Цитадель (джен)

Пройдя несколько шагов в полной темноте, Рон остановился и прислушался. Вокруг было неестественно тихо. Напряженный слух не мог уловить ни скрипов, ни шорохов, ни голосов, создавая четкое впечатление, что Уизли в форте один.

Вытянув вперед здоровую руку, Рон медленно пошел вперед, настороженно вглядываясь в беспросветный мрак. Он шел так до тех пор, пока ладонь, до сей поры зачерпывавшая лишь пустоту, не уперлась в стену.

Рон медленно ощупал возникшее на пути препятствие. То, что это стена, сомнений не вызывало. От покрытого сетью мелких царапин и шероховатостей гранита веяло холодом. На миг ему показалось, что он находится в пещере, где сама природа воздвигала стены, не прибегая к человеческой помощи. Однако форт слишком часто напоминал об обратном.

Прижавшись к стене щекой, он снова прислушался. Ничего. Прохладный камень приятно остужал кожу. Несмотря на всю сложность ситуации, рядом с гранитной гладью Рон испытал явное облегчение.

Он пошел вперед. Через некоторое время стена оборвалась. Рон ощупал ее края. То, что он поначалу принял за брешь, оказалось проходом, вглубь которого, изогнувшись под прямым углом, уходила каменная кладка.

Игнорируя проход, Рон пошел дальше и наткнулся на новую стену в том месте, где, по его расчетом, должен продолжаться коридор. Шагнув назад и развернувшись, он пошел в другом направлении.

Осознал, что двигается по новому проходу, Рон только тогда, когда прошел уже изрядную часть пути. Нога сильно болела, колено изредка постреливало, но теперь он хотя бы мог идти.

Рон чувствовал себя истощенным и загнанным. Сейчас темнота его не пугала — благодаря ей он не видел своей обезображенной руки.

Его страшила неизвестность. Неизвестность и тишина, плотным куполом накрывшая катакомбы. Рон свернул дважды, развернулся, пошел влево, потом вправо — и повсюду шли коридоры. Длинные и короткие, узкие и широкие, прямые и извилистые — казалось, их было больше тысячи. Рон часто падал и бессчетное количество раз спотыкался, шел, не разбирая дороги и сворачивал наугад. Форт не стремился дать подсказки. Все новые проходы, открывавшиеся через каждые пять-шесть шагов, не таили в себе никаких ответов. Они были абсолютно такими же, как и тот, в котором он очутился, когда вошел.

Рон не паниковал, но тяжелое, сосущее чувство непонятной тревоги постепенно поднималось внутри и выходило наружу. Коридоры не кончались. Забыв про ногу, он бросался из стороны в сторону, как запертый в клетке зверь, натыкался на стены, падал и стесывал кожу на руке и предплечье. Рубашку он скинул еще на арене — прилипшая к ранам ткань заставляла кожу невыносимо печь.

Сейчас на нем были только закатанные до колен министерские брюки, ремень с которых он использовал, как жгут. Этому его научила Гермиона.

Через час, как ему показалось, Рон перестал метаться и сел передохнуть на углу, где скрещивались два сквозных прохода. Он отер пот с лица, позабыв, что ладонь, ощупывавшая стены, была вымазана в пыли и каменной крошке. Грязь и пот застили глаза. Прикрыв веки, Рон наклонился и куском отвернутой штанины протер глаза и лицо. Стало немного лучше.

Ярость, обуревавшая его дотоле, отхлынула вместе с осознанием, что он борется сам с собой. Вспышки гнева, обиды, мелочные ссоры — все стало вдруг таким неважным, посредственным и далеким. Он был зол на себя за глупость, однако ни на форт, ни на Себастьяна сил злиться у него не было.

Стараясь не растрачивать понапрасну силы, он думал об одном, что действительно заслуживало внимания везде, где бы он ни был.

Гермиона.

Мысль о жене придала Рону сил и помогла справиться с накатившим отчаянием. Оглядевшись вокруг себя, он вдруг понял, что окружавший его густой пеленой мрак не так абсолютен, как изначально казалось. От покрывавшего землю песка и стен исходило слабое, едва заметное свечение, недостаточное для того, чтобы разглядеть дорогу, но достаточное для того, чтобы приблизительно сориентироваться в темноте.

Рон зачерпнул горсть песка и приблизил к глазам. Среди темной массы, струйками сбегавшей с его руки, проглядывались крошечные светлые песчинки.

Фосфориты.

Открытие поразило и придало сил. Поднявшись, Рон пристально вгляделся в темноту. Мрак вился плотной завесой, сглаживая очертания и размывая то, что впереди, но теперь Рон хотя бы угадывал стены.

Он пошел вперед.

Поворот, поворот, еще поворот... Довольно скоро едва вспыхнувший энтузиазм начал сходить на нет. Теперь он представлял, где находится — форт забросил его в колоссальных размеров лабиринт, — однако не имел никаких соображений по поводу того, как выбраться отсюда.

Вновь обретенная возможность видеть не дала ровным счетом ничего. Рональд и раньше знал, что кругами ходит вдоль стен, ныряя из прохода в проход. Теперь он мог это видеть.

Но зрение никак не приблизило его к выходу.

Десять шагов, двадцать... Рон быстро шел, почти бежал, выбрасывая поврежденную ногу вперед и стараясь переносить весь вес на другую. Он искал подсказку, какой-нибудь незначительный знак того, что он выбрал новый путь, а не движется по кругу.

Но все было тщетно. Коридоры как были, так и оставались одинаково сухими, пустынными и бездонными, бесконечно уводя его от желанной цели.

Рон остановился и, не выдержав, упал на одно колено. Он не мог больше идти. В горле пересохло настолько, что было нечем дышать. Воздух с хрипами выходил из пересохших легких, губы одеревенели и потрескались.

В воздухе сильно пахло пылью и старым камнем. Не задумываясь о том, что делает, Рон зачерпнул рукой горсть песка и поднес к губам. Песок заскрипел на зубах. Горло опалило жаром. Рон скривился и резко сплюнул.

— Какая гадость!

