Кот Бегемот и неделя забот (джен)

К холоду невозможно привыкнуть. Холод нельзя игнорировать. С холодом не получится договориться. Таковы были печальные факты.

Остап сидел на скамейке в зоне прибытия и отправления поездов Казанского вокзала, и ему начинало казаться, что предстоящая ночь станет в его жизни последней. Было около минус пяти градусов, дул противный ветер, нёсший мелкие льдинки, противно царапающие щёки, а Остап был одет в лёгкий тёмно-серый осенний плащ, под которым у него были старая истрёпанная тельняшка, выданная ему в больнице, и тонкие чёрные брюки, становившиеся на холоде немного стеклянными. Демисезонные когда-то коричневые изношенные ботинки и серая кепка-шестиклинка прекрасно дополняли его образ молодого московского авантюриста, но тоже почти не грели.

Бледный свет фонарей, стоящих на платформе, по мнению Остапа, был похож на маяк надежды для заблудших душ, которые ждали своего поезда, способного унести их прочь от этого холодного места. Звёзды мерцали на небе, как маленькие искры, и луна, словно огромный фонарь, освещала землю своим серебристым сиянием.

Горло Остапа болело и снаружи (от едва зажившего пореза), и изнутри от начинавшегося гриппа, денег у него совсем не было, из более-менее тёплого здания вокзала его вытурил работник неопределённой должности. Жизненные силы Остапа были на исходе.

В двадцать три часа пятьдесят три минуты в строгом соответствии с расписанием уехал поезд на Свердловск. Остап так рассчитывал получить хоть какие-нибудь деньги от его пассажиров, но ничего не вышло: они пользовались услугами только официальных вокзальных носильщиков, в карты и другие азартные игры играть отказывались и так и норовили пожаловаться на сомнительного типа, пристающего к ним на вокзале, чёртовым местным милиционерам.

Вообще после покушения Кисы на его жизнь в Остапе словно бы что-то сломалось. Комбинации у него больше не придумывались, да и во всём остальном не везло. Из общежития Остапа выгнали, работа без прописки, документов и образования никак не находилась (правда, надо признать, что он её активно и не искал), деньги не зарабатывались, а без денег жить было всё-таки сложно. Особенно сложно было жить в поздненоябрьской Москве. Иногда, пребывая в мистическом настроении, Остап думал, что Киса выпустил через разрезанное горло из его тела наружу что-то важное, и это важное больше не вернётся.

К скамейке, на которой сидел Остап, медленно подошёл огромный чёрный кот. Кот поднял голову и пристально посмотрел Остапу прямо в глаза. Остап увидел, как в большущих зелёно-жёлтых глазах кота как будто на миг отразилось звёздное небо.

Кот с трудом запрыгнул на скамейку и лёг рядом с Остапом. Остап ощутил тёплое прикосновение к своему бедру и позавидовал тому, что у бродячего кота всегда с собой хотя бы шуба из натурального меха, а у него из зимних вещей ничего нет.

Остап погладил кота по голове, кот довольно зажмурился.

— До меня дошли слухи, что вы хотите убить какую-то кису, — вдруг промурчал кот. Слово «меня» звучало у него как «меняу».

Остап помотал головой и от этого движения начал кашлять. Прокашлявшись, он уставился на кота.

— Ну что вы на меня так смотрите, Остап Ибрагимович? Отвечайте: какую кису вы хотели убить?

Остап быстро огляделся в поисках загадочного чревовещателя и обнаружил, что в радиусе по меньшей мере пятидесяти метров никого нет.

— Хотелось бы услышать ответ на поставленный мною вопрос! — настаивал кот. — Какую кису вы хотели убить?

— Не «какую», а «какого». Это человек такой, нехороший, а не кошка, — наконец прохрипел Остап, подумав, что, кажется, он уснул и ему нужно просыпаться, чтобы не замёрзнуть до смерти. — Да и не хочу я его больше убивать. Перехотел, понимаешь?

— Не пони-ма-а-ю, — протянул кот, — как можно перехотеть убивать нехорошего человека?

— А толку? — риторически спросил Остап. — Это ничего не изменит. Да и, кажется, он уже давно в психушке у доктора Стравинского. Его там лечат от буйного умопомешательства. А я сижу тут, на вокзале, замерзаю.

— Лучше мёрзнуть на вокзале, чем сидеть в тепле в психушке, — заметил кот.

— Ты думаешь?

— Уверен.

Оба замолчали.

— Кстати, Остап Ибрагимович, вы не спите.

— Да? А как же я тогда веду вполне осмысленную беседу с бродячим котом?

— А я, Остап Ибрагимович, не совсем кот. Вернее, совсем не кот.

— А кто?

— Потусторонняя сущность, — кот сел и зевнул. — Долгая история, различные ведомственные перипетии, никому не нужные подробности. Может, мы переместимся отсюда в какое-нибудь более уютное место? Здесь холодно, неприятно и слишком много милиции.

— Ага. В Ялту, — хмыкнул Остап.

— Или в Рио-де-Жанейро. Там все ходят в белых штанах, — подхватил кот. — Рад бы. Но! Без начальства мне приходится ходить по этой грешной земле. Лапками. Тем не менее, в Москве очень много этих самых уютных мест даже в пешей доступности от нашего с вами вокзала. Пойдёмте отсюда, а, Остап Ибрагимович?

Остап подумал, что его вовсе не нужно уговаривать переместиться в более уютное место, но вслух ничего не сказал.

— Что ж, тогда веди меня, потусторонняя сущность, — сказал Остап, кое-как вставая со скамейки. — И, позволь полюбопытствовать, насколько всё-таки твоя сущность потусторонняя?

— Максимально потусторонняя. Чёрная и страшная, — кот подмигнул Остапу, вальяжно слез со скамейки и молча направился к выходу. Остап пошёл за ним, решив пока не думать о том, с кем или с чем он только что столкнулся, хотя в глубине души уже всё понял.

Через десять минут кот (а все десять минут он вёл себя как обычный московский уличный кот!) привёл Остапа в подъезд старого многоквартирного дома.

— Дом номер девяносто семь. Квартира номер тринадцать, — проговорил кот.

— Ну, ещё бы! — улыбнулся Остап. — Потусторонняя сущность привела меня в квартиру номер тринадцать, и сейчас мне там предложат подписать некий договор, да?

— Вы находитесь в плену предрассудков, Остап Ибрагимович! — обиделся кот. — Я привёл вас в хорошую чистую свободную квартиру, а вы ёрничаете! Хозяин этой квартиры, Зорькин Александр Петрович пятидесяти трёх лет отроду, сейчас в больнице со сложным переломом правой лодыжки, его не будет ещё семь, — кот бросил злобный взгляд на Остапа, как будто ожидая язвительного комментария, — дней. Он одинок, никто в его квартиру не придёт, и мы сможем здесь расположиться. Думаю, этот простейший замок не составит труда открыть?

— Не составит, — подтвердил Остап.

С помощью куска проволоки, отыскавшегося в кармане его плаща, он открыл замок входной двери, и она со скрипом отворилась.

В квартире было темно и холодно, пахло какой-то неопознанной и невкусной едой, но квартира, конечно, была во много раз приятнее скамейки на Казанском вокзале.

На кухне стояла дровяная печь, но дров нигде не было.

На массивном обеденном столе нашёлся примус, но он не работал.

— А потусторонняя сущность сможет починить нам примус? — спросил Остап, обнаружив под столом канистру с керосином. — Чайку бы сейчас!

