Беспредельщики (джен)

На дворе стоял ясный зимний день. Солнце светило, снег похрустывал под ногами, а подзамерзшие за утро студенты попрятались по общим гостиным, Выручай-комнатам и прочим библиотекам. Тишина, порядок и благоденствие, в общем.

Долорес Амбридж восседала в кресле директора Хогвартса и гордо озирала свои новые владения. Как же, ох, как же сильно она хотела попасть в этот кабинет! Но мерзкая горгулья на входе все не впускала многоуважаемую директрису, и той приходилось довольствоваться кабинетом преподавателя ЗоТИ. Однако сейчас с отвратительным чудовищем покончено раз и навсегда. Как это только ее терпели предыдущие директора?

В дверь постучали. Долорес резко выпрямилась (что не очень-то ей помогло, при ее-то росте и комплекции), поправила бантик на мышастых кудряшках и пропела самым своим сладким голоском: «Да-да, войдите!»

— Доброе утро, мадам Амбридж, — на пороге возник холодный, надменный и как всегда неотразимый Люциус Малфой. — Не могли бы вы уделить мне немного времени? У меня к вам срочное дело.

— Мистер Малфой, ну разумеется! — расцвела та. — Конечно, конечно, вас я всегда рада видеть. Проходите, проходите.

— Я много времени не займу. Собственно, я не один... — Люциус на секунду как будто замялся, затем повернулся ко входу и с угрозой прошипел. — Заходи. И только попробуй что-нибудь вытворить!

В кабинет, нога за ногу, вплелся худой подросток с медно-рыжими, почти алыми волосами до лопаток, за которым, прижимая ладонь ко рту, вошла миссис Малфой. Долорес почувствовала, как сердце падает куда-то в район желудка. Ну конечно, Лестрейндж-младший, племянник и подопечный четы Малфоев. Ради кого еще столь уважаемому семейству являться к ней в кабинет в разгар рабочего дня?

Близнецы Лестрейндж вот уже несколько недель были персональным кошмаром Долорес Амбридж наряду с Фредом и Джорджем Уизли. По сравнению с этой парочкой — Сигнусом и его сестрой Гвендолин — Сириус Блэк казался просто не до конца повзрослевшим хулиганом, осужденным за пьяную драку, а Гарри Поттер — и вовсе ангелом во плоти. По правде говоря, когда Долорес заняла пост директора, то она искренне надеялась, что эти два тандема — Лестрейнджи и Уизли — изничтожат друг друга за право нанести ей, профессору Амбридж, первый удар, но нет! Мелкие недоноски, судя по всему, если не объединились, то договорились пакостить по очереди точно — буквально через несколько дней после случая с фейерверком по всей школе начали гулять картинки: выползающая из черепа змея... хм, вываливала свой недопереваренный ужин на большую жабу с бантиком. Рисунок, выполненный в цвете (жаба была розовой) появлялся везде: на стенах коридоров и кабинетов (Филч так и не смог их отмыть), во всех туалетах, на стендах факультетских гостиных... Блюющая змея оказалась даже на спинах мантий членов Инспекционной Дружины, вследствие чего у Драко Малфоя состоялся Очень Серьезный Разговор с кузеном, вылившийся в полномасштабную потасовку. На стороне Лестрейнджа, как ни странно, выступил Поттер, что дало уйму пищи для шуток в духе «Пожиратели и Орден Феникса нашли нового врага и, объединившись, показали ему, где нарглы зимуют». Говорили еще, что Поттер, сидя на поверженном Драко и тяжело дыша, сообщил Лестрейнджу: «Ты... это... Сириус сказал, что если что... он вас с сестрой усыновит, ну, пока ваши родители в Азкабане... и это... гордится он вами, в общем». На что Лестрейндж, не менее тяжело дыша, ответил: «Заметано, Поттер... Слушай, скажи крестному своему, чтоб все фамильные артефакты не выкидывал, а что не нужно нам отдавал, ладно?»

— И что же ваш... племянник натворил на этот раз? — сладчайшим голоском пропела Долорес.

— Ничего. Пока ничего, — Люциус несильно стукнул мальчишку тростью. — Говори, мерзавец.

Сигнус, уставившись на носки своих сапог, что-то невнятно пробубнил.

— Да не мямли ты! — взорвался Малфой-старший. — И изволь смотреть в глаза собеседнику, сколько можно тебя учить!

Сигнус выпрямился, посмотрел на Долорес слегка прищуренными серо-зелеными глазами и процедил сквозь зубы:

— Мне... это... отец с крестным вчера приснились.

— И все? — облегченно вздохнула та. — Мистер Лестрейндж, поверьте мне, в этом нет ничего страшного. Сны о родителях — еще одно подтверждение детской любви, что в вашем случае несколько необычно, ведь вы были совсем ребенком, когда ваши отец и мать... уехали...

— Когда их посадили, — скучающим тоном поправил Сигнус. — Я их неплохо помню, кстати.

— Тем более вы не должны пугаться. Всем нам снятся наши родители. Я вот постоянно вижу во сне свою дорогую матушку... — Долорес даже всплакнула слегка, но Лестрейндж был то ли настолько толстокожим, то ли настолько пофигистом, однако его не проняло.