Он ошибся, рассудив, что песок поможет ему отвлечься от мыслей о воде. Горло драла беспощадная сушь. Застонав, Рон поднялся и продолжил путь.

Неизвестно, сколько еще он скитался бы, умирая от жажды и глухой боли во всем теле, если бы не случай. Окончательно обессилев и отчаявшись найти выход, Рон, наконец, залег в углу, образованном двумя пересекшимися стенами. Жар толчками гнал кровь по его телу, виски тяжело пульсировали, темный коридор расплывался перед глазами. Рон бездумно покусывал губу и тяжело дышал, гоняя спертый воздух изнутри наружу.

Вдруг что-то заставило его отвлечься. Словно бы слабый ветерок скользнул по коже. Рон открыл глаза и приподнял голову. Ничего. Наверное, показалось.

Он снова лег, но меньше, чем через минуту дуновение повторилось. Теперь ошибки быть не могло. Рон тяжело поднялся и сел, что есть сил тараща глаза в темноту. Затем опустил здоровую руку и занес ее над полом.

Минута. Две.

Рон не знал, сколько прошло времени, но вскоре после этого пальцы снова ощутили призывный ласкающий порыв. Он повел рукой, ловя невесомое дыхание, после чего встал и пошел туда, откуда, как ему показалось, шел неожиданный, но такой знакомый, живой запах.

Запах моря.

Надежда угасла также внезапно, как и появилась: сводящий с ума свежий аромат слабо сочился из трещины в глухой стене. Рон ощупал стену, прошел взад-вперед с двух сторон обрывавшееся тупиком препятствие и, в конце концов, прижался к тонкой расщелине, ловя щекой и носом желанную прохладу.

Он был в тупике.

Дважды Рон пускался в обход и искал другие пути, которые привели бы его к свободе, однако обе попытки потерпели фиаско: стена была единственной и безнадежно глухой.

Прошло время. Желудок свернулся от голода в тугую пружину, что мешало и без того сдавленному дыханию. Рон сидел у стены, привалившись к ней и подставив взмокшую голову под слабое дуновение. Рука неестественно вывернулась и пугающе распухла; кожа по всей ее длине сильно натянулась и отливала темнеющей синевой.

Рон задремал, но ненадолго. Тонкий крик, такой резкий и протяжный, что эхо изменило его до неузнаваемости, заставил его вздрогнуть. Последующий за тем топот, падение, глухой щелчок и громкий лязгающий скрежет, будто что-то громоздкое поворачивали на старых шарнирах, подняли его на ноги.

Он вскочил, настолько стремительно, насколько позволяла нога — и очень вовремя. Стена, к которой он только что прислонялся, тяжело отъезжала в сторону, открывая новый коридор и то, что Рон отчаялся увидеть когда-либо — пробивавшийся сквозь решетку слабый утренний свет.

Рону казалось, что он умер, и свет исходит из ворот рая. Он быстро шел вперед, стремясь скорее убраться из могильного мрака и спертого воздуха своей давешней тюрьмы. Он шел, страшась одного: что решетка растает, оказавшись миражом, который пригрезился ему, как плодородный оазис — путнику, умирающему в пустыне.

Но решетка не исчезала. Более того, совсем скоро его пальцы нетвердо обхватили железные прутья. Нет, это был не рай, однако холод, исходивший от решетки, и свет, озарявший такую знакомую круглую площадку посреди форта, показался Рону самой лучшей его заменой.

То, что он увидел минуту спустя, показалось немыслимым чудом. Губы задрожали, и он с силой закусил их, неотрывно наблюдая за сгорбившейся над пьедесталом с печатями худенькой фигурой жены.

— Гермиона!

Он позвал, вернее, попробовал позвать ее, но сорванный голос и пересохшее горло не оставили ему никаких шансов. Из истерзанных легких вырывались резкие хрипы.

— Гермиона!

Это была она, но она не слышала его, как не слышали Гарри, Полумна и Драко, сидевшие невдалеке от нее и что-то обсуждавшие между собой.

— Гермиона!

— Гарри!

— Луна!

— Малфой, черт тебя дери!

Бесполезно — он начисто сорвал голос.

Рон огляделся вокруг себя и с сожалением обнаружил, что рядом нет ничего, что способно привлечь их внимание.

Он крутил головой, бил здоровой ногой решетку и тряс прутья, но звуки, извлекавшиеся при этом, были нечеткими и расплывались раньше, чем успевали долететь до площадки.

Рон опустил руки. Им снова овладевало отчаяние. Он был в двух шагах от желанной цели, однако достичь ее никак не мог.

Засунув руку в карман брюк, он нащупал металлическую табличку, приятно охладившую руку. Теперь она была ему бесполезна. Он даже не мог передать недостающий элемент.

Взгляд его, бездумно блуждавший по краям решетки, внезапно зацепился за темное пятно, которое он поначалу не заметил. Приблизившись, Рон обнаружил, что это не пятно, а темнеющий обод ниши, пробитой в сплошной стене.

Недолго думая, он просунул туда руку. Пальцы быстро нащупали медный фигурный предмет и веревку, свисавшую откуда-то изнутри него. Обхватив ее рукой, Рон что есть силы дернул.

Над площадкой гулко и торжественно раздался громкий удар колокола.

Они поднялись и задрали головы вверх, стремясь разглядеть источник звука. Малфой отошел от них и, в отличие от остальных, разглядывал не верх форта, а его стены.

Сердце Рона радостно екнуло.

Взгляд Драко переместился с одной стены на другую и, наконец, остановился на нем.

— Драккловы яйца, Уизли!

Все резко обернулись к нему.

Вцепившись в решетку, Рон смотрел, как со всех ног бежит к нему Гермиона.

— Рон!

Ладони жены протиснулись сквозь решетку и аккуратно обхватили лицо. Боль обожгла кожу.

— О, Мерлин... Рон, что с твоим... Что с тобой... Рон!

Подбежавшие ребята во все глаза смотрели на его обожженную, израненную, гноящуюся кожу, побуревшую от крови ногу и изборожденную багровыми полосами руку.