— Прошу вас заметить, Остап Ибрагимович, что у меня лапки. А лапки не предназначены для починки примусов. Мелкая моторика не та, знаете ли. И хватит меня называть «потусторонней сущностью»! У меня имя есть, между прочим.

— Какое же?

— Бегемот.

— Кот Бегемот, значит, чтобы в рифму. Что ж, будем знакомы! — Остап протянул коту ладонь, и тот стукнул по ней лапкой. — Думаю, примус я и сам смогу починить, не такое уж это сложное дело.

Спустя несколько минут Остапу удалось примус оживить, и на кухне стало теплее и веселее.

Остап нашёл в буфете пачку чая и бумажный кулёк с пшённой крупой. Больше никакой еды в квартире не было.

— Бегемот, ты будешь есть пшённую кашу, или потусторонние сущности, прости, не ужинают?

— Потусторонние сущности в материальной форме котов ещё как ужинают! За ушами хрустит! И любят всякое-разное! — воскликнул Бегемот. — Впрочем, на первое время, да, и пшённая каша сойдёт, а потом я найду нам еду поинтереснее. Много еды!

— А я думал, что это я, смертный человек, должен найти, чем кормить кота. Пусть и потустороннего.

— То, что человек кормит кота, — это социальный конструкт, не более того, — проговорил Бегемот. — Коты и сами могут кормить нравящегося им человека. Но, как правило, не хотят. Да и, буду с вами честен, Остап Ибрагимович, человеки редко им так уж нравятся.

— Человеки и друг другу редко нравятся, — сказал Остап.

Бегемот запрыгнул на табурет и обернул хвостом лапы, а Остап принялся за приготовление каши.

Наевшись пшённой каши и напившись чаю, Остап, не снимая тельняшки и брюк, но накрывшись старым бушлатом, который он нашёл на вешалке в прихожей, завалился спать на софе в гостиной. Кот аккуратно залез под бушлат и лёг рядом с Остапом. Засыпая, Остап подумал, что кот урчит как новенький «Студебеккер» на холостых оборотах, и, счастливый, провалился в сон.

Спать с урчащим котом под боком было очень тепло и приятно.

«Когда у меня будет своя квартира, обязательно заведу кота. Или даже двух», — решил Остап, уже проснувшись, но ещё не открывая глаз.

Впрочем, кота под боком уже не было, но с кухни доносились звяканье посуды и шум примуса. Неправильная мелкая моторика не помешала Бегемоту заняться приготовлением завтрака.

Остап улыбнулся этим звукам и пошёл на кухню.

На табурете спиной к окну сидел Бегемот, одетый в шикарный жёлто-зелёный (под цвет глаз!) с безупречно белой рубашкой костюм-тройку, сшитые точно ему по размеру, и ел ложкой прямо из кастрюли вчерашнюю пшённую кашу, по всей видимости, подогретую на примусе.

— Что это за маскарад с утра? — спросил Остап.

— Маскарад? — удивился Бегемот и оглядел себя. — А, это… Это я к начальству ходил, на доклад.

— Ну, и как там начальство? — Остап сел за стол и налил себе чаю из пузатого фарфорового чайника. Чай был горячий, ароматный, свежезаваренный.

— На-ча-а-льство? — протянул Бегемот снова своим мяукающим кошачьим голосом. — Начальство как начальство. Неинтересно! — Бегемот нахмурился, отложил ложку, и Остап увидел, что каши больше нет.

— Мог бы и мне оставить, — упрекнул кота Остап.

— Когда я нервничаю, я много ем, — ответил Бегемот. — Не знаю никакой меры! И ещё я подумал, что вы, Остап Ибрагимович, кашу доедать не будете, а позавтракаете ветчинкой.

— Какой ветчинкой?

— Вон той, — Бегемот кивнул на бумажный свёрток на столе. — Стащил в магазине напротив. Там ещё и пряники… попались.

— Ай, как скверно, — заметил Остап, разворачивая свёрток. — Уголовный кодекс мы должны чтить!

— В Советской России коты не подлежат уголовной ответственности, поэтому и чтить Уголовный кодекс им не нужно, — холодно парировал Бегемот. — Да и продавщица та — премерзкая женщина, доложу я вам, Остап Ибрагимович. Хамит покупателям, обвешивает их, ворует товар! Котов, всего лишь зашедших полюбопытствовать по поводу ассортимента товаров в московском продовольственном магазине, на улицу вонючим веником прогоня-я-я-ет… — Бегемот облизнулся. — Кушайте, Остап Ибрагимович, не стесняйтесь. Это честно добытая в бою еда.

Немного заветренная ветчина и чёрствые пряники показались Остапу невероятно вкусными. Кажется, жизнь внезапно стала налаживаться.

— Спасибо за завтрак, — поблагодарил Остап. — И теперь мы должны обстоятельно поговорить, да?

Бегемот отодвинул кастрюлю.

— Да, должны. И именно что обстоятельно!

— Подозреваю, что я зачем-то понадобился твоему… начальству. Так?

— Нет, — ответил Бегемот. — Вы понадобились лично мне. Начальство пока не в курсе, что кое-что нехорошее случилось. А если оно узнает, то нехорошо будет уже мне. Очень сильно нехорошо, понимаете, Остап Ибрагимович?

— А что случилось-то?

— Пропала важная вещь, а без неё мы не можем кое-что организовать.

— Вещь? Вам… там… нужны вещи?! — поразился Остап.

— Вещи всем нужны, Остап Ибрагимович. Да, мы к вещам относимся чуть более философски, чем смертные люди, но к некоторым из вещей всё-таки испытываем не всегда здоровую слабость. Он, знаете ли, посещал Москву в тысяча девятьсот семнадцатом, ходил тут везде, изучал, что происходит, поражался, и вот, потерял свою вещь. Вернее, это я потерял, пока с ним ходил, а Он об этом пока не знает, что вообще-то странно, но это факт.

Остап помотал головой, пытаясь осмыслить только что услышанное.

— Так что это за вещь? — тихо спросил он.

— Ножнички. Золотые. Миниатюрные. Украшены драгоценными камнями. Первый век вашей эры, между прочим. Играют важную роль в одном из наших ритуалов, — объяснил кот.

— Разве бывают ножнички из золота?

— У Него всё бывает. Да и режут этими ножничками нечто настолько эфемерное, что вы этого никогда не поймёте. Твёрдость материала для разрезания эфемерных субстанций не имеет никакого значения.

— И потерю этих ножничек до сих пор не обнаружили?

— Некоторые из наших ритуалов довольно редкие, поэтому да, пока не обнаружили, ведь я никому о потере не рассказывал. Следующий ритуал должен пройти через неделю, и ножнички должны быть к тому моменту найдены! — Бегемот стукнул меховым кулачком по столу.

— И ты только сейчас начал их искать? — ухмыльнулся Остап.

— Я искал их всё это время! И вот — мне удалось ограничить зону поиска этим многоквартирным домом. Дальше всё — туман неприятной неизвестности. Вероятно, где-то рядом тут живёт кто-то мощный, ну я не знаю, как лучше выразиться, колдун что ли, и он каким-то образом смог скрыть ножнички от моего взора. Я чувствую, что они где-то рядом, но точнее сказать не могу. В доме один подъезд, шестнадцать квартир, включая эту, и я надеюсь, Остап Ибрагимович, что вы, человек с нужным мне опытом поиска скрытых артефактов, сможете найти эти чёртовы во всех смыслах ножнички.