— Это еще не все, мадам Амбридж, — предостерегающе произнес Люциус. — Говори дальше, Сигнус Родольфус.

— Ну, стали они меня спрашивать, как жизнь, учеба, то да се... Я им отвечаю, что хуже некуда, Снейп — козлина, придирается даже к своим, Филч — старый хрыч, зоофил недоделанный, таскается везде со своей кошкой, хоть бы шею ей кто свернул, Уизелы — уроды, а тут еще директор новый, директриса, точнее, — Сигнус бросил на Амбридж хмурый взгляд. — Наиздавала туеву хучу всяких декретов, что ни пройти, ни проехать, ни Круциатусом врезать, а половина факультета ей еще и пятки лижет...

— Та-ак, — Долорес даже встала со своего кресла, что внушительности ей отнюдь не придало. — Превосходно. А что же ваши родители и крестный?

— Отец спрашивает: «А Круциатусом ее нельзя?». Я говорю, что нет, нельзя, а то к ним же и посадят, даром что несовершеннолетний. Тут крестный мне и говорит: «Ты, мол, еб...»... — Сигнус осекся и покосился на тетку, — «вдарь эту жабу чем-нибудь тяжелым по голове, авось полегчает».

В кабинете воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только сдержанными всхлипами Нарциссы, тяжелым дыханием Люциуса, которому, видимо, хотелось прибить юного родственника на месте, и скрипом сапог — Сигнус переминался с пятки на носок. Молчали даже портреты директоров, только Финеас Найджелус Блэк тихонько хихикал в свой аристократический кулачок.

— Ну, знаете ли, мистер Лестрейндж... — прошипела Долорес, источая вокруг аромат кипящего сиропа. Не в силах справиться с эмоциями, она ударила кулаком по столу — ее безграничное, как ей самой казалось, терпение медленно покидало хозяйку. — Это уже вне всяких рамок! Вы бы хоть тетю свою пожалели! Вас с сестрой, детей государственных преступников, взяли в свой дом почетные и уважаемые люди, растили вас как родных, хотя вы могли бы оказаться в приюте, а вы платите вашим опекунам столь безобразными выходками?!

— Знаете, мадам Амбридж, я порой сожалею, что моя свояченица и ее муж оказались преступниками, — тяжело вздохнул Люциус. — Поверьте мне, ни Белла, ни Родольфус не позволили бы Сигнусу и его сестре так... распуститься.

Здесь Долорес была немного не согласна с Малфоем. Ей как-то доводилось встречаться со старшими Лестрейнджами, и при мысли, что те могли вырастить из своих отпрысков, кудряшки на голове Генерального Инспектора Хогвартса вставали дыбом.

— Да они бы нас убили, если бы мы уже эту школу не взорвали к драклам свинячьим! — подтвердил ее опасения мальчишка.

— Сигнус Родольфус Лестрейндж, изволь вести себя прилично при женщинах!!!

— А что Сигнус? Я уже почти шестнадцать лет Сигнус. И вообще, у меня, может, первое детское воспоминание о том, как к моей кроватке наклоняется Рабастан и просит меня е... эээ, снести Хогвартс к чертовой... ай, больно же... матери? — Сигнус совершенно неаристократично поморщился, получив от дяди тростью по ногам. — Сам-то он еще на выпускном своем хотел это сделать, да его Слизнорт попалил.

— Заметьте, мистер Малфой, подобные выходки случаются уже не в первый раз, — Долорес решила не обращать внимания на мальчишку. Что поделать, если от того все отскакивает, как от стенки горох. — Взять хотя бы те мерзкие рисунки. Или безобразную драку с вашим сыном...

— Сам виноват, — буркнул Сигнус.

— Заткнись! Я с тобой позже побеседую. Жаль, Беллатрикс в тюрьме, она бы тебе сейчас устроила... Продолжайте, мадам Амбридж, я вас внимательно слушаю. Что еще они с Гвендолин натворили?

— В последний раз они взорвали туалет на третьем этаже несколько дней назад...

— Вы взорвали туалет? — тихо ахнула молчавшая все это время Нарцисса.

— Тетя, вы что, всерьез думаете, что мы с Гвен опустились бы до подобной банальщины? — ехидно поинтересовался Сигнус. — Конечно же, это были Уизелы, а на нас все свалили. Хотя, эти рыжие потом извинились и даже аргументы принесли — целых два ящика Огденского...

— Даже без взрыва туалета все ваши предыдущие безобразия меркнут перед тем, что произошло сегодня в этом кабинете! — Долорес не сдержалась и вновь ударила кулаком по столу. — Отец ему приснился, видите ли! — удар. — Нет уж, мистер Лестрейндж, пора бы вам перестать валить с больной головы на здоровую, — удар, — и осознать, наконец, что за свои поступки, — удар, — надо от-ве-чать! — три удара.

Взбешенная Долорес не смотрела наверх, и очень зря. Пока она колошматила по ни в чем не повинной столешнице, портрет Финеаса Блэка аж подпрыгивал от тряски и на финальном ударе, не удержавшись, рухнул ей на голову. Долорес постояла некоторое время с выпученными глазами и открытым ртом, а потом медленно сползла под стол. Нарцисса вновь тихо ахнула.