— Рон!

— Мерлин, дружище, что с тобой сотворили?!

— Рон! Рон!

Гермиона плакала. Протянув здоровую руку, Рон пальцами нежно коснулся ее лица.

— Я жив. Вот элемент.

И он протянул им табличку. Гермиона на элемент даже не взглянула.

— Что они сделали... Что они с тобой сделали?!

Драко взял элемент и положил в карман. Рон удивленно посмотрел на него.

— Знаю, Уизли, что ты сейчас скажешь. Ты-де драл свою задницу, дабы добыть элемент, а я, вместо того, чтобы открыть портал, прячу его в подштанники. Но послушай меня: я, конечно, дорожу своей шкурой в значительной степени больше, чем твоей, но оставлять твою тушку здесь я не намерен.

— Как благородно.

— Всего лишь честь, — ответил Драко, слегка поклонившись.

— Он прав, Рон — мы тебя не бросим, — твердо сказал Поттер. — И нам еще нужно найти Панси.

— Какой странный фонарик, — неожиданно для всех подала голос молчавшая дотоле Полумна.

Вопросительные взгляды всех присутствующих обратились к ней.

— Вон там, — и она указала наверх. Все подняли головы и увидели, что, действительно, в паре метров над ними, освещая пасть одной из входивших в орнамент башни химер, зажегся факел.

Что примечательно, на других башнях света не было.

— Давно он горит?

— С тех самых пор, как Рон ударил в колокол, — беспечно промурлыкала Полумна. — Я его сразу заметила.

— Гляди-ка, на других башнях тоже есть химеры.

— Но не горят факелы.

— Так, а что если...

Гарри, Полумна и Драко разошлись в стороны, устремившись каждый к одной из трех башен форта. Одна лишь Гермиона осталась на месте, сжимая в своей руке здоровую руку Рону.

Через несколько минут форт огласил еще один удар: это справился Драко. Еще какое-то время спустя вернулась Полумна. Поттер перестарался и вместе с глухим ударом колокола притащил от него веревку.

Все пятеро с замиранием сердца смотрели на то, как загораются факелы на башнях. Теперь четыре химеры из пяти были подсвечены изнутри.

Но пятая все еще молчала.

— Это та башня, — помолчав, тихо проговорила Полумна, — где откроется портал, да?

Ей никто не ответил. Все присутствующие опустили головы.

— В пятую башню входа нет, — тихо проговорила Гермиона, — но мы все равно не ушли бы без Рона и Панси.

Рон, просунув руку сквозь прутья, обнял ее за плечи; она переплетая их пальцы, прижалась к нему.

* * *

Одним из губительных недостатков для нового человека и несомненных достоинств для обывателя лабиринта являлась его превосходная акустика. Новичок, попадавший под мрачные своды тянущихся на мили вперед коридоров, в беспорядке метался от стены к стене и боялся, в первую очередь, себя самого, а именно звуков, скрипов, шорохов и низкого гула, которые он сам же и производил. Обыватель, аккуратно ступая по плитам, прекрасно знал, насколько ошибочно мнение о непредсказуемости лабиринта и спокойно находил выход там, где остальные проскакивали пугливой мышью и скрывались где-то вдали.

Себастьян и его призрачный учитель стояли неподалеку от того места, где до того метался в удушающем ужасе Рон и кричала отчаявшаяся Паркинсон, прислушиваясь к далеким отзвукам гремевшего ранее эха.

Что ни говори, а лабиринт прекрасно сохранял звуки.

— Забавно, — раздался тихий шелестящий голос, — с каким упорством люди верят в то, что скармливает их больному воображению их же собственная ограниченность. Подумать только: ведь все, от первой до последней точки здесь — чистая, продуманная, потрясающая иллюзия.

Тень неспешно обошла вокруг статуи, стоявшей посреди коридора — сильного рослого мужчины, обезображенного бычьей головой. Крепкие мышцы на руках, казались, готовы прорвать каменную кожу, а кровь — выступить багряным соком и затопить проходы, пряча блеск солнца в своих мертвых водах.

— Минотавр, — с наждачной резкостью выплюнула тень. Проведя рукой перед мордой зверя, он остановился в задумчивости. Глаза зверя вспыхнули красным. — Сами магистры ада не смогли бы устоять перед этой мощью, будь они живы. Но — невероятно — он тоже иллюзорен. Миф о страхе и свирепых страстях человеческой натуры, животном голоде и жажде, оправдание людских пороков, дескать, убивающих беспомощных и карающий невиновных. Как глупо.

Он опустил руку — глаза потухли; отвернулся — и полубык развеялся прахом.

— Глаза открой, распахни сердце, прислушайся к доводам рассудка — и пойдешь по правильному пути. Но нет: поколение за поколением, они прогорают на собственном недалеком восприятии действительности. Как слабы их души и вера, как черны помыслы и пусты головы. Поразительно, что при всем этом, целиком и полностью сознавая собственную никчемность, они мнят себя героями, сражаясь с выдуманными врагами. Удивительное время.

Себастьян молчал. Пронеся руку сквозь ближайшую стену, он смотрел на расступавшуюся вокруг ладони темень, перебирал пальцами дымные кольца.

— Девочка дойдет до конца, — вдруг утвердительно промолвил тот же голос. Звук, похожий на шуршание гальки в морской воде, окутывал его теплой влажной пеленой. — Знания ее слабы, а суждения — поверхностны, но она чувствует форт, а это уже хороший шаг в нужную сторону.

— Не показывайся им на глаза, — шепнула тень, уходя. — Я помню твою слабость, Себастьян; но она не та. А теперь ступай.

И тень скрылась в тишине коридоров. Себастьян же еще долго стоял, закрыв глаза и медленно перебирая пальцами пугливые дымные кольца.

* * *

Панси, не мигая, смотрела вперед. Она лежала на полу, странно равнодушная и к черной склизкой жиже, и к червям, и к кислотному запаху, и к остаткам собственной рвоты.

