Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

10 января 1977 года

Быть слепым оказалось ужасно скучно.

Всю прошлую ночь Ремус провел в одиночестве — если не считать мадам Помфри, конечно, но та никогда не отличалась общительностью. Спросила, как он себя чувствует, провела диагностику, записала данные, и дальше беседа заглохла. Ремус был готов к тому, что в глухую полночь к нему нагрянут Джеймс и Сириус и либо начнут подтрунивать над его слепотой (хотя вряд ли — обстоятельства все-таки не располагали), либо усядутся где-нибудь в ногах и затеют мозговой штурм на тему "как поквитаться со Снейпом" (а вот это вариант куда более вероятный).

Но уже наступило утро, а никто из них так и не появился. Ремус надеялся, что друзья не загремели на отработку, пытаясь убить Снейпа... вот только такое объяснение казалось удручающе правдоподобным. Эти двое и в лучшие-то времена не отличались сдержанностью — а сейчас и подавно... Если Сириус решил, что Ремус ослеп из-за Снейпа, а Джеймс — что из-за него же Лили выглядит как полутруп, то кровавое возмездие — со взрывами и сыплющейся с потолка штукатуркой — себя долго ждать не заставит. Можно поставить на это все свои сбережения и со спокойной душой ждать, пока они удвоятся.

Он даже заготовил целую речь на тему "почему Джеймс и Сириус не должны себя вести, как Джеймс и Сириус", хотя и знал, что его слова в одно ухо влетят, а в другое вылетят — и это в том случае, если он сам не собьется и сумеет договорить до конца, с отвращением подумал Ремус. На душе было неспокойно, потому что друзья совершенно точно собирались выкинуть очередную глупость, а зрение все не возвращалось и не возвращалось — и именно в этот момент в лазарете неслышной тенью объявился Снейп.

Казалось, он соткался из воздуха где-то рядом с кроватью — так неожиданно из пустоты зазвучал его голос:

— Люпин.

Ремус дернулся — кровать тоненько скрипнула.

— Черт! Ты не мог бы в следующий раз подкрадываться не так незаметно?

— Хорошо, впредь буду чем-нибудь в тебя швырять — это ты, надеюсь, заметишь?

— По некотором размышлении, сюрпризы не такая уж плохая штука. Ты... ты пришел, чтобы меня вылечить? — Или вздумал поупражняться на мне в остроумии?

— Я же обещал, — Ремус ощутил, как Снейп придвинулся ближе, и едва поборол совершенно негриффиндорское желание от него отшатнуться, поскольку и так вжимался спиной в металлическое изголовье. Определенно, у Снейпа был талант подавлять окружающих одним своим присутствием — от него словно расходились эманации, заставляющие других держаться подальше; попробуй подойти слишком близко, и это не ему станет не по себе, а тебе.

— Я... ну да, — осторожно отвечал Ремус, — только я не был уверен, что ты не передумаешь. Ну, знаешь, с учетом всех обстоятельств. И так до сих пор и не понимаю, отчего ты решил мне помочь.

— Н-да... похоже, альтруизма ты от меня не ждешь, — в его голосе звучала издевка — тонкая и неуловимая, словно невесомый аромат, разлитый по бескрайнему лугу. — Станет ли тебе легче, если я сознаюсь, что действую не вполне бескорыстно?

— Не знаю, можно ли это назвать словом "легче", — произнес Ремус, тщательно взвешивая каждое слово, — но я, по крайней мере, буду лучше понимать, что к чему.

— Что ж, в таком случае стоит тебя просветить: я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал.

— Пообещал... — настроение пошло ко дну, как брошенный в воду булыжник. Что явно не осталось незамеченным, поскольку невозмутимостью того самого булыжника Ремус никогда не отличался — все чувства были написаны у него на лице.

Снейп, как оказалось, стоял совсем рядом, и его голос понизился до шепота, но слова каким-то чудом оставались ясно различимыми — будто у его собеседников, как по команде, обострялся слух.

— Где-то с год тому назад ты, Блэк, Поттер и я оказались замешаны в одной истории, которая... скажем так, имела все шансы закончиться весьма печально, хоть этого в конечном счете и не произошло.

В животе разрастался холодный ком, словно Ремус проглотил ведерко льда. Он молчал — губы сковало немотой...

— С одной стороны, преуспей я в том, что замыслил, — и вас бы в лучшем случае отчислили из школы. Но улыбнись удача Блэку — и моему хладному трупу было бы в высшей степени безразлично, что вскоре моя участь постигла бы и тебя... даже не сомневаюсь, что эта мысль тебя посещала; наверняка тебе известно, что заражение мага ликантропией есть преступление, караемое смертью.

— Я это знаю, Снейп, — выдавил Ремус; надтреснутый голос словно застревал в горле.

— Меня не удивляет, что Блэк об этом не подумал — или же не захотел думать...

Ремуса замутило; тошнота поднималась внутри, как черные миазмы... Ему было нельзя возвращаться к этим мыслям, нельзя, иначе он окончательно свихнется...

— Чего ты от меня хочешь, Снейп?

Еле заметная пауза.

— Некоторое время назад в моем распоряжении оказалась определенная информация, которой я ранее не обладал, — Снейп произнес это непринужденно и будто бы даже небрежно, но его голос звучал так уверенно, и такая в нем была магнетическая сила, что у Ремуса мурашки поползли по коже. Чутье подсказывало, что с ним играют в какую-то игру, и когда он поймет, в какую именно, то очень, очень этому не обрадуется. — А именно, что Блэк, Поттер и Петтигрю являются незарегистрированными анимагами...

Внутри стало пусто — словно из тела разом испарились все органы.

— ...с анимагическими формами собаки, оленя и крысы соответственно, и эта троица скрашивает твои полнолуния, выпуская тебя... ну, надежным это убежище уже, конечно, не назовешь... словом, они украдкой, подобно ворам, пробираются к тебе в хижину, и вы вчетвером отправляетесь на променад по окрестностям Хогвартса под полной луной.

В пустоту внутри Ремуса словно залили свинец.

— Интересно, осознаешь ли ты, что для них это равносильно пособничеству в совершении самоубийства? С учетом тех законов, что мы только что обсуждали, я имею в виду. Ведь если ты вырвешься из-под их контроля и кого-нибудь укусишь... Правда, это может оказаться всего лишь какой-нибудь маггл, в каковом случае тебя ждет только штраф...

— Я... — все вокруг завертелось — так безудержно, словно Ремус столкнулся с бладжером и теперь на бешеной скорости несся к земле, изо всех сил цепляясь за метлу. Он дотянулся до того, что было под рукой — до одеяла — крепко сжал пальцы и попытался вздохнуть. — Я... ты... но как? Откуда?..

— Информация о моем источнике разглашению не подлежит, — скучающе-невозмутимо ответствовал Снейп.

