История длиною в жизнь (гет)

Изменить судьбу есть только одно средство — самого себя изменить. Себя изменишь — и судьба изменится, в этом она за человеком идёт. А пока человек всё тот же, сам он идёт за судьбой.

Длинный стол в поместье Блэков был уставлен десятками блюд, драгоценными приборами и золотыми кубками с вином. Сами хозяева — Лорд и Леди Блэк восседали за столом по обе стороны от почётного гостя сегодняшнего званого ужина — Лорда Волан-де-Морта. Так же за столом расположились Лорд Абрахас с женой, Нарцисса и Люциус Малфой, Белатрикс и Рудольфус Лестрейнж. Все они что-то обсуждали, внимая каждому слову Лорда.

Регулус задумчиво ковырял серебряной вилкой в салате, не поднимая взгляда. Мысленно он соглашался с каждым словом Тёмного Лорда о чистоте крови, грязнокровках, ведь родители с детства говорили ему то же самое. Он, буквально вырос на рассказах о Благородном, Древнем и Чистокровном роде Блэков, берущих начало более тысячи лет назад. Мать всегда внушала ему, что нет преступления хуже, чем стать предателем крови. Но, где-то глубоко внутри зародилось новое чувство, пытающееся бороться со всем этим навязанным мировоззрением. Всё чаще Регулус ловил себя на мысли, что завидует Сириусу — завидует его бесшабашности, свободе, жизни. Жаль, что он не может так жить — наплевав на всё, ведь он бы разочаровал родителей.

В свои шестнадцать Регулус был аристократом до мозга костей, с привитыми манерами, безупречным воспитанием и с присущей Блэкам гордостью. Сама мысль о служении кому-то вызывала у него отвращение, и, глядя на фанатичный блеск в глазах кузины Белатрикс, Регулус испытал настоящее чувство стыда. Его родители никогда бы не стали чьими-либо «приспешниками», они могли выгодно держать нейтралитет... в пользу стороны, чьё мнение разделяли. Вот и сейчас они явно разделяли мнение Лорда, а Белатрикс уже умело «обрабатывала» их о том, что Регулус должен вступить в их ряды.

— Мисс Забини, как вы поживаете? — Регулусу показалось, что этот голос больше похож на шипенье змеи. — Мы все очень скорбим по вашему отцу.

Регулус Блэк поднял заинтересованный взгляд на девушку, сидевшую напротив. Её тёмные волосы были аккуратно собраны в хвост, чёрное платье скрывало почти всё тело, а лицо было неестественно бледно. Ему не верилось, что это именно та Европия Забини, с которой он проучился пять с половиной лет. Не было в ней блеска, как раньше, или надменной улыбки. И, что удивляло: фанатичность и восхищение тоже отсутствовали.

— Весьма неплохо, — тихо ответила она, поднимая взгляд на Лорда. — Благодарю... Мой Лорд.

Регулус удивлённо вскинул бровь, пытаясь понять: неужели она тоже... стала Пожирательницей? Ведь только Белла, Рудольфус и Люциус называет его «мой Лорд», когда как остальные за столом ограничиваются «милорд».

— А как ваша сестра? Я думал, она тоже будет присутствовать здесь, учитывая, что вскоре станет Блэк, — в его тоне можно было уловить нотки насмешливости, смешивающиеся с властностью.

Регулус перевёл взгляд на другой конец стола, где сидела жена Лорда. В школе он никогда не общался с Афродитой, а сейчас безумно захотелось узнать о ней больше, услышать её историю. Удивительно, как порой люди, которых мы едва помним, оказывают на нас самое сильное впечатление. Он заметил, как при упоминании о Флоренс она вздрогнула, поднимая удивлённый взгляд на мужа. Рукава её чёрного платья были высоко закатаны, и ему показалось, что это очень важно для неё. К своему удивлению Регулус не обнаружил на её руке Метку, и все его мысли завертелись вокруг этой девушки. Было в ней что-то... странно успокаивающее, что никак не вязалось с её мужем.

— Она очень подавлена, ей нужно время, — осторожно подбирая слова, Европа чуть улыбнулась при мыслях о сестре.

Регулус отправил в рот очередной кусочек огурца, сжимая длинными пальцами мягкую салфетку на колене. Осознание реальности пугало, потому что он уже давно понял, к чему его готовят родители. Все эти письма и заявление о «важном вечере, где надо завести весьма полезные знакомства» буквально кричали, что он должен принять Метку.

— А где же ваш старший сын? — обратился Тёмный Лорд непосредственно к хозяевам поместья. — Я надеялся застать всё семейство Блэк.

Леди Вальбурга Блэк улыбнулась так, как умела только она, и, отпив вина из кубка, оглянула присутствующих равнодушно-учтивым взглядом. В силу своего происхождения и воспитания она пренебрегала общим ропотом перед потомком Великого Салазара Слизерина, напротив, оставалась истинной чистокровной волшебницей из благородного рода, да и мысль о том, что Тёмный Лорд всего лишь полукровка никогда не покидала её голову. Просто в нынешнее время было выгодно поддерживать его сторону, как и вся чистокровная аристократия. И, если она с мужем в глазах общественности держали нейтралитет, то стоит выразить своё... участие каким-то образом. Вальбурга прекрасно понимала, что грядёт Война и на стороне чистокровных волшебников огромное преимущество — магия крови и рода, а сам Волан-де-Морт становится нетерпелив, ведь нейтралитет Блэков его мало устраивает. Идеальным решением было позволить или даже подтолкнуть сына к принятию Метки. Как бы ей хотелось, чтобы им оказался именно Сириус, но тот слишком упрям, прямолинеен и строптив. Оставался Регулус — её младший, любимый сын.

