Качели Ромильды Вейн (гет)

Весна пришла даже в непривычно мрачный и скорбный Хогвартс. Всё меньше студентов возвращается с каникул: кто-то спешно эмигрирует с родителями за границу, а кого-то снимают с поезда цепные псы новой власти. Ромильда старается не думать о них, для неё мир сейчас светлее, чем прилично в военное время. Иногда она сидит и размышляет о Долохове, о том, как причудливо мешается в человеке свет и тьма. В комплект к бриллиантовым серьгам добавляется подвеска в виде алмазной слезы на золотой цепочке — знатные слизеринки кусают от зависти локти. А гриффиндорцев почти уже и не видно, большинство, видимо, где-то прячутся. В основном от Кэрроу, меньше от Снейпа и Долохова, тем до них нет особого дела. Где скрываются одноклассники, Ромильда старается не думать, хотя Антонин редко применяет легилименцию к любовнице, он не любит этих заклятий, но опасность всё же есть. Что бы ни шептали по углам, предательницей Ромильда быть не хочет. Да, она спасает себя при новом режиме, но платит она только собой, не другими.

В комнате у Долохова не слишком тепло — он любит прохладу, камин едва горит. Ромильда сидит с ногами в кресле, закутавшись в найденную на кровати мантию любовника — она восхитительно пахнет им. Трансфигурация почти выучена, и пусть Макгонагалл едва разжимает губы, когда обращается к ней, экзамены никто не отменял. Когда в комнату кто-то стучится, а потом залезает омерзительная голова Амикуса Кэрроу с подобострастной улыбкой, которую он расточает и Долохову, и его фаворитке. Антонин брезгливо кривится, но потом всё же выходит к Кэрроу в коридор. Вскоре до Ромильды доносятся голоса — разговор явно идет на повышенных тонах. Вейн потихоньку подходит к двери и слушает, готовая в любой момент отскочить к книжной полке.

— Это перешло все границы! — в голосе Долохова ярость, Ромильда поёживается, тому, кто вызвал этот гнев, не поздоровится.

— Я говорил директору, но он всё время слишком занят и..., — Кэрроу, сочась любезностью, понизил свой слишком грубый голос, — добр к этим соплякам.

— Да, Северус лоялен, — Антонин тоже стал говорить на тон тише, — вероятно он слишком долго проработал здесь во времена Дамблдора, вот и привык. В любом случае не будем отвлекать директора, Лорд дал мне достаточно полномочий.

— Разумеется, Антонин, — восторженно прошептал Амикус, что в его исполнении звучало просто ужасно, будто соплохвост решил исполнить арию Джульетты, — я так и знал, когда шёл к тебе.

— Да, да, ты правильно сделал, — отмахнулся от него Долохов. — А теперь приведи ко мне эту Боунс.

— Но директор...

— Директор в отъезде! — рявкнул Долохов. — Я выполняю сейчас его обязанности. Делай, что говорят! Любой проступок должен быть наказан. Девчонка — полукровка?

— Так есть, её папаша забрюхатил грязнокровку и...

— Перестань мне рассказывать сплетни, меня не интересует, кто с кем трахался, приведи девчонку! Пусть знает, что бывает, когда кровь не чиста, да ещё язык за зубами не умеет держать.

Ромильда поспешно отступила назад, но Антонин так и не вернулся в комнату. Она знала, что он практически не наказывал учеников, ему было плевать на них. А когда он возвращался с «собраний», она просто предпочитала не думать, что они там делают. Однако сейчас Долохов был взбешен — бедная Сьюзен, она ведь такая серенькая мышка, она всегда была послушна и не нарывалась на неприятности. Но чтобы она не сделала, наказание было ужасно. От ярости Долохов забыл наложить заглушающие чары на свой кабинет, и Ромильда в его комнате всё прекрасно слышала: хриплый голос: «Круцио!» и бесконечный, непрекращающийся крик, который рвал душу. Вейн металась по комнате, пару раз она хваталась за дверную ручку, порываясь выйти к любовнику и защитить бедную девушку, но каждый раз останавливалась, понимая, что всё чего она добьётся, это пыточное для себя. Дура, какая же она трусливая дура! Ромильда упала на колени: сколько не закрывай глаза, правда всё равно ворвется в голову, не через глаза, так через уши, как этот нечеловеческий крик боли. Она войдет через кожу запахом крови.

— Антонин. Антонин! — это уже голос Амикуса Кэрроу. — Достаточно, девка рехнется. Директор будет недоволен.

— Молчать! Круцио, мерзавка! Ты ещё смела спорить со мной.

— Антонин, Лорд запретил убивать полукровок, он разозлится на тебя!

В кабинете всё стихло — Ромильда едва не взвыла от счастья. Едва слышный стон, и спокойный, может чуть более охрипший, чем обычно, голос:

— Жива падаль, отволоките её в Больничное крыло.

