Позади дома 84 по Чаринг Кросс Роуд (гет)

Вспомнив слова одного из писем Гермионы: «Он будет готов рискнуть жизнью, съев все, что бы я ни подала ему», — Саймон отклонил ее предложение помочь в приготовлении ужина. Прежде чем сесть, он поставил в самый центр стола тарелку с несколькими видами сыра — как острого, так и обычного. Не слишком обильный десерт, но Саймон любил сыр.

— Надеюсь, ты не ждала получить в качестве напитка нечто пенистое и сладкое, — заявил он, наполняя бокал Гермионы. Отставив бутылку, Саймон жестом указал на светлую гауду, для себя выбрав ломтик нежной горгонзолы.

— Вот этот сыр должен хорошо сочетаться с твоим вином. По крайней мере, Люциус однажды сказал мне именно так, — он фыркнул, а потом ухмыльнулся: — Конечно, с Люциусом никогда не знаешь, чему верить.

Пульсация в висках прекратилась, по крайней мере, на некоторое время. Саймон не знал, голод ли был причиной его головной боли, или же она прошла благодаря самому факту их совместного ужина. К счастью, Гермиона, очевидно, не переняла от Уизли отвратительную привычку разговаривать с набитым ртом.

«Кстати об Уизли...»

Пришло время Гермионе ответить на несколько вопросов. Проглотив последний кусочек горгонзолы, Саймон склонил голову набок и вопросительно посмотрел на гостью:

— Как вышло, что ты все еще не Уизли? Поттер, насколько я знаю, уже связал себя узами брака с младшей сестрой своего приятеля. Неужели у твоего романа с рыжеволосым вратарем не случилось счастливого конца? — в голосе Саймона слышался лишь намек на его обычный сарказм.

Беседа приняла неожиданное направление, и Гермиона замерла, широко раскрыв глаза. Ранее, пока она смотрела, как Саймон готовит простую, но вкусную еду, она засыпала его вопросами, что одолевали ее разум.

Что он сделал со своей внешностью? И насколько этот процесс обратим?

Она с облегчением услышала, что большинство изменений обратимы, поскольку вызваны зельями и мазями, которые Саймон должен использовать на регулярной основе. Несколько пропущенных доз, и различия между Саймоном и Северусом почти сотрутся. Останется всего-то — нос прямее, зубы лучше, волосы короче. И трагичное отсутствие развевающейся преподавательской мантии. Хотя Гермионе пришлось признать: пока готовился ужин, она получила массу удовольствия от созерцания чудесного вида, благодарить за который нужно маггловские брюки. «Кто бы мог подумать, что все эти годы профессор Снейп скрывал под мантиями такую классную задницу?»

Гермиона решила, что лучше попридержать вопросы о его ночных кошмарах до конца ужина, чтобы не портить трапезу неприятной беседой.

Видимо, у Саймона подобных предубеждений не было.

Она проглотила кусочек сыра, камнем застывшего у нее на языке, и отложила остаток на тарелку. Вытерла пальцы о салфетку, отпила вина — и все это время размышляла, сказать ли собеседнику, что ее отношения с Роном не его ума дело, или нет.

— У нас с Роном случились непреодолимые разногласия, — за целый день сегодня ее голос еще не звучал так холодно. — Он считал меня снулой бесчувственной рыбой, неспособной понять его потребности, я же полагала его невоспитанным хамом, который не мог понять мои. Он заявил, что я фригидна. Я ответила, что он свинья... В конце концов, мы поняли: лучше остаться друзьями.

Гермиона потянулась к бокалу и сделала глоток, глядя на Саймона.

— Как вышло, что ты не умер? Я отчетливо помню тебя, истекающего кровью на полу Визжащей Хижины, и тем не менее ты жив.

Слова, произнесенные Гермионой, не отражали всей полноты чувств, которые она питала к самому младшему Уизли. Зато ее тон говорил о многом. Слушая объяснения, Саймон удивленно поднял брови. Он совершенно не подозревал, что настроение человека может настолько измениться от заданного ему вопроса.