— Он остался на каникулы в Хогвартсе, — спокойно ответила Вальбурга с полуулыбкой на лице. — Думаю, юной мисс Забини, которая сейчас там же, нужно поддержка... Вы же понимаете, что молодым людям нужно сблизиться?

Её родители часто говорили, что если бы Вальбурга родилась мальчиком, то непременно стала бы Министром Магии с врождённой дипломатией. Но устав чистокровный семей ограничивал женщин в правах, к тому же, сама Вальбурга частенько была нетерпелива, раздражительна, и это всегда распространялось на воспитание её старшего сына.

— Понимаю. Брак — святая вещь, ведь за этим грядёт продолжение рода, иначе нас вытеснят все эти магглорождённые выродки, — Волан-де-Морт оскалился в подобие улыбки, устремляя холодный взгляд к жене.

Афродита лишь коротко улыбнулась, проводя рукой по серебряному медальону на шее. Удивительно, но она ходила по тонкой грани, не поддерживая мужа во взглядах, но и никогда их не оспаривала. Всегда вежливая улыбка или кивок, и снова отстранённый взгляд. Самого Лорда это мало устраивало, но пока что он поделать ничего не мог. Она была нужна ему, как символ, как знак, как образец и укрепление позиций среди волшебников. А проблему с рождением наследника он уже давно решил, оставалось лишь ждать.

Регулус поймал взгляд Европы, замечая тень в серых глазах. Казалось, сейчас она где-то далеко, и метаморфоза, произошедшая с его ветреной, высокомерной однокурсницей выглядела странно. И он впервые задумался: а существуют ли право Выбора? Сможет ли он отказаться от желаний родителей? Или как сложиться его жизнь?

Иногда мы оказываемся на перекрестке, и, какой бы путь ты ни выбрал, твоя жизнь навсегда изменится.

* * *

Флоренс удобно устроилась на кровати, свернувшись калачиком под пушистым голубым одеялом. После похорон отца она сразу же вернулась в школу, вежливо отклонив приглашения дяди Абрахаса в Грецию и уговоры мамы остаться. Сами похороны прошли, словно в тумане. Лишь боль, разливающаяся по телу, и слёзы, застилающие глаза. Все вокруг говорили о том, как им жаль, как они скорбят и приносят свои соболезнования. Инфаркт — банальный маггловский инфаркт, и её отца больше нет. Она не могла смотреть на гроб, жмурила глаза, почти не дыша. Всё вокруг внезапно стало чужим, ненастоящим, будто в этом доме... среди этих людей её удерживал лишь отец, а сейчас его не стало, и она чувствовала себя брошенной, одинокой и никому не нужной.

Мысли блуждали далеко-далеко, лицо было отстранённым и бледным, казалось, она уже выплакала весь запас слёз. Послышался невнятный стук где-то рядом, но не за дверью. Флоренс приподняла голову, пробегая взглядом по комнате, и обнаружила источник шума — окно. Медленно встав, она побрела к окну, отодвинула голубо-бронзовые занавески и увидела за окном... Сириуса. Он парил в воздухе на метле и, как только увидел её, тепло улыбнулся, махая рукой. Отперев широкое окно, впустив морозный воздух и Сириуса, Флоренс отступила на шаг, давая ему возможность устроиться на подоконнике.

— Привет, — Сириус устроил метлу у стены, спрыгнув с подоконника. — Как дела?

Флоренс смотрела на него, чувствуя непонятное облегчение. Будто солнечный лучик осветил её темноту, сметая всех монстров на пути. Его появление всё чаще вызывало улыбку на её лице, и даже сейчас, после недели затворничества в одной комнате, она удивилась, что всё ещё может... улыбаться.

— Привет. Вроде неплохо, — заправив локон за ухо, она неопределённо пожала плечами. — А ты как?

— Тоже ничего.

В комнате повисло неловкое молчание, и оба не знали, куда себя деть. Сириус медленно обвёл взглядом уютную комнату, останавливаясь на прикроватной тумбе, принадлежащую Флоренс, судя по смятому одеялу на кровати рядом. На поверхности тумбы стояло несколько рамок с колдографиями, и ему отчаянно захотелось посмотреть на них. Может, это помогло бы узнать её ближе? После того случая в лесу они ещё не разговаривали, да и он не хотел на неё давить.

— Сириус, я давно хотела сказать тебе... — она на секунду запнулась, поднимая взгляд невероятно зелёных глаз прямо на него, — ...спасибо... за всё.

В это «всё» было вложено столько тепла, отчаяния, беспомощности, что он лишь сглотнул ком в горле и просто кивнул головой. Флоренс вымученно улыбнулась после бессонных ночей рыданий, рассматривая его. Витиеватые снежинки, покрывающие его волосы и плечи, почти растаяли, каплями стекая по телу, длинные волосы были собраны в низкий хвост — он не любил этого, но летать в такую погоду с развевающимися кудрями было сложно. Заметив, что её взгляд устремлён на её тумбу, она прикусила губу в нерешительности.

— Хочешь посмотреть колдографии?

— Пожалуй, да.

Двинувшись к кровати, она собрала все рамки и вытащила из ящика тумбы зелёный альбом с расшитой мелкими бусинами буквой «F» на обложке. Сириус ещё раз оглядел комнату, замечая маленький диван у противоположной стены, совсем не вписывающий в интерьер спальни Когтеврана. Диван был ярко-фиолетовым, «воздушный», усыпанный жёлтыми подушками, будто будоража спокойные тона комнаты.

— А почему ты выбрал такой неординарный способ оказаться здесь? — поинтересовалась она, опускаясь не нелепый диван.