— Вероятно, смогу, — проговорил Остап. — А что я получу взамен?

— Многого не могу обещать, — деловито ответил Бегемот, — всё-таки я не начальство, ужасным всемогуществом не обладаю. Гарантирую полный пансион во время нашей поисковой операции. И могу поделиться чем-нибудь своим. Везением, удачей по жизни. Чем-то вот таким. Проведём ритуал после нахождения ножничек. Это немало. Правда-правда.

— Но на моей чистой бессмертной душе навсегда останется чёрное пятно, да? — спросил Остап.

— Почему это?

— Потому что я помогу вам... всем.

— Нет, Остап Ибрагимович, от этого на душе чёрные пятна не остаются, — серьёзно ответил Бегемот. — Там, с душой, всё намного сложнее, — Бегемот посмотрел на Остапа, Остап снова увидел в его глазах мелькнувшее звёздное небо, и ему стало жутко.

— Что ж. Тогда договорились, дорогой Бегемот! — воскликнул Остап с деланной весёлостью, вставая. — И у меня уже вырисовывается план нашей операции: найдём главную в этом доме тётку или бабку-сплетницу и всё у неё узнаём! А дальше будем действовать по ситуации! Может, ты знаешь, кто тут главная сплетница?

— Понятия не имею, — улыбнулся Бегемот. — Но ваш план, Остап Ибрагимович, мне понравился.

— Сначала я приму ванну, потом посмотрим, что там в гардеробе у Александра Петровича, и сразу же приступим, — заявил Остап.

* * *

Чистый, тщательно причёсанный и гладко выбритый Остап оглядел себя в зеркале в прихожей и остался доволен своим образом. Вся подобранная им в шкафу товарища Зорькина одежда — мягкий шерстяной тёмно-зелёный свитер, белая в зелёную полоску рубашка, тёплые чёрные брюки, добротные зимние полусапоги, шляпа и серое зимнее пальто с каракулевым воротником — сидела на нём хорошо, и Остап в ней выглядел солидно и вполне законопослушно.

Бегемот в какой-то момент избавился от своего потустороннего костюма-тройки и стал выглядеть как обычный разве что, может, немного чересчур раскормленный кот.

— Ну, что? Пошли? — спросил Остап Бегемота. — Только ты не забывай, пожалуйста, что нормальные посюсторонние коты не разговаривают. Хорошо?

— Мяу, — отозвался Бегемот.

Остап взял с крючка запасные ключи от квартиры, положил их в карман и почувствовал иррациональное удовольствие от того, что у него теперь есть дом, куда он вернётся вечером.

Он и Бегемот вышли на лестничную клетку. Остап тщательно запер дверь квартиры товарища Зорькина и пошёл вниз по лестнице к квартире номер один.

Навстречу ему поднимался парень в удивительной огромной блестящей ярко-жёлтой куртке с капюшоном. У парня за спиной был, по всей видимости, очень тяжёлый и тоже ярко-жёлтый рюкзак почему-то в форме прямоугольного параллелепипеда. На рюкзаке чёрными буквами было написано странное слово «Яндекс».

— Скажите, пожалуйста, это дом номер девяносто девять? — спросил парень.

— Нет. Девяносто семь, — ответил Остап.

— Чёртов навигатор! — выругался парень, развернулся и бодро побежал вниз, шелестя курткой и бухая рюкзаком.

Остап вопросительно посмотрел на Бегемота.

— В жизни каждого человека бывают моменты, когда зашёл не в ту дверь, — пробормотал Бегемот.

Остап мысленно согласился с Бегемотом и продолжил путь к квартире номер один.

Он уверенно постучал в простую деревянную дверь, и она почти сразу распахнулась.

За дверью внезапно оказался давний знакомый Остапа — инженер Щукин.

— Товарищ Бендер! — воскликнул инженер и тут же набросился на Остапа с объятиями. — Какими судьбами?

— Александр Петрович, из тринадцатой квартиры, пригласил меня пожить у него. Я его племянник. Двоюродный. Хотел познакомиться с соседями, — Остапу вдруг стало неловко врать жизнерадостному инженеру.

— Надо же, какое совпадение! А я совсем недавно сюда переехал! Мне эту квартиру в институте выделили! Ни с кем ещё не познакомился, а тут вы! О, какой котяра! Ваш? — инженер Щукин сел на корточки и почесал Бегемота за ухом. Бегемот изо всех сил делал вид, что он обычный кот.

— Мой.

— Да вы проходите, проходите, товарищ Бендер! Я как раз борща наварил! — инженер Щукин сделал приглашающий жест, и Остап с Бегемотом прошли в квартиру. В однокомнатной квартире инженера мебели было совсем мало: в гостиной стояли простая железная кровать и этажерка с книгами, а на кухне — обеденный стол и два табурета. Если золотые ножнички были где-то здесь, найти их не составило бы труда.

К борщу тут же откуда-то появилась бутылка «Столичной», потом ещё одна.

Остап и инженер Щукин провели остаток дня за беседой, из которой Остап узнал, что инженер Щукин, разведясь со своей крайне недалёкой женой, настолько счастлив, что никогда больше жениться не собирается, что он работает в институте и «на хорошем счету у руководства», что скоро поедет в Ташкент по заданию партии… Ни про главную сплетницу подъезда, ни про миниатюрные золотые ножнички инженер Щукин ничего не знал, но Остап не торопился от него уходить, отогреваясь душой.

Бегемот сначала недобро поглядывал на Остапа, а потом, наевшись варёной говядины из инженерского борща, успокоился и задремал.

— Осталось всего четырнадцать квартир, — ехидно проговорил Бегемот, когда он и Остап почти в полночь вернулись в квартиру товарища Зорькина.

— И пять дней, — заметил пьяный Остап. — Всё успеем. Обещаю.

— Остапушка, родненький, просыпайся, пожалуйста, — прохныкал Бегемот. — Пять дней осталось!

Он потоптался по бушлату и провёл кончиком хвоста у Остапа под носом. Остап чихнул, но не встал.

— Сейчас я как встану! — грозно прорычал Остап, но даже не открыл глаза.

— Именно этого я и прошу! Одиннадцать утра! Чай давно остыл, яичница засохла, хлеб зачерствел…

— И молоко скисло, да? — ехидно продолжил Остап этот ряд.

— Нет, оно ещё нормальное, — возразил Бегемот, не уловив сарказма.

Остап еле-еле сел. Голова немного гудела, но в целом жить было можно, если выпить чайник воды. А лучше два.

— У тебя в Москве, наверное, много знакомых, подходящих на роль собутыльников? — спросил Бегемот.

— Примерно два миллиона, — хрипло ответил Остап. — Вот только пойти не к кому. А некоторые ещё и бритвой опасной… опасно размахивают, понимаешь.

— Он вчера умер.

— Кто?

— Киса. В психушке у Стравинского. Печень окончательно отказала.

Остап прислушался к себе и ничего не ощутил. Сначала ему было жалко неприкаянного Кису, потерявшего после революции и богатство, и статус, потом, после покушения, Остап очень на него злился и хотел задушить голыми руками, затем всё прошло и стёрлось, и даже горечь от того, что не удалось сорвать большой куш, как-то притупилась. Честно говоря, Остап всегда знал, что у них ничего не получится: деньги в его жизнь приходили очень легко, но никогда не задерживались.

— Он попал к вам?

— А куда же ещё?

