последний день августа и оставались в городе на ночь. Порой Лили стонала, как это неудобно — путешествовать через полстраны (особенно в обществе Петуньи) только для того, чтобы сесть на школьный поезд и проследовать назад, через все родное графство и дальше в Шотландию. Почему нельзя сразу доехать до Хогсмида на машине? Это вдвое сократило бы дорогу. Когда она стала взрослой, то поняла: глупо было даже думать о том, чтобы по улицам Хогсмида разъезжали сотни магглов на автомобилях. Но все равно иногда жалела, что не живет южнее. Особенно потому, что Петунья всегда превращала эти два дня в сущий кошмар.

Словом, Лили ни разу в жизни не ездила в Лондон так, как сегодня, просто с Севом. И на сей раз они не собирались в Хогвартс; им надо было в город, потому что Северус должен был угодить в Мунго. И отправить его туда должна была она.

Поездка заняла около трех часов; Лили хватило этого времени, чтобы в красках живописать, какой редкостный идиотизм весь этот на редкость идиотский план. Северус слушал вполуха — возмутительный негодяй! — и с вежливо-скучающим выражением лица; при этом он читал сначала газету Йоркшир Пост, а затем — старый номер журнала Роллинг Стоун с фотографией Лед Зеппелин на обложке.

Лили не могла не отметить всю иронию этой ситуации: пять лет назад она трепала Севу нервы из-за его планов присоединиться к Пожирателям, а сейчас — из-за планов, как от них отвязаться.

— Похоже, я много о чем позабыл, — сказал Северус, откладывая газету в сторону.

— Ну так и времени прошло немало, — Лили пролистала журнал, но ее ничего не заинтересовало. Она знала, кто такие Лед Зеппелин, поскольку их слушал Сириус; он пытался рассказать ей о том, что именовал "мастерством исполнителей", но Лили полагала, что обсуждать технические аспекты создания музыки — лишь немногим интереснее, чем говорить о квиддиче. Больше всего ее забавляло то, что маггловский рок магглорожденной же ведьме объясняет отпрыск чистокровного рода, чей девиз гласил "Чисты навек".

— Что у нас будет с учебой, как думаешь? — спросила Лили. — Интересно, вспомню ли я что-нибудь по гербологии...

Северус старательно складывал газету, проводя по изгибам с такой силой, что Лили показалось — страница сейчас порвется. Было в его действиях что-то такое, отчего у нее в голове словно вспыхнула сигнальная лампочка. Но он лишь произнес:

— Думаю, Флитвик от тебя будет в полном восторге.

— А старина Слагхорн — от тебя. Сев, зачем ты хочешь изничтожить эту страницу?

— Всего лишь пытаюсь быть аккуратным, — он бережно опустил газету на оккупированный ими столик.

Лили бездумно теребила журнал, пытаясь сообразить, что же он недоговаривает; изучала его лицо — точнее, только профиль — в поисках подсказки, но не углядела там ничего, кроме внушительного носа. Северус сидел, положив руки на ламинированную формайкой столешницу, и просто смотрел в окно. Темнело; небо цвета свежего синяка к горизонту постепенно бледнело, а там, где догорали последние лучи заходящего солнца, над затененной землей сияла льдисто-голубая полоска.

— Ты же собираешься вернуться в школу? — спросила Лили медленно.

Северус не отозвался сразу, и она поняла, что угодила в точку; осознала, что делает с журналом то же, что он с газетой — с силой проводит пальцами по сгибам страниц, — и уронила номер на стол.

— Сев! — прошептала она.

Он перевел на нее взгляд, но продолжал сидеть все в той же официальной позе.

— Я еще не решил, — ответил Северус — так безмятежно, словно обсуждал, что выбрать на обед, карри или рыбу с чипсами.

— Сев, как ты можешь не пойти в школу?

— Да запросто, — сказал он. — Просто не пойду, и все.

— Но — но как же... твои экзамены? — она и сама понимала, как жалко это прозвучало.

— Если ты имеешь в виду, как я планирую искать работу без диплома, — произнес он, — то полагаю, что как-нибудь выкручусь. Но строго говоря, я могу до этого и не дожить.

Ее пробрал озноб — сквозь все тело до самой души.

— Северус Снейп, — сказала она полушепотом, — если тебе вздумалось покончить с собой, найди себе в помощь кого-нибудь другого, — и чуть не задохнулась, когда он промолчал, — так вот... так ты поэтому? Хочешь, чтобы я тебя прокляла, чтобы попасть... ты пытаешься...

— Нет, — оборвал он ее. — Я не подбиваю тебя на убийство.

