У нас впереди целая жизнь, Северус (джен)

Пляшущий огонек свечи постепенно терял четкие очертания. После долгой и утомительной работы в лаборатории мои веки отяжелели. Тянуться за палочкой уже не было сил, и я вяло взмахнул рукой.

Спасительная темнота.

Легкое прикосновение вывело меня из сладостной дремоты. Оно было до невозможного ласковым, но настойчивым. Я глубоко вздохнул. Как приятно.

«Минутку, кто мог оказаться в моей комнате?»

Вздрогнув, я оторвал голову от подушки. Сердце ухнуло вниз, от волнения пересохло в горле. Я оцепенел: малейшее движение сейчас может убедить меня в том, что это галлюцинация.

Нерешительная радость, зыбкая надежда, наивная вера.

— М-мама? — заикнувшись, пробормотал я.

Она слабо улыбнулась, но ничего не произнесла.

На меня смотрело знакомое, но в тоже время совсем чужое лицо.

Дурак. Наивно вообразил, что можно вернуть прошлое.

«Хватит. Пора прекращать упиваться болью потери. Так делают только слабые, безвольные люди». Я провел ладонью по лицу, растягивая кожу, но обнаружил маму на прежнем месте.

На лбу выступил холодный пот. Обычно при пробуждении видения исчезают. И снова я почувствовал невероятный восторг: она рядом, ничего не потеряно. Хотя мама выглядела иначе, чем я ее запомнил, но так даже лучше. В ней теперь была сила, появился стержень, выбитый когда-то отцом.

Призрак или порождение моего больного мозга. Это никак не может быть реальностью.

Но тогда почему я чувствую тепло, которое разливается по телу от каждого нового прикосновения?

— Послушай... как... — я не представлял, какие слова подобрать.

Нельзя упустить возможность: я должен дать понять, что помню о ней.

И снова волнение, страх, что я даже этого не смогу сделать.

Мама провела ладонью по моей щеке спокойным уверенным движением. Внутри все дрогнуло: я мог защитить ее тогда, я мог обнять и прошептать на ухо: «Все будет хорошо». Но я был слишком горд, спрятался за своей обидой.

Как доверчивый глупец, я продолжал лежать, опершись локтем о подушку, и следить за ней. Это определенно видение, а может, воспоминание, стертое временем. Оно не ответит, я знаю. Но Боже, как же мне не хватало ее заботы, легкой укоризны во взгляде, восхищения моими способностями! Я давно забыл, как это бывает.

— Я не хотел, — бессвязно шептал я, не выдержав и подчинившись ее заботливым рукам. — Поверишь ли, что я все равно тебя любил. Втайне надеялся, что ты когда-нибудь поймешь почему...

Неожиданно заботливое поглаживание прекратилось. Встревожившись, я распахнул глаза, которые прикрыл от удовольствия. Мама поднялась с моей кровати, я попытался ухватить край платья, но немыслимым образом ей удалось увернуться, и ткань скользнула между пальцами.

— Нет. Не уходи, — я резко сел и откинул в сторону мешавшее одеяло. — Пожалуйста, не уходи. Хоть на минуту останься.

Никак не удавалось поймать ее взгляд. Казалось, слова не смогли заставить ее хотя бы в этот раз услышать меня. Может, призраки не умеют разговаривать?

Паника охватила меня целиком, пальцы судорожно комкали одеяло.

От волнения я путался в словах и понимал, что несу невесть что:

— Я д-думал... я полагал, что ты не важна, если без сомнений выбрала отца, а не меня. Что ты меня не любишь, или нет... Я посчитал, что не люблю тебя. Но это не так! — в спешке я пошарил босой ногой под кроватью в поисках тапочек, но пренебрег этим делом и побежал так: — Куда ты?

Фигура растворилась в черноте дверного проема.

— Мама, постой!

Но ее уже не было.

Замерев на пороге в гостиную, я вгляделся. Определенно, что-то было не так: я не стал зажигать свет, но обстановка в комнате казалась мне совершенно другой.

Содрогнувшись, я обхватил себя руками за плечи.

Очередной плод воображения. От осознания этого я был готов впасть в отчаяние.

Поверил. Опять поверил, что существует пресловутый второй шанс. Я смог бы изменить нашу жизнь. Если бы мама захотела, я бы защитил ее. Ну почему я закрылся от нее много лет назад? Теперь даже призрак не хочет меня простить.