— Из-за Кандиды Когтевран, — усмехнувшись, он присел рядом с ней и, заметив недоумение на лице Флоренс, добавил: — Ну, идея с загадками вместо пароля принадлежит ей. А я минут десять пытался отгадать загадку.

Подавив смешок, она опустила голову, аккуратно ложа альбом на колени, и протянула Сириусу три колдографии в рамке.

Сириус взял две из них себе и начал рассматривать первую. На ней были изображены три человека тёплым летним днём в огромном цветочном поле. Статный мужчина лет шестидесяти, подходивший под описание «настоящий англичанин» быстро сменил серьёзное выражение лица на лукавую улыбку, на руках он держал девочку лет пяти с цветочным венком на голове, а светло-тёмные локоны спадали по её детским плечам, она весело махала в объектив, а потом заливисто смеялась. Сириус не слышал её смеха, но ему почему-то казалось, что он непременно должен быть звонким и солнечным, как и всё мгновение, которое успела поймать камера. Рядом с ними стояла невероятно красивая женщина, с чёрными вьющимися волосами, карими глазами, а над пухлыми губами виднелась маленькая родинка, придававшая ей особенность. Она улыбалась, щуря глаза от яркого солнца, а маленький белый цветок, украшающий её голову, медленно сползал с волос, теряясь на земле. Сириус мог бы поклясться, что Европия, младшая сестра Флоренс, когда вырастет, станет точной копией этой женщины.

— Это я с бабушкой и дедушкой, — Флоренс коснулась указательным пальцем лица дедушки, подмигивающего внучке, и тепло улыбнулась.

— А где они сейчас? В Италии?

Её палец, пытающийся поймать цветок с волос бабушки замер, на секунду в комнате воцарилась тягучая тишина, и Сириус перевёл взгляд с изображения на неё.

— Бабушка да, а дедушка... его нет, — тихо ответила она.

Он почувствовал себя неловко, ведь разбудил в ней болезненные воспитания, а он-то собирался отвлечь её после похорон. Отложив рамку в сторону, он взял вторую, внимательно всматриваясь в изображение. С колдографии ему улыбались три девушки, все настолько разные, насколько похожие. Европия, с серебряной диадемой на голове, растягивала губы в загадочной улыбке, но при этом во взгляде серых глаз плескался лёд. Рядом с ней стояла Флоренс с безмятежной улыбкой на лице и поправляла упавшую на лоб светлую прядь. Сириус поймал себя на мысли, что смотрит на неё с какой-то... нежностью. Но кто действительно привлекал к себе внимание на этой колдографии, так это третья девушка, переводящая взгляд с сестёр в объектив. Длинные локоны цвета ёлочной мишуры чуть подрагивали, ниспадая с плеч. Она мимолётно касалась серебряного медальона на шее, а во взгляде её было столько нежности, спокойствия и любви, что казалось, свет надежды проникал глубоко внутрь, когда она смотрит на тебя. Сириус отчаянно пытался вспомнить всё то, что знал об Афродите Забини. Староста Слизерина, сестра Флоренс... и всё. Но эта девушка на колдографии никак не вязалась с той, которую сейчас называли «Леди Волан-де-Морт».

— Это колдография сделана в то лето, когда я вернулась в Англию, — произнесла Флоренс, глядя на себя и сестёр. — Дядя Абрахас настоял.

Флоренс вспомнила о том лете, когда Дита была счастлива, что скоро будет помолвлена с Ивеном, а сама она ещё ничего не знала ни о Тёмном Лорде, ни о Пожирателях Смерти, а тем более о своем замужестве.

Наконец, Сириус взял третью рамку с колдографией. На ней Флоренс было лет тринадцать, она в очаровательном белом платье стояла на корабле под огромными белыми парусами и улыбалась кому-то. Через секунду в кадре появлялся мальчишка лет четырнадцати, подхватывал Флоренс на руки и кружил в воздухе, отчего она заливисто смеялась. Парень был в обычной белой футболке, брюках, а чёрная бандана на голове придавала ему вид настоящего морского пирата, что так вписывалось в атмосферу колдографии. Белоснежные волосы парня едва касались плеч, постоянно развеваясь, когда он её кружил: казалось, они оба забыли, что их снимают. К своему удивлению и даже злости, Сириус узнал в этом парне... Люциуса Малфоя. Того самого, которого ненавидел с третьего курса, и которого постоянно ему ставили в пример дома.

— Вы с Малфоем очень хорошо общались? — пытаясь скрыть раздражение и любопытство, поинтересовался он, всё ещё разглядывая колдографию.

— Да, мы вместе выросли. Моя мама относится к нему, как к собственному сыну, и мне всегда казалось, что и любит она его больше, чем меня, Диту или Европу, — слабо усмехнувшись, она мимолётно взглянула на изображение, тут же отводя взгляд. — Он очень хороший... правда не со всеми, но всё же хороший по-своему.

Флоренс говорила безмятежно, растягивая слова, а внутри что-то сжималось от ноющей тоски. Она старалась не думать о Люциусе, вытолкнуть его образ из головы, заполнив сознаниями мыслями о чём-либо кроме него. Сейчас он казался таким далёким, почти чужим, они не виделись с того прощального разговора в его последний учебный день, а картина на колдографии была словно отголосок прежней жизни, где всё было легко, просто и солнечно. Где был папа, позволяющий читать допоздна в библиотеке, была любящая Афродита, расчёсывающая ей волосы перед сном, была маленькая и милая Европа, подбирающая платья для всех них, был Люциус — олицетворение идеального принца. В день, когда сделали эту колдографию, они играли на корабле дяди Абрахаса, взявшего их с собой на прогулку по океану Греции. Они играли в пиратов, Люциус, конечно же, был капитаном, а она вопреки его уговорам о «прекрасной похищенной принцессе» была морской колдуньей, защищающей морских жителей и невинных людей от жестокости пиратов. Он постоянно смешил её и жаловался, что паруса должны быть чёрными, а не белыми, но дядя Абрахас отказался колдовать над ними, заявляя, что белый — цвет Малфоев. Как давно это было... Флоренс так хотелось понять, где настоящий Люциус: тот, который кружил её в воздухе, смеясь, или тот, что надменно взирал на всех с высоты своего статуса «слизеринского принца».