Иллюзия сердца — живого, горячего, плавно сокращающегося — была слишком правдоподобной, а ощущение лопающихся внутри нее органов не покидало ее до сих пор.

Умереть было бы куда как гуманнее.

«Лучше смерть, чем такая жизнь», — вспомнились ей слова матери, рассказывавшей о мучениях четы Лонгботтомов. Неужели перед тем, как потерять разум, они испытывали что-то подобное?

Узоры, оставляемые на потолке сыростью, переплетались между собой, выдавая диковинные рисунки. Панси смотрела во все глаза и старалась дышать как можно ровнее.

Спокойно, Панс, спокойно, убеждала она себя. Как ты вообще могла позволить напугать себя какому-то гоблину? Хуже, чем грязнокровка, гаже, чем сквиб...

Однако, вопреки своим убеждениям, Панси чувствовала за собой вину. В конце концов, изначально она не собиралась брать лишнее и уж тем более не собиралась выносить проклятое золото из форта.

Но монеты — тусклые, звонкие, покрытые мелкой холодной испариной, — манили ее, и она сдалась. О чем впоследствии многократно пожалела.

Черт, Панс, ну зачем...

Стараясь глубоко не вдыхать, она поднялась. От дикой вони и отвратительного сосущего ощущения внутри сильно мутило. Желудок болезненно сокращался, но отторгать было уже нечего: в нем не осталось еды.

Тяжело дыша и поминутно морщась, Панси, хватаясь за стены, пошла вперед.

Коридор не кончался. Она не знала, где находится и насколько глубоко залегает проход. В этой части форта не было факелов, и ей приходилось идти наощупь, одной рукой цепляясь за стены, а другой — придерживая скручивающийся живот.

Ее погубила жадность, жадность, смысла в которой не было — горстка монет, какого бы сорта они ни были, не спасла бы ее бедствующую семью. Паркинсоны слишком давно и слишком глубоко были всем вокруг должны, однако найти стоящих спонсоров им мешала банальная гордость.

Панси не была гордячкой, чем выгодно отличалась от своих родителей. Однако бедность, после войны чумой накрывшая их семью, выжимала из нее все соки, заставляла забыть обо всем и выуживала из глубины души самые отвратные чувства, мелкие, как проеденные старческие зубы — скаредность, мелочность, малодушие и суетность.

Неудивительно, что гоблин обвинил ее в воровстве.

При всех своих недостатках Панси отнюдь не была дурой. Она понимала серьезность происходящего и, несмотря на сугубо негативное свое отношение к труду в общем и зарабатыванию денег в частности, сознавала, что это необходимо. После войны она ушла из дому и даже попыталась налаживать дела, приторговывая в Косом переулке пустячными зельями, которые в Лютном закупала за бесценок. Потом смогла пробиться в журналистику.

Однако форт все испортил. Чертовы монеты.

Панси шла вперед. Она уже дважды свернула, трижды прошла развилку и четырежды зашла в тупик.

Несмотря на блуждание по коридорам, Панси чувствовала себя немного лучше. Воздух здесь был заметно чище, а топь на полу застыла, превратившись в подсохший клейстер, и тихо похрустывала под ногами. Желудок отчаянно крутило, однако спазмы стали чуть тише.

Задумавшись, она не заметила громоздкую конструкцию за одним из поворотов и с размаху налетела на нее. С громким скрежетом железо, царапая друг друга, посыпалось на пол, гремя о плиты. Испугавшись, Панси метнулась в сторону, зацепила один из кандалов — теперь она видела, что это была стойка с ржавыми цепями — и, споткнувшись, рухнула на стену.

Ударившись о каменную кладку, она сильно стесала кожу на ладонях. От боли Панси вскрикнула и не сразу заметила, что одна из плит, покрывавших стену, медленно вдавилась, когда она упала на нее.

Раздался дикий грохочущий скрежет, эхом разнесшийся по коридору. Панси скорее почувствовала, чем услышала, как стена перед ней поворачивается.

В ужасе она бросилась бежать и быстро скрылась в темноте.

Ей всюду мерещились тени. Яростные, меняющие формы и очертания, стремительно расширяющиеся до чудовищных размеров, они ползли за ней по пятам. Панси металась из стороны в сторону, не разбирая дороги и не замечая повторяющиеся коридоры.

Трижды ей совершенно отчетливо виделась тень молодого человека. Вытянутая, плотная и неожиданно светлая, она вставала на пути или, наоборот, ступала за ней, вызывая в Панси приступы неконтролируемого страха и отчаянное желание бежать без оглядки.

Возможно, именно эта тень привела ее сюда.

Изначально это было просто помещение, погруженное в абсолютную темноту. Панси стояла на его пороге, не в силах ступить внутрь, но вскоре природное любопытство и желание поскорее выбраться взяли над ней верх, и она шагнула внутрь.

В длину помещение было ровно семнадцать шагов. На восемнадцатом Панси уперлась в деревянную преграду, по всем признакам напоминавшую дверь. От настоящей двери ее отличали две вещи: покрывавшие поверхность резные провалы и отсутствие ручки.

От ощупывания двери ее отвлек короткий металлический звон. Резко обернувшись, она ничего не увидела, если не считать на секунду появившейся светлой тени — высокого худого старика с пустыми глазницами, которую она сразу списала на галлюцинацию.

Панси стояла у двери и напряженно вглядывалась в пространство, но ничего, ровным счетом ничего не видела. Отделившись от двери, она пошла напрямик через комнату, тщательно ощупывая носком туфли пол, и вскоре почувствовала под подошвой что-то маленькое. Отдернув ногу, она несколько секунд в нерешительности стояла на месте, после чего присела и, ощупав пол, взяла предмет в руки.

Ключ.

Перебирая пальцами замысловатую резьбу, Панси скоро поняла, что не просто чувствует под пальцами мастерскую работу — она видит ее.

Выпрямившись, она огляделась и поняла, что глаза привыкли к мраку и вполне могут кое-что различить.

Панси стояла посреди небольшого зала или просторной комнаты. По всем признакам комната напоминала естественную пещеру, на что недвусмысленно намекали свисающие с потолка сталактиты.