«Фригидной? Он еще больший кретин, чем я думал».

Саймон воздержался от прикосновения к собственному горлу, услышав вопрос, заданный в свою очередь Гермионой, и поставил чашку обратно на блюдечко. Он знал, что высокий ворот свитера скрывает шрамы, но непроизвольно поморщился, снова вспомнив, как клыки Нагайны вонзились в его шею.

Отведя взгляд потемневших глаз от содержимого своей чашки, Саймон чуть улыбнулся:

— Ну же, Гермиона. Умнейшая ведьма своего поколения не должна смущаться элементарной задачей. Ты придумала, как защитить своих родителей. Что бы ты сделала на моем месте?

«Что бы я сделала? Умерла, наверное».

Она видела, как на мгновение исказилось лицо Саймона, и почувствовала себя слегка виноватой за то, что задала вопрос, гарантированно должный разбередить старые раны. Хоть и сделала так в отместку после того, как Саймон спросил о Роне. Пусть она и считала Рона своим другом, относясь к этому, впрочем, с осторожностью, мысль о неудавшихся отношениях с единственным человеком, которого она когда-либо любила, по-прежнему заставляла ее занимать глухую оборону. И она выместила свои чувства на Саймоне.

Гермиона глубоко вздохнула и отставила пустой бокал.

— Не знаю, что сделала бы на твоем месте, Саймон. Когда нам не удалось найти тело, во мне, конечно, зародились сомнения, но я видела то, что видела, и у меня не было особых оснований надеяться, что ты мог бы выжить. Все думали, что кто-то из оставшихся Пожирателей забрал твое тело и тайно захоронил его. Они, вероятно, предполагали примерно то же самое. Узнать у твоего портрета, что с тобой приключилось, или же поинтересоваться, почему он не разговаривает, было невозможно: он не пережил сражения в замке. Мне кажется, Гарри говорил, что портрет нашелся в одной из обрушившихся комнат, выгоревших почти до неузнаваемости.

Честно говоря, у меня тогда были более насущные проблемы, чем разгадка случившегося с телом моего бывшего профессора. Кроме как после случайных кошмаров, до недавнего времени я почти не размышляла об этом. А даже если бы и размышляла… Вероятность того, что ты дожил до утра, даже если тебе так или иначе удалось выбраться из хижины, была бесконечно мала.

Гермиона кивнула на кресла у камина:

— Давай пересядем, если ты не против. Мне вдруг стало как-то зябко.

— Абсолютно не против, — спокойно ответил Саймон, вставая и отодвигая ее стул. — Может быть, вместо вина налить тебе коньяка?

Хладнокровное, жесткое заявление о том, что ни одна из сторон не удосужилась проверить его состояние, не вызвало удивления. Саймон прекрасно знал, что в хаосе последней битвы всем было не до того, и тем не менее ему пришлось подавить вздох, рожденный ощущением пустоты в груди.

Прежде чем Гермиона поднялась, он протянул руку, чтобы на мгновение коснуться шелковистых волос гостьи, и вдруг понял, что устал. Устал от притворства, от одиночества, служившего единственным вознаграждением за искупление ошибок молодости. Не дожидаясь, пока низменные инстинкты одержат над ним победу, Саймон отошел к полке, на которой держал вполне приличный коньяк и бутылку Огденского. Плеснув себе виски, он сделал большой глоток, обернулся и поднял бокал в приветственном жесте.

— Если мне придется отвечать на подобные вопросы, тебе лучше как следует напоить меня.

Когда Гермиона устроилась в том же самом кресле, куда Саймон усадил ее вначале, чувство вины усилилось. Он явно не хотел обсуждать ни события ночи битвы за Хогвартс, ни то, как ему удалось выжить, оправиться от ранения, которое должно было стать смертельным. Жестоко добиваться ответов, но Гермиона нуждалась в них почти так же, как в очередном глотке воздуха.