— Разве? Потому что это проклятие — то самое, которое ты для себя выбрал, — оно может оказаться смертельным, Северус.

Он не отозвался сразу — только глаза подозрительно заблестели. У Лили все внутри сжалось. Он произнес:

— Вряд ли Дамблдор изобрел его из милосердия. Расскажи мне о контрзаклинании.

— Хорошо, но сперва ты расскажи о школе, — возразила она настойчиво. Северус ответил нетерпеливым взглядом, она ему — упрямым, словно говорящим: "Ну и?"

Он раздраженно вздохнул. Она еле удержалась от искушения скатать журнал в трубочку и врезать ему по голове.

— Возвращаться туда представляется на редкость бессмысленной затеей. В частности, если помнишь, я преподавал там семнадцать лет.

— Ох, — Лили моргнула. — О Боже... Как-то неловко, да...

— Достаточно оговориться и назвать Минерву по имени. Я привык назначать отработки другим — не получать их сам.

— Ты называешь ее Минервой? — восхитилась Лили. — Я не осмеливалась, хотя была вместе с ней в Ордене.

— Трудно сохранять дистанцию с тем, кто мирно дремлет на солнышке у тебя на глазах. И с тем, с кем много лет переругиваешься из-за Кубка по квиддичу. Мы язвили, если Кубок доставался Филиусу или Помоне — что случалось нечасто, — добавил он с легким самодовольством.

Лили представилось — почти без усилий с ее стороны — как Северус втайне злорадствует, что Слизерин выиграл Кубок, а профессор Макгонагалл выпускает по этому поводу когти. Место действия — конечно же, учительская... там должны сидеть и другие преподаватели — возможно, проверять домашние работы... Интересно, читают ли они их друг другу вслух, потешаясь над дурацкими пассажами? Обмениваются ли байками о баллах, снятых с учеников за ту или иную нелепую выходку? А теперь Северусу придется снова подчиняться этим людям... от равного, такого же декана, как они, вернуться к роли студента...

— Погоди... выходит, ты возглавлял Слизерин?

— Да. И это было чудовищно, — добавил он. — Мои студенты беспрестанно мне докучали. От того, на что способны чистокровные юные барышни, у любого волосы дыбом встанут, — он содрогнулся и пробормотал себе под нос: — Мерлин, как же я ненавижу подростков.

Он представлял для них высшую власть — а теперь сам окажется под властью более чем двух дюжин людей. Северус даже старостой не был.

Закусив губу, она изучала его лицо. Он на нее не смотрел — и вряд ли вообще видел что-либо в этом поезде. Отсутствующий, застывший взгляд, словно устремленный в прошлое, в его воспоминания. Как же он сказал — "Хогвартс был моим домом..." Был. В прошедшем времени.

О чем он задумался?

— Понимаю, отчего ты не хочешь возвращаться, — сказала она, зорко за ним наблюдая. — Я и сама не в восторге, хоть и закончила школу не так давно.

— Я не просто этого не хочу — меня мутит от этой перспективы, — судя по испуганному выражению, которое появилось на его лице через какую-то долю секунды, Северус не собирался в этом признаваться. — Но дело не только в студентах. Я не могу поручиться за свою способность... не бросаться в глаза. Слишком основательно позабыл, каким был в этом возрасте, — он замолчал, снова уставившись в окно.

Лили вспомнила собственные школьные годы... и вдруг с болезненной ясностью осознала то, что до сих пор до нее не доходило только из-за ее повышенного идиотизма: если вернуться в Хогвартс, то ей придется день-деньской находиться рядом с Джеймсом, Ремусом, Сириусом и Питером. Ходить на занятия вместе с детишками, из которых, как она знала, вырастут Пожиратели Смерти. Завтракать за одним столом с покойниками. И при этом делать вид, что все в порядке.

До этого момента она задумывалась только о сиюминутном: как прожить от сегодня до завтра, как все скрыть от матери и Петуньи, как разобраться в том, что случилось с нею и Северусом. А после — выкинула из головы все, кроме этой фигни с Пожирателями, чтобы поскорее с ней разобраться, потому что это была вовсе не фигня, а мрачная, все отравляющая тень, нависшая над их будущим... ближайшим будущим, только руку протяни — и дотронешься...

— Северус...

Зашипела гидравлика; в вагонную дверь вошел маггл — красноносый, усталого вида, с портфелем в руках. Прошел между рядами скамей и сел у Лили за спиной. Поднявшись, она обогнула ламинированный формайкой столик и опустилась на сиденье, обтянутое тканью с геометрическим узором, по соседству с Севом — тот напрягся, явно не ожидая от нее подобного, но уже через мгновение все это исчезло, скрылось под гладь окклюменции, словно нырнувшая в озеро рыба.

