Околоквиддич (гет)

Стук в дверь раздался поздно ночью. За окном моросило, Мариса, Джордж и Фред и не спали, сидели на кухне, разливали себе уже по третьей чашке чая и старались не смеяться слишком громко. Станимира все равно слышала их смех. Сегодня днем она видела Хьюго, сурового, огромного парня, который почему-то слушал какую-то заунывную муть. На вид ему было лет тридцать, но Станимира знала, что он моложе, намного моложе. Она думала, что сын Гермионы и Рона должен быть рыжим тщедушным умником, но Хьюго был темноволосым, с кривыми зубами и потрескавшимися от ветра губами, с огромными ладонями.

— Ну привет, — сказал он, протянув свою лапищу для знакомства. — Пако сегодня не здесь?

— Нет.

Она почти ничего не знала о Гермионе — отец не пускал ее в свои воспоминания, но она ненавидела эту женщину. Это из-за нее великий Крам пристрастился к маггловскому телевидению, из-за нее никуда не ходил и ни на кого не смотрел. Рядом с ним ошивались модели, девчонки из “Гарпий”, какие-то журналистки, а он и думать не хотел о том, чтобы жениться. Дед Станимиры, Тодор Крам, часто повторял, что убил бы сына, если бы он не подарил ему внучку. Во всем виновата эта англичанка, так говорил старый Тодор. И Станимира знала: во всем действительно виновата она, эта Гермиона. Один раз, оставшись в болгарской квартире, она полезла искать купленные отцом новые снитчи, а вместо этого наткнулась на старую жестяную коробку. Сверху лежала фотография — Гермиона с зачесанными назад волосами, в летящей мантии, смеется и держит под руку молодого Виктора. И подпись — “Святочный бал”. В коробке лежали письма и открытки: Станимира взяла в руки одну, с Биг Беном. “Привет, Вик! Прости, что долго не писала, но в Хогвартсе все не слишком гладко — к нам прислали некую Амбридж...”. Станимира отбросила открытку: нет уж, она не будет читать чужие письма!

Она думала, что возненавидит детей Гермионы и Рона, как только их увидит. Но этот Хьюго был каким-то совсем другим, и Станимира заметила, что глаза у него грустные.

— Ты хороший ловец, — произнес Хьюго. — Только очень торопишься.

Он обошел ее, рассматривая со всех сторон, будто бы она была каким-то памятником архитектуры. Нет уж, пора убираться отсюда, не может друг Пако быть и ее другом тоже.

— А я смотрю, ты специалист по ловцам, — Станимира вскинула подбородок.

— Немножко, — Хьюго усмехнулся. Ему нравилось поддразнивать ее, это было заметно.

— Слушай сюда, я знаю, кто ты такой, так что придержи свой язык. Еще чего! Отпрыск Грейнджер будет учить меня играть в квиддич!

Она вылетела из комнаты со скоростью бладжера. Саркастичный смех Хьюго еще долго разносился по дому. Он и сейчас преследовал ее, когда она лежала, свернувшись калачиком и слушала звуки, доносящиеся с нижнего этажа. Она поняла, что все трое оторвались от своего чаепития, и близнецы пошли открывать дверь. И после того, как все защитные заклятия были сняты, никто не проронил ни единого звука. И вдруг послышался крик.

— Что вы сделали с моим сыном? — надсадный женский голос отразился от каждого уголка дома. — Фред!

Станимира тихонько сползла с кровати и вышла в коридор, остановившись у лестницы.

Альбус в тюрьме! — взвыла женщина еще раз, и Станимира увидела, что у кричавшей ярко-рыжие волосы, которые выбиваются из-под серой шапочки. Она дала Фреду пощечину, он даже не сопротивлялся. Джордж попробовал схватить ее за руку, но она вырвалась, замахнулась, но остановилась и, закрыв ладонями лицо, села на пол и заплакала.

— Джинни, вставай, — Мариса подала ей руку, но она не приняла ее.

— Это ты, — сказала она уже спокойнее, — что ты с ним сделала?