— Не надо, пожалуйста, только не отчисление, — внутри мутной волной поднимались панический страх и чувство вины, — прошу тебя, я расскажу про свои прогулки Дамблдору, я брошу школу, лишь бы только они не...

Снейп презрительно хмыкнул.

— Ради Бога, прекрати, Люпин; я не хочу расстаться с завтраком. Твое самопожертвование столь же смехотворно, сколь и тошнотворно; если же ты всерьез предполагаешь, что эта жалкая резиньяция для меня хоть что-то значит, то твоя умственная ограниченность воистину безгранична. Пожелай я устроить публичное бичевание грешников — на твою шкуру бы точно не позарился; ты думаешь, я не знаю, кто идейный вдохновитель всех их эскапад?

— Так чего же ты от меня хочешь? — с отчаянием спросил Ремус.

— Я уже сказал — мне нужно обещание.

— Какое? Больше так не делать?

— И как ты собираешься им помешать? — тихо поинтересовался Снейп; в его словах отчетливо слышались пренебрежительные нотки. — У тебя ничего не выйдет, даже если речь зайдет о сущей ерунде — вроде солонки с пауком из магазина приколов, которую они захотят подбросить в воскресную школу.

— Да, это так, — несчастным голосом подтвердил Ремус.

— Прекрати себя жалеть, Люпин. Ты и сам знаешь, что от твоих действий дурно попахивает. Будучи неплохо знаком с вашей братией, я более чем уверен, что они тебя активно уговаривали, — но это ты, черт возьми, позволил им себя уговорить.

Ремус разрывался между двумя противоположными полюсами: с одной стороны, его захлестывали стыд и угрызения совести, а с другой — желание возразить Снейпу. Он не знает, что это такое, настаивала его вторая половина... не знает, каково это — когда тебя запирают в хижине, и ты один и напуган, а луна все выше и выше, и вместе с ней, словно прилив, внутри поднимается багровая мгла... И голоса, что хором шепчут: посмотри, это ты — а кости трещат, и скелет словно плавится и лепится заново, и в глазах темнеет от боли, такой невозможной, что хочется только одного: сдаться... Но как только ты перестанешь бороться — верх возьмет тот, другой, такой же непонятный и чуждый, как темная сторона луны; чужак, которому хочется только одного: рвать, и умерщвлять, и заливать землю кровью, пока мир совсем не опустеет... Эта тварь всегда сидела под кожей — всегда, даже в самые безопасные ночи, и Ремусу никак не удавалось отделаться от мысли: а что, если в один прекрасный день граница между ним и его подлунной тварью вдруг исчезнет? Что, если волк — это тоже он сам? Лишь удобная отмазка, как полагали все вокруг?..

Все, кроме Сириуса, Джеймса и Питера — единственных, кто не считал Ремуса и его волка единой личностью. Они говорили, что понимают: он не хочет никого кусать, ему нехорошо от одной мысли о том, что кому-то придется перенести то же, что и ему. Это перевернет чужую жизнь вверх тормашками; разрушит ее до основания... Они его понимали — он им поверил, поверил от всей души...

Или же думал, что поверил. Думал, что они и впрямь понимают... А потом Сириус рассказал Снейпу, как пробраться к волку, и из-за этого двое людей рисковали жизнями, а Ремус едва не стал... едва не стал чудовищем... Предательство — вот что это было такое; такой же нож в спину, как тот укус, что превратил его в монстра. Поскольку из-за Сириуса он едва не стал монстром не только телом, но и душой.

Но сейчас Ремус осознал: это он, он сам делал из себя чудовище — всякий раз, как выбирался побегать с друзьями вокруг школы, наплевав на все меры предосторожности, которые должны были защищать их всех — как других студентов, так и его самого. Да, если бы он кого-то укусил или покалечил, то и сам не захотел бы после этого жить — но сделанного это бы не воротило.

Как и не изменило бы того, кем он стал.

А может, это он сам во всем и виноват — в том, что Джеймс и Сириус не понимали, и даже в том, что Сириус покушался на жизнь Снейпа... Если оборотень так беспечно относится к своему внутреннему зверю — проявляет легкомыслие не на словах, а на деле — то чего можно ждать от его ближайших друзей?

Какая ирония: он ведь только сейчас осознал эту непомерную, душераздирающую правду; стал незрячим — и наконец-то прозрел. Помнится, у какой-то героини, когда ее настигло такое же откровение, вырвалось что-то вроде: "Вот когда мне довелось в себе разобраться".* Как же Ремус теперь ее понимал...

Он повернул голову — как ему казалось, в сторону Снейпа. Просто поразительно... сейчас, когда Ремус не видел стоявшего перед ним человека, он никак не мог избавиться от ощущения, что разговаривает с совершеннейшим незнакомцем — хоть и знал на каком-то глубинном уровне, что это все-таки Снейп. Кто еще мог так много о них разузнать? Кому еще есть до них дело — пусть и из ненависти, а не симпатии?

— Так что я должен пообещать, Снейп?

Непонятно почему, тот заговорил только после паузы.

— Скажи Дамблдору, — произнес он негромко, — что текущие меры предосторожности тебя не устраивают. Если хочешь, сошлись на меня; скажи, что мы пришли к такому соглашению — я поддержу эту версию.

— Хорошо, — от всей души согласился Ремус. — Ужесточить меры безопасности — будет сделано. Что-нибудь еще?

Судя по голосу, Снейп приподнял брови:

— Предлагаешь продолжить список?

— Укуси я тебя тогда — я бы умер, — тихо сказал Ремус. — И не только тебя — вообще кого угодно. Не в смысле, что меня бы тогда казнили... если бы я кого-то укусил, то потерял бы себя. Это был бы уже не я... или буду. Если что-то такое все же случится. Я... — он помедлил — не потому, что не хотел говорить; просто не знал, как выразить свои чувства словами, — я поступил ужасно глупо. Мне очень жаль. Да, знаю, это ничего не меняет, но я все равно сожалею.

К вящему его удивлению, Снейп снова ответил не сразу.

— Твоя глупость еще никого не убила, Люпин. Не все могут сказать о себе то же самое.

У Ремуса заколотилось сердце. В этих словах прозвучала такая горечь — следовало ли понимать, что...

Но нет. Он не станет спрашивать. Иногда меньше знаешь — крепче спишь.

— Я и не хочу убивать, — он моргнул, незряче уставившись в ту сторону, где стоял Снейп. — Спасибо... спасибо тебе.

И снова — тишина.

— Спасибо — мне?..

Ремус неловко пожал плечами, отчего-то остро ощущая свой возраст. Сейчас, когда он только слышал голос, но не видел своего собеседника, интуиция упорно подсказывала, что он говорит отнюдь не с ровесником, а с кем-то намного старше. Вроде Макгонагалл, но с характером, как наждачка.