Ромильда вжалась в стену, ладони стиснули ткань на плечах, а потом она поняла, что это мантия любовника, вот что так путалось под ногами. Вейн отшвырнула её на пол, как ядовитую змею, а потом, превозмогая отвращение, отлеветировала на кровать. За эти несколько месяцев в тёплой постели Долохова, слушая его смех и беззлобные шутки, поедая шоколад из его рук и слизывая вино с его пальцев, надевая его подарки и в неге вытягиваясь перед ним на постели, предлагая себя, Ромильда забыла, что такое Упивающиеся смертью. Она забыла, что за этим тянется боль, жесткость, скрипящая сломанными костями и дышащая нечистотами, пахнувшая кровью и падалью, и стонущая не от наслаждения, от боли. Она вдруг осознала, почему ребята — её ровесники уходят в подполье, рискуя своим здоровьем и даже жизнью, подставляя своих близких.

Но самое страшное: она понимала, что знала это и раньше, она всегда знала, что такое правда, но закрывала глаза. А ещё она знала, как она теперь поступит, время пряток кончилось. Теперь всё будет по-другому. Ромильда спокойно подошла к зеркалу, расчесала лавину своих волос, отросших почти до ягодиц, грациозно потянулась, как дикая кошка, и улыбнулась своему отражению. Она знала, что среди студентов райвенкловец Терри Бут лучший в окклюменции, а вот Долохов копаниях в мыслях и прочей тягомотины не любил. У неё был шанс, осталось только убедить сопротивление в своей искренности. И не забыть про Долохова. Ромильда Вейн больше не боялась, она разучилась. Качели взмыли вверх.

* * *

Стоять перед Невиллом оказалось стыдно. Неужели у их милого гриффиндорского увальня Лонгботтома такой жёсткий и пронизывающий взгляд. На лице следы пыток, а в глазах выдержанное спокойствие:

— Значит, ты хочешь быть с нами, Ромильда? И ты уверена?

— Да, — Вейн сглатывает, но смотрит ему прямо в лицо, она прошла у Долохова хорошую школу сдержанности.

— Да что ты с ней разговариваешь, Невилл?! С этой подстилкой Упивающегося! Почуяла, что запахло жареным...

— Тихо, — Лонгботтом даже не кричит, он говорит спокойно и устало, обрывая одноклассников, — вы не были на её месте и не можете её судить.

Внезапно Ромильда осознаёт, что Невилл на самом деле понимает её, понимает, но не оправдывает, он сам выбрал другой путь.

— Вам нужен шпион, — упорно гнёт свою линию Ромильда, — вы же даже выйти из своего убежища не можете, вас сразу сцапают, а я допущена даже в гостиные этих... преподавателей новых.

— Пусть убирается, предательница! — визжит Анна Круз из-за плеча Симуса Финнигана.

Ромильда бросает презрительный взгляд на бывшую подругу, но снова пристально смотрит на Невилла.

— Значит, ты не хочешь бросить... то есть я хотела сказать, уйти от Долохова? — неожиданно вмешивается в разговор Парвати Патил.

Когда-то самая красивая старшекурсница, она теперь пепельно-бледна и измучена.

Ромильда вскидывает голову:

— Так я принесу больше пользы.

Повисает молчание. Эта посеревшая комната, наполненная подростками со злыми лицами и следами пыток на телах, меньше всего походит на прежнюю яркую и шумную гостиную Гриффиндора. Вейн понимает, с каким упорством она закрывала глаза, сколько слёз не видела, сколько боли пропускала мимо ушей.

— А в больничном крыле Сьюзен Боунс уже два дня не приходит в сознание, — тихо замечает Симус и накладывает шину на поврежденную руку младшекурсника.

А Невилл всё молчит: Мерлин! Как же всё повернулось. Ромильда чувствует горечь усталости и обреченности на своих губах.

— И ты поверишь ей?

Кто это говорит, она не слышит, ей кажется, что эти слова звучат отовсюду.

— Дамблдор учил нас верить людям... — начинает Невилл.

И тут же раздаются крики:

— И к чему это привело?! Снейп убил его! Наш директор — убийца!

Но Невилл так же спокойно продолжает, он словно стал на десять старше:

— И если ты, Ромильда, так уверена в своих силах и готова вступить в наши ряды, то мы примем тебя.

В гостиной творится что-то невообразимое, гриффиндорцы кричат так, что Ромильда удивляется, как их не слышит весь Хогвартс, однако члены таинственного отряда, имени не то Дамблдора, не то Поттера, быстро успокаивают всех.

— Но нам нужна клятва, — завершает свою речь Невилл.

— Пусть принесет Непреложный обет, — внезапно сухо говорит Парвати и встает за плечом Лонгботтома.

На бледном лице чёрные глаза Патил своим пугающим блеском напоминают Ромильде об индийской Кали — богине смерти.

Несколько девочек, услышав это, в ужасе ахают.

