Падение одного камешка (джен)

Он сказал тогда что-то дежурное вроде «вернусь через полчаса». Чмокнул Лилз в щеку, пощекотал пятку Гарри и прямо из комнаты аппарировал в Хогсмид. Не хотел волновать жену, она и так заметила, что Джеймс как-то слишком напряжен, а если бы сообразила, что его только что дернул на помощь Патронус Пита... Только бы волновалась больше.

Мерзкая крыса... Даже предать Питер не смог до конца, достойная парочка Нюниусу. Сообразил, что натворил, обосрался — и решил исправить, мать его через плечо... Если бы хоть на предательство его хватило, лежал бы Джеймс бок о бок с женой в симпатичном фамильном склепе, а памятник над ним пачкали бы голуби.

Мысль была дурацкая, и Сохатый даже невесело хмыкнул. Конечно, Пэт и Сириус Гарри бы не оставили, но сыну лучше о таких папашиных мыслях не знать. Странный вопрос, конечно, кого он больше любит, мертвую жену или живого сына. Но отвечать на него не стоит даже себе.

А тогда он еще спешил на помощь, думая, что на скромного, но такого отважного тихоню Хвоста напали пожиратели. Еще и Бродягу с собой дернул, вместо того, чтобы отправить его к Лили.

Питера на месте не оказалось. Его храбрость не простиралась так далеко, чтобы покаяться, глядя Джеймсу в глаза. В пустом очаге Визжащей Хижины, в их старом тайнике, лежала записка. «Шпион Волдеморта в Ордене — это я, — писал Петтигрю. — Срочно ищите другого хранителя». Только две фразы, которые отняли у него на чтение не меньше пяти минут. Не поверил, конечно, сначала, заподозрил подставу, но все равно срочно аппарировал домой — если Пит в руках упиванцев, так ли важно для Лилз, по какой причине Фиделиус падет.

Он вернулся домой куда быстрее, чем через полчаса. Чтобы узнать, что ни дома, ни Лили больше нет.

Несколько дней Джеймс пил. Ни раньше, ни сейчас он никогда не вспоминал тот Хэллоуин — не то что бы волевым усилием, просто вид разломанной заклинаниями мебели и обмякшей Лили посреди детской начисто стерся из его памяти. А вот первые ноябрьские дни, вернее их отрывки, помнил. Как безнадежно мявкал уставший рыдать, голодный, в мокрой одежде сын. Как появились посереди гостиной деловитая, мрачновато-спокойная Меда Тонкс, молча отвесила ему пощечину и ушла купать и кормить Гарри. Как Сириус пытался вытащить его из дома...

На третий день ему пришел бить морду такой же пьяный Нюниус со смутными претензиями, что это Джеймс должен был сдохнуть — а Лили жить. Он был, в общем, согласен, но славно спустил пар, подвесив подонка за лодыжку на дереве. Подонок, справедливости ради, тоже спустил пар, располосовав ему всю рожу сектусемпрой. Последним сбросил напряжение Сириус, выписавший обоим поджопников без сопроводительной и вызвавший Лунатика.

Ремус появился только на следующий день. С Петуньей и с жирным розовым карапузом у нее на руках в качестве довеска. Драгоценная сестрица Лилз обозрела картину и заявила:

— Джеймс Поттер, ты еще более мерзкий тип, чем я думала! Если ты будешь продолжать в том же духе, я заберу у тебя ребенка, так и знай. Социальным службам надо только увидеть этот провонявший алкоголем гадючник! А мальчика я воспитаю, никакой разницы, один ребенок или два.

Через много лет он спросил у Ремуса, как тот убедил Петунию, всегда ненавидевшую магию, прийти к нему. Лунатик пожал плечами и улыбнулся. «Я рассказал ей про огромный пустой дом, в котором никого нет, кроме полубезумного пьяного колдуна и ее маленького племянника, — ответил он». Джеймс подумал тогда, что Рем ни разу не дурак приврать.

Они тогда славно поскандалили. Мелкие кузены вопили дуэтом, а Джеймс и Эванс, которая теперь Дарсли, припоминали друг другу все ошибки от сотворения мира, о которых только знали. За это время Ремус под шумок сварил чай, а Сириус без спросу допил огневиски. Потом Пэт как-то быстро успокоилась сама, успокоила детей и пообещала нагрянуть и завтра. У Джеймса оставалась смутная надежда, что это была пустая угроза, но с тех пор драгоценная родственница повадилась бывать в Годриковой Лощине чуть не каждый день, а то и брать с собой борова-мужа, обожавшего читать презанудные лекции на тему «Поттер, настоящие мужики не могут позволить себе истерики». Джеймс орал в ответ, что он вернется к этому разговору, как только убьет Петунию, Гарри начинал плакать, Пэт орала на них обоих...

