История Тома Реддла (джен)

Приют Вула. Непримечательная квадратная коробка, сумрачная и пыльная, окруженная ощерившимися зубьями кованного забора, посреди которого зловеще возвышались массивные чугунные ворота. За воротами начинался серый выщербленный двор, в центре которого, словно воткнутая, стояла зеленая елка. Старое дерево, единственный источник цвета и красок в этом тягостном месте, так и не решились срубить.

Миссис Коул отчетливо помнила, как впервые ступила в это позабытое богами место, похожее на маленький безлюдный островок посреди шумного разноцветного Лондона. Ее муж, за которого она вышла по юношеской глупости в свои наивные семнадцать, не далее как месяц назад отдал концы, оставив ее наедине с убогой однокомнатной квартиркой, неоплаченными счетами и светлой верой в людскую доброту. Артур был хорошим человеком, пусть и совершенно неприспособленным к жизни. Через год после их брака он спустил все свои сбережения на приют Вула, от которого отказалось даже правительство, и только чудом удержал это место на плаву.

— Дети, Алиса! — кричал он, размахивая газетой с неприметным сообщением о закрытии приюта. — Куда они пойдут, если даже у королевы нет на них денег?

— В другой приют? — робко отвечала Алиса и мяла в руках застиранный фартук, но Артур был непреклонен.

Целый год она лелеяла надежду, что они переедут в район получше, купят небольшой домик, займутся ремонтом, заведут детишек... Но никогда она не могла и слова сказать против Артура и его решений. Не потому что боялась — а потому что уважала и находила идеи мужа добрыми и честными. Будь он другим человеком, разве бы она любила его? Да и кроме Артура у Алисы толком никого не было: родители жили в Уотфорде и сами едва сводили концы с концами, о высшем образовании ей, как женщине, не стоило и мечтать, а работа официанткой не располагала к блестящим перспективам. Вся надежда была на мужа.

А потом Артур Уилльям Коул скончался от пневмонии, ему не помогли ни лекарства, ни врачи. Он был упрямым человеком и считал, что легко справится с такой пустячной вещью, как обычная болезнь. Всевозможные увещевания Алисы и медиков не убедили Артура взять отпуск — в моменты особенно горячих споров он торопливо говорил про детей, нуждающихся в его защите, о самой Алисе, которую нужно содержать, а после тяжело и страшно кашлял — так, что жена тут же отступала, украдкой вытирая глаза. После этого Артур стремительно выходил из дома, набросив на себя синее затертое пальто и небрежно обмотав шею колючим шарфом.

Двадцать пятого ноября он скончался с температурой за сорок после тяжелой ночи, наполненной лихорадочным бредом и неистовыми молитвами Алисы. Молитвы не подействовали, лекарства тоже, и Алиса осталась одна, имея при себе жалкие сбережения, никчемную работу и сиротский приют. Неделю Алиса проплакала в их грустной маленькой квартирке с бледно-зелеными шторами, а после собрала все вещи, последний раз взглянула в косо висящее зеркало в темной прихожей и решительно вышла за порог, хлопнув дверью. Одновременно с этим оглушительным стуком кончилась ее прежняя жизнь, оставив после себя только неясные воспоминания и горечь.

Через час Алиса уже стояла у ворот приюта в своем потрепанном шерстяном пальто, обдуваемая холодным декабрьским ветром. Ворота с мучительным скрипом распахнулись, и Алиса, тоскливо оглянувшись, шагнула внутрь. Она знала, что ей все равно больше некуда пойти.

С той самой заснеженной декабрьской ночи, затопленной теплым светом фонарей, приют Вула стал ее родным домом, а она сама стала зваться миссис Коул и строго-настрого запретила себе жалеть о сделанном выборе.

* * *

...31 декабря 1926 года...

— Полотенца, несите полотенца, живо! И воду, черт вас бери, неужели вы до сих пор не вскипятили воды?! — разгневанная миссис Коул обернулась и обнаружила перед собой одну лишь испуганно сжавшуюся помощницу Марту.

Марта сначала затравленно посмотрела на наставницу, потом на мучающуюся, покрытую испариной женщину на кушетке и, спотыкаясь на ходу, унеслась из комнаты.

— Живо! — повторила миссис Коул ей в спину и отвернулась к роженице. — Давай, Меропа, ну же, — неожиданно ласково проговорила она, и только сам дьявол знал, скольких усилий стоило миссис Коул не зарычать на женщину.