— И впрямь полегчало, — враз повеселевший Сигнус заложил большие пальцы за пояс брюк. — Спасибо, дедушка.

— Да не за что, внучек! — бодро откликнулся тот с холста. — Сто лет мечтал это сделать. Жаль только, не на Дамблдора...

Автор упоролся, и ни на что серьезное его пока не хватает. Еще раз: автор упоролся, автору кислород ударил в голову, автор злостно стебется над всеми героями, отсюда и плюшки в виде дичайшего ООСа и прочих непотребностей. Я предупредила.

О вреде философии

Гвен Лестрейндж была девочкой примерной. Пила только красное вино и то не больше, чем по бутылке за раз, не курила, наркотики разного вида и качества не употребляла, за мальчиками не бегала (разве что за гриффиндорцами и разве что с топором наперевес), норматив по Непростительным выполняла с блеском и грязнокровок пытала исправно. В общем, не ребенок, а золото.

Единственный минус Гвен был в том, что очень уж она любила всякие философские книжки читать и о смысле жизни размышлять — ну там, что есть мир, что есть она в данном мире и вообще, тварь ли она дрожащая или право имеет. Окружающие относились к этому по-разному: братец Сигнус, например, ржал аки гиппогриф в брачный период, а папа Родольфус бился головой о стенку и говорил, что лучше бы дочь эльфов вешала и кошек в столовой препарировала и не выносила всем мозг и нервы своими рассуждениями. Кошки и эльфы для Гвен были этапом уже пройденным и потому неинтересным, а вот книжки совсем даже наоборот. Ей, в конце концов, взрослеть надо и с местом в жизни определяться.

И вот, как-то раз задалась Гвен двумя извечными вопросами мироздания — откуда все берется и куда все девается? Сама она на этот вопрос ответить не смогла (опыта жизненного маловато было, ибо какой такой опыт в шестнадцать лет?), а от брата толку как с фестрала кисломолочных продуктов, поэтому Гвен пришлось искать людей более взрослых и годами умудренных. Родителей, к величайшему сожалению (или к счастью, кому как), дома не оказалось, зато в гостиной обнаружился мирно дрыхнущий дядюшка.

— Раба, а Раба! — самым светским тоном прочирикала Гвен, пиная ножку дивана. — Поднимайся, дело есть!

Рабастан, сутки не спавший из-за очередного задания Лорда, от неожиданности свалился на пол, выругался от души, проснулся окончательно и только тогда увидел стоявшую у него над душой племянницу.

— Ну, чего тебе надо, жертва инбридинга?

— Вопрос у меня к тебе, — пояснила Гвен. — Откуда все берется?

Рабастан хмуро почесал набухавшую на затылке шишку:

— Драклы его знают.

— А куда все девается? — не отступала Гвен.

— К драклам!

Гвен задумалась.

— То есть к драклам все девается, и они знают, откуда все берется?

— Да! — взвыл Рабастан. — Да, да, тридцать раз да, только отстань от меня, Мерлина ради!

— А я и не приставала. Но все равно спасибо.

Рабастан, ворча себе под нос, улегся досыпать дальше. Гвен подумала, написала на кусочке пергамента «Ушла искать драклов. К ужину вернусь» и отправилась восвояси.

Вернувшиеся через пару часов Белла с Родольфусом записку нашли, брату и деверю по шее дали, чтобы лишнего не болтал и пошли искать непутевую дочурку. Три раза обшарили замок сверху донизу, прочесали территорию на двадцать миль вокруг, подняли на уши всех знакомых, в итоге так и не нашли и начали понемногу психовать. Раба дул смородиновую наливку и на все претензии огрызался, что, дескать, сами виноваты, нужно было следить за ребенком, а Сигнус благоразумно зашхерился в угол с маггловской гранатой и не отсвечивал.

Гвен, как и обещала, нарисовалась к вечеру. И не одна, а в компании неведомой зверушки, которую тащила сзади на обрывке веревки.

— Ты где была?! — рявкнули в унисон родители, успевшие навоображать себе ужасов вроде штаба Ордена Феникса или предвариловки в аврорате.

— Драклов искала, — невозмутимо отозвалась Гвен.

Повисла пауза.

— И как, нашла? — тоном, не сулившим окружающим ровным счетом ничего хорошего, вопросила Беллатрикс.

— А то! — Гвен вытолкнула вперед того... ту... то существо, что приволокла с собой. — Вот он, самый натуральный дракл!

Дракл при ближайшем рассмотрении оказался грязным, в дупель пьяным, но почему-то довольным Ксено Лавгудом. Старшие Лестрейнджи облегченно вздохнули, память ему подправили, домой через портал отослали, Круциатусом по привычке приложив, а книжки философские из библиотеки изъяли и в кабинете в сейфе заперли. От греха подальше.

— Уж лучше бы ты себе хомячка завела, — раздраженно сказал Родольфус дочери. — Он хотя бы никому не мешает.

Гвен пожала плечами, поразмышляла и через пару дней завела себе Лонгботтома. Отец старше, умнее, плохого не посоветует. А Лонгботтом... он же лучше хомячка. Ну правда.