— Дополнительные меры предосторожности, — повторил Снейп, когда молчание совсем затянулось. — Если понадобится, обратись к Макгонагалл. На директора в молодости сильно повлиял один инцидент, в результате которого он перестал верить в эффективность жесткого контроля. Макгонагалл же отнесется к ситуации со всей серьезностью, особенно если ты ей скажешь, что то место, где ты проводишь полнолуния, кажется тебе не слишком надежным, поскольку какой-нибудь... ретивый сокурсник... может тебя оттуда выпустить — возможно, в надежде, что ты покусаешь кого-нибудь из магглорожденных студентов.

У Ремуса даже челюсть отвисла.

— Что — но... Постой, но ведь никто не знает, что я оборотень! Только ты. Иначе меня бы уже давно вышвырнули из школы, и это в лучшем случае. Если я скажу такое Макгонагалл, разве она не решит, что речь идет о тебе?

— Она не знает, что я знаю. Не считая вас четверых, Дамблдор единственный, кто оказался в курсе той... веселенькой затеи Блэка.

На Ремуса накатил стыд.

— Он пытался меня защитить... Дамблдор, я имею в виду.

А вот чего пытался добиться Сириус — он так до сих пор и не понял. Тот никак не объяснил свой поступок, только повторял: "Лунатик, я просто не подумал. Вот честное слово, просто не подумал..."

"И это должно меня утешить?" — спросил тогда Ремус...

— Вне всяких сомнений, — совершенно ледяным тоном согласился Снейп.

— Я... должен признаться, что не очень-то умею лгать, — поколебавшись, сказал Ремус. — И совершенно теряюсь, как только мне начинают задавать вопросы.

— Кто бы мог подумать, — сухо откликнулся Снейп. — Однако если это не очередной приступ самоуничижения, советую разбавлять свои слова правдой.

— Значит, я скажу Дамблдору, что мы все обсудили? И... про нашу договоренность, да?..

— Как хочешь. Кроме того, я бы мог... — ему невольно представилось, как собеседник лениво рассматривает собственные ногти, — ...готовить для тебя Аконитовое зелье. То самое, о котором я упоминал. Да, общества друзей ты лишишься, и потеря тяжело скажется на твоем звере, но он по-прежнему будет меньше буйствовать.

— Я... — голова отчаянно кружилась; он не слишком-то хотел пить то, что сварит для него Снейп, особенно если тот потребует подписать информированное согласие на прием экспериментального зелья, которое способно...

— Стоп, — он резко выпрямился, — а с чего ты вдруг решил, что друзья как-то влияют на мое состояние? Тебе же неоткуда было об этом узнать!

— Всего лишь логичное предположение, Люпин, — так гладко и без запинки ответил тот, что чутье невольно зашептало: он умен и прекрасный лжец — не он ли только что тебя учил, как лучше скрывать правду?.. — Раз вы бродите по окрестностям школы вчетвером, и никто еще не умер, напрашивается вывод, что до сих пор им удавалось хотя бы отчасти тебя контролировать.

— Ну да, так оно и есть — но ты явно о чем-то умалчиваешь...

— Как это по-гриффиндорски, — вздохнул Снейп. — Разумеется, да; с чего ты вообще взял, что я все тебе выложу?

Ремусу до боли захотелось хоть как-то укоротить хвост этой самодовольной скотине. Но если ты хочешь от кого-то одолжения — изволь смиренно склонить голову и задрать лапки кверху. В итоге он закатил глаза (по-прежнему незрячие) и сказал:

— Да я и сам себе поражаюсь. Ну, теперь-то ты меня вылечишь?

— Да.

А потом что-то слабо зашуршало, и Ремус снова занервничал.

— А глаза лучше закрыть или открыть? — спросил он, пытаясь взять себя в руки... очень хотелось поежиться или вцепиться в простыню, но это бы выглядело совсем уж жалко.

— Возможно, ты не захочешь их открывать — хотя бы для того, чтобы избежать неприятных ощущений, когда зрение к тебе вернется. Не отвлекай меня больше, Люпин.

И Снейп негромко заговорил — голос шелестел в ушах, бесконечный, неумолчный, тянулся монотонным речитативом... Ремус не узнавал язык — может, англосаксонский? — и слова текли мимо, как вода; потом его обожгло, точно колючим ветром, и новый порыв растрепал волосы, а кожу неприятно защипало... Лицо стянула какая-то субстанция — она забивалась в рот и нос, облепляла удушающей пленкой, и Ремус распахнул глаза — мелькнула паническая мысль: "Так и есть, он решил меня убить..."

...а потом темнота развеялась, и эта штука на лице тоже... что-то засосало их в себя, словно пылесос — бумажную салфетку... в глазах взорвался свет, заплясал тупыми иголочками; Ремус выругался и закрылся от него руками...

— Я же предупреждал, Люпин.

Он протер глаза. Медленно их разлепил. Прищурившись, оглядел больничное крыло... полумгла, испещренная кляксами теней — только-только забрезжил рассвет... моргнув, он повернул голову и посмотрел налево, на Снейпа, который...

— Боже милостивый, — всполошился Ремус, — это Джеймс и Сириус, да? Что они с тобой сделали?

— Ничего, — Снейп разговаривал своим обычным голосом, но по лицу его разливалась восковая бледность, как у мертвеца, а под запавшими глазами залегла синева, и он казался старше своего возраста — черты заострились, кожа обтягивала каждую косточку...

— Твой вид... настораживает. Тебе бы... слушай, тебе бы и правда лучше отменить свое заглушающее заклинание — или что ты там наложил, чтобы Помфри не помешала — и позвать ее...

— Она мне ничем не поможет, — Снейп убрал свою палочку. — Если твои глаза функционируют, как обычно — то бишь куда лучше мозгов, — то я пойду.

— Хорошо, — Ремус не стал развивать эту тему. — Да, с ними все в порядке. Спасибо тебе. Большое спасибо. Я... но ты уверен, что Джеймс и Сириус...

— Они совершенно точно ни при чем, — в левом глазу Снейпа словно замерцал огонек. — Вчера я обеспечил их занятием до глубокой ночи. Отработка у профессора Макгонагалл.

Ремус не знал, что на это ответить. В груди бурлил какой-то странный смех — то ли от изумления, то ли от беспомощности...

— Ах ты... — нет, это бесполезно; он сдается.

— У меня были дела, — безучастно пояснил собеседник. — А они мешались под ногами. И кстати: можешь не переживать, что твои приятели будут активно настаивать на вашем ежемесячном моционе. Как оказалось, в отдел магического правопорядка вчера была подана жалоба — на незаконные действия трех несовершеннолетних незарегистрированных анимагов. Не помню, какое наказание предусмотрено за это правонарушение, но сомневаюсь, что они ограничатся неделей отработок.

И он усмехнулся прямо в лицо обомлевшему Ремусу; мелькнула улыбка сытого злорадства, тонкая и отточенная, как серп, и Снейп выскользнул из лазарета — словно тень, которую унес ветер.