— Согласен, — по левую руку от Невилла встает Симус, — наш риск оправдывает эту меру. Ведь, Ромильда, мы, по сути, доверим тебе, если не свои жизни, то свою безопасность точно. А ты, прости, уже не вызываешь особого доверия.

Качели рушатся вниз — когда её милые и наивные друзья стали так суровы и жестоки? Сейчас даже Долохов пугает Ромильду меньше — он обещал наказание, но не смерть. Но где-то в глубине души Вейн понимает, что это её расплата. Расплата не за распутный выбор, расплата за трусость: за глаза, которые она закрывала, чтобы не видеть, за уши, которые она зажимала, чтобы не слышать, за голос, который молчал.

— Я согласна принести Обет, если вы поможете мне, — наконец, одеревеневшими губами говорит Ромильда.

И она уже не чувствует ладони Невилла в своей руке. Только слышит голос Парвати, которая скрепляет клятву.

* * *

— Когда-нибудь это всё обязательно кончится. Ни одна пытка не будет длиться вечно, — мысленно шепчет Ромильда, стоя на балконе спальни Долохова.

Она занимается окклюменцией день и ночь, но даже в мыслях она не смеет говорить вслух. Любовник спит в постели. За эти несколько месяцев Ромильда изучила его лучше, чем саму себя. Она знает, когда надо быть ласково-покорной, а когда игривой кошечкой демонстрировать коготки, когда улыбаться, а когда смиренно ждать приказа, когда смеяться, а когда молчать. Она ублажает Долохова в постели, она сама получает удовольствие — неискренней быть нельзя, он заметит. Поэтому она страстная, открытая и беззаботная. С ним это несложно, несмотря на всё, Антонин по-прежнему весел и приятен. Хотя Лорд его вызывает всё чаще. Больше всего на свете Ромильда боится сама попасть к Волдеморту, она уверена, что этот тёмный маг раскусит её, как крап разгрызает гномью голову.

Апрельский ветер по-осеннему холоден, накрапывает мелкий дождь. Ромильда стоит на холодных плитах балкона босая, капли дождя летят ей в лицо, шёлк ночной рубашки трепещет на теле. Образ Гарри из воспоминаний о живом человеке давно превратился в какой-то сверкающий стяг. Она не помнит зелёные глаза за бликами очков, она видит лишь хищный рысий взгляд из-под густых тёмных бровей. На качелях Ромильды Вейн больше нет страховки, а она всё крутит и крутит бесконечное «солнышко» и уже не считает обороты. А в детстве она любила качели, а в детстве все гриффиндорцы были храбрыми.

* * *

Сегодня Долохов её трахает. Именно трахает, вбивает в постель, выкручивает руки, тянет за волосы и бьет наотмашь по лицу. Несильно, но обидно. А самое стыдное, что ей это нравится, что она может отпустить себя в криках, стонах. Расцарапать ему спину и искусать плечи. И забыть, забыть всё. Как хорошо, что он не любит легилименцию, она могла бы не справиться в постели. Только не сейчас, только не в этом сумасшедшем, полном первобытной свободы, скольжении.

Долохов своим звериным чутьём чует, что скоро грянет гром. И она это чует. Наверное, когда люди вместе, они пропитываются друг другом, даже если не хотят этого.

Она любит Гарри Поттера, но почему же она так пропиталась грязью этого Упивающегося смертью, который старше её больше чем на жизнь.

— Потому что ты — это я! Смотреть в глаза! Предала меня, а, сука? Отвечай! — жесткие пальцы размазывают кровь по её искусанным губам.

— Нет, я тебя не предавала, — шепчет она, подаваясь всем телом к нему, насаживаясь на него, в поисках его жгучей силы.

«И это чистая правда — я тебя не предавала, а Лорду я ни в чем и не клялась. Получите, сэр! Вы сами воспитали во мне эту «мораль». Можете называть меня сукой. Но ведь я — это вы», — проносится в голове у Ромильды, прежде чем она срывается в океан болезненного удовольствия.

* * *

Ромильда мечется по гостиной, только что объявили, что Гарри Поттер в Хогвартсе. Вот и грянул гром... как же долго она его ждала. Качели снова несутся вверх, неужели это они, люди, так раскачали этот мир?

Долохов приказал сидеть в его комнатах тихо, но время приказов закончилось. Она берет с собой только свою волшебную палочку, хотя забавно было бы прихватить и подарки любовника. Дверь Антонин запер заклятьями в расчете на то, что взламывать будут снаружи, а из комнаты выйти просто. Ромильда замирает на пороге и оборачивается — здесь прошло лишь полгода... нет, здесь прошла целая жизнь. Другой человек выходит отсюда. Мерлин, как же это смешно! Долохов был прав — тысячу раз прав, это он создал её, новую Ромильду Вейн.

— Мы с тобою так похожи, Тони, вот только воюем по разные стороны баррикад, в этом вся разница. Прости, — шепчет Ромильда и закрывает за собою дверь.