— Что бы ты ни пил, мне подойдет. — Она подозревала, что Саймон не единственный, кому понадобится выпить что-то покрепче, прежде чем их беседа окончится. — Давай, неси сюда бутылку.

Взглянув на бутылку, которую он все еще держал в руке, и потом на Гермиону, Саймон мысленно пожал плечами. Она продолжала доказывать, что уже давно не ребенок.

— Как скажешь. Я умываю руки, — он достал пустой бокал. Сев и налив себе почти до краев, Саймон жестом предложил Гермионе поднять ее бокал и наклонил бутылку:

— Дай знак, когда хватит.

— Спасибо, достаточно, — к этому моменту жидкости в бокале было чуть больше, чем на два пальца, и Гермиона знала, что такого количества вполне хватит, чтобы поддержать ее некоторое время.

Саймон не сказал, что они пьют, но запах казался смутно знакомым. Очень осторожный глоток, от которого все ее тело содрогнулось, подтвердил подозрения. Огденское.

Гадость полная, но цель была достигнута. Под воздействием виски и тепла, исходящего от камина, озноб постепенно отступал.

— Так о чем ты говорил?

Он попытался заговорить, не отводя от нее взгляда, но не смог. Посмотрел на огонь, на жидкость в бокале. Сделал еще один большой глоток, и только потом уселся поглубже. Поскольку кресла располагались скорее рядом, чем напротив друг друга, оказалось легко притворяться перед самим собой, что он, наблюдая, как пламя в камине пожирает заранее положенное туда полено, беседует с Йориком.

— Когда вы с Поттером ушли, я был практически мертв, — ровным голосом заявил он.— Чтобы обмануть Темного… Волдеморта, мне нужно было иметь при себе зелье Живой Смерти. Дураку было ясно, что Лорд спустит на меня Нагайну. Он ведь обожал терроризировать окружающих своей тварью.

Саймон замолчал и медленно отхлебнул виски.

— Смитвик, как вам известно, разработал очень эффективный антидот. Артур Уизли может это подтвердить. Найти способ объединить два зелья в концентрированный раствор и добавить туда Крововосстанавливающее оказалось несложно.

Он слегка усмехнулся и на мгновение взглянул в ее сторону, а потом снова уставился на огонь.

— Благодаря маггловскому шприцу, которым я поспешно уколол себя в бедро, раствор оказался в моей крови, прежде чем Волдеморт повернулся ко мне спиной. Как только он оставил меня умирать, я тут же заклеил рану на шее, ну а затем появились ты и чудо-мальчик.

Он покачал бокал в руке, глядя, как закручивается воронкой оставшееся в нем виски.

— Когда действие зелья закончилось, я смог аппарировать в Тупик Прядильщиков, последнюю, так сказать, обитель моих предков, где и залечил свою рану окончательно. Что до чертова портрета... Его сожгли прежде, чем я покинул Хогвартс.

Саймон мрачно взглянул на собеседницу и не менее мрачно поинтересовался:

— Удовлетворено ли ваше нездоровое любопытство на сегодняшний вечер, мисс Грейнджер?

«Я снова мисс Грейнджер».

Она осторожно глотнула Огденского, не будучи уверенной, радоваться или беспокоиться, что виски не обжигает так сильно, как раньше. Возможно, ее горло начинает неметь?

— Если вы интересуетесь, остались ли у меня еще вопросы, боюсь, ответ разочарует вас или, по крайней мере, истощит остатки вашего терпения. — Сделав еще глоток, Гермиона практически не поморщилась и ощутила приятное тепло. — Тем не менее, мистер Сопороус, подозреваю, никто из нас особенно не стремится продолжать обсуждение настолько деликатной темы сегодня вечером.