* * *

Лили проснулась. Сощурилась, вглядываясь в красноватый полумрак под балдахином, и прислушалась к разбудившим ее невнятным звукам. Сквозь задернутый полог, пятнистый от утреннего солнца, доносились голоса ее соседок по спальне... Фелисити, Мэри, Корделия... "Господи, какие же они трещотки", — вспыхнуло в голове, и Лили вспомнила, что и раньше об этом думала: девчонки всегда устраивали жуткий гвалт, который поднимал ее по утрам. Какой будильник, о чем вы? Кому он нужен, когда есть эта троица, столь рьяно — и шумно, не забудем о шуме — наводящая красоту?..

Она перевернулась на бок, протирая заспанные глаза. Ну что, как сегодня самочувствие?

Просто превосходно.

Она уже давно не чувствовала себя "превосходно". С самого Нового года. А сегодня... да, уже десятое января. И все это время проклятие действовало; она медленно угасала, все глубже и глубже погружаясь в его мерзлоту...

В том вчерашнем трактате говорилось, что, если бы Сев ее не расколдовал, она была бы обречена.

Сев...

И тут на нее волной обрушились воспоминания о вчерашнем вечере — холодные, тяжелые, кристально ясные... Северус вылечил ее от проклятия, которое вытягивало из нее жизнь, а она сбежала и бросила его одного. А потом он прислал записку, что с ним все хорошо, и она на этом успокоилась, закончила мыться и, словно в тумане, побрела спать.

И почему-то утром, на свежую голову, в комнате, где смеялись Мэри и Корделия, а Фелисити бормотала заклинание для завивки ресниц, ей вдруг стало мучительно ясно, как эгоистично и глупо она себя повела прошлым вечером. Это настолько бросалось в глаза, что Лили и сама не понимала: как она могла так поступить? И почему ничего не заметила?

О Боже... Сева надо найти, и поскорее. Он сказал, что все хорошо, и, наверное, даже смог залечить свой порез — но это же явно не то "хорошо", которое и впрямь хорошо. Она удрала и оставила его одного — а ведь сначала протестовала и уверяла, что... внутри все перевернулось от болезненного стыда — уверяла, что любит... Да, за нее говорило проклятие, и да, Северус не поверил ни единому слову — но это одно, и совсем другое — когда спасаешь жизнь лучшему другу, а тот тут же сбегает и бросает тебя одного. Да как она только могла — почему успокоилась, когда получила эту записку?

Нет, с ней точно что-то не так — это же явно не нормально...

Лили села на постели и откинула полог, пинком сбрасывая с себя одеяло; спрыгнула с кровати и поспешила к сундуку, чтобы достать оттуда одежду — тьфу, как же от них все чешется, от этих школьных мантий...

Все разом замолчали — комнату будто накрыло заклятьем тишины, но Лили заметила это только тогда, когда обернулась к соседкам. Те застыли, точно обратились в соляные столпы прямо посреди своего утреннего туалета, и только Фелисити Медоуз безмятежно щелкнула замочком, вдевая в ухо сережку с орлиными перьями.

— Что такое? — озадаченно поинтересовалась Лили, не зная, на кого из них смотреть — на Мэри или на Корделию.

Те переглянулись — их взгляды притянулись друг к другу, как намагниченные, а потом Корделия отложила щетку для волос и изобразила нечто, отдаленно напоминающее улыбку, а Мэри развернулась к зеркалу и демонстративно принялась подкрашивать губы.

— Доброе утро, Лили, — сказала Корделия; на лице ее отражалась такая же наигранная бодрость, какая прозвучала в голосе. — Как... как ты себя чувствуешь?

Ой. Лили попыталась скрыть смущение. Вчера она была сама не своя — кажется, даже вытащила волшебную палочку и пригрозила Мэри, когда та обозвала Сева гадким Пожирателем... Воспоминание обжигало изнутри — смесью стыда и гнева... гнева, который даже сейчас казался абсолютно оправданным.

— Отлично, — честно призналась она. Мэри искоса следила за ее отражением в зеркале — тяжелый, внимательный взгляд, а с лица Корделии не сходила натужная улыбка.

— Да нет же, я хорошо себя чувствую, — чуть громче повторила Лили. — Меня вылечили, теперь я совершенно здорова.

— Гарантируешь? — пробормотала Фелисити. Лили не знала, чего ей больше хочется: то ли сердито уставиться на соседку, то ли просто ее проигнорировать, и в конце концов остановилась на втором. Да, это взрослое поведение... уж точно более взрослое, чем выходка Фелисити!

— На все сто, — лаконично ответила она, стянула с себя ночную сорочку и принялась застегивать лифчик и надевать носки. Девчонки снова закопошились, зашуршали, продолжая собираться, но Мэри и Корделия теперь переговаривались исключительно шепотом. Лили старательно их не замечала — ей хватало и собственных забот, особенно с учетом... О Боже, что у нее на голове? Тьфу...

Соседки не стали ее дожидаться — так и ушли втроем; правда, Корделия нерешительно проговорила: "Увидимся за завтраком", — Лили вымучила ответную улыбку, которая получилась такой же фальшивой, как и та, что была адресована ей.

Последний взгляд в зеркало — и она наконец сдалась. Да, повторять свое "я совершенно здорова" сегодня придется добрую сотню раз, и да, разгром на голове убедительности ее словам не добавит, но заморачиваться с прической все равно не хотелось. Хотелось только одного — найти Северуса. А ему плевать, какие у нее волосы.

Подхватив свою сумку со школьными принадлежностями, она шагнула на лестницу, ведущую в гриффиндорскую гостиную, и уже спустилась примерно до середины — но тут сработал сигнал тревоги. Клаксон пронзительно заверещал, ступеньки под ногами выпрямились, сливаясь в единую ленту, и превратились в гладкий спуск. Вскрикнув, Лили шлепнулась на задницу, ударилась о камень и заскользила вниз... целых три витка лестницы, а потом она врезалась — чего уж точно не ожидала!..

...в Джеймса.

Внутри стало пусто — словно чье-то заклинание разом испарило все ее внутренности.

Это была их первая встреча — теперь, когда проклятия не было, и мир не затуманивала пелена безразличия... Она впервые по-настоящему увидела Джеймса — услышала его, увидела и услышала их всех... взрыв хохота неподалеку — это Сириус, но и остальные тоже смеялись, а кто-то даже дал петуха... Ее переполняли эмоции — слишком много всего, слишком одновременно; будто в той передаче о цунами, которую показывали по телевизору — когда океан затопил дома и машины, разрушил их и разбросал одним ударом волны, а потом подхватил обломки и покатился дальше, неотвратимый и неостановимый...

Ее сумка — она повисла на шее у Джеймса, захлестнув ее петлей... Бессмысленная мелочь, но Лили отчаянно в ней нуждалась; сосредоточилась на ней изо всех сил, словно этот пустяк — единственное, что отделяло ее от безумия. Не исключено, что это и впрямь было так... как в Коукворте, в доме ее родителей; она тогда проснулась, и в ушах стояла тишина — все смолкло, Гарри больше не кричал, и в голове вдруг возникла мысль: мне надо почистить зубы. Я в пижаме, и мне надо почистить зубы.