О трудных подростках

У Нарциссы Малфой было, в общем-то, очень мало поводов для огорчений. Да и в самом деле, из-за чего ей огорчаться: дом шикарный, муж — не муж, а золото, сын замечательный растет... Однако поводы Нарцисса неизменно находила и неизменно огорчалась: то картина криво повешена, то торт к парадному ужину не пропекся, то у Твилвитта и Таттинга не нашлось атласа нужного цвета на выходную мантию. Причин могла быть масса, и они сменяли друг друга со скоростью летящего гиппогрифа.

Но было у Нарциссы и несколько веских, основательных и постоянных причин для печали, и одной из них являлся племянник Сигнус. Серьезно: курит, дерется, выпить может со старшими мальчиками, учиться не хочет, а тут еще вдобавок сборкой магических бомб увлекся... Нет, конечно, это не его вина, в конце концов, ребенок растет сиротой при живых родителях. На мальчика надо повлиять, пока не поздно, решила Нарцисса, и раз уж это не в состоянии сделать его родные отец и мать, то это сделает его тетя. О чем она и сообщила сестре при личной встрече.

— Ну давай, рискни, — ехидно усмехнулась Беллатрикс, подправляя маникюр мужниным кортиком. — Посмотрим, что у тебя получится.

— То, что у тебя не получилось, — отрезала Нарцисса.

Белла поморщилась, поджала губы — с идиотами, как известно, не спорят — и продолжила подпиливать ногти.

Поскольку у миссис Малфой и так было достаточно много обязанностей (балы, благотворительность и командование домовиками), то почетная миссия по возвращению Сигнуса Лестрейнджа на путь истинный легла на плечи Драко Малфоя — умника, красавца, спортсмена, старосты факультета и прочая, и прочая. К нему же в Хогвартс отправилось письмо со слезной материнской просьбой убедить кузена в том, что он ведет себя неправильно, что у него может не быть в таком случае будущего, и т.п. В конце концов, двоюродный брат у Драко один... а в жизни всякое случается. Малфой-младший письмо прочитал, тяжело вздохнул, высказал зеркалу в комнате все, что он думает о своей любимой семейке, пригладил волосы и пошел искать Сигнуса.

Сигнус обнаружился в мужском туалете на третьем этаже и занимался он там делом предосудительным и аморальным, причем с любой точки зрения — курил «Магломор»* с близнецами Уизли. Хотя, тут еще как посмотреть: во-первых, делиться с наглыми рыжими дегенератами своими сигаретами он не собирался — его заставили; можно было, конечно, начать драку, но, как известно, на место битого гриффиндорца двое небитых прибегают, а Сигнуса такой численный перевес никак не устраивал. А, во-вторых, буквально накануне Сигнус, эксперимента ради, подмешал в табак из «Магломора» немножко сушеной мандрагоры, о чем Уизли не знали. В результате, к моменту встречи с кузеном Сигнус был достаточно адекватен (ну, почти), а вот Фреду с Джорджем было уже очень хорошо.

— Послушай, Лестрейндж!... — с негодованием начал Драко, озирая честную компанию и разгоняя клубы сладковатого сизого дыма. — Я...

— Да-а? — лениво отозвался тот. — Я почти шестнадцать лет Лестрейндж. Чего надо?

— Я... Мне... Меня мама попросила на тебя повлиять, вот! — выдал наконец Драко и выжидательно уставился на родственничка.

— Давай, влияй, — Сигнус небрежно выдохнул дым. — Ну? Особое приглашение нужно?

Малфой вдохнул поглубже, собрался было толкнуть очередной виток пафосной речи, но не сумел — вместе с воздухом к нему в легкие попал выхлоп от «травки», и Драко закашлялся.

— Что, никак? — ухмыльнулся Сигнус, глядя на загибавшегося кузена. — По-моему, тебе не влиять надо, а линять. Отсюда. В темпе вальса.

А Уизелы гнусно заржали и сообщили, что у Драко растут хвост и рога. Зеленые в серебристую полосочку.

Малфой из туалета убрался и благоразумно решил, что в одиночку ему со своей задачей не справиться — нужна помощь, желательно кого-нибудь из взрослых. Вскоре случай подвернулся, хоть и не такой, какой ему бы хотелось.

У пятикурсников близилось собеседование по выбору профессии. Как-то вечером в общую гостиную Слизерина, в сопровождении злого профессора Снейпа, завалилась Долорес Амбридж собственной персоной и начала вещать о прелести работы в Министерстве. Вещала, надо сказать, не только долго, но и убедительно, так что некоторые из присутствовавших даже прониклись.

— Вот вы, молодой человек, — ласково защебетала Амбридж после своей речи, — вот скажите: вы бы хотели работать под началом нашего дорогого мистера Фаджа?

Драко замер: директриса задала вопрос именно Сигнусу. Кузен нехотя оторвался от незаконченной бомбы (магический динамит и магические же усилители; получены по большому блату через дядюшку Рабастана и дядюшку Сириуса) и лениво процедил сквозь зубы:

— Да на х...ю я видел ваше Министерство.