Но что происходит?

Даже в кромешной тьме было очевидно: пространство намного уже и глубже, чем моя гостиная. И главное — невозможно разобрать, в какой стороне спальня.

Где я очутился? И как? Не понимаю.

Уходящая вдаль темнота вызывала беспокойство. На мне была одна ночная рубашка, и от сырости кожа покрылась мурашками. Безрезультатно поискал средства самообороны: карманов нет, а следовательно, и палочки. Ничто не убережет от опасностей, которые подстерегали меня. Я чувствовал их дыхание.

Вдруг из неведомой тьмы донесся жалобный истошный вопль, а за ним еще один — более тихий, похожий на писк. В нерешительности я сделал несколько шагов по направлению к странным звукам.

И тут пришло понимание: это школьный коридор.

Писк стал громче и уже не прекращался. Прислушавшись, я понял: он не человеческий.

Пытался разглядеть что-нибудь, но безрезультатно. Ощущение дежавю не покидало меня.

Да что ты стоишь?! В любом случае это — живое существо!

Не помня себя, я бросился вперед.

Ноги пачкались о пыльный пол, подушечки пальцев были содраны почти до крови. А, к черту, успеть бы.

Крик все не умолкал, даже становился громче.

Быстрее. Где же он?

Приоткрытая дверь одного из кабинетов.

Остановившись, я осторожно проник внутрь и замер на месте. Такое никогда не забудешь.

На полу, корчась от муки, в собственных соплях и слезах катается домовик. Войдя в раж, Амикус пинает ногой маленькое создание:

— Что затих?! Эй, ты!

Эльф, сжавшись в комок, сотрясается от глухих рыданий. Сбежать невозможно.

— Силенцио! — ровный, неторопливый голос донесся от дверей. Я не заметил, как в аудиторию вошел... я сам.

— Господин директор, пожаловали, — масляно ухмыляясь, прокряхтел Кэрроу.

— Что это вы делаете, профессор? — ледяным тоном осведомился я из прошлого, сжимая в руке волшебную палочку.

— Ничего запрещенного. Чистокровных мизинцем не тронем, не беспокойтесь, — поспешил заверить меня Кэрроу и одышливо захихикал: — Но стоит показать детишкам, как нужно обращаться с падалью.

— Сейчас сюда сбежится вся школа. К тому же, не думаю, что милорд будет доволен вами.

Так странно наблюдать за самим собой. Я видел, как я из прошлого оглядел помещение, заметил дрожавших первокурсников. Один со Слизерина, другой с Гриффиндора.

— Ах, господин директор, — губы Амикуса расплылись в хищной улыбочке. — А я не думаю, что он будет доволен, когда узнает, что вы заменили положенные Лонгботтому пытки за оскорбление чистокровного сообщества отработкой у Спраут. Бесполезные растения пересаживать, не так ли?

— Вы забываетесь, — скривив губы, бросил мой двойник. — Директор здесь пока еще я.

С секунду Амикус колебался.

— Ни одного вашего запрета я не нарушаю. Так что позвольте продолжить, — Амикус снял наложенные мной чары и принялся за старое.

Разрывающие душу стоны и мольбы проникают внутрь меня, парализуют. Я смотрю на себя самого. Сделай же что-нибудь!

«Пусть лучше эльф, чем ребенок».

— Выйдите отсюда, — мой приказ тонет в очередном чудовищном вопле, я почти его угадываю: воспоминания все еще свежие.

Схватив детей за плечи, я подтолкнул их к выходу.

— Вы оглохли?! Вон!

Но гриффиндорец только с ужасом вырывается, а слизеринец мертвой хваткой цепляется за меня. От неожиданности я едва не теряю равновесие, но, справившись с этим, безотчетно, до боли прижимаю к себе мальчика. А сам не могу оторвать взгляда от испуганного, трясущегося гриффиндорца. Если бы только он позволил, я и его тогда постарался бы успокоить.

Ступая босыми ногами по ледяному полу, я в настоящем приблизился к белому от шока гриффиндорцу, положил руки на его плечи и повернул лицом к себе.

— Не смотри.

И крепко обнял, защищая ребенка от кошмарной реальности, которую невозможно вынести никому.

Пронзительный крик все не останавливался...