А сейчас ей было нужно отцепить свою сумку от Джеймса.

— Эванс? — у него перехватило дыхание — то ли Лили перестаралась и слишком сильно рванула за лямку, то ли Джеймса так поразил ее сегодняшний вид — ну еще бы, после того вчерашнего кошмара... — Ты уже выздоровела?

В горле успел поселиться ком размером со скумбрию, так что вместо ответа получилось только кивнуть. Они оба дернули за сумку — одновременно, и умудрились сшибить с Джеймса очки; он нагнулся за ними, и Лили заметила Сириуса — тот развалился с каким-то ветхим фолиантом в красном кресле у камина. Сириус — и с книгой? У Лили голова пошла кругом; может, она действительно сошла с ума?

Нет, надо было выметаться отсюда, и поскорее; мысль зудела, словно комариный укус: прочь отсюда, прочь отсюда, прочь отсюда... Расталкивая толпу, Лили поспешила к выходу, но у самой двери ее схватили за руку — Джеймс! — и душа провалилась в пятки.

— Эванс? — на нее уставились встревоженные глаза, брови приподнялись над очками... "Лили, это он! Хватай Гарри и беги!.." — это были его последние слова...

Она ударилась в слезы.

— Джеймс! Что ты натворил? — возмутился мелодичный женский голос.

— Ничего! — возразил он в замешательстве. — Эванс, в чем дело?.. Что не так?

— Сохатый... — это был голос Сириуса; Лили ничего не видела из-за слез, но воображение отчетливо дорисовало, как он закатывает глаза. — Когда перед тобой плачет девчонка, полагается не стоять столбом, а начинать ее утешать.

Джеймс осторожно похлопал ее по плечу — она зашлась всхлипом и уронила лицо в ладони. Кто-то пытался ее успокоить — девичий голос шептал что-то участливое...

— Ничего-то ты не умеешь, — произнес Сириус и, судя по звукам, поднялся с кресла и подошел ближе — а потом вдруг приобнял Лили за плечи одной рукой и слегка погладил чуть выше локтя; она настолько этого не ожидала, что даже отняла от лица ладони.

— Вот так это делается, — и с этими словами Сириус подтолкнул ее навстречу Джеймсу — они налетели друг на друга, оба пошатнулись, он рефлекторно ее поймал...

— Бродяга!..

Лили стояла к нему вплотную, уткнувшись носом в школьный галстук... Но от Джеймса почему-то не пахло Джеймсовым парфюмом — наверное, еще не начал им пользоваться. Никаких знакомых запахов... лишь ароматы Хогвартса, но не ее Джеймса — ни морковного пюре, ни сливового детского питания, ни ярко-синего одеколона, которым он так щедро поливался по утрам, ни маггловской зубной пасты — Лили всегда держала в ванной небольшой запас... Только шерсть. И школьное мыло.

Странно, но от этой мысли ей наконец-то удалось взять себя в руки — промокнуть глаза, выпрямиться, еще раз утереть слезы; она шмыгнула носом, опасаясь, что из него вот-вот потечет — кто-то протянул ей платок, Лили уже хотела поблагодарить — и только тогда осознала, чья это рука.

Питер. Он даже казался обеспокоенным. Должно быть, она переменилась в лице; Питер зарделся, явно ничего не понимая, и пробормотал:

— Ты... ты как, Эванс?..

— Я... — Джеймс и Питер таращились на нее, не скрываясь, как и все, кто был сейчас в гостиной. А там, у фикуса — неужели это кто-то с Хаффлпаффа?..

— Мне надо идти, — выпалила она, развернулась к закрывавшему выход портрету — Сириус проворно отступил в сторону — и выскочила из комнаты, толкнув картину с такой силой, что Полная Дама едва не вывалилась из рамы.

— Нельзя ли поосторожнее?.. — пронзительно возмутилась та.

— Извините, — выдохнула Лили; споткнулась и едва не упала — сумка за что-то зацепилась...

— Постой же, Эванс!

Одна половина ее души требовала развернуться и кинуться ему на шею, а вторая — ни в коем случае не останавливаться. На нее столько всего навалилось — и отголоски того проклятия, и боль, когда не знаешь, как теперь быть, когда остаешься с этой болью один на один, потому что никто тебя просто не поймет...

Нет. Северус — он понимает.

Лили широко распахнула глаза. Она же собиралась идти искать Сева! Вот дерьмо!

Джеймс схватил ее за руку — и отпустил так поспешно, будто его ударило током.

— Извини — просто я... Слушай, Эванс, повернись ко мне? Пожалуйста?

Несколько вдохов, сделать бесстрастное лицо — и только тогда Лили обернулась. И тут же едва не заплакала снова: его волосы — этот вихор справа, что постоянно не слушался и лез в глаза... На слипшиеся ресницы набежали слезинки; как же хорошо, что она сегодня не стала краситься...

— Извини, — не своим голосом выдавила Лили, — мне надо идти. У меня... назначена встреча.

Да какого черта — что она, директор какой-нибудь?..

— С кем? — немедленно переспросил Джеймс. — Можно, я тебя провожу? Короткой дорогой — я их массу знаю, а заодно бы мы поговорили...

— Н-нет. — Ой, нет, нет, только не это! Идти искать Северуса с Джеймсом на хвосте... это казалось ужасной идеей — по целой тысяче причин. — Спасибо, но я... Мне надо одной, понимаешь? На завтрак я, скорее всего, не попаду, так что...

— Хочешь, покажу, как пробраться на кухню? — в нем вспыхнула надежда, он уже явно строил какие-то планы...

— Я и так знаю, — хрипло сказала она. — Большой натюрморт с фруктами — нужно пощекотать грушу.

На несколько мгновений Джеймс оторопел, но потом в его глазах зажегся странный огонек. Похоже, он был и впрямь впечатлен — и почему-то это только пугало...

— Да, именно так. Не знал, что ты тоже туда пробираешься. Мне казалось, мы бы тебя заметили...

На допрос это не походило, но Лили все равно сказала:

— Нет, я там ни разу не была — просто случайно услышала ваш разговор, — и, сделав вид, что взглянула на часы, добавила: — Слушай, извини, но мне и в самом деле пора...

— Да, конечно, — и с этими словами Джеймс забрал у нее сумку — она даже не успела возразить, только вздрогнула всем телом. — Нечего тебе всякую ерунду таскать. Итак, куда мы направляемся? К Макгонагалл? К Помфри? Ты уже выглядишь гораздо лучше, Эванс, но я не уверен, что тебе и правда лучше. Ты бы лучше...

— Перестань повторять "лучше", — обреченно попросила Лили. — Джеймс, мне и впрямь надо туда одной, так что будь так добр, верни мою сумку, пожалуйста...