— Сев, насколько ты уже успел увязнуть в делах Пожирателей? — спросила она, понизив голос.

Северус взглянул на нее искоса. Замер в неподвижности — как она знала, чтобы ускользнуть под покровом окклюменции туда, где эмоций не было слышно.

— Меня рекомендовали Темному Лорду, Лили. Личная рекомендация.

Лили почувствовала, что ее пробрало до костей — то ли из-за того, как мастерски он владел голосом, то ли из-за выбранных им слов, то ли из-за того, что за ними стояло. И дело было не в том человеке, каким он был когда-то — нет, тот мальчик исчез так же окончательно, как если бы умер, это она знала наверняка. Ее пробрал озноб из-за того, что все это означало для Северуса.

Она впервые увидела: он так настаивает на больнице оттого, что полон решимости выбраться из этой передряги живым. Ей припомнился Сириус — когда его брат решил бросить Пожирателей и погиб... как он пытался казаться сильным и безразличным, но глаза его не сияли — они блестели от непролитых слез; тот блеск, какой бывает, когда стараешься не заплакать. "Вступил к ним и пожалел... но от Пожирателей не уходят — на своих двоих, по крайней мере..." Он курил сигарету за сигаретой, пока этот тошнотворный дымный запах намертво не увязался у нее в голове с мыслями о Сириусе и его брате — хотя Лили и видела Регулуса только издалека, еще в Хогвартсе.

— Сев, правда ли, что Пожиратели-отступники... — она должна была заставить себя это произнести. Потому что сражалась против них и готова была что угодно поставить, что будет сражаться снова. — Что их...

— Пожирателей — да, — перебил ее Северус; как же сильно — и тщетно — ей хотелось не быть ему за это благодарной. — Но у меня еще нет Метки; я даже с Темным Лордом не встречался. Когда я не явлюсь в назначенное время, он попросту спишет меня со счетов за полной никчемностью. Мне придется отвечать только перед Люциусом и остальными, а они меня не убьют.

— Что они с тобой сделают? — ее пальцы словно сами по себе прикоснулись к его руке, впились в подаренную куртку — колючие шерстяные катышки забивались под ногти.

— Ничего смертельного.

Глаза защипало от наворачивающихся слез — он говорил без намека на иронию.

— Так ты и поэтому не хочешь назад в школу?

— Будет довольно неприятно, — он в очередной раз перевел взгляд на окно. — Но я привык... к подобному.

"К неприязни. К издевкам. И травле", — прошептал голос ее внутреннего дементора. И — о Боже... Джеймс и Сириус — они ведь сейчас от него еще не отстали. Воспоминание было как удар под дых; нет, нет, она не сможет на это смотреть. Когда они подружились, она еще очень долго не могла соотнести тех чудовищ, которые травили Сева, с этими юношами — такими добродушными, благородными, преданными друг другу... словно это были совершенно разные люди. Но Сев никогда не видел эту их сторону — они никогда ему ее не показывали; он и сам только ей демонстрировал ту сторону своей личности, из-за которой у нее ныло сердце все то время, что они провели порознь. Каково ему будет — вернуться во все это... ко всем этим... к такому к себе отношению... И каково будет ей — все это терпеть?

Лили уткнулась лбом ему в плечо.

— Что же это за посмертие такое, — прошептала она, растягивая губы в болезненной полуулыбке.

Северус молчал так долго, что она решила — он и вовсе ничего не скажет. А потом он ответил — и голос его прозвучал негромко и... обычно; не тягуче, не порочно и притягательно, не ядовито и безупречно — нет, это был просто обычный Сев, тот самый, которого она слышала с девяти лет:

— В нем есть свои плюсы.

Она перевела взгляд на его лицо, но он снова отвернулся к окну. Его черты расплывались в стекле, заплаткой ложились на заоконную темноту. Она видела и свое отражение, размытые пятна рыжих волос: одно тянулось по ее плечу, второе — по его руке.

— Ага, — согласилась Лили, не повышая голоса. — Есть, — и чуть-чуть повернула голову, умостившись щекой поудобнее. — Если бы не это... если бы не ты... не окажись ты тут — я бы уже рехнулась. Ни за что бы со всем этим не справилась.

— Ты бы это пережила, — сказал он, отворачиваясь от нее еще дальше. Ей хотелось прикоснуться к его подбородку, заставить взглянуть себе в глаза, но она не осмелилась. — Ты сильная.