— Ничего, — Мариса улыбнулась, — Альбус болен, мы говорили тебе об этом, а ты почему-то не верила.

— Он не болен, — огрызнулась Джинни. — Он не был больным!

Мариса присела рядом на корточки, то же самое сделали Фред и Джордж.

— Послушай, — начал Фред мягко, — он не узнавал тебя. Он думал, что ты умерла. Он уже почти никого не узнавал.

— Так почему ты оставил его? — ответила Джинни. — Как ты мог его оставить?

— Потихоньку ему стало лучше, Джин, — Мариса потрепала ее за плечо. — Его нельзя сдерживать, иначе все вернется снова. Мы ни на секунду не теряли его из виду.

– Он под следствием, — Джинни всхлипнула. — Он сказал, что убил этого парня, Фалькона... Он не не мог убить его, не мог...

— Не мог, — Станимира вздрогнула, потому что мимо нее прошел Пако. — Фалькон жив, его никто не убивал. И в ближайшее время все об этом узнают.

Боясь быть обнаруженной, Станимира на цыпочках вернулась в коридор и зашла в ванную. Она села на крышку унитаза, уперла ноги в стену и, положив подбородок на колени, сидела так полчаса, а может, и больше. Она в ужасе вспомнила то, что в день исчезновения Финиста ей показалось, что она видела Альбуса. Неужели Финист и правда мертв? Неужели его убил Альбус? Хотелось заплакать, но слезы почему-то никак не хотели течь.

— Эй, Крам!

В дверях стоял Пако. Станимира ужаснулась — на его лице не было ни единого живого места. Нос распух, под левым глазом красовался огромный синяк, на щеке была свежая ссадина.

Пако набрал воды в раковину и, морщась от боли, промокнул лицо полотенцем.

Помоги мне, — он обернулся и протянул ей полотенце. Она неловко взяла его и, аккуратно приподняв ладонью густую челку Пако, провела полотенцем по его лицу. Он удивленно посмотрел на нее и улыбнулся. Улыбка у Пако была добрая, вода капала с кончика его чуть вздернутого — такого, как у Фреда — носа, и Станимире отчего-то стало легче.

— Он же не умер? Скажи мне? — спросила она тихо, промокнув глубокую царапину на его щеке.

— Конечно, нет, — ответил он сухо, так, словно минута неожиданной близости была лишь нелепой случайностью.

* * *

Ему хуже. Ему лучше. Ему хуже, — эти слова повторяет Фред, когда в дом кто-то приходит. Он говорит абсолютно спокойно, потом возвращается к моей кровати и начинает шутить. Он рассказывает какие-то идиотские приколы, и если бы я не знал, что он делает это специально, но было бы очень смешно. Джордж спит, его храп раздается на весь дом, и это тоже смешно, я думаю, он храпит так назло мне, но я не смеюсь. У меня был врач, который долго спрашивал, когда началось искажение реальности, а я сказал, что не знаю, потому что как понять, что реальность, а что — ее искажение?

— Он проецирует свои ночные кошмары, не отличает их от реального положения вещей, — сказал он.

— И что делать? — Мариса прислонилась к стене. Я в первый раз видел ее такой — она сутулилась, она нервно покусывала ноготь большого пальца, она снова начала говорить со своим южноамериканским акцентом. Я представлял, что звуки, выходящие из ее рта, — это какие-то чудные птицы, красные, желтые, зеленые, в общем, южные, те, которые живут в Аргентине, откуда родом Мариса.

— Не пытаться ему перечить, — доктор развел руками. — Поддержите его иллюзию, пусть он это переживет.

— Он считает, что его мать умерла, — Фред смотрит на этого колдодоктора, как на сумасшедшего.

Я ненавижу Фреда, потому что он говорит “он считает”, хотя все так и есть, ее не стало неделю назад, он сбросилась с обрыва, я это видел, я бежал за ней, но она не останавливалась, а я устал бежать.