Она потянулась вперед — рука задрожала. Джеймс и не подумал ей что-то отдавать.

— А почему одной? — с искренним любопытством поинтересовался он — а затем прищурился: — Погоди-ка — одной... Это все Снейп, да? Его рук дело?

— Что именно? — подбородок вздернулся вверх словно сам по себе.

— Например, то проклятие, от которого ты пострадала, — без запинки отозвался он.

Лили так и застыла — будто от заклинания, превращающего в камень; сузив глаза, уставилась на Джеймса — тот моргнул, но и не подумал отступать.

— Джеймс, давай-ка кое-что проясним, — решительно заявила она. — Да, проклятие на мне было, но его наложил вовсе не Северус. И сейчас я уже здорова, и если ты... вздумаешь ему мстить за то, что он меня якобы проклял, то даже не успеешь договорить "шалость удалась", как загремишь на отработку до конца семестра. Я доступно изъясняюсь?

Но он только сильнее сощурился и спросил воинственно:

— Тогда кто тебя проклял?

— Я бы поставила на Люциуса Малфоя, — дернув за лямку, она забрала у Джеймса свою сумку и надела ее через плечо, не зная, стоило ли вообще ему что-то рассказывать... сомнения кольнули снова — у него округлились глаза, от лица отхлынула кровь... — Извини, но я правда очень спешу, так что...

— С чего это ты с ним вообще встретилась? — требовательно спросил он. — Наверняка это все Снейповы происки!

— Ради всего святого! — она едва не треснула его сумкой по башке, но удержалась и лишь топнула ногой — как самый распоследний подросток. — На Северусе свет клином не сошелся! Существуют и другие люди, знаешь ли! Которые тоже способны на дурные поступки!

— А, значит, ты признаешь, что он дурно поступает! — перебил ее Джеймс; он вел себя, словно Налево или Направо, когда им попадалась мышь. Или как Филч, сцапавший нашалившего студента.

— Да ты и сам ничуть не лучше, — холодно сообщила она. — Может, ты и не в курсе, но мальчишки в шестнадцать — те еще хулиганы.

— Но я же не занимаюсь темной магией! — с жаром возразил он. — И никогда тебя не называл... тем словом. Как ты можешь его защищать, когда он...

— Мы с Северусом смогли договориться, — сквозь зубы процедила Лили. — Ну все, мне уже...

— Как это — договориться? О чем? — настойчиво переспросил Джеймс.

— А вот это тебя не касается! Ни тебя, ни Сириуса Блэка, ни, представь себе, всех остальных! Только Северуса и меня! И не лезь не в свое дело, Джеймс, по-хорошему тебя предупреждаю!

И с этими словами она проскользнула мимо него и помчалась вниз по ступенькам. И снова вспыхнуло воспоминание — вчерашний день, и тот прыжок с лестницы, прямо в объятия Северуса... но на сей раз Джеймс за ней гнаться не стал. Спасибо, Господи, за мелкие чудеса... И ей снова захотелось плакать.

Надо найти Сева — рядом с ним мне сразу полегчает...

Она остановилась на лестничной площадке, но потом заставила себя идти дальше, на случай, если Джеймс все еще на нее смотрел — или даже хуже, решил за ней проследить... Его карта! И плащ-невидимка. Да, ему это раз плюнуть; так же легко, как сказать Северусу гадость — или даже не сказать, а подстроить... странно, кстати, что прошлым вечером Джеймс за ними не увязался — разве что Сев и об этом позаботился...

Сев. Лили брела по коридору, не замечая ничего вокруг, прижимая к сердцу сжатую в кулак руку... Теперь проклятие снято, так ведь? Но ее по-прежнему тянуло к Севу — в полной уверенности, что стоит только его найти, как и все остальное тоже наладится и станет... более сносным.

Но ведь то же самое было с тобой и до проклятия — помнишь?.. Ты цеплялась за него с того самого момента, как узнала, кто он такой.

Да, именно так. А когда она лежала больная, то даже думала, что подождет с поисками нынешнего Джеймса, потому что не сможет без Северуса, просто сойдет без него с ума. И сошла бы — она сама так ему и сказала. В разлуке с Джеймсом и Гарри...

Но сейчас-то Джеймс снова рядом, а ей по-прежнему нужен Северус — иначе она просто спятит. Ну и как теперь быть? Что делать, когда эти двое вцепятся друг другу в глотки? А ведь так оно и будет — вернувшись в прошлое, она словно погрузилась в ворох воспоминаний... Джеймс нападал на него всякий раз, как только оказывался рядом, и перестал это делать лишь на седьмом курсе, а Сев и тогда не остановился... Что ж, по крайней мере, на нынешнюю его версию уже можно было положиться — спокойным характером он по-прежнему не отличался, но хотя бы научился сдержанному поведению. Так что теперь от идеи фикс страдал только один из них — вот только, похоже, сразу за двоих...

Застонав, Лили стукнулась головой о стенку.

— Ай, — проворчала она и полезла в карман за той вчерашней запиской от Северуса. Решила, что попытка не пытка — Джеймсовой волшебной карты у нее все равно не было — и, достав из сумки перо, написала на пергаменте: "Ты где?"

Из оставшегося позади коридора доносились обрывки разговоров — с той лестницы, по которой студенты спускались на завтрак. Лили пошла в другую сторону, по дороге то и дело проверяя листок, и уже успела решить, что ответа так и не дождется — то ли потому, что эта штука работает как-то иначе, то ли потому, что все... совсем плохо... то ли с ней больше не хотят разговаривать... Но тут на пергаменте стали проступать буквы — почерком Сева — словно он выводил их прямо у нее на глазах.

"Восточное крыло, маленькая башенка, восьмой этаж. Пройди через заброшенный коридор — там надо открыть двери".

"Заброшенный коридор? — переспросила она. — Извини, я не так хорошо ориентируюсь в замке, как ты".

"Где ты сейчас?"

"Спустилась из гриффиндорской башни на два этажа".

И дальше ничего; Лили даже подумала, что он, возможно, придет сюда... но потом вгляделась — размытый свет ложился на стены коридора акварельными мазками — и увидела, как сквозь пергамент стали проступать темные линии. Она перевернула листок, и там, на обороте, обнаружилась... карта. План, который Сев набросал специально для нее. Губы дрогнули — как же давно она не улыбалась от чистого сердца...

Лили шла по замку, ориентируясь по нарисованной Севом карте, и воспоминания, как волны, накатывали одно за другим; оживали запахи, ощущения, мысли — все то, что казалось давным-давно позабытым. Во время войны она только встречалась тут с Дамблдором — появлялась через камин и не выходила из безопасного кабинета. Ей всегда казалось, что мозговой центр Хогвартса находится именно там, в директорских апартаментах; что же до его сердца — то здесь она не была с восемнадцати лет.