Драко схватился за голову, предчувствуя сокрушительный провал. Снейп тоже схватился за голову, но у него была своя причина: почти пятнадцать лет назад папаша Сигнуса умудрился увидеть там же весь аврорат, Аластора Грюма и Орден Феникса разом. А крестный Сигнуса вообще видел там всех неприятных ему личностей, самого Снейпа и Люциуса Малфоя в том числе.

— А... а чем вы будете заниматься тогда? — пролепетала Амбридж.

— А я в Пожиратели пойду, — невозмутимо отозвался Сигнус, вручную закрепляя взрыватель.

Снейп прикрыл глаза ладонью, Амбридж схватилась за сердце и рухнула в близстоящее кресло, а Драко, не удержавшись, хлопнул себя по лбу. Сигнуса чуть было не исключили, но, в конечном счете, повезли в аврорат — ставиться на учет. Там его приняли как родного, напоили чаем, спросили про здоровье родителей, посоветовали чуть больше обращать внимания на девушек и отпустили с Мерлином. Вечером того же дня рвануло в кабинете ЗоТИ — Гвен обиделась, что ее на учет не поставили («Недооценивают, сволочи!») и стащила у брата динамит.

Нарцисса, услышав о выходке племянника, пила литрами валерьянку. Старшее поколение Лестрейнджей попеняло сыну, чтоб не светился впредь, но в целом одобрило.

— Наш человек, — говорила Белла. И ехидно прибавляла, посматривая на сестру: «В отличие от некоторых».

После долгих раздумий Драко пришел к выводу, что единственный человек, который может повлиять на Сигнуса, кроме его родителей (которые почему-то в этом участия не принимали, а наблюдали со стороны, попивая огневиски и делая ставки) — это его любимая сестричка Гвен. Дело было за малым — уломать кузину на разговор с братцем, но осложнялось это тем, что Гвен Хогвартс терпеть не могла и то и дело удирала то к родителям, то к приятелям, так что прежде чем с ней разговаривать, ее нужно было отловить.

На сей раз кузина вполне предсказуемо обнаружилась в пыточной камере Малфой-Мэнора. Гвен сидела на табуретке рядом с заржавевшей дыбой, болтала ногами, грызла зеленые яблоки и с интересом разглядывала полуживого маггла, распятого на кресте посреди комнаты. За стеной гремели инструментами и беззлобно переругивались Родольфус с Макнейром.

— Слушай, Гвен, — осторожно начал Драко, бочком обходя крест. — Тут такое дело...

— Чего? — осведомилась та, приканчивая яблоко.

— Повлияй на Сигнуса, а? — устало попросил Драко. — Поговори с ним, ну чего тебе стоит...

Гвен молчала и вертела в руках огрызок. Потом откуда-то достала на свет Мерлинов еще парочку.

— Он что, в грязнокровку влюбился? — спросила она и прицельно швырнула огрызок магглу в плечо.

— Нет, — недоуменно ответил Драко.

— Собрался на Гриффиндор переводиться и в Орден вступать? — второй огрызок запутался у маггла в волосах.

— Нет...

— Тогда какого черта я должна на него влиять? — обозлилась Гвен и засветила последним в кузена.

Тут из подсобки выскочил Макнейр и выгнал обоих, потому что нечего людям во время работы мешать, да и вообще, намусорили тут, а ему убирать. Гвен обиделась, пнула родственника под коленную чашечку, сказала, что он гад и что фиг ее теперь туда пустят, и ушла. Драко потер коленку и подумал, что дракл с ним, с Сигнусом, пусть на него другой кто-нибудь влияет, а то одни неприятности, а толку ноль.

Нарцисса еще повздыхала какое-то время, а потом решила, что трудный подросток — это диагноз, и не ее это дело. Пускай Белла сама разбирается.

А Сигнусу на все эти пляски с бубнами было глубоко пофиг, потому что у него динамит таки закончился.

* — маггловский аналог "Беломора".

Все. Очень. Плохо. Нет, не в этом смысле. Просто в тхт присутствует некоторое количества мерзостей + небольшое АУ касательно авторского хэдканона.

А вообще: старая идея + ночная бессонница + нездоровье = результат.

Сначала ей показалось, что отец ее убьет. Ну, или ударит. Никогда руку не поднимал, а тут возьмет, да и закатит оплеуху или приложит чем-нибудь вроде Ступефая. Во всяком случае, когда он спрыгнул в траншею, черный от копоти и гнева, вид у него был именно такой.

Но ни удара, ни заклятия так и не последовало — он просто сгреб ее за плечи и сильно встряхнул:

— Ты в своем уме? Ты что творишь? Если уж себя не жалеешь, мать хотя бы пожалей!

Никакого крика — упаси Мерлин, негоже воспитанному чистокровному магу повышать голос на женщину, любую женщину — но от хриплого шипения легче не становится: лучше бы орал, честное слово, а то поневоле начинаешь чувствовать себя полным дерьмом. Кому приятно? Правильно, никому. И Гвен Лестрейндж в данном случае исключением не являлась.

— Здесь был Уизли. Уизли, понимаешь?

Родольфус поморщился так, будто выпил бутыль Костероста залпом, но девушку выпустил.