— Значит, там с ним и встретимся, — констатировал Остап, встал и пошёл в ванную.

Через час Остап был готов продолжить поисковую операцию.

— Квартира номер два, — сказал он, закрывая дверь. — Ты что-нибудь о ней знаешь?

— Там живут два каких-то мутных мужика и женщина, — ответил Бегемот. — Снимают эту квартиру. Тоже недавно заехали, две недели как. И они заехали налегке, все вещи в квартире остались от хозяев. Поэтому нам тоже надо их всех проверить.

— Женщина уже могла познакомиться с главной сплетницей дома или найти золотые ножнички, — заключил Остап. — И днём она наверняка одна дома. А я умею находить общий язык с дамами, которые одни дома!

Остап постучал в дверь квартиры номер два, а она вдруг открылась, потому что не была заперта.

— Есть кто дома? — крикнул Остап, просунув голову внутрь. — Хозяйка!

В глубине квартиры Остап услышал какой-то шорох. А ещё что-то в квартире было неправильно: то ли звуки раздавались не те, то ли запах был не тот — не жилой, кислый, терпкий…

— Хозяйка! — повторил Остап, проходя по тёмному и грязному коридору на кухню.

На полу кухни лежали мужчина и женщина. Оба были мертвы, как понял Остап, застрелены. Остап узнал этот необычный кислый запах — это был запах пороха.

— Хм. Тем проще будет обыскать квартиру, — пробормотал Бегемот.

— Что здесь произошло? — тихо спросил Остап.

— Известно что. Мошенники. Или бандиты. Не поделили добычу. Пытались договориться, но не получилось, как видишь, — ответил Бегемот. — Знакомая ситуация, да?

Остап ничего не ответил.

— Закрой входную дверь на замок, — скомандовал Бегемот. — И мы поищем ножнички.

Остап не стал спорить.

— А ты можешь почувствовать ножнички чуть точнее? Ну, типа — тепло, холодно, горячо?

— Нет. Я не служебная собака, а потусторонний кот. Они где-то в этом доме. Это всё, что я могу сказать.

Бегемот запрыгнул на подоконник и подошёл к стоящей на нём коробке с каким-то хламом.

— Может, они здесь? — Бегемот развернулся и сшиб хвостом большую блестящую кастрюлю. Кастрюля с ужасным грохотом упала на пол. Следом за ней с не менее ужасным грохотом рухнула стопка железных мисок.

Женщина захрипела и открыла глаза. Через пару секунд она сфокусировала взгляд на Бегемоте и неожиданно громко закричала на одной высокой ноте. Из пулевого отверстия на её груди вырвался фонтанчик крови.

Остап вздрогнул, метнулся к женщине, упал перед ней на колени, взял её за руку и заговорил, пытаясь её успокоить:

— Тихо-тихо-тихо, не трать силы, пожалуйста, сейчас я врача вызову, всё будет хорошо…

Женщина замолчала, посмотрела сквозь него, подняла руку, опустила и быстро-быстро начала что-то шептать. Остап прислушался и понял, что женщина истово молится, с ужасом глядя на Бегемота.

Бегемот поморщился.

Молитва оборвалась на полуслове, и женщина всё-таки умерла.

Остап почувствовал, что его спина совсем мокрая.

— За работу! — приказал Бегемот. — Некогда сентиментальничать! И не по кому!

Спустя четыре часа Остап и Бегемот вынуждены были признать, что золотых ножничек в этой квартире нет.

— Что ж. Пора навестить квартиру номер три, — сказал Остап и тут же услышал звуки шагов в подъезде. К квартире номер два направлялись как минимум три человека.

Раздался очень уверенный стук.

— Откройте, милиция! — проорали из-за двери.

Бегемот добежал до двери, потом быстро вернулся на кухню, подбежал к трупам, повертелся вокруг них и прошипел:

— Быстро в кладовку!

Остап открыл маленькую дверь возле кухни. Кладовка была пустая, они её уже осматривали и ничего не нашли.

— Не поможет же… — попытался протестовать он.

— Там фальшивая стена! Они мне сказали! Вон, гвоздик торчит!

Остап дёрнул гвоздик, и потайная дверь, которая выглядела как часть стены, мягко открылась. За этой дверью было помещение площадью примерно в квадратный метр, на четверть заполненное пачками денег в банковских упаковках. Остап зашёл внутрь, закрыл за собой дверь и затаил дыхание. Бегемот прошёл следом, вальяжно разлёгся на деньгах и, принюхавшись, фыркнул:

— Фу, фальшивки!

Остап тоже пристроился на деньгах, пытаясь производить как можно меньше шума.

Шесть невероятно долгих, душных и пыльных часов пришлось провести Остапу в этом тесном чулане, прежде чем санитары унесли тела, а милиционеры, закончив осмотр места преступления, покинули квартиру номер два.

Бегемот аккуратно вылез из тайника, осмотрелся и вернулся к Остапу:

— Всё чисто, Остапушка, можем идти домой.

Остап на негнущихся ногах вышел из чулана и, каждую секунду ожидая грозного окрика от доблестных стражей порядка и пытаясь издавать как можно меньше звуков, направился к квартире номер тринадцать.

Дома он долго мыл руки холодной водой с пахнущим безнадёжностью хозяйственным мылом.

— Целую одну квартиру проверили. Продуктивно день прошёл, — констатировал Бегемот.

— И осталось всего четыре, — отозвался Остап.

В квартирах номер три, четыре, пять и шесть никого не было. Или те, кто там были, никому не открывали «после вчерашнего». Остап делал двадцатиминутные перерывы, прежде чем стучаться в следующую квартиру, «чтобы не примелькаться». Бегемот стал совсем грустным и уныло таскался за Остапом, ничем не помогая.

— Слушай, ну я же не могу один работать! — возмутился Остап, когда они вернулись в квартиру товарища Зорькина, чтобы сделать очередной перерыв. — Дай хоть какую-нибудь информацию об этих людях! Кто они, где они, когда вернутся?! Ты же всё-таки потусторонний кот!

— Это не так рабо-о-о-та-ет, — ответил Бегемот. — Я не всевидящее око, не справочное бюро и не государственный архив. Какие-то сведения мне доступны, какие-то — нет. Одни люди как открытая книга, по ним даже я всё могу прочитать, другие — совсем тёмные и мне недоступные. Он знает всё обо всех, я — только некоторые отголоски. И в этом доме эти отголоски ещё и что-то искажает, так сказать, создаёт им помехи. Я только могу наблюдать и подслушивать. Как обычный кот, наверное.

— Ладно, — смягчился Остап. — Разберёмся как-нибудь. Пошли дальше.

Вдруг зазвенел дверной звонок.

Остап и Бегемот переглянулись.

— Я видела, что вы зашли домой! — услышали они звонкий женский голос. — Открывайте!

— Надо открыть, — прошептал Бегемот, — а то она ещё милицию приведёт!

Остап открыл дверь и увидел прекрасную женщину. Её волосы были чёрными, как ночь, и блестящими, как полированный обсидиан. Они спадали мягкими волнами на её плечи, обрамляя лицо, которое было одновременно нежным и решительным. Её глаза были темно-карими, почти чёрными, и в них светился острый ум. Её красные полные губы были словно созданы для мягких улыбок и страстных поцелуев. На женщине было элегантное бордовое шерстяное платье с накинутым поверх белым пуховым платком.

— Вы друг инженера Щукина, да? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала женщина. — Он очень положительный мужчина! И хороший сосед!