— Возможно, пережила бы. Но надеюсь на лучшее я только из-за тебя.

У него перехватило дыхание — Лили наверняка не заметила бы эту короткую паузу, сиди она на другом конце стола.

— Неважная из меня надежда, — его голос прозвучал так слабо, словно доносился из дурно настроенного радио.

— Нет, важная — даже через миллион лет.

* * *

В зябкой полумгле они брели по лондонским закоулкам, достав палочки, но не поднимая их высоко, пока не наткнулись на заброшенный пустырь, зажатый между кладбищем пустых складов с одной стороны и остовами каких-то зданий — с другой. На краю заросшего пустыря — асфальт весь потрескался от сорняков — возвышался единственный белый дом; его окна, темные и безучастные, напоминали Лили глаза Северуса, когда он пользовался окклюменцией.

— Тут? — спросила Лили, поежившись — не от ветра, от его порывов слева ее заслоняли склады, а справа — высокие кирпичные стены домов; просто это место казалось каким-то таким... до невозможности безнадежным. Даже на похоронах мистера Снейпа — и то было раз в двести жизнерадостней.

— Да, — согласился Северус, стоя к ней спиной и оглядываясь по сторонам. Движения его были скупыми, точными, выверенными; она даже позавидовала его способности двигаться беззвучно — каждый ее шаг вдребезги разносил густую тишину.

— Отсюда нас точно никто не вышвырнет — складам я не слишком-то доверяю. Здесь безопасно, Лили, — добавил он, мельком глянув на нее. — Люциус не станет искать в маггловском Лондоне; все эти предосторожности нужны только для того, чтобы никто нас не увидел, пока мы сами того не захотим.

Ну да, конечно, они тут в безопасности. До той поры, пока она не отправит его в больницу.

— Что ж, если с разведкой все, то пошли уже куда-нибудь, — сказала Лили, растирая руки выше локтей, — а то я превращусь в ледышку, и наш план может катиться к черту.

Они выбрались из лабиринта закоулков — Северус шел впереди, она не отставала; порой из-за угла доносились голоса — он сворачивал, обходил стороной, чтобы никого не увидеть, и никто не увидел их. На оживленной улице, где моргали светофоры и медленно двигались машины, они нашли паб, гудящий от нетрезвого смеха и прокуренный так, что хоть топор вешай. Там они оставались до самого закрытия; сигаретный дым пропитывал волосы и одежду, и Лили пыталась придумать, какую бы глупость сказать, потому что, разумеется, на ум приходили только Сириус, и Регулус, и Лед Зеппелин, и как хмурился Ремус, когда Сириус щелчком пальцев поджигал сигарету.

Они остановились в первом же обнаруженном отеле; на вывеске работала только буква "О", но в окнах горел свет, отбрасывая яркие полоски на подъездную дорожку. Так они его и нашли — единственное освещенное здание на темной боковой улочке за пабом; оно напомнило ей дом Сева: те же мрак, теснота и дешевая отслаивающаяся краска на стенах.

В их комнате, разумеется, было две кровати — расшатанные пожилые близнецы; должно быть, по дороге от пустыря до отеля что-то успело стрястись, потому что Сев весь извелся — двигался по комнате так, словно эта дрянная мебель была стеклянной, и вздрагивал от каждого звука на улице; их стало особенно много, когда пьяницы начали расползаться из паба по домам. Его поведение действовало ей на нервы. Возможно, правда, что дело было в комнате — в царящей там мерзости запустения: мебель из ДСП, оклеенная отстающей пленкой, чтобы хоть немного смахивать на дерево; стены в непонятных пятнах; вода в уборной дальше по коридору — если повернуть кран, в раковину еще пару секунд текла ржавчина... Да, Лили определенно была взвинчена до предела — а еще цепенела при одной мысли о том, что предстояло ей завтра.

Они выключили свет, чтобы попытаться уснуть; пьяницы к тому моменту уже давно разошлись, но обогреватель громыхал и скрежетал, словно больной артритом носорог, а кровать была настолько неудобной, что Лили только и делала, что вертелась с боку на бок, пытаясь найти хоть какой-нибудь кусок матраса, где было бы можно лежать. Безуспешно.

— Лили, — голос Сева доносился из темноты, и она почувствовала себя как-то странно — жаркое, стрекучее ощущение, словно под кожей вспыхнули колючки. — Хочешь со мной поменяться?

— Что? — она осознала, что говорит шепотом; какая глупость... — Чем поменяться?

— Кроватями. Ты ворочаешься.

— Я тебе мешаю? Извини...

— Я-то и не на таком засыпал — но, может быть, будет лучше, если ты...