Согнав наваждение воспоминаний, она улыбнулась краешком губ и осторожно коснулась рукой руки Сириуса, ощущая приятное тепло. То, что на колдографии — далёкое и призрачное прошлое, а рядом с ней такое странное и непонятное настоящее, и если бы ей пришлось выбирать между прошлым и настоящим, то, наверное, она никогда бы не смогла принять решение.

Почувствовав лёгкое удивление, Сириус взглянул на её руку, накрывавшую его, и аккуратно вывернув запястье, сжал её ладошку, улыбнувшись. Он улыбнулся ей ласково, — нет, гораздо больше, чем ласково. Такую улыбку, полную неиссякаемой ободряющей силы, удается встретить очень редко. Какое-то мгновение она, кажется, вбирает в себя всю полноту внешнего мира, потом, словно повинуясь неотвратимому выбору, сосредоточивается на вас. И вы чувствуете, что вас понимают ровно настолько, насколько вам угодно быть понятым, верят в вас в той мере, в какой вы в себя верите сами, и, безусловно, видят вас именно таким, каким вы больше всего хотели бы казаться.

А потом... потом они смотрели альбом, где были собраны самые разнообразные колдографии. На одной из них из палочки Флоренс вылетает серебристая вспышка, превращающая в лебедя, и грациозно плывёт в воздухе. На другой она читает книжку, не замечая камеры, и смешно морщит лоб, внимательно вчитываясь в страницы. А на последней, сделанной Европией, были они. Сириус и Флоренс стояли у арки перед человеком в белой мантии, он надевал ей на палец фамильный перстень Блэков, а потом по всему изображению пронёсся золотистый вихрь, охвативший их.

Так важно больше не отдавать всю себя людям. Надо просто отделить кусочек от того, чем можешь поделиться, протянуть его тому, кто достоин и по-настоящему нуждается.

Она, будто со стороны наблюдала, как расширяется её маленький мир, впуская в себя так много... его. Молча довериться, позволить кому-то сильнее тебя забрать все твои проблемы себе и согреть своим безграничным теплом, именно с этим и ассоциировался у неё Сириус. Как бы она не пугалась новых ощущений, постепенно сдавалась, позволяя себе расслабиться в его присутствии. Мы так часто боимся признаться себе, как порою нам хочется обнять кого-то и уткнуться носом в щеку. Жизнь ведь прекрасна, когда чьей-то щеке нужен твой нос.

Показать эти колдографии было всё равно, что пригласить в свою жизнь, вывернуть наизнанку прошлое, и снежная буря, царившая за окном, уже не казалась такой устрашающей. Зима сменилась долгожданной весной, принёсшей с собой подснежники, пробивающиеся из-под таявшего снега, ласковое солнце и веру в то, что когда-то весна наступит навсегда, смоет своим дождём раны и боль предстоявшей войны, и жертв, сделавших свой правильный выбор. А на самом деле никакого правильного выбора не существовало. Лишь Выбор и его последствия.

* * *

Одним апрельских деньком случилось одно из самых странных явлений, но в тоже время таких обыденных. Флоренс и Европа, расположившись на подоконниках «солнечной комнаты» в Хогвартсе, мирно беседовали, как и положено сёстрам.

Европия, кокетливо закинув ногу на ногу, откинула копну иссиня-чёрных волос назад, подставляя их солнечным лучам. Её школьная мантия аккуратно лежала на одной из парт, а белая блузка облегала стройную фигуру, игриво сочетаясь с загорелой кожей. Теребя пальцами форменный галстук на шее, она широко улыбнулась, наблюдая за сестрой.

— Поттер такой симпатичный, — лукаво протянула она, оборачиваясь через плечо.

Флоренс, оторвав взгляд от тренировки гриффиндорской команды по квиддичу, взглянула на Европу, удивлённо изогнув бровь.

— Ну, очки всё портят, но всё равно он милый, — беззаботно пожав плечами, Европа наблюдала за ловцом гриффиндорцев. — Жаль, что помешан на своей рыжей грязнокровке.

— Европа, я прошу тебе, не произноси это слово, — скривившись от отвращения, Флоренс начала разглаживаться складки на мантии. — Тебе стоит меньше внимать речам дядя Абрахаса и его гостям.

— Прости, Фло, но это моё мнение. Грязная кровь есть грязная кровь, они всегда будет слабее нас, чистокровных. И ты об этом знаешь.

— Я не сужу людей по чистоте крови и уж тем более по наличие силы. И если ты так категорично настроена, то в истории есть много магглорождённых волшебников, прославившиеся своим умом, изобретением зелий и заклинаний.

— О, моя милая, ты сама подтверждаешь мои слова. Вот именно умом, а не силой. Их магия ограничена, вот им и остаётся зубрить учебники, познавая волшебство в теории, — непринуждённо ответила Европа, рассматривая свои туфли. — У чистокровных магия течёт в крови, есть защита и поддержка рода, им подвластна большая часть волшебства.

— Тебе не кажется, что ты становишься какой-то фанатичной? — хмуро поинтересовалась Флоренс, потому что речь сестры её пугала.