Неровно дыша, я заметался на постели. Ночная рубашка прилипла к спине, на лбу выступила испарина.

Проклятые сны. Похоже, я снова забыл выпить Зелье сна-без-сновидений.

Ощущая слабость в теле, я сел, протянул руку и отыскал на тумбочке волшебную палочку. Нащупав ладонью ее гладкую полированную поверхность, почувствовал, как дрожь отступает.

Взмахнув палочкой, зажег свечи. Приятный домашний свет дал мне возможность удостовериться, что это был всего лишь очередной кошмар. У человека с нечистой совестью они никогда не заканчиваются.

Натянув на себя халат, я поднялся. Сердце бешено колотилось в груди, будто я и вправду бежал.

Каким же слабонервным нужно быть, чтобы так живо воспринимать все, являющееся нам во снах! Меня и без того каждый день при виде учеников преследуют угрызения совести за пережитое ими из-за меня, из-за Лорда. Одно дело оправдываться на суде, доказывать присяжным, что я делал все возможное для защиты студентов Хогвартса, и совсем другое — убедить себя, что иного выхода не было. Как бы Дамблдор ни старался успокоить меня — нужно было спасти как можно больше людей, а заступничество за домовика привело бы Кэрроу в ярость, и они отыгрались бы на детях. И неизвестно, сколько народу пострадало бы — но я все равно виноват.

Проведя ладонью по лицу, я отогнал отголоски сна и направился в ванную.

Горячий душ ненадолго успокоил расшатанные нервы. Весь ужас того года для студентов теперь в прошлом. Хотя... интересно, каково сейчас той же Молли Уизли, как может она быть уверена в безопасности своей семьи? Ее детей учит преступник. В груди засаднило, как от удара: если для меня ничего не закончено, то для матерей, потерявших своих детей, и подавно. И воспоминания не смоешь даже самой чистой водой.

Вернувшись в гостиную, я бросил взгляд на часы и скорчил недовольную гримасу: до завтрака оставалась пара часов. Можно было, конечно, потратить это время на проверку работ, накопившихся за неделю, но не было настроения. Впрочем, разве я когда-нибудь занимался этим без самопринуждения?

Взяв с полки одну из своих любимых книг, я уселся в кресло, но вскоре заметил, что пятый раз читаю один и тот же абзац. В голову настойчиво лезли мысли о ночных происшествиях. С таким явлением, как привидевшаяся мне смесь воспоминаний и собственных страхов, я был знаком чуть ли не всю жизнь. Но впервые за долгие годы в них присутствовала мама.

Никогда я не забывал о ней: чувство вины все еще мучало меня. Правда, сказать, что мне не хватает мамы так же, как Лили, до этого момента я не мог.

Возможно, увиденное имеет особое значение. Не скрою, ожидал, что тот год станет последним. И если Лили не захочет прийти ко мне, то, может, мама пожелает увидеться со мной на том свете. Я ни за что больше не оттолкну ее.

А раз во сне она ушла, то меня не хотят видеть там. И никуда не денешься.

Со злостью я захлопнул книгу.

Я всегда знал, чего ждать: когда закончится дурацкая история, которую по случайности можно было принять за жизнь. И загружал себя повседневными заботами: проблемы факультета, бесконечные учебные планы, горы эссе — ни минуты для отдыха. А потом началась работа в стане Лорда: собрания Пожирателей, операции, вечерние отчеты в кабинете Дамблдора. Все это отнимало уйму времени, хотя цель была довольно смутной: продержаться как можно дольше и помочь всем, кому можно. А теперь какое пристанище мне уготовлено, если даже там меня не примут? Я уже ни в чем не уверен.

Рациональная сторона моего сознания по обыкновению попыталась вернуть меня в сегодняшний день.

Есть такое понятие, как ответственность. Бросать слизеринцев в настолько трудном положении нельзя. Факультет превратится в кучу разнообразных группировок, враждующих между собой и со всеми остальными, если у него не будет направляющего и опекающего руководителя.

Взглянув на камин, я решил не разводить огонь. Начинался октябрь, на улице холодало, но в моих подземельях по-прежнему было комфортно. За это я их и любил: летом — приятная прохлада, возможность скрыться от жары, весной и осенью — от проливных дождей и ветров, а зимой — от мороза. Нерассудительные ученики всегда находили повод пожаловаться на холод в зимнее время, и я недоумевал — почему он их не тревожит во время прогулок по школьной территории без шапок и перчаток. Куда приятней находиться в замке.

