Девушка и Снейп (гет)

В школе только и разговоров, что о предстоящем бале: о том, кто с кем пойдет и что наденет, и о том, что Дамблдору в этом году прислали сорок коробок живых цветов для украшения замка. Самые сведущие называют даже имя отправителя. Я уже приглашена: иду с Джозефом Ливеном. Мама была бы довольна — приятный, воспитанный мальчик из хорошей семьи. Он пригласил, а я не стала отказываться. Нет сейчас в Хогвартсе того, с кем мне самой хотелось бы танцевать на Рождественском балу. Джек Ридерс, предмет моих воздыханий двухгодичной давности, уже выпустился и, как говорится, канул в Лету. А Джозефа я предупредила, что соглашусь с одним условием — после первых пяти танцев я свободна уйти. Знаю по опыту — большое количество людей в замкнутом пространстве очень утомляет. Может, поэтому мне в свое время было так трудно адаптироваться в Хогвартсе.

Хельга уже вытряхнула из моего шкафа все платья и стоит, слегка нахмурившись. Свои праздничные платья я не люблю — их покупала мама. Каждое из них «по моде и к лицу», но ни один из этих нарядов не был именно моим выбором. Ну как я, например, надену вот это, ярко-алое, или это, все в ручной вышивке? Смешно… Мне бы что-нибудь лёгкое, светлое, летящее.

— Слоник, что ты хочешь надеть? — спрашивает Хельга, оторвавшись от созерцания пёстрого вороха платьев. "Слоник" ещё одно моё ласковое прозвище, данное подругой за то, что я часто о что-нибудь бьюсь или спотыкаюсь.

— А вот это, — я наудачу протягиваю руку и достаю простое белое платьице. О, кажется, оно и вправду сгодится! Длинное, с неширокой юбкой, кружевные рукава красиво расширяются от локтя.

— Красивое, — одобряет Хельга. — Как жаль, что ты отдала профессору цветы папоротника. Они были бы идеальным дополнением. Но постой! Кажется, я кое-что придумала.

Хельга убегает. Возвращается она через четверть часа с белой лилией в руке. Я удивленно смотрю на цветок.

— Ну, разве не прелесть? Я выпросила её у профессора Флитвика. Он сейчас украшает Большой Зал, — подруга кладет цветок на мою кровать.

Не удивляюсь — обаятельная Хельга выпросит что угодно и у кого угодно. Белая лилия лежит на желтой ткани покрывала, словно христианская девственница на арене цирка. Ощущение родства, мимолетное, как прикосновение снежинки к горячей щеке, проникает в сознание — будто мы: я и лилия, странно связаны друг с другом жаждой увядать, благоухая, и радовать, забывая о своей скорби.

— Завтра мы украсим ею твою прическу. В чем дело, Джо? Ты не рада?

Прочь, прочь тревожные видения! Хельга — со мной, папа — ждет дома, и завтра — Рождество!

— Я очень рада, что ты! Спасибо, дорогая.

Звонко чмокаю Хельгу в подставленную щечку и спешно трансфигурирую стакан в вазу.

* * *

Не знаю, какой из добрых духов Хогвартса отвечает за приятные сновидения, но в Рождественскую ночь он явно взял выходной. Среди ночи я проснулась от кошмара.

Снилось мне, будто я королева в прекрасной стране, и все мои подданные — люди, говорящие звери и птицы — любят меня и называют донной Анной. Снилось, будто пирую я с ними теплым летним вечером на городской площади, близ белых стен собора столь совершенного и гармоничного, будто не люди выстроили его, а он сам, словно цветок, поднялся из-под земли. Внезапно помрачнело звездное небо и на площадь спустились ужасные демоны — звероподобные, с шипастыми руками. Началась великая битва.

Снилось мне, что друзья мои повержены, и я в белом платье, со светильником в руке хожу по усеянной мертвыми телами площади, в каждом бездыханном создании боясь узнать Хельгу. Снилось, как улетают остатки моего светлого воинства. Со слезами глядела я в небо. Там, в зеленоватом свете луны еще можно было разглядеть пегасов, взмахивающих израненными крыльями.

И такая лютая тоска пронзила мое сердце, что я, словно белая птица, поднялась в воздух, облетела шпиль собора и, гонимая сердечной мукой, понеслась куда-то на запад, над городом, над темными садами. Наконец, обессилев, камнем упала я вниз, на ветку большой осины и, плача, уселась на ней. И тут я увидела двоих, идущих между деревьями: отвратительного коренастого демона и… профессора Снейпа. Страшен был вид профессора. Белое, нечеловечески белое лицо; безумные глаза, которые, казалось, навсегда впитали в себя нестерпимый огонь пожаров и вспышки зеленых молний. Темный плащ с изумрудным подбоем спускался с его плеч.

— Летим, — говорил демон, указывая в небо, — летим и добьем их!

— Нет! Оставь меня! — сурово ответил Снейп.

Он топнул ногой, и ужасный демон улетел.

Снейп повернулся лицом к востоку. Прежде там, сияя, словно утренняя звезда, стоял прекрасный город. Теперь на востоке в полнеба поднималось багряное зарево. Профессор Зелий опустился на землю как раз под тем деревом, в листве которого я укрывалась.