Меропа пришла в их приют одиннадцать часов назад в морозный и ясный полдень. Миссис Коул видела из своего окна, как женщина с трудом держась на ногах, ковыляла к дверям здания, придерживая свой огромный, не запахнутый в пальто живот.

Уже третья несчастная с тех пор, как Коул возглавила приют. Такая же измотанная, осунувшаяся, с перекошенным от боли лицом, как и все предыдущие. Если бы не старуха Абигейл, испустившая дух с неделю назад, Алисе пришлось бы совсем туго. Ворчливая карга со сморщенным, как инжир, лицом постоянно пыталась учить всех жизни, но советы ее были бесценны. Она родилась в приюте семьдесят три года назад и была бессменным смотрителем для нескольких поколений рождающихся и уходящих детей. После смерти она оставила неплохой запас спиртного и табака, так что Алиса не раз поминала ее потом добрым словом. Еще две помощницы — Лиза и Марта — были совершенно никудышны и неуклюжи. Черт знает, что заставило их остаться в приюте, который первая из них ненавидела, а вторая презирала. Но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба.

Первый раз повидав роды, миссис Коул тряслась как в горячке, хватаясь то за роженицу, то за полотенца, то за руку помощницы и не знала, что делать и куда смотреть. Абигейл тогда кряхтела и сухо смеялась, наблюдая за девушкой. Второй раз у Алисы дрожали губы, но руки действовали уверенно, обрезая пуповину, связывающую худенького младенца и умирающую уже мать. В этот раз миссис Коул даже не поспешила встать со своего затертого кресла. Она мерно затянулась, залпом осушила стакан с джином и только после этого спустилась вниз, в выцветший черно-белый холл.

Дверь Меропе открыла повидавшая виды Марта и тут же отшатнулась. Девушка видела много умирающих женщин, падающих на колени под дверьми их приюта и умоляющих о помощи, но эта была другой. Казалось, через дверной проем вместе с ослепительным солнечным светом, рождественскими песнями и витающим в воздухе духом праздника, внутрь ступила сама смерть.

— Пожалуйста... — с нечеловеческим отчаянием выдохнула гостья и, схватившись за запястье Марты, повалилась на пол.

Ее полумертвое бледное лицо на миг осветилось надеждой, и Марта с силой сглотнула — перед ней стоял человек, обычный человек, которому нужна помощь. Ну чего она так испугалась?..

Через полчаса Меропа, лежавшая на кушетке, хрипло прошептала губами свое имя и тяжело вскрикнула, хватаясь за живот. Сироты, завидев в окна приюта новую гостью, торопливо попрятались по углам — никто здесь не любил рожениц. Грязные, больные, стоящие одной ногой в могиле, они приходили в приют, чтобы принести с собой еще один голодный рот, которому будут отдавать все самое лучше и вкусное — ведь о младенцах заботятся иначе, чем о взрослых. А еще, эти женщины кричали так сильно, так пронизывающе, будто черти сдирали с них кожу и поджаривали их на своих кострах.

Меропу дети невзлюбили особенно — она посмела разрушить ту хрупкую иллюзию праздника, которую они старательно выстраивали в собственном сознании с самого утра. Ее болезненные дикие крики раздавались в стенах приюта почти до самой полуночи, превращая и без того черно-белые мрачные залы в сцены из фильмов ужасов.

— Я принесла, принесла! — Марта в наспех повязанном на пшеничные волосы платке влетела в комнату, с грохотом опуская на стол тяжелый таз с водой, щедро расплескав ее по столу. Веснушки на ее красном от натуги лице проступили особенно ярко и плотно, от чего она стала похожа на мухомор. Следом за ней спешила шестнадцатилетняя Лиза, одна из старших сирот, помогавших Коул за кусок хлеба посвежее и иногда перепадавших ей звонких монет.

— Чудно. Тужься, дорогая, ну же! Еще чуть-чуть! — голос миссис Коул хлестнул, и роженица вновь зашлась мучительным криком. Через мгновение она стихла и что-то забормотала себе под нос, неразборчиво и быстро, хватаясь за ускользающую жизнь всеми силами своей ослабевшей души.

Марта тут же подскочила к ней, напряженно вслушиваясь в бормотания Меропы. Коул в это же время помогала узким плечикам ребенка вырваться из материнского чрева.

— Смотри-ка, кто у нас тут... мальчик! — наигранно радостно произнесла Коул через некоторое время, осторожно удерживая ребенка на весу и разглядывая его на предмет возможных повреждений.