Первый месяц учебы пролетел незаметно. И все потому, что мои мысли не занимали загадки и пространные намеки, которые предлагал расшифровывать Дамблдор. Несмотря на свое вечное недовольство тайнами директора, я безумно тосковал по тем дням. А еще была слежка за Поттером — наверное, это так следует называть. Незаметно для себя я постепенно стал приглядывать за гриффиндорцем не только в случаях опасности. Я поймал себя на том, что до сих пор продолжаю это делать: каждый раз в коридорах или во время обеда взгляд привычно останавливается на нем. Право, скоро это начнут замечать. И если раньше кто-то обращал внимание, что я постоянно наблюдаю за непутевой троицей, то меня это несколько не тревожило. Теперь же подобное поведение может стать объектом пересудов и острот коллег.

И сам Поттер словно издевается: постоянно работает на проходные оценки, иногда даже ниже, чем «Удовлетворительно», не поставишь. За месяц мне всего однажды удалось это сделать. Наверняка со стороны это выглядит, как моя расплата за освобождение. Нахмурившись, я постучал пальцами по подлокотнику.

Вот до чего я докатился.

Положив книгу на полку, я неохотно надел мантию. Итак, впереди меня ждут шесть уроков и студенты, иногда смахивающие на недееспособных из Мунго.

Когда я открыл дверь в коридор, то сразу заметил висевший в воздухе конверт и фыркнул.

Очередная пакость от студентов. Я скрупулезно обследовал посылку с помощью обнаруживающих заклинаний, но ничего не выявил. Все равно надо быть начеку: от некоторых задумок малолетних головорезов не спасут обычные чары. Может, выбросить эту чепуху, не открывая?

Удостоверившись в безопасности посылки, я взмахнул палочкой, взрезая конверт. Из него вылетела емкость со светящимся в тусклом свете веществом.

Мозг находился в ступоре.

Все еще сплю?

Подхватив флакон и почти не веря своим глазам, я свернул в общий коридор.

— Доброе утро, сэр.

Рассеянно кивнув проходившей мимо пятикурснице, спрятал колбу в карман и отправился в Большой зал.

Если в свете факелов я действительно различил мерцающее вещество (не газ и не жидкость), то это, скорее всего, мои воспоминания.

Тогда сомнений в том, кто их прислал, почти не остается: Поттер.

В груди поселились облегчение и трепет. Неужели он до такой степени научился понимать, что мне нужно? Или решил избавиться от балласта?

Когда я уселся за стол и принялся накладывать в тарелку бекон, рядом опустился Уизли. Не самое лучшее соседство для нас обоих. И чего ему с женой не сидится?

Уизли с неприязнью покосился на меня и отлевитировал поближе к себе пудинг, который стоял возле моего кубка. Я хмыкнул: попросить передать блюдо у него, видимо, язык не повернулся.

Выудив из кармана колбу с переливающейся субстанцией, я приподнял ее на уровень глаз и принялся разглядывать.

В любом случае, сами воспоминания, по сути, не так уж мне нужны, да и в голове у Поттера они остались — не сотрешь. А может, и не надо? Интересно, он решил их отдать, потому что чужая память обременительна? Или просто разбирал старый хлам и наткнулся на них? Вряд ли он показывал их своим друзьям — это несвойственно Поттеру. Рассказал несомненно, а вот предоставил им самим погрузиться в Омут памяти едва ли.

Все-таки он молодец, был вынужден признать я. Не хотелось бы, чтобы воспоминания попали по недоразумению не в те руки.

А разве он мне не чужой? Или я ему? Нет, действительно, кто я Поттеру? Не близкий, не родственник. Неважно, что его существование всегда имело для меня значение: я для него посторонний человек.

Внезапно я осознал, что, погруженный в рассуждения, смотрю не на колбу, а сквозь нее — прямо на Поттера, а он, в свою очередь, на меня.

В знакомых глазах было нечто серьезное — больше, чем печаль и усталость. Это часто бывало с ним, но никогда еще он не смотрел на меня так. Может, только раз — в самое первое утро после возрождения Лорда. Поттер пытался определить, что у меня на уме. Для него тогда все начиналось, а вот для меня — заканчивалось.