— Жизнь моя стала адом, — проговорил он, — и ад ношу я в своем сердце. И что за лжец сказал, что раскаяние облегчает душу?

Потрясенная, испуганная, смотрела я сквозь листву, как слёзы бегут по щекам Снейпа, оставляя на них влажные дорожки. Сострадание, охватившее душу, было пронзительным — до слез, до мучительной боли в груди, до обрывающегося сердцебиения. Я почувствовала, что умру, если не попытаюсь его утешить. Слетела к нему с дерева и в первое мгновение растерялась: ни разу в жизни мне не приходилось видеть плачущего мужчины. Но сострадание и тут одержало верх. Страшно сказать (и даже прошептать страшно), но я обняла профессора за плечи, шепча какую-то ласковую бессмыслицу: «Тише, тише, друг. Всё будет хорошо, и сердце твое успокоится. Не плачь, прошу тебя. Всё будет хорошо, я обещаю». Гладила его по щекам, вытирая слезы, и сама плакала вместе с ним, не зная, чье это сердце — его или моё — бьется в груди так отчаянно и громко.

* * *

Просыпаюсь с жутким сердцебиением, сажусь на постели, и пальцы мои сами начинают заплетать волосы в косу.

— Джоанна, что с тобой?! — окликает меня Хельга. — Ты плакала и металась во сне.

— Кошмар приснился. Теперь мне не уснуть.

— Бери одеяло и иди ко мне, — зовет Хельга. — Я возьму тебя на ручки.

Слова «возьму тебя на ручки» у нас означают следующее: сидящая на кровати Хельга обнимает за плечи меня, сидящую рядом с ней, а я кладу голову ей на плечо. Скажу вам честно: я всегда старалась быть независимой, но, о Мерлин, как же я тоскую порой по теплу и ласке! Мама в последние годы даже по голове меня почти не гладила. Когда-то я охотно ластилась к папе: забиралась к нему на колени, теребила за бороду, терлась головой о его плечо, но после стала стесняться, и детские обычаи ушли в прошлое. Поэтому добрая, отзывчивая Хельга — сокровище для меня.

Беру одеяло и перебираюсь к Хельге. Она нежно гладит меня по волосам, и ночные кошмары отступают. Сворачиваюсь клубочком рядом с подругой. Не знаю, кому сказать «спасибо» за то, что она у меня есть, но поблагодарить так хочется! Я шепчу в темноту «спасибо тебе», и, говоря высоким слогом, Морфей принимает меня в свои объятия.

* * *

Утром Рождества просыпаюсь с ощущением счастья.

— Привет, любимое моё чудовище! С Рождеством тебя!

Это Хельга заворочалась в постели. Она ещё потирает глаза, и отлично. Стаскиваю с себя одеяло и бегу к сундуку, в котором спрятан подарок. Внутри меня все поет.

— Соловей запел от счастья, юный лик увидев твой.

Он его за розу принял — нет ошибки никакой, — декламирую я, протягивая подруге серебряную брошь в виде соловья.

— Ой, какая прелесть! — радуется Хельги. — Спасибо тебе, моё сокровище!

— Так сокровище или чудовище? — весело спрашиваю я.

— Сокровище, — нежно отвечает Хельга. Из-под её подушки высовывается уголок книги. Хельга перехватывает мой взгляд, и книга тут же оказывается у меня в руках. Это роскошное издание комедий Шекспира.

— Нравится?

— Очень нравится!

Я от души обнимаю подругу и иду разбирать остальные подарки. Самый роскошный подарок — от мамы: белая шубка, длинная и мягкая. Самый желанный — от папы: новый том арабских стихотворений. Сестренка подарила коробку дорогих конфет — то, что больше всего любит сама. По розовому фону упаковочной бумаги весело носятся друг за другом три маленьких единорога.

«Какие смешные единорожки! — думаю я. — Белые-белые, совсем как… Да! Совсем как во сне!»

Я стою спиной к Хельге, делая вид, что все еще рассматриваю упаковку, тщетно пытаясь проглотить жесткий комок, застрявший в горле. «Успокойся, Джоанна! Ну Снейп, ну приснился. Это ведь всего лишь сон. Хотя, конечно, очень необычный и яркий. Хотя, конечно, и в Рождественскую ночь. Да, тяжелый случай… Разумеется, я что-то слышала о том, что Снейп был связан с упивающимися, и о поручительстве Дамблдора, но сон-то показывал его прямо-таки инфернальным злодеем, чуть ли не раскаявшимся демоном. Можно ли верить в подобную ерунду?» Грустно улыбаюсь, вспомнив недавнюю сцену в библиотеке и то, что случилось в Хогсмиде. Разве сердце не подсказывало мне тогда, что бояться нечего, что ненадолго приоткрыть сознание можно и даже нужно?

«А все-таки, — вкрадчиво шепчет внутренний голос, — будь все это правдой, стала бы ты обнимать и утешать его? Хватило бы у тебя великодушия простить убийцу?»

«Не знаю, — честно отвечаю я. — Может, и не стала бы. Думать, что ты можешь, и на самом деле смочь — две совершенно разные вещи».