— Что?.. — тем временем бормотала Марта, прислушиваясь к Меропе. — Том... Марволо... Педдл? Нет, Реддл! Том Марволо Реддл, да? Она сказала... — девушка вскинула голову к миссис Коул.

— Я слышала, слышала, — кивнула та, морщась от громкого крика. Малыш верещал так истошно, будто боялся, что кто-то пропустит его рождение. — Как она?

— Дышит, — неуверенно сказала Марта, снова склонившись к лицу Меропы. — Но очень слабо. Вызвать доктора?

— И священника, — бросила миссис Коул, отворачиваясь. Марта только беспомощно оглянулась на еле дышащую, но еще живую женщину, которой уже подписали смертный приговор.

Меропа умерла через час. Она металась, звала какого-то Тома, то умоляя его о прощении, то проклиная самыми черными словами. Один раз она протянула руки к Коул, глядя большими покрасневшими глазами на свое дитя у нее в руках. Наставница, опасаясь новой вспышки безумия, осторожно приблизилась к молодой матери.

— Надеюсь, он будет похож на своего отца, — пробормотала Меропа, хватаясь за халат Коул и пытаясь взглянуть на Тома. — На моего Тома... Назовите его Том. Том Марволо Реддл. Вы же помните, что нужно назвать его Том?.. И Марволо, в честь деда, в честь моего отца...

Она потянула Коул на себя с неожиданной силой, но что-то в ее глазах дрогнуло, и шаткое, едва удерживаемое сознание разбилось вдребезги. Коул едва успела отскочить, а Меропа вновь зашлась жутким нечеловеческим криком и в агонии замахала руками. Ее некрасивое лицо с крупными неправильными чертами исказилось до неузнаваемости. Коул больше не рискнула к ней подойти.

Так она и умерла — нелепо, словно испустивший дух осьминог, раскинув по кровати руки и ноги и устремив в потолок мертвый пустой взгляд. Полубезумная улыбка застыла на ее губах, обнажив ровные красивые зубы, так не шедшие к ее серому картонному лицу и потухшим глазам.

— Что за страшное проклятье, — пробормотала миссис Коул и взглянула на сморщенного малыша, который снова зашелся недовольным криком. — Умереть, даже не взглянув, не притронувшись к своему дитя...

— Что поделать, миссис Коул, — кривовато улыбнулась Марта, закрывая Меропе глаза. — Хоть имя дала и ладно...

Лиза, стоявшая рядом, согласно кивнула и неприязненно покосилась на новорожденного Тома. А младенец кричал и кричал, зовя свою мертвую мать, и шевелил крохотными ручонками, неумело еще хватаясь за отвороты халата миссис Коул. Что-то обреченное и озлобленное было в этом крике, будто ребенок понимал, какая судьба ему уготована.

— С днем рождения, Том, — ласково, как могла, сказала Коул, поправляя пеленки.

И тут произошло странное. Этого миссис Коул так и не смогла забыть до самой смерти и нет-нет да вспоминала ту ночь одинокими пьяными вечерами, заходясь непонятной дрожью и пронзительной тоской.

Маленький Том перестал кричать и ворочаться на ее руках. Он замер и уставился на миссис Коул своими темно-карими глазами. Нормальные младенцы так не умеют. Но Том смотрел молча и изучающе, не кряхтел, не пускал пузыри, не пытался улыбнуться или засмеяться, просто смотрел — да так, будто душу из нее вытягивал. А через мгновение, словно понял, что позволил себе лишнего, снова забился в руках и зашелся криком.

— Господи, — пробормотала Коул. — Господи...

Под удивленные взгляды своих помощниц она торопливо сунула ребенка недоумевающей Марте и быстро перекрестилась. Фляжка, найденная в кармане халата, оказалась как нельзя кстати.

— Запеленай его покрепче, Марта. Да, покрепче-покрепче. А ты, Лиза, позаботься о ней, — вялый взмах рукой в сторону Меропы, и Коул вылетела из комнаты, бормоча молитвы и ругая себя за жуткие домыслы.

«Ребенок дьявола, — что-то прошептало внутри ее головы, — сущего дьявола».

* * *

На утро миссис Коул, выкурив пачку крепких дешевых сигарет и приговорив не один стакан янтарного виски из запасов Абигейл, осмелилась выйти из комнаты. Эта кошмарная ночь принесла с собой мучительные сны, в которых кто-то страшно и зло смеялся, потом раздавался детский крик, а после Артур с чернильно-синими тенями вместо глаз подходил к Алисе и звал ее, звал с собой...