— Уизли, — выплюнул он с ядом. — Уизли один из лучших сотрудников в этой дыре, к твоему сведению, а работать с драконами кого попало не берут! Кто ты такая против него?

«Очередная девушка, не дождавшаяся жениха с задания. Дочь своей матери. И, хочется надеяться, что отца тоже».

— Не знаю, кто она после всего этого, но побегать нас заставила изрядно, — Антонин подошел к ним, отплевываясь от сажи и чуть прихрамывая на левую ногу. — Скажи спасибо, что вообще жива. Видела бы ты, что сделалось с остальной группой…

Гвен растянула потрескавшиеся губы в подобии улыбки:

— Спасибо, крестный.

Спасибо за то, что успел. За то, что спас ей жизнь. То проклятье — неизвестный луч черного цвета с редкими алыми всполохами — было совсем близко от Гвен, когда ее сбил в ближайшую канаву чей-то Ступефай. Падая, она успела подметить где-то на краю угасающего сознания облегченное лицо Долохова… а когда немного пришла в себя, наверху уже шел новый этап боя, так что подниматься было опасно. Оставалось только спихнуть с себя труп какого-то новобранца (куда и за каким чертом она его тащила? Все равно парню было уже не помочь) и ждать исхода, по возможности не шевелясь.

Гвен обхватила себя руками — ее все еще немного потряхивало — и привалилась к краю траншеи: питьевые ямы для драконов, куда каждый день работники заповедника носили чистую воду, были почти в рост человека. Сражение окончено; заповедник удалось отбить, с большими потерями и не без помощи еще двух боевых групп, но удалось. Вызванная бригада министерских специалистов по волшебным тварям во главе с Макнейром загоняла оставшихся драконов по вольерам; остальные или разлетелись после первой же атаки, или их успели эвакуировать вместе с частью персонала. Интересно… тот человек бежал или остался? Если он здесь, то она найдет его, живого или мертвого, и никто, никто не посмеет ей помешать, даже отец, даже Темный Лорд. Если же нет… она будет искать его, искать по всему миру, гнать из страны в страну как гончая зайца… пока не настигнет и не разорвет. И плевать, на то, что он умел и опасен. Иногда боль и ярость могут сделать намного больше, чем опыт.

— …Кто вообще послал новичков на такое дело? Какой идиот?

— Руди, успокойся. Мы это выясним, и, будь уверен, ему не поздоровится. А сейчас забирай девочку и идите отсюда оба, мы с ребятами закончим. Ей надо отдохнуть, да и тебе тоже.

— Ей не отдых нужен, а голова предателя крови, — отец говорил и зло, и как-то встревоженно. — Антонин, она не угомонится. Не успокоится, пока сама, своими руками не выдавит из мальчишки жизнь.

— Ну так позволь ей сделать это.

— Чтобы она скатилась в безумие, как и ее мать? Помнишь, что стало с Беллатрикс после одного похожего случая?

— Это после Дирборна-то? Помню, помню. Не знаю уж, чем он ей так насолил, но размазала она его знатно.

— Участвовал в ликвидации Оуэна Уилкиса и Ивэна Розье, вот чем. Того самого Розье, из-за сына которого сейчас сходит с ума моя дочь, черт побери!

— Эй, ну не преувеличивай…

— Я не преувеличиваю. Гвен уже на грани, Антонин. Хватит с нее всего этого, отлежится — отвезу к Нарциссе, пускай присматривает, все равно делать нечего.

— Не надо…

Шепот сухими крошками царапал горло, огнем жег гортань, струйкой дыма вырывался изо рта. Драконы — создания пламени, и там, где они живут, должно гореть все. Даже мысли. Даже слова.

— Как это — не надо? Ты себя со стороны видела?

Видела. В одной из луж. Волосы слиплись от пота и крови, своей и чужой, на щеке порез, сама вся в какой-то дряни, не то золе, не то пепле. Можно подумать, другие с рейдов чистенькими возвращаются.

Ответить Гвен не успела. В траншею спрыгнул какой-то парнишка:

— Сэр, сэр — два неуклюжих поклона отцу и крестному, — мисс, — а это уже ей. — Там пленных взяли, человек десять. Почти все местные, но один вроде англичанин. Во всяком случае, по-нашенски чешет… простите, говорит без акцента.

Гвен затаила дыхание. Неужели кто-то там, наверху, услышал ее невысказанную просьбу?

— Как он выглядит? Рыжий такой, молодой?

— Не знаю, мисс. Не видел. Говорят, что да.

Антонин нахмурился:

— Отведи меня к ним.

— Нас, — поправляет Гвен, с трудом отлипая от земляной стены. — Нас отведи. Не надо на меня так смотреть, отец — я в порядке.

Я должна на него посмотреть.

* * *

Пленников построили на большой, круглой, чуть припорошенной поздним и уже растаявшим снегом площадке в центре заповедника. Раньше сюда выпускали порезвиться маленьких драконов — кое-где еще оставались столбы ограждения: не приведи Мерлин, детеныши полезут куда не надо… Совсем рядом Уолден и еще несколько человек безуспешно пытались усмирить хвосторогу — та приглушенно рычала, металась в цепях и выпускала тоненькие струйки огня в опасной близости от людей. Кто-то даже валялся на земле с опаленными бровями или прикипевшей к лицу маской. Кретины.