— Да. А ещё я племянник Александра Петровича, — сглотнув, добавил Остап. — Двоюродный.

— Надо же, как интересно! — воскликнула женщина, протискиваясь мимо Остапа в прихожую и как бы нечаянно задев его упругой грудью. — А двоюродный племянник — это как?

— Это как родной племянник, представьте себе. Только двоюродный, — Остап на ходу ничего сочинять не стал, потому что всегда путался во всех этих странных терминах, например, не мог отличить «золовку» от «невестки», а «шурина» от «деверя».

Как ни удивительно, это объяснение удовлетворило женщину.

— Бедный Александр Петрович! Такой сложный перелом в такое тяжёлое для нас всех время!

— И не говорите! — поддакнул Остап. — Лежит в больнице, мучится от болей и пресной больничной еды. А я вот тут обживаюсь. Кстати, сударыня, а вас как зовут?

— Клавдия Николаевна. Я из одиннадцатой квартиры. Неофициальная старшая по дому.

— Неофициальная?

— Выборы мне, к сожалению, выиграть не удалось, но я всё про всех знаю, за всеми слежу, и без меня тут ничего не происходит. Это я вчера милицию в ту квартиру вызвала. Сначала там был громкий ужасный скандал, потом — какие-то хлопки, потом — неясный страшный шорох, представьте себе! И я была права! Там произошло тройное убийство посредством огнестрельного оружия!

Остап чуть не поправил женщину, сказав, что убийство было двойным, а не тройным, но вовремя прикусил язык.

— Думаю, под таким надзором и с такою заботой мы все, законопослушные граждане, здесь в безопасности! — воскликнул он.

— А вот не нужно издеваться, — сказала Клавдия Николаевна, так близко подходя к Остапу, что он и почувствовал запах её сладких духов с восточной ноткой, и увидел на её виске нежную пульсирующую жилку.

— Я даже и не думал над вами… издеваться, дорогая Клавдия Николаевна… — мысли Остапа начали путаться.

— Это… хорошо, — еле слышно проговорила Клавдия Николаевна, взглянув Остапу в глаза и оттого немного смутившись. — А это ваш кот? — намного громче спросила она, показывая на Бегемота.

— Мой кот? А, этот… Да, это мой кот.

— А какой он породы?

— Чёрный потусторонний.

— Как интересно, — выдохнула Клавдия Николаевна. — А Александр Петрович не любит домашних животных.

— Он передумал. Так на днях и сказал: «Йося, забирай своего кота и приезжай ко мне! У меня хорошо и просторно!»

— Йося?

— Остап, — он слегка поклонился, — Ибрагимович. Приехал к вам из Дербента.

— Ого!

— Работаю в музее, собираю разные утерянные в песках истории артефакты по всему СССР.

— И успешно?

— Периодически.

— Всё понятно, — вдруг чётко сказала Клавдия Николаевна и вышла на лестничную клетку. — Жду вас сегодня у себя, в пять часов. Расскажете мне про эти свои утерянные в песках артефакты более подробно!

— Так точно! — воскликнул Остап. — Я буду вовремя, не сомневайтесь!

Он закрыл за гостьей дверь и посмотрел на Бегемота, который в свою очередь посмотрел на Остапа с упрёком:

— Что?

— Времени мало.

— Я всю нужную информацию от неё узнаю, и это облегчит наши поиски.

— Всё для нашего дела, угу, — Бегемот ушёл в гостиную, иронически махнув Остапу пушистым хвостом.

Остап вернулся в четыре утра.

— Всё узнал? — встретил его Бегемот вопросом.

— Вообще всё! Целиком и полностью, — широко улыбаясь, ответил Остап. — И у нас всё хорошо. Очень-очень хорошо, — Остап потрепал Бегемота по голове, а Бегемот сморщился от такой фамильярности, — утром расскажу.

— Так вот, — сказал Остап так, как будто он не проспал восемь часов, в течение которых Бегемот изнервничался так, что съел два кулька сушек, и продолжает разговор, — квартиры с третьей по десятую, а также двенадцатая квартира — абсолютно пустые. Их Наркомпрос готовит для заселения своих руководящих сотрудников. Вещи вывезены, сделаны перепланировка и полный ремонт. Думаю, если бы кто-то нашёл во время ремонта золотые ножнички, они бы точно в этом доме не остались.

— А в одиннадцатой квартире они не могут быть? — спросил Бегемот с намёком.

— Нет, я всё проверил. Там, конечно, бардак тот ещё, но и в нём золотые ножнички бы не потерялись. Клава живёт там с раннего детства, она бы их нашла. А она ничего такого не находила, я уверен. Спрашивал… несколько раз.

— Таким образом, ножнички находятся в четырнадцатой, пятнадцатой или шестнадцатой квартирах, — заключил Бегемот. — При этом, как мне кажется, они не в четырнадцатой квартире, потому что она рядом с нами, и я бы чувствовал наличие Его вещи куда сильнее. А я его не чувствую.

— Уж две квартиры за три дня мы как-нибудь проверим, — пообещал Остап. — Где-то у нас были сушки, так?

— Где-то были, — Бегемот облизнулся. — И они были невкусные. Совсем. Вообще. Невкусные.

— То есть на завтрак у нас ничего нет?

— Ничего нет. Но есть деньги. Я их в подъезде… нашёл.

— Так уж и нашёл!

— Представь себе. Люди деньги в принципе часто теряют. Уж не тебе об этом не знать, — хмыкнул Бегемот. — И на них не написано, чьи они, поэтому вернуть их владельцу мы не сможем. Согласись, если ходить по квартирам и спрашивать, не терял ли кто деньги, сразу найдётся десяток желающих их присвоить безо всяких на то оснований.

— Соглашусь, — улыбнулся Остап. — Что ж. Давай сюда свою находку, пойду за хлебом.

Кот отдал Остапу несколько скомканных купюр. Остап оделся и вышел на улицу.

На улице было холодно, светило яркое солнце, подсвечивало ещё белый и пушистый снег, отчего он искрился. Дворник в тяжёлом синем тулупе и белом фартуке, щурясь от яркого солнца, подметал этот пушистый снег с тротуара, собирая его в не очень-то красивые кучки. Проехал, дребезжа, фургон с надписью «Молоко» на борту, шумно пробежала толпа мальчишек лет семи-восьми по каким-то своим мальчишечьим делам, деловито пронёсся почтальон в форме и с портфелем.

«И я мог бы жить этой мирной жизнью, — печально подумал Остап, — но помогаю дьявольским котам». Он впервые за эти дни знакомства с Бегемотом употребил такое слово по отношению к нему, и Остапу вдруг стало страшно. В Бога и его, так сказать, оппонента он всегда верил, хотя и не демонстрировал никому эту веру, но и подумать не мог, что столкнётся с этим миром лично и в живом состоянии. Ему очень захотелось поговорить об этом, спросить совет или получить сочувствие, но никакого подходящего собеседника ни рядом, ни где-либо ещё у него не было. У Остапа снова разболелось горло, и он подумал, что можно взять эти найденные чёртовым котом деньги, пойти на вокзал, купить на них билет да вот хотя бы в Коломну и сбежать. Сбежать и начать тихую спокойную жизнь скучного управдома (почему-то Остап видел себя именно управдомом, хотя никогда ничем не управлял и в обычных домах с квартирами почти не жил).

В таких размышлениях он и дошёл до продовольственного магазина с той самой продавщицей, которая пыталась выгнать Бегемота «вонючим веником».