Панси подошла ближе к стене и провела рукой. Каменная кладка по бокам пещеры и, как Панси предполагала, потолку была влажной. По углам комнаты высились сталагмиты; в одном из них за прошедшие годы образовалась лунка, теперь доверху наполненная стекавшей по бокам лунки водой.

Панси понимала, что, помимо привычки к темноте, здесь было что-то еще. От пола исходило слабое свечение, вызванное скоплением фосфоритов, которое и освещало комнату.

Деревянная преграда действительно оказалась дверью. Подойдя к ней, Панси еще раз обвела пальцами резные знаки и с трудом, наощупь и вглядываясь, смогла прочесть сделанную на двери надпись.

Везде толпятся проклятые тени,

Чтобы могли лишь посмотреть на них,

Узнать их грех и образ их мучений.

В неправде, вредоносной для других,

Цель всякой злобы, небу неугодной;

Обман и сила — вот орудья злых.

Обман, порок, лишь человеку сродный,

Гнусней Творцу; он заполняет дно

И пыткою казнится безысходной.

Здесь следовал пропуск, вырезанный в форме кубка, а в нем — крохотные песочные часы.

Далее шли еще одни строки:

Но ты молчишь, тая недоуменье; Однако я расторгну узел пут, Которыми тебя теснит сомненье.

В моем уме ожив, как отсвет бледный, И сколько-то в стихах моих звуча, Понятней будет им твой блеск победный.

И новым зреньем взор свой озаришь, Таким, что выдержать могло бы око, Какой бы яркий пламень ни светил.

Под записью располагалось изображение свечи в медном подсвечнике, фитиль которой, будучи врезанным в дерево, поднимался вверх, пересекал надпись и обвивал кубок и часы в нем.

В отличие от всего остального фитиль был настоящим.

Панси отступила назад. Она быстро поняла, что имеет дело со строками из «Божественной комедии» Данте Алигьери, к слову, любимой книги Герберта Паркинсона, часто читавшего ее вслух. В данном случае куски были взяты из разных частей, и в некоторых местах стиль немного отличался от дантевского, однако то, что это была «Божественная комедия» было несомненно.

Читая начертанные искусным резчиком слова, Панси осторожно ощупала дверь на предмет отверстия для ключа, но не нашла ничего подобного. Не слишком этому удивившись — в конце концов, форт не баловал своих пленников подсказками, — Панси опустила вгляд на пол.

И остолбенела.

Пол, из-за матового свечения поначалу показавшийся выбеленным, был расчерчен идеально ровными квадратами, в каждом из которых значилась определенная буква.

На полу были начертаны слова.

Однако вскоре Панси поняла, что первое впечатление было ошибочным. Как бы не пыталась она сложить вместе переплетенными замысловатыми вензелями буквы, ничего осмысленного не получалось.

Она пыталась смотреть под разными углами, раз за разом подходила к загадочным строкам на двери, пыталась вникнуть в их смысл. Совершенно определенно здесь говорилось о заблудших душах, поправших чистую добродетель в угоду собственным слабостям, и о том, что он, человек, писавший эти строки, взвывает к их разуму, наставляет на путь истинный.

Осознав это, Панси похолодела. Тени в коридоре были не случайны, как не было случайным ничто из того, что происходило в форте.

Ее привели сюда.

И теперь совершенно определенно обращались лично к ней.

Панси стояла тихо, слушая чистые свежие всплески от соприкасавшихся с поверхностью капель. В который раз она переводила взгляд с пола на дверь и обратно, вспоминала свое испытание и никак не могла связать происходившее воедино.

А еще этот ключ...

Она несколько раз обводила пальцами кубок, часы и свечу, наверное, впервые в жизни досадуя, что здесь нет Грейнджер. Наверняка именно эти символы вырезаны здесь не случайно.

Панси пыталась размышлять спокойно. Свеча... Родители часто говорили, что огонь — очищающий элемент, помогающий уничтожить то, что никак не могло быть правильным, и наставляющий на истинный путь. Огонь. Свет во тьме. Очищение. Катарсис.

Следом кубок и часы. Часы... Время. Время уходит. А кубок? Панси еще раз взглянула на строки. Злоба, обман, порок. Кубок. Может, пьянство?

Фитиль врезан в дверь и проходит через всю надпись, обвивает кубок и часы.

Быть может, она должна поджечь свечу?

Она опустилась на колени. От каменных плит веяло холодом. Панси обвела буквы, плиты по краям и...

Взгляд зацепил маленькое отверствие, крохотную черную точку рядом с одной из букв. Переведя взгляд на букву, она ахнула и отпрянула от неожиданности.

Среди множества греческих букв больше всего ее поразила латиница.

R.

Буква продавлена в камне удивительно прямо и четко. И действительно, изнутри ее наполняли фосфориты.

Пораженная догадкой, Панси лихорадочно огляделась и вскоре обнаружила еще восемь латинских букв.

I, S, O, M,T, L, A, N.

Буквы располагались хаотично, и, как она не пыталась, Панси не могла углядеть в них никакой логики. К тому же, маленькие черные отверстия рядом с каждой мешали ей думать связно.

Она смотрела на них снова и снова. Родная латиница радовала, но то, что буквы никак не соотносились ни с загадочной надписью, ни с здравым смыслом, приводило ее в отчаяние.

Панси пыталась сложить слово, потом слова, даже подумывала о фразе, но ничего не выходило. Короткие слова, если и получались, не имели ничего общего с резьбой на двери, и одна-две буквы обязательно выпадали.

Вспомнив про фитиль, Панси вернулась к нему. Под рукой не было ничего подходящего, если, конечно, не считать подходящим груду камней в основании сталагмита.

Панси резко выпрямилась. Стоп.

Камней...

Раньше, чем она успела додумать свою мысль до конца, Панси кинулась к сталагмиту. Взяв два камня покрепче, она что есть силы ударила один о другой.

Ни одной искры.

Еще раз, потом еще. Панси на чем свет костерила проклятую сырость и пыталась справиться с камнями.

Еще, еще, еще...