— Все в порядке, — сказала Лили. — И с постелью тоже. Просто я... я бы, наверное, сейчас не заснула даже на пуховых перинах царицы Савской.

Она думала — он не ответит. Лежала, свернувшись клубочком, на левом боку, стараясь не обращать внимания на вонзившуюся в ребра пружину. Стоит только пошевелиться — и кровать, должно быть, заскрипит.

Через мгновение она в этом уверилась: Сев поднялся с кровати, и та разразилась целой симфонией скрипов, стонов и повизгиваний. Было слышно, как он перемещался по комнате в темноте; потом открылась входная дверь — внутрь опрокинулась зернистая желтоватая полоска света. Прищурившись, Лили села на постели.

— Что ты...

— Вернусь через пару минут, — он вышел в коридор.

Гадая, что задумал Сев, она включила лампочку между кроватями. Украдкой потыкала пальцем в его матрас — тот оказался ничуть не лучше, чем у нее.

Дверь щелкнула, открываясь; Лили вскинула глаза и обнаружила, что он принес с собой два одеяла — она и представить не могла, зачем; у них уже было, чем укрываться.

— Вставай, — он указал на ее кровать. Не колеблясь, она вскочила на ноги; откинув в сторону постельные принадлежности, он выдернул простыню, обнажая матрас, и расстелил поверх него одеяла. Северус раздобыл для нее наматрасник.

— А твое одеяло где? По справедливости, одно из них твое.

— Мне оно не нужно.

— Нет, так нельзя! Это же сущий кошмар — хоть покрывало возьми... вот, вот так...

Лили подвергла вторую кровать такому же разгрому и подсунула под простыню стеганое покрывало. Эксперимента ради улеглась на свое ложе снова — в таком виде оно оказалось почти приемлемым. По крайней мере, то сонмище пружин ее больше не донимало.

— Просто блестяще, — сказала она; Северус потянулся выключить свет.

— Навряд ли, — откликнулся он и щелкнул выключателем, не дав ей рассмотреть его лицо.

Невольно она задумалась, была ли то импровизация, или он знал этот фокус и раньше.

* * *

31 декабря 1976 года

Северус встал задолго до рассвета. Старая привычка: многолетнее соблюдение школьного распорядка, помноженное на жизнь в подземельях — зябкая сырость так намертво въелась в их стены, что гарантировала пробуждение от озноба. Он оделся, не включая электричество, набросал в темноте коротенькую записку для Лили и сбежал из отеля в поисках места, где можно было бы разжиться кофе. Как оказалось, крошечный магазинчик на углу уже открылся — без сомнения, в расчете на клерков, неотвратимо ползущих на работу в зимних утренних сумерках.

Он расплатился за свежие булочки и два горячих стаканчика — от них пахло остро и ярко; пронес их по холодной улице и поднялся по скрипучим ступенькам, где воняло мокрым ковром. Лили обнаружилась за столом — сидела в убогой гостиничной комнатушке и в свете настольной лампы щурилась над его запиской. Волосы ее спутались, под глазами набрякли мешки; шторы она раздвинула — небо в окне позади было угольно-серого цвета.

— Судя по прогнозу погоды, сегодня должно быть пасмурно и холодно, — сообщил он, положил на стол перед Лили белый бумажный пакет с выпечкой и поставил туда же кофе.

— Какая неожиданность, — она слабо улыбнулась — не поверхностно и небрежно; нет, она определенно казалась утомленной. Зря он позволил ей прошлой ночью настоять, что сойдет и этот отель.

Или, возможно, причина ее усталости — в том, что он скоро заставит ее совершить.

Освободить номер было надо к одиннадцати. До этого времени они оставались в комнате — пили кофе и ели булочки; там пахло так же, как и на лестнице, но хотя бы стоял плюющийся паром обогреватель. Гостиницу он оплатил еще накануне; позволив Лили себя проинструктировать, Северус оставил ключ на столе и вышел из отеля — мимо облупившейся стойки, за которой скучающий мальчишка-портье — как казалось ему, тайком — листал порножурнальчик.

Они выбрались из этой дыры, и вокруг забурлили машины; у многих людей явно был выходной. Довольные лица, смех, веселое оживление — все это составляло сюрреалистический контраст с умонастроением Северуса; словно его чувства отражались на лицах прохожих, как в гротескном кривом зеркале.