— Кило сосисок, — пробормотал он, продолжая думать о том, что, возможно, всё же лучше вместо покупки сосисок уехать в Коломну.

— А денег-то у тебя хватит? — спросила его продавщица. Остап, поразившись уровню настигшего его хамства, отличающегося от фонового, поднял голову и столкнулся взглядом с… мадам Грицацуевой.

Он не смог вспомнить, как её зовут, и от этого испытал острый укол стыда.

— Здравствуй, Курочка! — неловко улыбнулся он ей.

— Ну, здравствуй… Петушок, — злобно буркнула она. — Уже и не надеялась, что когда-нибудь свидимся. А вот поди ж ты!

— Москва — это большая деревня, — сказал Остап.

— Да уж, — мадам Грицацуева швырнула на весы сосиски. — Кило.

— Врёшь же, — хмыкнул Остап. — В лучшем случае там семьсот пятьдесят.

— Вру, — согласилась она. — А ты милицию позови! Заодно объяснишь им, откуда у тебя пальто Александра Петровича, который сейчас в больнице.

— А я его племянник. Двоюродный.

— Двоюродный племянник — это как?

— Это как родной. Только двоюродный. И ещё хлеба дай. Вон того, ржаного.

Мадам Грицацуева тяжко вздохнула, словно жалея, что при продаже хлеба обвес покупателя пока невозможен.

— Что-то ещё, — голосом самой уставшей советской продавщицы поинтересовалась она без всякой вопросительной интонации.

Остап подумал, что можно чем-то порадовать кота, но, столкнувшись с испепеляющим взглядом мадам Грицацуевой, он отмёл эту мысль. Этот кот умел сам себя радовать. И слава… в общем, кому-нибудь за это слава.

— Нет, спасибо, Курочка моя.

— Всегда пожалуйста, Петушок ты мой, недоделанный.

Остап не стал продолжать перепалку и покинул негостеприимный магазин, чтобы вернуться к дьявольскому коту.

— Шестьсот тридцать восемь граммов сосисок и ржаной хлеб? — разочарованно протянул Бегемот. — И это всё, на что хватило найденных мною денег? Я бы на эту сумму так развернулся! Так развернулся! Если бы не лапки, конечно, — добавил он, — и я…

— Хватит болтать попусту! — перебил Бегемота Остап. — Сегодня по-быстрому обыскиваем две квартиры, и наши пути разойдутся.

— Конечно-конечно, Остапушка! Разойдутся, ещё как разойдутся! — быстро заверил Остапа Бегемот.

* * *

Остап и Бегемот стояли напротив квартиры номер пятнадцать. Остап поднял руку, чтобы постучать в дверь, но почувствовал, что кот жмётся к его ногам и даже как будто дрожит. Остап взглянул на него и увидел, что его уши плотно прижаты к голове, а хвост зажат между задних лап.

— Что происходит? — строго спросил Остап.

— Остапушка, солнышко, давай ты один туда пойдёшь, а? Мне что-то нехорошо. Сильно нехорошо… — кот сделал пару шагов от квартиры, его лапы подогнулись, и он рухнул на бок.

Остап взял кота на руки, удивившись тому, насколько тот тяжёлый, отнёс его в квартиру номер тринадцать и налил ему воды в блюдце. Кот жадно вылакал воду.

— Рассказывай, — приказал Остап.

— Да что рассказывать-то? — слабым голосом отозвался кот. — Там живёт кто-то, имеющий отношение к… той стороне.

— Как это?

— Что непонятного?! — возмутился Бегемот. — Я представляю одну сторону, а тот, из пятнадцатой квартиры, — другую!

— Ангел что ли? — еле слышно спросил Остап.

— Сам ты ангел! — фыркнул кот. — Нет, не ангел, — уже спокойнее добавил он, — но кто-то, занимающий довольно высокое место в тамошней иерархии. Намного выше меня в моей иерархии. И он сейчас дома, поэтому мне так и сплохело. И ещё именно поэтому я не могу точно определить, где находятся ножнички. Он меня сбивает.

— И я могу с ним поговорить?

— Зачем тебе с ним говорить?

— Спросить про ножнички.

— Остапушка, ты идиот.

— Почему это?

— У него дома не может быть наших ножничек! Не может болельщик «Динамо» болеть за «Локомотив»! Ну никак, понимаешь?!

— Понимаю, что тут непонятного. Кстати, мне Клава сказала, что хозяин квартиры номер пятнадцать работает в конструкторском бюро. Самолёты мастерит или вроде того…

— Наверное, хочет, чтобы все желающие могли к ним попасть. Живьём и физически! — съязвил Бегемот.

— Ты сейчас серьёзно?! — поразился Остап.

— Всё-таки, Остапушка, ты идиот. И тебе ещё предстоит научиться твёрдо отличать физику от метафизики.

— Ещё пять дней назад я думал, что уж ты-то точно относишься к метафизике, — сказал Остап, — но ты физически сожрал все сушки в доме!

— Со мной такое регулярно случается, — Бегемот встал и помотал головой. — Фу, ну вроде оклемался.

— Может, мне к нему пойти и спросить, где находятся ножнички? Он наверняка тоже их чувствует!

— О, ещё как чувствует! Но помогать он нам не станет. У нас — у всех — есть договор. Смертных просить о помощи можно, а вот друг другу помогать — нет. Иначе произойдёт нарушение вселенского баланса, понимаешь?

— Не очень, — признался Остап, — но я тебе верю. У тебя явно опыта больше во всех этих потусторонних делах.

— Опыта больше, это да, и он, заметь, не весь положительный, — пробормотал Бегемот и с наигранной весёлостью добавил: — Дождёмся, когда этот конструктор вместе со своими помехами куда-нибудь уйдёт, и пойдём в шестнадцатую квартиру за ножничками! Других вариантов у нас, как я вижу, не осталось.

Ждать ухода конструктора пришлось до следующего утра. За это время Остап навёл порядок в квартире товарища Зорькина, собрал лишнюю еду, повесил одежду, которой он пользовался, на её прежние места, сходил попрощаться к Клавдии Николаевне (прощание затянулось на четыре часа).

Операция была почти закончена, и Остап почти об этом жалел.

Утром Остап и Бегемот тихо, медленно и торжественно шли к квартире номер шестнадцать. У Остапа не было плана того, как он будет искать и забирать ножнички, однако он надеялся, что сможет как-то сымпровизировать в нужный момент.

Однако сложная импровизация не понадобилась.

Дверь шестнадцатой квартиры открыла маленькая худая и сгорбленная старушка в синем в белый цветочек домашнем халате. Лицо старушки было покрыто глубокими морщинами, словно карта, рассказывающая о прожитых годах, и только глаза, цвета тёмного янтаря, были полны жизни и какого-то внутреннего огня. Взгляд старушки был суров и строг, в нём читались годы дисциплины и требовательности к себе и другим.

Из-за спины старушки выглянула белокурая девочка лет пяти, и в правой ладошке девочка сжимала те самые золотые ножнички, украшенные драгоценными камнями.

— М-м-м, — Остап так растерялся, что никак не мог начать разговор. — Добрый день!

— Добрый день! — неожиданно звонким учительским голосом ответила старушка. — Что…

Она не договорила, потому что Бегемот, чья шерсть встала дыбом, мимо Остапа, старушки и девочки ринулся в квартиру.

— Киса! — взвизгнула девочка и побежала за Бегемотом.