Пока еще он не поднялся, чтобы выставить ее за дверь. Гермиона решила считать это положительным знаком, невзирая на все косые взгляды и интонации.

— Саймон, — она допила остатки виски, поставила бокал на столик и потянулась к руке собеседника. — Спасибо, что рассказал мне.

Гермиона на мгновение задержала руку, не уверенная, что ее прикосновение будет воспринято положительно, а потом отбросила осторожность и накрыла пальцы Саймона своими.

Прежний Северус немедленно отдернул бы руку, и если бы Саймон увидел хоть намек на жалость в глазах Гермионы, то поступил бы так же. Но не найдя его, только кивнул и сделал еще глоток. Он не сжал ее пальцы в ответ — это было бы слишком по-дамблдорски, — а лишь легко погладил, прежде чем осторожно отнять свою руку.

После исповеди квартира показалась ему меньше, чем обычно. Саймону стало просто необходимо выйти на крышу, и поскольку было бы верхом грубости оставить гостью сидеть в одиночестве, он поднялся и достал два плаща из небольшого шкафа рядом с входной дверью.

— Хочешь прогуляться со мной на крышу? Я могу почти стопроцентно гарантировать, что искушения сбросить тебя с нее у меня не возникнет, — Саймон чуть улыбнулся.

Крыша. Ей до сих пор было памятно письмо, написанное им всего несколько месяцев назад, в котором он рассказал ей, как выходит на крышу, когда чувствует себя неспокойно.

Гермиона улыбнулась в ответ и приняла предложенный плащ:

— Польщена таким приглашением. Мне хотелось побывать там с тех пор, как я прочитала о ней в письме.

Идя вслед за ним из квартиры и вверх по лестнице, она накинула позаимствованный плащ на плечи. Гермиона не могла не уткнуться носом в ткань, чтобы проверить, пахнет ли она как Саймон, и была благодарна, что он шел впереди и не мог наблюдать ее глупости, пусть и минутной.

«Веду себя, как школьница, влюбленная в капитана сборной по квиддичу».

Вид с крыши был почти таким же, как она себе и представляла. Звуки города приглушены достаточно, чтобы не раздражать. Луны не было видно, но Лондон светился своим собственным светом, что позволяло ей видеть профиль Саймона в окружавшей их темноте.

Легкий октябрьский ветер нагонял прохладу, и Гермиона плотнее запахнула плащ.

— Красиво.

Если бы Саймон был повесой, то такие слова послужили бы сигналом начать нашептывать Гермионе на ушко милую чепуху о том, что ее красота затмевает собой город, лежащий внизу. Но Саймон повесой не был, и ничего подобного не произнес. Вместо этого он заметил, что Гермиона запахнулась потуже, и вспомнил, как она мерзла чуть раньше. Подойдя ближе, Саймон укутал ее в свой плащ. То, что при этом ему пришлось обнять ее за плечи, по его мнению, было в некотором роде наградой.

— Да, порой вид отсюда бывает неплох, — он смотрел на ее макушку. Легкий ветер играл с кудрями Гермионы, и несколько завитков коснулись его лица. Это напомнило Саймону недавнее краткое прикосновение ее пальцев.

— Ты в моих объятиях — что ж, летим? — он вопросительно поднял бровь и слегка усмехнулся, пытаясь угадать реакцию Гермионы.

Когда-то он уже задавал ей подобный вопрос, и в то время страх удержал Гермиону от ответа. Страх падения, и — она должна была признаться себе в этом сейчас, — страх встречи с Саймоном. В своих письмах Гермиона могла казаться соблазнительной, уверенной в себе женщиной, которая могла рассмешить Саймона и даже заставить его желать себя, но в реальности... На самом деле она была все той же старой-доброй Гермионой Грейнджер, и когда Саймон спросил у своей милой, распутной, романтичной мечтательницы, отправится ли она с ним в полет, Гермиона испугалась, что разочарует его или же что он, в некотором роде, ее разочарует — и их отношения, какими бы странными они ни были, окончатся.