Силы ее иссякали, но рвение не уходило.

Ну же... Ну давай...

Панси всю свою жизнь была махровым скептиком, но то, что конец фитиля воспламенился, и язычок тусклого пламени бодро побежал по медному желобку вверх, заставил ее поверить в чудеса.

С замиранием сердца она смотрела, как прогорает фитиль.

Дойдя до кубка, пламя быстро облизнуло резьбу и с сухим треском вспыхнуло.

Раздался короткий щелчок.

Влажными от волнения ладонями Панси сняла пластину с изображением кубка с подставки и заглянула внутрь.

Ниша, случайным образом открывшаяся в стене, была совсем крохотной, но вполне могла вместить то, что ей предназначалось для охраны. Просунув внутрь руку, Панси вытащила несколько совсем мелких круглых предметов, похожих на камушки, и, снова опустившись на колени, поднесла их ближе к исходившему от пола свету.

Она предполагала, сколько их, но не подозревала о том, что на гладких камнях рукой все того же умелого резчика будут выгравированы маленькие цифры.

1,2,3,4,5,6,7,8.

Восемь гладких нефритовых камней лежали у нее на ладони.

Панси знала, куда их поместить, но совершенно не представляла, в какой последовательности это сделать.

Она подняла глаза на дверь. Сомнений не было: разгадку, сообщавшую то, что ей предстояло выложить, следовало искать в измененных строках «Божественной комедии».

И почему я не Грейнджер, подумалось ей.

Помимо неразрешимой загадки было еще что-то, что ускользало от внимания, но сильно тревожило ее. Она не находила этому объяснения, хмурилась, кусала губы и пыталась вспомнить.

Панс, детка, давай...

Что-то такое мелкое, но значительное.

Ну же...

Осознание бичом щелкнуло ее по спине. Резко вздрогнув, Панси перевела взгляд на руку и похолодела.

На руке лежало восемь камней. Букв было девять.

Она еще раз пошарила рукой в нише и тщательно осмотрела пол, но поиск не привел ни к чему — девятый шарик исчез без следа.

Даже если я разгадаю — мне не выбраться.

Ей стало плохо. Не то, чтобы до того она была в норме, но теперь стремительно угасало единственное, что вело ее всю дорогу — надежда.

Нет, твердо сказала она себе. Только не сейчас.

Я слишком близко.

Панси поднялась на ноги, зажимая камни в руке. Она отгадает, чего бы ей это не стоило.

Панси еще раз перечитала надпись, перевела взгляд на буквы.

Порок, злодеяние, мелочность.

«Дамы и господа, я предлагаю вам игру».

Панси горько усмехнулась. Это не игра. Это не было игрой никогда и никогда ею не будет. Это битва, и — интуиция подсказывала Панси, — отнюдь не с фортом.

Форт — исполнитель, не больше, не меньше.

Мертенгард — тюрьма для разума.

Выиграть у форта мало. Предстояло сыграть с самим собой.

Панси ходила взад-вперед, перебирая пальцами прохладные камни. Латинские буквы под ее шагами светились ровным матовым светом.

Суетность, злободневность, ложь.

Панси посмотрела на лежащую на полу табличку.

Кубок и часы. Пьянство и время.

Течение времени. Вернее, его скоротечность.

Панси зашагала быстрее.

Ханжество или порочность?

Скупердяйство, копейничество, мотовство.

Усталость, перетекающая в праздность. В ленность.

Думай-думай-думай.

Подойдя к лунке с водой, Панси умыла лицо и руки. Прохладная вода отрезвила ее, прояснила разум.

Панси замерла на месте.

Трезвость — антипод пьянства. Трезвость ума — спокойствие рассудка.

Катарсис. Очищение.

Вот оно.

Быстрыми шагами Панси подошла к двери, вглядываясь в чернеющие строки.

Узнать их грех и образ их мучений.

Панси улыбнулась. Вот оно.

Узнать их грех...

Грех.

Панси развернулась к буквам на полу и быстро нашла нужные буквы.

S, I, N.

Sin.

Слово, заключившее в себя остальные буквы. Образовавшее треугольник.

Грех.

Панси быстро прикинула возможные варианты слов. В том, что перед ней фраза, она не сомневалась. В детстве Панси любила анаграммы, но тогда она и помыслить не могла, что однажды с помощью анаграммы ей придется спасать свою жизнь.

Sin.

Перебирая в голове возможные комбинации, Панси вернулась к мыслям о себе. «Грешница!» — вопил гоблин. Тогда она и помыслить не могла, что таким образом он поможет ей.

Грешница.

Панси закрыла глаза. Ей, самолюбивой и уверенной в себе, нелегко было покрыть себя, как саваном, этим громким кричащим словом.

Она взяла лишнее.

Панси закусила губу. Ее грех — алчность.

Размышляя, Панси пыталась понять, как так случилось, что нехватка денег помутила ее четкий, склонный к трезвой оценке и анализу разум. Помутила настолько, что едва не убила ее здесь, в каменных безликих стенах бывшей плавучей тюрьмы.

Ей стало больно, больно и обидно — за себя и на себя. Она закусила губу и вспомнила остальные шесть грехов.

Алчность, чревоугодие, гнев, зависть, сладострастие, уныние и гордыня.

Алчность...

Панси плакала, когда собирала фразу.

I, A, M, M, O, R, T, A, L, S, I, N.

Iammortalsin.

Буквы пересеклись и сложились в идеально ровную фразу.

Панси закрыла лицо руками.

Я — смертный грех.

Панси поняла, насколько доныне ошибалась. Форт не портил ее. Она испортила себя сама, а форт лишь в свойственной ему далекой от такта манере указал ей на это.

Теперь у нее был шанс все исправить. И она знала, как.

Опустившись на колени, Панси аккуратно выложила камешки в предназначавшиеся для них места. В девятое отверстие она с легким сердцем опустила сережку — ту самую, которой хвасталась перед подругами и которой так сильно дорожила.

Несколько секунд не происходило ровным счетом ничего, и Панси испугалась, что неверно поняла загадку.