— Нет, Фло. Я говорю лишь правду. И не переживай, я не из тех, кто собирается истребить всех грязнокровок, — пошутила она, сияя.

— Плохая шутка, я не хочу больше обсуждать эту тему, — смахнув прядь волос со лба, она попыталась перевести разговор на нейтральную тему. — Как твоя поездка в Грецию с дядей Абрахасом?

— Чудесно, жаль, что ты не поехала. Дядя надарил мне кучу подарков, везде брал с собой, — на её лице появилась тёплая улыбка при воспоминаниях о рождественских каникулах, но тут же сменилась грустью. — Думаю, он боялся оставлять меня после смерти... папы.

При упоминании о смерти отца обе потупили взгляды, сидя в тишине несколько минут. Эта мысль всё ещё приносилась обоим невыносимую боль, только если Флоренс впадала в депрессию, то Европа предпочитала прятать это глубоко в себя, потому что боль — это слабость, а Малфои не должны быть слабыми, ведь она наполовину Малфой.

— Знаешь, ты ведь у нас без жениха. Наверное, сама выберешь себе? — с мягкой улыбкой спросила Флоренс. — Как тебе Регулус?

— Он, конечно, милый, — рассеянно протянула Европа, — но он мне не нравится. К тому же дядя Абрахас говорит, что мне ещё рано замуж.

— Рано? — удивлённо переспросила она, не веря услышанному. Ярый поклонник чистокровных традиций Абрахас Малфой сказал, что ей ещё рано замуж, когда как сам лично «одобрил» помолвку каждой племянницы и собственного сына.

— Он говорит, что женщина, умеющая думать — худшее проклятье для мужчин, — снова рассмеявшись, Европа постаралась пригладить растрепавшиеся волосы. — И уже заранее жалеет Блэка, а что касается меня, то он говорит, что пока нет достойного.

Флоренс не знала: улыбаться или возмущаться. Ни для кого не секрет, что Лорд Малфой считает Европию почти родной дочерью, и после смерти Эдварда он полноценно взял на себя роль её отца, тем более Персефона Забини будет только рада.

Отвернувшись к окну, она снова принялась наблюдать за тренировкой, не замечая, как начала улыбаться. Европа, проследив за её взглядом, минуты две рассматривала Сириуса Блэка, и постепенно улыбка на её лице сменилась грустью и даже... болью.

— Фло, ты, что влюбилась в Блэка? — осторожно спросила она, что ей совсем не свойственно.

— Что? — растерянно произнесла Флоренс, вникая в суть вопроса. — Я...

Она и сама себе не могла ответить на этот вопрос, и дело не в трусости или отрицании, просто каждое новое ощущение, что она испытывала за всё время, проведённое с ним, она не могла описать или просто характеризовать.

— Родная, он твой будущий муж... вы помолвлены, но... — запнувшись, Европа глубоко вздохнула, не зная, как объяснить сестре своё предчувствие. Она и сама боялась этого — страшных ощущений, временами терзающих её, или сумбурных снов, где она ничего не могла толком разобрать, только чувствовала всепоглощающий страх, хорошо скрывая это под беспечностью и ветреностью. Вот и сейчас, она не могла внятно объяснить то, что ощущало, но это казалось таким важным, будто произойдёт что-то плохое.

— Но что? — нарушив затянувшуюся паузу, Флоренс наклонилась к сестре, касаясь её руки, отчего та вздрогнула, удивлённо глядя на неё.

— Что случилось? — оглядываясь по сторонам, Европа коснулась рукой головы и тут же почувствовала ужасную боль в висках.

— Не знаю, ты... с тобой всё хорошо?

— Да, конечно, — соврала она, пытаясь улыбнуться. — Мне уже пора, надо написать эссе по зельям.

Поцеловав сестру на прощанье, Европа спрыгнула с подоконника, подхватывая сумку и мантию, и скрылась за дверью.

Оставшись в одиночестве, Флоренс снова взглянула в окно, непроизвольно находя глазами Сириуса, и улыбнулась. Непонятное чувство отозвалось в груди, граничащее с признательностью. Хотелось сказать «спасибо». За поводы для улыбок, за волю к жизни, и синие глаза, похожие на поверхность океана, где вечная весна. Она не знала, что это — благодарность, симпатия или влюблённость, главное, что он просто есть.

* * *

Школьный двор постепенно заполнялся учениками, сдавшими экзамены. Первокурсники радостно носились вокруг, а семикурсники грустно улыбались, чувствуя прощание с Хогвартсом, ставшим им домом на целых семь лет их жизни. Семь счастливых, незабываемых, наполненных массой событий лет. Хогвартс — больше, чем просто школа. Это крепость, защищающая всех, кто в ней нуждается... здесь настоящее волшебство.

Флоренс стояла на берегу озера, разглядывая зеркальную гладь, и боялась. Боялась будущего, когда вернётся домой, где никогда не услышит голос отца. Будущего, где скоро состоится её свадьба в огромном поместье Блэков в окружении незнакомых людей.

Сириус прислонился плечом к старому дубу, рассматривая девушку, а на душе скребли кошки. Месяц назад он вернулся с похорон Альфреда Блэка, и почти всё это время провёл в мрачной решимости всё ей рассказать. Мерлин, он же должен рассказать. Но не может. Хрупкая надежда, заполнявшее его сердце ещё жила, и он молчал, надеясь на удачу или судьбу. Сглотнув, он двинулся к Флоренс, цепляя на лицо улыбку.

— Привет, Фло, — произнёс он, заставляя её развернуться к нему лицом. — Поздравляю с окончание школы.

— Сириус, — растерянно ответила она. — Спасибо... и тебя тоже.

