Девушка и Снейп (гет)

По здравом размышлении я, разумеется, поняла, что обижаться не стоит, и что я со своей игрой в ассоциации невольно коснулась чего-то очень личного. Поэтому в свою спальню я вошла в раздумьях совсем иного рода. С одной стороны, я однажды последовала совету Снейпа, и этот совет дал в целом положительный результат. Новая компания отчасти смягчила мое горе, хотя мне до сих пор трудно не сравнивать эту веселую троицу с навсегда утраченной подругой. Но с другой стороны — как преодолеть стеснение? Как вынести на всеобщее обозрение то, что раньше предназначалось лишь Хельге?

Вечером, дождавшись, пока Диана, Кэтрин и Мэри улягутся, я смущенно откашлялась и произнесла:

— Я, наверное, еще не говорила, что сочиняю сказки? Хотите, расскажу?

Моё предложение было встречено с энтузиазмом:

— Сказки?

— Сама сочиняешь?!

— Класс! Расскажи нам что-нибудь о любви!

Я помолчала немного, перебирая в памяти то, что сочиняла в начале учебного года, принялась рассказывать о сероглазой принцессе и волшебной речке — в этой истории было больше всего романтики. Каково же было мое изумление, когда к концу прослезились все — даже Диана. Вечером следующего дня меня попросили о новой сказке. Ещё через день Кэтрин привела послушать двух своих приятельниц, а в среду ко мне подошел Дик Сайм, староста Хаффлпаффа, и попросил написать статью для «Хогвартс газетт», издававшейся нашим факультетом не реже раза в месяц.

Эта просьба смутила меня — я никогда не писала газетных статей. Однако отказываться не стала. Подумала, пособирала материалы и написала большую полу-юмористическую статью о картинах, расположенных на четвертом этаже Хогвартса. В ней было все: и шутливое описание внешнего вида, и нрав их обитателей, и прозвища, данные учащимися, и кое-какие факты из истории создания. В день выхода газеты однокурсники забросали меня поздравлениями с удачным дебютом, а день спустя к ним присоединились учащиеся Равенкло. Дик Сайм взял с меня обещание писать статьи для каждого следующего номера. Окрыленная успехом, я послала свежий номер «Хогвартс газетт» папе.

Утром с совиной почтой пришло письмо. Я спешно вскрыла его, полагая, что это ответ от отца. Но в конверте обнаружился листок лишь с двумя строчками.

«Мисс Мэй!

Наше сегодняшнее чаепитие отменяется. Я уезжаю на три-четыре дня.

С. Снейп»

Сердце болезненно заныло. Почему он уезжает? А самое главное — куда? Целых три, а может быть, четыре дня я его не увижу. Мне показалось, что свет свечей, освещавших Большой Зал, безнадежно померк. Пальцы сами потянулись, чтобы заплести косу, но заплетать теперь было нечего.

Трудно сказать, как я пережила три следующих дня. Я пыталась быть спокойной и деятельной, но безуспешно. С трудом пересидев уроки, и кое-как сделав домашние задания, я подолгу слонялась по замку, словно отыскивая в его стенах потерянное сокровище. Иногда люди с картин заговаривали со мной. Я останавливалась, чтобы поболтать с ними, но любая беседа очень скоро наскучивала мне, и я вновь продолжала свое унылое путешествие.

Как-то раз меня окликнул сэр Кэдоган, рыцарь со старинного портрета:

— Прекрасная дева, как я счастлив видеть Вас!

— Спасибо, — я вежливо улыбнулась в ответ, — я тоже рада Вас видеть.

— Вы столь же добры, сколь и прекрасны, поэтому я решился умолять Вас, — сэр Кэдоган встал на колени, — будьте дамой моего сердца!

Его поза и патетические жесты были невероятно потешны, но сама просьба тронула меня, поэтому я сказала так мягко, как только могла:

— Мне жаль огорчать Вас, сэр Кэдоган, но мое сердце мне не принадлежит.

— О, горе мне! — возопил рыцарь, потрясая щитом. — Я должен незамедлительно убить дракона, чтобы хоть немного утешиться! Счастлив тот, кто похитил Ваше сердце.

Ласково простившись с рыцарем, я решила, наконец, пойти к себе. Сколько можно бесцельно болтаться по Хогвартсу?! Однако что-то благое бывает легче задумать, чем осуществить, и вскоре я, как живое подтверждение этой непреложной истины, свернула совсем в другую сторону. Маловажный, в сущности, случай заставил меня серьезно задуматься. Если моё сердце мне не принадлежит, то кому оно принадлежит? Неужели профессору Снейпу?