Он смотрел на Лили, не отрываясь, следил за тем, чтобы она не удалялась от него дальше, чем на расстояние вытянутой руки. Если она притормаживала, чтобы пропустить мимо топочущую толпу с покупками, он останавливался тоже; если она обходила велопарковку, автобусную остановку или какое-то дорожное препятствие — Северус огибал его с другой стороны и встречался с ней снова. Первым он прикосновения не инициировал, но она то и дело брала его за руку — он не возражал, хотя лондонские краски и звуки становились от этого еще более причудливо-яркими.

Они кружили по закоулкам Брикстона, пока не нашли тот просвет между кирпичных стен, который вывел их к пустырю. Как он и думал, там никого не было — сюда не доносились даже звуки городского транспорта.

Не желая наткнуться на кого-то из знакомых, они договорились провести большую часть дня в этом доме. Северус не хотел, чтобы Лили прокляла его слишком рано — на случай, если что-то пойдет не так, и ей придется тут же использовать контрзаклинание... ну и вообще — на случай, если что-то пойдет не так. Если это проклятие изобрел Дамблдор, и даже сам Темный Лорд едва смог его снять, то у целителей из Мунго не было на это ни единого шанса. Значит, вся его надежда только на Лили.

Он надеялся, что сумел скрыть от нее этот факт. Ему куда лучше удавалось не повышать чужую самооценку, а разносить ее в пух и прах.

Дождя не было — в этом им повезло: и крыша, и верхний этаж в белом домике наполовину обрушились, подставляя внутренности холодному зимнему небу. Как и предсказывал маггловский синоптик по телевизору в кофейне, канун Нового года выдался облачный и неяркий — словно вокруг остались лишь черный и белый цвета. Пол, по которому они с Лили шли, сплошняком был покрыт сероватой известковой пылью, какими-то обломками, птичьими и крысиными фекалиями, смутными пятнами от чего-то пролитого и прочей антисанитарией.

По сравнению с этим местом тот отель, где они ночевали, мог показаться дворцом царя Соломона. Хорошо, сказал сам себе Северус, что он привел сюда Лили. Когда она вернется к Поттеру, ему останется прекрасное напоминание о том, что он способен привнести в ее жизнь только разную дрянь: угрозу Пожирателей Смерти, неприглядные аспекты человеческой цивилизации, уныние, усталость и необходимость совершать ради выживания то, что меньше всего хочется.

Он сознавал, что ему, скорее, следовало бы где-нибудь ее запереть, а не активно вовлекать в свои планы, всунув в руку волшебную палочку и приказав наложить на него это проклятие. Но она уже не ребенок, и такие последствия — оборотная сторона взросления. Лили вышла замуж, стала матерью, многое пережила, когда пряталась с сыном в убежище; сейчас же Северусу придется преподать ей еще один урок — урок, который он ненавидел всеми фибрами души, тем яростней за его бесспорность: иногда остается только стиснуть зубы и продолжать — просто потому, что так надо.

Либо сегодня она это усвоит, либо отступится и впредь будет пережидать сражения в безопасности. Северус и сам не знал, на какой из двух исходов надеется; не знал даже, надежда на который исход делала его большим эгоистом.

Сегодня Лили надела зеленый свитер. Она смотрелась в нем очаровательно — несмотря на спутанные и потускневшие волосы и синяки под глазами; он, однако, надеялся, что это зрелище не станет для него последним. Как бы он ни притворялся перед Лили, уверенности в успехе Северус отнюдь не испытывал. Ему вспоминался Эйвери, и как Темный Лорд пожал плечами и произнес: "Северус, ты и впрямь не считаешь, что лучше всего будет позволить ему умереть? Стоит ли спасать того, кто не в силах устоять перед проклятием грязнокровки?" И все же — так проще добиться желаемого результата, в этом он был уверен. Когда сегодняшний день закончится, Пожиратели и их приспешники будут испытывать к нему только презрение. Никаких неудобных вопросов, одно лишь отвращение: им не нужен волшебник, который так легко позволит вывести себя из строя той, кого они и за человека-то не считали. За эти почти тридцать лет он твердо усвоил, как слизеринец и как шпион: легкий путь всегда самый надежный. А изводить себя от беспокойства — наоборот, неэффективный.

Они с Лили сидели на старых ящиках; скорее всего, их натащили соседские мальчишки, которые давно использовали этот дом как курилку и место, где можно наклюкаться и на спор все обоссать. Но даже они, очевидно, давно сюда не заходили — сорняки тут чувствовали себя вольготно, и пыль на полу лежала непотревоженная. Северус и Лили вяло ковырялись в холодной еде — по дороге они заглянули в "Теско"; он заставлял себя жевать, телу потребуются силы, чтобы бороться с проклятием. Интересно, подействует ли оно на него сильнее, чем на Эйвери? Причиняет ли проклятие больше боли, если отвращение к себе и так засасывает тебя, словно трясина? Или все зависит от того, насколько проклинающий хочет тебе навредить?