Страшная полночная метель, к утру накрывшая Лондон белым саваном, стихла и сменилась беспощадным морозом, пробирающимся под кожу и остервенело кусающим всех, кто не удосужился одеться потеплее. Солнце светило так ярко и светло, словно не было этих болезненных родов неизвестной женщины со странным именем, ее мертвого окоченевшего тела на пропитанных потом рваных простынях и здорового миловидного младенца, сладко посапывающего в старенькой колыбели.

Миссис Коул осторожно приблизилась к кроватке, с опаской заглянула внутрь, ожидая увидеть по меньшей мере извивающуюся змею вместо человека и облегченно выдохнула. Том спал и выглядел абсолютно безобидным. Обычные ручки и ножки, мягкий пухлый животик, темный, еле заметный пушок на голове... но что-то заворчало внутри миссис Коул — глухо и предостерегающе. Женщина еще помнила тот нечеловеческий взгляд на маленьком младенческом личике, пробравший ее до костей, и взмолилась про себя, чтобы Том продолжил спать и не открывал глаза. Но, словно наперекор ее мыслям, ребенок заворочался, дернул ножкой и разлепил наконец веки.

— Привет, Том, — миссис Коул улыбнулась дрожащими губами, неуверенно протянула младенцу руку, и тот слабо ухватил ее за палец, тут же разжав кулачок. — Ловок, — добавила она с улыбкой.

Том смотрел мимо нее, изо всех своих детских силенок пытаясь сфокусировать взгляд в одной точке.

— Ты меня вчера очень испугал, Том, — тихо сказала миссис Коул. — Но это я, должно быть, переволновалась и подустала.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Марта, бледная от недосыпа, но с неизменно дружелюбной улыбкой на лице. В руках она несла теплую бутылочку с подогретым молоком и свежие пеленки. Может быть, приют и был беден и непритязателен, но о детях здесь заботились настолько, насколько хватало сил.

— Как он? — шепотом спросила Марта, с любопытством заглядывая через плечо Коул.

— Проснулся, — так же тихо ответила наставница, словно хотела сказать: «Жив».

— Что за месяц, — затараторила Марта, — целых трое за неполные четыре недели. Будто все матери Лондона сговорились умереть при родах и сделать это в нашем приюте.

Коул только пожала плечами, и Марта продолжила говорить:

— Вы видели? — спросила она, качнув головой в сторону запыленного окна. Ее светлый локон выбился из-под платка и поймал собой задорный луч солнца.

За стеклом, раскинув пушистые изумрудно-зеленые лапы, высилась елка. Старое дерево повидало не одно поколение сиротских детей и их наставников, а потому его не стали срубать и лишь оградили невысоким бордюром, создав что-то наподобие клумбы. Снег, белым пологом покрывавший крыши домов и землю, каким-то образом не затронул ни единой хвоинки, и елка зеленым пятном торчала в окружении всего этого снежного великолепия. А на ее лапах таинственно поблескивали хрупкие кристаллики льда.

— Что это? — нахмурилась миссис Коул и сильнее сжала прутья кроватки. Снова внутри шевельнулось это тяжелое и неясное предчувствие.

— Помните, дети делали ледяную скульптуру, наставница? На той неделе еще. Пытались сделать Санту, а получилась бесформенная глыба льда, — Марта легко улыбнулась. — Вчера во время метели скульптура упала и разбилась. Честно сказать, не знаю, как выстояло само дерево, но...

— Как лед оказался на елке? — перебила ее Коул.

— Никто не знает, наставница, — Марта развела руками. — Говорят, это новогоднее волшебство.

— Волшебство... — одними губами повторила миссис Коул и взглянула на Тома. Тот блуждал рассеянным взглядом по комнате и пытался комкать одеяло в маленьких кулачках.

А елка так и стояла посреди двора, собирая на себя восхищенные взгляды детей, высыпавших утром на улицу, чтобы поближе рассмотреть невиданное чудо. Пушистая и блестящая, как одна большая странная снежинка, она свежо сверкала в лучах утреннего солнца, будто обсыпанная хрусталем. Дети что-то восторженно говорили друг другу, разом позабыв про жутко кричащую ночью пришлую женщину и новорожденного.

Наверное, это было единственным светлым воспоминанием, которое миссис Коул могла бы связать с рождением Тома и всей его последующей жизнью в приюте. Вспоминая потом то утро в особо тяжелые и черные дни, она закрывала глаза и настойчиво продолжала верить — верить в то, что шанс еще есть, что этот мальчик когда-нибудь все-таки вырастет хорошим человеком.

Если бы она знала.