Мне безотчетно захотелось, чтобы Поттер перестал смотреть на меня. Если бы он только знал, как я хочу исчезнуть отсюда прямо сейчас или вернуть прошлое с его вечным презрением, неотступной ненавистью ко мне — все это мне больше по нраву, чем страх быть вновь неверно понятым. Да-да, мне куда важней не общественное мнение, а то, как он воспринял содержимое флакона, зажатого в моей руке.

Зрительный контакт продолжался всего несколько секунд: я первым отвел взгляд в сторону. Замешкавшись, я спрятал флакон в нагрудный карман. Еще долго я продолжал чувствовать себя неудобно. Почему у Поттера такое выражение лица? Неужели он жалеет о том, что не узнал раньше о моей тесной связи с его судьбой, со всем, что происходило с ним в школе, а порой и вне ее?

Единственным плюсом здесь была его ненавязчивость. Передать воспоминания таким образом — наилучшее решение. Вполне возможно, он тоже представлял себе, какой неудачный и неловкий для нас обоих разговор получился бы.

Еще раз потрогав флакон, я ощутил, как к сердцу прилила волна умиротворения от того, что мои воспоминания снова со мной.

* * *

Умение незаметно передвигаться по школе было моей гордостью. И в последние дни я пользовался им постоянно. Пускай я снова в штате учителей, но притворяться, что все по-старому, больше не буду. Впрочем, я и раньше довольно редко проводил вечера в компании коллег, но только будучи изгнанным из их круга, понял: несмотря на регулярные споры и перебранки на педсоветах, их редкая поддержка, как ни прискорбно это осознавать, помогала мне удерживаться на плаву. В конечном итоге, я буду казаться смешным, вновь пытаясь завоевать их доверие.

Высчитав время, когда в больничном крыле никого не должно быть, я прихватил с собой целебные настойки и отправился проведать Шакпи.

В последнее время еще трое учеников умудрились попасть на больничную койку. Двое из них были с первого курса Слизерина: у этих, как правило, быстрее сдавали нервы от постоянного гнета других факультетов. Старшие курсы игнорировали нападки, третий-четвертый наоборот лезли в драку, а самые младшие, не привыкшие к хогвартским порядкам, часто терялись. Ничего, через пару лет и они закалятся, научатся держать лицо. Несколько минут я смотрел на своих учеников, а потом аккуратно, чтобы никого не беспокоить во время послеобеденного сна, открыл стеклянные дверцы шкафа и поставил туда лекарства. Думаю, Помфри разберется, кому какое понадобится.

Вот, кстати, и она. Просунула голову в приоткрытую дверь.

— А ну-ка! В это время посещения строжайше запрещены, — узнав меня, целительница вошла и официальным тоном добавила: — Прошу прощения, подумала, что опять студенты рвутся.

Я нацепил непроницаемую маску. Я еще ни разу не видел Помфри после того, как ушел отсюда с перебинтованным горлом. Боюсь даже предположить, в каком состоянии я находился, когда меня сюда принесли, и чего мог наговорить в бреду. Наверняка я был настолько жалким и никчемным, что Помфри вдоволь насладилась моим унизительным положением.

— Вы принесли лекарство?

— Как видите, — холодно произнес я и захлопнул створки шкафа.

Судя по всему, целительницу мало интересовал ответ — не дослушав, она стала проверять температуру у одного из пациентов.

Удобный момент, чтобы уйти, не привлекая к себе лишнего внимания. Только навещу своего студента. Я убежден: Помфри, зачастую проявляющая некомпетентность в отношении моих учеников, заботится о нем меньше всего.

Склонившись над постелью Шакпи, я внимательно осмотрел его рану и констатировал: на днях он сможет вернуться к учебе.

На соседней кровати лежал первокурсник. Мальчик тоже шел на поправку, цвет лица был здоровым, и спал он крепко.

Колдомедик хлопотала возле столика с медикаментами, делая вид, что совсем обо мне забыла, хотя то и дело украдкой поглядывала в мою сторону. Я выпрямился. Не отвлекаясь от своего занятия, она небрежно заметила:

— Вам тоже не помешало бы проверить рану.

По ее мнению, я сам не способен справиться?

Абсурдность ее предложения не помешала мне заметить перемену в себе: от ее слов на душе стало как будто теплей. Я не сразу нашелся, что ответить. Чтобы скрыть замешательство, уставился на своего ученика, словно еще занят заботой о его здоровье.