Его никогда не оставляли одного и никогда не жалели. Меда и Молли Уизли выговаривали ему за грязь в доме, Петуния — за то, что плохой отец, Вернон — за то, что не соответствует гордому имени мужика. Лунатик, кажется, все еще был обижен из-за старых подозрений, но не считал возможным это озвучивать, а Бродяга просто недоумевал, как можно сидеть на жопе ровно и страдать, когда есть еще столько живых упиванцев, на которых можно выместить свое горе. Нюниус приходил примерно раз в месяц, черный от злобы и невменяемый от виски и пытался его убить. Джеймс радовался, как ребенок, и пытался убить Нюниуса. Эти встречи классно держали обоих в тонусе, и когда Снейп вдруг не появился на пороге дома, Сохатый забеспокоился.

Нечитанные газеты за неделю рассказали, что крючконосого урода собираются судить, и Джеймс вдруг испугался. Его никогда не оставляли одного и никогда не жалели, но только Нюниус мог заставить его хотеть жить — чтобы расквашивать гадкий нос, поджигать заклинанием сальные патлы, чтобы знать, что не он один виноват.

Промариновавшись пару дней, он сдал Гарри Пэт, выпил для храбрости и поперся в процесс. Ничего хорошего из этого, конечно, не вышло. Джеймс Поттер свидетелем не был, а за выкрики из зала его вскоре выперли под предлогом неуважения к суду. Уважения и вправду не было, тем более что он умудрился нахамить даже Дамблдору, а по существу дела сказать все равно было нечего. Зато унизительной жалости и вспышек колдокамер нахлебался с лихвой. Хорошо хоть Петуния «Пророк» не читала, а то не миновать бы ему новой лекции на тему недопустимости воспитания ребенка алкоголиком.

На следующий день к нему завалился оправданный Нюниус и мрачно заявил:

— Это ты был должен сдохнуть, клоун!

Никогда еще Джеймс не был ему так рад.

В начале июня в разгар субботнего ужина с драгоценными родственничками-магглами (кузены в манеже как раз доломали игрушечную метлу, а Вернон под ледяным взглядом Пэт поставил на стол бутылку вина) в дом ввалился оборванный, грязный Сириус и плюхнул прямо на белую скатерть обгоревший крысиный трупик.

Нежная барышня упала бы в обморок. Петуния Дарсли посмотрела на Блэка так, что он сам чуть туда не упал.

— Узнаешь? — спросил Бродяга своим самым независимым тоном.

— Это ты его так? — вопросом ответил Джеймс. И двумя пальцами убрал со стола труп бывшего друга.

— Нет, таким нашел, — покачал головой Сириус, вынул из рук Вернона бутылку и душевно глотнул из горла.

— Так может, просто похож?

— Хочешь проверить за столом? Лично мне не хотелось тащиться через пол-Англии со жмуром.

Дарсли молчали и сидели неестественно прямо.

Тело Пита они сожгли на заднем дворе, самым обычным инсендио. Джеймс запретил себе думать, намеренно ли Хвост вытащил его из дома в тот вечер, и если да, то с какой целью. И никогда не гадал, кто убил его и за что. Если бы оказалось, что Хвост и вправду раскаялся, что придется понимать еще и его, одним якорем в жизни Поттера стало бы меньше.

Когда они вернулись в дом, Пэт брезгливо сказала:

— Джеймс, даже если ты не собираешься больше есть, помой, пожалуйста, руки. Крысы разносят заразу!

Сказать по совести, отец из Поттера вышел хреновенький. Собирать документы, чтобы отправить Гарри в школу, ему было откровенно лень, и если бы не родственнички, сын остался бы без начального образования. Не меньшую пользу Вернон с Петунией приносили по выходным, когда Джеймс с чистой совестью бросал ребенка на них, а сам отправлялся в очередной загул — пить с Сириусом и драться с Нюниусом.

Правда мелкий, спроси его кто, любит ли он папу, захлебнулся бы от восторгов. Папа носил его на шее и подбрасывал в воздух. Папа покупал новую метлу, стоило тыкнуть в нее пальцем, даже если сарай ломился от старых и разрешал подбирать на улице всех бездомных котят и больных птичек. Папа презрительно махал рукой: «Не хочешь в школу — ну и хрен с ним!» А то что папа иногда шатался и странно пах — так в возрасте Гарри этого еще не замечаешь.

Гарри рос любопытным, увлекающимся мальчишкой. Вседозволенность его пока не портила, а хорошие учителя в частной начальной школе хоть и хватались за головы при виде количества орфографических ошибок в тетрадках Гарри, но отмечали, что по математике ребенок на пару лет опережает сверстников, а по природоведению и вовсе прочитал все библиотечные книги. В доме Поттеров постоянно обитали шесть котов, два книззла, сова, щенок неясных кровей, и еще жила безногая ящерица-медянка, пока сова ее не съела. Периодически к ним переселялся и Дадли Дарсли, которому безумно нравилось полное отсутствие контроля. Гарри учил кузена дрессировать щенка и катал на метле. О том, что братцы-акробатцы уже пару раз падали с нее и ломали руки и ноги, Джеймс родственничкам предпочитал не сообщать.