Большую часть дня Лили провела, пытаясь говорить о Хогвартсе — уверенным тоном, так, словно он уже согласился туда вернуться. Как он подозревал, ей хотелось заставить себя поверить в нормальность происходящего. Искушение нырнуть в ее разум и выяснить, что она думала на самом деле, было велико — но он с ним справился.

Он все равно не хотел увидеть в ее мыслях ни мальчишку, ни этого уебка Джеймса Поттера... ни зеленый свет, ни себя самого в маске Пожирателя — как он спас ее от мучительной смерти и смотрел сверху вниз, стоя посреди горящего поля...

Около половины четвертого небо начало темнеть. Невидимое солнце уходило за горизонт; и без того неяркие краски тускнели, пока все вокруг не стало напоминать выцветшую от старости маггловскую фотографию. Лили пошарила в кармане куртки и вытащила ту пустую банку из-под карандашей — собиралась снова вызвать свои звездочки? — но нет, она протянула банку ему.

— Давай, — сказала Лили; ее улыбку было трудно рассмотреть в надвигающихся сумерках, но в памяти его она сияла все так же ясно. — Ты уже пробовал их вызывать?

Пробовал, разумеется, но показывать ей результат Северус не хотел. "Эти чары из той же ветви магии, что и Патронус", — пояснила тогда она — и, разумеется, у него получились точь-в-точь такие звездочки, как у нее, такая же паутина золотистых огоньков. Патронус свой он никогда ей не показывал; конечно, он подозревал, что звездочки не выдадут его так наверняка, как серебристая лань, но рисковать Северус не собирался. Даже если бы все и закончилось только ее удивлением.

— У меня ничего не вышло, — солгал он. На самом же деле заклинание далось ему легко — стоило только вспомнить, как просияла Лили, когда он сказал: "Просто блестяще". Или как ее озарял свет волшебных огоньков, или как она на него смотрела, когда подняла взгляд от фиолетового листка бумаги и сказала: "Потому что ты мой лучший друг". — Я никогда не был так силен в чарах, как ты.

Ее лицо слегка вытянулось от разочарования — ему захотелось немедленно на все согласиться, только чтобы убрать с ее лица это расстроенное выражение; но он придушил свой порыв в зародыше. Лучше уж так, чем Лили, которая его жалеет и чувствует себя виноватой... и в один прекрасный день скажет: "Знаешь, Северус... я и Джеймс..."

Она достала волшебную палочку, и в банке живым светом разгорелись звездочки. Затем закрутила крышку и поставила банку на землю. Они помолчали; в какой-то момент ящик, на котором она сидела, прикочевал так близко, что Лили задевала Северуса ногой всякий раз, как шевелилась — сидеть смирно она не умела.

— Скоро надо будет начинать, — сказал он, глядя на кружащиеся в банке огоньки.

— А можно еще немножко подождать? — спросила Лили почти неслышно.

Северус был способен на многое. Он мог заставить ее наложить на него это проклятие, вынудить провести день и ночь в двух разных, но одинаково поганых халупах... мог даже сказать "нет", хотя она так надеялась, что он воспользуется ее чарами — но всему на свете есть предел, и в его случае пределом был этот ее тихий голос. Так что они подождали.

Когда окончательно стемнело, на улице зажегся свет — где-то там, на другой стороне пустыря. Лили словно окаменела; Северус бесшумно встал, осторожно выглянул из окна — стекло в нем было разбито и торчало из рамы зазубренными осколками. Как и прошлым вечером, это оказался всего лишь уличный фонарь — рыжая лампочка, которая горела на столбе высоко над складами и превращала пустырь снаружи в лабиринт теней.

За годы шпионажа у Северуса развилось безупречное чувство времени, и через час он решил, что уже пора. Здесь становилось слишком холодно, хоть их и согревали наколдованные Лили звездочки. Северус был уверен, что изначально их полагалось прижимать к себе, как грелку — но он скорее согласился бы свихнуться от какого-нибудь проклятия, чем произнес это заклинание и воочию показал ей то, что ни за что на свете не произнес бы вслух.

На этот раз Лили не стала сопротивляться — беспрекословно поднялась и достала волшебную палочку, но так и осталась стоять на месте, молча глядя на него.

— Ладно, — он скрестил на груди руки — почти обхватил себя ими, надеясь, что это можно списать на холод. — Повтори, что ты собираешься делать.