Теперь остался только страх, мучивший ее с первого года обучения в Хогвартсе, — страх падения. Все свелось к единственному вопросу: доверяет ли она Саймону настолько, чтобы поручить его заботам свою жизнь?

Гермиона повернулась, уткнулась лицом ему в грудь, крепко обняла, двумя руками вцепившись в свитер.

— Если ты уронишь меня, я сделаю тебе больно. Очень-очень больно.

Она старалась, чтобы эти слова прозвучали шуткой, но едва уловимое беспокойство в голосе выдало ее.

Гермиона подняла голову, чтобы посмотреть на Саймона, напряженно стараясь разглядеть черты его лица в темноте.

— Я чуть-чуть нервничаю. Нет, это ложь: я в ужасе... Просто поцелуй меня сначала, ладно?

Памятуя ее признание в письме, Саймон ожидал, что Гермиона откажется и бросится вниз по лестнице, сказав на прощание какую-нибудь гадость. Обнаружив себя в ее объятиях, оказался несколько выбит из колеи, а небольшая дрожь в ее голосе окончательно добила его. Руки Саймона сами собой поднялись, чтобы отвести волосы с лица Гермионы. В его груди появилось непривычное чувство нежности, которое угрожало, того и гляди, комком подобраться к горлу.

— Проклятая идиотская гриффиндорская гордость, — прошептал он хрипло. — Полет не входит в обязательную программу нашего вечера, Гермиона. Я всего лишь пошутил и ожидал, что мне придется гнаться за тобой вниз по лестнице.

Саймон коротко поцеловал ее и улыбнулся по-настоящему, чувствуя себя вполне безопасно в темноте.

— Однажды, когда ты будешь уверена, то встанешь мне на ноги, обнимешь меня, и мы полетим.

Он дал ей возможность отступить, и Гермионе очень хотелось воспользоваться ей.

Безумно хотелось.

Тем не менее его забота, казалось, только упрочила решимость Гермионы сделать это — отправиться в полет без метлы.

«В объятиях Саймона».

Она перестала цепляться за его свитер и опустила руки. Посмотрела на город, а затем обняла Саймона за шею обеими руками и аккуратно встала ему на ноги. Эта поза напомнила Гермионе, как она маленькой девочкой танцевала с отцом.

— Я уверена.

Саймон не солгал Гермионе, назвав себя созданием тьмы. Темнота была нежна, добра и более чем готова позволить ему такую свободу, которой день никогда не давал. Скользящим движением достав палочку из рукава, Саймон несильно сжал ее в правой руке, левой же обнял Гермиону за талию.

— Наконец-то я вижу свою мечтательницу, — в голосе Саймона послышалось легкое удивление, а затем он наклонился и поцеловал ее.

«Ventus sinus ut meus mos», — подсказало сознание, а палочка начала свое вращение над их головами. Пара поднималась, медленно поворачиваясь, пока Саймон не решил, что они достигли нужной высоты. Разорвав поцелуй, он посмотрел в сторону и вниз. Они висели довольно высоко над зданием, и Лондон распростерся под их ногами.

— Что скажешь, моя необузданная мечтательница? Летим дальше или возвращаемся?

Где-то в подсознании Гермиона отмечала изменения вокруг них, понимая, что они означают. Однако пока губы Саймона касались ее губ, пока глаза ее были крепко закрыты, Гермиона могла притворяться, что под ногами у них с Саймоном по-прежнему крыша.

Но потом он заговорил, задал вопрос, и Гермиона захныкала — очень тихо, надеясь, что Саймон не услышит, не поймет страха, который она так старалась подавить.

Осторожно открыв сначала один глаз, а потом другой, Гермиона рискнула посмотреть вниз. Вздохнув, она обняла Саймона еще крепче и поняла, что если смотреть на него или же на ночное небо над их головами, то ей становится спокойнее.