Подойдя к ней ближе, он тепло ей улыбнулся, очерчивая пальцем её скулу. Она всё ещё не привыкла к таким жестом, напрягаясь всем телом, но сразу же расслаблялась, позволяя себе дотрагиваться до его груди или плеч.

— Ты домой на поезде или через камин? — поинтересовался он, заправив выбившуюся прядь ей за ухо.

— Через камин, а ты?

— Ещё не решил, — нервно усмехнувшись, он вытащил из кармана серебряное колечко с буквой «П», протягивая ей его. — Родители Джеймса пригласили нас сегодня на ужин. Кольцо — портал, который перенесёт тебя прямо к ним на крыльцо.

— О, неожиданно, — растерянно произнесла она, разглядывая кольцо-портал.

— Просто они относятся ко мне, как к сыну, так что, ничего удивительного. Придёшь?

— Да, наверное... да, — кивнув головой в знак согласия, Флоренс коснулась его чёлки, упавшей на лоб, и надела кольцо на палец.

— Просто нажмёшь на букву, и портал перенесёт тебя.

Сириус злился на себя, что не может открыть ей правду, как бы не кричала совесть. Просто он боялся потерять маленькую девочку, так доверчиво улыбающуюся ему из-под длинных завитых ресниц, странно, ведь когда-то он и не задумывался, что будет чувствовать подобное.

* * *

Выйдя из камина, Флоренс отряхнула с платья остатки летучего пороха и оглядела западную гостиную. Здесь совсем ничего не поменялось, даже каждая подушка лежала на своём месте, но теперь это место казалось совсем чужим. Возвращение домой — забавная штука: знакомые картины, звуки, запахи... единственное, что изменилось — ты сама.

Медленно двигаясь по комнате, она внимательно рассматривала каждую деталь, вдыхая аромат нарциссов в вазе. Остановившись перед старым роялем, она аккуратно провела рукой по крышке, вспоминая Регулуса. Ему, наверное, понравилось бы. Её взгляд, скользивший по комнате, остановился на столике у кресел, где лежала знакомая книга. Подойдя ближе, Флоренс узнала в ней свою книжку, которую читала, когда приезжала на похороны. Вернее, она её не читала, просто сидела в этом кресле, бездумно глядя на исписанные страницы, сжимая в руке цветную закладку. Странно, что домовики её не убрали. Глубоко вздохнув, она отвернулась в другую сторону, гадая, как же начнётся её новая жизнь.

— Мисс, Хозяйка ждёт вас в кабинете, — пискнула эльфийка, низко поклонившись.

Улыбнувшись уголками губ, Флоренс заметила, что мама заказала новую форму для домовиков с фамильным гербом на груди кофты.

— Спасибо, Элис, — поблагодарила она. Наверное, только Европа могла сама лично дать имя домовику, хотя Элис считалась её няней.

После очередного хлопка аппарации эльфийка исчезла, а Флоренс не спеша направилась к кабинету отца. Она шла, будто ничего не изменилось: вот она, тихо отворит деревянную дверь, а там за столом будет сидеть отец, читая многочисленные письма, или тихо дремлет в тишине. Дверь оказалось открытой, кресло пустым, а у окна стояла Персефона Забини с холодным лицом и идеальной осанкой. Флоренс всегда поражалась матери: как ей удаётся всегда быть такой?

— Здравствуй мама, — спокойно произнесла она, входя в кабинет. — Ты хотела меня видеть?

— Нереида, дорогая, — обернувшись, Персефона внимательно оглядела дочь. — Поздравляю с окончанием Хогвартса, пускай твоим домом и был Когтевран, — она была истинной хранительницей семейных традиций.

— Спасибо, — вежливо поблагодарила Флоренс, присаживаясь на диван.

— Я хочу поговорить о твоей свадьбе, — после длительного молчания начала Леди Забини, смотря на неё сверху вниз. — В силу последних событий она будет отменена, и я рада, что у нас хватило ума заключать заклятье нерушимости с родом Блэк, а не с самим Сириусом.

За секунду на лице Флоренс отобразилась целая гамма эмоций, внутри похолодело, и, убедившись, что не ослышалась, она резко встала с дивана.

— Каких обстоятельств?

— Как? — удивлённо вздёрнув бровь, она секунду помолчала. — Разве ты не знаешь? Уже все об этом говорят — Сириус Блэк ушёл из дома, а его мать Леди Вальбурга изгнала его из рода, вот поэтому-то теперь ты не обязана выходить за него замуж.

Флоренс стояла и слушала, не веря своим ушам. Ушёл? Нет, она же видела его всего два часа назад, и...

— Не беспокойся, Нереида. Я и Абрахас позаботимся о твоём будущем...

— Почему он ушёл?

— Я не знаю, Нереида, — холодно ответила мать, скрывая раздражение. — Нас это не касается.

— Мама, отец хотел, чтобы я вышла за него, и ты не можешь...

— Твой отец ошибся. Сириус Блэк — предатель рода и традиций, — в её тоне сквозило сплошное отвращение вперемешку с презрением. — Он собирается стать мракоборцем! Ты, представляешь, какой это позор для чистокровной семьи? Он собирается защищать всех этих грязнокровок, готовых идти за Дамблдором! Ты ещё слишком юна, чтобы разбираться в политике, но поверь, Дамблдор внушает людям, что мы — чистокровные волшебники — должны жить наравне с этим отребьем.

Отшатнувшись назад, словно от удара, Флоренс взглянула на мать, будто видела её в первый раз. Никогда — никогда её мать не говорила такие вещи столь грубо. Почему единственный человек, с которым ей хорошо, теперь всего лишь прошлое.