Бесконечные коридоры привели меня к закрытой двери, за которой спевался школьный хор. Я не великий знаток музыки, но исполняемой произведение узнала сразу. То была «Серенада» Шуберта, правда, в какой-то незнакомой интерпретации. Терпеливо переждала первые такты, любопытствуя послушать, как будет петь солистка. Я не ждала чего-то особенного, поэтому была поражена вдвойне, услышав, как вступил голос певучий, насыщенный, сильный и нежный.

С первых нот, с самой первой фразы «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной», этот голос пленил меня, перенеся из темного коридора в весенний сад. Нет, не грозные статуи Хогвартса окружали меня, а миндальные деревья в цвету, не сводчатый потолок нависал надо мною — звездное небо осеняло меня, а шум листвы, сливаясь с птичьим хором, пел песни, каждая из которых была — о любви. Тело моё стояло, прислонясь к стене, но дух бродил по тому незримому саду, надеясь найти там того, кто стал для меня всех дороже.

А волшебный голос невидимой певицы пел всё выразительней, все проникновенней, словно спеша наполнить звуками мою бедную душу, и было в тех звуках «всё томленье, вся тоска любви». Хор вторил солистке полнозвучными аккордами, и мне казалось, что эта дивная музыка поднимает меня, как на крыльях. Еще немного, и я бы взлетела, словно птица. Но «Серенада» закончилась, оставив меня на земле, тяжело дышащую, взволнованную, со слезами на глазах. И я пошла прочь, не разбирая дороги, терзая себя вопросами: «Что со мной? Откуда эти слёзы? Неужели я влюблена?»

На четвертый день отсутствия Снейпа я решила проведать могилу Хельги. Только ей, пусть даже умершей, я могла рассказать о том, что творилось у меня на душе.

Я обратилась к профессору Спраут, и она срезала для меня восемь орхидей из своей личной теплицы. С этими цветами я и пошла к Хельге. После обеда, как нарочно, задул резкий ветер, поэтому пришлось надеть белую шубку, подаренную мамой на Рождество. Но тот февральский день был хотя бы солнечным, поэтому дорога к берегу озера далась мне легче, чем в прошлый раз, когда небо сплошь покрывали серые тучи. Положив цветы к подножию памятника, я опустилась на колени, и стояла так, разговаривая с Хельгой, пока ноги совсем не заледенели. Мне показалась, что моя незабвенная подруга слышит меня и утешает. О, она никогда не оставалась безучастной к моим горестям!

Я спокойно шла обратно к замку, когда знакомый голос окликнул меня:

— Мисс Мэй!

Оборачиваюсь и — о радость — вижу Снейпа! Срываюсь с места, бегу к нему, а подбежав, бережно беру его левую руку и прижимаю к сердцу. Снейп слегка вздрагивает, но не отстраняется.

— Вы вернулись, — шепчу я, уткнувшись лицом в воротник его пальто. Порывистый, злой ветер, только что рвавший с меня капюшон, внезапно затихает, и мне кажется, что так и должно быть: Снейп вернулся, все неприятности и печали прекратились, и снова весна царствует в природе и в моей душе. Но нет, это не ветер утих, это профессор, воспользовавшись свободной рукой, накрыл нас защитным куполом.

— Соскучились? — спрашивает мой бесценный друг.

— Очень.

Я непроизвольно зажмуриваюсь и чувствую, что меня осторожно, словно ребенка, гладят по волосам. Остановись мгновенье! Еще ни разу в жизни я не была так счастлива. Сердце бьется где-то у горла и, сглатывая его удары, я тихо выговариваю:

— Вы — моя самая большая радость, — и тут же пугаюсь своих слов.

Спешу скорее заглянуть Снейпу в лицо. Как тепло становится моему сердцу от его взгляда! Как неправы те, кто считает моего дорогого друга холодным и бессердечным! Можно до бесконечности любоваться этим благородным, бледным лицом, глубокими чёрными глазами, маленькой родинкой около уха, черными, как смоль, волосами. Ещё в начале зимы я бы подумала, что они спускаются вдоль щек сальными прядями, но теперь его волосы кажутся мне грозовыми тучами, сквозь которые просвечивает солнце.

«Скажи, для твоего лица каким шелкам завесой быть?

Оно как солнце, для него лишь облакам завесой быть».

Эти слова любимого поэта, как музыка, звучат в моих ушах. Что это? Неужели он действительно мне улыбается? От удивления я даже выпускаю руку профессора и, как завороженная, смотрю на его улыбку.

— Вы все слышали, сэр? Я снова слишком громко думаю?

— Да и … да. Интересный феномен. Всякий раз, когда Вас переполняют эмоции, я начинаю отчетливо слышать каждое слово. Но сравнивать меня с солнцем — это уже чересчур, Вам не кажется?