Тогда, накануне выпускного вечера, Лили точно так же шла по коридорам, и сверху падали снопы солнечного света — будто расплавленные колонны, и вокруг почти никого не было, потому что студенты летом выбирались на улицу, и в голове крутились мысли — что скоро она вернется домой, и что ее настоящий дом на самом деле тут, в Хогвартсе... И что мир за его стенами становился все мрачнее и мрачнее, и впереди ждала неизвестность, а школа завтра заканчивалась — словно демонтировалось и разбиралось все, в чем она привыкла искать опоры.

В заброшенном коридоре пахло пылью и запустением. Лили прошла сквозь магическую завесу — волосы шевельнулись, и кожу защекотало, точно первыми лучами весеннего солнца. На грязном полу оставались следы. Она дошла до конца прохода, распахнула двери и оказалась внутри маленькой башенки — в светлую вышину спиралью уходила череда ступенек; сверяясь по карте, вскарабкалась на три пролета и прошла в какой-то коридорчик, где раньше никогда не бывала. Он оказался очень коротким, всего несколько шагов в длину... и там, где Северус нарисовал дверной проем, была лишь глухая стена.

Лили протянула руку, но нащупала только гладкий и пыльный камень. Значит, это не морок, прикрывающий проход. Неужели она заблудилась?

— Сев? — позвала она и чуть не подпрыгнула до потолка, когда из стены появилась его рука и сграбастала ее за запястье; ругнулась, не выдержав: — Ой, черт!

Теперь на пергаменте было написано: "Иди вперед". Она чуть-чуть повернула руку — их пальцы переплелись, и ладонь Сева дрогнула — а затем он потянул ее на себя. Лили шагнула вперед и зажмурилась, когда проходила сквозь стену, но ощутила лишь покалывание и скользнувший по коже легкий холодок.

А потом открыла глаза, и перед ней стоял Сев. Который, как внезапно оказалось, был лишь немногим ее выше — всего на каких-то несколько дюймов.

Он выглядел страшно изможденным. Волосы висели сосульками, а бескровные губы почти не выделялись на фоне мертвенно-бледной кожи. Глазницы словно затопила тень — но запавшие глаза по-прежнему мерцали, как и всегда, когда его обуревали какие-то эмоции... эмоции, в которых Лили ничего не понимала.

— Сев... — прошептала она — с ужасом, потому что он казался совсем больным... стиснула его ладонь, потянулась, пытаясь прикоснуться к лицу, и он отшатнулся, словно от пощечины... Мгновение — и взял себя в руки, на глазах восстанавливая самоконтроль.

Веки защипало — так внезапно подступили слезы.

— Что же я с тобой сделала... — чуть слышно пробормотала Лили. — Как же ты сказал, что все хорошо, когда на самом деле...

— Бывало и хуже, — хрипло сказал он, но приближаться не стал — так и замер там, куда отступил. — Но это лучше обсуждать не здесь. Нам туда, — и мотнул головой, указывая на дверной проем — Лили поначалу его не заметила, поскольку не могла оторвать взгляд от этого призрака прежнего Северуса.

Проем, как оказалось, маячил у них над головами. На высоте нескольких метров.

— Но как же мы...

— По ступенькам. Не смотри под ноги.

Разумеется, предупреждение было не лишним, и разумеется, она его не послушалась — и, взвизгнув от увиденного, вцепилась в своего провожатого, обнимая его за талию.

— Сев... А где же пол? — умом она понимала, что на чем-то стоит — под подошвами туфель ощущалось твердое — но глаза видели только одно: уходящую вниз бесконечную пустоту. — Ой, божечки...

— Ты гриффиндорка или кто? — он замер в ее объятиях, и каждая мышца в его теле напряглась, как струна. Лили знала, что ему так неудобно, что надо разжать руки, но почему-то не могла это сделать. Посмотрела вверх, прямо в лицо Севу — она стояла к нему ближе, чем обычно, и на память опять пришел вчерашний вечер, и тот взгляд, ниточкой протянувшийся над заиндевевшей травой... Как и в тот раз, между ними словно возникла незримая связь... но не легилименция — никакого характерного наплыва воспоминаний, они просто смотрели друг на друга... Должно быть, он закрылся окклюменцией.

— Возможно, некоторые способности достаются не всем. Мне так явно недодали таланта так запросто расхаживать по невидимым полам.

— Или же это вообще слизеринская черта, — он применил какие-то чары, и под ногами из ничего соткалась золотистая сияющая дорожка, чуть дальше переходящая в ступеньки. — Ну что, так ты уже в обморок не грохнешься?

— А можно я прикинусь ребенком и хотя бы возьму тебя за руку?

Лили показалось — она что-то такое заметила; словно в его глазах на какой-то миг появилось нечто и тут же потухло, так что она даже толком не поняла... В общем, что бы это ни было, оно уже пропало.

— Я не дам тебе упасть, Лили, — сказал он бесстрастно.

— Знаю. Именно поэтому я за тебя и держусь, — она крепче стиснула его ладонь.

И снова что-то дрогнуло — будто у него на лице дернулся мускул. А затем Северус отвернулся, втянул голову в плечи и повел Лили за собой по светящимся ступенькам. Наверху он отменил свои чары — сияние померкло, и лестница растворилась в воздухе — и подтолкнул свою спутницу вперед. Это больше всего походило на альков, но напротив входа у него была не стена, а широкое незастекленное окно старинного типа. Похоже, Северус обустроил тут себе пристанище: на полу лежал соломенный тюфяк, рядом возвышалась стопка книг и стояла банка...

— Это что, мои звездочки? — полюбопытствовала Лили.

Она в жизни не видела, чтобы кто-то так быстро реагировал. Банка была на месте — и вдруг исчезла... Манящие чары, должно быть; Северус ее призвал и заталкивал в карман мантии, весь белый от ярости.

— Я их сохранил, — процедил он сквозь зубы.

Лили растерялась, совершенно не представляя, как теперь себя вести. Хотела к нему прикоснуться, но побоялась, что он может... взорваться или что-то вроде этого. Так что она подошла к окну и посмотрела вниз — на озеро, которое казалось посеребренным, на шпили замка в ледяных чешуйках, на вставшие цепью холмы — выпавший снег одеялом укутывал темную зелень... Белое, серое, темное — единственные оттенки; словно этот мир не знал других красок, такой холодный, суровый и беспощадный в своей красоте.

— Северус, — произнесла она — его имя паром срывалось с губ, туманило утренний воздух, — здесь ведь запросто можно замерзнуть.

— Ночью со звездочками было нормально, — он протянул ей банку — так резко, что движение напоминало выпад. — Возьми, если озябла.

Она покачала головой.

— Я себе еще сделаю, — и в подтверждение своих слов достала палочку и отправила призванные огоньки в наколдованный для них сосуд. — А эти пусть будут тебе... если ты еще тут задержишься?..