Уизли Гвен увидела почти сразу. Рыжий — но не такой, как отец, брат и дядя; у них волосы благородного алого оттенка, а у этого больше всего напоминают по цвету сгнившую морковь. Коренастый, руки достаточно длинные и сильные — не только палочкой махал, но и навоз, как видно, выгребал из-под своих питомцев; впрочем, его семейке не привыкать — по слухам, их в Ордене только для этого и держат. Заляпан кровью с головы до ног, причем кровью, скорее всего, не своей — говорят, он яростно сражался. Хороший боец, жаль его терять.

Он обычный человек, милая. Просто в тот раз ему повезло больше.

«Поль?»

Да, вот он, Поль Розье, стоит около нее и улыбается, а слабый ветер играет его золотистыми кудрями. Гвен негромко рассмеялась — Поль здесь, он поддержит ее, он не даст ей сломаться, не даст опустить руки. Иначе и быть не может.

«Не уходи».

«Тебе надо жить дальше, ясная моя. Я должен, прости. Но пока ты не отпустишь меня, я буду рядом».

— Сотрудничать они отказались, — рассказывал тем временем отцу один из охранявших пленных. — Причем эти-то все просто молчали, а рыжий так загибал, что аж заслушаешься: не будет он, мол, чертовым смертожорам ноги лизать и все такое… Делать-то с ними чего, сэр? Убить али как?

— Они слишком ценны, чтобы их убивать…

— Но слишком уперты, чтобы с ними разговаривать, — вмешался Антонин. — Здесь даже Малфой со всеми его дипломатическими талантами ничего не смог бы сделать. Убери их, Дермот, и покончим с этим.

— Стойте! — выпалила Гвен и покраснела под слоем грязи: трое мужчин разом уставились на нее. — От… Мистер Лестрейндж прав, — по официальной версии, Гвендолин сидела дома, в Британии, а посторонняя девчонка Родольфуса отцом называть не могла. — Они слишком хорошо знают свое дело, чтобы просто так от них избавляться. Но… что если дать им увидеть, что будет с ними, если они будут… сопротивляться?

— Показательная казнь? — почесал небритый подбородок Дермот. — А девушка дело говорит. Одним больше, одним меньше — какая разница?

— По большому счету — никакой, — пожал плечами Антонин. — И почему я знаю, кто умрет? — добавил он уже шепотом.

— Не знаешь, — оборвал его отец. — Мальчишка — член Ордена Феникса. Он может кое-что нам рассказать.

— Вот и пусть говорит, — улыбнулась Гвен. Ей было хорошо — так хорошо, так светло и радостно, как не было со дня смерти Поля. — У него есть на это три минуты.

Родольфус прищурился:

— Ты этого не сделаешь.

— Почему?

— Потому что я тебе запрещаю.

— На каком основании?

— На таком, что я твой командир.

Гвен передернула плечами. Ее командира, стонущего и изрезанного чуть не до печенок, отправили порталом в штаб четверть часа назад. Гвендолин Лестрейндж подчиняется своим родителям, это факт, но дело в том, что Гвендолин Лестрейндж здесь нет. Есть только Гвен — молодая Пожирательница, которой внезапно захотелось вражеской крови. С новичками такое бывает.

— Да дайте вы девочке повеселиться, сэр, — одобрительно прогудел Дермот. — Толковая же, сразу видно. Лезет, правда, куда не надо, ну да с возрастом остепенится.

— Если доживет до этого возраста… Стойте. Что там такое?

Одна из женщин, невысокая, смуглая, черноволосая, рвалась из рук охранявшего ее Пожирателя, выкрикивая что-то на непонятном Гвен языке. Двое из отряда Макнейра бросились было к ней, оставив дракона, но Антонин вскинул руку:

— Тихо. Эй, вы, переведите кто-нибудь, чего она там орет!

Перевода не потребовалось: женщина все же вырвалась и поползла к крестному на коленях по жирному, не успевшему остыть пеплу, попутно размазывая по лицу сажу пополам со слезами:

— Он ничего не знать! Он не ездить домой с прошлого год! Он почти не писал своя семья! Он ничего не знать! Не трогайте его, я прошу вы!

Гвен засмеялась и захлопала в ладоши — как в детстве, когда Сигнус складывал для нее кораблики из старых газет или лепил уток из хлебного мякиша.

— Рано радуешься. Сейчас проверим, — Родольфус наставил палочку на Уизли. — Легиллименс!

Отцу было далеко до Темного Лорда или даже Снейпа, но мозги он мог выпотрошить качественно, Гвен это знала наверняка. Уизел, скорее всего, владел базовыми навыками окклюменции, но только базовыми, судя по тому, как его корчило. Лицо покраснело от напряжения, рыжие патлы встали дыбом… Словно огонь. Интересно… а что с ними будет, если их скрестить с настоящим огнем?