— Не кажется, — отвечаю я, любовно разглядывая его волосы и с болью вижу, что безжалостная седина уже посеребрила виски. Почему?! Он еще так молод! Ах, если бы узнать, сколько ему лет! На вид — едва ли больше тридцати пяти, но точно не скажешь. Спросить, скорей спросить!

— Где Вы были, сэр?

О том, что я задала совсем другой вопрос, догадываюсь лишь по ответу:

— На конференции.

Ну почему я так постыдно застенчива? Почему всегда спрашиваю что угодно, кроме того, что действительно хочется узнать? Я ругаю себя на все корки, и всё-таки непослушный язык вновь произносит не те слова:

— А почему так долго?

— Подобные мероприятия не ограничиваются одним днем.

Повисает пауза, во время которой я нервно тереблю рукав шубы.

— Вижу, Вы хотите спросить еще о чем-то. Спрашивайте, Джоанна. Вам незачем бояться меня.

— Сколько Вам лет, сэр?

— Я родился в 1960 году. Сейчас 1990й. Посчитайте сами.

Значит, ему уже тридцать. Кто бы мог подумать! Он старше меня всего на тринадцать лет, а пережил, наверное, столько, что и в тринадцать томов не вместится.

— А как Вы узнали меня со спины, сэр? Я ведь надела эту шубу впервые.

Мой друг немного помедлил, прежде чем ответить:

— Догадался. Кто еще мог идти от озера в такой холодный и ветреный день? Послушайте, мисс Мэй, мне надо срочно зайти к директору, но в семь вечера я жду Вас на чай.

— Приду с радостью.

* * *

С того дня отношения между нами стали намного теплее. Теперь он называл меня по фамилии только в классе, чаще приглашал к себе и почти всегда встречал приветливой улыбкой, которая так его красила, а меня заставляла заглядываться на него с непозволительными для ученицы мыслями. Мой добрый гений снова был со мной. Я успокоилась, болезненная худоба начала сходить, и соседки по комнате часто говорили, что я похорошела.

А я полюбила этих, в общем-то, милых девушек, пусть и не так, как когда-то Хельгу, но мне доставляло большое удовольствие радовать их и дарить им свое внимание и дружбу. Я взялась за новую статью для газеты и кончила её в два дня, принялась записывать сказки, и нужные слова находились сами и с легкостью складывались в предложения. С особым усердием дописала я сказку, начатую еще на Рождественском балу, и подарила её адресату. Северус молча спрятал свиток в ящик стола, и с радостью заметила, что взгляд его обычно таких строгих глаз в тот миг значительно смягчился.

Однажды, когда я потихоньку пробиралась к лестнице, ведущей в подземелья, с одной из картин меня окликнул сэр Кэдоган Уэст.

— Прекрасная дева, мне есть, что Вам сообщить. Соблаговолите подойти поближе.

Я с улыбкой приблизилась. Сэр Кэдоган спешно оттолкнул с картины пьяного ландскнехта — «Уйди, говорю тебе по-хорошему! Это секрет не для твоих ушей» — и снова поманил меня, прося подойти как можно ближе. Я послушалась и, подойдя, встретилась с грустным, нежным взглядом голубых глаз.

— Джоанна, свет моих очей, за Вами следят. Я видел, неподалеку прячется юноша, с глазами серыми, как сталь. Но ничего не бойтесь, Ваш верный рыцарь безбедно проведет Вас к тому, кого Вы любите. Вот там справа, да-да, у поворота есть статуя чудовища. Зайдя за нее, нажмите ладошкой на розу, нацарапанную на стене, и тогда откроется проход в подземелья, почти к самым его дверям. Вы же понимаете, о ком я говорю?

— Спасибо, сэр Кэдоган! Конечно, понимаю,— прошептала я со слезами на глазах.

— Не плачьте, моя красавица. Идите скорее.

Я без труда догадалась, что меня преследует не кто иной, как Джозеф Ливен, и была очень благодарна сэр Уэсту за заботу и помощь. За статуей чудовища и в самом деле обнаружилось бледное, полустёртое изображение розы, нацарапанное на камне. Я нажала на него, спешно проскользнула в приоткрывшуюся дверцу и очутилась в полной темноте. Lumos отчасти разогнал мрак, позволив разглядеть красивую винтовую лестницу и подступающие друг к другу стены, выложенные плитками из светлого камня. Такой сказочный антураж обязывал хоть немного ему соответствовать, поэтому я взяла волшебную палочку так, чтобы она была похожа на свечу, и стала спускаться по лестнице. К моему удивлению, ступени отозвались тихими мелодичными звуками, похожими на вздохи. Мне было неловко и немного страшно по ним ступать, как будто я невольно стала свидетельницей чьих-то сердечных мук. Когда лестница закончилась, я очутилась у двери, на которой уже красиво и отчетливо была выведена роза. Последнее обстоятельство привело меня в немалое изумление — неужели кто-то из Отцов-Основателей вдохновлялся моей любимой сказкой? Я постояла немного, решая, стоит ли рассказывать Снейпу про Джозефа, сэра Уэста и потайной ход, потом снова приложила ладонь к розе, и дверь бесшумно приоткрылась.