— Я… мм… не слишком тяжелая для тебя? Нам не грозит опасность рухнуть на землю кучей переломанных костей?

Саймон держит ее, он не даст ей упасть. Она не позволит ему дать ей упасть. Гермиона еще теснее прижалась к нему и рискнула еще раз взглянуть вниз.

Как только первая волна парализующего сознание ужаса схлынула, Гермиона поняла, что зрелище, открывшееся ей, действительно захватывает.

— Не могу поверить, что это вообще возможно.

Саймон, конечно, не собирался возражать против близости, коей они сейчас наслаждались, но в нем все еще оставалось немало от учителя. Насколько он мог судить, Гермиона была опасно близка к истерике.

— Гермиона, — это прозвучало почти резко. — Прекрати болтать и выслушай меня. Внимательно выслушай.

Уверившись, что завладел ее вниманием, Саймон поднял бровь и заговорил самым своим суровым преподавательским тоном:

— Тебе нужно верить в возможность наколдовать струю воды, бьющую из конца твоей палочки, или ты просто наколдовываешь эту струю? Нужно ли тебе верить, когда ты творишь Incendio или запускаешь долбаные огненные колокольчики на мантию безвинно пострадавшего профессора, в то время как он пытается — смею добавить, изо всех сил пытается, — спасти задницу твоего соученика?

Он снова говорил тем самым тоном, который всегда привлекал внимание Гермионы в классе. Этого было достаточно, чтобы отвлечь ее от размышлений на тему, когда же они упадут на землю и умрут.

— Ну, я же тогда не знала, что ты на самом деле делал! Подожди, ты знал, что это я? И не наказал меня... Безусловно, сейчас не время вникать во все случившееся когда-то.

Ей даже не пришло в голову забеспокоиться, что она уже не так тесно прижимается к нему.

— Ты хочешь сказать, что можешь летать — умение настолько редкое, что большая часть магического мира даже не подозревает о подобной возможности, — просто потому, что можешь? Просто делаешь это — и все? Тогда почему же все не могут? Почему я не могу?

— Святые вседержители, женщина, — прорычал Саймон, насупившись. Он не расстроился, просто вернулся к своему менторскому тону. Она поймет, даже если им придется провести здесь всю ночь.

— Просто удивительно, что тебе удалось школу закончить. Слушай, и, ради Мерлина, включи свои чертовы мозги и подумай, о чем я говорю. Что это за заклятия, Гермиона? Я не упомянул еще два из них.

— Все их я могу использовать, — забормотала себе под нос Гермиона, раздраженная тем, что ее отчитали как неграмотного первогодку.

Она скривилась, обдумывая проблему, оценивая и отбрасывая возможные ответы, покусывая нижнюю губу.

Огненные колокольчики — портативные чары огня, это очевидно. Aguamenti — еще одни чары, на этот раз генерирующие воду...

— Огонь и вода, — моргнула Гермиона. — Огонь и вода, земля и воздух, четыре стихии?

Невозможно, чтобы это было так просто.

— Ты можешь летать потому, что существует некое заклинание, создающее воздух, или ветер, или что-то в этом роде, которым ты можешь управлять так, чтобы поднять тебя над землей, верно? Никто никогда не говорил мне ни о чем подобном!

В ее голосе слышался азарт познания. Гермиона изогнулась, чтобы лучше видеть собственные ноги, как будто надеялась заметить видимые признаки работы заклинания.

Она поняла идею, но не весь ее потенциал. Даже Волдеморт не осознал, насколько далеко можно зайти в использовании.

Слегка качнув головой, Саймон пояснил:

— Чары не создают воздух или ветер, Гермиона. Они управляют ими. При правильно подобранном сочетании заклинаний мы могли бы строить воздушные замки на облаках. Проверь одной ногой пространство между моими, — велел он ей, при этом твердо держа ее за талию.

Гермиона уже было начала выполнять задание Саймона, но тут ее инстинкт самосохранения вновь заявил о себе.