Боже, он разговаривал с ней, как со студенткой. Да она и выглядела, как студентка, что делу отнюдь не помогало. А если она уговорит его вернуться в школу, то будет еще хуже...

— Я накладываю проклятие, затем аппарирую вместе с тобой в переулок за Мунго, — процитировала она, и на лице ее было несложно прочитать, что она думала об этих инструкциях. — Там меня спросят, что случилось, но я отвечу, что не знаю, нападавшего я не видела, произнесенное им заклинание не слышала.

— И ты должна придерживаться этой версии независимо от того, что они скажут и чем будут угрожать, — напомнил он и сам расслышал в собственном голосе жесткие нотки — очевидно, все-таки не удержался. — Доказать они ничего не смогут, а без доказательств...

— ...ничего ужасного они со мной не сделают. Я поняла, Сев, — сказала она. Судя и по лицу, и по голосу, Лили беспокоилась, а не злилась.

— И что дальше? — спросил он, пытаясь подтолкнуть ее, пока она не растеряла запал.

— Если они сами не разберутся, как его снять, я должна взорвать вот это, — Лили достала эрзац-обманку — он изготовил их до поездки в Лондон, взяв за образец один из мерзких товаров близнецов Уизли. По правде говоря, изобретателями они были блестящими... для того, кто не страдал от их жалкого паясничанья на уроках зельеварения на протяжении семи лет — Северуса передергивало от отвращения всякий раз, как он слышал слова "Фред", "Джордж" или "Всевозможные волшебные вредилки".

— ...забаррикадироваться в твоей палате и вылечить тебя сама.

— Все верно, — согласился он. Когда Лили рассказала ему о контр-заклинании — Игноско, — он не смог скрыть брезгливого пренебрежения, но, судя по ее виноватому лицу, она и сама испытывала нечто подобное. "Я прощаю" — Северус был вынужден признать, что в этом определенно чувствовалась рука Дамблдора: изобрести проклятие, которое убивало силой раскаяния и снималось силой прощения — черт бы ее побрал.

— Тогда можем уже начинать, — сказал он, не позволяя себе проявлять никаких признаков недовольства. — Не хотелось бы опоздать.

Лили кивнула. Он невольно задумался, не шла ли она в бой с точно таким же выражением лица — на память приходило лишь то утро перед СОВ; тогда он всерьез опасался, что еще чуть-чуть — и содержимое ее желудка увидит весь Хогвартс.

Они разошлись по грязным доскам в противоположные стороны — Северус осознал, что передвигается предельно осторожно, словно ожидает атаки — какое уместное сравнение. Лили же шла, точно оловянная — будто у нее перестали гнуться ноги и проржавели все суставы.

Наконец она повернулась — зубы стиснуты, на лице угрюмая решимость. Вытянула вперед руку — дрожь в ней была заметна даже с другого конца комнаты; сквозь прореху в крыше в дом падал тусклый, подкрашенный луной свет.

— Контрапассо! — воскликнула она.

И — ничего. Северусу захотелось ляпнуть что-нибудь черствое.

— Думаю, чтобы что-то получилось, надо хоть чуть-чуть этого хотеть, — сообщил он, не в силах справиться с искушением.

Лили уставилась на него; как ему показалось, крепче стиснула свою волшебную палочку.

Тикали долгие мгновения тишины; мгновения небытия. Он смотрел на нее через всю комнату — ее рука с палочкой чуть отстояла от тела. Сквозь заколоченную досками дыру за ее спиной задувал ветер, швыряя пряди волос прямо ей в глаза.

Затем она направила на него волшебную палочку — словно нацелилась ему в сердце; он увидел, как шевельнулись ее губы, но не услышал заклинания — то ли потому, что она его прошептала, то ли потому...

То, что он ощутил, даже не было болью — о нет, ничего столь примитивного; это было раскаяние сразу за все, что он когда-либо натворил, спрессованное в тугой мучительный комок; все, за что он себя ненавидел; все, чего ему не следовало делать; все, что он должен был остановить, от чего должен был отказаться — или наоборот, пойти и сделать; все, что он не должен был думать, желать, чувствовать, чему не должен был верить... Горе, вина, угрызения совести — они и так всегда были рядом, на дне сердца, на краю сознания — незваные, непризнанные, но отрицать их больше было нельзя, и сквозь него словно хлынуло пламя...

Это не заняло и мгновения — и вместе с тем происходило медленно, постепенно, начинаясь как искорка и поднимаясь, чтобы его поглотить — обжигая вены, расплавляя кости, вливаясь в кровоток...

Ему послышалось — где-то вдалеке кто-то всхлипывает и зовет его по имени.