— Что с Вами, мисс Мэй? — спросил Северус, едва я переступила порог. — Что за странный, загадочный вид?

— Я вспоминала свою любимую сказку, сэр.

— И какая же любимая?

— Красавица и чудовище.

— Весьма предсказуемо, — сказал он со сдержанной улыбкой.

— Почему предсказуемо? — искренне удивилась я.

— Вы слишком романтичны, маленькая мисс! Неужели Вы и вправду верите, что красавица может полюбить чудовище?

— Верю.

— Верите? — переспросил он, недоверчиво глядя на меня.

— Верю.

Я никогда не забуду его странный взгляд, в котором вновь читался все тот же вопрос.

— Верю, — твердо ответила я. — Для меня эта сказка как бы рифмуется с другой. Может, знаете, «Маленький принц»?

Снейп покачал головой.

— Если захотите, я расскажу потом. Там есть один герой, и он говорит: «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Поэтому я думаю, что красавица вполне может полюбить чудовище, при условии, что его действительно есть за что любить.

— И Вы собираетесь претворить свои принципы в жизнь? — как мне показалось, не без ехидства спросил профессор.

— Я не красавица, сэр, — сказала я с улыбкой. — И за всю свою жизнь не встречала ни одного чудовища.

— Хотел бы я сказать то же самое, — серьезно ответил он.

— Вы это о Том-кого-нельзя-называть, да?

— И о нем тоже.

— Скажите, сэр, — спросила я робко, — Вы допускаете возможность, что он снова возродится?

— Допускаю, — просто ответил Северус и отвел взгляд от моего встревоженного взгляда.

— Вот и мама, наверное, думает то же самое, — задумчиво сказала я. — Иначе зачем бы ей самой учить меня ЗОТИ?

— А чему именно она Вас научила?

Я добросовестно перечислила все, что знала.

— Добротно, — одобрил Снейп. — Но несколько неожиданно. Полагаю, Bombarda, Fulminis и иже с ними преждевременны для девушки Вашего возраста. Однако у меня сложилось впечатление, что миссис Мэй была бы куда уместнее на посту преподавателя ЗОТИ, — тут он усмехнулся, — чем профессор Квиррел.

— Пожалуйста, только не говорите об этом директору! — взмолилась я. — Разве Вы забыли, что мама больна? Вздумай она преподавать, перфекционизм убьет её в первые же полгода.

— Это было чисто теоретическим умозаключением, — успокоил меня профессор, и далее беседа протекала уже в более спокойном русле.

В тот день время отбоя приближалось еще быстрее, чем всегда. Пора было уходить, но как найти в себе силы, чтобы расстаться с Северусом?

Уже стоя у дверей, снедаемая желанием задержаться еще хоть на минуту, я осмелилась спросить:

— Сэр, я, конечно, понимаю, что Вы — мой преподаватель и уважаемый человек, но…

— С последним утверждением можно было бы поспорить, — усмехнулся Северус.

— Прошу, не сбивайте меня, лучше скажите, считаете ли Вы меня своим другом? Хоть немного? Хоть отчасти?

— Зачем Вы это спрашиваете? — спросил он, немного нахмурившись.

— Неважно, зачем! Да или нет? — настаивала я, до боли сжав руки.

— У меня нет большого опыта в плане дружбы, мисс Мэй, но да, я думаю, Вас можно назвать моим другом.

— Тогда почему мы прощаемся не как друзья?

— Объяснитесь, пожалуйста, подробнее.

Черные глаза Снейпа казались в тот миг пугающе непроницаемыми. Но я решила пойти до конца.

— Сейчас. Когда мы прощались с Хельгой, мы всегда обнимали друг друга. Я знаю, глупо об этом просить, но можно-я-Вас-обниму? — выпалила я на одном дыхании.

Глаза его еще больше потемнели. Он шагнул ко мне и сказал странным грудным шепотом:

— Попробуйте. И то, что Вы подумали, тоже.

И я обняла его, и — страшно сказать — поцеловала. Нет, не в щеку, потому что до щеки я бы не дотянулась, но в ямочку на шее. А когда он в ответ прикоснулся губами к моей щеке… Увы, мне ни за что не описать, что я почувствовала при этом. Вселенная моей души содрогнулась до основания, ночь стала светлой, кровь потекла по венам вспять, а я, испуганная, смущенная, толкнула спиной дверь и бросилась прочь по гулким коридорам.