Однако в то же мгновение буквы осветились, образовав треугольник и заключенные в него круг и черту.

Дверь за ее спиной упала на пол. Панси смотрела на густую мглу, скрывавшуюся за ней, и, присмотревшись, разглядела начало лестницы.

Сердце билось — живое, — часто и радостно.

Она видела начало прохода, ведшего в цитадель, каменную крепость, остававшуюся неприступной с самого начала и до сего момента, — пятую башню.

Она справилась.

* * *

Поборов нарастающую внутри робость, Панси шагнула вперед. Лестница оказалось неожиданно крутой и темной. Не то чтобы Панси надеялась на какое-нибудь освещение, но догадываться и точно знать — две абсолютно разные вещи.

Она пробиралась на ощупь, скользя ладонями по шероховатой поверхности стены. Довольно скоро она поняла, что лестница имеет легкий наклон и закручивается по спирали вокруг каменного стержня, являющегося непосредственной сердцевиной башни.

Кто бы мог предположить, что цитадель по факту являет собой лестницу, подумала про себя Панси. Восхождение, катарсис, избавление — создатели форта явно были просто помешаны на символике.

Панси давно сбилась со счета — ступени казались бесконечными. Но, как известно, бесконечно только время; все земное рано или поздно заканчивается. Это Панси осознала с некоторым облегчением, выйдя, наконец, на ярко освещенную лучами заходящего солнца верхнюю площадку башни.

Едва ли ранее Панси отдавала себе отчет в том, когда именно состояние когнитивного диссонанса накрывает ее с головой. Но сейчас мысль о нем была первой, что пришла ей в голову.

Панси морально готова была ко всему: и к мифическому сражению, и к разверзшимся небесам, и к геенне огненной, но она и предположить не могла, что святая святых Мертенгарда на поверку представляет собой чердак, к тому же хорошо захламленный. Оглядывая нагромождения вещей справа и слева от себя, Панси никак не могла соотнести размеры площадки с крайней степенью ее переполненности. Здесь было множество вещей, однако все их объединяло одно — их не поддающаяся оспариванию редкость.

Разглядывая удивительно балансирующие в воздухе раритетные конструкции, Панси зацепилась взглядом за песочные часы, стоявшие рядом с древним сервизом и потемневшей от времени картиной, изображавшей полуночное купание русалок при свете луны. В голове мелькнула мысль о том, что, быть может, свеча и кубок тоже находятся где-то поблизости, как вдруг ее отвлекли. Ветер донес отдаленные голоса, и, развернувшись, Панси увидела стоявших внизу ребят на невероятном расстоянии от нее.

Сердце радостно затрепетало. Глянув вниз, Панси отступила на шаг, осознав, на какой непозволительной высоте она находится.

— Драко!

Слово вырвалось стремительной ласточкой, но, не выдержав расстояния, рассеялось по пути.

— Уизли!

— Лавгуд!

— Поттер!

Панси снова и снова надрывала голос, пока, наконец, не поняла, что это бесполезно — было слишком высоко; они ее не слышали.

Судорожно рыская глазами вокруг, Панси схватила лежавший у стены камень и бросила вниз, но и это обернулось провалом: камень упал слишком далеко от них.

Да как же...

Перебрав в уме все возможные варианты, Панси бессильно привалилась к стене. Облокотившись головой на каменную притолоку, она почувствовала тяжело накатывающую безнадежность.

Она думала, что выхода не было.

Но выход есть всегда.

Бездумно оглядывая стены рядом с собой, Панси заметила то, что заставило ее замереть. Секундой позже она рванулась вперед и что есть силы дернула за веревку.

Громовой удар колокола, казалось, начисто лишил ее слуха.

Метнувшись к краю площадки, она что есть силы закричала снова.

— Драко!

Они не услышали ее, но услышали колокол и, синхронно повернувшись к пятой башне, посмотрели на каменную химеру.

Огонь внутри нее зажегся. Они заметили Панси.

— Панс! — завопил Малфой. Она не услышала, но это и не было нужно: Паркинсон видела, что они смотрят наверх.

В тот же момент внизу на центральной площадке форта стали медленно подниматься решетки.

Гарри и Гермиона кинулись к Рону, который, подгибая ногу, уже протискивался под одной из них. Драко остался у постамента с печатями, смотря на Панси и отчаянно жестикулируя.

Панси не слышала его, но того, что она увидела, ей хватило: они собрали печати.

В тот же миг Полумна вставила в оставшуюся ячейку последнюю металлическую табличку.

Одну бесконечно долгую минуту не происходило ничего. Стоявшими внизу уже начало было овладевать сомнение, как вдруг Гермиона воскликнула:

— Смотрите!

От каждой из занявших свои места табличек в стороны разошлись короткие ярко-красные лучи. Соединившись воедино, они загорелись теплым золотым цветом. От каждого элемента к центру побежала ставшая видимой колеблющаяся волна.

Все, находившиеся внизу, резко отпрянули.

Ослепительная вспышка озарила постамент. Каменный пьедестал пришел в движение: плита разошлась, и часть его просела внутрь, образовав три небольшие, но вполне четкие ступени.

Но больше всего наблюдавших поразило не это.

Одновременно со ступенями, словно сотканная из отливающих серебром линий, над пьедесталом проявлялась прямая лестница, ведущая вертикально вверх.

Посмотрев на вершину пятой башни, ребята увидели, что навстречу ей от края площадки отделяется и быстро обретает форму призрачный мост.

— Я, конечно, чего угодно ожидал сейчас, — наконец, подал голос Малфой, — но стремянка...

Вертикально взмывающая вверх лестница, окруженная расходящимися невесомыми кольцами бледно-серебристого света, и впрямь напоминала скорее обычную маггловскую стремянку.

— Похоже, создатели форта с юмором подошли к строительству... — пробормотал Рон.

— Нет времени! — воскликнула Гермиона. — Отсчет наверняка начался, и если так, то у нас меньше десяти минут!