— Думаю, не стоит, — осипшим голосом произнес я.

— Как пожелаете, — проворчала Помфри. — Только когда кровь начнет хлестать из раны, ко мне не обращайтесь.

— Я и не собирался, — оборвал я ее, приподняв брови.

Проклятье. Пора уходить, иначе Помфри произнесет что-то еще более неуместное.

Я зачем-то взглянул на часы и направился к выходу, но в дверях резко остановился. Понял, что не высказался.

Может, попрощаться? Или...

Стараясь не встречаться с ней глазами, я прочистил горло и негромко, но четко произнес:

— Мадам Помфри, — собственный голос звучал незнакомо. — Спасибо.

Пустые склянки в ее руках тревожно звякнули. Не дожидаясь, пока она поднимет голову, я вышел.

Она осталась в Хогвартсе, когда я стал директором. А могла уйти. Она добросовестно лечила человека, который в жизни слова ей доброго не сказал. Не думал, что ее заботливая попытка осмотреть мою рану вызовет во мне желание ответить.

Возможно, моя благодарность ей ни к чему, но я чувствовал в тот момент, что поступил так отнюдь не случайно.

* * *

С тех пор, как Поттер как вернул мне воспоминания, он вел себя достойно. Исправно посещал уроки, засиживался подолгу в библиотеке. За завтраком не дольше обычного задерживал на мне свое внимание. Предположим, только предположим, что я не настолько против, чтобы он «общался» со мной. Только для этого нужно установить определенные рамки. Разумеется, я смогу поставить его на место, когда понадобится, но хотелось бы, чтобы не сдержанный на язык Поттер начал наконец-то без моей помощи думать, прежде чем рот раскрывать.

Я изобразил корявое подобие улыбки. Вряд ли такое возможно.

Бесподобно. Нет, просто фантастика.

Нормально разговаривать с гриффиндорцем, так же, как и со своими слизеринцами? В своем ли я уме? «Еще представь, что вы с Поттером чай пить будете по вечерам», — подумал я с сарказмом. Я не Люпин.

Раздался неуверенный стук. Я сперва подумал, что мне послышалось. Но нет, он повторился снова.

Я уже привстал с кресла, но, видимо, не дождавшись ответа, посетитель сам отворил дверь. Будь это кто-то из учеников, я бы тут же выставил его вон, но, к моему изумлению, в кабинет ввалился Хагрид. Хотя по его понятиям это, скорее всего, значит «вежливо заглянул». За руку он держал мою ученицу.

Вот только пусть попробует сказать, что тихая и скромная Аурелия Крофтон что-то натворила.

— У-х-х, — выдохнул Хагрид. — Как далеко, оказывается, ваш... э-э-э... кабинет, — Хагрид с беспокойством закатил глаза, убеждаясь в том, что еще немного — и он коснется головой потолка. — Это самое... Здрасьте.

С полминуты я молча смотрел на них. Моя студентка старательно отводила глаза, великан выглядел смущенным.

Как мне казалось, лесник был последним, кто поверил в то, что я убил Альбуса. Он видел мое бегство из Хогвартса, но не подумал помешать и, похоже, не сомневался: я действую по очередному плану Дамблдора. И, наверное, он так же быстро убедился теперь, когда все раскрылось, что директор сам этого захотел. Разумеется, Хагрид — тот еще дубина, но его простодушие и отзывчивость иногда ставят меня в тупик.

Лесник, стушевавшись окончательно, крутил в свободной руке зонтик и осматривал кабинет.

В конце концов, мое удивление рассеялось. Подперев кулаком щеку, я устало спросил:

— Продолжение последует? Или на этом все?

— Да, я извиняюсь за беспокойство, вы, поди, заняты? — не сводя с него взгляда, я неопределенно двинул подбородком, давая понять, что готов слушать. — Словом, вот, — он подвел ко мне студентку. — Она плакала возле озера, на берегу. Я пытался ее упокоить, узнать, что случилось, но она никак не хотела признаваться: мол, не моя забота. А я-то: как не моя? Ведь эвона как: плачет ребенок, не переставая. Да и холодает на улице, а она без верхней одежды, значит. А у меня самого под рукой даже жилетки какой-нибудь нет. Пробовал отправить к мадам Помфри, но чой-то ни в какую — упрямится. Я подумал, вдруг дело серьезное произошло у нее, вот. Я сказал, ну пойдем к твоему декану. А она отказывается. Я взял ее за руку и сказал: «А ну-ка пошли, нечего слезы лить». И вот, значит, — скомкано закончил Хагрид.

