To look dead in the face (гет)

Что же, черт возьми, остается, когда все кончается?

Илья Стогoff, «mASIAfucker»

Малфой снова подвергся адской пытке. Он попытался устоять, но ноги неумолимо подкашивались. Пустая надежда на то, что заклятию можно противостоять, испарилась.

Хотелось услышать только два заветных слова — «Авада Кедавра», которые избавят его от адской боли. Навсегда.

На этот раз пытка длилась дольше. Люциус почти отключился, что его сильно напугало. Совершенно не хотелось вновь погружаться в свои воспоминания, невесть, почему всплывающие в его голове во время агонии. Темный Лорд, скорее всего, тоже их видел. Люциус понял, что тот злится, все больше и больше считая бывшего слугу чувствительным идиотом. Малфой прекрасно знал тот предел своего организма, после которого Круцио лишит его сознания. В этот раз этого, почему-то, не произошло.

После очередной пытки Люциус уже не смог подняться на ноги, как ни пытался.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

Голос Волдеморта острым кинжалом вонзился в голову, возвращая Люциуса к реальности, к происходящему, к боли.

— Ты ждешь, когда вас найдет этот старик… Дамблдор… — Темный Лорд поморщился, как будто хлебнул уксуса. — Что ж, он придет и спасет ее. ЕЕ, а не тебя. О себе ты даже не задумался… Как низко ты пал, Люциус.

Он помолчал.

Люциус встал на колени. Большее ему не удалось.

— Что ж… Ну, жди, Малфой, жди своего нового хозяина и живи дальше своей никчёмной жизнью…

Пять секунд тишины.

— Авада Кедавра!

Зеленый луч вырвался из волшебной палочки Темного Лорда.

Казалось, что время замедлило свой ход.

Заклинание летело в сердце Гермионы. Люциус подумал, что он может успеть, добежит до нее, заслонит собой, потому что с того момента, как страшные слова были сказаны, прошло, казалось, несколько минут.

Луч ударил Гермиону в грудь, она пошатнулась и упала.

Волдеморт с Пожирателями Смерти немедленно исчезли.

Люциус остался один.

Он остался один с любимой девушкой…

Его мозг отказывался воспринимать увиденное. Он ползком, даже не силясь встать, добрался до Гермионы.

Стемнело.

Ее лицо было не просто бледным, а синеватым в свете восходящей луны.

Широко распахнутые карие глаза изумленно смотрели в небо.

Она была мертва. Убита. Лишена жизни. Только что, на его глазах. Ей было шестнадцать лет...

Как это так — только что на этом лице отражались все ее эмоции — страх, ненависть, любовь… Теперь же оно напоминало застывшую маску, искусно сделанную неведомыми мастерами. Идеал девичьей красоты. Воплощение женственности в камне.

Люциус приподнял её голову и прижал девушку к груди, стараясь поделиться с ней своим теплом, как будто это могло вернуть ей жизнь.

Вокруг откуда-то появились люди. Люциус слышал голос Дамблдора совсем рядом с собой, но не мог разобрать слов. Да он и не пытался.

Люциус Малфой впервые в жизни плакал.

Горячие слезы обжигали щеки и падали на лицо мёртвой девушки.

«Где же ты был раньше, Дамблдор. Почему не успел? Ты же всегда успевал, когда пытались убить твоего любимого Поттера. Почему же ты не успел сейчас…»

Люциус дрожал всем телом, ощущая, как она холодеет. Осознавая понемногу, что Гермиона Грейнджер, его самый любимый и самый близкий человек на свете, теперь мертв. Она больше никогда не увидит солнца, никогда не будет улыбаться. Никогда не сможет напомнить ему, что он, Люциус, тоже человек, и что он тоже имеет право на чувства. Только при ней он мог, не стесняясь, говорить то, что он думал, а не делать безразличный вид.