Осознав верность ее слов, ребята рванули к лестнице. Первым по ступеням на пьедестал взобрался Поттер и ухватился за светящуюся перекладину. Линия коротко вспыхнула, искрясь вокруг его руки. Секунду привыкая к щекочущему покалыванию, Гарри обхватил перекладину поудобнее и, подтянувшись, начал стремительно взбираться наверх.

Рон и Полумна пошли следом. Лестница, несмотря на свою видимую прочность, оказалась под стать веревочной и сильно раскачивалась на ветру. Ухватить ее стоящим внизу было все сложнее. В какой-то момент все еще стоявшие внизу Драко и Гермиона ахнули: перекладина выскользнула из рук Полумны, и она съехала вниз. Однако то ли ветер удачно качнул веревку, то ли природная цепкость помогла ей быстро прийти в себя, но Лавгуд смогла уцепиться за край лестницы и больше его не выпускала.

Следующим на подъем пошел Драко. Перед этим он галантно предложил вперед пойти Гермионе, но та наотрез отказалась. Что-то держало ее внизу, и она, периодически посматривая на взбиравшихся, лихорадочно озиралась, пытаясь найти источник смутной тревоги.

Источник вскоре неспешной походкой подошел к лестнице. Себастьян. Едва завидев его, Гермиона поняла, что ждала именно этого.

Время стремительно истекало, но Уизли медлила. Бегло посмотрев вверх, она обернулась к Себастьяну и, не зная, что сказать, сделала приглашающий жест рукой. Смотритель отрицательно кивнул и молча указал на лестницу. Сама не зная, почему, Гермиона последовала указанию, продолжая, однако, оглядываться. Тяжелый внимательный взгляд, которым провожал ее Себастьян, не давал покоя. Так смотрят люди, знающие больше, чем могли бы и желали бы сообщить.

Уже поднимаясь к мосту, Гермиона вдруг ощутила острую горечь: почему он не идет с ними, зачем остается? Держась одной рукой за перекладину, девушка вновь оглянулась. Себастьян продолжал смотреть. Она — растерянно, он — спокойно. Глаза в глаза. Если раньше Гермиона считала смотрителя равнодушным, сейчас он таковым не был.

Эти глаза не давали ответов — они прощались, раз и навсегда. Не желая сдаваться, Гермиона позвала снова, протянув смотрителю руку. Себастьян задержал взгляд на раскрытой ладони и вторично коротко качнул головой.

Гермиона опустила голову.

— Но почему? — В голосе дрогнула мольба.

— Ступайте, мадам, — твердо оборвал Себастьян. — Форт не разбрасывается приглашениями.

Гермиона тихо вздохнула и быстро поднялась по ступеням.

Они вышли на площадку и в нерешительности остановились. Призрачный мост слабо серебрился позади них.

Панси, которую каждый, кто ступал с моста на твердый камень, крепко обнимал, похлопывал по плечу и расспрашивал о ее злоключениях, только таинственно отмалчивалась. Она решила, что потом все им расскажет, умолчав лишь о некоторых деталях, слишком личных для нее самой.

Гораздо скорее, чем слушать ее рассказ, им предстояло выяснить, что же представляет собой портал. Поднявшись по лестнице и пройдя по мосту, ребята увидели то же, что видела до того Панси — груды наставленного друг на дружку древнего хлама, и совершенно не представляли, как должен выглядеть портал. Себастьян никаких комментариев на этот счет не дал, а спускаться по отвесной раскачивающейся лестнице вниз никто не рискнул бы.

Гермиона вслух размышляла, что, учитывая специфические пристрастия строителей форта, могло бы быть искомым артефактом, остальные слушали ее краем уха: они искали, судорожно перебирая руками что попало.

В какой-то момент Гермиона одернула их: портал — не игрушка, он срабатывает единожды. И если они не хотят остаться здесь навечно, стоит хорошенько все обдумать. Носиться же от вещи к вещи, одновременно цепляя ее дюжиной рук, не имело никакого смысла.

Панси не слушала Гермиону; она думала о символах, изображенных на двери внизу. Интуиция подсказывала ей, что нужно искать один из них, но какой именно, пока оставалось загадкой.

Песочные часы были на том же самом месте; свеча обнаружилась чуть дальше, скромно ютясь на краю инкрустированной янтарем шкатулки. Кубка пока видно не было, и его видимое отсутствие вызывало у Панси подозрение, что именно его-то и нужно искать.

Сообщив стоявшим рядом Поттеру и Драко о том, что, на ее взгляд, стоит, прежде всего, обращать внимание на вещи, хотя бы отдаленно напоминающие кубок, Панси медленно пошла по площадке. Время истекало, однако она не торопилась: Панси чувствовала, что близка к истине. Привалившись к стене, изнемогавший от жары Рон протянул руку к чему-то, что цепкий взгляд Панси успел заметить еще раньше.

— Не смей! — выкрикнула она, и прежде, чем Рон опомнился, подскочила к нему и отвела его руку. — Вот то, что нам нужно!

На ее крик пришли остальные. Все собравшиеся во все глаза смотрели на то, на что с таким нетерпением показывала Панси: маленькую нефритовую чашу на тонкой ножке с чем-то тускло поблескивавшем на дне.

— Подожди-ка, — Гермиона подошла ближе и пригляделась. — Откуда в форте Феликс Фелицис?

Мозг Панси лихорадочно анализировал информацию.

— Точно! — воскликнула она. — «И лишь удача вам поможет!» Помните? Феликс — жидкая удача! Это ответ! Кубок — портал!

Теперь на чашу смотрели во все глаза, рассматривая это небольшой, тонкой работы спасительное изделие. Решившись, они сгрудились вокруг нее.

— На счет три, — собравшись с духом, проговорила Панси. — Раз, два...

На «три» шесть рук, вытянув указательные пальцы, разом коснулись обода чаши. Сверкнула ослепительная вспышка, пространство распороло надвое и неведомая сила, скрутив, увлекла их за собой.

На площадку накатила тишина; только ветер играл выцветшими занавесями на вырезанной искусным мастером сцене одного из артефактов и беспокойные волны мягко шумели у темных, безмолвных стен.