— Простите! — воскликнул Остап, бросаясь за девочкой. — Он иногда бывает совершенно неуправляемым!

Бегемот носился по комнате, по-видимому, бывшей спальней девочки, и разбрасывал игрушки, рисунки, карандаши, краски и книжки. Девочка бегала за ним, безуспешно пытаясь ухватить кота за хвост.

— Ирочка! Стой! — скомандовала старушка, и Ирочка тут же замерла.

Остап схватил Бегемота в охапку и почувствовал, что тот что-то кладёт ему в карман плаща.

— Я просто хотел познакомиться, — сказал Остап старушке. — Я ваш сосед снизу, двоюродный племянник товарища Зорькина.

— Да-да, я в курсе, — ответила старушка.

— Извините за кота, он в новой обстановке всегда теряется…

— Животных нужно воспитывать так же, как и детей! Иначе они ведут себя слишком распущенно! — отчеканила старушка.

— Вот этим я и займусь, прямо сейчас, — заверил её Остап. — Зайду к вам как-нибудь в другой раз, без этой... твари.

— Конечно-конечно, приходите! Мы с Ирочкой будем рады вас видеть! — старушка улыбнулась, а Остап с котом на руках ушёл в квартиру товарища Зорькина.

— Теперь они будут думать, что это я украл ножнички, — проговорил Остап, опуская Бегемота на пол.

— И что? Ты в этом доме всё равно жить не будешь. Завтра из больницы выпишут товарища Зорькина, и он вернётся на свою законную жилплощадь. Да и не заявят эти люди на тебя в милицию, они не думают, что ножнички — это что-то ценное.

— Ага. Не думают, что золотые ножнички с драгоценными камнями — это что-то ценное, — хмыкнул Остап.

— Ну это же не обычные ножнички, а потусторонние! — возразил Бегемот. — Простые смертные видят их как дешёвую безделушку, игрушку. Из-за её пропажи никто убиваться не будет, я тебя уверяю.

Кот достал ножнички, внимательно их рассмотрел и, довольный, улыбнулся. Остап даже не удивился тому, что он не почувствовал, как кот их вытащил из его кармана.

— Что ж, Остапушка. Это было интересное приключение, и оно подошло к концу. Ты мне очень помог, и я должен тебе отдать твою награду. Сейчас ритуал организуем соответствующий.

— Мне от тебя ничего не надо, — ответил Остап. — Вернее, я не хочу от тебя ничего принимать. Жил без таких подарков и дальше как-нибудь проживу.

— Му-у-дро, — протянул Бегемот. — Кто знает, каких ты бы наворотил дел с моей-то удачей! А так проживёшь свою скучную и никому не нужную жизнь советского неудачника. Возможно, женишься по-нормальному, детишек заведёшь, хиленьких. Возможно, даже станешь управдомом. И тебе даже как-то дадут премию, сможешь на неё в Ялту смотаться. На недельку. А, возможно, прихлопнут тебя где-нибудь на границе с Румынией жадные пограничники, и будешь знать, как отказываться от потусторонних подарков.

— Что мне может понадобиться на границе с Румынией? — рассмеялся Остап. — Вот уж куда никогда не хотел!

— Кто знает, Остапушка, кто знает. Жизнь человека вообще всегда висит на волоске. И этот волосок может и сам оборваться, а могут и перерезать его те, кто могут, — Бегемот махнул ножничками. — Видишь, и инструмент для этого имеется.

— И чей волосок вы будете перерезать в этот раз?

— Этого тебе, Остапушка, знать не положено. Перережем у того, у кого надо такой волосок перерезать. Не волнуйся, на твоей жизни это никак не отразится. Тут задействованы куда более высокие материи.

— Спасибо и на этом.

— Ну, тогда до встречи! — Бегемот послал Остапу воздушный поцелуй. — Я замолвлю за тебя словечко, когда придёт твоё время!

— А как ты «замолвишь за меня словечко», если ты никому не сможешь рассказать о том, что я тебе помог? — спросил Остап.

— Хм, — Бегемот задумался. — И правда. Он будет очень злиться, если узнает, что ножнички столько лет были без присмотра. Да ещё и в Москве, где столько народу! Тогда, Остапушка, я буду твоим должником.

— Я освобождаю тебя от долга.

— Нет, так нельзя, — добродушно улыбнулся Бегемот.

— Почему?

— Потому что я так не хочу.

С этими словами Бегемот и исчез. Не растворился в воздухе, не закрутился в вихре, а просто исчез безо всякой театральщины.

Остап почувствовал себя очень одиноким, очень несчастным и очень уставшим.

Он, не снимая плащ, сел на софу, просидел так полчаса, глядя в одну точку и ни о чём не думая, а потом повалился на бок и уснул.

Он проснулся, когда уже было темно, и долго не мог понять, утро сейчас или вечер. Массивные настенные часы показывали шесть. Остап выглянул в окно и увидел, как люди возвращаются домой. Им было куда и зачем возвращаться.

Вдруг он вспомнил об инженере Щукине. Всё-таки какой-никакой, а знакомый человек, причём довольно приятный. Жаль только, что к инженеру пришлось бы идти с пустыми руками. Только Остап об этом подумал, как увидел на комоде в прихожей несколько аккуратно сложенных купюр. На купюрах лежала записка, которая гласила: «Эти деньги я тоже нашёл».

Остап обулся и пошёл в магазин. Мадам Грицацуева сегодня не работала, но Остап и не боялся с ней столкнуться: она не могла ни сказать ему, ни сделать с ним ничего по-настоящему злого.

В магазине Остап купил бутылку водки, кусок пошехонского сыра и краковскую колбасу и быстро-быстро вернулся в дом. Начиналась настоящая зима, и теперь плащ его совсем не грел.

Остап постучал в квартиру номер один.

Инженер Щукин открыл не сразу.

— О! — воскликнул инженер. — Здорόво!

— Выпьем? — предложил Остап.

— Понимаешь, брат, тут такое дело… — инженер Щукин показал головой куда-то в коридор.

Остап увидел стоящую в конце коридора Клавдию Николаевну, одетую только лишь в лёгкую комбинацию и босую.

— Всё понимаю, — ответил Остап. — Счастья молодым!

— Скажешь тоже, — заговорщицки прошептал инженер Щукин. — Жениться я, как ты знаешь, не собираюсь. Никогда! Никогда!

— Помню-помню, — заверил инженера Остап. — Тогда увидимся когда-нибудь потом.

Дверь закрылась, а Остап пошёл в квартиру номер тринадцать.

— Молодой человек! — услышал Остап голос сверху, когда открывал входную дверь. — Остап Ибрагимович!

Остап поднял голову и увидел невысокого коренастого мужчину лет пятидесяти в тёмно-синем шерстяном спортивном костюме, спускающегося к нему по лестнице. Его волосы были лишь тронуты сединой, а лицо было испещрено тонкими морщинами. Его глаза, как показалось Остапу, были полны мечтаний и надежд, и он в целом как будто излучал стремление к размышлениям и творчеству.

— Я ваш сосед из пятнадцатой квартиры! Меня зовут Анатолий Геннадьевич.

Остап вздрогнул и уставился на мужчину, ожидая ощущения схождения какой-нибудь благодати или ещё какого душевного трепета, однако ничего подобного с Остапом не случилось.

— Вы… — начал Остап и не смог закончить фразу.

— У меня есть для вас предложение, — продолжил Анатолий Геннадьевич, не замечая замешательства Остапа. — Вас не затруднит ко мне подняться?