Только теперь я заметил, что глаза у Крофтон красные. Скорее всего, сопливые детские проблемки. У какой-нибудь подружки прическа красивее или что-нибудь в этом роде. Я задумчиво провел пальцем по губам. Но и поговорить тоже не помешает. Отец Аурелии недавно получил видную должность в Министерстве. Многие слизеринцы считали: он прогибается под новое правительство. А если учесть, что, являясь представителями старинного семейства, Крофтон и его жена не выступали на стороне Лорда, их одновременно ненавидели в высшем обществе и недолюбливали министерские работники.

За мою практику часто случалось, что старшекурсники травили первокурсников со своего факультета, реже с других. Бывало такое и на Слизерине, но я быстро пресекал жестокость зазнавшихся представителей древних родов. В результате мои студенты начали сами бороться за равноправие на своем факультете. А тех, кто не мог постоять за себя, должным образом мотивировали.

Вражда между факультетами и на факультете неизменна. Я могу только сгладить углы, но искоренить ее никто не способен. Я вздохнул и мягко ответил:

— Я разберусь во всем.

Густая, похожая на веник борода зашевелилась. Хагрид улыбался.

— Ну во! Верно я подумал, что вы без внимания это не оставите, — простосердечно отозвался великан.

Почувствовав себя неудобно, я на мгновение растерялся. Хорошо хоть Хагрид сам решил не стеснять меня больше своим присутствием. Но сделав два шага к двери, остановился и промямлил:

— Тогда пойду я. Меня профессор Макгонагалл к себе звала, значит. Доброго вам дня.

Когда он махнул рукой в сторону выхода, я еле удержал себя от того, чтобы не наорать на растяпу. Хагрид едва не сбил с полки банку с ценными ингредиентами.

Неотесанный увалень.

— Присаживайтесь, — велел я Крофтон. И принялся ждать, пока студентка сама заговорит. Вынуждать кого-то открывать свои тайны я не собирался.

Еще был слышен громкий топот Хагрида.

С момента первого учительского собрания мне не приходилось быть в непосредственной близости от лесника. Не то чтобы это было важно, но весь год директорства я замечал за собой одну особенность: потерянное доверие такого малозначительного человека, как Хагрид, вызывало самую острую боль. Разумеется, и отвращение, которое читалось на лицах преподавательского состава, приносило разочарование каждый раз. Я ежедневно испытывал сожаление о том, что и это уже не исправишь. К ненависти Макгонагалл, Флитвика, Спраут я был готов, ждал именно такого отношения и ничего другого, а вот омерзение в маленьких черных, всегда теплых глазах лесника было для меня невыносимо.

И, честное слово, было бы вполне справедливо, продолжай он ко мне так же относиться. В конце концов, я снова в том же положении, что и раньше — пытаюсь искупить вину за содеянное. Впрочем, я всегда знал: если и существует возможность получить прощение за совершенные ошибки, то у меня ее все равно не будет, так как я сам себя не смогу простить.

Положительное ли это качество — то, что я не научился прощать? Ведь без него мне жилось бы не в пример проще. И как только Хагриду, прошедшему через Азкабан и до последнего не верившему в мое предательство, удалось сохранить в себе столько добра? Так запросто оправдать меня в своих глазах?

Я никогда не забывал о своей вине перед каждым ребенком, учащимся в этой школе. Мы оба: и я, и Альбус — делали все, чтобы отдалить от Хогвартса разгоравшуюся войну. Но иногда даже если ты всей душой желаешь помочь, проклятые обстоятельства вносят свои коррективы. Или нам казалось, что мы делали достаточно, а на самом деле это были лишь ничтожные попытки что-то исправить? Уберечь от беды всех нереально, но сделать все от тебя зависящее, чтобы обезопасить неокрепшую детскую психику, спасти наивных дураков от физических наказаний...

Эти доводы должны усмирить мою совесть, но она никогда не успокоится.

Крофтон собралась с духом и робко спросила:

— Сэр, вы мне поможете?