Превозмогая боль, физическую и душевную, Люциус еще крепче сжимал ее в своих объятиях. Наконец, он смог поднять голову и посмотреть на то, что происходит вокруг него.

Дамблдор. Уизли. Поттер.

Драко.

Авроры. Преподаватели. У всех в глазах читался ужас. Они переговаривались вполголоса, глядя на сцену, открывшуюся их глазам, ничего не понимая. Видимо, спеша сюда, они ожидали увидеть нечто другое. Возможно, мертвое тело Гермионы, и Малфоя, стоящего над ним и злобно смеющегося. Смеющегося, но не плачущего.

— Дамблдор! — выкрикнул Люциус дрожащим голосом. Ему было глубоко наплевать на то, что его видит в слезах столько народа, включая собственного сына. Да, собственно, никто никогда не видел его таким, потому что Люциус никогда не плакал. Ни от боли, ни от обиды. Сейчас ему стало немного легче. Тяжелый комок в горле взорвался и превратился в горячие потоки слез. — Дамблдор! Почему ты опоздал? Чем она хуже твоего Поттера?! Почему ЕГО ты всегда спасаешь, и всегда вовремя, а ее — нет…

— Люциус… — директор успокаивающе поднял руку.

— Почему ты не спас ее, а? — кричал он. — Ты же всегда появляешься в нужный момент, когда у кого-то что-то не в порядке! Мне ли не знать! Сколько раз ты нарушал мои планы!

— Люциус, успокойся, — чуть громче сказал Дамблдор. — Ты ранен, у тебя сильное нервное потрясение… Отпусти девочку…

— Нет! — яростно выкрикнул Малфой.

Он увидел в толпе Драко, его глаза были испуганными.

Да… Сын уж точно не ожидал от него ничего подобного, и теперь совершенно не понимал, как реагировать на увиденное.

Люциус почувствовал, как кто-то взял его под руки и легонько потянул от Гермионы. Малфой не смог сопротивляться Его тело слишком ослабело от заклинаний.

Внутри была огромная, всепоглощающая пустота, как будто все, ради чего он жил, теперь перестало существовать, и в будущем уже не будет НИЧЕГО — ни хорошего, ни плохого. Только пустота.

Люциус простоял всего несколько секунд, а потом его ноги подкосились, и сознание, истерзанное пережитым, покинуло его.

Что теперь будет?

Волдеморт поступил очень жестоко. Он знал, что Люциусу гораздо сложнее будет жить с сознанием того, что его любимой девушки больше нет, чем умереть самому. Это было еще одно его издевательство. Он вообще любил играть на чувствах людей, справедливо полагая, что моральная боль гораздо страшнее физической.

Так он решил отомстить Люциусу за предательство.

Ему это удалось.

Нет ничего хуже того, когда человек доходит до этой черты, когда он сам хочет умереть, когда ему незачем больше жить.

Когда ты просыпаешься утром и понимаешь, что тот, ради кого ты просыпался в последнее время, больше не существует. И просыпаться, в общем-то, не надо было, выходит. Но нет — ты обязан встать, делать какие-то дурацкие дела, которые заставляет тебя делать эта дурацкая жизнь, и ты не понимаешь, ради чего теперь все это. Кому это надо, если ЕЕ больше нет.

И тебе будет плевать на сожаление других людей, их сочувствие, их советы и ободряющие слова, потому что они-то ведь не знают, каково это. Им просто легко говорить. А тебе жить с этим всю оставшуюся жизнь…

Ты понимаешь, что когда-нибудь эта депрессия кончится, и ты будешь любить уже кого-то другого… Но та пустота, которая образовалась в твоей душе тогда, когда тебя лишили самого дорогого человека — она уже не затянется. Это все равно, как если бы у тебя отрезали руку: рана-то заживет, а другая рука уже не вырастет.

Такое не забывается…

Такое заставляет людей кардинально менять свою жизнь. Они меняют её, чтобы побыстрее всё забыть, хотя забыть, конечно, никогда не получится…