— В слизеринском дортуаре нынче небезопасно, — отвечал Сев — отрывисто и вместе с тем таким тоном, словно ему все это порядком наскучило.

— Что?! — Лили отпрянула от окна. — Как это — небезопасно? — внутри пробудилась мрачная уверенность. — Это... о Боже, это все из-за того, что ты пропустил ту встречу с Сам-Знаешь-Кем?

— Нет — из-за того, что слизеринцы своего не упустят, — бесстрастно сказал он. — Тебе не стоит об этом беспокоиться.

— Ага, ну разумеется, — она дышала часто и прерывисто — в воздух поднимались облачка пара. — Конечно, мне не стоит беспокоиться — неважно, что ты ночуешь тут, как бездомный, потому что в спальне слишком опасно! Какая мне разница, что за тобой теперь охотится весь Слизерин — из-за того, что ты сделал по моей просьбе! С чего бы это мне волноваться?

— Вот именно — с чего бы? — его голос стал холодным и колким — как растрескавшийся лед на крышах. — С учетом твоей замечательной привычки умывать руки, как только я становлюсь неудобным, я, разумеется, предположил, что и в нынешних обстоятельствах повторится то же самое.

От лица разом отхлынула кровь — и тепло тоже, они словно вытекли из нее и исчезли непонятно куда... внутри стало зябко и пусто, и язык словно прилип к гортани. А потом она увидела лицо Сева — открытое, как оголенный нерв, искреннее и безжалостное — и оно намертво впечаталось в память, продолжало стоять перед глазами, даже когда он отвернулся, и плечи его поникли.

— Приношу свои извинения, — произнес он жестко и резко. — Забудь ко всем хуям все, что я тут нес. Я... не вполне... в общем, просто забудь.

— Да уж, хорошенькое дело, — Лили была просто ошеломлена. — "Забудь и не беспокойся". Задачка проще не придумаешь. Сев... — услышав свое имя, он вздрогнул, и она вслед за ним. — Я... это насчет вчерашнего вечера. Мне ужасно, ужасно жаль, я вовсе не собиралась оттуда сбегать, мне так хочется все загладить... это очень... это было очень жестоко, мне и правда ужасно жаль...

— Я предупреждал, что так оно и случится, — сказал Северус, по-прежнему стоя к ней спиной. — Это неважно.

— Нет, важно! Слушай, Сев, ты ведь можешь со мной не притворяться...

Он так и не обернулся. Только молчал — и, похоже, даже затаил дыхание.

— Тебе лучше уйти, — промолвил он наконец — надтреснутый голос, казалось, вот-вот сломается. — И попытаться жить как обычно. Так всем будет легче.

У Лили опустились плечи. Нет, так от него точно ничего не добиться — особенно сейчас, когда он в таком состоянии... Придется подождать и повторить попытку.

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Что ж, тогда пошли... — и поправила сумку на плече — просто так, чтобы чем-то занять руки.

— Я сказал "ты", а не "мы".

— Как — ты остаешься?.. Сев, но тут же такая холодрыга!

Ей бы стоило прикусить язык, подумала Лили. Вся эта забота сейчас только выводила его из себя.

— Я уже вырос, Лили, — прорычал Северус. — Я говорил, что намерен остаться тут, и именно так я и сделаю!..

— А может, и мне тогда тоже остаться? — она хотела сказать это спокойным и дружелюбным тоном, но вышла только глухая угроза.

— А может, тебе просто сделать, как говорят, и свалить отсюда нахрен? Ты уже выздоровела; иди вон, поиграй с Мародерами, пока эти горе-спасатели всю школу к чертям не расфигачили.

На его лице застыла ненависть — точно лед, тонкой корочкой покрывающий пруд. Лили хотелось рвать на себе волосы, но она сдержалась и запихнула свое раздражение куда подальше. Северусу было плохо — опять — из-за ее вчерашнего поступка, хотя она и обещала, что больше никогда не причинит ему боли. Это по ее вине он теперь глядит волком, и не мешать ненавидеть — самое меньшее, что она может для него сделать.

Самое меньшее...

— Ладно. Я ухожу, — никакой реакции; его ненависть не затухала, но и не вспыхивала ярче. — Но только потому, что ты уже в окошко готов от меня сигануть.

В голову неожиданно пришла идея, и Лили повернулась к стрельчатому проему и выглянула наружу, пытаясь запомнить расположение башенки. С Сева бы сталось зачаровать это место от гостей (и от нее в том числе), но, возможно, получится залететь в окошко... или хотя бы подняться на крышу и оттуда ему покричать...

— Что ты делаешь? — холодно поинтересовался Северус.

— Видом любуюсь, — отвечала она тоном полнейшей невинности. — Там такая красота, вот я и решила взглянуть еще разочек.

— Ты что-то задумала, — его голос совершенно заледенел. — Что прямо-таки бросается в глаза — ни малейшего понятия о скрытности. Если ты собралась влететь сюда через окно, то я уже успел принять меры. Потому что прекрасно помню, — он оскалил плотно стиснутые зубы в подобии улыбки, — этот талант твоего супруга. Все его увлечения: квиддич, бег вдогонку за славой, шуточки, как у недоразвитого, как и... ах нет, кажется, это все. Других достоинств за ним как-то не припоминаю.

— Сев... — это вышло слишком пискляво, хоть Лили и пыталась держать себя в руках.

— Что, я разве что-то упустил?

— Все, я уже ухожу, — ломким голосом сказала она, судорожно стиснув в кулаке лямку своей сумки. — Но все равно вернусь, чтобы тебя проведать.

Потребовалось немалое усилие воли, чтобы заставить себя пройти мимо. Остановившись перед дверным проемом, Лили мельком глянула вниз, в этот провал в пустоту, на дне которого клубились густые тени, мешавшие рассмотреть пол — сколько бы там до него ни оставалось. Вдохнув поглубже, она уставилась прямо перед собой и уже примерилась шагнуть на платформу, умом прекрасно понимая, что она там есть, хотя и невидимая...

Боковое зрение уловило какое-то сияние, и Лили взглянула под ноги. Северус опять подсветил ступеньки, чтобы она видела, куда ступать.

Сердце ее затрепетало; она крутанулась на месте, но Сев по-прежнему стоял лицом к окну — напряженный, неподвижный и, кажется, почти... несчастный.

— Спасибо, — хотя он так и не обернулся, Лили все равно его поблагодарила; голос ее задрожал.

Она спускалась по мерцающим ступенькам — и дальше, по той винтовой лестнице внутри башенки, и никак не могла избавиться от застрявшего в горле тяжелого и сухого кома, и все время думала, что именно за это так и ненавидит Темные искусства. Которые, возможно, сами по себе и не были злом — и не виноваты были в том, что люди их использовали во зло — но даже тех, кого эта магия не могла свести с ума, она оставляла с разбитым сердцем: подбирать осколки и заново себя из них склеивать.

* Речь идет о "Гордости и предубеждении" Джейн Остин (прим. перев.)