Однажды только сын спросил у него:

— Папа, а почему у Дадлза есть тетя Пэт, а у нас нет мамы?

Джеймс тогда скомкал разговор, а вечером малодушно напился. Гарри оказался куда взрослее: больше он вопросов не задавал.

Ему уже исполнилось девять, когда в жизни Джеймса появилась Эммелина. Узкое скуластое лицо, серые глаза и убранные в гладкий узел темные волосы делали молодую женщину антиподом Лили.

Поттер-старший имел до Венс какие-то интрижки, но приводить их в дом даже не приходило ему в голову. Так, замена правой руке, не больше. Эмма же, прохладно-спокойная и молчаливая вдруг вошла в его жизнь полно и прочно. Никаких поцелуйчиков и цветочков, никаких прогулок при луне. Только редкое «привет» в коридорах министерства (гражданская служба Джеймса в отличие от ее аврорской службы была традиционной формой оплачиваемого безделья для чистокровных оболтусов). Потом — пара совместных обедов. Случайная встреча на кладбище, куда она пришла к мужу, как он к жене.

Через каких-то полгода Джеймс понял, что не хочет больше выкраивать время, когда сын у тетки, а у Эммелины нет дежурства. Он хочет, чтобы они всегда просыпались в одной кровати.

— Познакомься, Гарри, это тетя Эмма, она аврор. Она... ну... когда-нибудь она будет жить с нами, если ты не против. — Он начал подбирать слова, но сын перебил его.

— Здрасьте! Аврор — это круто! А можно вас познакомить с моим кузеном, только он маггл, но он хочет стать аврором или хотя бы копом!

Джеймс выдохнул.

Остальные реакции были неоднозначными. И если Петуния с Верноном, Молли, Меда и Ремус практически одинаково выразили свою радость, что Поттер наконец начинает снова нормально жить, а Бродяга озадаченно почесал тыкву (он уже подкатывал к Венс и решил, что она фригидная), то Нюниус специально выбрал вечер, когда Эмма была на дежурстве, а Гарри остался у Дарсли, и завалился в Годрикову Лощину.

— Я всегда знал, что ты был недостоин Лили, — объявил он мрачно.

— Толку с твоего сопливого достоинства, Нюнчик! — немедленно взорвался Джеймс.

Они душевно погоняли друг друга по саду, используя самые что ни на есть боевые заклинания. А потом распили бутылку огневиски, кроя друг друга отборным матом.

Когда первого июля девяностого первого года чиновник из министерства объявлял Джеймса и Эммелину мужем и женой, шафером был не Сириус, а раздувшийся от гордости и не затыкающийся от возбуждения Гарри. Нюниус не пришел, хотя Поттер и звал его (в расчете, наверное, все-таки на драку). Однако утром счастливый новобрачный нашел среди подарков флакончик зелья для повышения потенции с глумливой запиской.

Эмма никогда не лезла в ту часть жизни, которую он закрыл. С самого начала их отношений она всегда брала дежурство на Хэллоуин, чтобы не соперничать с навсегда восемнадцатилетней, счастливой, юной Лили. И когда Джеймс попросил ее остаться дома, подняла на него удивленный взгляд.

— Ты уверен?

— Лилз бы поняла, — неуверенно сказал Поттер.

Они провели очень тихий и скорее хороший вечер. Выпили вина, перечитали письма от Гарри. Поспорили, придет ли завтра очередной громовещатель от Нюниуса, взявшего за правило регулярно и крайне эмоционально сообщать Поттерам о педагогической запущенности и низком интеллекте сына Джеймса.

Молча подняли бокалы за смеющуюся с колдографии на стене Лили.

Посереди ночи он проснулся от бессюжетного мутного кошмара. Будто бы Питер не вызвал его из дома, и Джеймс погиб, защищая жену, как ему хотелось десять лет назад. Снился Сириус, сидящий в Азкабане как предавший Поттеров хранитель. Живой крысоватый Хвост на помойке. И Гарри в доме Петунии на Прайвет-драйв, худющий, заморенный и в обносках, ничего не знающий о том, что он волшебник. И совершенно, совершенно никем не любимый.

Кривясь от послевкусия сна, он выполз из теплой постели. Эмма пошевелилась, и он укрыл ее получше: камин прогорел, и в доме ощутимо похолодало.

Бред, Пэт, конечно, не кинула бы ребенка.

Джеймс накинул мантию, и ежась от совершенно зимнего стылого ветра, выбрался на задний двор, где девять с половиной лет назад развеял то, что осталось от Питера Питтегрю.

— Спасибо, мудак, — сказал он темным кустам. — Насрать, отчего ты это сделал, спасибо. Ты уронил тот камешек, за которым моя жизнь пошла дальше, а не осталась там.

Кусты не шевельнулись.

А утро началось с громовещателя от Нюнчика.

— Поттер, олень!!! — гремело письмо. — Твой лишенный мозгов, инстинкта самосохранения и чувства меры сын убил горного тролля!