— Почему? — в ужасе прошептала она. — Почему, мама? Зачем ты так говоришь? Мы все люди, а не животные, какая разница: волшебник или маггл?

— Анжелина не дала тебе никакого воспитания, если бы твой отец не настоял, я бы не отдала тебя ей, чтобы сейчас слышать то, что позорит нашу семью.

Никогда в жизни в ней не было столько злости. Флоренс вообще считала, что злость — негативная энергия, отравляющая сознание и толкающая людей на ужасные поступки. Права была Шляпа, когда предложила ей Выбор: Когтевран или вопреки ожиданиям Гриффиндор. Только вот для Гриффиндора ей недоставало импульсивности, когда как для Когтеврана в ней было полно безрассудности. Она выбрала Когтевран — факультет одиночек, рассудительных, независимых. Вот и сейчас всё в ней кипело от злости, что за неё решают, что ей пытаются внушить чужие мысли.

— Бабушка никогда не навязывала мне своё мнение и не пыталась управлять моей жизнью, — жёстко отрезала она, сжимая в руках ткань платья. — Я не считаю, что своими словами позорю нашу семью...

— Семья Забини — одна из самых древних и чистокровных семей, уважаемых всеми магами, — вскинув подбородок, Персефона прищурила глаза, готовая отстаивать честь и величие.

— Я знаю, поэтому мне жаль, что моя семья упала на колени перед полукровкой, забывая о достоинстве, — горько усмехнувшись, Флоренс взглянула прямо в серые глаза матери, напоминавшие два кусочки льда. — Ты права, что я не разбираюсь в политике, но у меня достаточно мозгов, чтобы понять, что Лорд Волан-де-Морт — жестокий убийца, и действительно печально, потому что люди, которых я когда-то уважала, пали перед маньяком, который даже неровня им. И, я выйду замуж за Сириуса Блэка.

— Как ты смеешь, — задыхаясь от возмущения, Леди Забини сделала несколько шагов к дочери. — Значит, ты выбрала сторону? Ты готова предать свою семью, свой род ради этого щенка? — встав вплотную к Флоренс, она зло прищурила глаза. — Если ты выйдешь за него замуж, то никогда больше не переступишь порог этого дома.

Казалось, все внутренности прижались к стенкам, образую ноющую пустоты, охватывающую каждый миллиметр сознания. Флоренс не верила, что её мать — её родная мать говорит это. Что она готова вот так отказаться от дочери, защищая свои суждения.

— Я не выбираю никакую сторону. Мне не нужна ни война, ни политика, а им не нужна я. Я не предаю свой род, папа хотел, чтобы я вышла замуж за Сириуса Блэка — это была его последняя просьба, — тихо прошептала она, глядя на мать. — И... я тоже этого хочу.

Персефона долго смотрела на дочь, снова пряча эмоции глубоко внутрь, и думала, что же она упустила. Афродита никогда не перечила, никогда не шла против воли родителей, но в то же время не была кроткой, наоборот, она принимала все повороты судьбы с достоинством, и это, несомненно, её, Персефоны, заслуга. Европии даже говорить ничего не надо было, она сама поступала правильно. Она выбирала нужный путь, и это тоже её заслуга. А Флоренс — слишком своенравная, безрассудная, своевольная девчонка, не знающая, как правильно поступать. Она никогда не шла у неё на поводу, а Эдвард вечно её защищал. Персефона изначально была против Блэка, зная его репутацию — тем более он гриффиндорец, но чистокровный. И теперь её родная дочь готова отказаться от своей семьи ради какого-то щенка — предателя рода, и это наказание Персефоне за то, что она не смогла противостоять мужу, когда тот отправил Нереиду к своей матери.

— Ты уже сделала выбор, — холодно ответила она, обходя дочь. — Отец оставил тебе огромное наследство, твой дед завещал тебе поместье в Италии, но здесь ты больше не появишься. С этого дня у тебя больше нет права называть меня матерью.

Оставшись наедине с собой, Флоренс отрешённо взглянула в окно, где над огромным цветочным полем летала сотня бабочек. Таких красивых, разноцветных бабочек, свободных и прекрасных. Она стояла и смотрела туда, как застывшая статуя, лишь прозрачные слёзы стекали по щекам, теряясь в вороте платья. Теперь по-настоящему одна. Может, это её судьба — одиночество? Вся жизнь разбилась на мелкие осколки, когда родная мать оттолкнула... от её голоса всё внутри заледенело, снова боль. Наверное, ей стоит вернуться в Италию. Сириус не обязан жениться на ней, он свободный человек, а она лишь камнем висела на его груди, как лишний груз.

Позвав домового эльфа, она попросила принести ей все не распакованные чемоданы. Здесь даже комната её ни чем не отличается от гостиной, красивая мебель и всё — никакого жилого духа присутствия. Уменьшив заклинанием чемоданы, она положила их в карман платья, и медленно двинулась в сторону выхода из особняка — к семейному кладбищу.

На могиле отца цвели белые нарциссы — их с отцом любимые цветы. Присев на колени на мелкую зелёную траву, покрывавшую землю, Флоренс дотронулась пальцем до белого надгробного камня, обводя выгравированные буквы имени отца.