Я не знал, почему они сделали это со мной, но Скорпиус рассказал мне, он мне все рассказал. Он сказал, что моя мать умерла, потому что больше не могла это терпеть. Он сказал, что кровные узы ничего не значат. Он сказал, что настоящая семья — это фирма, а настоящая жизнь — это околоквиддич. “Здесь тебе никто не скажет, что ты ненормальный, Поттер, потому что это не так”, — вот что сказал Скорпиус.

Я думаю об этом, лежа на грязном полу в Азкабане. Говорили, здесь очень страшно, но пока я могу сказать, что здесь просто тихо, настолько, что я слышу, как за окном дышит привратник, настолько, что не ничто не мешает представлять, что Скорпиус здесь, в соседней камере, что мы вместе против целого мира.

“Я убил Финиста Фалькона”, — повторяю я, пытаясь вспомнить этот день во всех подробностях, пытаясь понять, почему я его убил, но я не нахожу ответа.

* * *

Виктор не любит Бжезинского, считает его напыщенным старым индюком, слишком пекущимся о традициях и правилах. Бжезинский не любит Виктора, потому что тот не чтит свой род. Старый Тодор, с которым директор любил в былые времена пить сливовицу на веранде его дома, точно бы такого не одобрил. Но сегодня — радостный день.

— Они нашли его, господин Крам, — шамкает Бжезинский, как только Виктор неловко протискивается в кабинет. — Нашли убийцу Фалькона! Мальчик признался!

— И кто это? — Виктор садится в глубокое кресло и кладет руки на колени, как школьник.

— Альбус Поттер.

— Вы ошибаетесь, директор, я знал Поттеров долгие годы, их сын не мог совершить такое.

Бжезинский морщится, видно, ему не очень-то и хотелось говорить о Фальконе, но ведь Крам все равно будет допытываться.

— Давайте лучше о хорошем, господин Крам, — одними губами улыбается Бжезинский. — Вас уже можно поздравить?

— С чем? — Виктор удивлен.

— Когда свадьба? — говорит Бжезинский, все еще продолжая улыбаться.

— С кем? — переспрашивает Виктор. — В смысле, чья?

— Вашей дочери и Уизли, конечно.

Уизли?! В первую минуту Виктор даже не может сообразить, о каком Уизли идет речь, но потом понимает: Франсиско, кто же еще.

— Кто вам рассказал? — аккуратно спрашивает он.

— Аделина Крамская-Фалькон, она недавно гостила у вашей дочери, та сама ей рассказала. Вы уверены, что Уизли — это подходящая партия? Он же игрок в квиддич...

— Ну и что? — Виктор поднимает глаза на директора. — Быть игроком в квиддич — это плохо?

— Конечно, нет, — после непродолжительной паузы говорит Бжезинский, — что вы. Так когда знаменательное событие?

— Мы еще не решили, — отвечает Виктор, — траур по Финисту, Станимира только приступила к тренировкам...

— Я понимаю.

Виктор выходит из кабинета на негнущихся ногах. Смотрит на часы — без десяти десять. Он запрыгивает на метлу, летит до Софии, там разбрасывает по квартире летучий порох. “Лондон!”, — кричит он, но вместо своей квартиры оказывается на темной улочке в Ковент— гардене, где на него удивленно смотрит пьяный бомж. Он едет до своей квартиры на метро, перекинув через плечо метлу и мантию, на него все косятся, но он только считает остановки.

Перепрыгивая через ступени, он на ходу вытаскивает палочку.

Престарелые соседи слышат крики и грохот, но боятся выйти и посмотреть: неужели всегда тихий и вежливый Виктор собирается кого-то убить?

— Экспеллиармус! — кричит Виктор, и палочка падает из рук Пако, который так и застывает с пакетом молока в руках.

Виктор набрасывается на него и валит на пол. Молоко падает у Пако из рук и течет по небольшому коврику. Он пытается вырваться, но Виктор сильнее, намного сильнее.

— За моей спиной!— ревет Виктор и отвешивает Пако пощечину. — Так тебя родители учили поступать с друзьями, Уизли?