— Я... не уверена, что смогу, — ее слова прозвучали намного тише, чем ей хотелось, и ночной ветер сделал все возможное, чтобы унести их прочь неуслышанными.

«Возьми себя в руки, женщина. Ты вломилась в Гринготтс, противостояла Пожирателям смерти, выдержала пытки ненормальной суки и заявила Молли Уизли, что не выйдешь замуж за ее сына, даже если ад замерзнет. По сравнению с этим, выполнить его просьбу проще пареной репы».

— Пареная репа, точно.

Гермиона не отрывала взгляда от своих ног и на всякий случай покрепче ухватилась за Саймона, осторожно исследуя пространство между его ногами носком своей туфли.

— Потрясающе, — Гермиона подняла голову и улыбнулась ему. — Насколько трудно управлять стихией? Как ты думаешь, ты мог бы меня научить?

Саймон все еще ломал голову над высказыванием про репу, когда Гермиона наконец выполнила его просьбу. Последовавшие вопросы почти соблазнили его совершить небольшое падение — каких-нибудь несколько метров, — но умирать от удушья не хотелось, и соблазн был подавлен.

Поскольку они продолжали подниматься и скоро должны были оказаться в поле зрения магглов во всей красе, Саймон не ответил сразу, занявшись заклятием дезиллюминации. Ему сразу вспомнилось все, через что пришлось пройти, дабы удостовериться: Волдеморт так и не понял, что секрет его последнего «преимущества» известен не только самому Темному Лорду. Опасность, в которой окажется Гермиона, да и он сам, в случае, если кому-то из бывших Пожирателей Смерти станет известно о ее знаниях...

— Нет, — обрубил он. — И прежде, чем начнутся все твои «почему» и «отчего нет», просто скажу: если ты станешь носиться по воздуху туда-сюда без метлы, это будет неосторожностью как с твоей, так и с моей стороны.

И не отрывая взгляда от ее лица, неожиданно для себя самого добавил:

— Во всяком случае, не сегодня. Одна лишь великая и мистическая Трелони знает, что будет завтра.

«И какого хрена я это сказал? «Нет» было вполне достаточно».

Гермионе не нравилось представлять себя букой, но когда она услышала от Саймона «нет», то была почти уверена, что надулась. И подозревала, что это не особенно привлекательное зрелище.

Она уже было собиралась довольно резко заявить, что Гермиона Грейнджер не носится по воздуху взад и вперед — на метле или без нее, — и что его замечание в лучшем случае всего лишь оскорбительно, когда Саймон дополнил свой ответ.

Улыбка еще мягче, еще нежнее, чем прежде, появилась на ее лице. Она опять встала ему на ноги и прижалась к его телу, теперь не потому, что опасалась за свою жизнь, а потому, что просто хотела сделать это. Ее голова покоилась на его плече. Гермиона почувствовала себя довольно смелой, на мгновение коснувшись губами подбородка Саймона, прежде чем переключить внимание на огни города.

Здесь и сейчас ей было хорошо.

С обучением полетам можно подождать.

А в том, что Саймон станет учить ее, она была уверена.

Саймон нахмурился, глядя сверху вниз на женщину, прижимавшуюся к нему. Чудо чудное — вопросов больше не предвидится. Только едва ощутимый поцелуй. Он чувствовал себя почти… безмятежно. И хотя чувство это было приятным, да к тому же давно позабытым, Саймону сделалось не по себе.

Он обвел взглядом ночное небо, выискивая грозовые тучи, которые — он был уверен в этом, — уже собирались обрушиться на них с Гермионой, ничего не подозревающих. Когда Саймон не нашел никаких оснований для беспокойства, на сердце у него стало еще тревожнее. Темнота вдруг перестала казаться успокоительной. За ее пеленой скрывались опасности, которых он не мог разглядеть. Ад потребует свою плату, так или иначе.