Остапа, конечно, это не затруднило, и он поднялся в квартиру номер пятнадцать.

— Я завтра уезжаю в жаркие далёкие края, — сказал Анатолий Геннадьевич. — И мне там не нужны тёплые вещи, поэтому я хочу предложить их вам. Пальто, шапка, ботинки, рукавицы из лисьего меха… Всё очень хорошее, уверяю вас.

— И что я должен буду сделать за это? — спросил Остап.

— Ничего, — немного удивившись, ответил Анатолий Геннадьевич. — Вы избавите меня от забот, связанных с этими тяжёлыми вещами. Это я должен быть вам благодарен!

— Надеюсь, ваши вещи физические, а не метафизические, — заметил Остап.

— А вы делаете успехи, молодой человек! — улыбнулся Анатолий Геннадьевич. — Не волнуйтесь, эти мои вещи исключительно физические. Вот они, — он показал на чемодан, стоящий в углу, — можете делать с ними всё, что захотите.

— Большое спасибо! — поблагодарил Остап «представителя той стороны». — Удачи вам в далёких жарких краях!

— Она мне понадобится, — проговорил Анатолий Геннадьевич.

Всё как-то сразу не задалось: публика была нервной и, кажется, примерно на треть состояла из очень внимательных скептиков, не стесняющихся отпускать язвительные комментарии. Карты сегодня особенно не слушались и всё время выпадали из рук в самый неподходящий момент, фокус с зеркалами не получился, а помощница Остапа — на всё готовая девушка с прелестным именем Марианна — куда-то пропала (возможно, ей вскружил голову какой-нибудь полицейский), из-за чего гвоздь программы — номер с «предсказанием» будущего — тоже был под угрозой срыва. Остап ещё надеялся на возвращение Марианны, но всё чётче понимал, что он остался наедине со зрителями, и их недовольство может перерасти в натуральное рукоприкладство, а то и что похуже — каждый второй из них в это неспокойное время был чем-нибудь вооружён. И это не считая каждого первого.

Напряжение нарастало.

— Эй, факир! — воскликнул из второго ряда парень в чёрном матросском бушлате. — Сдаётся мне, что ты жулик!

— Точно, жулик! — пробасил толстый старик из третьего ряда и швырнул в Остапа пустую бутылку из-под пива.

Остап ловко увернулся, бутылка упала на сцену и разлетелась вдребезги.

— Фу, как грубо! — возмутился он. — Но! Чтобы доказать вам, что я не жулик, я продемонстрирую фокус с внезапным исчезновением! — с достоинством провозгласил Остап, не имея никакого представления о том, как он это сделает. — Хороший факир может открыть дверь в мир тонких метафизических материй и перейти в него, — продолжил Остап, медленно двигаясь к выходу со сцены, делая некие, по его мнению, загадочные, пассы руками.

До выхода было далеко, а публика уже почти дошла до точки кипения.

Остап зажмурился и изо всех сил пытался придумать, как выйти из созданной им ситуации с минимальными потерями. Ничего дельного не придумалось, зато полезли непрошенные мысли о том, что к тридцати четырём года уже можно было бы и поумнеть, и повзрослеть. Еле-еле выжил тогда, после встречи с румынскими пограничниками, но так и не остепенился, продолжая зарабатывать на жизнь сомнительного качества авантюрами, хотя эти авантюры удавались Остапу всё хуже и хуже.

— Дверь в мир тонких метафизических материй! — с апломбом повторил Остап, взмахнул рукой и вдруг действительно дотронулся ею до чего-то деревянного, похожего на дверь.

Остап открыл глаза и ничего перед собой не увидел. Он провёл рукой по этой невидимой поверхности, ощупывая её, и наткнулся на что-то металлическое и холодное.

«Замочная скважина… — отстранённо подумал Остап, — жаль, что у меня нет ключа…»

В этот момент он услышал щелчок замка и, повинуясь интуиции, снова зажмурился, толкнул обнаруженную им дверь и шагнул в «мир тонких метафизических материй».

В мире тонких метафизических материй было темно. Пахло нагретым металлом, каким-то очень знакомым одеколоном и только что испечённым печеньем, вероятно, с орехами.

— Ну, что, Остапушка, — почти промурлыкал Бегемот, — кажется, из меня получился хороший должник, а? Появился исключительно вовремя и очень эффектно, скажи!

— Согласен, — буркнул Остап.

— А я всё помню! Обо всех своих долгах! Пообещал — как отрезал. Так вот! Сижу, никого не трогаю, печенье пеку, вдруг вижу — убивать Остапушку собрались! Я сначала разнервничался, а потом ноги в руки — и вперёд! Притянул к тебе наше инфернальное измерение и тебя забрал.

— Я что — умер? — испугался Остап.

— Нет, — ответил Бегемот. — Тут по некоторой протекции можно и живым находиться. Недолго, правда. Лет двести-триста, не больше.

— И что мне теперь делать дальше?

— Что хочешь. Я думаю, тебя надо доставить куда-нибудь подальше отсюда, в более приятное и уютное место.

— И ты знаешь именно такое?

— Конечно. Я в вашем мире все такие места знаю. И сейчас мы выйдем в одном из них, и тут поймёшь, что это очень, исключительно уютное место! Одно из моих любимых, потому что там всегда много наших! Открой дверь!

Остап увидел небольшую деревянную дверь, появившуюся в стене, и открыл её. За дверью были какие-то холмы, поросшие лесом, а вдали виднелся большой город, светившийся множеством огней и немного пахнущий смогом. И холмы, и город показались Остапу очень иностранными.

— Вот, Остапушка, это Голливуд.

— Что?

— Голливуд, Лос-Анджелес, Калифорния, Соединённые Штаты Америки. Центр кино. Я думаю, здесь ты развернёшься на всю катушку, и тебя оценят.

— Кино? — удивился Остап. — Я ничего в нём не понимаю.

— Тебе не надо его понимать. Ты можешь его создавать, ну, или помогать тем, кто его создаёт. Или обманывать их. Или ещё что. Понимаешь, когда человек впервые ступает на священные земли голливудских холмов, его сердце начинает биться быстрее. Он чувствует, как желание творить историю проникает в каждую клетку его тела. Величественные буквы «HOLLYWOOD» на вершине одного из этих холмов притягивают всех, кто мечтает о славе и успехе. А самое главное, что человек ощущает на голливудских холмах, — это атмосфера свободы и возможностей. Здесь, на этих холмах, воплощаются мечты и осуществляются самые смелые желания.

— Ты всё это сам придумал? — спросил Остап.

— Конечно, нет. Прочитал этот текст в дешёвом путеводителе в преотвратном мотеле и как-то так оно само всё в память врезалось. Вот всегда так: то, что надо, в память не врезается, а дешёвые путеводители — как за здорово живёшь!

— Я же не говорю по-английски!

— Остапушка, я тебя умоляю! Уж ты в Голливуде найдёшь общий язык с кем угодно. Тут таких как ты — тысячи. И все хотят успеха!

Остап задумался и ничего не ответил.

— Остапушка, не упусти этот шанс, а? Сделай что-нибудь важное, хорошо? Или хотя бы интересное?

— Обещать ничего не могу, сам понимаешь. Но я попытаюсь.

— Вот и славненько, — сказал Бегемот. — Хорошо жить без долгов!

Бегемот исчез, а Остап пошёл в Голливуд. Один.