Хвосторога пронзительно заверещала, встала на дыбы, разбросав вокруг удерживающих ее министерских, и со свистом втянула воздух. Макнейр отчаянно заорал и замахал руками, призывая всех отойти подальше; люди — Пожиратели и работники заповедника — бросились врассыпную от разъяренного дракона. Они успели, успели за секунду до огненного залпа…

Все, кроме одного.

Чарльз Уизли как раз разгибался после сеанса безжалостной, мозголомной, тошнотворной легиллименции, когда пламя, извергнутое его питомцем, превратило его в живой факел.

— Что за… — Родольфус опустил палочку и в бешенстве обернулся к дочери. — Твоя работа? Твоя, я спрашиваю?

— Почему ты так решил? — удивилась Гвен. — Мало ли какая дрянь этой твари под хвост попала.

Дрянь или заклинание щекотки — неважно. Главное — знать, куда бить.

Поль покачал головой и мягко приобнял невесту за плечи:

— Ну и зачем?

— Так намного лучше, — Гвен откинулась ему на грудь. — Смотри, как танцует огонь, жизнь моя. Совсем как мы с тобой на том вечере у тети Нарциссы, помнишь?

Огонь, действительно, танцевал: языки пламени вьющимися алыми всполохами взмывали вверх и растаивали в сером от дыма румынском небе, легкими волнами перебегали по телу предателя крови, змейками вился по покрытой остывающим пеплом земле. Уизли тоже танцевал — пляску святого Витта, или как там это называют: дергался из стороны в сторону, как марионетка в руках неумелого кукловода, потом, упав, стал дергаться на земле, пытаясь сбить огонь, визжал, визжал, визжал — и его визг для Гвен был нежнее переливов клавесина, желаннее, чем объятия любимого человека. Интересно, сколько еще таких, как она, соломенных вдов, желают смерти убийцам своих возлюбленных? Было бы неплохо сжигать всех этих ублюдков таким же образом. Может, подкинуть кому-нибудь из старших идею?

— Что скажешь? — Гвен запрокинула голову, заглядывая Полю в глаза. — Магглы сжигали наших прабабок, а мы будем сжигать грязнокровок и магглолюбцев. Клин клином, как говорит Антонин. Как тебе?

— Ты же знаешь, я не смогу в этом больше участвовать, — в его голосе мелькнула тень досады. — Но сама идея недурна. Ты еще ни с кем ее не обсуждала?

— Нет. Надо бы подумать, с кем лучше.

— Подумай. Кстати, тебе не влетит за самоуправство?

— Я-то тут при чем? Эта тварь сама взбесилась. И потом, посмотри на моего отца, он не сильно расстроен: Уизел, похоже, действительно ничего не знал.

Уизли больше не дергался — валялся на земле изорванной тряпичной куклой, и плоть под пляской огня стекала с его костей как мороженое с деревянной ложечки в жаркий день. Люди из отряда Макнейра и бывшие сотрудники заповедника, словно очнувшиеся ото сна, тушили остатки пожара, но к телу старались не подходить — даже морщили носы и отворачивались, как будто пахло чем-то неприятным. Гвен этот запах, наоборот, нравился — точно так же пах подстреленный ею заяц после того, как его освежевали и насадили на вертел.

— Тебе нравится мой подарок?

— Очень, ясная моя. Но, боюсь, мне пора — он уже мертв, а значит, меня здесь ничего не сможет задержать, как бы я ни хотел обратного.

Да, действительно — пламя затухало, оставляя после себя обугленные останки того, что еще полчаса назад было подававшим надежды драконологом. Последний, послесмертный дар Полю и всем тем, кто погиб в той стычке; оставался последний штрих.

— Не надо, — прошептала Гвен и вытащила руку из пальцев жениха. — Не ходи за мной. Я сама.

Изорванный и подпаленный подол мантии прошуршал по еще теплой, жирной золе: пепел черно-серыми хлопьями опускался на грязные волосы, на лицо, и Гвен подставила ладонь — если чуть сощуриться, можно было представить, что это снег. Посреди одного из «сугробов» лежал обуглившийся череп Чарльза Уизли — черный, страшный, скалящийся пеньками несгоревших зубов; Гвен, криво усмехнувшись, аккуратно наступила на него, заставив рассыпаться еще одной кучкой черного праха. Она обернулась было сказать Полю, что все в порядке, что теперь он может быть спокоен за них обоих — но Поля уже не было.

Легкой тебе дороги на Авалон, жизнь моя, душа моя. Дядя Ивэн тебя ждет уже давно.

Гвен смахнула с щеки непрошеную слезу и, подойдя к отцу, легонько потянула его за рукав:

— Эй, что случилось? Все хорошо. Теперь мы можем пойти домой?

Родольфус кивнул — так, как будто у него в горле застыл ком — и почему-то осторожно прижал дочь к себе.

— За что? — едва слышно, почти одними губами спросил он у стоявшего рядом Долохова. — За что, Антонин? Сначала Белла, теперь вот она… За. Что?!

Тот неуверенно пожал плечами:

— Может, не все так плохо? Может, отойдет через пару дней?

Родольфус покачал головой и коснулся лбом черноволосой макушки девочки.

Что-то подсказывало ему, что все, напротив, может быть намного хуже, чем кажется сейчас.

И больше всего на свете он боялся не ошибиться.