— Я пришла попрощаться, папочка, — тихо проговорила она. — Знаешь, сначала я так сильно злилась на тебя. За то, что решил отдать меня замуж без моего согласия. Я ведь всегда считала, что моя жизнь будет такой, какой я захочу, а все эти традиции и правила для других. Я думала, что в стороне — сама для себя, никого не трогаю, и пусть меня никто не трогает. А потом ты сказал, что я возвращаюсь в Англию, и я даже обрадовалась. Честно, я тогда очень скучала по Люциусу... и не задумывалась, зачем мне возвращаться. Наивная. А потом... — горькая усмешка залегла на губах, — потом всё и началось. Я эгоистка — всегда думала о себе, чтобы мне было хорошо, что мне плохо, и мир ко мне несправедлив, и когда я узнала о помолвке Люциуса, то поняла, что я всего лишь беспомощный ребёнок. Я всё ждала. Знаешь ли, думала, что сделаю что-нибудь, чтобы изменить обстоятельства. Хоть бы что-нибудь... Это трата времени, его не вернуть, — продолжая выводить на камне визуальны узоры, она чуть улыбнулась. — А Сириус, он замечательный, хотя сначала казался мне просто избалованным ловеласом, но это всего лишь маска — за ней настоящий он. Знаешь, он такой... хороший, смешной... Спасибо тебе папа за всё, я очень-очень по тебе скучаю. Пожалуйста, приходи ко мне во сне... — задыхаясь от нехватки воздуха из нахлынувших слёз, она резко замолчала. — Я люблю тебя, — приглушённо добавила она.

На её плечи опустились чьи-то руки и, вздрогнув от неожиданности, Флоренс резко обернулась. Перед ней стояла Европа с заплаканным лицом и пыталась улыбнуться. Опустившись на землю рядом с ней, она взяла сестру за руки, переводя взгляд с надгробия на Флоренс.

— Мама мне всё рассказала, и я пришла уговорить тебя не совершать ошибку, но я слышала всё то, что ты говорила, — грустно улыбаясь, она сильнее сжала руки Флоренс. — Неужели, ты и в правду готова уйти из дома?

— Европа... я уже приняла решение, я не хочу уходить вот так, но ты знаешь позицию нашей мамы.

— Знаешь, сначала я не поверила, а потом... потом удивилась, что ты готова сделать это ради Блэка. А сейчас поняла, что ты делаешь это ради себя. Просто ты другая — совсем другая, я бы так не смогла.

— Я чувствую себя чужой здесь — в этом доме, в этом обществе, — Флоренс с грустью взглянула в сторону особняка, похожего на царский замок. — Я ничего не могу с собой поделать. Очень страшно решать всё самой. Но я никогда не смогу жить так, как Дита — просто принять...

— Не говори так, — резко ответила Европа. — Ты не одна, у тебя всё равно есть семья. Почему вы все так легко от неё отказываетесь? Почему считаешь себя одинокой? А Дита... она слишком сильно любила Розье, а после его смерти ей просто стало всё безразлично, ты её не видела, она похожа на призрака...

Всё внутри сжалось в тугой комок, горло сдавило, а казалось, что больнее уже не будет. Она так давно не видела Афродиту, так сильно по ней скучала, так сильно её любила, что жестокая реальность ранила в самое сердце.

— Глупые у меня старшие сёстры, — грустно проговорила Европия. На кончиках тёмных ресниц застыли капельки слёз, почти сливающиеся с цветом глаз. — Ты выйдешь замуж за Блэка?

— Я не знаю, Европа. Я вообще ничего не знаю сейчас...

— Прошу тебя, останься. Мама простит тебе эту выходку, — взмолилась она, заглядывая в омут изумрудных глаз.

Отрицательно покачав головой, Флоренс взглянула на кольцо на своём пальце, принимая, возможно, самое ответственное решение в своей жизни.

— Прощай, звёздочка, — мягко произнесла она, целуя сестру в лоб и, встав с земли, коснулась кольца. — Я тебя очень люблю.

— Нет, пожалуйста, — в пустоту крикнула она, смотря туда, где секунду назад была её сестра.

Иногда мы на пути к беде и просто не знаем этого.

Из-за несчастного случая ли, из-за своей ли сути, но мы ничего не можем с этим сделать.

Европия ещё долго сидела вот так, глядя в пустоту, не мешая слезам катиться по пылающим щекам. Она даже себе не могла объяснить необъятного страха, забравшегося в каждую клеточку в душе. Сны, словно изрезанные обрывки, мелькали перед глазами. Она увидела в глазах Флоренс искры, которые постепенно превратятся в огонь, пытаясь её сжечь. Она третья такая, которую видит Европа, и ничего не может поделать.

Первая — Афродита, чья любовь к Ивену искрилась в глазах, а потом... потом Афродита просто сгорела, оставив блёклую тень своего существования. А, ведь, Европа ей говорила, что любовь — зло.

Вторая — Нарцисса, в чьих холодных глазах таял лёд при взгляде на Люциуса. Глупая любовь погубит и её, а ведь она сказала Нарциссе, что не стоит любить Люциуса Малфоя.

И третья — Флоренс, превращающаяся совсем в другого человека просто при упоминании о Сириусе. И Европия знала, что её это погубит, она умоляла её... остаться.

Если бы она жила лет пятьсот назад, то люди бы называли это даром, предвиденьем, причём необычайно сильным.

Европа злилась на весь мир, впервые признавая несправедливость мира. Ей было тяжело — теперь она одна, если раньше она создавала себе иллюзию семьи, когда как все они были зациклены на своих проблемах, то сейчас пора признать реальность. Столько боли, разочарований и страха скрывается за слоями ветрености, надменности, тщеславия, максимализма. Афродита всегда была идеалом — ей восхищались, завидовали, она была прекрасной белой розой без шипов, Флоренс была папиной любимицей, нежным цветком, требующим, чтобы его оберегали от невзгод. А она — Европия — просто была и всё, но никогда не завидовала сёстрам, любила по-своему.

— Папа, почему мир так жесток к людям, которые этого совсем не заслуживает? — почти шёпотом произнесла она, уставившись в пол.